Утром дети грызли шоколад. Ганнуся оделась в новое платьице – Любочке принесла знакомая от своей подросшей дочери. Иосиф играл с медвежонком: красного цвета, вельветовый, с черными бусинками в виде глаз. Я купил в магазине. Дороговато, конечно, но мальчику нужна радость. Причем специальная. Новая. Хоть он и не делает разницы – новая игрушка, старая. Но взрослые ж понимают. Мне хотелось, чтоб у Иосифа было все новое.
Мы с Любочкой заранее без слов договорились, что нам с ней подарков не надо. А она таки мне подарок сделала! Как говорится, из себя достанет, а сделает мужу радость.
Год начался хорошо. Уверенно.
А когда думали, что зима пройдет без крупных детских болезней, с Иосифом что-то стало не так. Мы с Любочкой сидели всю ночь у его постели. Лучше ему не делалось.
Вызванная «скорая помощь» поставила диагноз: у мальчика жар, железки за ушами припухли. То есть свинка. Откуда? Как? Непонятно. Всегда непонятно, вот в чем вопрос.
Необходимо изолировать. Любочка и сама понимала, что нужно. И не только от Ганнуси – наша дочка еще эту детскую болезнь не переносила. Но и от себя самой, потому что Любочка не знала точно, болела ли сама, а спросить уже не у кого. Если она подхватит инфекцию, будущий ребенок в утробе может затронуться болезнью.
Но врачам сказала решительно – нет. В больницу мальчика не отдаст.
Врач уехала. Кажется, еврейской нации женщина. Это к слову.
Я уговаривал Любочку поместить Иосифа в больницу. Без толку. У нее присутствовал страх, что в больнице доктора залечат мальчика. Ясно. Влияние убийц в белых халатах.
Тогда я сказал:
– Ты отвлекись от беспокойства. Рассуди здраво. Ну, допустим, там есть убийцы. Но они против своего хлопчика действовать не будут.
– Он не их. Он наш. Наш Ёсенька.
– Ну фактически наш. Но все ж в городе знают, что мы его от Гутиной взяли.
– А вдруг кто не знает. Новенький или как.
– Ну, если новенький, сразу увидит, что хлопчик обрезанный. Еврейчик, значит. Его и не залечат.
Люба вроде соглашалась, но больше на словах, а в глазах у нее я читал другое. «Не отдам» – вот что читал. А там и до Бэлки не далеко.
Надо сказать, что она и раньше Иосифа выделяла среди детей Евсея и Бэлки. И Ганнуся тоже. Он с синими глазами, каштановыми кудельками, при улыбке. Понятно – женщина всегда готова мечтать про такого сыночка.
Когда встал вопрос про усыновление, я не сомневался в Любочке. Я только удивлялся, как настолько можно прикипеть к чужому. А она таки прикипела. И теперь у нее в животе, может, уже находится свой собственный хлопчик, и даже скорей всего не хуже Ёси и по внешности, и по всему, а она своим дитем готова рисковать ради, будем откровенны, приемыша.
Я в отчаянии хотел ей так и выразить свои чувства. Но сумел взять себя в руки.
Говорю:
– Ладно. Вот настал крайний случай. Лаевская предлагала, если что, взять к себе на время детей. А тут всего одного. Правда, больного. Но разницы нет. Я к ней убедительно обращусь. Она не откажет.
Люба после быстрых раздумий согласилась.
Сам не знаю, почему я приплел Лаевскую. Тем более в больнице евреи-убийцы, и Лаевская тоже, будем откровенны, еврейка на все сто. Сидела она у меня в голове, я и бовкнул. И тут же пожалел. А назад дороги нету.
Люба воодушевилась. Попросила меня сбегать к Полине Львовне, согласовать, упросить.
Я быстренько пошел к Лаевской.
Срезал дорогу, как только мог. Жила она в районе Пяти Углов. От Коцюбинского далековато, но это значения не имеет.
Полина Львовна хозяйничала. Губы без нарисованного бантика, волосы растрепанные. Но в шелковом халате с драконами. И тапочки тоже шелковые, красные. Да еще и на каблучке рюмочкой. Я ее машинально рассмотрел всю, хоть мне плевать.
Говорю с порога, без «здрасьте», без ничего:
– У нас с Любочкой беда.
Она аж присела. Нашарила рукой венский стул, подволокла к себе. Плюхнулась.
– Дети?
– Да, Полина Львовна. Иосиф. Заболел, а в больницу никак нельзя. Люба категорически против. А хлопчика надо сильно изолировать от Ганнуси и от самой Любы. Она беременная, есть риск заразы. Примите к себе. Я дам средства, договорюсь с врачами, чтоб ходили к вам. То есть к нему. Сам буду ходить и ночью с ним сидеть. Вам только площадь предоставить.
Она спокойно ответила:
– Да. Сейчас поедем и заберем мальчика. С врачами я сама договорюсь. У меня клиентка есть. Не откажет. Детский врач. Но почему в больницу нельзя?
Я не соображал, что ответить. Непростительно замялся.
Выдавил из горла:
– Понимаете, Полина Львовна, время такое. Люди напуганы. Есть к тому основания, обсуждать не будем. Но факт налицо. Вы ж сами газеты читаете.
Она подняла голову и оттуда, вроде с недостижимой для меня высоты, глянула на меня. А я возле двери и стоял на весь свой рост. Но она умудрилась сверху вниз на меня зыркнуть. Зыркнула и остановилась на моем лице. Помолчала.
Потом тихонько с присвистом и говорит:
– А, ну конечно. Там же ж эти, как их, в белых халатах. Евреи. Как же. Знаю. Не волнуйтесь, Михаил Иванович, дорогенький. То врачи. Они ж обученные жизни лишать. А я и не врач, и никто подобный. Я сама мамашей была. Еврейской мамашей. Я, можно сказать, просто еврейка без халата. Без белого, по крайней мере. Вы ж цвета хорошо различаете? Какой на мне?
Она погладила себя по расшитому шелку от груди вниз и на толстой ляжке сжала пухлый кулачок.
И этим пухлым своим кулачком припечатала:
– Что, сгодилась жидовка?
Я без обиняков ответил:
– Сгодилась. Когда ребенка спасаешь, все сгодятся.
Она отвернулась. Так резко, что стул от натуги скрипнул.
И голос ее, другой, не гадский, каким она обычно ко мне обращалась, сказал:
– Да. Когда детей спасаешь – все сгодятся. Все.
Лаевская собралась в момент. Она – на автобусе, как раз подъехал к остановке по пути, – к Любочке, я ловил машину, чтоб транспортировать Иосифа с Коцюбинского на Пять Углов.
Когда ехал домой за мальчиком и Лаевской, подумал, что спорол горячку. Можно было из дома отвезти Иосифа в больницу, а Любочке сказать, что к Лаевской.
Но тут же понял – номер пустой и он не пройдет. Любочка захочет проведать, хоть разок – и что? Нет, я поступил правильно. Жалел, что в порыве выдал Любину беременность, но в целом – правильно.
Лаевская все сделала, как обещала. И я – как обещал.
Решили с ней, что приходить буду не каждый день и смотреть на мальчика издали, чтоб самому на всякий случай не явиться переносчиком заразы.
Лечение шло хорошими темпами – как положено в природе подобных вещей.
Усиленное питание, лекарства, уход Лаевская взяла на себя. Я, конечно, собирался все до копейки ей вернуть из ближайшей получки.
Она так и сказала:
– Отдадите. У меня пока хватит. Не хватит – у Евочки возьму.
Имела в виду Еву Воробейчик.
Я машинально спросил, чем занимается Ева, откуда у нее доходы на новом месте, устроилась ли она на работу.
Полина Львовна в двух словах описала, что Ева пошла на обувную фабрику, туда, где работала Лиля, и даже заняла ее место на конвейере.
Я кивнул:
– А, тоже «кашу» на колодку намазывает. И что, густая «каша» или, как всегда, комками с трухой выше нормы?
Лаевская не упустила:
– Откуда вы, Михаил Иванович, знаете, что Лилечка «кашу» намазывала?
Я промолчал. На провокационные вопросы отвечать нельзя. Никогда нельзя. Мало ли, откуда я знаю. Я, между прочим, много чего знаю.
– Вы, Полина Львовна, если забыли, так я вам напомню, что я лично следствие вел по делу Лильки. И на фабрике бывал. И с коллективом говорил. И весь рабочий процесс смотрел. И заготовки с конвейера в руки брал, запачкаться не боялся.
– Что вы, что вы! Я вас задеть не хотела. Сказалось и сказалось. Евочка тоже много с товарищами Лилечки беседует. Они ей много чего рассказывают как сестре покойной. Вам не интересно? Могу поделиться. Или Евочка сама вам расскажет. Не хотите?
Чтоб пресечь ненужные продолжения, я сказал:
– Когда время придет, сам спрошу. И она мне как миленькая выложит. И коллектив еще раз опрошу, если сочту нужным.
Лаевская вытянула руки вверх и руками замахала. Рукава халата задрались высоко. Я заметил, что руки от локтей вниз у нее еще больше потолстели и немножко обвисли. Она руками часто при разговоре трясла по-всякому. Не заметить было невозможно. Да, женщина уже не молоденькая. А хорохорится. Жалко ее, а что сделаешь.
Мысленно отвлекся на секунду.
А Лаевская гнула свою линию:
– Ой, что вы разозлились, и Лилечку грубо вспомнили – «дело Лильки»! Она вам не Лилька, а Лилия Соломоновна Воробейчик, убитая преступным образом на дворе собственного жилища среди белого дня. – Начала вроде шуткой, а закончила плохим тоном. Плохим.
Я строго взглянул на нее и предложил:
– Полина Львовна, вы на фоне больного ребенка находитесь. Давайте про ерунду не отвлекаться.
Она тут же переменила лицо, начала рассказывать про Иосифа.
Прощались душевно. Я пообещал явиться через день, но если что, немедленно просил сообщить мне по рабочему телефону.
Лаевская кивнула в сторону бумажки, заткнутой за трельяж, там был записан мой рабочий телефон:
– А как же, помню, помню. Не волнуйтесь.
Заходил я к Полине Львовне с раннего утра, а в обед раздался звонок. Но не от нее.
Звонила Ева Воробейчик.
– Михаил Иванович, ой, приезжайте скорей, объяснять некогда, скорей!
Я даже не спросил – куда ехать? Понял – к Полине Львовне.
Наш хлопец на мотоцикле подкинул в момент.
Забегаю в хату – там целое сборище. Зусель Табачник, Довид, Ева Воробейчик, Малка Цвинтар. Галдят по-своему.
Я крикнул поверх них:
– Всем молчать! Где ребенок?
Они замолчали, как застреленные.
В тишине заговорила Ева:
– С ребенком все в порядке. Он спал. Сейчас, наверно, уже не спит, играется. С ним Полина Львовна.
Вступил Довид:
– Евка, молчи, дура! Тут твоего дела нету. Я – законный дед мальчика. А вы все никто. Я буду говорить.
Я понял, что особо страшного, то есть смертельного, здесь ничего нету. Потому успокоился.
Посоветовал и остальным:
– Ну, говорите, только по очереди. Я сейчас на хлопчика гляну и выслушаю.
В комнате, где находился Иосиф, сидела Полина Львовна. Она мирно шила какое-то изделие. Мальчик на кровати, обложенный подушками, чтоб не упасть на пол, игрался с мишкой. Увидел меня – обрадовался. Схватил мишку своего за лапу и резко кинул вверх в знак приветствия. Я подскочил в нужном направлении, поймал. Перекинул мальчику. Он тоже поймал.
Я, хоть и нарушил инструкцию против карантина, обнял Иосифа, расцеловал.
Полина Львовна тихонько сказала: – Это я попросила Еву вас вызвать. Идите к ним. Я тут побуду.
Я вернулся в комнату.
Сел за стол. Положил перед собой руки. Крепко положил, ладонями впечатался. С демонстрацией, конечно.
Говорю:
– Ну, давайте. Слухаю. Но предупреждаю по-хорошему. В доме хворый ребенок. Имейте в виду.
Довид выступил вперед.
И тут я сообразил, что они все передо мной выстроились в ряд. Смешной вид получался.
– Что вы построились в ряд, присаживайтесь. Сидячих мест хватает. Присаживайтесь, Довид Срулевич. И вы, товарищи, тоже занимайте места.
Никто не двинулся.
Довид начал:
– Я тут на правах ближайшего кровного родственника. Я – дед Иосифа. Вы, Михаил Иванович, пользуясь отчасти своим служебным положением, отчасти моим бедственным состоянием в связи с трагической гибелью моего зятя и болезнью моей родной дочери Бэллы, присвоили себе моего родного внука Гутина Иосифа. И теперь вместо того, чтоб его лечить, как всех советских детей, заперли его в доме Лаевской Полины Львовны. Я на вас буду жаловаться и требовать обратно своего внука.
Я выслушал доклад Басина. Чистый бред сивой кобылы. Согласно покивал, рукой погладил вязаную скатерть. Прошелся пару раз пальцем вокруг узора.
Говорю:
– Еще что-то хотите добавить, Довид Срулевич?
Басин молчал.
– Тогда следующий. Кто следующий? Может, вы, гражданин Табачник?
Зусель молчал. Переминался с ноги на ногу, губами шевелил, но про себя, не на внешнюю сторону.
– Хорошо, следующий. Гражданка Воробейчик? У вас что?
Ева молчала. Смотрела мне прямо в глаза без мыслей, без выражения.
– Тогда остаетесь вы, гражданка Цвинтар, кажется?
Но Малка тоже молчала, руки под фартуком на животе сложила и молчит, как пробка. Шатается, а молчит.
Я разозлился.
– Да садитесь вы, цирк тут устраиваете! Прямо клоуны-акробаты. А ну сесть! Всем сесть!
Так гаркнул – эхо отскочило от самого потолка.
Заплакал Иосиф. Выскочила Полина с шитьем в руках.
Расселись кто где. Но кругом меня образовали пустоту. Как нарочно. За столом я один.
Евка – подоконник подперла задом за моей спиной. Зусель – у меня перед лицом, на табуретке возле печки. Довид – рядом с ним на маленькой скамеечке.
Малка пробелькотела:
– Ой, мне плохо. Я немножко ляжу. – И свернулась на топчане.
Полина ушла к мальчику. Ничем своего удивления и прочего не проявила. Только глянула, как все угомонились. Довольная, кивнула мне и уплыла.
– А чтоб никому не было плохо, не надо поднимать гвалт. Чего вы сюда приперлись? Если из-за того, что говорил Довид, так это ерунда на постном масле. Езжайте, откуда приехали. Если еще что-то, выкладывайте. Но времени у меня нету, чтоб с вами балакать. У меня время – рабочее. Служебное. Ну?
Тогда заговорила Ева. Я специально на ее голос не повернулся всем туловищем, а только чуть-чуть настроился ухом.
– Довид сначала к вам домой пошел, а там Люба ему сказала, что хлопчик тут. Он – сюда. Тут Полина Львовна. Она меня отправила вам звонить.
Я уже терял терпение:
– Понятно. Зачем тут вся мишпуха? Ну, Довид – ладно. Хоть и бред. А Табачник? А вы с Малкой? Вы что, обязательно хороводом ходите? По одному, как люди, двигаться не способные?
Довид говорит:
– Мы за своим пришли.
Я закричал, невзирая на обстоятельства:
– Кто это «мы»? Вы поименно назовите, Довид Срулевич, кто это «мы»! Поименно! У нас коллективные жалобы не принимаются.
Довид назвал. Причем загибал пальцы по ходу:
– Я – раз. Зусель – два. По поручению Бэлки. От ее, значит, имени. Уполномоченные. Это три.
Я развернулся к Евке:
– А вы, Ева, входите в дальнейший счет или как?
Ева говорит:
– Нет. Я – против. И за Малку отвечу. Она тоже против.
Я встал и подошел к Малке. Она делала вид, что дремлет. Я тронул ее за плечо – вежливо.
– Малка, вы за или против?
Она разлепила глаза и что-то загиркала.
– Довид, переводи.
– Переводить не обязан. Тут не допрос.
Спрашиваю с нажимом:
– А что ж тут такое делается, люди добрые?! Не допрос! Хотите допрос – будет допрос! Приходите в чужой дом скопом. Тут больной ребенок, до вас не касающийся. Устраиваете погром. Меня с работы срываете. Жену мою перепугали, наверно, до смерти…
И тут меня как громом ударило: Любочка сейчас мечется, а я тут болтовню развожу с помешанными.
– Что вы Любе наговорили? Довид, отвечай живо!
– Ничего особенного я ей не сказал. Сказал, что приехал за Иосифом. Она закричала и упала. Я ей водой в лицо побрызгал, она встала. И на меня с кулаками. Я ее не осуждаю. Я ее крепко за руки прижал и спросил, где мальчик? Ганнуся ваша сказала, что он у тети Полины – больной. Я с Зуселем – сюда. Тут Евка с Малкой вокруг хлопца крутятся, помогают…
Я не стал слушать дальше, бросился к Любочке. Пока добрался, сто раз себя проклял.
Люба лежала на кровати. Сама белая. Глаза закрытые. Ганнуся рядом на полу. Спит. Уткнулась лицом в кулачки и спит.
Я сначала Ганнусю растряс. Она подняла лицо – заплаканное, сопливое. Потом Любу окликнул тихо. Она не подала голоса, а только застонала.
И на низ живота себе показывает.
– Посмотри, я сама боюсь смотреть. Посмотри. Там мокро. Там, наверно, кровь.
Ну да. И кровь, и все такое.
Любу срочно в больницу.
С Ганнусей наперевес – бегом к Лаевской. Решил Довида с Зуселем немедленно пристрелить. Или голыми руками придушить. Но их и след простыл.
Евка с Малкой трутся кругом Иосифа.
Лаевская куда-то ушла, они толком объяснить не могли. Я попросил приглядеть за Ганнусей до вечера.
Евка вышла со мной на двор.
Я схватил ее за руку:
– Головой отвечаете за моих детей.
Ева согласно кивнула и скривилась.
– Конечно, Михаил Иванович. За Довидом в Остер поедете или как? Если поедете, так я тоже. А то там хлопчиков доглядеть надо будет, если вы Довида заберете. А Зуселя не трогайте. Он помешанный. Но то уже ваше дело.
Я посмотрел на нее.
Про Любу не объяснял. Не тот человек Евка, чтоб ей объяснять. Я сразу понял, что не тот. Как только у калитки когда-то заместо Лильки приметил, так и понял.
Побежал к Любочке в больницу.
Врач меня успокоил. Но условно-досрочно, как говорится. Ребенка не вернешь. А Любочка очухается.
Пожилой врач, всякого насмотрелся. Ему легко говорить.
Я сказал первое, что пришло в голову, чтоб хоть как-то показать, что держусь, а не разнюнился:
– Это хорошо, товарищ доктор. Хорошо.
Он отвечает с мягкой улыбкой:
– Хорошо-то хорошо, но детей скорей всего у вас с вашей женой не будет. Есть у вас сейчас еще дети помимо?
– Есть. Дочка.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента