Страница:
– Верно – но нам не терпится. Итак, друзья, Фина – или Шива – создали наш учебный полигон по фотографиям, кинопленкам и голограммам, снятым в Ковентри 1 апреля 1941 года. Это год настолько отдаленный, что все параллели времени, патрулируемые агентами Ближнего Круга, еще представляют собой единую линию. А посему все, что бы мы ни предприняли в Ковентри 1941 года, отразится на всех цивилизованных параллелях – "цивилизованных" в узком смысле, конечно: Круг не совсем объективен. В ходе подготовительных исследований выяснился один странный факт. Лазарус, тебе слово.
Мой сын встал.
– Вторая мировая война 1939-1945 годов, какой я ее помню, закончилась гораздо более благоприятно для Англии и Европы, чем показывают наши недавние исследования. Например, мой брат, Брайан Смит младший, был ранен во время высадки в Марселе, а затем его направили в Англию, в Солсбери, тренировать американцев. Помнишь, мама?
– Конечно, Вудро.
– А вот свежие исторические изыскания показывают, что этого быть не могло. Германия выиграла Битву за Британию, и не было ни высадки в Марселе, ни тем более американской учебной команды в Англии. Зато Германию забросали атомными бомбамиамериканскиебомбардировщикиБ-29, базировавшиеся в Северной Африке. Друзья мои, я участвовал в этой войне и никаких атомных бомбардировок в Европе при мне не было.
– Спасибо, Лазарус. Я тоже участвовал в той войне, причем воевал в Северной Африке. Б-29 там при мне не базировались, и никаких атомных бомб на европейском театре не применялось – поэтому данные исторической разведки поразили меня не меньше, чем Лазаруса. Эти неблагоприятные данные и побудили нас превратить операцию "Джонсон I", имевшую целью обнаружение и спасение доктора Айры Джонсона, старейшины рода Джонсонов, в операцию "Ковентрийский перелом", в которую операция "Джонсон I" входит как одна из фаз, но цель которой гораздо обширнее – она призвана изменить исход войны.
8 апреля 1941 года избрано днем операции не только потому, что доктор Джонсон находился там как врач гражданской обороны, но еще и потому, что Ковентри в ту ночь гигантские "хейнкели" бомбили в четыре захода – это самый мощный налет, который когда-либо осуществляла нацистская военная авиация.
Математики Круга вместе с Шивой сошлись на том, что это переломный момент, в который горсточка людей способна изменить ход истории. Задача девушек майора Гретхен – уничтожить эту воздушную армаду настолько близко к ста процентам, насколько позволит современное оружие. С их помойные Королевское Воздушные Силы выиграют Битву за Британию, а без нее налет бомбардированное может оказаться – или оказался – слишком мощным для "спитфайеров". Еще одна, скрытая цель операции "Ковентрийский перелом" цель третьего порядка, так сказать, – это спасение жизни пилотов "спитфайеров", чтобы те могли сражаться на следующий день.
Наша операция как раз в духе Ближнего Круга – минимальное вмешательство, дающее максимальный результат, и Круг смотрит на нее весьма оптимистично.
А теперь – внимание на голограмму. Мы смотрим на город с Луга Серых братьев, на котором в ту ночь находился перевязочный пункт Джонсона I. Эти три башни – все, что осталось от центра города после предыдущих бомбежек: колокольни собора Св.Михаила, церкви Серых братьев и церкви Св.Троицы.
Слева от нас – колокольня поменьше, не вошедшая в кадр: это все, что осталось от старинного бенедиктинского монастыря, построенного в 1043 году Леофриком, графом Мерсийским, и его женой леди Годивой. Мы арендовали у графа эту башню, и в ней будут смонтированы ворота, которые доставят лучниц Гретхен в 1941 год. Может быть, вам интересно будет узнать, что к аренде, выплаченной золотом, был добавлен еще и презент – великолепный белый мерин, которого леди Годива назвала "Этельнот" и на котором совершила свой знаменитый выезд на благо горожан Ковентри. – Джубал откашлялся и ухмыльнулся. – Несмотря на многочисленные просьбы, исходящие в основном от Кастора и Поллукса, наша операция не предусматривает познавательной экскурсии на выезд леди Годивы <обыгрывается известная легенда о том, как леди Годива проехала по городу нагая – только на этом условии ее муж согласился отменить разорительные для горожан налоги>. На сегодня все, друзья мои. Для участия в операции следует быть убежденным в трех вещах: во-первых, что нацистский режим Адольфа Гитлера слишком страшен, чтобы дать ему победить; во-вторых, что нацистов желательно победить, не забрасывая при этом Европу атомными бомбами: и в-третьих что стоит рискнуть своей шкурой, чтобы это осуществить. Круг не все эти вопросы отвечает "да", но каждый из вас должен решить это со своей совестью. Если кто-то не готов от всей души ответить "да" на каждый вопрос – ему лучше не участвовать. Гедеонов отряд, в который войдут те, кто твердо решился, собирается на первое учение завтра в десять утра в нашем потемкинском Ковентри. Транспортная кабина для доставки на полигон находится к северу от этого здания.
Я стояла у входа в пункт первой помощи, где ночью будет работать (работал) отец. Это строение было сложено из мешков с песком, покрыто брезентом и выкрашено в защитный цвет.
Рядом имелся примитивный сортир, а внутри – помещение для раненых и "операционная": три сосновых стола, несколько шкафов, на земляном полу дощатый настил. Водопровода не было – только бак с краном. И керосиновые лампы.
Вокруг простирался Луг Серых братьев – запущенный парк, изрытый воронками от бомб. Монастырскую башню, арендованную нами у Леофрика, графа Мерсийского, супруга Годивы, не было видно, но я знала, что она к северу от меня, слева. Полевой агент Хендрик Хадсон Шульц, заключавший сделку с графом, доложил, что у Годивы действительно необычайно длинные, красивые волосы, но с подветренной стороны от нее стоять не рекомендуется – она, похоже, мылась не более двух раз в жизни. Отец Хендрик шестнадцать месяцев корпел над англосаксонским языком одиннадцатого века, над обычаями того времени, над средневековой латынью – а задание, стоившее таких трудов, выполнил за десять дней.
Сегодня отец Хендрик находился при Гретхен в качестве переводчика боевой отряд сочли нецелесообразным обучать дочосеровскому английскому, поскольку у них принята галакта, а не английский, и их задача – стрелять, а не разговаривать.
К северо-востоку от меня возвышались три шпиля, давшие городу его прозвище <"колокольный град">: Серых братьев. Св.Троицы и Св.Михаила.
Церкви Св.Михаила и Св.Троицы были разрушены предыдущими бомбежками, и почти весь центр города лежал в руинах. Впервые услышав о бомбардировке Ковентри век назад по своему личному времени, я подумала, что бомбить исторический город способны только такие звери, как нацисты. Теперь, хотя преуменьшить злодеяния нацистов и заглушить смрад их газовых камер невозможно, я знаю, что бомбардировка Ковентри велась не просто ради Schreklichkeit <здесь: устрашения (нем.)>: Ковентри был важным промышленным центром Англии, таким же, как Питтсбург в Америке, а не тем буколическим городком, который я себе представляла. Так что, если сегодня судьба будет к нам благосклонна, мы не только уничтожим большинство тяжелых бомбардировщиков Люфтваффе, но и спасем жизнь многим ценным рабочим, не менее важным для победы, чем храбрые солдаты.
Гвен-Хейзел занималась проверкой связи:
– Кровь, я Конь Годивы. Как слышишь меня?
– Конь, я Кровь. Слышу тебя.
Этой ночью мы будем пользоваться уникальной сетью связи, в которой я даже не пыталась разобраться (я инженер по пеленкам и кухонный химик, а электрона сроду не видела), в сочетании с еще более поразительной пространственно-временной техникой.
Снаружи задняя стена перевязочного пункта представляла собой штабель мешков с песком. Изнутри эта стена была завешена занавеской предполагалось, что там кладовая, но на самом деле там находилось двое пространственно-временных ворот: одни вели в 4376 год и в учебную клинику Бундока, а другие – оттуда сюда, чтобы медикаменты, персонал и раненые могли циркулировать туда и обратно, не создавая пробок. На бундокском конце еще одна пара ворот сообщалась с Веулой – чтобы направлять более трудные случаи на лечение туда, в иное измерение времени, а потом возвращать в Ковентри.
Подобная этой, но несколько отличающаяся от нее пара ворот служила отряду Гретхен. Она со своими девушками и отцом Шульцем ждала внутри монастырской башни одиннадцатого века. Ворота, ведущие в двадцатый век, сработают только тогда, когда здесь завоют сирены и Гвен-Хейзел сообщит об этом Гретхен.
Гвен-Хейзел могла вести переговоры с двадцатым, сорок четвертым и одиннадцатым веком поочередно или одновременно, пользуясь горловым микрофоном, подъязычными переключателями и встроенной в тело антенной, находясь и по нашу, и по бундокскую сторону ворот.
Кроме того, она держала связь еще и с Зебом и Дити Картерами, которые на борту "Веселой Обманщицы" висели в тридцати тысячах футов над Ла-Маншем, недосягаемые ни для бомбардировщиков, ни для "мессершмиттов" и "фоккеров", ни для зениток того времени. "Обманщица" согласилась там находиться лишь в том случае, если ей самой позволят выбрать нужную высоту. ("Обманщица" – пацифистка, обладающая прискорбным, по ее мнению, боевым опытом.) Однако она ручалась, что и на этой высоте засечет, как поднимаются в воздух и формируются соединения "хейнкелей", гораздо раньше, чем британские береговые радары.
После учений в "потемкинской деревне", где мы прорабатывали все ранения, которые только могли прийти в голову, большинство медицинских бригад решено было оставить на бундокской стороне ворот. Раненых будут сортировать и "безнадежных" отправлять в Бундок, где безнадежных случаев не существует – лишь бы мозг был жив и не слишком поврежден. Там будут работать доктора Иштар и Галахад во главе своих обычных команд (не обязательно добровольцев, ведь Ковентри они даже не увидят). После починки "безнадежных" отправят выздоравливать в Веулу на несколько дней или недель и еще до рассвета вернут в Ковентри. (Назавтра эти чудеса никто не сумеет объяснить. Нас уже и след простынет.) Каса и Пола их жены, мои дочки Лаз и Лор, назначили таскать носилки транспортировать тяжелораненых из Ковентри в Бундок.
Мы предположили, что большое количество слишком хорошо оснащенных медиков, возникших, как из-под земли, при звуке сирен, только насторожит моего отца, и он учует, что дело здесь нечисто. Но когда раненые начнут поступать, ему уже будет не до того.
Джубал и Джиллиан, дежурная бригада, пройдут в ворота в случае необходимости. Дагмар войдет, как только Дити на "Веселой Обманщице" сообщит, что бомбардировщики поднялись в воздух, – ей надо представиться доктору Джонсону сразу, как он появится. Когда завоют сирены, войдем мы с Лазарусом в масках и халатах – он врач, я сестра. Я могу быть и врачом, но как операционная сестра не в пример ценнее – практики больше.
Предполагалось, что мы втроем завершим операцию: похитим отца, протащим его через ворота, а в Бундоке все ему объясним – в том числе то, что его могут омолодить, обучить новейшим достижениям медицины и вернуть в Ковентри того же восьмого апреля сорок первого года, если он будет настаивать. Если ему уж очень захочется.
Но я надеялась, что к тому времени отец с помощью Тамары осознает, что возвращаться на Битву за Британию – чистейшее донкихотство, поскольку эта битва уже выиграна два тысячелетия назад.
Тамара – мое секретное оружие. Благодаря чудесному стечению событий я все же стала женой своего любовника со звезд… то есть своего сына, как оказалось к моему изумлению и великому счастью. А вдруг свершится еще одно чудо, и я стану женой единственного мужчины, которого любила всегда, целиком и без оговорок? Отец непременно женится на Тамаре, как сделал бы любой мужчина, дай ему только случай – а уж Тамара устроит так, чтобы он женился и на мне. Я на нее надеялась.
А не получится – с меня довольно, более чем довольно, будет и того, что отец жив.
– Конь Годивы – всем постам. Дити сообщает, что бандиты в воздухе и строятся. Сирены прозвучат ориентировочно через восемьдесят минут.
Подтвердите, как поняли.
Гвен-Хейзел стояла рядом со мной сразу за воротами, но ведь она не только передавала сообщение, а и проверяла связь, и мне тоже полагалось ответить. Мое переговорное оснащение было простым: микрофон – не внутренний, а прибинтованный к горлу, невидимые наушники и антенна под одеждой.
– Кровь-не-водица – Коню, – ответила я. – Вас поняла.
И услышала:
– Йомен – Коню, вас поняли. Восемьдесят минут. Час двадцать.
– Кровь – Коню, – сказала я. – Я слышу Гретхен. Так и надо?
Гвен-Хейзел отключила микрофон и сказала мне:
– Нет, ты не должна ее слышать, пока вы обе не окажетесь в 1941 году.
Но, будь добра, выйди опять в Ковентри, чтобы проверить еще раз.
Я вышла – теперь связь между мной и Гвен-Хейзел, между сорок четвертым и двадцатым веком, работала нормально, но Гретхен я больше не слышала, как и полагалось. Тогда я вернулась в Бундок надеть халат и маску. При переходе был момент, когда что-то как будто вцеплялось в твою одежду и в ушах стреляло – я знала, что это статическая перегородка, уравновешивающая перепад давления, но все равно было жутко.
Дити доложил, что в воздух поднимается конвой немецких истребителей.
Немецкие "мессершмитты" были не хуже, если не лучше "спитфайеров", но им приходилось воевать на пределе горючего – основной запас бензина расходовался на перелет туда и обратно, и драться они могли только несколько минут – кто не рассчитал, падал в Ла-Манш.
– Дагмар, вперед, – сказала Гвен-Хейзел.
– Есть. – Дагмар прошла через ворота – в халате, маске и шапочке, но пока без перчаток. Да и Бог знает, какой толк от перчаток в боевых условиях. Разве что послужат защитой не столько раненым, сколько нам.
Я завязала маску Вудро, он мне. Теперь мы наготове.
– Йомен – Коню, слышу тебя, есть переходить.
– Конь – Йомену, вас понял. Доброй охоты! Мо и Лазарус, можете идти, – добавила Хейзел. – Удачи!
Я прошла вслед за Лазарусом – и сердце у меня екнуло. Дагмар помогала моему отцу надеть халат. Он взглянул на нас, когда мы появились из-за занавески, но больше не обращал внимания. Я слышала, как он говорит Дагмар:
– Что-то я вас раньше не видел, сестра. Как вас зовут?
– Дагмар Доббс, доктор. Можете звать меня Даг. Я только что из Лондона, привезла медикаменты и прочее.
– То-то я в первый раз за много недель вижу чистый халат. И маски просто шик! А вы говорите, как янки, Даг. – Я и есть янки, доктор – как и вы.
– Признаю себя виновным. Айра Джонсон из Канзас-Сити.
– Да мы с вами земляки!
– Мне так и показалось, что ваш выговор отдает кукурузой. Когда "хейны" сегодня уберутся восвояси, можем посплетничать о родных краях.
– От меня мало толку – я не была дома с тех пор, как надела чепец.
Дагмар занимала отца, не давая ему отвлекаться – и я про себя благодарила ее за это. Мне не хотелось, чтобы он заметил меня до конца операции – сейчас нет времени на воспоминания о былом.
В отдалении упали первые бомбы.
– Слыхала Гретхен? – спросила Хейзел у меня в ухе. – Говорит, они сбили шестьдесят девять штук из первой волны, а всего было семьдесят два.
Я не слыхала Гретхен. Мы с Лазарусом занимались своим первым пациентом – маленьким мальчиком с сильными ожогами и раздробленной левой рукой. Лазарус приготовился к ампутации. Я смигнула слезы с глаз и стала помогать ему.
Глава 28
Мой сын встал.
– Вторая мировая война 1939-1945 годов, какой я ее помню, закончилась гораздо более благоприятно для Англии и Европы, чем показывают наши недавние исследования. Например, мой брат, Брайан Смит младший, был ранен во время высадки в Марселе, а затем его направили в Англию, в Солсбери, тренировать американцев. Помнишь, мама?
– Конечно, Вудро.
– А вот свежие исторические изыскания показывают, что этого быть не могло. Германия выиграла Битву за Британию, и не было ни высадки в Марселе, ни тем более американской учебной команды в Англии. Зато Германию забросали атомными бомбамиамериканскиебомбардировщикиБ-29, базировавшиеся в Северной Африке. Друзья мои, я участвовал в этой войне и никаких атомных бомбардировок в Европе при мне не было.
– Спасибо, Лазарус. Я тоже участвовал в той войне, причем воевал в Северной Африке. Б-29 там при мне не базировались, и никаких атомных бомб на европейском театре не применялось – поэтому данные исторической разведки поразили меня не меньше, чем Лазаруса. Эти неблагоприятные данные и побудили нас превратить операцию "Джонсон I", имевшую целью обнаружение и спасение доктора Айры Джонсона, старейшины рода Джонсонов, в операцию "Ковентрийский перелом", в которую операция "Джонсон I" входит как одна из фаз, но цель которой гораздо обширнее – она призвана изменить исход войны.
8 апреля 1941 года избрано днем операции не только потому, что доктор Джонсон находился там как врач гражданской обороны, но еще и потому, что Ковентри в ту ночь гигантские "хейнкели" бомбили в четыре захода – это самый мощный налет, который когда-либо осуществляла нацистская военная авиация.
Математики Круга вместе с Шивой сошлись на том, что это переломный момент, в который горсточка людей способна изменить ход истории. Задача девушек майора Гретхен – уничтожить эту воздушную армаду настолько близко к ста процентам, насколько позволит современное оружие. С их помойные Королевское Воздушные Силы выиграют Битву за Британию, а без нее налет бомбардированное может оказаться – или оказался – слишком мощным для "спитфайеров". Еще одна, скрытая цель операции "Ковентрийский перелом" цель третьего порядка, так сказать, – это спасение жизни пилотов "спитфайеров", чтобы те могли сражаться на следующий день.
Наша операция как раз в духе Ближнего Круга – минимальное вмешательство, дающее максимальный результат, и Круг смотрит на нее весьма оптимистично.
А теперь – внимание на голограмму. Мы смотрим на город с Луга Серых братьев, на котором в ту ночь находился перевязочный пункт Джонсона I. Эти три башни – все, что осталось от центра города после предыдущих бомбежек: колокольни собора Св.Михаила, церкви Серых братьев и церкви Св.Троицы.
Слева от нас – колокольня поменьше, не вошедшая в кадр: это все, что осталось от старинного бенедиктинского монастыря, построенного в 1043 году Леофриком, графом Мерсийским, и его женой леди Годивой. Мы арендовали у графа эту башню, и в ней будут смонтированы ворота, которые доставят лучниц Гретхен в 1941 год. Может быть, вам интересно будет узнать, что к аренде, выплаченной золотом, был добавлен еще и презент – великолепный белый мерин, которого леди Годива назвала "Этельнот" и на котором совершила свой знаменитый выезд на благо горожан Ковентри. – Джубал откашлялся и ухмыльнулся. – Несмотря на многочисленные просьбы, исходящие в основном от Кастора и Поллукса, наша операция не предусматривает познавательной экскурсии на выезд леди Годивы <обыгрывается известная легенда о том, как леди Годива проехала по городу нагая – только на этом условии ее муж согласился отменить разорительные для горожан налоги>. На сегодня все, друзья мои. Для участия в операции следует быть убежденным в трех вещах: во-первых, что нацистский режим Адольфа Гитлера слишком страшен, чтобы дать ему победить; во-вторых, что нацистов желательно победить, не забрасывая при этом Европу атомными бомбами: и в-третьих что стоит рискнуть своей шкурой, чтобы это осуществить. Круг не все эти вопросы отвечает "да", но каждый из вас должен решить это со своей совестью. Если кто-то не готов от всей души ответить "да" на каждый вопрос – ему лучше не участвовать. Гедеонов отряд, в который войдут те, кто твердо решился, собирается на первое учение завтра в десять утра в нашем потемкинском Ковентри. Транспортная кабина для доставки на полигон находится к северу от этого здания.
* * *
8 апреля 1941 года в 7 часов 22 минуты вечера над Ковентри садилось солнце, отсвечивая красным сквозь пороховую гарь и дым из труб. Глядя на город, я испытывала странное чувство – так он был похож на имитацию Шивы.Я стояла у входа в пункт первой помощи, где ночью будет работать (работал) отец. Это строение было сложено из мешков с песком, покрыто брезентом и выкрашено в защитный цвет.
Рядом имелся примитивный сортир, а внутри – помещение для раненых и "операционная": три сосновых стола, несколько шкафов, на земляном полу дощатый настил. Водопровода не было – только бак с краном. И керосиновые лампы.
Вокруг простирался Луг Серых братьев – запущенный парк, изрытый воронками от бомб. Монастырскую башню, арендованную нами у Леофрика, графа Мерсийского, супруга Годивы, не было видно, но я знала, что она к северу от меня, слева. Полевой агент Хендрик Хадсон Шульц, заключавший сделку с графом, доложил, что у Годивы действительно необычайно длинные, красивые волосы, но с подветренной стороны от нее стоять не рекомендуется – она, похоже, мылась не более двух раз в жизни. Отец Хендрик шестнадцать месяцев корпел над англосаксонским языком одиннадцатого века, над обычаями того времени, над средневековой латынью – а задание, стоившее таких трудов, выполнил за десять дней.
Сегодня отец Хендрик находился при Гретхен в качестве переводчика боевой отряд сочли нецелесообразным обучать дочосеровскому английскому, поскольку у них принята галакта, а не английский, и их задача – стрелять, а не разговаривать.
К северо-востоку от меня возвышались три шпиля, давшие городу его прозвище <"колокольный град">: Серых братьев. Св.Троицы и Св.Михаила.
Церкви Св.Михаила и Св.Троицы были разрушены предыдущими бомбежками, и почти весь центр города лежал в руинах. Впервые услышав о бомбардировке Ковентри век назад по своему личному времени, я подумала, что бомбить исторический город способны только такие звери, как нацисты. Теперь, хотя преуменьшить злодеяния нацистов и заглушить смрад их газовых камер невозможно, я знаю, что бомбардировка Ковентри велась не просто ради Schreklichkeit <здесь: устрашения (нем.)>: Ковентри был важным промышленным центром Англии, таким же, как Питтсбург в Америке, а не тем буколическим городком, который я себе представляла. Так что, если сегодня судьба будет к нам благосклонна, мы не только уничтожим большинство тяжелых бомбардировщиков Люфтваффе, но и спасем жизнь многим ценным рабочим, не менее важным для победы, чем храбрые солдаты.
Гвен-Хейзел занималась проверкой связи:
– Кровь, я Конь Годивы. Как слышишь меня?
– Конь, я Кровь. Слышу тебя.
Этой ночью мы будем пользоваться уникальной сетью связи, в которой я даже не пыталась разобраться (я инженер по пеленкам и кухонный химик, а электрона сроду не видела), в сочетании с еще более поразительной пространственно-временной техникой.
Снаружи задняя стена перевязочного пункта представляла собой штабель мешков с песком. Изнутри эта стена была завешена занавеской предполагалось, что там кладовая, но на самом деле там находилось двое пространственно-временных ворот: одни вели в 4376 год и в учебную клинику Бундока, а другие – оттуда сюда, чтобы медикаменты, персонал и раненые могли циркулировать туда и обратно, не создавая пробок. На бундокском конце еще одна пара ворот сообщалась с Веулой – чтобы направлять более трудные случаи на лечение туда, в иное измерение времени, а потом возвращать в Ковентри.
Подобная этой, но несколько отличающаяся от нее пара ворот служила отряду Гретхен. Она со своими девушками и отцом Шульцем ждала внутри монастырской башни одиннадцатого века. Ворота, ведущие в двадцатый век, сработают только тогда, когда здесь завоют сирены и Гвен-Хейзел сообщит об этом Гретхен.
Гвен-Хейзел могла вести переговоры с двадцатым, сорок четвертым и одиннадцатым веком поочередно или одновременно, пользуясь горловым микрофоном, подъязычными переключателями и встроенной в тело антенной, находясь и по нашу, и по бундокскую сторону ворот.
Кроме того, она держала связь еще и с Зебом и Дити Картерами, которые на борту "Веселой Обманщицы" висели в тридцати тысячах футов над Ла-Маншем, недосягаемые ни для бомбардировщиков, ни для "мессершмиттов" и "фоккеров", ни для зениток того времени. "Обманщица" согласилась там находиться лишь в том случае, если ей самой позволят выбрать нужную высоту. ("Обманщица" – пацифистка, обладающая прискорбным, по ее мнению, боевым опытом.) Однако она ручалась, что и на этой высоте засечет, как поднимаются в воздух и формируются соединения "хейнкелей", гораздо раньше, чем британские береговые радары.
После учений в "потемкинской деревне", где мы прорабатывали все ранения, которые только могли прийти в голову, большинство медицинских бригад решено было оставить на бундокской стороне ворот. Раненых будут сортировать и "безнадежных" отправлять в Бундок, где безнадежных случаев не существует – лишь бы мозг был жив и не слишком поврежден. Там будут работать доктора Иштар и Галахад во главе своих обычных команд (не обязательно добровольцев, ведь Ковентри они даже не увидят). После починки "безнадежных" отправят выздоравливать в Веулу на несколько дней или недель и еще до рассвета вернут в Ковентри. (Назавтра эти чудеса никто не сумеет объяснить. Нас уже и след простынет.) Каса и Пола их жены, мои дочки Лаз и Лор, назначили таскать носилки транспортировать тяжелораненых из Ковентри в Бундок.
Мы предположили, что большое количество слишком хорошо оснащенных медиков, возникших, как из-под земли, при звуке сирен, только насторожит моего отца, и он учует, что дело здесь нечисто. Но когда раненые начнут поступать, ему уже будет не до того.
Джубал и Джиллиан, дежурная бригада, пройдут в ворота в случае необходимости. Дагмар войдет, как только Дити на "Веселой Обманщице" сообщит, что бомбардировщики поднялись в воздух, – ей надо представиться доктору Джонсону сразу, как он появится. Когда завоют сирены, войдем мы с Лазарусом в масках и халатах – он врач, я сестра. Я могу быть и врачом, но как операционная сестра не в пример ценнее – практики больше.
Предполагалось, что мы втроем завершим операцию: похитим отца, протащим его через ворота, а в Бундоке все ему объясним – в том числе то, что его могут омолодить, обучить новейшим достижениям медицины и вернуть в Ковентри того же восьмого апреля сорок первого года, если он будет настаивать. Если ему уж очень захочется.
Но я надеялась, что к тому времени отец с помощью Тамары осознает, что возвращаться на Битву за Британию – чистейшее донкихотство, поскольку эта битва уже выиграна два тысячелетия назад.
Тамара – мое секретное оружие. Благодаря чудесному стечению событий я все же стала женой своего любовника со звезд… то есть своего сына, как оказалось к моему изумлению и великому счастью. А вдруг свершится еще одно чудо, и я стану женой единственного мужчины, которого любила всегда, целиком и без оговорок? Отец непременно женится на Тамаре, как сделал бы любой мужчина, дай ему только случай – а уж Тамара устроит так, чтобы он женился и на мне. Я на нее надеялась.
А не получится – с меня довольно, более чем довольно, будет и того, что отец жив.
* * *
Я вернулась через ворота в Бундок и тут услышала голос Гвен-Хейзел:– Конь Годивы – всем постам. Дити сообщает, что бандиты в воздухе и строятся. Сирены прозвучат ориентировочно через восемьдесят минут.
Подтвердите, как поняли.
Гвен-Хейзел стояла рядом со мной сразу за воротами, но ведь она не только передавала сообщение, а и проверяла связь, и мне тоже полагалось ответить. Мое переговорное оснащение было простым: микрофон – не внутренний, а прибинтованный к горлу, невидимые наушники и антенна под одеждой.
– Кровь-не-водица – Коню, – ответила я. – Вас поняла.
И услышала:
– Йомен – Коню, вас поняли. Восемьдесят минут. Час двадцать.
– Кровь – Коню, – сказала я. – Я слышу Гретхен. Так и надо?
Гвен-Хейзел отключила микрофон и сказала мне:
– Нет, ты не должна ее слышать, пока вы обе не окажетесь в 1941 году.
Но, будь добра, выйди опять в Ковентри, чтобы проверить еще раз.
Я вышла – теперь связь между мной и Гвен-Хейзел, между сорок четвертым и двадцатым веком, работала нормально, но Гретхен я больше не слышала, как и полагалось. Тогда я вернулась в Бундок надеть халат и маску. При переходе был момент, когда что-то как будто вцеплялось в твою одежду и в ушах стреляло – я знала, что это статическая перегородка, уравновешивающая перепад давления, но все равно было жутко.
Дити доложил, что в воздух поднимается конвой немецких истребителей.
Немецкие "мессершмитты" были не хуже, если не лучше "спитфайеров", но им приходилось воевать на пределе горючего – основной запас бензина расходовался на перелет туда и обратно, и драться они могли только несколько минут – кто не рассчитал, падал в Ла-Манш.
– Дагмар, вперед, – сказала Гвен-Хейзел.
– Есть. – Дагмар прошла через ворота – в халате, маске и шапочке, но пока без перчаток. Да и Бог знает, какой толк от перчаток в боевых условиях. Разве что послужат защитой не столько раненым, сколько нам.
Я завязала маску Вудро, он мне. Теперь мы наготове.
* * *
– Конь Годивы – всем постам, – заговорила Гвен-Хейзел. – Звучат сирены. Йомен, открывайте ворота и переходите в другое время. Прием.– Йомен – Коню, слышу тебя, есть переходить.
– Конь – Йомену, вас понял. Доброй охоты! Мо и Лазарус, можете идти, – добавила Хейзел. – Удачи!
Я прошла вслед за Лазарусом – и сердце у меня екнуло. Дагмар помогала моему отцу надеть халат. Он взглянул на нас, когда мы появились из-за занавески, но больше не обращал внимания. Я слышала, как он говорит Дагмар:
– Что-то я вас раньше не видел, сестра. Как вас зовут?
– Дагмар Доббс, доктор. Можете звать меня Даг. Я только что из Лондона, привезла медикаменты и прочее.
– То-то я в первый раз за много недель вижу чистый халат. И маски просто шик! А вы говорите, как янки, Даг. – Я и есть янки, доктор – как и вы.
– Признаю себя виновным. Айра Джонсон из Канзас-Сити.
– Да мы с вами земляки!
– Мне так и показалось, что ваш выговор отдает кукурузой. Когда "хейны" сегодня уберутся восвояси, можем посплетничать о родных краях.
– От меня мало толку – я не была дома с тех пор, как надела чепец.
Дагмар занимала отца, не давая ему отвлекаться – и я про себя благодарила ее за это. Мне не хотелось, чтобы он заметил меня до конца операции – сейчас нет времени на воспоминания о былом.
В отдалении упали первые бомбы.
* * *
Я не видела этого налета. Девяносто три года назад – или в ноябре того же года, смотря как считать, мне довелось видеть, как падают бомбы на Сан-Франциско, и я ничего не могла тогда сделать – только смотрела вверх, затаив дыхание, и ждала. Поэтому я не жалею, что была занята и не видела, как бомбят Ковентри. Но слышать слышала. Если слышишь, как упала бомба значит, она слишком далеко, чтобы быть твоей. Так говорят, но я не очень-то этому верю.– Слыхала Гретхен? – спросила Хейзел у меня в ухе. – Говорит, они сбили шестьдесят девять штук из первой волны, а всего было семьдесят два.
Я не слыхала Гретхен. Мы с Лазарусом занимались своим первым пациентом – маленьким мальчиком с сильными ожогами и раздробленной левой рукой. Лазарус приготовился к ампутации. Я смигнула слезы с глаз и стала помогать ему.
Глава 28
ВЕЧНОЕ НАСТОЯЩЕЕ
Не стану надрывать душу ни вам, ни себе подробным рассказом об этой ночи, длившейся тысячу лет. Если вам доводилось бывать в отделении скорой помощи городской больницы – то это самое мы и видели всю ночь, этим и занимались. Сложные переломы, раздробленные конечности, ожоги – ужасные ожоги. Не слишком опасные мы покрывали гелем, который откроют только через много веков, перевязывали и передавали пострадавших санитарам гражданской обороны, которые эвакуировали их на носилках в госпиталь. Самых тяжелых Кас и Пол уносили в другом направлении – за занавеску и через ворота Бэрроу-Картера Либби в бундокскую клинику Айры Джонсона, а обожженных направляли дальше – в больницу имени Джейн Калвер Бэрроу в Веуле, где их лечили несколько дней или недель, чтобы вернуть в Ковентри той же ночью к отбою воздушной тревоги.
Все наши раненые были штатскими людьми, в основном женщины, дети и старики. Единственными военными в Ковентри, насколько я знаю, были зенитчики, и у них имелся свой перевязочный пункт. Пункты вроде нашего, в Лондоне, должно быть, помещались в метро. В Ковентри метро не было, и нас огораживали только мешки с песком, но все-таки здесь, пожалуй, было безопаснее, чем в здании, которое могло бы обрушиться. Я не собираюсь ничего критиковать. Их гражданская оборона делала, что могла, и весь народ, прижатый к стенке, храбро отбивался тем, что было под рукой.
На нашем пункте было три стола – как бы операционных, а на самом деле простых деревянных, с которых в перерывах между бомбежками соскоблили краску. Отец работал за тем, что ближе к выходу, мы с Вудро – у занавески, а за средним трудился пожилой англичанин, видимо, постоянно дежуривший здесь – мистер Пратт, местный ветеринар. Помогала ему жена, Гарри, то есть Гарриет. Во время затишья миссис Пратт ругала немцев, но больше интересовалась кино. Не встречалась ли я с Кларком Гэйблом? С Гэри Купером? С Рональдом Колменом? Выяснив, что у меня нет знакомств среди звезд, она перестала у меня выпытывать и согласилась со словами мужа, что мы, янки, поступаем очень порядочно, помогая им… но когда же Штаты, наконец, соберутся вступить в войну?
Я сказала, что не знаю. Тут вмешался отец.
– Не приставайте к сестре, миссис Пратт. Вступим, никуда не денемся ну, запоздаем малость, как ваш мистер Чемберлен. А пока что будьте вежливы с теми, кто уже здесь и помогает.
– Я не хотела никого обидеть, мистер Джонсон.
– Никто и не обиделся, миссис Пратт. Зажим!
Мне редко доводилось видеть такую хорошую операционную сестру, как миссис Пратт. Она подавала мужу все, что нужно, не дожидаясь его слов научилась, наверное, за долгие годы совместной работы. Инструменты она принесла с собой – должно быть, те, что мистер Пратт использовал в своей ветеринарной практике. Некоторых это, возможно, оттолкнуло бы, мне же представлялось резонным.
Мистер Пратт занимал стол, который предназначили для Джубала и Джилл.
(Мы не слишком хорошо ориентировались во всех подробностях событий той ночи – ведь очевидцев расспрашивали, когда война уже кончилась.) Поэтому Джубал работал в передней комнате, сортируя раненых и отмечая, кого Касу и Полу нести в Бундок – здесь им даже не стали бы оказывать помощь, как безнадежным. Джилл помогала то Дагмар, то мне – особенно с анестезией.
Анестезия стала предметом горячих дискуссий во время наших учений.
Довольно уже и того, что мы заявимся в двадцатый век с современным хирургическим инструментом, но тащить с собой бундокское анестезионное оборудование? Немыслимо!
Галахад решил наконец снабдить нас шприцами, заправленными нужной дозой неоморфина (название не играет роли – все равно в двадцатом веке это средство неизвестно). Джилл сновала из одного помещения в другое, делая уколы раненым и обгоревшим и освобождая нас с Дагмар для основной работы.
Она хотела помочь и миссис Пратт, но та отмахнулась – она давала наркоз способом, не виданным мною с 1910 года: капала хлороформ на маску пациенту.
Работе не видно было конца. Между операциями я протирала стол полотенцем, пока оно не намокло от крови так, что больше пачкало, чем вытирало.
Но мы ничего этого не видели. Порой бомба падала где-то рядом, и кто-нибудь говорил: "Близко", – а кто-то отвечал: "Слишком близко", и все продолжали работать.
Сбитый самолет взрывается не так, как бомба – а истребитель не так, как бомбардировщик. Мистер Пратт говорил, что может отличить по звуку падение "спитфайера" от падения "мессершмитта". Он, возможно, и мог – я нет.
Третья волна, по сообщению Гретхен, нахлынула с двух сторон – с северо-востока и северо-запада. Но ее девушки уже приноровились стрелять из своего, в общем-то пехотного, оружия по непривычным мишеням, быстро отличая при этом бомбардировщики от "спитфайеров" – и, как выразилась Гретхен, на этот раз "утерли им сопли". Я все собиралась спросить, что это значит, но так и не спросила.
Во время четвертого налета, где-то перед рассветом, я услышала Гретхен:
– Йомен вызывает Коня. Конь, ответь срочно.
– Что у тебя, Гретхен?
– Что-то упало на наши ворота – наверно, кусок сбитого самолета.
– Ворота повреждены?
– Не знаю. Они исчезли. Были – и нету.
– Йомен, эвакуируйтесь через ворота перевязочного пункта. Знаешь, где это? Квадрат и пеленг известны?
– Да, но…
– Приказываю эвакуироваться. Быстро.
– Хейзел, но ведь пострадали только ворота. Мы можем и дальше сбивать самолеты.
– Оставайся на связи. Белый Утес, я Конь. Дити, где ты там? Проснись.
– Я не сплю.
– По данным разведки, бомбардировщики заходили на цель только четыре раза. Будет у Гретхен еще дичь или нет?
– Один момент. (Момент затянулся надолго.) "Обманщица" говорит, что на поле больше нет бомбардировщиков, готовящихся к вылету. А на востоке занимается рассвет.
– Всем постам, я Конь. Объявляю отбой. Кровь, дождитесь Йомена, затем эвакуируйтесь вместе с Первым. Используйте шприц, если нужно. Доложите, как поняли.
– Я Утес, понял тебя, Конь – снимаемся.
– Йомен понял, Конь. Отряд ведет отец Шульц, а я продолжаю стрелять.
– Я Кровь, поняла тебя, Конь. Хейзел, скажи Иштар, чтобы отправляла раненых обратно, иначе у нее на руках окажутся нежелательные иммигранты.
И тут начался какой-то гран-гриньоль. Сначала через обратные ворота повалили обгоревшие – на своих ногах и полностью исцеленные. За ними последовали прооперированные – кто с протезами, кто с пересаженными органами. Даже тех, над которыми Галахад с Иштар работали в этот самый момент, быстро залатали, выпихнули в Веулу, там долечили и отправили обратно в Ковентри всего через пару минут после того, как Хейзел скомандовала отбой.
Я знаю, что прошло всего несколько минут, потому что отряд Гретхен еще не подошел, а они были меньше чем в миле от нас, и надо учесть, что эти девушки проходят походным шагом восемь миль в час (три с половиной метра в секунду). Дорога не должна была отнять у них больше восьми-девяти минут плюс еще сколько-нибудь на спуск с башни. Я слышала потом, что какие-то бойцы гражданской обороны пытались задержать их и допросить.
Девушки, надеюсь, не причинили им особого вреда, но задержать себя не дали.
И вот в нашу дверь хлынули Марианны с длинными луками (замаскированными излучателями) в костюмах Ноттингемского леса. Во главе шел брат Тук – самый настоящий, даже с тонзурой, а замыкала Гретхен, в таком же робингудовском наряде и с широкой улыбкой на лице.
На ходу она шлепнула Дагмар по заднице, кивнула Праттам, и без того уже ошеломленным шествием исцеленных пациентов, и остановилась у нашего стола.
– Дело сделано!
Все три стола к тому времени были свободны – настал тот желанный миг, когда раненые кончились. Из приемного покоя пришел Джубал.
– Да, потрудились вы на славу.
Гретхен обняла меня.
– Сделано дело, Морин! – Стянула с меня маску и поцеловала.
Я отпихнула ее.
– А ну, марш в ворота. Мы и так уже опаздываем на несколько минут.
– У, зануда. – И она ушла, а следом Джубал и Джиллиан.
Сирены запели отбой. Мистер Пратт посмотрел на меня, потом на занавеску и сказал:
– Пойдем-ка, Гарри.
– Иду, па.
– Доброй всем ночи. – И старик тяжело побрел прочь, сопровождаемый женой.
Все наши раненые были штатскими людьми, в основном женщины, дети и старики. Единственными военными в Ковентри, насколько я знаю, были зенитчики, и у них имелся свой перевязочный пункт. Пункты вроде нашего, в Лондоне, должно быть, помещались в метро. В Ковентри метро не было, и нас огораживали только мешки с песком, но все-таки здесь, пожалуй, было безопаснее, чем в здании, которое могло бы обрушиться. Я не собираюсь ничего критиковать. Их гражданская оборона делала, что могла, и весь народ, прижатый к стенке, храбро отбивался тем, что было под рукой.
На нашем пункте было три стола – как бы операционных, а на самом деле простых деревянных, с которых в перерывах между бомбежками соскоблили краску. Отец работал за тем, что ближе к выходу, мы с Вудро – у занавески, а за средним трудился пожилой англичанин, видимо, постоянно дежуривший здесь – мистер Пратт, местный ветеринар. Помогала ему жена, Гарри, то есть Гарриет. Во время затишья миссис Пратт ругала немцев, но больше интересовалась кино. Не встречалась ли я с Кларком Гэйблом? С Гэри Купером? С Рональдом Колменом? Выяснив, что у меня нет знакомств среди звезд, она перестала у меня выпытывать и согласилась со словами мужа, что мы, янки, поступаем очень порядочно, помогая им… но когда же Штаты, наконец, соберутся вступить в войну?
Я сказала, что не знаю. Тут вмешался отец.
– Не приставайте к сестре, миссис Пратт. Вступим, никуда не денемся ну, запоздаем малость, как ваш мистер Чемберлен. А пока что будьте вежливы с теми, кто уже здесь и помогает.
– Я не хотела никого обидеть, мистер Джонсон.
– Никто и не обиделся, миссис Пратт. Зажим!
Мне редко доводилось видеть такую хорошую операционную сестру, как миссис Пратт. Она подавала мужу все, что нужно, не дожидаясь его слов научилась, наверное, за долгие годы совместной работы. Инструменты она принесла с собой – должно быть, те, что мистер Пратт использовал в своей ветеринарной практике. Некоторых это, возможно, оттолкнуло бы, мне же представлялось резонным.
Мистер Пратт занимал стол, который предназначили для Джубала и Джилл.
(Мы не слишком хорошо ориентировались во всех подробностях событий той ночи – ведь очевидцев расспрашивали, когда война уже кончилась.) Поэтому Джубал работал в передней комнате, сортируя раненых и отмечая, кого Касу и Полу нести в Бундок – здесь им даже не стали бы оказывать помощь, как безнадежным. Джилл помогала то Дагмар, то мне – особенно с анестезией.
Анестезия стала предметом горячих дискуссий во время наших учений.
Довольно уже и того, что мы заявимся в двадцатый век с современным хирургическим инструментом, но тащить с собой бундокское анестезионное оборудование? Немыслимо!
Галахад решил наконец снабдить нас шприцами, заправленными нужной дозой неоморфина (название не играет роли – все равно в двадцатом веке это средство неизвестно). Джилл сновала из одного помещения в другое, делая уколы раненым и обгоревшим и освобождая нас с Дагмар для основной работы.
Она хотела помочь и миссис Пратт, но та отмахнулась – она давала наркоз способом, не виданным мною с 1910 года: капала хлороформ на маску пациенту.
Работе не видно было конца. Между операциями я протирала стол полотенцем, пока оно не намокло от крови так, что больше пачкало, чем вытирало.
* * *
Гретхен доложила, что они сбили сорок семь из шестидесяти бомбардировщиков второй волны. Тринадцать оставшихся успели сбросить часть бомб. Девушки Гретхен использовали излучатели и приборы ночного видения, направляя луч, как правило, на бензобак. Иногда бомбы при этом сбрасывались, иногда взрывались при соприкосновении с землей, иногда не взрывались, добавляя работы саперам на следующий день.Но мы ничего этого не видели. Порой бомба падала где-то рядом, и кто-нибудь говорил: "Близко", – а кто-то отвечал: "Слишком близко", и все продолжали работать.
Сбитый самолет взрывается не так, как бомба – а истребитель не так, как бомбардировщик. Мистер Пратт говорил, что может отличить по звуку падение "спитфайера" от падения "мессершмитта". Он, возможно, и мог – я нет.
Третья волна, по сообщению Гретхен, нахлынула с двух сторон – с северо-востока и северо-запада. Но ее девушки уже приноровились стрелять из своего, в общем-то пехотного, оружия по непривычным мишеням, быстро отличая при этом бомбардировщики от "спитфайеров" – и, как выразилась Гретхен, на этот раз "утерли им сопли". Я все собиралась спросить, что это значит, но так и не спросила.
* * *
После каждого налета наступало затишье, но не для нас. К середине ночи мы совсем зашились – раненых поступало больше, чем мы успевали обработать. Джубал стал относиться к отбору менее строго и теперь отправлял к Иштар не только смертельные, но и просто тяжелые случаи. Наше участие стало более заметным, зато, безусловно, было спасено больше жизней.Во время четвертого налета, где-то перед рассветом, я услышала Гретхен:
– Йомен вызывает Коня. Конь, ответь срочно.
– Что у тебя, Гретхен?
– Что-то упало на наши ворота – наверно, кусок сбитого самолета.
– Ворота повреждены?
– Не знаю. Они исчезли. Были – и нету.
– Йомен, эвакуируйтесь через ворота перевязочного пункта. Знаешь, где это? Квадрат и пеленг известны?
– Да, но…
– Приказываю эвакуироваться. Быстро.
– Хейзел, но ведь пострадали только ворота. Мы можем и дальше сбивать самолеты.
– Оставайся на связи. Белый Утес, я Конь. Дити, где ты там? Проснись.
– Я не сплю.
– По данным разведки, бомбардировщики заходили на цель только четыре раза. Будет у Гретхен еще дичь или нет?
– Один момент. (Момент затянулся надолго.) "Обманщица" говорит, что на поле больше нет бомбардировщиков, готовящихся к вылету. А на востоке занимается рассвет.
– Всем постам, я Конь. Объявляю отбой. Кровь, дождитесь Йомена, затем эвакуируйтесь вместе с Первым. Используйте шприц, если нужно. Доложите, как поняли.
– Я Утес, понял тебя, Конь – снимаемся.
– Йомен понял, Конь. Отряд ведет отец Шульц, а я продолжаю стрелять.
– Я Кровь, поняла тебя, Конь. Хейзел, скажи Иштар, чтобы отправляла раненых обратно, иначе у нее на руках окажутся нежелательные иммигранты.
И тут начался какой-то гран-гриньоль. Сначала через обратные ворота повалили обгоревшие – на своих ногах и полностью исцеленные. За ними последовали прооперированные – кто с протезами, кто с пересаженными органами. Даже тех, над которыми Галахад с Иштар работали в этот самый момент, быстро залатали, выпихнули в Веулу, там долечили и отправили обратно в Ковентри всего через пару минут после того, как Хейзел скомандовала отбой.
Я знаю, что прошло всего несколько минут, потому что отряд Гретхен еще не подошел, а они были меньше чем в миле от нас, и надо учесть, что эти девушки проходят походным шагом восемь миль в час (три с половиной метра в секунду). Дорога не должна была отнять у них больше восьми-девяти минут плюс еще сколько-нибудь на спуск с башни. Я слышала потом, что какие-то бойцы гражданской обороны пытались задержать их и допросить.
Девушки, надеюсь, не причинили им особого вреда, но задержать себя не дали.
И вот в нашу дверь хлынули Марианны с длинными луками (замаскированными излучателями) в костюмах Ноттингемского леса. Во главе шел брат Тук – самый настоящий, даже с тонзурой, а замыкала Гретхен, в таком же робингудовском наряде и с широкой улыбкой на лице.
На ходу она шлепнула Дагмар по заднице, кивнула Праттам, и без того уже ошеломленным шествием исцеленных пациентов, и остановилась у нашего стола.
– Дело сделано!
Все три стола к тому времени были свободны – настал тот желанный миг, когда раненые кончились. Из приемного покоя пришел Джубал.
– Да, потрудились вы на славу.
Гретхен обняла меня.
– Сделано дело, Морин! – Стянула с меня маску и поцеловала.
Я отпихнула ее.
– А ну, марш в ворота. Мы и так уже опаздываем на несколько минут.
– У, зануда. – И она ушла, а следом Джубал и Джиллиан.
Сирены запели отбой. Мистер Пратт посмотрел на меня, потом на занавеску и сказал:
– Пойдем-ка, Гарри.
– Иду, па.
– Доброй всем ночи. – И старик тяжело побрел прочь, сопровождаемый женой.