Страница:
Рита смогла вспомнить, что видела на столе Софьи Познанской несколько книг, но Пипе забирать эти безобидные романы не стал. Ведель обыскал дом, но безрезультатно. Рита ломала голову, пытаясь вспомнить названия столь важных книг. Некоторые из упомянутых ей фон Ведель смог найти в Брюсселе. Он сразу прочитал их, но ни в одной имя "Проктор" не упоминалось.
Последней надеждой Веделя оставался роман французского писателя Ги де Терамонда "Чудо профессора Волмара", опубликованный в 1910 году. Ведель отправился в Париж и стал искать в букинистических магазинах. Эта книга никогда не поступала в свободную продажу, а бесплатно распространялась среди читателей парижского журнала "Ле монд илюстре". Фон Веделю повезло, и 17 мая 1942 года он сумел найти один экземпляр, в котором специалисты по шифрам нашли своего "Проктора".
С этого момента люди Ваука смогли расшифровывать сообщения Макарова, но работа продвигалась медленно. Теперь в их руки попала действительно нужная книга, но каждый раз им приходилось исследовать каждую из двухсот восьмидесяти шести страниц, чтобы найти отрывки, соответствовавшие ста двадцати радиограммам (именно столько захватили конрразведчики с передатчиком Макарова). К июню дела у шифровальщиков пошли немного поживее: каждый день они расшифровывали по два-три сообщения Макарова. Шифровка за шифровкой раскрывали перед Вауком истинные масштабы советской разведки. Это была информация о военных предприятиях, статистике вооружений, секретных дипломатических сообщениях и оснащенности дивизий.
Однако успех шифровальщиков не принес лейтенанту Вауку большого удовлетворения. Москва уже давно сменила коды, так что расшифрованные сообщения "Кента"/Макарова теперь представляли лишь исторический интерес. Гораздо важнее, чем их прочтение, было то, что в них не было ни намека, кто из агентов стоял за этой информацией. Поэтому Ваук начал работать в другом направлении и взялся за расшифровку всех радиограмм из Москвы в Брюссель. Возможно, здесь удастся найти какой-нибудь ключ к сети советских агентов?
Дело это для интеллектуалов Ваука все ещё было опутано тайной, когда на помощь снова пришли Пипе и Гиринг. Их станции радиоперехвата в Брюсселе и Париже вновь стали принимать радиограммы советских разведчиков.
Первым, кто получил подтверждение, что шпионская сеть, разгромленная в Брюсселе, продолжает свою работу во Франции, был майор полиции Шнайдер. На одной из ферм поблизости от Гарша, к западу от Парижа, работал полицейский пеленгатор, который засек неизвестный передатчик в парижском пригороде Мезон-Лафит. Шнайдер предположил, что он принадлежит русским, и направил туда своих радиосыщиков. 10 июля 1942 года он предупредил Боймельбурга, главного представителя гестапо в оккупированной Франции, а тот поднял на ноги своего специалиста по борьбе с коммунистами, криминалкомиссара Райзена.
Шнайдер сообщал, что "несколько дней они следили за вражеским передатчиком, который должен находиться к северу или северо-востоку от Парижа. До сих пор определить точное его расположение не удавалось, но в тот день они почти смогли решить эту задачу. Теперь они сузили круг поисков и стали работать с передвижным пеленгатором". Шнайдер сказал Райзену, что "тому лучше приехать лично, если он хочет поймать этих людей".
Райзен взял пару своих подчиненных, переоделся в штатское и поехал за грузовиком с пеленгатором Шнайдера."Он был похож на небольшой, неприметный снаружи фургон. Наша машина также была хорошо замаскирована". Так описывал он операцию в своем донесении.
Грузовик неожиданно остановился на центральной улице Мэзон-Лафита. Из полицейской машины выскочил связной и указал на две виллы по обе стороны улицы. Люди Райзена бросились к обоим зданиям, а сам он с револьвером в руке прорвался в дом по левой стороне и даже вытащил из постели какого-то человека, но понял, что ошибся.
- Они у нас в руках! - раздался крик из виллы с другой стороны улицы.
В мансарде этого дома гестаповцы схватили темноволосого человека, который в тот момент как раз вел передачу; другой полицейский привел женщину, пытавшуюся ускользнуть с пакетом документов через сад. Это были Херш и Мира Сокол, радисты французской сети "Большого шефа".
Налет на Мезон-Лафит принес Вауку неплохие результаты: удалось захватить документы, дававшие новые ключи к кодам "Красной капеллы". Окончательно прояснить последние вопросы могла бы чета Сокол, но поляки категорически отказывались говорить.
Разъяренные гестаповцы жестоко избили Сокола, его пытали, погружая в ледяную воду. Сегодня Райзен отрицает использование подобных методов, утверждая, что "со своей стороны он никогда ничего подобного не допускал. Было бы слишком глупо воображать, что кто-то мог получать информацию таким способом". Тем не менее, когда гестапо пригрозило Мире Сокол расстрелом мужа, она многое рассказала: содержание радиограмм, связи с другими членами организации Треппера и даже псевдоним "Большого шефа" - "Гилберт". Тот никогда не давал Соколам свой адрес и поэтому мог считать себя счастливчиком.
Треппер поспешно дал своим людям команду на отход и реорганизацию. Но его агенты были уже настолько деморализованы точностью налетов германских контрразведчиков, что многие решили прекратить свою деятельность. Организация Треппера вновь оказалась в жутком положении из-за мучительных проблем со связью. У "Кента" в Марселе был передатчик, но в оправдание своей бездеятельности тот всегда находил технические отговорки. Организатор и руководитель другой французской группы Робинсон также располагал рацией, но отказывался предоставить её в распоряжение "Большого шефа".
Треппер в отчаянии искал хоть какие-нибудь способы восстановить радиосвязь с Москвой. После продолжительных переговоров французская компартия снова пришла на помощь и одолжила ему передатчик. Но кто должен был на нем работать? Два коммуниста, Пьер и Люсьен Жиро, предложили разместить передатчик на своей квартире в Сен-Лейском лесу под Парижем. У них были самые лучшие намерения, но проблем Леопольда Треппера это не решало, поскольку они не умели пользоваться рацией. Они самостоятельно занялись поисками радиста и нашли его в лице испанского эмигранта Валентино Эскудеро. Однако выбор оказался неудачным, поскольку после непродолжительной работы Эскудеро был задержан полицией для высылки обратно во франкистскую Испанию и выдал немцам всю группу.
Пока "Большой шеф" искал выход из создавшегося положения, его преследователи собирались с силами для следующего и на этот раз решительного удара, который возвестил о начале краха советской шпионской организации в Западной Европе.
С декабря 1941 года деятельность бельгийской сети была заморожена, но и она не ускользнула от внимания пеленгаторов службы безопасности связи, поскольку возобновила работу ещё до налета на Мезон-Лафит. С марта-апреля 1942 года в Брюсселе вышел в эфир новый передатчик. Немцы предположили, что исчезнувшего "Малого шефа" заменил другой человек. Как нам известно, это был Ефремов.
Антенны стационарного пеленгатора службы ФуIII стали перехватывать сообщения противника, неожиданно появившегося в Брюсселе. Пеленгаторный взвод наблюдательной службы снова отправили в этот город, и через непродолжительное время можно было с уверенностью сказать, где находится передатчик. К концу июля сорок второго года все указывало на то, что он расположен в брюссельском пригороде Ласкен, или точнее, в одиноком доме у железной дороги.
Пипе провел операцию тридцатого июля. Двадцать пять сотрудников полиции безопасности (Зипо) из расположенных неподалеку казарм Люфтваффе окружили здание, а несколько минут спустя полиция уже вломилась в дом, который оказался разделенным на небольшие комнаты. Передатчик был ещё теплым, но радист успел ускользнуть. Когда Пипе выглянул на крышу, то увидел на ней бегущего человека с револьвером в руке. После нескольких выстрелов он рванул на себя чердачное окно и исчез. Преследуемый немцами, он спрятался в подвале, но полицейские нашли его там и избили.
Вскоре, истекая кровью, он уже стоял перед Пипе. Мужчина неохотно назвал капитану свое имя, поскольку хорошо знал, что уже несколько лет является самой желанной добычей из черного списка гестапо. Это был Йоган Венцель. Но капитану его имя ничего не говорило. Он приказал отправить главного радиста "Красной капеллы" в Западной Европе в военную тюрьму. Только получив депешу из РСХА, Пипе понял, что захватил одного из самых умных и активных агентов Москвы.
Однако к тому времени Пипе уже знал, что случай дал ему в руки козырную карту. Рано утром тридцать первого июля усталый детектив вместе с захваченными у Венцеля документами отправился домой и, сидя на кровати, пережил самое большое потрясение в своей жизни. Документы оказались сообщениями, которые Венцель получил или должен был отправить, большинство из них были зашифрованы, но некоторые оказались написаны открытым текстом.
"Они содержали точные сведения о производстве танков и самолетов, о наших потерях и резервах", - вспоминал впоследствии Пипе.
Среди этих сообщений капитан наткнулся на одно, которое приковало его внимание, и, похоже, давало нить к одному из агентов "Красной капеллы".
Обратимся к воспоминаниям Пипе.
"В одной из телеграмм упоминался берлинский адрес, который был особенно важен и ни в коем случае не должен был попасть к немцам".
Существование этой телеграммы подтверждает ещё один капитан абвера, начальник службы Ф I (Франция, Бельгия и Люксембург) из подотдела III Ф центрального аппарата в Берлине. Он говорит, что "однажды на его стол для оценки попало сообщение "Красной капеллы". В нем агенту поручали известить "Шубо", чей адрес приводился с указанием номера дома и названия улицы. Я немедленно запросил список проживающих в этом доме. В нем оказалось имя Шульце-Бойзена".
Но истинную ценность документов Венцеля Пипе понял лишь тогда, когда доложил о них новому руководителю абвера в Брюсселе, полковнику Ганс-Карлу фон Серфайсу. Тот немедленно передал новость в штаб-квартиру абвера на Тирпицуфер в Берлине, а затем у него появилась другая идея:
- Герр Пипе, вы должны отправиться в Берлин.
В ближайшем самолете свободных мест не оказалось, так что капитану пришлось забраться в свой старый "шевроле" и помчаться в Берлин, положив рядом с собой пистолет и портфель с радиограммами Венцеля. Похоже, по прибытии он находился в слишком возбужденном состоянии, и дежурный офицер на Тирпицуфер отказался впустить его, не ознакомившись с содержимым портфеля. Пипе выхватил пистолет и отказался подчиниться. Тогда дежурный запер его в приемной, из которой его вызволил только заранее проинформированный начальник контрразведки Роледер.
Содержимое портфеля Пипе оказалось настолько важным, что Роледер доложил о нем полковнику фон Бентивеньи, руководителю III отдела абвера. Оба полковника немедленно отыскали адмиралу Канарису и сообщили ему о результатах брюссельской операции. Некоторое время военные колебались, не передать ли все дело в гестапо. Абвер располагал внутри рейха своей собственной агентурной сетью, известной на жаргоне военной разведки как "Частный оркестр", который прекрасно мог проследить за подозреваемыми или внедриться в иностранную шпионскую организацию. "Частный оркестр" смог быстро сообщить III Ф/1, кто был тот человек из материалов Пипе, которого нужно было оберегать от немцев: это был лейтенант Гарро Шульце-Бойзен, референт министерства авиации рейха.
Стоит ли продолжать расследование, не посвятив в его тайну гестапо?
В любом случае эта идея была невыполнимой, поскольку гестапо и так уже слишком много знало. 14 июля 1942 года, за две недели до налета Пипе в Брюсселе, Ваук расшифровал одну из старых радиограмм из Москвы от 10 октября 1941 года, предписывавшую "Кенту" посетить трех руководителей "Красной капеллы" в Берлине. Это послание было ещё более недвусмысленным, чем то, что захватил Пипе. В нем содержались все три адреса и псевдонимы агентов: "Альтенбургер алее, 19, Нойе-Вестзее, третий этаж направо "Коро"; Фридрихштрассе, 26а, Шарлоттенбург, второй этаж налево - "Вольф"; Кайзер алее, 18, Фриденау, четвертый этаж налево - "Бауэр".
У службы безопасности связи возникли сомнения по поводу передачи непроверенного сообщения. Можно ли поверить, что советская разведка с её изощренными методами выдаст своим немецким противникам всех своих важных агентов на блюдечке с голубой каемочкой? Но сомнений не оставалось - Ваук не раз встречал в сообщениях псевдоним "Коро". Теперь стало ясно, почему в советских радиограммах такую большую роль играли немецкий язык и немецкие имена.
Но кто же были эти "Коро", "Бауэр" и "Вольф"? Капитан Ведель вскоре это выяснил. Служба безопасности связи не располагала своим "Частным оркестром", поэтому он позвонил в РСХА и попросил о помощи. Самое позднее к шестнадцатому июля гестапо получило ответ. "Коро" оказался никем иным, как Шульце-Бойзеном; "Вольф" - доктором Арвидом Харнаком, старшим служащим имперского министерства экономики, а "Бауэр" - писателем доктором Адамом Кучковым. Для выявления ведущих агентов Москвы больше ничего не требовалось.
Абвер и служба безопасности связи теперь были обязаны официально проинформировать гестапо, поскольку на территории самой Германии аресты могло производить только оно. Пипе уполномочили отправиться на Принц-Альбрехтштрассе вместе с его партнером из гестапо Гирингом и поступить в распоряжение старшего правительственного советника Фридриха Панцингера, возглавлявшего в РСХА отдел IVА, который отвечал в гестапо за операцию против "Красной капеллы".
В начале августа военные и полицейские пришли к соглашению на высшем уровне. Адмирал Канарис, генерал Тиле, полковник фон Бентевеньи и представитель Мюллера - гестапо, оберфюрер Шелленберг, договорились, что за работу с агентами "Красной капеллы", действовавшими на территории рейха, будет отвечать только РХСА, а абвер со службой безопасности связи будет продолжать действовать против организаций "Красной капеллы" на западных оккупированных территориях. Шелленберг отметил, что "после этого в Берлине была установлена слежка более чем за пятьюдесятью людьми".
Телефоны прослушивали, письма из-за границы вскрывали, за подозреваемыми постоянно следили. Результат удивил даже специалистов гестапо: стражи режима Адольфа Гитлера обнаружили, что они следят за одной из самых необычных шпионских организаций в германской истории.
Глава четвертая.
"Коро" вызывает Москву.
На втором этаже дома номер восемь по Принц-Альбрехтштрассе в Берлине, в офисе криминалкомиссара и унтерштурмфюрера СС Йогана Штрюбинга * царила обстановка, близкая к панической.
(* Йоган Штрюбинг родился 24 февраля 1907 года в Берлине; с 1927 по 1937 год служил в берлинской полиции. 1 февраля 1937 года перешел в гестапо и вскоре получил звание криминалкомиссара, в том же году вступил в СС, а в 1940 году стал членом нацистской партии. 1 сентября 1942 года получил звание оберштурмфюрера СС. Прим. авт.).
Тридцатипятилетний берлинец Штрюбинг отвечал за "вражеских парашютистов и радистов" в отделе гестапо по борьбе с диверсиями. Уже несколько часов на его столе лежала голубая папка, присланная из управления службы безопасности связи.
Доклад, подкрепленный расшифрованными службой Фу III советскими радиограммами, не оставлял никаких сомнений: в самом центре нацистского тоталитарного государства, под носом всемогущей тайной полиции орудовала крупная советская шпионская организация. Русские должны были располагать многочисленными агентами и информаторами, хорошими связями с фирмами и государственными службами, а сеть их информаторов вполне могла охватывать территорию всего рейха.
Чем больше Штрюбинг вчитывался в досье, тем более фантастическим представлялось ему прочитанное. Москве стали известны жизненно важные военные секреты Германии, в советский центр было передано более пятисот сообщений. Но кто возглавлял эту шпионскую организацию, и где засели их важнейшие агенты? Перехваченные радиограммы давали только ключ к разгадке: в них постоянно повторялись псевдонимы "Коро" и "Арвид".
Штрюбинг взял в руки сообщение от 10 октября 1941 года, в котором Москва приказывала своему главному агенту в Брюсселе "Кенту" посетить трех руководящих членов берлинской организации: лейтенанта Гарро Шульце-Бойзена, доктора Арвида Харнака и писателя доктора Адама Кучкова. Он сравнил сообщения с именами этих трех агентов. Возможно, "Коро" было русской версией Харро, и потому указывало на Харро Шульце-Бойзена, а "Арвид" могло означать Арвид Харнак.
Один взгляд в досье гестапо на Шульце-Бойзена развеял первоначальные сомнения. Один из сотрудников Штрюбинга познее напишет, что "Шульце-Бойзен был известен гестапо с 1933 года", и таким образом подтвердит официальный отчет Управления берлинской криминальной полиции о том, что управляемая Шульце-Бойзеном организация имеет "ярко выраженную коммунистическую окраску". Штрюбинг тут же приказал прослушивать телефоны всех троих. В гестапо стали записывать беседы подозреваемых, и постепенно начал вырисовываться грядущий крах берлинской "Красной капеллы".
Постепенно стало очевидным, что движущей силой всего дела был Харро Шульце-Бойзен. У него оказался характер харизматического лидера, который вел за собой всю команду: энергичный, безжалостный и безрассудный. Он принадлежал к числу пророков-фанатиков, готовых на крайности. С одной стороны Шульце-Бойзен представлялся идеалистом, романтиком и героем Сопротивления, с другой - шарлатаном, вертопрахом и изменником.
Гюнтер Вайзенборн, драматург и один из самых верных друзей, так его описывет: у него было "приятное, открытое лицо. В глазах своих приверженцев он предcтавлялся яркой иллюстрацией молодого офицера из приключенческого романа: высокий, голубоглазый, смелый и к тому же наделенный силой гениального политика". Противник нацизма Райнер Гильдебрандт говорит, что "горевший в его глазах огонь, выступающий костистый подбородок, на котором иногда играли желваки, могли принадлежать только личности, способной все поставить на карту."
Генрих Шеель считал его "человеком удивительного ума и энергии, прекрасным спорщиком с поразительным красноречием и интеллектом". Его защитники по-прежнему им восторгаются. "Разносторонние качества Шульце-Бойзена, живость и доброжелательность сделали его идолом молодых почитателей".
Враги и критики этого человека видели его в совершенно ином свете. Судья Александр Кролл, который впоследствии выносил ему приговор, считал его авантюристом, "умным, изобретательным и безрассудным человеком, умевшим использовать в своих целях друзей, и в высшей степени честолюбивым". Давид Даллин говорит, что он был "неразборчив в выборе средств... слишком эмоционален и неуравновешен для роли дисциплинированного подпольщика". В графологическом институте в Гамбурге, где изучали его почерк, пришли к выводу, что тот принадлежит "фанатику, способному все принести в жертву идее".
Его бездушная одержимость пугала даже многих его соратников-коммунистов. Кукхоф признавался жене, что Шульце-Бойзену крайне недостает хоть какой-нибудь организованности и дисциплины. Коммунист старой закалки Вильгельм Гуддорф был так обеспокоен невероятными идеями Шульце-Бойзена и полным пренебрежением к правилам конспирации, что всегда старался держать его под рукой. Жертва его безрассудства, Като Бонтье ван Беек, находясь в камере смертников, признала, что "Шульце-Бойзен на самом деле был честолюбивым авантюристом, каким его считали Хайнц (Стрелов) и я".
Однако как друзья, так и враги соглашались, что самой характерной его чертой была страсть к безрассудным поступкам. Один из его друзей, философ Адриен Турел, считал "основной помехой его слишком романтическое воспитание, которое в результате вылилось в страсть к красивым фразам".
Восточногерманские историки до сих пор обвиняют Щульце-Бойзена во "приверженности безумному и пагубному романтизму так называемого "Ордена молодых германцев" ("Jungdeutscher Orden") и тесном общении с "сектантскими" кругами правого толка. Это позволяет им представлять Шульце-Бойзена как антифашиста, но не коммуниста.
Даже его партнер, убежденный марксист Харнак, не смог отучить "ветреника" Шульце-Бойзена от политического иррационализма. Тот всерьез считал, что может быть агентом советской разведки и в то же время оставаться немецким националистом. Харро называл себя коммунистом, но даже в сентябре 1939 года мало что знал даже о самых элементарных догмах коммунистического учения, и поэтому взял почитать работы Сталина и Троцкого у своего друга доктора Хуго Бушмана, который вспоминает, что "он в то время абсолютно ничего не знал о коммунизме".
Судя по многим чертам характера, он принадлежал к тем осколкам немецкого молодежного движения, которые так и не обрели политической зрелости. Шульце-Бойзен был представителем бунтующей революционной молодежи, желавшей сломать все классовые барьеры и реорганизовать буржуазный порядок немецкого общества. Они называли себя национальными революционерами и, по словам их сочувствующего толкователя Карла О. Петеля чувствовали, что у них есть "захватывающая политическая платформа". "С возмутительной самоуверенностью они создали форум для всех отколовшихся как от правых, так и от левых": молодых сынов буржуазии, восставших против мертвящего кредо собственников; молодых рабочих, протестующих против бесплодной самонадеянности пролетариата; молодых аристократов, возмущенных архаичной спесью своего круга на почве происхождения.
Они хотели создать "Молодежный фронт" для борьбы с закоснелыми партиями левого и правого толка, у них было желание сформировать "третью силу", которая займет место между красными и коричневыми марширующими колоннами, готовыми к решающей битве над трупом парламентской демократии Веймарской Германии. Эта молодежь поддалась соблазнительной иллюзии возможности примирения врагов и их объединения под флагом нового вероучения, известного как пролетарский национализм или национальный социализм.
Хотя идеологи "Молодежного фронта" были выходцами из буржуазии, эмоционально они тянулись к левым. Национальные революционеры не могли себе представить другого будущего, кроме социализма, поскольку только социализм мог примирить "противостояние националистов и пролетарских сил для создания "народного общества", которое стало бы переходным этапом к "истинно авторитарному государству". В 1932 году Шульце-Бойзен высказал следующее мнение: "Нашим ответом механической организационной концепции государства является идея народного общества. Эта идея станет нашей целью и потребует нового реализма; мы считаем служение постоянному обновлению общества основной целью государства".
Пророки "Молодежного фронта" проповедовали доктрину "всемирной классовой войны", показывая таким образом, что их кредо представляло собой странную смесь эмоций социалистического происхождения и экспансионизма ортодоксальных националистов. По их мнению, Германия должна была копировать плановую экономику Советского Союза, с помощью которого следует образовать "Лигу угнетенных наций", чтобы разбить оковы Версаля". Среди представлений, царивших в "Молодежном фронте" существовали и такие: социализм - это лента транспортера для империалистической политики.
Эти молодые люди отличались от своих интеллектуальных потомков из Федеральной республики, видевших свою утопию в неуправляемом обществе. Хотя они критиковали устои общества 1932 года, их идеалом было сильное государство мирового класса. Шульце-Бойзен говорил, что "государство, которое не желает и не может расширяться в имперских масштабах или не способно принимать внешнеполитические решения, руководствуясь подлинно революционными принципами... на практике осуждено на бессилие".
Однако сильное государство, как полагали национальные революционеры, может быть создано только социалистическими методами; только социалистическое государство может очистить Европу от "хаоса и беспорядка", защитить континент от американской "кампании проникновения" и "разрушительных тенденций капитализма или либеральной иллюзии свободы личности". Но что нужно для успеха социализма? Ответ у них был наготове: тотальная мобилизация людей. Шульце-Бойзен объяснял, что "социализм не значит безответственность, отсутствие руководства или отречение от духа предпринимательства. Все вместе: генеральный штаб, армии производителей, планирование, работающее общество, решительное в самоотверженных усилиях и ответственности - это и есть социализм".
Их язык был похож на лексикон нацистов, и тем не менее национальные революционеры ненавидели нацистскую партию. Правда, на какое-то непродолжительное время гитлеровское движение произвело на них сильное впечатление. Швейцарский самолетостроитель Фред Шмид, не только входивший в число идеологов "Молодежного фронта", но и финансировавший его, признал, что по его мнению причиной тому были сами слова "национальный социализм". Его соотечественник Турел, пока его не арестовали нацисты, также хотел создать "что-то вроде моста к национальному социализму".
Но отказ нацистов от своей национальной антикапиталистической программы, поворот Гитлера в сторону большого бизнеса и немецких националистов разрушили все иллюзии национальных революционеров. С этих пор Гитлер стал для них воплощением грубого фашизма, целиком полагавшегося лишь на силу. Когда с Гитлером, как мелкобуржуазным оппортунистом, под лозунгом "Социалисты покидают партию" размежевалось крайне левое крыло во главе с Отто Штрассером, руководителям "Молодежного фронта"" стало окончательно ясно: нацисты предали социализм.
Последней надеждой Веделя оставался роман французского писателя Ги де Терамонда "Чудо профессора Волмара", опубликованный в 1910 году. Ведель отправился в Париж и стал искать в букинистических магазинах. Эта книга никогда не поступала в свободную продажу, а бесплатно распространялась среди читателей парижского журнала "Ле монд илюстре". Фон Веделю повезло, и 17 мая 1942 года он сумел найти один экземпляр, в котором специалисты по шифрам нашли своего "Проктора".
С этого момента люди Ваука смогли расшифровывать сообщения Макарова, но работа продвигалась медленно. Теперь в их руки попала действительно нужная книга, но каждый раз им приходилось исследовать каждую из двухсот восьмидесяти шести страниц, чтобы найти отрывки, соответствовавшие ста двадцати радиограммам (именно столько захватили конрразведчики с передатчиком Макарова). К июню дела у шифровальщиков пошли немного поживее: каждый день они расшифровывали по два-три сообщения Макарова. Шифровка за шифровкой раскрывали перед Вауком истинные масштабы советской разведки. Это была информация о военных предприятиях, статистике вооружений, секретных дипломатических сообщениях и оснащенности дивизий.
Однако успех шифровальщиков не принес лейтенанту Вауку большого удовлетворения. Москва уже давно сменила коды, так что расшифрованные сообщения "Кента"/Макарова теперь представляли лишь исторический интерес. Гораздо важнее, чем их прочтение, было то, что в них не было ни намека, кто из агентов стоял за этой информацией. Поэтому Ваук начал работать в другом направлении и взялся за расшифровку всех радиограмм из Москвы в Брюссель. Возможно, здесь удастся найти какой-нибудь ключ к сети советских агентов?
Дело это для интеллектуалов Ваука все ещё было опутано тайной, когда на помощь снова пришли Пипе и Гиринг. Их станции радиоперехвата в Брюсселе и Париже вновь стали принимать радиограммы советских разведчиков.
Первым, кто получил подтверждение, что шпионская сеть, разгромленная в Брюсселе, продолжает свою работу во Франции, был майор полиции Шнайдер. На одной из ферм поблизости от Гарша, к западу от Парижа, работал полицейский пеленгатор, который засек неизвестный передатчик в парижском пригороде Мезон-Лафит. Шнайдер предположил, что он принадлежит русским, и направил туда своих радиосыщиков. 10 июля 1942 года он предупредил Боймельбурга, главного представителя гестапо в оккупированной Франции, а тот поднял на ноги своего специалиста по борьбе с коммунистами, криминалкомиссара Райзена.
Шнайдер сообщал, что "несколько дней они следили за вражеским передатчиком, который должен находиться к северу или северо-востоку от Парижа. До сих пор определить точное его расположение не удавалось, но в тот день они почти смогли решить эту задачу. Теперь они сузили круг поисков и стали работать с передвижным пеленгатором". Шнайдер сказал Райзену, что "тому лучше приехать лично, если он хочет поймать этих людей".
Райзен взял пару своих подчиненных, переоделся в штатское и поехал за грузовиком с пеленгатором Шнайдера."Он был похож на небольшой, неприметный снаружи фургон. Наша машина также была хорошо замаскирована". Так описывал он операцию в своем донесении.
Грузовик неожиданно остановился на центральной улице Мэзон-Лафита. Из полицейской машины выскочил связной и указал на две виллы по обе стороны улицы. Люди Райзена бросились к обоим зданиям, а сам он с револьвером в руке прорвался в дом по левой стороне и даже вытащил из постели какого-то человека, но понял, что ошибся.
- Они у нас в руках! - раздался крик из виллы с другой стороны улицы.
В мансарде этого дома гестаповцы схватили темноволосого человека, который в тот момент как раз вел передачу; другой полицейский привел женщину, пытавшуюся ускользнуть с пакетом документов через сад. Это были Херш и Мира Сокол, радисты французской сети "Большого шефа".
Налет на Мезон-Лафит принес Вауку неплохие результаты: удалось захватить документы, дававшие новые ключи к кодам "Красной капеллы". Окончательно прояснить последние вопросы могла бы чета Сокол, но поляки категорически отказывались говорить.
Разъяренные гестаповцы жестоко избили Сокола, его пытали, погружая в ледяную воду. Сегодня Райзен отрицает использование подобных методов, утверждая, что "со своей стороны он никогда ничего подобного не допускал. Было бы слишком глупо воображать, что кто-то мог получать информацию таким способом". Тем не менее, когда гестапо пригрозило Мире Сокол расстрелом мужа, она многое рассказала: содержание радиограмм, связи с другими членами организации Треппера и даже псевдоним "Большого шефа" - "Гилберт". Тот никогда не давал Соколам свой адрес и поэтому мог считать себя счастливчиком.
Треппер поспешно дал своим людям команду на отход и реорганизацию. Но его агенты были уже настолько деморализованы точностью налетов германских контрразведчиков, что многие решили прекратить свою деятельность. Организация Треппера вновь оказалась в жутком положении из-за мучительных проблем со связью. У "Кента" в Марселе был передатчик, но в оправдание своей бездеятельности тот всегда находил технические отговорки. Организатор и руководитель другой французской группы Робинсон также располагал рацией, но отказывался предоставить её в распоряжение "Большого шефа".
Треппер в отчаянии искал хоть какие-нибудь способы восстановить радиосвязь с Москвой. После продолжительных переговоров французская компартия снова пришла на помощь и одолжила ему передатчик. Но кто должен был на нем работать? Два коммуниста, Пьер и Люсьен Жиро, предложили разместить передатчик на своей квартире в Сен-Лейском лесу под Парижем. У них были самые лучшие намерения, но проблем Леопольда Треппера это не решало, поскольку они не умели пользоваться рацией. Они самостоятельно занялись поисками радиста и нашли его в лице испанского эмигранта Валентино Эскудеро. Однако выбор оказался неудачным, поскольку после непродолжительной работы Эскудеро был задержан полицией для высылки обратно во франкистскую Испанию и выдал немцам всю группу.
Пока "Большой шеф" искал выход из создавшегося положения, его преследователи собирались с силами для следующего и на этот раз решительного удара, который возвестил о начале краха советской шпионской организации в Западной Европе.
С декабря 1941 года деятельность бельгийской сети была заморожена, но и она не ускользнула от внимания пеленгаторов службы безопасности связи, поскольку возобновила работу ещё до налета на Мезон-Лафит. С марта-апреля 1942 года в Брюсселе вышел в эфир новый передатчик. Немцы предположили, что исчезнувшего "Малого шефа" заменил другой человек. Как нам известно, это был Ефремов.
Антенны стационарного пеленгатора службы ФуIII стали перехватывать сообщения противника, неожиданно появившегося в Брюсселе. Пеленгаторный взвод наблюдательной службы снова отправили в этот город, и через непродолжительное время можно было с уверенностью сказать, где находится передатчик. К концу июля сорок второго года все указывало на то, что он расположен в брюссельском пригороде Ласкен, или точнее, в одиноком доме у железной дороги.
Пипе провел операцию тридцатого июля. Двадцать пять сотрудников полиции безопасности (Зипо) из расположенных неподалеку казарм Люфтваффе окружили здание, а несколько минут спустя полиция уже вломилась в дом, который оказался разделенным на небольшие комнаты. Передатчик был ещё теплым, но радист успел ускользнуть. Когда Пипе выглянул на крышу, то увидел на ней бегущего человека с револьвером в руке. После нескольких выстрелов он рванул на себя чердачное окно и исчез. Преследуемый немцами, он спрятался в подвале, но полицейские нашли его там и избили.
Вскоре, истекая кровью, он уже стоял перед Пипе. Мужчина неохотно назвал капитану свое имя, поскольку хорошо знал, что уже несколько лет является самой желанной добычей из черного списка гестапо. Это был Йоган Венцель. Но капитану его имя ничего не говорило. Он приказал отправить главного радиста "Красной капеллы" в Западной Европе в военную тюрьму. Только получив депешу из РСХА, Пипе понял, что захватил одного из самых умных и активных агентов Москвы.
Однако к тому времени Пипе уже знал, что случай дал ему в руки козырную карту. Рано утром тридцать первого июля усталый детектив вместе с захваченными у Венцеля документами отправился домой и, сидя на кровати, пережил самое большое потрясение в своей жизни. Документы оказались сообщениями, которые Венцель получил или должен был отправить, большинство из них были зашифрованы, но некоторые оказались написаны открытым текстом.
"Они содержали точные сведения о производстве танков и самолетов, о наших потерях и резервах", - вспоминал впоследствии Пипе.
Среди этих сообщений капитан наткнулся на одно, которое приковало его внимание, и, похоже, давало нить к одному из агентов "Красной капеллы".
Обратимся к воспоминаниям Пипе.
"В одной из телеграмм упоминался берлинский адрес, который был особенно важен и ни в коем случае не должен был попасть к немцам".
Существование этой телеграммы подтверждает ещё один капитан абвера, начальник службы Ф I (Франция, Бельгия и Люксембург) из подотдела III Ф центрального аппарата в Берлине. Он говорит, что "однажды на его стол для оценки попало сообщение "Красной капеллы". В нем агенту поручали известить "Шубо", чей адрес приводился с указанием номера дома и названия улицы. Я немедленно запросил список проживающих в этом доме. В нем оказалось имя Шульце-Бойзена".
Но истинную ценность документов Венцеля Пипе понял лишь тогда, когда доложил о них новому руководителю абвера в Брюсселе, полковнику Ганс-Карлу фон Серфайсу. Тот немедленно передал новость в штаб-квартиру абвера на Тирпицуфер в Берлине, а затем у него появилась другая идея:
- Герр Пипе, вы должны отправиться в Берлин.
В ближайшем самолете свободных мест не оказалось, так что капитану пришлось забраться в свой старый "шевроле" и помчаться в Берлин, положив рядом с собой пистолет и портфель с радиограммами Венцеля. Похоже, по прибытии он находился в слишком возбужденном состоянии, и дежурный офицер на Тирпицуфер отказался впустить его, не ознакомившись с содержимым портфеля. Пипе выхватил пистолет и отказался подчиниться. Тогда дежурный запер его в приемной, из которой его вызволил только заранее проинформированный начальник контрразведки Роледер.
Содержимое портфеля Пипе оказалось настолько важным, что Роледер доложил о нем полковнику фон Бентивеньи, руководителю III отдела абвера. Оба полковника немедленно отыскали адмиралу Канарису и сообщили ему о результатах брюссельской операции. Некоторое время военные колебались, не передать ли все дело в гестапо. Абвер располагал внутри рейха своей собственной агентурной сетью, известной на жаргоне военной разведки как "Частный оркестр", который прекрасно мог проследить за подозреваемыми или внедриться в иностранную шпионскую организацию. "Частный оркестр" смог быстро сообщить III Ф/1, кто был тот человек из материалов Пипе, которого нужно было оберегать от немцев: это был лейтенант Гарро Шульце-Бойзен, референт министерства авиации рейха.
Стоит ли продолжать расследование, не посвятив в его тайну гестапо?
В любом случае эта идея была невыполнимой, поскольку гестапо и так уже слишком много знало. 14 июля 1942 года, за две недели до налета Пипе в Брюсселе, Ваук расшифровал одну из старых радиограмм из Москвы от 10 октября 1941 года, предписывавшую "Кенту" посетить трех руководителей "Красной капеллы" в Берлине. Это послание было ещё более недвусмысленным, чем то, что захватил Пипе. В нем содержались все три адреса и псевдонимы агентов: "Альтенбургер алее, 19, Нойе-Вестзее, третий этаж направо "Коро"; Фридрихштрассе, 26а, Шарлоттенбург, второй этаж налево - "Вольф"; Кайзер алее, 18, Фриденау, четвертый этаж налево - "Бауэр".
У службы безопасности связи возникли сомнения по поводу передачи непроверенного сообщения. Можно ли поверить, что советская разведка с её изощренными методами выдаст своим немецким противникам всех своих важных агентов на блюдечке с голубой каемочкой? Но сомнений не оставалось - Ваук не раз встречал в сообщениях псевдоним "Коро". Теперь стало ясно, почему в советских радиограммах такую большую роль играли немецкий язык и немецкие имена.
Но кто же были эти "Коро", "Бауэр" и "Вольф"? Капитан Ведель вскоре это выяснил. Служба безопасности связи не располагала своим "Частным оркестром", поэтому он позвонил в РСХА и попросил о помощи. Самое позднее к шестнадцатому июля гестапо получило ответ. "Коро" оказался никем иным, как Шульце-Бойзеном; "Вольф" - доктором Арвидом Харнаком, старшим служащим имперского министерства экономики, а "Бауэр" - писателем доктором Адамом Кучковым. Для выявления ведущих агентов Москвы больше ничего не требовалось.
Абвер и служба безопасности связи теперь были обязаны официально проинформировать гестапо, поскольку на территории самой Германии аресты могло производить только оно. Пипе уполномочили отправиться на Принц-Альбрехтштрассе вместе с его партнером из гестапо Гирингом и поступить в распоряжение старшего правительственного советника Фридриха Панцингера, возглавлявшего в РСХА отдел IVА, который отвечал в гестапо за операцию против "Красной капеллы".
В начале августа военные и полицейские пришли к соглашению на высшем уровне. Адмирал Канарис, генерал Тиле, полковник фон Бентевеньи и представитель Мюллера - гестапо, оберфюрер Шелленберг, договорились, что за работу с агентами "Красной капеллы", действовавшими на территории рейха, будет отвечать только РХСА, а абвер со службой безопасности связи будет продолжать действовать против организаций "Красной капеллы" на западных оккупированных территориях. Шелленберг отметил, что "после этого в Берлине была установлена слежка более чем за пятьюдесятью людьми".
Телефоны прослушивали, письма из-за границы вскрывали, за подозреваемыми постоянно следили. Результат удивил даже специалистов гестапо: стражи режима Адольфа Гитлера обнаружили, что они следят за одной из самых необычных шпионских организаций в германской истории.
Глава четвертая.
"Коро" вызывает Москву.
На втором этаже дома номер восемь по Принц-Альбрехтштрассе в Берлине, в офисе криминалкомиссара и унтерштурмфюрера СС Йогана Штрюбинга * царила обстановка, близкая к панической.
(* Йоган Штрюбинг родился 24 февраля 1907 года в Берлине; с 1927 по 1937 год служил в берлинской полиции. 1 февраля 1937 года перешел в гестапо и вскоре получил звание криминалкомиссара, в том же году вступил в СС, а в 1940 году стал членом нацистской партии. 1 сентября 1942 года получил звание оберштурмфюрера СС. Прим. авт.).
Тридцатипятилетний берлинец Штрюбинг отвечал за "вражеских парашютистов и радистов" в отделе гестапо по борьбе с диверсиями. Уже несколько часов на его столе лежала голубая папка, присланная из управления службы безопасности связи.
Доклад, подкрепленный расшифрованными службой Фу III советскими радиограммами, не оставлял никаких сомнений: в самом центре нацистского тоталитарного государства, под носом всемогущей тайной полиции орудовала крупная советская шпионская организация. Русские должны были располагать многочисленными агентами и информаторами, хорошими связями с фирмами и государственными службами, а сеть их информаторов вполне могла охватывать территорию всего рейха.
Чем больше Штрюбинг вчитывался в досье, тем более фантастическим представлялось ему прочитанное. Москве стали известны жизненно важные военные секреты Германии, в советский центр было передано более пятисот сообщений. Но кто возглавлял эту шпионскую организацию, и где засели их важнейшие агенты? Перехваченные радиограммы давали только ключ к разгадке: в них постоянно повторялись псевдонимы "Коро" и "Арвид".
Штрюбинг взял в руки сообщение от 10 октября 1941 года, в котором Москва приказывала своему главному агенту в Брюсселе "Кенту" посетить трех руководящих членов берлинской организации: лейтенанта Гарро Шульце-Бойзена, доктора Арвида Харнака и писателя доктора Адама Кучкова. Он сравнил сообщения с именами этих трех агентов. Возможно, "Коро" было русской версией Харро, и потому указывало на Харро Шульце-Бойзена, а "Арвид" могло означать Арвид Харнак.
Один взгляд в досье гестапо на Шульце-Бойзена развеял первоначальные сомнения. Один из сотрудников Штрюбинга познее напишет, что "Шульце-Бойзен был известен гестапо с 1933 года", и таким образом подтвердит официальный отчет Управления берлинской криминальной полиции о том, что управляемая Шульце-Бойзеном организация имеет "ярко выраженную коммунистическую окраску". Штрюбинг тут же приказал прослушивать телефоны всех троих. В гестапо стали записывать беседы подозреваемых, и постепенно начал вырисовываться грядущий крах берлинской "Красной капеллы".
Постепенно стало очевидным, что движущей силой всего дела был Харро Шульце-Бойзен. У него оказался характер харизматического лидера, который вел за собой всю команду: энергичный, безжалостный и безрассудный. Он принадлежал к числу пророков-фанатиков, готовых на крайности. С одной стороны Шульце-Бойзен представлялся идеалистом, романтиком и героем Сопротивления, с другой - шарлатаном, вертопрахом и изменником.
Гюнтер Вайзенборн, драматург и один из самых верных друзей, так его описывет: у него было "приятное, открытое лицо. В глазах своих приверженцев он предcтавлялся яркой иллюстрацией молодого офицера из приключенческого романа: высокий, голубоглазый, смелый и к тому же наделенный силой гениального политика". Противник нацизма Райнер Гильдебрандт говорит, что "горевший в его глазах огонь, выступающий костистый подбородок, на котором иногда играли желваки, могли принадлежать только личности, способной все поставить на карту."
Генрих Шеель считал его "человеком удивительного ума и энергии, прекрасным спорщиком с поразительным красноречием и интеллектом". Его защитники по-прежнему им восторгаются. "Разносторонние качества Шульце-Бойзена, живость и доброжелательность сделали его идолом молодых почитателей".
Враги и критики этого человека видели его в совершенно ином свете. Судья Александр Кролл, который впоследствии выносил ему приговор, считал его авантюристом, "умным, изобретательным и безрассудным человеком, умевшим использовать в своих целях друзей, и в высшей степени честолюбивым". Давид Даллин говорит, что он был "неразборчив в выборе средств... слишком эмоционален и неуравновешен для роли дисциплинированного подпольщика". В графологическом институте в Гамбурге, где изучали его почерк, пришли к выводу, что тот принадлежит "фанатику, способному все принести в жертву идее".
Его бездушная одержимость пугала даже многих его соратников-коммунистов. Кукхоф признавался жене, что Шульце-Бойзену крайне недостает хоть какой-нибудь организованности и дисциплины. Коммунист старой закалки Вильгельм Гуддорф был так обеспокоен невероятными идеями Шульце-Бойзена и полным пренебрежением к правилам конспирации, что всегда старался держать его под рукой. Жертва его безрассудства, Като Бонтье ван Беек, находясь в камере смертников, признала, что "Шульце-Бойзен на самом деле был честолюбивым авантюристом, каким его считали Хайнц (Стрелов) и я".
Однако как друзья, так и враги соглашались, что самой характерной его чертой была страсть к безрассудным поступкам. Один из его друзей, философ Адриен Турел, считал "основной помехой его слишком романтическое воспитание, которое в результате вылилось в страсть к красивым фразам".
Восточногерманские историки до сих пор обвиняют Щульце-Бойзена во "приверженности безумному и пагубному романтизму так называемого "Ордена молодых германцев" ("Jungdeutscher Orden") и тесном общении с "сектантскими" кругами правого толка. Это позволяет им представлять Шульце-Бойзена как антифашиста, но не коммуниста.
Даже его партнер, убежденный марксист Харнак, не смог отучить "ветреника" Шульце-Бойзена от политического иррационализма. Тот всерьез считал, что может быть агентом советской разведки и в то же время оставаться немецким националистом. Харро называл себя коммунистом, но даже в сентябре 1939 года мало что знал даже о самых элементарных догмах коммунистического учения, и поэтому взял почитать работы Сталина и Троцкого у своего друга доктора Хуго Бушмана, который вспоминает, что "он в то время абсолютно ничего не знал о коммунизме".
Судя по многим чертам характера, он принадлежал к тем осколкам немецкого молодежного движения, которые так и не обрели политической зрелости. Шульце-Бойзен был представителем бунтующей революционной молодежи, желавшей сломать все классовые барьеры и реорганизовать буржуазный порядок немецкого общества. Они называли себя национальными революционерами и, по словам их сочувствующего толкователя Карла О. Петеля чувствовали, что у них есть "захватывающая политическая платформа". "С возмутительной самоуверенностью они создали форум для всех отколовшихся как от правых, так и от левых": молодых сынов буржуазии, восставших против мертвящего кредо собственников; молодых рабочих, протестующих против бесплодной самонадеянности пролетариата; молодых аристократов, возмущенных архаичной спесью своего круга на почве происхождения.
Они хотели создать "Молодежный фронт" для борьбы с закоснелыми партиями левого и правого толка, у них было желание сформировать "третью силу", которая займет место между красными и коричневыми марширующими колоннами, готовыми к решающей битве над трупом парламентской демократии Веймарской Германии. Эта молодежь поддалась соблазнительной иллюзии возможности примирения врагов и их объединения под флагом нового вероучения, известного как пролетарский национализм или национальный социализм.
Хотя идеологи "Молодежного фронта" были выходцами из буржуазии, эмоционально они тянулись к левым. Национальные революционеры не могли себе представить другого будущего, кроме социализма, поскольку только социализм мог примирить "противостояние националистов и пролетарских сил для создания "народного общества", которое стало бы переходным этапом к "истинно авторитарному государству". В 1932 году Шульце-Бойзен высказал следующее мнение: "Нашим ответом механической организационной концепции государства является идея народного общества. Эта идея станет нашей целью и потребует нового реализма; мы считаем служение постоянному обновлению общества основной целью государства".
Пророки "Молодежного фронта" проповедовали доктрину "всемирной классовой войны", показывая таким образом, что их кредо представляло собой странную смесь эмоций социалистического происхождения и экспансионизма ортодоксальных националистов. По их мнению, Германия должна была копировать плановую экономику Советского Союза, с помощью которого следует образовать "Лигу угнетенных наций", чтобы разбить оковы Версаля". Среди представлений, царивших в "Молодежном фронте" существовали и такие: социализм - это лента транспортера для империалистической политики.
Эти молодые люди отличались от своих интеллектуальных потомков из Федеральной республики, видевших свою утопию в неуправляемом обществе. Хотя они критиковали устои общества 1932 года, их идеалом было сильное государство мирового класса. Шульце-Бойзен говорил, что "государство, которое не желает и не может расширяться в имперских масштабах или не способно принимать внешнеполитические решения, руководствуясь подлинно революционными принципами... на практике осуждено на бессилие".
Однако сильное государство, как полагали национальные революционеры, может быть создано только социалистическими методами; только социалистическое государство может очистить Европу от "хаоса и беспорядка", защитить континент от американской "кампании проникновения" и "разрушительных тенденций капитализма или либеральной иллюзии свободы личности". Но что нужно для успеха социализма? Ответ у них был наготове: тотальная мобилизация людей. Шульце-Бойзен объяснял, что "социализм не значит безответственность, отсутствие руководства или отречение от духа предпринимательства. Все вместе: генеральный штаб, армии производителей, планирование, работающее общество, решительное в самоотверженных усилиях и ответственности - это и есть социализм".
Их язык был похож на лексикон нацистов, и тем не менее национальные революционеры ненавидели нацистскую партию. Правда, на какое-то непродолжительное время гитлеровское движение произвело на них сильное впечатление. Швейцарский самолетостроитель Фред Шмид, не только входивший в число идеологов "Молодежного фронта", но и финансировавший его, признал, что по его мнению причиной тому были сами слова "национальный социализм". Его соотечественник Турел, пока его не арестовали нацисты, также хотел создать "что-то вроде моста к национальному социализму".
Но отказ нацистов от своей национальной антикапиталистической программы, поворот Гитлера в сторону большого бизнеса и немецких националистов разрушили все иллюзии национальных революционеров. С этих пор Гитлер стал для них воплощением грубого фашизма, целиком полагавшегося лишь на силу. Когда с Гитлером, как мелкобуржуазным оппортунистом, под лозунгом "Социалисты покидают партию" размежевалось крайне левое крыло во главе с Отто Штрассером, руководителям "Молодежного фронта"" стало окончательно ясно: нацисты предали социализм.