Страница:
Не слишком словоохотливые сотрудники бывшего абвера и гестапо вынудили историков изобретать все новые и новые псевдонимы. Книга Даллина стала первым серьезным трудом о "Красной капеллы", но даже она пестрит выдуманными фамилиями, такими как Калтхоф, Хофман и Вебер. Француз Перро также был вынужден перечислять придуманные имена людей, которым назначались столь же фальсифицированные роли.
В результате такой неразберихи в истории Федеральной Республики до сих пор неизвестно, что в действительности представляла из себя эта организация. Историк Ганс Ротфельз так и не смог определить, насколько тесно "Красная капелла" была связана с Советским Союзом, а десятью годами позже историк Гельмут Хайбер писал "о невозможности окончательно установить степень причастности РСХА к созданию легенды о "Красной капелле". От простых людей трудно ждать знания того, что осталось неизвестным историкам. Так что "Красная капелла" осталась загадкой.
Такая неопределенность представляется вдвойне огорчительной, поскольку позволяет демагогам левого и правого толка искажать историю в своих собственных интересах. "Красная капелла" - не просто обычное дело о шпионаже; для немцев оно порождает множество эмоций, вызванных невозможностью заглянуть в свое прошлое.
"Измена" - в смысле предательства собственной страны - слово в нашем обиходе взрывоопасное, и многим немцам оно просто надоело, поскольку неразрывно связано с вопросом об их отношении к режиму, известному как Третий рейх. Даже терминология истории "Красной капеллы" говорит о попытке немцев навести глянец на свое нацистское прошлое и заставляют нас гадать, научились ли они делать скидку на патриотическую и идеологическую фразеологию, которая скорее затушевывает, чем высвечивает эту главу германской истории.
Миновало уже больше четверти века с момента ликвидации этой шпионской организации, но правдивая история "Красной капеллы" продолжает оставаться неотъемлимой чертой германского политического самоочищения. Теперь эту историю можно рассказать без фальшивых имен и самооправданий её участников. Все это стало возможным благодаря появлению прежде неизвестных документов, необходимых интервью с представителями обеих сторон, тщательного исследования всех опубликованных как на Востоке, так и на Западе источников.
Так что теперь я могу написать подлинную историю крупнейшей разведывательной организации, которая вылилась в рассказ о шпионах, предателях и идеалистах, преследуемых и преследователях, захватывающую, как любой сюжет о шпионаже. Более того, она представляет собой урок истории, показывающий, как низко могут пасть люди, когда их государство не признает принципов законности и человечности.
Такая история особенно необходима из-за существования в Германии двух группировок, препятствующих осознанию немцами целей и значения "Красной капеллы".
Правые экстремисты представляют этот случай своим собственным делом, поскольку рассматривают его сквозь призму "измены", которой они хотели бы заклеймить любую группировку, представлявшую внутреннюю оппозицию гитлеровскому режиму. Их левые оппоненты, в свою очередь, недвусмысленно представляют "Красную капеллу" под маской демократического движения сопротивления. Делается это для оправдания идеологии, чей антифашистский экстерьер не может скрыть того факта, что её официальная политика носит в себе черты уродливого сходства с идеями национал-социализма.
Обе стороны прекрасно понимают друг друга. Одна форма экстремизма порождает другую, как нередко случается, когда идеологизированные писаки слишком вольно обращаются с историей.
Многие (даже слишком многие) немцы находят аргументы правых убедительными, поскольку не могут примириться с фактом, что группа Шульце-Бойзена/Харнака слишком отличается от стандартного изображения советских шпионов. Руководство берлинской разведывательной сети считало себя оппозицией, борющейся с Третьим рейхом; они хотели заменить диктатуру нацизма своей концепцией социалистической республики, неразрывно связанной с Советским Союзом.
Такая невероятная смесь Сопротивления, шпионажа, измены в смысле разрушительной деятельности против собственного правительства и измены в смысле предательства своей страны, демократических устремлений и коммунистических идей не могла не навлечь на себя гнев ура-патриотов. Неистовый антикоммунизм служит им оправданием неспособности оценить свои собственные потери за период гитлеровского правления. Теперь они стали активными поборниками холодной войны и потому осуждают уцелевших участников "Красной капеллы" как разновидность идеологических преступников.
В первые послевоенные годы правые экстремисты объединились для преследования "предателей" из "Красной капеллы", как будто Третий рейх с его системой угнетения, преследования евреев и склонностью к военным авантюрам был нормальным государством с естественным требованием лояльности своих граждан. Тень собственной вины и преувеличенные представления об эффективности разведки дали толчок кошмарным обвинениям: советские шпионы в Берлине обрекли на смерть тысячи германских солдат, стали причиной поражения Германии на Востоке и сдали рейх большевикам.
"Предательство Германии" было самым мягким обвинением, которые мог выдвинуть в их адрес бывший унтерштурмфюрер СС Эрих Кернмайер, он же Эрих Керн. "Дойче Националь-Цайтунг" всегда была готова разразиться бранью в адрес оппонентов Гитлера, считая что "на совести предателей типа Шульце-Бойзена, Харнака и им подобных сотни тысяч, а возможно даже миллионы германских солдат". Газета "Рейхцайтунг" провозглашала: "Все высшее германское командование было напичкано агентами Сталина; никто не может выиграть войну, если враг заседает в его собственных штаб-квартирах".
Карл Бальцер, по мнению которого "было предано практически все, что можно предать", саркастически заявил:
- Нетрудно вести военные действия, когда заранее известен не только каждый шаг противника, но, в большинстве случаев, и боеспособность его войск, и используемая им техника.
В этой кампании приняли участие даже более объективные авторы, вроде бывшего нацистского дипломата Пауля Шмидта - он же Пауль Карелл. В своей книге о военных действиях на Восточном фронте "Опаленная земля" он утверждал, что предательство "Красной капеллы" внесло заметный вклад в победу Красной армии в битве на Курской дуге в 1943 году. "Хаусфройнд фюр Штадт унд Ланд" полагала, что "германский план вторжения на Восток" стал достоянием противника и "предательство оказало решающее влияние на Сталинградскую битву и сражение на Кавказе".
Хулители "Красной капеллы" среди журналистов стали верить в собственные вымыслы. Это очень хорошо видно на примере травли Адольфа Гримме. Будучи убежденным социалистом, он иногда принимал участие в дискуссиях группы Харнака - и только, но даже его самозванные прокуроры обвинили в смерти германских солдат. Имперский военный трибунал снял с него все подозрения в шпионаже и приговорил только к трем годам каторжных работ "за сокрытие вражеских намерений". Сам же он заявлял, что "даже нацисты признавали отсутствие шпионажа в пользу коммунистической России". Но ничего не помогло, старые обвинения повторялись вновь и вновь. Даже в 1952 году, выступая от лица СРП*, Келлер все ещё утверждал, что "он выдал Москве бравых германских солдат".
(*Социалистише Рейхспартай - запрещенная в пятидесятые годы правоэкстремистская партия Прим. авт.)
Тактика явного замалчивания, принятая на вооружение уцелевшими членами "Красной капеллы", оказалась на руку правым экстремистам, раздувавшим кампании травли.
Они старались свести к минимуму информацию о разведывательной деятельности Шульце-Бойзена, Харнака и его друзей. В частных разговорах, забыв про осторожность, защитники "Красной капеллы" Грета Кукхофф и Гюнтер Вайзенборн могли похвастать насчет якобы выдающихся успехов их прежней организации во время войны. Однако в своих публичных высказываниях они старательно уходили от любых разговоров о своем сотрудничестве с советской разведкой.
Фрау Кукхофф настаивала, что целью группы Шульце-Бойзена являлось "сопротивление угнетению" посредством распространения плакатов, листовок, брошюр и "работы на радиопередатчиках". Эти зловещие "радиопередатчики", повидимому, должны были использоваться для пропагандистских целей. Как писал Вайзенборн в своей пьесе "Подполье", они были "радиостанциями Сопротивления". Даже в 1965 году Вайзенборн отметал любое предположение о шпионской деятельности группы, заявляя, что у людей Шульце-Бойзена видимо были "секретные передатчики" и они "поддерживали радиосвязь с СССР, как отмечалось в заключительном отчете гестапо, но вряд ли можно говорить, насколько далеко это зашло".
Такие заявления были рассчитаны на легковерную публику. Однако в неформальной обстановке и фрау Кукхофф, и Визенборн были достаточно словоохотливы по поводу разведывательной деятельности "Красной капеллы". Задолго до того драматург уже написал историю их организации, которую никогда так и не публиковал. По ней можно судить о его хорошей осведомленности.
"Передатчики постоянно перевозили с места на место; один был у графини Эрики фон Брокдорф-Ранцау, другой у Харнака и ещё один чета Кукхофф с Трауденцем перевезла на Александерплатц". Ему также известны были имена радистов: "Вальтер Хаусманн являлся связником между Куртом Шульце, радистом, чей передатчик сломался в 1942 году, и Гансом Коппи, который хотел стать радистом; Хаусманн также передавал Шульце информацию об оружейной фирме, на которой работал".
Грета Кукхофф также была осведомлена о шпионской деятельности группы. В конфиденциальной обстановке она рассказывала, что "первый радиопередатчик я получила от Александра Эрдберга (русского резидента) за неделю до начала войны. Пару дней мы продержали его у себя и затем отвезли. Он весил около восьми фунтов и помещался в небольшом чемоданчике".
Но остальному миру был известен лишь идеализированный образ организации. В газете "Вельтбюне", выходившей в Восточном Берлине, фрау Кукхофф сообщала читателям, что "еженедельные сообщения" Харнака базировались на секретной информации из Имперского министерства экономики и предназначались для "антифашистской работы на заводах". Однако в частных беседах она признавала совсем иное назначение этих сообщений. Их адресатом было советское посольство в Берлине.
В другом случае, на вопрос, почему "Красная капелла" ориентировалась только на Восток, фрау Кукхофф подчеркивала её связи с группами Сопротивления в Бельгии и Франции. Она, естественно, не уточняла, что речь шла о шпионских организациях Треппера и "Кента".
Очевидно, фрау Кукхофф и Вайзенборн не отдавали себе отчета в том, что такая двойственность только подливала масла в огонь правоэкстремистской кампании. Видимо, они не замечали, что тесная связь группы Шульце-Бойзена с советской разведкой, которую пытались скрыть их туманные заявления, давно уже стала на Востоке предметом восхваления.
С 1960 года Советский Союз стал отдавать дань публичного уважения разведчикам, которых на протяжении десятилетий официально не замечали: от Рихарда Зорге до Кима Филби все стали героями. Более того, их называли уже не борцами Сопротивления, а просто агентами. 6 октября 1969 года Президиум Верховного Совета СССР посмертно наградил наиболее видных членов "Красной капеллы" орденами Красного Знамени, и в прессе появились хвалебные статьи об их разведывательной деятельности. *
(* Харро Шульце-Бойзен, Арвид Харнак, Адам Кукхофф, Ильзе Штобе и Ганс-Генрих Куммеров были награждены орденами Красного Знамени. Гюнтер Вайзенборн, Карл Беренс и Альберт Хесслер - орденами Великой Отечественной войны первой степени. Примечание автора).
"Правда" писала, что "во время Великой Отечественной войны немецкие антифашисты собирали и передавали в Москву множество ценной информации, отражавшей ситуацию в нацистской Германии и военные планы гитлеровских фашистов".
В восточногерманской прессе и литературе разведывательная деятельность группы Шульце-Бойзена/Хорнака долгое время скрывалась за завесой молчания. В этом они намного превзошли даже Советский Союз. В книге о немецком рабочем движении 1933-45 годов, опубликованной в 1964 году Лашицом и Витцке, и в "Героях Берлинского подполья" Томина и Грабовски, вышедшей в 1967 году, нет ни единого слова о разведчиках, только о борцах Сопротивления. И лишь в конце 1967, в двадцать пятую годовщину казни Шульце-Бользена и его друзей, население Восточной Германии узнало из официального партийного органа, газеты "Нойес Дойчланд", что группа Сопротивления передавала советским спецслужбам по радио и иными способами "самую важную информацию".
Газета восточногерманской молодежи "Юнге Вельт" сообщала содержание этой информации, которую составляли "сведения по текущему производству военной продукции, планируемых наступлениях и других важных событиях". Восточноберлинский журнал для женщин "Фюр Дих" был информирован ещё точнее. В нем перепечатали из "Правды" перевод серии из пяти статей про Ильзу Штобе, второстепенную фигуру "Красной капеллы", носившей подпольную кличку "Альта". В статье на осторожном антифашистском жаргоне восточногерманской журналистки сообщалось: "народ должен знать, на каком важнейшем участке она боролась против фашистского режима". В ней содержались доселе неизвестные детали: её радиограммы в Москву, задания, информаторы, места встреч и псевдоним её руководителя - "генерал Петров". Вывод напрашивался сам собой: информацию по "Альбе" наверняка предоставила советская разведка.
Так история "Красной капеллы" закончилась там же, где и началась - в руководстве советской разведки. "Красная капелла" была создана в тридцатые годы в Москве, когда руководители советской разведки констатировали гибель одной из самых мощных разведывательных организаций, когда-либо созданных спецслужбами за рубежом. Какой бы удачливой не казалась "Красная капелла", она была только бледной тенью хитро сплетенной сети, раскинутой разведкой Москвы над Германией после Первой мировой войны.
"Красную капеллу" нельзя понять без её предшественника - советской шпионской сети в Германии 20-30-х годов. В этот период сформировались стереотипы мышления и поведения немецких коммунистов периода гитлеровского Рейха. История эта началась осенью 1918 года, когда в Германию проникли первые советские агенты, открыв таким образом самые драматические главы в истории международного шпионажа.
Глава первая.
История советского шпионажа в Германии началась с банального чемодана. Он принадлежал недавно открытому в Берлине советскому посольству и оказался на тележке носильщика в суматошной суете станции Фридрихштрассе. Чемодан упал на землю, раскрылся и по всей платформе разлетелись тысячи листовок с призывом к революции. В дело вмешалась германская полиция, и спустя несколько дней Адольфа Иоффе, первого посла Советской России в Берлине, вежливо попросили покинуть Германию вместе со своим персоналом.
Этот первый случай советского шпионажа на германской территории имел место в октябре 1918 года. Конечно, в то время никто не пользовался словом "шпионаж", ведь официально такой службы, как советская разведка, не существовало. Тем не менее с момента образования советской республики большевистские агенты приступили к работе в Германии, и их целью было то, к чему всегда стремилась русская разведка: получить информацию о стране, чья армия в тот момент далеко продвинулась вглубь Украины, Кавказа и балтийских провинций.
С начала двадцатого века Германия являлась главной мишенью для русской разведки. Когда поражение в русско-японской войне 1904-1905 годов остановило экспансию русских в Азии, секретная служба русского Генерального штаба сконцентрировала свои усилия на Германии и её союзнике Австро-Венгрии - силе, которая блокировала русскую экспансию на Балканах и в Восточной Европе. До тех пор русские шпионы представляли собой явление, немцам почти неизвестное. Традиционно шпиона представляли в образе француза.
Давние дружеские отношения между руководителями спецслужб Берлина и Санкт-Петербурга долгие годы делали военный шпионаж бессмысленным. Поскольку оба императора являлись ещё главнокомандующими армий сопредельных государств, а армии пользовались полевыми уставами друг друга, необходимость в разведке отпадала - ведь каждая сторона и так все знала о своем визави. Если по какой-то случайности в Германии раскрывали русского шпиона, то он, разумеется, являлся агентом Третьего отделения "Высочайшей Канцелярии Его Императорского Величества" или его преемника - охранки. Скорее всего он охотился за анархистом-бомбометателем и мог рассчитывать на содействие германских властей.
Поражение России на Дальнем Востоке положило этой идиллии конец. Российский Генеральный штаб отправил в Германию целый рой агентов, возглавляемых военными атташе в Берлине и Вене. Особенно успешно они действовали в германской пограничной зоне, которая находилась под наблюдением команды из десяти офицеров разведки в каждом из западных военных округов России. Их основными информаторами были канцеляристы из пограничных крепостей и офицерский состав пограничных формирований.
Выдающимся организатором этой кампании являлся полковник Батюшин, глава разведывательного отдела при Генерал - губернаторстве в Варшаве. На его стол стекались бумаги, содержавшие тщательно охраняемые вражеские военные секреты: планы германской крепости Торн (Торунь), переданные тамошним старшим писарем, информация из Кенигсбергского гарнизона, предоставленная полковым канцеляристом, полный план мобилизации австро-венгерской армии, проданный полковником австро-венгерской секретной службы Альфредом Редлем. В конце концов через коррумпированные управления немецкого Генерального штаба русские получили планы практически всех германских крепостей. Но дело все-таки получило огласку, и покупателя, русского военный атташе в Берлине, немедленно выдворили из страны.
Глава германской разведки Вальтер Николаи сетовал, что "русские шпионы в Германии так обнаглели, что уже требуют у немецкой полиции защиты как от наших сотрудников в штатском (которые только следили за ними и ничего не предпринимали), так и от обычной публики, которая стала проявлять повышенную подозрительность."
Однако Первая мировая война положила конец успехам русской разведки. Разведывательная служба Императорского Генерального штаба исчезла в хаосе крушения России. В марте 1917 года, после свержения царя, она была упразднена как орудие угнетения и контрреволюции.
Но каникулы секретной службы не могли длиться вечно. В марте 1918 года после подписания в Брест-Литовске российско-германского мирного договора, молодая советская республика оказалась в окружении. С севера, востока и юга при поддержке войск Антанты наступали белогвардейцы, а на западе, несмотря на мирный договор, наступали немцы. Чтобы выжить, требовалось заранее знать каждый шаг своего противника. Самую большую опасность представляли немцы они оккупировали значительную часть территории России.
К концу 1918 года новая секретная служба была сформирована в Народном комиссариате по военным делам и первоначально получила известность как Регистрационный отдел Красной Армии. В начале двадцатых годов она стала Четвертым управлением Генерального штаба, а ещё пять лет спустя превратилась в Разведупр, сокращение от Главного разведывательного управления. Его первым руководителем был старый большевик Ян Карлович Берзин, ставший впоследствии генералом. Давний друг Владимира Ильича Ленина, он несколько раз был приговорен к смерти и пожизненной ссылке. Французский писателькоммунист Анри Барбюс описывал его в 1931 году, как" мужчину лет пятидесяти, в военной форме с двумя Орденами Красного Знамени на груди... ростом около ста семидесяти сантиметров, с бритой головой".
Вскоре у него появилось немало врагов среди иностранных коммунистов, поскольку Берзин явно ставил интересы безопасности России выше интересов мирового коммунистического движения.
Берзин изучал методы работы царской секретной службы, копировал их и улучшал. Со временем он создал центральный орган во главе с руководителем, первый помощник которого официально назывался командиром, что говорило о его ответственности за техническое и административное управление секретной службой.
Берзин создал в главном управлении шесть подразделений: Первое "Агентура" - отвечало за работу агентов за границей. Второе - "Оперативное управление" - занималось военной разведкой, диверсионной деятельностью и шпионажем. Третье - "Информационное управление" - отвечало за сбор, оценку и распространение полученной информации. Четвертое - "Главное управление подготовки" - контролировало отбор и обучение агентов и информаторов. Пятое - "Управление внешних сношений" - отвечало за инструктаж военных атташе. Шестое - "Управление разведывательной связи" (созданное позднее) занималось радиоразведкой.
Самым главным было Оперативное управление. Оно состояло из шести отделов, первые три из которых были созданы по географическому признаку: Западная Европа, Ближний Восток, Америка с Дальним Востоком и Индией. Четвертый отдел отвечал за приобретение технического разведывательного оборудования (радиопередатчики, чернила для тайнописи, фототехника и т. д.); пятый организовывал террористические операции за рубежом, а шестой занимался дезинформацией. Во время Второй мировой войны в западных военных округах дополнительно создавались шифровальные и разведывательные отделы.
Главное управление в Москве на Кропоткинской напрямую было связано с советскими дипломатическими миссиями за рубежом. В большинстве случаев работа велась через являвшихся его представителями военных атташе, которые получали инструкции из Москвы и передавали их резидентам - настоящим руководителям агентуры в соответствующих странах. Резидент жил за пределами посольства или дипломатической миссии, чаще всего был советским гражданином и руководил двумя-тремя группами информаторов. Он передавал информацию военному атташе, который был для него единственным каналом связи с центром.
Резидент и его агенты могли действовать независимо только в случае войны; до начала военных действий военный атташе должен был обеспечить их радиопередатчиками, хранившимися в каждом посольстве, кодами и деньгами, а затем контакты с Москвой становились анонимными, через радиостанцию в Москве.
За работой атташе и резидента следила довольно сложная система контроля. Проверяющие из Москвы приезжали без предупреждения и изучали всю документацию военного атташе - центр требовал пунктуальной точности. Военный атташе должен был вести журнал, в котором регистрировался каждый контакт с важными с точки зрения разведки лицами. При этом использовались стандартные выражения - был это "контакт", "обычный контакт" или "срочный контакт".
Проверяющие отмечали также, насколько отчужденно держится военный атташе от остального персонала. В любом посольстве атташе работали в секретной зоне, зарезервированной за работниками московских спецслужб, тайном мире за звуконепроницаемыми стенами, автоматическими стальными дверями и глазками в коридорах. На третьем этаже советского посольства в Берлине, стокомнатного здания на фешенебельной Унтер дер Линден, целый ряд помещений был отведен под фотолабораторию, склад оружия, радиостанций и оборудование для подделки паспортов.
Проверяющие следили за строгим соблюдением правил конспирации. Каждый член шпионской сети имел свою кличку и номер, данные центром. Обращаться по именам было категорически запрещено. Часто используемые слова переводились на специальный жаргон, так например, паспорт назывался "сапогом", человек, занимающийся подделкой паспортов - "сапожником", пистолет - "машинкой", а вражеские контрразвечики - "ищейками".
Контакты между агентами осуществлялись по строгим правилам. Они не могли навещать друг друга дома, ссылаться на псевдонимы, адреса и организационные подробности в письмах или по телефону. Письменные сообщения немедленно уничтожались, было запрещено вести дневники. Русские настаивали на строгом соблюдении правил; когда агенты встречались на явке, они в первую очередь должны были принять меры предосторожности на случай вторжения полиции.
Члены шпионской сети вряд ли были знакомы друг с другом. Согласно Кукриджу существовало правило, по которому, резидент А знал лично Б1, Б2 и Б3, работавших под его началом, но они, по крайней мере теоретически, не были знакомы. Б1 знал В1, В2 и В3, хотя, вероятно, встречался только с В1, который мог поддерживать связь с Г1 и так далее. Только А знал имена всех сотрудников различных групп, которые не были знакомы между собой.
Но где русская разведка набирала своих иностранных агентов?
Берзин мог рассчитывать только на один источник - местные компартии. Он даже представить себе не мог, что какой-либо зарубежный коммунист не захотел бы помочь советской разведке. Давление со стороны центра на максимальный набор сотрудников среди иностранных коммунистов со временем стало ещё сильнее.
В результате такой неразберихи в истории Федеральной Республики до сих пор неизвестно, что в действительности представляла из себя эта организация. Историк Ганс Ротфельз так и не смог определить, насколько тесно "Красная капелла" была связана с Советским Союзом, а десятью годами позже историк Гельмут Хайбер писал "о невозможности окончательно установить степень причастности РСХА к созданию легенды о "Красной капелле". От простых людей трудно ждать знания того, что осталось неизвестным историкам. Так что "Красная капелла" осталась загадкой.
Такая неопределенность представляется вдвойне огорчительной, поскольку позволяет демагогам левого и правого толка искажать историю в своих собственных интересах. "Красная капелла" - не просто обычное дело о шпионаже; для немцев оно порождает множество эмоций, вызванных невозможностью заглянуть в свое прошлое.
"Измена" - в смысле предательства собственной страны - слово в нашем обиходе взрывоопасное, и многим немцам оно просто надоело, поскольку неразрывно связано с вопросом об их отношении к режиму, известному как Третий рейх. Даже терминология истории "Красной капеллы" говорит о попытке немцев навести глянец на свое нацистское прошлое и заставляют нас гадать, научились ли они делать скидку на патриотическую и идеологическую фразеологию, которая скорее затушевывает, чем высвечивает эту главу германской истории.
Миновало уже больше четверти века с момента ликвидации этой шпионской организации, но правдивая история "Красной капеллы" продолжает оставаться неотъемлимой чертой германского политического самоочищения. Теперь эту историю можно рассказать без фальшивых имен и самооправданий её участников. Все это стало возможным благодаря появлению прежде неизвестных документов, необходимых интервью с представителями обеих сторон, тщательного исследования всех опубликованных как на Востоке, так и на Западе источников.
Так что теперь я могу написать подлинную историю крупнейшей разведывательной организации, которая вылилась в рассказ о шпионах, предателях и идеалистах, преследуемых и преследователях, захватывающую, как любой сюжет о шпионаже. Более того, она представляет собой урок истории, показывающий, как низко могут пасть люди, когда их государство не признает принципов законности и человечности.
Такая история особенно необходима из-за существования в Германии двух группировок, препятствующих осознанию немцами целей и значения "Красной капеллы".
Правые экстремисты представляют этот случай своим собственным делом, поскольку рассматривают его сквозь призму "измены", которой они хотели бы заклеймить любую группировку, представлявшую внутреннюю оппозицию гитлеровскому режиму. Их левые оппоненты, в свою очередь, недвусмысленно представляют "Красную капеллу" под маской демократического движения сопротивления. Делается это для оправдания идеологии, чей антифашистский экстерьер не может скрыть того факта, что её официальная политика носит в себе черты уродливого сходства с идеями национал-социализма.
Обе стороны прекрасно понимают друг друга. Одна форма экстремизма порождает другую, как нередко случается, когда идеологизированные писаки слишком вольно обращаются с историей.
Многие (даже слишком многие) немцы находят аргументы правых убедительными, поскольку не могут примириться с фактом, что группа Шульце-Бойзена/Харнака слишком отличается от стандартного изображения советских шпионов. Руководство берлинской разведывательной сети считало себя оппозицией, борющейся с Третьим рейхом; они хотели заменить диктатуру нацизма своей концепцией социалистической республики, неразрывно связанной с Советским Союзом.
Такая невероятная смесь Сопротивления, шпионажа, измены в смысле разрушительной деятельности против собственного правительства и измены в смысле предательства своей страны, демократических устремлений и коммунистических идей не могла не навлечь на себя гнев ура-патриотов. Неистовый антикоммунизм служит им оправданием неспособности оценить свои собственные потери за период гитлеровского правления. Теперь они стали активными поборниками холодной войны и потому осуждают уцелевших участников "Красной капеллы" как разновидность идеологических преступников.
В первые послевоенные годы правые экстремисты объединились для преследования "предателей" из "Красной капеллы", как будто Третий рейх с его системой угнетения, преследования евреев и склонностью к военным авантюрам был нормальным государством с естественным требованием лояльности своих граждан. Тень собственной вины и преувеличенные представления об эффективности разведки дали толчок кошмарным обвинениям: советские шпионы в Берлине обрекли на смерть тысячи германских солдат, стали причиной поражения Германии на Востоке и сдали рейх большевикам.
"Предательство Германии" было самым мягким обвинением, которые мог выдвинуть в их адрес бывший унтерштурмфюрер СС Эрих Кернмайер, он же Эрих Керн. "Дойче Националь-Цайтунг" всегда была готова разразиться бранью в адрес оппонентов Гитлера, считая что "на совести предателей типа Шульце-Бойзена, Харнака и им подобных сотни тысяч, а возможно даже миллионы германских солдат". Газета "Рейхцайтунг" провозглашала: "Все высшее германское командование было напичкано агентами Сталина; никто не может выиграть войну, если враг заседает в его собственных штаб-квартирах".
Карл Бальцер, по мнению которого "было предано практически все, что можно предать", саркастически заявил:
- Нетрудно вести военные действия, когда заранее известен не только каждый шаг противника, но, в большинстве случаев, и боеспособность его войск, и используемая им техника.
В этой кампании приняли участие даже более объективные авторы, вроде бывшего нацистского дипломата Пауля Шмидта - он же Пауль Карелл. В своей книге о военных действиях на Восточном фронте "Опаленная земля" он утверждал, что предательство "Красной капеллы" внесло заметный вклад в победу Красной армии в битве на Курской дуге в 1943 году. "Хаусфройнд фюр Штадт унд Ланд" полагала, что "германский план вторжения на Восток" стал достоянием противника и "предательство оказало решающее влияние на Сталинградскую битву и сражение на Кавказе".
Хулители "Красной капеллы" среди журналистов стали верить в собственные вымыслы. Это очень хорошо видно на примере травли Адольфа Гримме. Будучи убежденным социалистом, он иногда принимал участие в дискуссиях группы Харнака - и только, но даже его самозванные прокуроры обвинили в смерти германских солдат. Имперский военный трибунал снял с него все подозрения в шпионаже и приговорил только к трем годам каторжных работ "за сокрытие вражеских намерений". Сам же он заявлял, что "даже нацисты признавали отсутствие шпионажа в пользу коммунистической России". Но ничего не помогло, старые обвинения повторялись вновь и вновь. Даже в 1952 году, выступая от лица СРП*, Келлер все ещё утверждал, что "он выдал Москве бравых германских солдат".
(*Социалистише Рейхспартай - запрещенная в пятидесятые годы правоэкстремистская партия Прим. авт.)
Тактика явного замалчивания, принятая на вооружение уцелевшими членами "Красной капеллы", оказалась на руку правым экстремистам, раздувавшим кампании травли.
Они старались свести к минимуму информацию о разведывательной деятельности Шульце-Бойзена, Харнака и его друзей. В частных разговорах, забыв про осторожность, защитники "Красной капеллы" Грета Кукхофф и Гюнтер Вайзенборн могли похвастать насчет якобы выдающихся успехов их прежней организации во время войны. Однако в своих публичных высказываниях они старательно уходили от любых разговоров о своем сотрудничестве с советской разведкой.
Фрау Кукхофф настаивала, что целью группы Шульце-Бойзена являлось "сопротивление угнетению" посредством распространения плакатов, листовок, брошюр и "работы на радиопередатчиках". Эти зловещие "радиопередатчики", повидимому, должны были использоваться для пропагандистских целей. Как писал Вайзенборн в своей пьесе "Подполье", они были "радиостанциями Сопротивления". Даже в 1965 году Вайзенборн отметал любое предположение о шпионской деятельности группы, заявляя, что у людей Шульце-Бойзена видимо были "секретные передатчики" и они "поддерживали радиосвязь с СССР, как отмечалось в заключительном отчете гестапо, но вряд ли можно говорить, насколько далеко это зашло".
Такие заявления были рассчитаны на легковерную публику. Однако в неформальной обстановке и фрау Кукхофф, и Визенборн были достаточно словоохотливы по поводу разведывательной деятельности "Красной капеллы". Задолго до того драматург уже написал историю их организации, которую никогда так и не публиковал. По ней можно судить о его хорошей осведомленности.
"Передатчики постоянно перевозили с места на место; один был у графини Эрики фон Брокдорф-Ранцау, другой у Харнака и ещё один чета Кукхофф с Трауденцем перевезла на Александерплатц". Ему также известны были имена радистов: "Вальтер Хаусманн являлся связником между Куртом Шульце, радистом, чей передатчик сломался в 1942 году, и Гансом Коппи, который хотел стать радистом; Хаусманн также передавал Шульце информацию об оружейной фирме, на которой работал".
Грета Кукхофф также была осведомлена о шпионской деятельности группы. В конфиденциальной обстановке она рассказывала, что "первый радиопередатчик я получила от Александра Эрдберга (русского резидента) за неделю до начала войны. Пару дней мы продержали его у себя и затем отвезли. Он весил около восьми фунтов и помещался в небольшом чемоданчике".
Но остальному миру был известен лишь идеализированный образ организации. В газете "Вельтбюне", выходившей в Восточном Берлине, фрау Кукхофф сообщала читателям, что "еженедельные сообщения" Харнака базировались на секретной информации из Имперского министерства экономики и предназначались для "антифашистской работы на заводах". Однако в частных беседах она признавала совсем иное назначение этих сообщений. Их адресатом было советское посольство в Берлине.
В другом случае, на вопрос, почему "Красная капелла" ориентировалась только на Восток, фрау Кукхофф подчеркивала её связи с группами Сопротивления в Бельгии и Франции. Она, естественно, не уточняла, что речь шла о шпионских организациях Треппера и "Кента".
Очевидно, фрау Кукхофф и Вайзенборн не отдавали себе отчета в том, что такая двойственность только подливала масла в огонь правоэкстремистской кампании. Видимо, они не замечали, что тесная связь группы Шульце-Бойзена с советской разведкой, которую пытались скрыть их туманные заявления, давно уже стала на Востоке предметом восхваления.
С 1960 года Советский Союз стал отдавать дань публичного уважения разведчикам, которых на протяжении десятилетий официально не замечали: от Рихарда Зорге до Кима Филби все стали героями. Более того, их называли уже не борцами Сопротивления, а просто агентами. 6 октября 1969 года Президиум Верховного Совета СССР посмертно наградил наиболее видных членов "Красной капеллы" орденами Красного Знамени, и в прессе появились хвалебные статьи об их разведывательной деятельности. *
(* Харро Шульце-Бойзен, Арвид Харнак, Адам Кукхофф, Ильзе Штобе и Ганс-Генрих Куммеров были награждены орденами Красного Знамени. Гюнтер Вайзенборн, Карл Беренс и Альберт Хесслер - орденами Великой Отечественной войны первой степени. Примечание автора).
"Правда" писала, что "во время Великой Отечественной войны немецкие антифашисты собирали и передавали в Москву множество ценной информации, отражавшей ситуацию в нацистской Германии и военные планы гитлеровских фашистов".
В восточногерманской прессе и литературе разведывательная деятельность группы Шульце-Бойзена/Хорнака долгое время скрывалась за завесой молчания. В этом они намного превзошли даже Советский Союз. В книге о немецком рабочем движении 1933-45 годов, опубликованной в 1964 году Лашицом и Витцке, и в "Героях Берлинского подполья" Томина и Грабовски, вышедшей в 1967 году, нет ни единого слова о разведчиках, только о борцах Сопротивления. И лишь в конце 1967, в двадцать пятую годовщину казни Шульце-Бользена и его друзей, население Восточной Германии узнало из официального партийного органа, газеты "Нойес Дойчланд", что группа Сопротивления передавала советским спецслужбам по радио и иными способами "самую важную информацию".
Газета восточногерманской молодежи "Юнге Вельт" сообщала содержание этой информации, которую составляли "сведения по текущему производству военной продукции, планируемых наступлениях и других важных событиях". Восточноберлинский журнал для женщин "Фюр Дих" был информирован ещё точнее. В нем перепечатали из "Правды" перевод серии из пяти статей про Ильзу Штобе, второстепенную фигуру "Красной капеллы", носившей подпольную кличку "Альта". В статье на осторожном антифашистском жаргоне восточногерманской журналистки сообщалось: "народ должен знать, на каком важнейшем участке она боролась против фашистского режима". В ней содержались доселе неизвестные детали: её радиограммы в Москву, задания, информаторы, места встреч и псевдоним её руководителя - "генерал Петров". Вывод напрашивался сам собой: информацию по "Альбе" наверняка предоставила советская разведка.
Так история "Красной капеллы" закончилась там же, где и началась - в руководстве советской разведки. "Красная капелла" была создана в тридцатые годы в Москве, когда руководители советской разведки констатировали гибель одной из самых мощных разведывательных организаций, когда-либо созданных спецслужбами за рубежом. Какой бы удачливой не казалась "Красная капелла", она была только бледной тенью хитро сплетенной сети, раскинутой разведкой Москвы над Германией после Первой мировой войны.
"Красную капеллу" нельзя понять без её предшественника - советской шпионской сети в Германии 20-30-х годов. В этот период сформировались стереотипы мышления и поведения немецких коммунистов периода гитлеровского Рейха. История эта началась осенью 1918 года, когда в Германию проникли первые советские агенты, открыв таким образом самые драматические главы в истории международного шпионажа.
Глава первая.
История советского шпионажа в Германии началась с банального чемодана. Он принадлежал недавно открытому в Берлине советскому посольству и оказался на тележке носильщика в суматошной суете станции Фридрихштрассе. Чемодан упал на землю, раскрылся и по всей платформе разлетелись тысячи листовок с призывом к революции. В дело вмешалась германская полиция, и спустя несколько дней Адольфа Иоффе, первого посла Советской России в Берлине, вежливо попросили покинуть Германию вместе со своим персоналом.
Этот первый случай советского шпионажа на германской территории имел место в октябре 1918 года. Конечно, в то время никто не пользовался словом "шпионаж", ведь официально такой службы, как советская разведка, не существовало. Тем не менее с момента образования советской республики большевистские агенты приступили к работе в Германии, и их целью было то, к чему всегда стремилась русская разведка: получить информацию о стране, чья армия в тот момент далеко продвинулась вглубь Украины, Кавказа и балтийских провинций.
С начала двадцатого века Германия являлась главной мишенью для русской разведки. Когда поражение в русско-японской войне 1904-1905 годов остановило экспансию русских в Азии, секретная служба русского Генерального штаба сконцентрировала свои усилия на Германии и её союзнике Австро-Венгрии - силе, которая блокировала русскую экспансию на Балканах и в Восточной Европе. До тех пор русские шпионы представляли собой явление, немцам почти неизвестное. Традиционно шпиона представляли в образе француза.
Давние дружеские отношения между руководителями спецслужб Берлина и Санкт-Петербурга долгие годы делали военный шпионаж бессмысленным. Поскольку оба императора являлись ещё главнокомандующими армий сопредельных государств, а армии пользовались полевыми уставами друг друга, необходимость в разведке отпадала - ведь каждая сторона и так все знала о своем визави. Если по какой-то случайности в Германии раскрывали русского шпиона, то он, разумеется, являлся агентом Третьего отделения "Высочайшей Канцелярии Его Императорского Величества" или его преемника - охранки. Скорее всего он охотился за анархистом-бомбометателем и мог рассчитывать на содействие германских властей.
Поражение России на Дальнем Востоке положило этой идиллии конец. Российский Генеральный штаб отправил в Германию целый рой агентов, возглавляемых военными атташе в Берлине и Вене. Особенно успешно они действовали в германской пограничной зоне, которая находилась под наблюдением команды из десяти офицеров разведки в каждом из западных военных округов России. Их основными информаторами были канцеляристы из пограничных крепостей и офицерский состав пограничных формирований.
Выдающимся организатором этой кампании являлся полковник Батюшин, глава разведывательного отдела при Генерал - губернаторстве в Варшаве. На его стол стекались бумаги, содержавшие тщательно охраняемые вражеские военные секреты: планы германской крепости Торн (Торунь), переданные тамошним старшим писарем, информация из Кенигсбергского гарнизона, предоставленная полковым канцеляристом, полный план мобилизации австро-венгерской армии, проданный полковником австро-венгерской секретной службы Альфредом Редлем. В конце концов через коррумпированные управления немецкого Генерального штаба русские получили планы практически всех германских крепостей. Но дело все-таки получило огласку, и покупателя, русского военный атташе в Берлине, немедленно выдворили из страны.
Глава германской разведки Вальтер Николаи сетовал, что "русские шпионы в Германии так обнаглели, что уже требуют у немецкой полиции защиты как от наших сотрудников в штатском (которые только следили за ними и ничего не предпринимали), так и от обычной публики, которая стала проявлять повышенную подозрительность."
Однако Первая мировая война положила конец успехам русской разведки. Разведывательная служба Императорского Генерального штаба исчезла в хаосе крушения России. В марте 1917 года, после свержения царя, она была упразднена как орудие угнетения и контрреволюции.
Но каникулы секретной службы не могли длиться вечно. В марте 1918 года после подписания в Брест-Литовске российско-германского мирного договора, молодая советская республика оказалась в окружении. С севера, востока и юга при поддержке войск Антанты наступали белогвардейцы, а на западе, несмотря на мирный договор, наступали немцы. Чтобы выжить, требовалось заранее знать каждый шаг своего противника. Самую большую опасность представляли немцы они оккупировали значительную часть территории России.
К концу 1918 года новая секретная служба была сформирована в Народном комиссариате по военным делам и первоначально получила известность как Регистрационный отдел Красной Армии. В начале двадцатых годов она стала Четвертым управлением Генерального штаба, а ещё пять лет спустя превратилась в Разведупр, сокращение от Главного разведывательного управления. Его первым руководителем был старый большевик Ян Карлович Берзин, ставший впоследствии генералом. Давний друг Владимира Ильича Ленина, он несколько раз был приговорен к смерти и пожизненной ссылке. Французский писателькоммунист Анри Барбюс описывал его в 1931 году, как" мужчину лет пятидесяти, в военной форме с двумя Орденами Красного Знамени на груди... ростом около ста семидесяти сантиметров, с бритой головой".
Вскоре у него появилось немало врагов среди иностранных коммунистов, поскольку Берзин явно ставил интересы безопасности России выше интересов мирового коммунистического движения.
Берзин изучал методы работы царской секретной службы, копировал их и улучшал. Со временем он создал центральный орган во главе с руководителем, первый помощник которого официально назывался командиром, что говорило о его ответственности за техническое и административное управление секретной службой.
Берзин создал в главном управлении шесть подразделений: Первое "Агентура" - отвечало за работу агентов за границей. Второе - "Оперативное управление" - занималось военной разведкой, диверсионной деятельностью и шпионажем. Третье - "Информационное управление" - отвечало за сбор, оценку и распространение полученной информации. Четвертое - "Главное управление подготовки" - контролировало отбор и обучение агентов и информаторов. Пятое - "Управление внешних сношений" - отвечало за инструктаж военных атташе. Шестое - "Управление разведывательной связи" (созданное позднее) занималось радиоразведкой.
Самым главным было Оперативное управление. Оно состояло из шести отделов, первые три из которых были созданы по географическому признаку: Западная Европа, Ближний Восток, Америка с Дальним Востоком и Индией. Четвертый отдел отвечал за приобретение технического разведывательного оборудования (радиопередатчики, чернила для тайнописи, фототехника и т. д.); пятый организовывал террористические операции за рубежом, а шестой занимался дезинформацией. Во время Второй мировой войны в западных военных округах дополнительно создавались шифровальные и разведывательные отделы.
Главное управление в Москве на Кропоткинской напрямую было связано с советскими дипломатическими миссиями за рубежом. В большинстве случаев работа велась через являвшихся его представителями военных атташе, которые получали инструкции из Москвы и передавали их резидентам - настоящим руководителям агентуры в соответствующих странах. Резидент жил за пределами посольства или дипломатической миссии, чаще всего был советским гражданином и руководил двумя-тремя группами информаторов. Он передавал информацию военному атташе, который был для него единственным каналом связи с центром.
Резидент и его агенты могли действовать независимо только в случае войны; до начала военных действий военный атташе должен был обеспечить их радиопередатчиками, хранившимися в каждом посольстве, кодами и деньгами, а затем контакты с Москвой становились анонимными, через радиостанцию в Москве.
За работой атташе и резидента следила довольно сложная система контроля. Проверяющие из Москвы приезжали без предупреждения и изучали всю документацию военного атташе - центр требовал пунктуальной точности. Военный атташе должен был вести журнал, в котором регистрировался каждый контакт с важными с точки зрения разведки лицами. При этом использовались стандартные выражения - был это "контакт", "обычный контакт" или "срочный контакт".
Проверяющие отмечали также, насколько отчужденно держится военный атташе от остального персонала. В любом посольстве атташе работали в секретной зоне, зарезервированной за работниками московских спецслужб, тайном мире за звуконепроницаемыми стенами, автоматическими стальными дверями и глазками в коридорах. На третьем этаже советского посольства в Берлине, стокомнатного здания на фешенебельной Унтер дер Линден, целый ряд помещений был отведен под фотолабораторию, склад оружия, радиостанций и оборудование для подделки паспортов.
Проверяющие следили за строгим соблюдением правил конспирации. Каждый член шпионской сети имел свою кличку и номер, данные центром. Обращаться по именам было категорически запрещено. Часто используемые слова переводились на специальный жаргон, так например, паспорт назывался "сапогом", человек, занимающийся подделкой паспортов - "сапожником", пистолет - "машинкой", а вражеские контрразвечики - "ищейками".
Контакты между агентами осуществлялись по строгим правилам. Они не могли навещать друг друга дома, ссылаться на псевдонимы, адреса и организационные подробности в письмах или по телефону. Письменные сообщения немедленно уничтожались, было запрещено вести дневники. Русские настаивали на строгом соблюдении правил; когда агенты встречались на явке, они в первую очередь должны были принять меры предосторожности на случай вторжения полиции.
Члены шпионской сети вряд ли были знакомы друг с другом. Согласно Кукриджу существовало правило, по которому, резидент А знал лично Б1, Б2 и Б3, работавших под его началом, но они, по крайней мере теоретически, не были знакомы. Б1 знал В1, В2 и В3, хотя, вероятно, встречался только с В1, который мог поддерживать связь с Г1 и так далее. Только А знал имена всех сотрудников различных групп, которые не были знакомы между собой.
Но где русская разведка набирала своих иностранных агентов?
Берзин мог рассчитывать только на один источник - местные компартии. Он даже представить себе не мог, что какой-либо зарубежный коммунист не захотел бы помочь советской разведке. Давление со стороны центра на максимальный набор сотрудников среди иностранных коммунистов со временем стало ещё сильнее.