Страница:
— Это касается и тех, кто намерен остаться в живых. — Эшер сел. Коричневые мокрые волосы упали на глаза. Банщик Мустафа отступил на шаг. Эшер не предполагал, что служащие Бею люди все немые, тем не менее добиться от них слова было весьма затруднительно. Когда они приносили ему еду, меняли простыни и наволочки или сопровождали в библиотеку, глаза у них были как у сторожевых псов. — После отъезда Эрнчестера квартиру его жены обыскали по твоему приказу?
— Я велел Кароли уничтожить ее, — коротко сказал Бей. Его оранжевые глаза холодно мерцали. — Вся его сила в этой женщине. Не нужно быть колдуном или чтецом чужих мыслей — подчас достаточно простого разговора. Он провел здесь, будучи живым, восемнадцать месяцев, и не было дня, чтобы он не вспоминал о ней, не было ночи, чтобы она ему не снилась! Когда я услышал, что они оба стали бессмертными, я подумал, что Мастер Лондона совершает большую глупость. Она имеет над мужем огромную власть.
— То есть Кароли тебе не подчинился?
— Глупый мадьяр решил, что способен пренебречь целями бессмертного! — Левая рука Бея ласкала обтянутую шелком рукоять серебряной алебарды. Очевидно, древко было из осины — для такого старого вампира, как Олюмсиз-бей, нескольких слоев шелка вполне хватало, чтобы не обжечься. На шее у Мастера Константинополя висел кинжал в ножнах — видимо, тоже серебряный. — Это она освободила его в Вене и убила тех, кто был к нему приставлен?
Эшер покачал головой:
— Это сделали венские вампиры. Кароли приводил жертвы для Эрнчестера.
— Дурак! — Бей гневно отвернулся. Его тощее тело, казалось, лишено мускулов, волосы на груди и руках отливали прозрачной рыжиной. На бледной коже капельками оседал пар. — Человечишко решил поступить по собственному усмотрению вместо того, чтобы выполнить мой приказ, смысл которого ему не понять. Да и тебе тоже, — добавил он, оборачиваясь.
— Зачем ты тогда имеешь с ним дело?
— Глуп тот, кто отбрасывает бревно во время кораблекрушения, Шехерезада. Он самонадеян, думая, что я выполню хоть один приказ его христианского императора. Но в трудные времена необходим союзник.
— А времена — трудны? — быстро спросил Эшер. — Вот почему ты так упорно охотишься за леди Эрнчестер? Не только ради власти над графом, но еще и ради того, чтобы вырвать ее из рук Кароли? Но он выйдет на твоих птенцов, если уже не вышел.
Пар всколыхнулся. Расшитая кожаная занавеска, закрывающая вход в парную, отдернулась. На пороге стоял Саид, голова его — бритая, как у Бея, — блестела испариной.
— К тебе пришли, Господин. Миканик. — За исключением последнего (персидского) слова всю фразу он произнес по-турецки. Это была самая длинная тирада, какую Эшер когда-либо от него слышал.
— Надеюсь, ты простишь меня. — Мастер Константинополя низко поклонился, двинулся к занавеске, оглянулся. — Не связывайся с моими детьми, Шехерезада, — сказал он, и Эшеру показалось, что на него смотрит гигантский муравей из своей янтарной тюрьмы. — Это неблагоразумно. Не доверяй им. Они много чего тебе наобещают удачный побег, безопасность, даже поцелуй, дарующий вечную жизнь. Но это ложь. Они все предатели. Они завидуют друг другу, завидуют власти, которой кто-то из них якобы владеет, а больше всего они завидуют мне. Но Мастер этого города — я. И города, и всего, что в нем есть. — Бей поднял свое серебряное оружие, отсветы жаровни скользнули по лезвию. — А менее всего интересуйся Эрнчестером. Ничего, кроме смерти, это тебе не принесет.
Когда он вышел, Эшер вновь распростерся на мраморном столе, с наслаждением огладив повязку на ребрах, только что смененную Мустафой. Ножевая рана заживала быстро. И пока банщик разминал ему мышцы и выворачивал суставы, Эшер вытянул правую руку и принялся рассматривать ее в тусклом красном свете.
От кисти и почти до локтя тянулись страшные шрамы, оставленные парижскими вампирами. Рядом чернели свежие синяки — следы пальцев, ухвативших его сегодня в темноте. Он поправил повязку на боку и; вытянув вперед еще и левую руку, сравнил темные отпечатки с собственной пятерней.
Его рука была меньше.
У Эрнчестера, как помнится, ручки и вовсе маленькие.
Выводок Бея вернулся за Джеймсом тогда довольно быстро. Ему вновь завязали глаза и повели в Дом Олеандров, то и дело затемняя сознание, так что в себя он пришел лишь в восьмиугольном византийском зале возле покоев самого Бея.
В прошлый раз, когда возвращались с кладбища, Зардалу, надо полагать, допустил серьезную ошибку, позволив Эшеру хотя бы отчасти запомнить дорогу.
Доставив его в Дом Олеандров, Зардалу и другие немедленно отправились на охоту и, надо полагать, вернутся еще не скоро. После бани Эшер надел чистое льняное белье, затем — ношеные серые брюки, жилет из красной шерсти, а поверх всего — старое мешковатое пальто, пошитое явно в самом Стамбуле. Джеймс шел по коридорам к себе в комнату, а по пятам за ним бесшумно следовал Саид. Маршрут этот был уже изучен Эшером. Знал он теперь и то, как именно соединяется этот маленький дворец, принадлежавший когда-то некому византийскому принцу, с несколькими караван-сараями.
Проходя через двор и через зал, Эшер обратил внимание, что медных ламп в нишах поприбавилось.
Миканик. Пришел повидаться с Бессмертным Господином.
Что-то, видимо, связанное с таинственными опытами и с этой странной усыпальницей под домом, пахнущей бензином и аммиаком.
Часов в Доме Олеандров не водилось, ориентироваться во времени после наступления темноты было довольно трудно. Эшер чувствовал, что дело близится к часу ночи. Саид запер узника на ключ — и отбыл. Предположительно еще два часа птенцы будут охотиться.
«А менее всего интересуйся Эрнчестером», — сказал Бей. Сам же поддерживает отношения с Кароли.
Если не считать сухого бассейна в центре, пол в длинном помещении был покрыт замшелыми коврами в четыре слоя. Под четвертым слоем таилась сделанная Эшером отмычка.
Теперь он ее извлек.
Бронзовый подсвечник, который он держал открыто — позади небольшой стопки книг, — сослужил Джеймсу еще одну службу: у него теперь было припасено несколько запасных свечей. Эшер сунул их в карман пальто и занялся замком. Когда-то это устройство считалось одним из самых надежных. Каких-нибудь сто лет назад.
Спустившись по лестнице во двор, Джеймс услышал грозный рык Олюмсиз-бея и, вздрогнув, остановился, прислушался.
— Прошло три недели, ты, слюна собаки шайтана! — гремел Мастер Константинополя. — Пять дней как поломалось — и еще ни слова от этого человека! Говорю тебе, что дальше тянуть нельзя!
— Спокойнее, мсье… — последовал сдавленный нервный ответ. — Этот человек вернется в среду. До среды не так уж и далеко…
Эшер сознавал, что гнев Олюмсиз-бея мог быть вызван лишь очень важными причинами, но, с другой стороны, если его обнаружат здесь с отмычкой и свечами в кармане, можно заранее считать себя покойником. Все инстинкты Джеймса требовали остаться, но по крайней мере, крича на инженера (думал он, бесшумно скользя мимо арки), Бей вряд ли станет прислушиваться к шагам во дворе…
Кто бы мог представить, что Мастер Константинополя способен так выйти из себя!
Смешение архитектурных стилей ошеломляло. Дом Олеандров состоял как минимум из пяти древних строений, слившихся в единый лабиринт темных комнат и переходов, но водопроводные трубы редко подвергаются перестройке. Единственный надежный ориентир.
«Мы слышим шаги рабочих… — сказал тогда Зардалу. — Мы чувствуем запах нафты и алкоголя…»
Эшер вспомнил насыщенный аммиаком воздух усыпальницы. Комната с деревянным полом, левее — двор с травой между похожих на ядра камней. И два лестничных пролета…
Ощупывая отмычку в кармане, он двигался, подобно призраку, сквозь Дом Олеандров.
Язычок пламени бросал отсветы на обитые китайским шелком стены комнат:, обозначал тусклую бронзу под сводами арок. Пройдя сквозь восьмиугольное помещение, выложенное от пола до потолка красными изразцами (из мебели там был один только черно-белый столик для кофе), Эшер очутился в заросшем олеандрами дворике, где среди темных кустов смутно белела какая-то статуя.
Наконец он обнаружил искомую комнату с проседающим под ногой дощатым полом. Она оказалась маленькой, облицованной желто-голубой плиткой. Затем — снова двор, длинный и узкий.
Луна еще не взошла. В окнах двух низких зданий, стиснувших двор, — ни огонька. Судя по тяжелым округлым аркам и толстым желобчатым колоннам, возведены они были еще римлянами. За дальней стенкой дворика на фоне ночного неба прорисовывался купол еще одного огромного дворца. А это уже строили турки.
Крыльцо с колоннами — залито чернотой. Неровная мостовая была знакома Эшеру. Чувствуя, что может уже погасить свечку и идти на ощупь, он двинулся налево. Пятнадцать шагов через двор, далее — дверь, пять ступенек — и снова налево. Мрак вокруг был непроглядный. И, возможно, что-то в этом мраке таилось.
«Или, ничего, — сказал он себе. — Одно из двух».
Эшер спустился по ступеням. Если бы он не знал о второй лестнице, он бы решил, что зашел в тупик, поскольку проход к ней таился в одной из сводчатых ниш.
Эта вторая лестница, насколько он помнил, была раза в три длиннее первой. Если он сейчас столкнется на ней с выводком Бея, возвращающимся после ночной охоты, бежать будет некуда.
Усыпальница скорее всего служила тюрьмой или же складом вещей, куда более ценных или опасных, нежели вино. Низкие кирпичные своды заставляли пригнуть голову, справа несколько раз открывались черные отверстые дверные проемы, ведущие в тесные чуланы. Воздух становился все холоднее.
Дастлах. Научная установка. В библиотеке Эшеру попадались научные журналы конца восемнадцатого столетия и трактаты на арабском, написанные в те времена, когда исламский мир еще не уступил Европе первенства в науке. Хотелось бы знать, что нужно Мастеру Константинополя от западных инженеров, если он держит это в тайне даже от собственного выводка и приходит в ярость от малейшей задержки?
Что-то тускло блеснуло в пламени свечи — мерцающая кость в черном горле арки.
«Здесь», — подумал он.
То самое место, которое Бей прячет от всех, место, которое он окутал незримым туманом.
Эшер знал, что если пройдет сейчас до конца коридора и поднимется по лестнице, то окажется перед дверью, ведущей наружу. Но слева от него мерцала решетка из серебряных прутьев, за которой таилось… что?
Или кто?
Черный туннель впереди и мерцающая решетка слева.
Сколько у него еще осталось времени?
Знать это было необходимо.
Эшер осторожно двинулся к решетке.
Слабый свет отразился в воде, разлитой на неровном каменном полу. Коридор за серебряными прутьями был узок и кривоват. Эшер разглядел еще два арочных входа в его левой стене. На ближней из дверей блеснула металлическая пластина замка. Запах аммиака был настолько силен, что Эшеру стоило больших усилий не закашляться.
Они скоро вернутся: Зардалу, Байкус Кадинэ и другие — ведя с собой очередную жертву, чтобы устроить за ней потом охоту в черных лабиринтах огромного дома…
Даже сидя взаперти в своей комнате наверху, Эшер долго еще слышал в ту ночь крики бедного армянского юноши.
Он вернулся в главный коридор, надеясь найти лестницу, ведущую наружу.
Как и следовало предполагать, в конце коридора его ждала запертая дверь, причем нашел ее Эшер не сразу, хотя стоял на самом пороге. Лишь ощупав каменную стену, он обнаружил петлю и дверное полотно. Это свидетельство страшной власти Мастера Константинополя над разумом смертных окончательно лишило Джеймса присутствия духа.
Кроме того, замок был врезан в дверь вполне современный; чтобы открыть такой, потребовался бы дубликат ключа, а не самоделка из бронзовой проволоки.
С бьющимся сердцем он вернулся к серебряной решетке. Тут замок по крайней мере был попроще (видимо, из мягкого металла трудно изготовить что-либо более сложное). Джеймс с величайшей осторожностью ввел отмычку в скважину. Слишком легко было оставить царапину, которую потом неминуемо заметят.
«Они предатели… — сказал тогда Бей, и отсвет углей из жаровни скользнул по лезвию серебряной алебарды. — Все они предатели».
В ушах глухо стучала кровь. Скользнув за решетку, он двинулся вдоль стены в обход лужи. Мокрые отпечатки ног могли стоить ему жизни. Опилки, рассыпанные на полу, смягчали звук шагов. Стужа в коридоре была арктическая. Хотелось бы знать, услышит ли Эшер возвращение выводка с охоты. И не следят ли за ним сейчас из темноты оранжевые глаза Олюмсиз-бея?
— Эрнчестер, — прошептал он, приблизившись к дверям. И та, и другая — заперты. Засовы из серебра, а скорее всего из посеребренной стали. Замки навешены новенькие, зато все прочее почернело от древности.
— Эрнчестер! — снова шепнул он. Насколько остер слух у Бессмертного Лорда? Может ли он слышать звук, отделенный от него толщей камня? — Это Эшер. Вы здесь? Антея на свободе, она в Константинополе…
Он чуть было не сказал: «Антея жива…»
Вслушался.
Далеко-далеко за дверью раздался то ли крик, то ли стон, от которого волосы шевельнулись на затылке. «Преисподняя», — подумал Эшер. Такое можно услышать только у замочной скважины адских врат.
— Вы слышите меня? Вы меня понимаете?
В ответ — тишина. Он так и не смог справиться с замком. Руки тряслись и немели — от холода, страха, от сознания, что время на исходе…
— Я вернусь за вами, — хрипло пообещал он. — Я освобожу вас…
Потому что мне нужна ваша помощь, — с кривой усмешкой мысленно добавил он. — Услуга за услугу…
Легкое, едва заметное движение холодного воздуха — сердце остановилось, словно пронзенное ледяным лезвием, и тут же зашлось частыми ударами. Эшер поспешно задул свечу, моля Бога, чтобы аммиачная вонь не позволила птенцам почуять запах дыма. А также запах его живой крови.
Из темноты коридора за серебряной решеткой послышались нетвердые шаги и умоляющий всхлип:
— Господин, смилуйтесь… смилуйтесь над бедной девушкой…
И на грани слышимости — злорадный шелестящий смех.
— О, господин, к которому я тебя веду, милостив… — Кажется, это был голос Зардалу. — Самый милостивый, добрый и сладчайший господин в городе… ты скоро убедишься в этом сама, прекрасная газель…
В полной темноте трудно было сказать, заметили они или нет, что решетчатая дверь чуть приоткрыта.
Ему оставалось лишь ждать, затаив дыхание, отчаянно вслушиваясь и ежесекундно ожидая прикосновения ледяных пальцев к горлу. Аммиак жег легкие, холод пробирал до кости. Наконец Эшер тихонько выбрался за решетку и запер за собой дверь. Клацанье замка прозвучало подобно удару молота судьбы.
Но никто не остановил его. Эшер плохо помнил, как удалось ему не сбиться с пути в огромном темном лабиринте Дома Олеандров и добраться до своей комнаты. Когда он пересекал двор, из покоев Бея донесся знакомый серебристый смех и неразборчивый умоляющий голос молодой женщины. Впрочем, возможно, ему это только показалось. Заперев за собой дверь, Джеймс опустился без сил на пол, сотрясаемый нервной дрожью. В ушах стоял стон неведомого узника из пропитанной аммиаком усыпальницы…
Прошло довольно много времени, прежде чем Джеймс заставил себя подняться с пола и перебраться на диван, где лежал не в силах заснуть, пока крик муэдзинов не возвестил приход утра.
17
— Я велел Кароли уничтожить ее, — коротко сказал Бей. Его оранжевые глаза холодно мерцали. — Вся его сила в этой женщине. Не нужно быть колдуном или чтецом чужих мыслей — подчас достаточно простого разговора. Он провел здесь, будучи живым, восемнадцать месяцев, и не было дня, чтобы он не вспоминал о ней, не было ночи, чтобы она ему не снилась! Когда я услышал, что они оба стали бессмертными, я подумал, что Мастер Лондона совершает большую глупость. Она имеет над мужем огромную власть.
— То есть Кароли тебе не подчинился?
— Глупый мадьяр решил, что способен пренебречь целями бессмертного! — Левая рука Бея ласкала обтянутую шелком рукоять серебряной алебарды. Очевидно, древко было из осины — для такого старого вампира, как Олюмсиз-бей, нескольких слоев шелка вполне хватало, чтобы не обжечься. На шее у Мастера Константинополя висел кинжал в ножнах — видимо, тоже серебряный. — Это она освободила его в Вене и убила тех, кто был к нему приставлен?
Эшер покачал головой:
— Это сделали венские вампиры. Кароли приводил жертвы для Эрнчестера.
— Дурак! — Бей гневно отвернулся. Его тощее тело, казалось, лишено мускулов, волосы на груди и руках отливали прозрачной рыжиной. На бледной коже капельками оседал пар. — Человечишко решил поступить по собственному усмотрению вместо того, чтобы выполнить мой приказ, смысл которого ему не понять. Да и тебе тоже, — добавил он, оборачиваясь.
— Зачем ты тогда имеешь с ним дело?
— Глуп тот, кто отбрасывает бревно во время кораблекрушения, Шехерезада. Он самонадеян, думая, что я выполню хоть один приказ его христианского императора. Но в трудные времена необходим союзник.
— А времена — трудны? — быстро спросил Эшер. — Вот почему ты так упорно охотишься за леди Эрнчестер? Не только ради власти над графом, но еще и ради того, чтобы вырвать ее из рук Кароли? Но он выйдет на твоих птенцов, если уже не вышел.
Пар всколыхнулся. Расшитая кожаная занавеска, закрывающая вход в парную, отдернулась. На пороге стоял Саид, голова его — бритая, как у Бея, — блестела испариной.
— К тебе пришли, Господин. Миканик. — За исключением последнего (персидского) слова всю фразу он произнес по-турецки. Это была самая длинная тирада, какую Эшер когда-либо от него слышал.
— Надеюсь, ты простишь меня. — Мастер Константинополя низко поклонился, двинулся к занавеске, оглянулся. — Не связывайся с моими детьми, Шехерезада, — сказал он, и Эшеру показалось, что на него смотрит гигантский муравей из своей янтарной тюрьмы. — Это неблагоразумно. Не доверяй им. Они много чего тебе наобещают удачный побег, безопасность, даже поцелуй, дарующий вечную жизнь. Но это ложь. Они все предатели. Они завидуют друг другу, завидуют власти, которой кто-то из них якобы владеет, а больше всего они завидуют мне. Но Мастер этого города — я. И города, и всего, что в нем есть. — Бей поднял свое серебряное оружие, отсветы жаровни скользнули по лезвию. — А менее всего интересуйся Эрнчестером. Ничего, кроме смерти, это тебе не принесет.
Когда он вышел, Эшер вновь распростерся на мраморном столе, с наслаждением огладив повязку на ребрах, только что смененную Мустафой. Ножевая рана заживала быстро. И пока банщик разминал ему мышцы и выворачивал суставы, Эшер вытянул правую руку и принялся рассматривать ее в тусклом красном свете.
От кисти и почти до локтя тянулись страшные шрамы, оставленные парижскими вампирами. Рядом чернели свежие синяки — следы пальцев, ухвативших его сегодня в темноте. Он поправил повязку на боку и; вытянув вперед еще и левую руку, сравнил темные отпечатки с собственной пятерней.
Его рука была меньше.
У Эрнчестера, как помнится, ручки и вовсе маленькие.
Выводок Бея вернулся за Джеймсом тогда довольно быстро. Ему вновь завязали глаза и повели в Дом Олеандров, то и дело затемняя сознание, так что в себя он пришел лишь в восьмиугольном византийском зале возле покоев самого Бея.
В прошлый раз, когда возвращались с кладбища, Зардалу, надо полагать, допустил серьезную ошибку, позволив Эшеру хотя бы отчасти запомнить дорогу.
Доставив его в Дом Олеандров, Зардалу и другие немедленно отправились на охоту и, надо полагать, вернутся еще не скоро. После бани Эшер надел чистое льняное белье, затем — ношеные серые брюки, жилет из красной шерсти, а поверх всего — старое мешковатое пальто, пошитое явно в самом Стамбуле. Джеймс шел по коридорам к себе в комнату, а по пятам за ним бесшумно следовал Саид. Маршрут этот был уже изучен Эшером. Знал он теперь и то, как именно соединяется этот маленький дворец, принадлежавший когда-то некому византийскому принцу, с несколькими караван-сараями.
Проходя через двор и через зал, Эшер обратил внимание, что медных ламп в нишах поприбавилось.
Миканик. Пришел повидаться с Бессмертным Господином.
Что-то, видимо, связанное с таинственными опытами и с этой странной усыпальницей под домом, пахнущей бензином и аммиаком.
Часов в Доме Олеандров не водилось, ориентироваться во времени после наступления темноты было довольно трудно. Эшер чувствовал, что дело близится к часу ночи. Саид запер узника на ключ — и отбыл. Предположительно еще два часа птенцы будут охотиться.
«А менее всего интересуйся Эрнчестером», — сказал Бей. Сам же поддерживает отношения с Кароли.
Если не считать сухого бассейна в центре, пол в длинном помещении был покрыт замшелыми коврами в четыре слоя. Под четвертым слоем таилась сделанная Эшером отмычка.
Теперь он ее извлек.
Бронзовый подсвечник, который он держал открыто — позади небольшой стопки книг, — сослужил Джеймсу еще одну службу: у него теперь было припасено несколько запасных свечей. Эшер сунул их в карман пальто и занялся замком. Когда-то это устройство считалось одним из самых надежных. Каких-нибудь сто лет назад.
Спустившись по лестнице во двор, Джеймс услышал грозный рык Олюмсиз-бея и, вздрогнув, остановился, прислушался.
— Прошло три недели, ты, слюна собаки шайтана! — гремел Мастер Константинополя. — Пять дней как поломалось — и еще ни слова от этого человека! Говорю тебе, что дальше тянуть нельзя!
— Спокойнее, мсье… — последовал сдавленный нервный ответ. — Этот человек вернется в среду. До среды не так уж и далеко…
Эшер сознавал, что гнев Олюмсиз-бея мог быть вызван лишь очень важными причинами, но, с другой стороны, если его обнаружат здесь с отмычкой и свечами в кармане, можно заранее считать себя покойником. Все инстинкты Джеймса требовали остаться, но по крайней мере, крича на инженера (думал он, бесшумно скользя мимо арки), Бей вряд ли станет прислушиваться к шагам во дворе…
Кто бы мог представить, что Мастер Константинополя способен так выйти из себя!
Смешение архитектурных стилей ошеломляло. Дом Олеандров состоял как минимум из пяти древних строений, слившихся в единый лабиринт темных комнат и переходов, но водопроводные трубы редко подвергаются перестройке. Единственный надежный ориентир.
«Мы слышим шаги рабочих… — сказал тогда Зардалу. — Мы чувствуем запах нафты и алкоголя…»
Эшер вспомнил насыщенный аммиаком воздух усыпальницы. Комната с деревянным полом, левее — двор с травой между похожих на ядра камней. И два лестничных пролета…
Ощупывая отмычку в кармане, он двигался, подобно призраку, сквозь Дом Олеандров.
Язычок пламени бросал отсветы на обитые китайским шелком стены комнат:, обозначал тусклую бронзу под сводами арок. Пройдя сквозь восьмиугольное помещение, выложенное от пола до потолка красными изразцами (из мебели там был один только черно-белый столик для кофе), Эшер очутился в заросшем олеандрами дворике, где среди темных кустов смутно белела какая-то статуя.
Наконец он обнаружил искомую комнату с проседающим под ногой дощатым полом. Она оказалась маленькой, облицованной желто-голубой плиткой. Затем — снова двор, длинный и узкий.
Луна еще не взошла. В окнах двух низких зданий, стиснувших двор, — ни огонька. Судя по тяжелым округлым аркам и толстым желобчатым колоннам, возведены они были еще римлянами. За дальней стенкой дворика на фоне ночного неба прорисовывался купол еще одного огромного дворца. А это уже строили турки.
Крыльцо с колоннами — залито чернотой. Неровная мостовая была знакома Эшеру. Чувствуя, что может уже погасить свечку и идти на ощупь, он двинулся налево. Пятнадцать шагов через двор, далее — дверь, пять ступенек — и снова налево. Мрак вокруг был непроглядный. И, возможно, что-то в этом мраке таилось.
«Или, ничего, — сказал он себе. — Одно из двух».
Эшер спустился по ступеням. Если бы он не знал о второй лестнице, он бы решил, что зашел в тупик, поскольку проход к ней таился в одной из сводчатых ниш.
Эта вторая лестница, насколько он помнил, была раза в три длиннее первой. Если он сейчас столкнется на ней с выводком Бея, возвращающимся после ночной охоты, бежать будет некуда.
Усыпальница скорее всего служила тюрьмой или же складом вещей, куда более ценных или опасных, нежели вино. Низкие кирпичные своды заставляли пригнуть голову, справа несколько раз открывались черные отверстые дверные проемы, ведущие в тесные чуланы. Воздух становился все холоднее.
Дастлах. Научная установка. В библиотеке Эшеру попадались научные журналы конца восемнадцатого столетия и трактаты на арабском, написанные в те времена, когда исламский мир еще не уступил Европе первенства в науке. Хотелось бы знать, что нужно Мастеру Константинополя от западных инженеров, если он держит это в тайне даже от собственного выводка и приходит в ярость от малейшей задержки?
Что-то тускло блеснуло в пламени свечи — мерцающая кость в черном горле арки.
«Здесь», — подумал он.
То самое место, которое Бей прячет от всех, место, которое он окутал незримым туманом.
Эшер знал, что если пройдет сейчас до конца коридора и поднимется по лестнице, то окажется перед дверью, ведущей наружу. Но слева от него мерцала решетка из серебряных прутьев, за которой таилось… что?
Или кто?
Черный туннель впереди и мерцающая решетка слева.
Сколько у него еще осталось времени?
Знать это было необходимо.
Эшер осторожно двинулся к решетке.
Слабый свет отразился в воде, разлитой на неровном каменном полу. Коридор за серебряными прутьями был узок и кривоват. Эшер разглядел еще два арочных входа в его левой стене. На ближней из дверей блеснула металлическая пластина замка. Запах аммиака был настолько силен, что Эшеру стоило больших усилий не закашляться.
Они скоро вернутся: Зардалу, Байкус Кадинэ и другие — ведя с собой очередную жертву, чтобы устроить за ней потом охоту в черных лабиринтах огромного дома…
Даже сидя взаперти в своей комнате наверху, Эшер долго еще слышал в ту ночь крики бедного армянского юноши.
Он вернулся в главный коридор, надеясь найти лестницу, ведущую наружу.
Как и следовало предполагать, в конце коридора его ждала запертая дверь, причем нашел ее Эшер не сразу, хотя стоял на самом пороге. Лишь ощупав каменную стену, он обнаружил петлю и дверное полотно. Это свидетельство страшной власти Мастера Константинополя над разумом смертных окончательно лишило Джеймса присутствия духа.
Кроме того, замок был врезан в дверь вполне современный; чтобы открыть такой, потребовался бы дубликат ключа, а не самоделка из бронзовой проволоки.
С бьющимся сердцем он вернулся к серебряной решетке. Тут замок по крайней мере был попроще (видимо, из мягкого металла трудно изготовить что-либо более сложное). Джеймс с величайшей осторожностью ввел отмычку в скважину. Слишком легко было оставить царапину, которую потом неминуемо заметят.
«Они предатели… — сказал тогда Бей, и отсвет углей из жаровни скользнул по лезвию серебряной алебарды. — Все они предатели».
В ушах глухо стучала кровь. Скользнув за решетку, он двинулся вдоль стены в обход лужи. Мокрые отпечатки ног могли стоить ему жизни. Опилки, рассыпанные на полу, смягчали звук шагов. Стужа в коридоре была арктическая. Хотелось бы знать, услышит ли Эшер возвращение выводка с охоты. И не следят ли за ним сейчас из темноты оранжевые глаза Олюмсиз-бея?
— Эрнчестер, — прошептал он, приблизившись к дверям. И та, и другая — заперты. Засовы из серебра, а скорее всего из посеребренной стали. Замки навешены новенькие, зато все прочее почернело от древности.
— Эрнчестер! — снова шепнул он. Насколько остер слух у Бессмертного Лорда? Может ли он слышать звук, отделенный от него толщей камня? — Это Эшер. Вы здесь? Антея на свободе, она в Константинополе…
Он чуть было не сказал: «Антея жива…»
Вслушался.
Далеко-далеко за дверью раздался то ли крик, то ли стон, от которого волосы шевельнулись на затылке. «Преисподняя», — подумал Эшер. Такое можно услышать только у замочной скважины адских врат.
— Вы слышите меня? Вы меня понимаете?
В ответ — тишина. Он так и не смог справиться с замком. Руки тряслись и немели — от холода, страха, от сознания, что время на исходе…
— Я вернусь за вами, — хрипло пообещал он. — Я освобожу вас…
Потому что мне нужна ваша помощь, — с кривой усмешкой мысленно добавил он. — Услуга за услугу…
Легкое, едва заметное движение холодного воздуха — сердце остановилось, словно пронзенное ледяным лезвием, и тут же зашлось частыми ударами. Эшер поспешно задул свечу, моля Бога, чтобы аммиачная вонь не позволила птенцам почуять запах дыма. А также запах его живой крови.
Из темноты коридора за серебряной решеткой послышались нетвердые шаги и умоляющий всхлип:
— Господин, смилуйтесь… смилуйтесь над бедной девушкой…
И на грани слышимости — злорадный шелестящий смех.
— О, господин, к которому я тебя веду, милостив… — Кажется, это был голос Зардалу. — Самый милостивый, добрый и сладчайший господин в городе… ты скоро убедишься в этом сама, прекрасная газель…
В полной темноте трудно было сказать, заметили они или нет, что решетчатая дверь чуть приоткрыта.
Ему оставалось лишь ждать, затаив дыхание, отчаянно вслушиваясь и ежесекундно ожидая прикосновения ледяных пальцев к горлу. Аммиак жег легкие, холод пробирал до кости. Наконец Эшер тихонько выбрался за решетку и запер за собой дверь. Клацанье замка прозвучало подобно удару молота судьбы.
Но никто не остановил его. Эшер плохо помнил, как удалось ему не сбиться с пути в огромном темном лабиринте Дома Олеандров и добраться до своей комнаты. Когда он пересекал двор, из покоев Бея донесся знакомый серебристый смех и неразборчивый умоляющий голос молодой женщины. Впрочем, возможно, ему это только показалось. Заперев за собой дверь, Джеймс опустился без сил на пол, сотрясаемый нервной дрожью. В ушах стоял стон неведомого узника из пропитанной аммиаком усыпальницы…
Прошло довольно много времени, прежде чем Джеймс заставил себя подняться с пола и перебраться на диван, где лежал не в силах заснуть, пока крик муэдзинов не возвестил приход утра.
17
— Подозреваю, что мое замечание относительно того насколько ценна для вас эта информация, принесло свои плоды. — Князь Разумовский щелкнул хлыстом для верховой езды двух дворняг, устроившихся на мраморных ступенях. Те отбежали на несколько футов прочь и снова разлеглись в пыли площади, когда-то бывшей ипподромом. Языки у дворняжек были вывалены, а волчья шерсть (Лидия ясно видела это и без очков) местами облысела от чесотки.
Ни в одном городе не было столько бродячих собак. Как, впрочем, и котов, в чем Лидия убедилась прошлой ночью.
Животные обитали на двух разных уровнях. Когда экипаж Разумовского осторожно пробирался по улочкам старого города, где на византийских каменных фундаментах расселись как попало турецкие деревянные дома, — собаки были повсюду, большей частью в тени глинобитных заборов. Коты оккупировали карнизы, балконы и подоконники с горшочками герани; они лежали на стенах и увитых виноградом навесах маленьких кофеен, где турецкие мужчины вели за чашечкой неторопливые беседы.
— Кто-то с кем-то обязательно знаком, — продолжил русский, сияя белизной зубов из-под пышных, как пшеничные снопы, усов. — Тот добрый медник наверняка рассказал о нашем разговоре в кофейне своим друзьям или нас подслушал нищий или продавец халвы. Кому-то из них известен метельщик улиц, чья сестра знает сказителя в лицо, или, может, чья-нибудь кузина слышала, как муэдзин упомянул вскользь об этом сказителе, или соседские дети болтали о нем с другими детьми… Мне эту информацию продал один сирийский мальчуган.
— Сколько вы ему заплатили? — Лидия взялась за мешочек с серебряной мелочью, висящий у нее на поясе. — Мне бы не хотелось…
— Сущие пустяки, — небрежно отмахнулся его сиятельство. — Эта сумма сильно поддержала бы его родных, хотя скорее всего она будет потрачена на опиум для главы семейства. — Он подал Лидии руку, помогая сойти с мраморного порожка.
Все утро князь обращался с ней крайне бережно, как с хрупким стеклянным изделием, возможно, полагая, что усталые глаза и бледность Лидии вызваны ночными слезами о пропавшем супруге, а не просмотром огромной кипы банковских счетов.
Под подозрение попали два десятка фирм и инвесторов. Не только вампиры, но и люди после июльских событий прекрасно поняли, откуда дует ветер, и кинулись превращать золото и земельные владения в ценные бумаги. Имена лиц, которые могли дать взятку начальнику дворцовой стражи, встречались в счетах сплошь и рядом, что уже само по себе говорило об уровне коррупции в Константинополе.
К пяти утра Лидия выписала дюжину фамилий, две из которых Маргарет проморгала в записях Немецкого банка, а там и вовсе задремала, уронив голову на руки.
Впрочем, эта ночь в любом случае оказалась бы бессонной для ревнивой мисс Поттон.
— Вы уверены, что меня туда пустят? — спросила Лидия, покраснев. — Что это не запрещено…
— Во двор может зайти любой, — сказал Разумовский. — Но лучше, если говорить буду я.
Синяя мечеть была одной из самых больших в городе, вокруг нее всегда толпился народ.
«Может быть, все дело именно в этом», — подумала Лидия.
Чувствуя себя крайне неловко в европейском платье с крохотной прозрачной вуалькой, прикрепленной к модной шляпе, Лидия двинулась вслед за Разумовским к северной стене двора. Неяркое солнце светило в лица расположившихся там людей. Бородач в тюрбане торговал разложенными на коврике яркими молитвенными четками; еще несколько мужчин сидели, скрестив ноги, перед низенькими столиками, на которых стояли чернильницы, письменные приборы и песочницы (просушивать написанное). Был здесь и неизбежный мальчишка с инструментами для чистки обуви. На мраморных ступенях двое оборванцев перебирали бусины четок и молча провожали взглядами проходящих женщин.
Человек, которого они искали, сидел на рваном коврике неподалеку от продавца молитвенных бус и беседовал с тощим стариком в белых одеждах и желтом тюрбане. Заметив приближающегося Разумовского, он обернулся — и Лидия различила крючковатый огромный нос, грязновато-седую бороду и зеленое пятно тюрбана. Опустив глаза, она увидела торчащие из лохмотьев грязные босые ноги. Ногти на больших пальцах напоминали когти медведя. От сказителя несло потом. На Лидию и Маргарет он взглянул с отвращением и гневом. Пробормотал что-то по-турецки, затем вдруг перешел на режущий слух французский:
— Женщина с неприкрытым лицом — мерзость в глазах Аллаха.
— Прошу прощения. — Лидия сделала реверанс. — Вы дурно отозвались обо мне лишь потому, что я ношу ту вуаль, которую подарил мне мой муж? — Она коснулась своей шляпы. — Вы оскорбили меня за то, что я ношу наряды, нравящиеся моему мужу?
Мужчина в желтом тюрбане вежливо стушевался, оставив Лидию, Разумовского и Маргарет наедине со сказителем. Лидия присела рядом со стариком на мраморные ступени, сказав себе, что зеленую юбку все равно придется отдавать в стирку.
— И если мой муж исчез, — продолжала она по-французски, как можно медленней и понятней, — если я знаю, что он в опасности, неужели мое желание помочь ему — тоже мерзость в глазах Аллаха?
«Слышал бы меня Исидро», — подумалось ей.
Черные глаза вспыхнули, как угли. Сухие губы поджались сердито, борода шевельнулась, но, судя по быстрому взгляду, которым старик окинул двор, и по нервному движению плеч, Лидия поняла, что сказитель испуган.
— Ты — жена того инглиза в коричневой одежде? Человека, который выспрашивал меня о Бессмертном Господине?
Лидия кивнула. Ей очень бы хотелось знать, прислушивается ли Разумовский к их тихому разговору.
— Да, я его жена.
— Он был глупец, — бросил старик. — Искать встречи с Вафар-сагибом может только глупец, и его настигла судьба, достойная глупца.
— Ты рассказал ему?
Сказитель смотрел в сторону.
— Я ничего ему не рассказывал, — резко ответил он, но Лидия знала, что старик лжет. Джеймс не мог не предложить ему денег, а судя по внешнему виду, старик сильно в них нуждался. — Это все мой мальчишка Исак, — тут же пояснил он. — Смышленый парень — так я, во всяком случае, о нем думал. Но когда он не пришел той ночью, я понял, что он нарушил запрет: он рассказал о Вафар-сагибе, а Господин не прощает такой болтовни. — Черные глаза его сузились, тихий голос стал подобен шелесту шелка. Лидии пришлось склониться к старику, почувствовав его дыхание, пахнущее крепким кофе и гнилыми зубами. — Вафар-сагиб был господином этого города, еще когда был жив мой прадед. Он знает, когда о нем говорят на улицах, даже при свете дня. Когда инглиз спросил меня о нем и предложил мне деньги… к которым я, конечно, не притронулся, — добавил он, повысив голос, — я испугался. Я пришел сюда, где меня не увидят те, кто ему служит. Теперь все говорят о хортлаках, афритах и гола, которые бродят за городом среди могил и кипарисов, возле гробницы Хасим Аль-Байада, останавливают путников и убивают их во тьме…
— Где эта гробница? — спросила Лидия, понизив голос и надеясь, что Разумовский их не слышит.
— Ты глупа! — Сказитель вскинул руки, черные глаза вспыхнули гневом. — Ты так же глупа, как и твой муж! Поди прочь и не спрашивай больше, пока тебя не настигла такая же судьба!
— Я не пойду туда ночью… — начала было Лидия, но старик, не слушая, потрясал сухими узловатыми кулаками:
— Прочь! Убирайся! Говорю тебе, что твой муж мертв!
Она вздрогнула и пошатнулась, вставая. Разумовский немедленно поддержал ее. Сзади послышался вскрик Маргарет.
— Оставь меня, неверная шлюха! — визжал старик. — Как ты посмела прийти в это святое место и осквернить его!
— Но я…
— Пойдемте, — мягко сказал князь, увлекая Лидию к воротам. — Все равно вы здесь больше ничего не узнаете.
Лидия беспомощно оглянулась. Сказитель выкрикивал что-то, обращаясь к продавцу четок, и хотя Лидия мало что могла рассмотреть в подробностях на таком расстоянии, она знала, что старик тычет пальцем в ее сторону.
От обиды и усталости к глазам подступили слезы.
— Извините его, мадам. — Это был мужчина в желтом тюрбане, поджидавший их в голубоватой тени мраморной колоннады. Он шагнул к ним и поклонился, но у Лидии возникло ощущение, что человек этот здесь весьма влиятелен. — Этот сказитель — старик, и для него все, кто одевается, говорит и ест иначе, чем это делали его предки, суть творения иных богов, созданные, чтобы смущать род людской.
Лидия остановилась, вгляделась. Седеющая борода, живые умные глаза. Теперь незнакомец уже не казался ей стариком. Одежда его пахла табаком и кухней.
— Прошу прощения, если я… Право, я никого не хотела обидеть.
— Он очень напуган, хамам, а испуганный человек легко впадает во гнев. Он клянется, что его преследуют демоны, обитающие в этом городе, и боится оставаться один — даже во сне. Спит здесь на пороге кухни. Не судите его строго. Он верит в это.
— Я не сужу, — сказала Лидия, вспомнив черные пропасти улиц после полуночи. Прошлой ночью ее донимало странное пение под окнами, похожее на тоненький тоскливый вой. Лидия поднялась с постели (а может, ей только приснилось, что она поднялась) и долго всматривалась в темноту за решеткой. Ночь казалась пустой. Сзади ворочалась и вздыхала во сне мисс Поттон…
— Он говорил о… гола, обитающих возле гробницы некоего Хасим Аль-Байада. — Она тщательно выговаривала иноязычные слова, мысленно благодаря Джеймса, кое-чему научившего ее за десять лет.
Святой человек нахмурился, поколебался немного, затем сказал:
— На западе Африки — в Марокко и Тунисе — этим словом («гола») называют демона женского рода. Прекрасная женщина с козлиными ногами. Она сманивает путников с дороги, пьет их кровь и ест их плоть.
— Женщина? — повторила Лидия.
Антея Фаррен. Она тоже может что-нибудь знать о Джеймсе.
Ни в одном городе не было столько бродячих собак. Как, впрочем, и котов, в чем Лидия убедилась прошлой ночью.
Животные обитали на двух разных уровнях. Когда экипаж Разумовского осторожно пробирался по улочкам старого города, где на византийских каменных фундаментах расселись как попало турецкие деревянные дома, — собаки были повсюду, большей частью в тени глинобитных заборов. Коты оккупировали карнизы, балконы и подоконники с горшочками герани; они лежали на стенах и увитых виноградом навесах маленьких кофеен, где турецкие мужчины вели за чашечкой неторопливые беседы.
— Кто-то с кем-то обязательно знаком, — продолжил русский, сияя белизной зубов из-под пышных, как пшеничные снопы, усов. — Тот добрый медник наверняка рассказал о нашем разговоре в кофейне своим друзьям или нас подслушал нищий или продавец халвы. Кому-то из них известен метельщик улиц, чья сестра знает сказителя в лицо, или, может, чья-нибудь кузина слышала, как муэдзин упомянул вскользь об этом сказителе, или соседские дети болтали о нем с другими детьми… Мне эту информацию продал один сирийский мальчуган.
— Сколько вы ему заплатили? — Лидия взялась за мешочек с серебряной мелочью, висящий у нее на поясе. — Мне бы не хотелось…
— Сущие пустяки, — небрежно отмахнулся его сиятельство. — Эта сумма сильно поддержала бы его родных, хотя скорее всего она будет потрачена на опиум для главы семейства. — Он подал Лидии руку, помогая сойти с мраморного порожка.
Все утро князь обращался с ней крайне бережно, как с хрупким стеклянным изделием, возможно, полагая, что усталые глаза и бледность Лидии вызваны ночными слезами о пропавшем супруге, а не просмотром огромной кипы банковских счетов.
Под подозрение попали два десятка фирм и инвесторов. Не только вампиры, но и люди после июльских событий прекрасно поняли, откуда дует ветер, и кинулись превращать золото и земельные владения в ценные бумаги. Имена лиц, которые могли дать взятку начальнику дворцовой стражи, встречались в счетах сплошь и рядом, что уже само по себе говорило об уровне коррупции в Константинополе.
К пяти утра Лидия выписала дюжину фамилий, две из которых Маргарет проморгала в записях Немецкого банка, а там и вовсе задремала, уронив голову на руки.
Впрочем, эта ночь в любом случае оказалась бы бессонной для ревнивой мисс Поттон.
— Вы уверены, что меня туда пустят? — спросила Лидия, покраснев. — Что это не запрещено…
— Во двор может зайти любой, — сказал Разумовский. — Но лучше, если говорить буду я.
Синяя мечеть была одной из самых больших в городе, вокруг нее всегда толпился народ.
«Может быть, все дело именно в этом», — подумала Лидия.
Чувствуя себя крайне неловко в европейском платье с крохотной прозрачной вуалькой, прикрепленной к модной шляпе, Лидия двинулась вслед за Разумовским к северной стене двора. Неяркое солнце светило в лица расположившихся там людей. Бородач в тюрбане торговал разложенными на коврике яркими молитвенными четками; еще несколько мужчин сидели, скрестив ноги, перед низенькими столиками, на которых стояли чернильницы, письменные приборы и песочницы (просушивать написанное). Был здесь и неизбежный мальчишка с инструментами для чистки обуви. На мраморных ступенях двое оборванцев перебирали бусины четок и молча провожали взглядами проходящих женщин.
Человек, которого они искали, сидел на рваном коврике неподалеку от продавца молитвенных бус и беседовал с тощим стариком в белых одеждах и желтом тюрбане. Заметив приближающегося Разумовского, он обернулся — и Лидия различила крючковатый огромный нос, грязновато-седую бороду и зеленое пятно тюрбана. Опустив глаза, она увидела торчащие из лохмотьев грязные босые ноги. Ногти на больших пальцах напоминали когти медведя. От сказителя несло потом. На Лидию и Маргарет он взглянул с отвращением и гневом. Пробормотал что-то по-турецки, затем вдруг перешел на режущий слух французский:
— Женщина с неприкрытым лицом — мерзость в глазах Аллаха.
— Прошу прощения. — Лидия сделала реверанс. — Вы дурно отозвались обо мне лишь потому, что я ношу ту вуаль, которую подарил мне мой муж? — Она коснулась своей шляпы. — Вы оскорбили меня за то, что я ношу наряды, нравящиеся моему мужу?
Мужчина в желтом тюрбане вежливо стушевался, оставив Лидию, Разумовского и Маргарет наедине со сказителем. Лидия присела рядом со стариком на мраморные ступени, сказав себе, что зеленую юбку все равно придется отдавать в стирку.
— И если мой муж исчез, — продолжала она по-французски, как можно медленней и понятней, — если я знаю, что он в опасности, неужели мое желание помочь ему — тоже мерзость в глазах Аллаха?
«Слышал бы меня Исидро», — подумалось ей.
Черные глаза вспыхнули, как угли. Сухие губы поджались сердито, борода шевельнулась, но, судя по быстрому взгляду, которым старик окинул двор, и по нервному движению плеч, Лидия поняла, что сказитель испуган.
— Ты — жена того инглиза в коричневой одежде? Человека, который выспрашивал меня о Бессмертном Господине?
Лидия кивнула. Ей очень бы хотелось знать, прислушивается ли Разумовский к их тихому разговору.
— Да, я его жена.
— Он был глупец, — бросил старик. — Искать встречи с Вафар-сагибом может только глупец, и его настигла судьба, достойная глупца.
— Ты рассказал ему?
Сказитель смотрел в сторону.
— Я ничего ему не рассказывал, — резко ответил он, но Лидия знала, что старик лжет. Джеймс не мог не предложить ему денег, а судя по внешнему виду, старик сильно в них нуждался. — Это все мой мальчишка Исак, — тут же пояснил он. — Смышленый парень — так я, во всяком случае, о нем думал. Но когда он не пришел той ночью, я понял, что он нарушил запрет: он рассказал о Вафар-сагибе, а Господин не прощает такой болтовни. — Черные глаза его сузились, тихий голос стал подобен шелесту шелка. Лидии пришлось склониться к старику, почувствовав его дыхание, пахнущее крепким кофе и гнилыми зубами. — Вафар-сагиб был господином этого города, еще когда был жив мой прадед. Он знает, когда о нем говорят на улицах, даже при свете дня. Когда инглиз спросил меня о нем и предложил мне деньги… к которым я, конечно, не притронулся, — добавил он, повысив голос, — я испугался. Я пришел сюда, где меня не увидят те, кто ему служит. Теперь все говорят о хортлаках, афритах и гола, которые бродят за городом среди могил и кипарисов, возле гробницы Хасим Аль-Байада, останавливают путников и убивают их во тьме…
— Где эта гробница? — спросила Лидия, понизив голос и надеясь, что Разумовский их не слышит.
— Ты глупа! — Сказитель вскинул руки, черные глаза вспыхнули гневом. — Ты так же глупа, как и твой муж! Поди прочь и не спрашивай больше, пока тебя не настигла такая же судьба!
— Я не пойду туда ночью… — начала было Лидия, но старик, не слушая, потрясал сухими узловатыми кулаками:
— Прочь! Убирайся! Говорю тебе, что твой муж мертв!
Она вздрогнула и пошатнулась, вставая. Разумовский немедленно поддержал ее. Сзади послышался вскрик Маргарет.
— Оставь меня, неверная шлюха! — визжал старик. — Как ты посмела прийти в это святое место и осквернить его!
— Но я…
— Пойдемте, — мягко сказал князь, увлекая Лидию к воротам. — Все равно вы здесь больше ничего не узнаете.
Лидия беспомощно оглянулась. Сказитель выкрикивал что-то, обращаясь к продавцу четок, и хотя Лидия мало что могла рассмотреть в подробностях на таком расстоянии, она знала, что старик тычет пальцем в ее сторону.
От обиды и усталости к глазам подступили слезы.
— Извините его, мадам. — Это был мужчина в желтом тюрбане, поджидавший их в голубоватой тени мраморной колоннады. Он шагнул к ним и поклонился, но у Лидии возникло ощущение, что человек этот здесь весьма влиятелен. — Этот сказитель — старик, и для него все, кто одевается, говорит и ест иначе, чем это делали его предки, суть творения иных богов, созданные, чтобы смущать род людской.
Лидия остановилась, вгляделась. Седеющая борода, живые умные глаза. Теперь незнакомец уже не казался ей стариком. Одежда его пахла табаком и кухней.
— Прошу прощения, если я… Право, я никого не хотела обидеть.
— Он очень напуган, хамам, а испуганный человек легко впадает во гнев. Он клянется, что его преследуют демоны, обитающие в этом городе, и боится оставаться один — даже во сне. Спит здесь на пороге кухни. Не судите его строго. Он верит в это.
— Я не сужу, — сказала Лидия, вспомнив черные пропасти улиц после полуночи. Прошлой ночью ее донимало странное пение под окнами, похожее на тоненький тоскливый вой. Лидия поднялась с постели (а может, ей только приснилось, что она поднялась) и долго всматривалась в темноту за решеткой. Ночь казалась пустой. Сзади ворочалась и вздыхала во сне мисс Поттон…
— Он говорил о… гола, обитающих возле гробницы некоего Хасим Аль-Байада. — Она тщательно выговаривала иноязычные слова, мысленно благодаря Джеймса, кое-чему научившего ее за десять лет.
Святой человек нахмурился, поколебался немного, затем сказал:
— На западе Африки — в Марокко и Тунисе — этим словом («гола») называют демона женского рода. Прекрасная женщина с козлиными ногами. Она сманивает путников с дороги, пьет их кровь и ест их плоть.
— Женщина? — повторила Лидия.
Антея Фаррен. Она тоже может что-нибудь знать о Джеймсе.