Хайсмит Патриция. Игра мистера Рипли

   Это звучало очень туманно. Том был уверен, что Джордж его не понимает, хотя и смотрит на него во все глаза.
   — К чему вы клоните? — спросила Симона.
   — К тому, что в поезде я убил одного из этих животных и чуть не убил второго — я его вытолкнул из поезда, — а Джонатан был рядом и все видел. Понимаете…
   Том лишь на секунду испугался выражения ужаса на лице Симоны, когда она опасливо взглянула на Джорджа. Тот жадно слушал рассказ и, наверное, думал, что «животные» и в самом деле звери, — а может, Том все это выдумывал.
   — Понимаете, у меня было время объяснить ситуацию Джонатану. Мы стояли на площадке мчавшегося поезда. Джонатан только подстраховал меня, вот и все. Но я ему благодарен. Он помог. И я надеюсь, вы понимаете, мадам Треванни, что дело того стоило. Вспомните, как французская полиция борется в Марселе с мафией, с торговцами наркотиками. Ведь с мафией борются все! То есть пытаются бороться.
   Но от мафиози можно ожидать возмездия, и вы это знаете. Вот именно это и произошло прошлой ночью. Я…
   Надо ли ему сказать, что он обратился к Джонатану за помощью?
   — Это исключительно моя вина, что Джонатан оказался у меня в доме, потому что это я попросил его помочь мне еще раз.
   У Симоны был озадаченный вид, в то же время она смотрела на Тома с большим подозрением.
   — За деньги, разумеется.
   Том ожидал этого и спокойно возразил.
   — Нет. Нет, мадам.
   Вопрос чести, хотел было сказать Том, но это абсолютно ничего не значило, даже для него. Дружба — но понравится ли это Симоне?
   — Со стороны Джонатана это было любезностью, но не только. Он проявил смелость. Вам не следует его упрекать.
   Симона медленно покачала головой, не веря ему.
   — Мой муж — не полицейский агент, мсье. Почему бы вам не сказать мне правду?
   — Но это правда, — просто сказал Том, разведя руками.
   Симона напряженно сидела в кресле и перебирала пальцами.
   — Совсем недавно, — начала она, — мой муж получил довольно большую сумму. Вы будете утверждать, что это не имеет к вам никакого отношения?
   Том откинулся на диване и скрестил ноги. На нем были его самые старые, почти сношенные высокие армейские ботинки.
   — Ах да. Он что-то мне рассказывал, — ответил Том с улыбкой. — Немецкие врачи заключили пари, а деньги достанутся Джонатану. Разве не так? Я думал, он говорил вам об этом. Симона слушала, но ждала продолжения.
   — Кроме того, Джонатан сказал мне, что ему выдали бонус, или что-то вроде премии. Ведь, в конце концов, они проводят на нем эксперимент.
   — Он мне сказал еще, что… препараты совершенно безопасны, так за что же ему платят? — Она покачала головой и усмехнулась. — Нет, мсье.
   Том молчал. На его лице было написано разочарование — именно то, что он и хотел изобразить.
   — Есть более странные вещи, мадам. Просто я говорю вам, что рассказал мне Джонатан. У меня нет повода думать иначе.
   Больше говорить было не о чем. Симона беспокойно заерзала в кресле, потом поднялась. У нее было миловидное лицо, чистые, красивые глаза, очертание губ то мягкое, то суровое, в зависимости от душевного состояния. Сейчас в уголках рта затаилась суровость. Она вежливо улыбнулась.
   — А что вам известно о смерти мсье Готье? Хоть что-то вы знаете? Как я понимаю, вы часто делали покупки у него в магазине?
   Том уже был на ногах. По крайней мере на эти вопросы он может ответить с чистой совестью.
   — Я знаю только, что его сбила машина, мадам, а водитель скрылся.
   — Это все, что вы знаете? — голос у Симоны дрогнул, когда она задавала этот вопрос.
   — Это был несчастный случай.
   Лучше бы этот разговор шел не по-французски, подумал Том. Он чувствовал, что теряет способность ясно выражать свои мысли.
   — Этот несчастный случай не имеет ко мне никакого отношения. Если вы думаете, что я… что я в этом каким-то образом замешан, мадам… тогда, может, скажете, с какой целью? Право, мадам…
   Том бросил взгляд на Джорджа, который потянулся к игрушке, лежавшей на полу. Смерть Готье — это что-то из греческой трагедии. Впрочем, нет, в греческих трагедиях все имеет свою причину.
   Она горько усмехнулась.
   — Я полагаю, Джонатан вам больше не понадобится?
   — Если мне и нужна будет помощь, то к нему я не обращусь, — любезно ответил Том. — Как бы…
   — Мне всегда казалось, — прервала она его, — что за помощью обращаются в полицию. Вы не согласны? Или вы уже состоите в тайной полиции? Не в американской ли?
   Том понял, что ее сарказм имеет очень глубокие корни. Ему с ней не совладать. Том едва заметно улыбнулся, хотя и чувствовал себя слегка уязвленным. Ему в жизни доводилось слышать вещи и похуже, но жаль, что не удалось убедить Симону. А так хотелось!
   — Нет, в тайной полиции не состою. Время от времени я попадаю в разного рода переделки, как, полагаю, вы уже знаете.
   — Да, это я знаю.
   — Переделки? Что такое переделки? — спросил Джордж, переводя взгляд с Тома на мать. Он поднялся и теперь стоял совсем близко.
   Том употребил французское слово «petrins», которое вспомнил не сразу.
   — Веди себя тихо, Джордж, — сказала ему мать.
   — Но вы должны признать, что принимать вызов мафии — не такое уж плохое дело.
   На чьей вы стороне? — хотел было спросить Том, но это означало еще больше вывести ее из себя.
   — Вы, мистер Рипли, чрезвычайно зловещая фигура. Это все, что я знаю. Я была бы весьма признательна, если бы вы оставили нас в покое.
   Цветы Тома лежали на столике в прихожей. Она так и не поставила их в воду.
   — Как сейчас Джонатан? — спросил Том, когда они вышли в холл. — Надеюсь, лучше.
   Том даже не решился высказать надежду, что Джонатан придет сегодня домой, чтобы Симона не подумала, будто он собирается снова его использовать.
   — Думаю, с ним все в порядке… ему лучше. Прощайте, мсье Рипли.
   — До свидания и спасибо вам, — сказал Том. — Аи revoir, Джордж.
   Том погладил мальчика по голове, Джордж улыбнулся.
   Том направился к своей машине. Готье! Знакомое лицо, лицо соседа, теперь его не увидишь. Тома задело, что Симона решила, будто он имеет к его гибели какое-то отношение, будто он это устроил, хотя Джонатан и говорил ему несколько дней назад, что Симона так считает. Боже мой, это же пятно! Что ж, он действительно опозорился. Хуже того — убил человека, и не одного. Это так. Дикки Гринлифа. Вот это было пятно, самое настоящее преступление. Юношеская горячность. Чепуха! Жадность, зависть, чувство обиды, но во всем виноват Дикки. И, разумеется, смерть Дикки — вернее, его убийство — она-то и заставила Тома убить этого негодяя, американца Фредди Майлза. Все это в далеком прошлом. Но он это сделал, да, он. Власти и его подозревали, но доказать ничего не смогли. Вся эта история растеклась в общественном сознании, как чернила на промокашке. Тому было стыдно. Юношеский порыв, ужасная ошибка. Если подумать, роковая ошибка, просто потом ему удивительно повезло. Он сумел выкрутиться. И, разумеется, последующие убийства — Мёрчисона, например, — он совершал определенно не только ради себя, но и ради других.
   Симона, как и любая другая женщина на ее месте, была шокирована, увидев два трупа на полу, когда прошлым вечером явилась в Бель-Омбр. Но разве он не защищал ее мужа так же, как себя? Если бы мафия схватила его и стала пытать, разве не назвал бы он фамилию и адрес Джонатана Треванни?
   Все это заставило его вспомнить Ривза Мино. Как он там поживает? Том подумал, что надо бы ему позвонить. Он вдруг поймал себя на том, что недоуменно смотрит на дверцу машины. Дверца даже не закрыта, и ключ зажигания оставлен, как это за Томом обыкновенно водится.

22

   Анализ костного мозга, сделанный врачом в воскресенье днем, оказался плохим, поэтому Джонатана решили оставить на ночь и подвергнуть процедуре под названием Vincainestine, что означало полную замену крови. Джонатану это уже делали.
   Симона пришла навестить его вскоре после семи вечера. Джонатану уже говорили, что она звонила. Но тот, кто разговаривал с ней, не сообщил, что его оставляют на ночь, и Симона была удивлена.
   — Так значит… завтра, — произнесла она, и, казалось, не могла найти других слов.
   Голову Джонатана подпирали подушки. Пижаму Тома заменили на свободный халат. Обе руки были под капельницами. Джонатан чувствовал, что они с Симоной ужасно отдалились друг от друга. Или это ему кажется?
   — Завтра утром, я думаю. Не беспокойся, не надо за мной приезжать, я возьму такси. Как прошел день? Как твои родственники?
   Симона пропустила вопросы мимо ушей.
   — Ко мне сегодня заходил твой друг Рипли.
   — Вот как?
   — Все, что он говорит, — сплошная ложь, даже не знаешь, можно ли хоть чему-то верить. Скорее всего, ничему.
   Симона обернулась, но они были не одни. В палате стояло много кроватей, заняты были не все, однако по обе стороны от Джонатана лежали больные, и к одному из них пришел посетитель.
   Они не могли свободно разговаривать.
   — Джордж расстроится, что ты не вернешься сегодня, — сказала Симона.
   После этого она ушла.
   Джонатан отправился домой на следующее утро, в понедельник. Он пришел около десяти утра, Симона была дома. Она гладила вещи Джорджа.
   — Ты хорошо себя чувствуешь?.. Завтракал?.. Хочешь кофе? Или чаю?
   Джонатан чувствовал себя гораздо лучше, как обыкновенно бывает после этой процедуры, пока, подумал он, болезнь опять не даст о себе знать и снова не испортит кровь. Единственное, чего ему хотелось, это принять ванну. Он принял ванну, потом сменил одежду — надел бежевые вельветовые брюки, два свитера, потому что утро выдалось холодное или, возможно, он мерз больше обычного. На Симоне было шерстяное платье с короткими рукавами. На кухонном столе, как всегда, лежала утренняя газета, «Фигаро», первой страницей наружу, но судя по измятости, Симона ее уже просмотрела.
   Джонатан взял газету, и, поскольку Симона не поднимала головы от вещей, которые гладила, ушел в гостиную. Внизу, на второй странице, он нашел заметку в две колонки:
   В МАШИНЕ СОЖЖЕНЫ ДВА ТРУПА
   Речь шла о том, что произошло 14 мая в Шомоне. Фермер по имени Рене Го, пятидесяти пяти лет, рано утром в воскресенье нашел еще дымившийся «ситроен» и тотчас известил полицию. В несгоревших документах, найденных при покойниках, значилось, что одного из них звали Анджело Липпари, тридцати трех лет, подрядчик, а другого — Филиппо Туроли, тридцати одного года, торговец, оба из Милана. Липпари умер от черепно-мозговой травмы, Туроли — от неизвестных причин, хотя, возможно, когда машину подожгли, он был без сознания или мертв. Пока никаких улик не обнаружено, полиция проводит расследование.
   Джонатан надеялся, что удавка полностью сгорела, а Липпо так обгорел, что следы того, что он был задушен, уничтожены.
   В дверях появилась Симона со стопкой выглаженной одежды.
   — Ну и как? Я это тоже читала. Про двух итальянцев.
   — Да-да.
   — И ты помог мсье Рипли это сделать. Это и называется «убрать за собой»?
   Джонатан ничего не ответил. Он вздохнул, опустился на роскошно поскрипывавший «честерфилд», но сел прямо, чтобы Симона не подумала, будто он уходит от ответа потому, что слаб.
   — Что-то ведь нужно было с ними делать.
   — А ты обязательно должен был помочь, — сказала она. — Джон, пока здесь нет Джорджа, думаю, нам надо об этом поговорить.
   Она положила вещи на невысокий книжный шкаф, стоявший возле дверей, и присела на краешек стула.
   — Ты не говоришь мне правду, как и мсье Рипли. Интересно, чем еще ты ему обязан и что еще для него сделаешь?
   В последних словах прозвучали истеричные нотки.
   — Ничем.
   Уж в этом-то Джонатан был уверен. А если Том попросит его о чем-нибудь еще, он просто-напросто откажется. В данную минуту это казалось Джонатану совсем несложным делом. Но за Симону ему надо держаться любой ценой. Она для него значит больше, чем Том Рипли, больше всего, что Том мог бы ему предложить.
   — Это выше моего понимания. Ты ведь знал, что делаешь… прошлой ночью? Ты помог убить этих людей, разве не так?
   Голос у нее упал и задрожал.
   — Нужно было защищаться… потому что раньше кое-что произошло.
   — Ах да. Мсье Рипли мне это объяснил. Ты случайно оказался в поезде, на котором ехал и он, так? И ты… помог ему… убить двух человек?
   — Мафия, — ответил Джонатан. Интересно, что ей рассказал Том?
   — Ты… обыкновенный пассажир, помогаешь убийце? Ты хочешь, чтобы я в это поверила, Джон?
   Джонатан молчал, пытаясь думать и одновременно чувствуя себя несчастным. В ответ он мог бы сказать «нет». «Похоже, ты не понимаешь, что эти люди — мафиози, — хотелось еще раз сказать Джонатану. — Они напали на Тома Рипли». Еще одна ложь. Во всяком случае о том, что было в поезде. Джонатан сжал губы и откинулся на широком диване.
   — Я и не жду, что ты в это поверишь. Я хочу сказать лишь две вещи, и больше ничего говорить не буду. Те, кого мы убили, — преступники и убийцы. Это ты должна признать.
   — Ты случайно в свободное время не служишь тайным полицейским агентом? Почему тебе за это платят, Джон? Ты… убийца!
   Она стиснула руки и поднялась.
   — Я тебя не понимаю. Никогда не знала тебя таким.
   — Ну же, Симона, — пробормотал Джонатан, тоже поднимаясь.
   — Ты мне не нравишься, я не могу тебя любить.
   Джонатан заморгал. Она сказала это по-английски.
   Потом продолжила по-французски:
   — Ты чего-то недоговариваешь. Но я и знать не хочу, чего. Понимаешь? Ты каким-то ужасным образом связан с Рипли, с этой одиозной личностью — но вот каким? — прибавила она с горьким сарказмом. — Очевидно, это нечто настолько отвратительное, что ты не хочешь мне сказать, да я и знать не хочу. Ты, скорее всего, прикрыл еще какое-то его преступление, и тебе за это платят, вот почему ты в его власти. Что же, очень хорошо, но я не хочу…
   — Я не в его власти! Ты еще убедишься в этом!
   — Я уже во всем убедилась!
   Захватив с собой выглаженную одежду, она отправилась наверх.
   Когда пришло время обеда, Симона заявила, что не голодна. Джонатан сварил себе яйцо. Затем отправился в свой магазин. Он не снял с двери табличку «Feme», потому что официально по понедельникам не работал. С полудня субботы ничего не изменилось. Он видел, что Симона сюда не заходила. Неожиданно Джонатан вспомнил об итальянском револьвере. Раньше он лежал в ящике, а теперь был у Тома Рипли. Джонатан собрал раму, вырезал для нее стекло, но когда дело дошло до того, чтобы забивать гвозди, приуныл. Как поступить с Симоной? А что, если выложить ей все начистоту? Джонатан, впрочем, знал, что, убив человека, он нарушил главную христианскую заповедь. Не говоря уже о том, что Симона сочла бы сделанное ему первое предложение «фантастическим» и «отвратительным» одновременно. Любопытно, что мафия состоит из одних католиков и на человеческую жизнь им наплевать. Но он, муж Симоны, не должен быть таким. Ему не следовало лишать человека жизни. И если он скажет ей, что с его стороны это было «ошибкой», что он сожалеет об этом, — значит, все, ситуация безвыходная. Прежде всего, он не очень-то верил в то, что это ошибка, так стоит ли лгать еще раз? Джонатан снова решительно взялся за работу, склеил раму, вбил гвозди и аккуратно заклеил ее с обратной стороны коричневой бумагой. Потом приколол бумажку с фамилией заказчика к веревке, за которую крепится картина. После этого просмотрел, какие еще имеются заказы, и поработал еще с одной картиной, для которой, как и для других, не нужно было делать паспарту. Он работал до шести часов вечера. Затем купил хлеба и вина, а также ветчины в charcuterie, чтобы им хватило на троих, если Симона не ходила в магазин.
   — Я ужасно боюсь, что полиция в любой момент постучится в дверь и спросит тебя, — сказала Симона.
   Накрывая на стол, Джонатан какое-то время молчал.
   — Этого не будет. Зачем им это?
   — Такого не бывает, чтобы не осталось улик. Найдут мсье Рипли, и он расскажет о тебе.
   Джонатан был уверен, что она целый день ничего не ела. В холодильнике он нашел остатки пюре и стал сам готовить ужин. Из своей комнаты пришел Джордж.
   — Что с тобой сделали в больнице, папа?
   — У меня теперь совсем новая кровь, — с улыбкой ответил Джонатан, сгибая и разгибая руки. — Подумай только. Вся кровь новая — литров, наверное, восемь.
   — А сколько это? — Джордж так же развел руки.
   — В восемь раз больше этой бутылки, — ответил Джонатан. — На это ушла вся ночь.
   Как Джонатан ни пытался, ему не удавалось ни развеять мрачное настроение Симоны, ни разговорить ее. Она неохотно ела и ничего ему не отвечала. Джордж не мог понять, в чем дело. После нескольких неудачных попыток Джонатан тоже погрузился в мрачное настроение и за кофе молчал, не в силах даже поболтать с Джорджем.
   Интересно, подумал Джонатан, успела ли она переговорить со своим братом Жераром. Он отправил Джорджа в гостиную, чтобы тот посмотрел новый телевизор, который привезли несколько дней назад. Передачи — было лишь два канала — в это время вряд ли могли вызвать интерес у ребенка, но Джонатан надеялся, что Джордж на какое-то время оставит их одних.
   — Ты случайно не разговаривала с Жераром? — спросил Джонатан, не в силах больше откладывать этот вопрос.
   — Конечно нет. Неужели ты думаешь, что я могу ему об этом рассказать?
   Она курила, что бывало редко. Симона взглянула на дверь, ведущую в холл, чтобы убедиться, что Джордж не возвращается.
   — Джон… мне кажется, нам бы лучше расстаться.
   Какой-то французский политик говорил по телевизору о профсоюзах.
   Джонатан снова опустился в кресло.
   — Дорогая, я понимаю… для тебя это удар. Давай подождем несколько дней. Я уверен, что сумею сделать так, чтобы ты все поняла. Правда.
   Джонатан говорил с искренним убеждением, и тем не менее он понимал, что и сам не верит тому, что говорит. Ему казалось, что он держится за Симону, как другие инстинктивно держатся за жизнь.
   — Да, конечно, ты так думаешь. Но я-то себя знаю. Ты ведь понимаешь — я не какая-нибудь там эмоциональная девчонка.
   Она смотрела ему прямо в глаза — взгляд решительный и отрешенный, и совсем не злой.
   — Меня больше совершенно не интересуют твои деньги, совсем не интересуют. Я сама со всем справлюсь… мы с Джорджем.
   — О боже, Симона… Джордж… я буду обеспечивать Джорджа!
   Джонатан не верил своим ушам. Он поднялся и довольно грубо притянул к себе Симону, сидевшую на стуле. Из ее чашки выплеснулось на блюдце немного кофе. Джонатан обнял ее и хотел поцеловать, но она отстранилась.
   — Non!^[130]
   Она потушила сигарету и стала прибираться на столе.
   — Мне жаль это говорить, но я и спать с тобой в одной постели не буду.
   — Ну да, я так и думал.
   А завтра пойдешь в церковь и помолишься за мою душу, подумал Джонатан.
   — Симона, пусть пройдет немного времени. Не говори сейчас лишнего.
   — Я не изменюсь. Спроси у мсье Рипли. Уж он-то знает.
   Вернулся Джордж. Телевизор был забыт, и он непонимающе уставился на обоих.
   Джонатан коснулся пальцами головы Джорджа и направился в прихожую. Он хотел было подняться в спальню, но теперь это уже не их спальня, и потом — что ему там наверху делать? Телевизор продолжал жужжать. Джонатан послонялся по прихожей, потом взял плащ и шарф и вышел из дома. Он дошел до улицы Франс, повернул налево и зашел в кафе-бар на углу. Ему захотелось позвонить Тому Рипли. Номер телефона Тома он помнил.
   — Алло? — ответил Том.
   — Это Джонатан.
   — Ну, как вы?.. Я звонил в больницу, слышал, что вас оставили на ночь. Вы уже вышли?
   — Да, утром. Я… — тяжело дыша, проговорил Джонатан.
   — Что случилось?
   — Мы не могли бы увидеться на несколько минут? Если сочтете это безопасным. Я… думаю, что я мог бы взять такси. Да-да, возьму такси.
   — Где вы находитесь?
   — Бар на углу… новый, рядом с «Черным орлом».
   — Я могу за вами заехать? Нет?
   Том подумал, что у Джонатана, наверное, неприятности с Симоной.
   — Я подойду к памятнику. Хочется немного пройтись. Там и увидимся.
   Джонатану стало легче. Конечно, ненадолго, выяснение отношений с Симоной лишь откладывается, но сейчас это не имело значения. Он почувствовал себя как человек, которого подвергали пыткам и вдруг дали передышку, и он был благодарен за несколько минут облегчения.
   Джонатан закурил сигарету и медленно побрел по улице. У Тома наверняка уйдет почти пятнадцать минут, чтобы добраться до места. Джонатан зашел в кафе «Спорт», сразу за гостиницей «Черный орел», и заказал пива. Он пытался вообще ни о чем не думать. Потом одна мысль всплыла сама собой: Симона передумает. Поразмыслив над этим, он испугался, что ничего подобного не случится. Теперь он один. Джонатан знал, что он один, что даже Джорджа у него почти отняли, Симона ведь наверняка оставит его себе. Джонатан подумал, что до конца он ничего еще так и не осознал. На это уйдет несколько дней. Сначала человека охватывают чувства, потом приходят мысли. Правда, не всегда так.
   Из лесной темноты выехало несколько машин и среди них — темный «рено» Тома. Джонатан узнал его в свете фонарей вокруг обелиска, иначе называемого памятником. Сейчас чуть больше восьми. Джонатан стоял на углу, на левой стороне дороги, по правую руку от Тома. Тому нужно будет сделать полный круг, чтобы снова попасть на дорогу к дому — если они поедут к Тому. Джонатан предпочел бы вместо бара отправиться к нему. Том остановился и открыл дверцу.
   — Добрый вечер! — сказал Том.
   — Добрый вечер! — ответил Джонатан, захлопнув дверцу, и Том тронулся с места. — Мы можем поехать к вам? Мне сегодня не по душе переполненные бары.
   — Конечно.
   — У меня был скверный вечер. Да, боюсь, и день тоже.
   — Я так и подумал. Симона?
   — Похоже, с ней все кончено. Но разве я могу ее винить?
   Джонатан чувствовал себя неловко. Он полез было за сигаретой, но даже и это показалось ему ненужным, поэтому курить он не стал.
   — Я сделал все возможное, — сказал Том. Он старался ехать как можно быстрее, не привлекая при этом внимания полицейских на мотоциклах, которые прятались здесь в лесу на краю дороги.
   — Деньги… трупы, о господи! Что касается денег, я сказал, что на меня поставили немцы.
   Джонатану вдруг все это показалось нелепым — деньги, пари. Деньги все-таки такая конкретная вещь, такая осязаемая, такая нужная, и все же не настолько осязаемая и не столь значимая, как два мертвеца, которых видела Симона. Том ехал довольно быстро. Джонатану было все равно — врежутся они в дерево или улетят в кювет.
   — Проще говоря, — продолжал Джонатан, — все дело в трупах. Для нее имеет большое значение, что я помогал… или убивал. Не думаю, что она изменит свое мнение.
   «Ибо какая польза человеку?..»^[131] Джонатан готов был рассмеяться. Мир он не завоевал, однако и душу не потерял. В существование души Джонатан в общем-то не верил. Для него важно было самоуважение. Но он не самоуважение потерял, а Симону. Симона, однако, олицетворяла собою нравственность, а разве нравственность не сродни самоуважению?
   Том не думал, что Симона изменится по отношению к Джонатану, но промолчал. Возможно, он еще раз поговорит с ней, однако что можно ей сказать? Слова утешения, слова надежды, примирения, а ведь он знал, что никакого примирения не будет. Но разве женщин можно понять? Иногда кажется, будто у них более сильная нравственная позиция, чем у мужчин, а иногда — особенно, когда они закрывают глаза на явное надувательство и свинство, — Тому казалось, что женщины более изворотливы, более способны на двоедушие, чем мужчины. К сожалению, Симона являла собою образец несгибаемой нравственности. Джонатан, кажется, говорил, что она и в церковь ходит? Между тем мыслями Тома постепенно завладел Ривз Мино. Ривз нервничал, и Том не совсем понимал, почему. Неожиданно они оказались на повороте в Вильперс. Том медленно повел машину по спокойным, тихим улицам.
   Вот и Бель-Омбр за высокими тополями, над дверью горит свет — все нормально.
   Том только что приготовил кофе. Джонатан сказал, что выпьет вместе с ним чашку. Том лишь слегка подогрел кофейник и вместе с бутылкой бренди поставил на столик.
   — Возвращаясь к нашим проблемам, — сказал Том, — Ривз хочет приехать во Францию. Я звонил ему сегодня из Санса. Он в Асконе. Живет в гостинице под названием «Три медведя».
   — Я помню, — сказал Джонатан.
   — Он вообразил, будто за ним следят, и не кто-нибудь, а прохожие на улицах. Я пытался ему сказать — наши враги на подобное времени не тратят. Уж он-то должен это знать. Я старался отговорить его даже от поездки в Париж. И тем более сюда, ко мне домой. Я бы не назвал Бель-Омбр самым безопасным местом на свете, а вы? Естественно, я даже не намекал на то, что произошло в субботу вечером, хотя это, возможно, и расхолодило бы Ривза. Я хочу сказать, что мы, по крайней мере, избавились от двух итальянцев, которые видели нас в поезде. Сколько продлится мир и покой, я не знаю.
   Том подался вперед и, опершись о колени, всмотрелся в молчаливые окна.
   — Ривз ничего не знает о том, что произошло в субботу ночью. Во всяком случае, он ничего на это счет не говорил. Может, даже и не догадается, если прочитает что-то в газетах. Я полагаю, вы видели сегодняшние газеты?
   — Да, — ответил Джонатан.
   — Улик никаких. И по радио сегодня вечером ничего не сообщали, а по телевизору кое-что сказали. Улик нет.