— Думаю, что вы все рехнулись, — сказала она. — Сначала Кальв говорит о том, что многие приняли обычное ненастье за знамение…
— Не думаю, что это было обычное ненастье, — перебил ее Турир.
— Могу уверить тебя в том, что здесь лил дождь как из ведра.
— Неужели? — удивленно произнес Турир.
— А ты говоришь о каком-то знамении! Я скажу тебе вот что: я думаю, что Бьёрн Конюший ударил тебя топором по голове, а не по плечу, как сказал Кальв.
— Показать тебе след удара на плече?
— То, что у тебя остался след удара на плече, не значит, что он не ударил тебя по голове.
Турир рассмеялся.
— Думай, что хочешь! — сказал он.
Турир отправился на север, и Сигрид очень не хватало его. Они больше не говорили о его знамении, но он был в таком приподнятом настроении, в каком Сигрид не видела его со времени смерти Раннвейг.
Перед тем, как он уехал, она сказала ему, что он теперь не нуждается в серебряном молоточке, который она однажды дала ему. Она освободила его от обещания постоянно носить его при себе.
Но он улыбнулся и ответил, что она ошибается, думая, что он вернет ей молоточек обратно. Он говорил о нем с Энундом, и тот обещал выковать из него крест.
Сыновья Арни остались в Эгга надолго, хотя было ясно, что ни Финну и ни Торбергу это не нравится. Им не терпелось отправиться домой, хотя Арни предстояло остаться здесь надолго, как полагала Сигрид, перевязывая его раны.
Сигрид полюбила их всех, и к своему удивлению даже Финна. Он не стал более мягок в выражениях, но словесные перепалки между ним и Сигрид уже не были такими злобными. В конце концов оба они перестали воспринимать все это всерьез.
Однажды она спросила у него, почему он испытывал такую привязанность к королю Олаву. Ей хотелось побольше узнать о короле.
— Лучше него короля нет…
— Я уже слышала об этом, — перебила она его. — И я не согласна с тобой. Он отнял у меня мужа и двоих сыновей, а также сына моего брата.
— Разве тот муж, который теперь есть у тебя, недостаточно хорош для тебя? — вспылил он.
— Вот уж не думала, что ты беспокоишься о том, как я отношусь к Кальву! Ведь ты советовал королю убить его, когда он предлагал королю мир!
— Одно дело, если я поливаю его грязью… — Финн осекся. — Известно ли тебе, что подразумевал Кальв под миром? — спросил он.
— Думаю, что он подразумевал под этим именно мир, — сказала Сигрид. — Я была так зла на него, когда он отправлялся на восток, что готова была выцарапать ему глаза.
— Тогда я ему не поверил, — сказал Финн. — И даже сейчас я сомневаюсь в его намерениях.
— Ты просто не доверяешь людям. Вот также ты не мог поверить, что Эльвир был христианином.
— Он не был христианином!
— Он похоронен возле церкви в Мэрине по приказу короля Олава, — сказала Сигрид. — Если ты мне не веришь, спроси священника Энунда.
Некоторое время Финн молчал.
— Думаю, что Эльвир обманул короля, сказав, что он христианин, — наконец произнес он.
— Что он от этого выигрывал?
— Он рассчитывал на то, что король позволит тебе и твоим сыновьям сохранить его владения и собственность.
Немного помолчав, он добавил:
— Теперь я лучше понимаю, что заставило короля так горько раскаиваться в том, что он приказал убить Турира Эльвирссона.
— Он раскаивался?
— Он сохранил жизнь двум сторонникам короля Кнута, попавшим в его руки во время его бегства через Норвегию в Гардарики. И он сказал, что надеется, что это послужит выкупом за ту жизнь, которую он загубил. Он говорил и многое другое… — продолжал Финн, тогда как Сигрид молчала. — Он сам признавал, что нередко правил страной жестоко и своевольно.
— Легко раскаиваться задним числом, — сухо заметила Сигрид. И она поняла, что получила горький урок.
Вскоре после праздника Святого Варфоломея[14] наступили необычайно теплые для этого времени дни.
Сыновья Арни по-прежнему находились в Эгга, но Финну и Торбергу не сиделось на месте; Кальв дал им корабль, так что они могли отправиться на юг. Отношения между братьями были все еще прохладными, но несколько лучше, чем в первое время после сражения.
Однажды вечером Кальв вместе с несколькими работниками спустился к фьорду, чтобы устроить состязание на воде. Сигрид сидела на кухне, пряла и болтала с Арни Арнисоном, когда одна из служанок вбежала, запыхавшись, и закричала:
— Наступает конец мира! Близится Рагнарок, волк поедает солнце!
Сигрид выскочила во двор.
Там уже собралось много народу; они причитали, стонали, указывали куда-то. И точно, черное облако закрывало солнце, хотя небо было ясным.
Сигрид смертельно испугалась. Она принялась креститься, как и все остальные; потом побежала искать своих детей. Вернувшись, она держала на руках Сунниву, а Тронд стоял рядом с ней.
Многие упали на колени; одни бормотали молитвы, другие призывали святых, кое-кто называл имена старых богов.
И по мере того, как облако медленно закрывало солнечный диск, страх овладевал ею; ей казалось, что ее вот-вот задушит какое-то чудовище.
Она почувствовала некоторое облегчение, когда Кальв со своими работниками поднялся в усадьбу — словно это чем-то могло ей помочь.
Но тьма становилась все гуще и гуще.
Сигрид не осмеливалась больше оставаться во дворе. Она побежала в дом, держа на руках Сунниву и таща за собой Тронда, из кухни побежала в зал, потом обратно. Кальв остановил ее.
— Хуже смерти ничего нет, — сказал он. — И рано или поздно мы все умрем.
Его спокойствие передалось ей. Она остановилась и огляделась по сторонам, и на глаза ей попался священник Йон; Кальв тоже увидел его.
— Я хочу исповедоваться, — сказал он. — И мне кажется, что ты тоже должна сделать это.
«Разумеется, он прав», — подумала Сигрид. Она удивлялась только, почему ей самой не пришло это в голову. И она направилась вместе с ним к священнику.
— Пойдемте в церковь, — сказал священник Йон. — Желающих исповедоваться много.
Он тоже был странно спокоен. И в церковь за ним направилась целая толпа.
Через некоторое время Сигрид и Кальв вышли обратно. И когда они стояли у дверей церкви вместе с детьми, он положил ей на плечо руку и указал на юго-восток — и она посмотрела туда.
Тьма сгущалась, словно при страшном ненастьи. Солнечный свет угасал.
Суннива заплакала; она понимала, что что-то не так. Тронд побледнел, кусая себе губу.
Кальв глубоко вздохнул.
— Лучшей смерти и не придумаешь, — сказал он. — Мы исповедовались, Бог простит нас на своем суде.
«Он прав», — подумала опять Сигрид. Но даже его уверенность не могла победить в ней растерянность и страх перед неизвестным, встреча с которым ей предстояла. Она посмотрела на него.
Однажды она подумала, что он похож на большую ель; всегда один и тот же, зимой и летом, в тихую погоду и в шторм. Он принял крещение, сдержал свое обещание; и впоследствии у него не возникало сомнений в правильности учения. То, что говорили священники, он принимал беспрекословно. Она же была лиственным деревом, она менялась — с робкой весны до щедрого лета, с пламенеющей осени до промозглой зимы. Она могла принимать наставления священников или противиться им; ощущать близость Бога или думать, что он отвернулся от нее.
Становилось все темнее и темнее; затаив дыханье, она посматривала на солнечный диск. И она застонала, когда от солнца остался лишь узкий, тусклый серп, который в следующий миг исчез, а вместе с ним — небо и земля.
Стало так тихо, словно весь мир затаил дыханье, замолкли даже птицы.
И она услышала доносящийся со двора жалобный крик, которому тут же начали вторить крики в других дворах.
Перекрестившись, она опустилась на колени, прижав к себе Сунниву, и принялась бормотать «Отче наш».
Кальв и Тронд опустились на колени рядом с ней.
Но ничего не произошло. Открыв через некоторое время глаза, она повернулась к востоку, надеясь увидеть на небе Божий знак.
Но там ничего не было.
И снова стало светлеть. Солнечный диск становился все больше и больше, запели птицы. Жалобный крик во дворе затих; в голосах людей зазвучала надежда.
— Господь знает, что это было за знамение, — сказал Кальв, поднимаясь с колен. — Но все уже позади.
Не было конца удивлению по поводу того, что бы могла означать эта тьма на ясном небе; несколько месяцев люди только об этом и говорили.
Финн Арнисон сказал, что это Бог гневается на крестьян за то, что они убили короля Олава, крестившего страну. Тем самым он хотел положить конец разнотолкам.
Некоторые стали думать так же. Они вспомнили тьму во время битвы при Стиклестаде, и чем больше люди говорили об этом, тем больше они удивлялись случившемуся.
И о битве при Стиклестаде все вспоминали со страхом.
КАРТЫ НОРВЕГИИ XII-XIII вв.
Карта 1. Трёнделаг.
Карта 2. Север Норвегии.
— Не думаю, что это было обычное ненастье, — перебил ее Турир.
— Могу уверить тебя в том, что здесь лил дождь как из ведра.
— Неужели? — удивленно произнес Турир.
— А ты говоришь о каком-то знамении! Я скажу тебе вот что: я думаю, что Бьёрн Конюший ударил тебя топором по голове, а не по плечу, как сказал Кальв.
— Показать тебе след удара на плече?
— То, что у тебя остался след удара на плече, не значит, что он не ударил тебя по голове.
Турир рассмеялся.
— Думай, что хочешь! — сказал он.
Турир отправился на север, и Сигрид очень не хватало его. Они больше не говорили о его знамении, но он был в таком приподнятом настроении, в каком Сигрид не видела его со времени смерти Раннвейг.
Перед тем, как он уехал, она сказала ему, что он теперь не нуждается в серебряном молоточке, который она однажды дала ему. Она освободила его от обещания постоянно носить его при себе.
Но он улыбнулся и ответил, что она ошибается, думая, что он вернет ей молоточек обратно. Он говорил о нем с Энундом, и тот обещал выковать из него крест.
Сыновья Арни остались в Эгга надолго, хотя было ясно, что ни Финну и ни Торбергу это не нравится. Им не терпелось отправиться домой, хотя Арни предстояло остаться здесь надолго, как полагала Сигрид, перевязывая его раны.
Сигрид полюбила их всех, и к своему удивлению даже Финна. Он не стал более мягок в выражениях, но словесные перепалки между ним и Сигрид уже не были такими злобными. В конце концов оба они перестали воспринимать все это всерьез.
Однажды она спросила у него, почему он испытывал такую привязанность к королю Олаву. Ей хотелось побольше узнать о короле.
— Лучше него короля нет…
— Я уже слышала об этом, — перебила она его. — И я не согласна с тобой. Он отнял у меня мужа и двоих сыновей, а также сына моего брата.
— Разве тот муж, который теперь есть у тебя, недостаточно хорош для тебя? — вспылил он.
— Вот уж не думала, что ты беспокоишься о том, как я отношусь к Кальву! Ведь ты советовал королю убить его, когда он предлагал королю мир!
— Одно дело, если я поливаю его грязью… — Финн осекся. — Известно ли тебе, что подразумевал Кальв под миром? — спросил он.
— Думаю, что он подразумевал под этим именно мир, — сказала Сигрид. — Я была так зла на него, когда он отправлялся на восток, что готова была выцарапать ему глаза.
— Тогда я ему не поверил, — сказал Финн. — И даже сейчас я сомневаюсь в его намерениях.
— Ты просто не доверяешь людям. Вот также ты не мог поверить, что Эльвир был христианином.
— Он не был христианином!
— Он похоронен возле церкви в Мэрине по приказу короля Олава, — сказала Сигрид. — Если ты мне не веришь, спроси священника Энунда.
Некоторое время Финн молчал.
— Думаю, что Эльвир обманул короля, сказав, что он христианин, — наконец произнес он.
— Что он от этого выигрывал?
— Он рассчитывал на то, что король позволит тебе и твоим сыновьям сохранить его владения и собственность.
Немного помолчав, он добавил:
— Теперь я лучше понимаю, что заставило короля так горько раскаиваться в том, что он приказал убить Турира Эльвирссона.
— Он раскаивался?
— Он сохранил жизнь двум сторонникам короля Кнута, попавшим в его руки во время его бегства через Норвегию в Гардарики. И он сказал, что надеется, что это послужит выкупом за ту жизнь, которую он загубил. Он говорил и многое другое… — продолжал Финн, тогда как Сигрид молчала. — Он сам признавал, что нередко правил страной жестоко и своевольно.
— Легко раскаиваться задним числом, — сухо заметила Сигрид. И она поняла, что получила горький урок.
Вскоре после праздника Святого Варфоломея[14] наступили необычайно теплые для этого времени дни.
Сыновья Арни по-прежнему находились в Эгга, но Финну и Торбергу не сиделось на месте; Кальв дал им корабль, так что они могли отправиться на юг. Отношения между братьями были все еще прохладными, но несколько лучше, чем в первое время после сражения.
Однажды вечером Кальв вместе с несколькими работниками спустился к фьорду, чтобы устроить состязание на воде. Сигрид сидела на кухне, пряла и болтала с Арни Арнисоном, когда одна из служанок вбежала, запыхавшись, и закричала:
— Наступает конец мира! Близится Рагнарок, волк поедает солнце!
Сигрид выскочила во двор.
Там уже собралось много народу; они причитали, стонали, указывали куда-то. И точно, черное облако закрывало солнце, хотя небо было ясным.
Сигрид смертельно испугалась. Она принялась креститься, как и все остальные; потом побежала искать своих детей. Вернувшись, она держала на руках Сунниву, а Тронд стоял рядом с ней.
Многие упали на колени; одни бормотали молитвы, другие призывали святых, кое-кто называл имена старых богов.
И по мере того, как облако медленно закрывало солнечный диск, страх овладевал ею; ей казалось, что ее вот-вот задушит какое-то чудовище.
Она почувствовала некоторое облегчение, когда Кальв со своими работниками поднялся в усадьбу — словно это чем-то могло ей помочь.
Но тьма становилась все гуще и гуще.
Сигрид не осмеливалась больше оставаться во дворе. Она побежала в дом, держа на руках Сунниву и таща за собой Тронда, из кухни побежала в зал, потом обратно. Кальв остановил ее.
— Хуже смерти ничего нет, — сказал он. — И рано или поздно мы все умрем.
Его спокойствие передалось ей. Она остановилась и огляделась по сторонам, и на глаза ей попался священник Йон; Кальв тоже увидел его.
— Я хочу исповедоваться, — сказал он. — И мне кажется, что ты тоже должна сделать это.
«Разумеется, он прав», — подумала Сигрид. Она удивлялась только, почему ей самой не пришло это в голову. И она направилась вместе с ним к священнику.
— Пойдемте в церковь, — сказал священник Йон. — Желающих исповедоваться много.
Он тоже был странно спокоен. И в церковь за ним направилась целая толпа.
Через некоторое время Сигрид и Кальв вышли обратно. И когда они стояли у дверей церкви вместе с детьми, он положил ей на плечо руку и указал на юго-восток — и она посмотрела туда.
Тьма сгущалась, словно при страшном ненастьи. Солнечный свет угасал.
Суннива заплакала; она понимала, что что-то не так. Тронд побледнел, кусая себе губу.
Кальв глубоко вздохнул.
— Лучшей смерти и не придумаешь, — сказал он. — Мы исповедовались, Бог простит нас на своем суде.
«Он прав», — подумала опять Сигрид. Но даже его уверенность не могла победить в ней растерянность и страх перед неизвестным, встреча с которым ей предстояла. Она посмотрела на него.
Однажды она подумала, что он похож на большую ель; всегда один и тот же, зимой и летом, в тихую погоду и в шторм. Он принял крещение, сдержал свое обещание; и впоследствии у него не возникало сомнений в правильности учения. То, что говорили священники, он принимал беспрекословно. Она же была лиственным деревом, она менялась — с робкой весны до щедрого лета, с пламенеющей осени до промозглой зимы. Она могла принимать наставления священников или противиться им; ощущать близость Бога или думать, что он отвернулся от нее.
Становилось все темнее и темнее; затаив дыханье, она посматривала на солнечный диск. И она застонала, когда от солнца остался лишь узкий, тусклый серп, который в следующий миг исчез, а вместе с ним — небо и земля.
Стало так тихо, словно весь мир затаил дыханье, замолкли даже птицы.
И она услышала доносящийся со двора жалобный крик, которому тут же начали вторить крики в других дворах.
Перекрестившись, она опустилась на колени, прижав к себе Сунниву, и принялась бормотать «Отче наш».
Кальв и Тронд опустились на колени рядом с ней.
Но ничего не произошло. Открыв через некоторое время глаза, она повернулась к востоку, надеясь увидеть на небе Божий знак.
Но там ничего не было.
И снова стало светлеть. Солнечный диск становился все больше и больше, запели птицы. Жалобный крик во дворе затих; в голосах людей зазвучала надежда.
— Господь знает, что это было за знамение, — сказал Кальв, поднимаясь с колен. — Но все уже позади.
Не было конца удивлению по поводу того, что бы могла означать эта тьма на ясном небе; несколько месяцев люди только об этом и говорили.
Финн Арнисон сказал, что это Бог гневается на крестьян за то, что они убили короля Олава, крестившего страну. Тем самым он хотел положить конец разнотолкам.
Некоторые стали думать так же. Они вспомнили тьму во время битвы при Стиклестаде, и чем больше люди говорили об этом, тем больше они удивлялись случившемуся.
И о битве при Стиклестаде все вспоминали со страхом.
КАРТЫ НОРВЕГИИ XII-XIII вв.
Карта 1. Трёнделаг.
Карта 2. Север Норвегии.