Недели шли. Зерно уже сложили дома. Люди заготавливали листья на корм скоту, косили сорную траву, несмотря на приближение равноденствия.
   Из-за урожая люди стали иначе относиться к Кальву; они считали, что он переменился к лучшему и оказался не таким уж плохим человеком; вокруг него можно сплотиться. Страх перед прежними богами постепенно уходил, когда всем стало ясно, что сил у них недостаточно для насылания нового неурожайного года.
   Случилось так, что нищие и бродяги стали ходить в Эгга, даже если их к тому не принуждал голод. И они рассказывали, что с ними обращаются так же хорошо, как и во времена Эльвира, и что ни Сигрид, ни Кальв не выгоняют их за то, что они думали о короле, или рассказывали, что говорят о нем другие.
   Люди, которых Кальв приглашал к себе, также не имели ничего против него. Он был строг, но справедлив. Может быть, не так щедр, как Эльвир, но его нельзя было назвать жадным. А еда в его доме была хороша.
   Именно в это время в Эгга объявился Турир Собака с сыном Сигурдом.
   Он был хорошо принят Кальвом, и подарки, привезенные им с собой, были очень богаты.
   В зале Эгга было людно весь первый вечер. Послали в Гьёвран за Финном, и пир продолжался далеко за полночь: пили мед, пиво, разговаривали и смеялись.
   Сигрид держалась в тени и рано улеглась в постель. Она приняла близко к сердцу известие о смерти Хильды Ингесдаттер в Бьяркее несколько лет тому назад. И она стала еще тише вести себя, когда мужчины подняли чашу во здравие короля. Она не смела взглянуть на сыновей. А те сидели так, будто ничего не слышали.
   Турир сын Эльвира после разговора с матерью снова стал самим собой. Он хорошо относился к Кальву и Сигрид, даже если он и хотел отомстить своему крестному отцу. Он и Сигурд Турирссон стали хорошими друзьями, они сидели на скамье рядом, смеялись и толкали друг друга локтями.
   А Грьетгард оставался по-прежнему замкнутым, хотя упрямства в нем стало меньше. Если и раньше он был менее общителен, чем младший брат, то сейчас вообще ушел в себя. Он больше времени проводил в обществе Гутторма и одного из его сыновей, Харальда. Его также постоянно можно было встретить с Хьяртаном Торкельссоном.
   Ибо Хьяртан тоже вернулся в Эгга, но узнать его было трудно. Сигрид, увидев его первый раз, подумала, что он теперь добьется настоящего успеха, рассказывая новым слушателям свои старые небылицы. Но он вел себя так тихо и незаметно, что люди почти не чувствовали его присутствия. И Сигрид поняла, что его удерживала от общения с людьми короля верность Грьетгарду.
   Сигрид хотела, чтобы Грьетгард поделился с ней всем, что его гложет. Она догадывалась, сколь тяжело он переживает все эти события. Он потерял не только отца, у него отняли право на усадьбу, и сейчас он ждет появления на свет сына Кальва, нового наследника Эгга. Сигрид знала, что он, даже взяв богатую жену, никогда не будет чувствовать себя в новой усадьбе так, как чувствовал себя в Эгга.
   Но когда она пыталась поговорить с ним, то видела в его глазах холодность и настороженность.
 
   В эти дни Сигрид избегала встреч с братом. Лицо его казалось ей чужим и жестоким, и, когда он улыбался, глаза оставались холодными.
   Она вспомнила, в каком была отчаянии, когда между Туриром и Эльвиром произошла размолвка. А сейчас чувствовала, что именно благодаря их вражде на брате в какой-то степени лежит ответственность за смерть Эльвира.
   То, что он приехал в Эгга и подружился с Кальвом, не упоминая имени Эльвира, только еще больше раздражало ее.
   Он заметил, что она избегает его, и однажды остановил ее, когда она шла по двору.
   — Почему ты не хочешь поговорить со мной? — спросил он.
   — Я разговариваю с тобой каждый день.
   — Я имею в виду не это. Почему ты не хочешь поговорить со мной с глазу на глаз?
   — Здесь не так легко остаться с глазу на глаз.
   — Раньше для тебя это было легко. Ты забыла, как мы однажды сидели на бревнах и беседовали?
   Она взглянула на фьорд; ей показалось, что она почувствовала запах смолы и услышала далекий шум деревьев на горном склоне.
   Турир потерял тогда любимого человека, и она делала все, чтобы помочь ему.
   Она взглянула на него, и он улыбнулся ей. На этот раз улыбка осветила и его глаза, что удивительно, это не шло к его жестокому лицу.
   Немного позднее они бок о бок поднялись в гору. Здесь к востоку от тропинки стояли огромные могильные курганы. Он спросил, кто покоится в них, и она рассказала, как могла.
   На этот раз бревен, на которые можно было бы присесть, не оказалось, но он снял с себя плащ и расстелил его на земле.
   Когда они были вместе здесь в последний раз, была весна, чирикали и пели птицы в кронах деревьев и кустах. Сейчас же все перелетные птицы улетели на юг, небо стало высоким, а воздух был холодным и прозрачным.
   Она бросила на него взгляд и поинтересовалась, о чем он хотел поговорить.
   Он поднял руки к вырезу своей туники. И она уже за мгновение до того, как он показал ей это, догадалась, что это такое.
   — Я дал обет, что всегда буду носить его на себе, — сказал он, и она увидела молот Тора в его загорелой, мозолистой руке.
   — Разве ты не знаешь, что ношение такого амулета карается смертью! — в ее голосе звучал откровенный страх.
   Он пожал плечами и снова спрятал амулет под одежду.
   — Я сейчас отдал свою жизнь в твои руки, — только и сказал он.
   Ее охватило чувство радостного удивления оттого, что он гордился ею сейчас, когда многие отвернулись от нее.
   «Родовая связь крепче любой другой», — сказал он в тот раз при расставании. И она начала осознавать, как много это для него значило. Показав ей молот, который она подарила ему тогда, он дал понять ей не только, что он гордится ею, но и что она может гордиться им.
   Постепенно, пока она внимательно рассматривала его лицо, словно исчезли те годы, которые разделяли их, растворились, как утренний туман над лесным озером. Сейчас она его узнала. Поискала его руку и нашла ее.
   — Я знаю, что ты скучаешь по Эльвиру, Сигрид, — тихо произнес он.
   Ее рассказ полился, подобно водопаду, единым потоком и сначала был почти непонятен. Он смотрел на фьорд, и все крепче сжимал ее руку.
   Прошел довольно большой промежуток времени, прежде чем он смог что-нибудь сказать. И когда наконец повернулся к ней, то утешить ее не мог.
   — Время излечит тебя, — только и промолвил он.
   Она была разочарована: ведь она надеялась, что брат сделает все, чтобы облегчить ее страдания.
   — Если время лекарь, то странно, почему ты не женился снова.
   — Мне и так хорошо, — ответил он. — Да и не хочу, чтобы Сигурд делил с кем-нибудь наследство.
   — Я слышала, что у тебя есть наложница…
   — Она не может иметь детей. Об этом я знал до того, как привез ее к себе.
   — Легко сказать, что меня излечит время, — с горечью сказала Сигрид. — Ты не можешь предложить мне что-нибудь получше?
   — Другого не дано, Сигрид.
   — Во всяком случае, тебе никто не докучает в твоей скорби, тебя не заставляли жениться снова. И ты мужчина. У тебя все по-иному. Ты привык сам распоряжаться собой. А мной всегда руководили другие: сначала ты, а потом Эльвир. Когда Эльвир умер, я не знала, что мне делать или к кому обратиться. Я подумала было воспротивиться воле короля или как-нибудь послать тебе весть. Я и сейчас не знаю, что хорошо, а что плохо.
   — Я думаю, что ты поступила наилучшим образом. Кальв показался мне разумным человеком. Он, я уверен, поможет тебе.
   — Он друг короля, Турир. Ты должен понять, что существует много проблем, о которых я не могу с ним разговаривать.
   — О чем?
   — Ты и сам человек конунга…
   — Только до той поры, пока меня это устраивает.
   Она внимательно посмотрела на него. Потом задумалась.
   — Ты не крещен, Турир, если носишь на себе молот Тора?
   — Все мы крещены, — усмехнулся он. — Но не спрашивай меня, во что я верю.
   — Ты не веришь в Христа?
   — Для того, чтобы я принял новое учение, необходимо больше, чем повеление короля. Как-то я сказал священнику Энунду, что поверю его Богу, если Тот покажет мне сначала, на что Он способен. Он должен дать мне знамение, которое я мог бы принять и следовать ему. Но я его до сих пор не получил.
   — У тебя появлялось желание получить знамение? — В его голосе было что-то такое, что вынудило ее задать этот вопрос.
   Он удивленно посмотрел на нее.
   — Может быть, — промолвил он. — Иногда такое желание возникало, надо ведь мне иметь какую-нибудь опору. — Тут он тряхнул головой: — Ты задаешь слишком много вопросов, Сигрид. Зачем мне Бог, который желает распоряжаться моей жизнью? Если человек совершил что-либо в этом мире, то пусть гордится собой сам; бесполезно ждать до смерти, что за тебя все сделает Бог…
   — Я пытаюсь быть христианкой, но ничего из этого пока не получается, — промолвила Сигрид.
   — Сообщи мне, когда у тебя будет такое знамение, — сухо произнес Турир.
   — Если я откажусь от этих попыток, то это будет предательством по отношению к Эльвиру, — продолжала она. — Я уже и так его предала.
   — Да? — он бросил на нее мгновенный взгляд.
   — А не преступно ли было выйти замуж за Кальва и жить с ним здесь, в Эгга? Со дня гибели Эльвира не прошло и двух месяцев, как я выскочила замуж, да еще за одного из приближенных короля.
   — Тебя принудили к этому.
   — Может, я и не хотела бы этого, но мысль об усадьбе и достоинстве не оставляла меня. И я Кальва не только терплю, Турир.
   — Это хорошо. Ты замужем за настоящим мужчиной.
   — В начале я об этом почти не думала. Но в последнее время мне кажется, что со мной происходит что-то скверное. Я очень любила Эльвира и скорбела о нем. А сейчас я почти не испытываю неприязни к Кальву. И как только подумаю об этом, мне становится страшно. Боюсь, что Эльвир придет и накажет меня, предательницу.
   — Несколько раз мне на память приходила Сигрун, которая заснула на руках Хельги, когда тот вышел к ней из своей могилы. Скорбь ее была столь велика, что привела ее к смерти из-за того, что он уже больше не возвращался. И я ни разу не осмелилась побывать на могиле Эльвира. Если бы я отказалась снова выйти замуж, то, может быть, мы бы встретились с Эльвиром в новой жизни, как это случилось с этими героями.
   — Ты, кажется, говорила, что крестилась…
   Она сразу не ответила.
   — Я пытаюсь быть христианкой, — услышал он в ответ спустя некоторое время. — Но не так-то легко забыть все старое, когда столь болезненно воспринимаешь новое.
   — Так думаю и я, — сказал Турир. Он внезапно расхохотался: — Пусть Энунд верит сколько хочет, что мне будет знамение, когда пожелает его Бог. Он может просить этого до посинения.
   Сигрид промолчала. Она сидела, обхватив колени руками, и смотрела через фьорд на Мэрин. Он успокоился и положил руку на ее плечи.
   — Не думаю, что ты должна бояться Эльвира. Во многих отношениях он был своеобразен, но глуп не был. Ему и в голову не пришло бы, что ты проведешь остаток жизни вдовой и еще меньше он, христианин, оправдал бы твою попытку покончить с собой. Он никогда не желал ничего, кроме твоей заботы о самой себе и о детях и наверняка не хотел никого, кроме тебя, видеть хозяйкой усадьбы. И с твоей стороны, Сигрид, было бы глупостью не принять богатства и судьбу, предложенные королем. Действительно, тебе не легко оттого, что ты вышла снова замуж быстрее, чем хотела, но ты не должна страдать из-за Эльвира. Если бы ты взяла в супруги убийцу Эльвира, я бы понял твой страх перед погибшим мужем. Но даже в этом случае ты будешь не первой, сыгравшей свадьбу с убийцей своего мужа. Вместо того, чтобы истязать себя, ты должна быть счастлива от того, что получила такого мужа, как Кальв.
   — Да… — она растянула это, и в голосе послышалось сомнение.
   — Ты что-нибудь имеешь против него?
   — Я тебе рассказала, как он изуродовал ормана Бьёрна.
   — С тем, что Кальв выполняет свой долг лендмана, ты должна примириться. Тебе не стоит убегать в лес каждый раз, когда он наказывает вора! Что будет здесь, в округе, если он откажется поступать таким образом? Я никогда не замечал, чтобы и Эльвир не наказывал воров.
   — Эльвир дал бы орману возможность защищаться в суде. А вдруг он не крал исчезнувших вещей, может, их взяла с собой Тора и другие, когда уезжали отсюда? Разумно, когда человек имеет право казнить вора, которого застали на месте преступления, но в данном случае все обстояло по-другому.
   — Этот человек крал?
   — Да.
   — Почему ты должна защищать его? Если это все, в чем ты обвиняешь Кальва, тебе следует говорить об этом с другими людьми, а не со мной.
   — Неужели ты не понимаешь! — вырвалось у Сигрид. — Кальв друг короля, и я не знаю, могу ли я гордиться им.
   — Думаю, что можешь, — произнес Турир.
   — Как я ему расскажу, что ненавижу конунга и жажду мести?
   — Он не глуп и может об этом догадываться. Но ты права, разговоров на эту тему между вами лучше не вести.
   Он помолчал немного.
   — Почему тебе хочется втянуть в это Кальва? Я сомневаюсь, что твои сыновья позволят отцу лежать неотмщенным, да и Гутторм Харальдссон едва ли столь быстро забудет Эльвира. И сейчас, когда я сам знаю, как он умер, я припомню королю, что он не дал моим племянникам виры и не восстановил их в правах, требовать чего они имеют полное право… — Понимаю, тебе тяжело, — продолжал он, когда Сигрид не ответила. — Но я не могу предложить волшебной помощи. Или ты желала бы выпить напиток забвения, если я его достану для тебя?
   — Нет, — ответила она с ужасом. Забыть Эльвира и все, что они пережили вместе, было самым последним, чего она могла бы пожелать.
   — Тогда надейся на помощь времени и встречай каждый день с той силой, которая заложена в тебе.
   Он поднялся, она последовала его примеру, и они направились обратно в Эгга.
   Он знает, о чем говорит, думала Сигрид, и он наверняка прав. Но это так трудно.
 
   Церковь в Эгга построили к началу зимы. И освятить ее приехал епископ Гримкелль, который этой осенью совершал поездки по Тренделаг.
   Сигрид попросила, чтобы церковь освятили в честь святого Иоанна. И когда епископ согласился, она передала церкви образ святого, который Эльвир привез из Миклагарда.
   И теперь Иоанн Эльвира смотрел красивыми грустными глазами вниз на прихожан, в то время как в новой церкви на коленях, освещенные факелами стояли прихожане, а священнослужители пели псалмы. Диакон махал кадилом с благовониями, но запах смолы от новых стен был столь сильным, что его ничем невозможно было перебить.
   Дверь старого храма расширили; расстояние между хорами и нефом было таким широким, что прихожане могли идти по нему вокруг алтаря. Над проходом висело распятие, вырезанное одним художником из Огндала. И Сигрид не могла не думать, что этот человек одержал победу над деревом.
   Это был тот же самый художник, который украсил резьбой сидение епископа. Он также вырезал почетные сидения для Сигрид и Кальва, чтобы хозяева Эгга не опускались на колени на голую землю, как остальные прихожане. Они могли сидеть во время богослужения или становиться на колени на подушки.
   Епископ прочел проповедь о святом Иоанне, который мог понимать и толковать многое из учения Христа, за что тот и чтил его столь высоко. После проповеди была конфирмация.
   На освещение церкви в Эгга приехал и священник Освальд. Был и еще один священнослужитель, которого Сигрид не знала. Грьетгард сказал, что он из Мэрина.
   После конфирмации вперед выступил Освальд и обратился к прихожанам.
   Он слышал, что в округе едят лошадиное мясо, а ему, как он заявил, нет необходимости напоминать, какое наказание следует от короля за такой грех. Но может, люди не знают, какие вечные муки ждут того, кто ест мясо лошадей или собак, или кошек, кто ест сырое мясо, или мясо во время постов.
   Глаза присутствовавших в церкви все более расширялись, когда он подробнейшим образом описывал страдания и муки грешников в аду.
   Сигрид показалось неуместным его выступление на освящении церкви, особенно храма святого Иоанна. И она посмотрела наверх в грустные, мягкие глаза святого образа.
   «Любите друг друга», — говорил он.
   Энунд также упоминал эти заветы, он тоже говорил об аде и сурово осуждал прихожан. Но его проповеди не были похожи на эту.
   В глазах Освальда вспыхивало некое злорадство, когда он рассказывал о муках осужденных, казалось, он надеялся на то, что спасенные от грехов должны радоваться, наблюдая за страданиями грешников.
   По окончании службы Сигрид спросила отца Йона, действительно ли все происходит таким образом.
   — Многое из того, о чем он говорил, верно, — ответил тот. — Но я бы не стал проповедовать в такой манере. Ибо, даже если мы знаем, что осужденные в аду принимают мучения, то такие подробности нам неизвестны.
   Сигрид не ожидала столь ясного ответа и начала верить, что священник Йон понимает все это глубже, чем она себе представляла. Но когда она увидела, как он моргает глазами и смотрит на Освальда и епископа, почти прося простить его, она подумала, что его ответ мог быть совершенно случайным.
   Она решила поговорить с епископом Гримкеллем, но тот очень спешил: в тот же день он должен был быть в Мэрине и временем не располагал.
 
   Вечером их пригласил к себе в гости Финн Харальдссон. Время пребывания Турира Собаки в Трёнделаге подходило к концу, и он хотел устроить в его честь пир перед отъездом Турира на север.
   Сигрид еще не привыкла видеть Финна на почетном месте хозяина в Гьёвране, но он сидел на нем столь естественно, словно был рожден для этого. Она удивлялась тому, как мало интересовалась действиями Блотульфа, не могла себе представить, что именно с его легкой руки состоялся тот зимний пир. А Блотульф во время трапезы сидел молча.
   Впервые после смерти Эльвира Сигрид была приглашена в гости вместе с людьми со всей округи. И она поехала, несмотря на то, что уже передвигалась с трудом.
   Большинство женщин любезно приветствовали ее, некоторые выглядели смущенными. Многие говорили, что с удовольствием приедут в Эгга, когда начнутся роды.
   Сигрид благодарила их, но у нее появилось сомнение: почему они столь настойчивы. Надеются, что она во время схваток назовет имя отца ребенка.
   Но ей все же было приятно сидеть вместе с женщинами и участвовать в их разговорах.
   Ингерид приложила все силы, чтобы вечер удался; видимо, хотела показать всем в округе, на что способна. И все прошло хорошо; женщины на скамье признательно кивали головами.
   За мужским столом разговор шел о боях коней. Особо говорили об одном коне в усадьбе Хельгейд; ни один конь еще не победил его. Но бонд из Хомнеса считал, что у него есть молодой жеребец, который может померяться силами с любой другой лошадью, когда немного подрастет.
   Хозяину жеребца из Хельгейда, это не понравилось. Он заявил, что, если жеребец Хомнеса на что-либо пригоден, то его следует выставить на бой уже сейчас. Он мало верит в лошадей, которыми хвастаются владельцы.
   Бонд из Хомнеса ответил, что его жеребец пока еще слишком молод.
   — Я так понимаю, что у тебя не хватает смелости выставлять свою лошадь, — презрительно рассмеялся второй, поднялся и подошел к своему противнику поближе. — Ты хочешь дождаться, когда моя лошадь постареет и ослабеет!
   Бонд из Хомнеса тоже поднялся и двинулся ему навстречу, в голосах зазвучало раздражение.
   Никто не заметил, кто из них первым выхватил меч, но тут же по приказанию Кальва несколько мужчин схватили щиты, стоявшие у стены, и с их помощью развели драчунов друг от друга.
   — Я вовсе не желаю видеть, как бьются жеребцы, — сухо произнес Кальв, когда эти двое предстали перед ним, свирепо уставившись друг на друга.
   — Когда твой жеребец будет готов к бою? — спросил он у крестьянина из Хомнеса.
   — К следующему лету, — ответил тот. — Тогда он превратит жеребца Хельгейда в мясо для колбасы!
   Хельгейда передернуло.
   — Мяском из моей лошади ты при случае подавишься, не согрешив, в страстную пятницу!
   Договорились, что бой будет проведен в середине лета, и двое задир разошлись по своим местам.
   На пире присутствовал человек, недавно приехавший из Каупанга, и его стали расспрашивать о новостях.
   Король совершает летом поездку по Внешнему Тренделагу, сообщил он. Он добился, что проекты законов, внесенные им, утвердил тинг. А сейчас его корабли находятся у причала в Оркдале. Он с людьми перешел через горы, пожелав обратить в христианство людей, живущих в Оппланде, и попировать в той округе.
   — Пусть удача сопутствует ему там, так же, как и повсюду! — произнес один из людей конунга.
   За столом почувствовалось движение. Блотульф встал со своего места и направился к выходу.
   — Я на этом пиру лишний, — сказал он. — Ты сейчас хозяин в Гьёвране и можешь поступать, как тебе захочется, — промолвил он, обращаясь к Финну, который попытался остановить его. — Но ты не сможешь меня заставить выпивать с твоими друзьями.
   Гюда тоже поднялась и пошла вместе с Блотульфом, а люди в зале переглянулись.
   — Турир, — воскликнул Финн громко. — Ты побывал далеко на севере, расскажи нам о Бьярмланде…
   И Турир приступил к рассказу.
 
 
   В доме стояла тишина, слышно было лишь дыхание людей, находившихся здесь. Да время от времени только что родившийся мальчик на руках у Сигрид издавал чавкающие звуки.
   Рагнхильд села на другую кровать. Легко обняла себя руками. Она устала. Время от времени ее голова падала на грудь, но она тут же выпрямлялась. Она не должна спать. Для матери и дитя может оказаться опасным, если никто не поможет им в эти первые часы после рождения ребенка.
   У Сигрид, как и всегда, роды были легкие, но женщины все же находились около нее всю ночь.
   Некоторые из них почувствовали, что теряют напрасно время, ибо не смогли добиться, чтобы Сигрид назвала иное имя, кроме имени Эльвира. Когда они сказали, что роды пройдут легче, если она назовет имя настоящего отца, она только посмеялась над ними.
   И когда они увидели мальчика, исчезло всякое сомнение.
   — Какая сейчас погода? — спросила Сигрид, приподнявшись на локте.
   Рагнхильда подбежала к ней. Она была уверена, что Сигрид спит.
   — Идет снег.
   Сигрид со вздохом легла обратно.
   — Идет снег… — Она знала, как снежинки крутятся на улице в темноте раннего утра и опускаются, невидимые для всех, на замерзшую землю двора.
   И когда открывается дверь и свет от очага проникает через это отверстие, они блестят в этой желто-красной освещенной полосе, крутятся вокруг того, кто вышел наружу, тают на его лице и руках. Шел снег, в этом был покой.
   И когда она взглянула на сына Эльвира, спокойно лежавшего в ее объятиях, хотя у него не было отца и он окажется в руках окружающих его людей, она наконец осознала, что поступила правильно, выйдя замуж за Кальва Арнисона.
   Она дала мальчику отчима, который защитит его и окажет помощь на жизненном пути. Она дала ему спокойствие и богатство на долгие времена.
   Мысли ее кружились и исчезали, словно снежинки на улице и, подобно их холодному прикосновению, облегчали ее сомнения и боль. Сейчас она поняла, что часто, сама того не осознавая, боролась за эту маленькую жизнь, за ее сохранение, за то, чтобы она появилась на свет.
   Прошедший год со всей своей скорбью, смертями казался ей уже не таким горьким.
   Она не понимала, почему это произошло; размышлять над этим ей больше не хотелось…
   Взглянув на Рагнхильд, Сигрид улыбнулась. Та спала, прислонившись к столбику кровати и свесив голову.
   Сигрид села на кровать. Спать ей больше было нельзя, кто-нибудь должен бодрствовать в комнате и следить за тем, чтобы тролли и духи не нанесли малышу вреда или не подменили его.
   Правда, Йон, крестя ребенка, сказал, что теперь она может быть уверена, от колдовства дитя защищено. Но Сигрид не очень верила, что крещение явится прочной защитой ребенка. Тролли тоже могущественны, а вдруг ангел, которому священник поручил охранять его, на минуту отвлечется…
   Особый страх в ней порождало то, что шло самое опасное время года, время тьмы перед весенним солнцестоянием. Она будет рада, когда оно кончится и будут приближаться светлые дни.
   Мальчика назвали Трондом. И Кальв держал младенца на руках, пока священник кропил его водой.
   Сначала Сигрид хотела дать ему имя Эльвир, но Кальв воспротивился этому. Когда она спросила почему, он сказал в ответ, что предпочитает другое.
   Так появилось имя, выбранное Эльвиром для мальчика, которого они потеряли.
   Рагнхильд медленно сползала вниз по стойке кровати. Она быстро проснулась от того, что чуть не упала и тут же пришла в себя, устыдившись того, что заснула.
   На улице шумели люди. Сигрид показалось, что она слышит голос Гутторма.
   — Он, видимо, еще не уехал, — сказала Рагнхильд. — Еще только начало рассветать. Он намеревался отправиться в Бейтстадт с сообщением для Торы верхом на лошади, но в такую погоду ему лучше пойти на лыжах.
   — Кто просил его поехать туда?
   — Никто. Сам решил отправиться, поговорить с ней и навсегда покончить со всеми ее сомнениями о том, что Эльвир не отец мальчика. Кальв не воспротивился этому.
   — Да, люди, по правде говоря, поспешили подумать обо мне самое плохое.
   — А что ты могла ожидать? Конунг задержал тебя в Мэрине, а других женщин отослал, а потом увез тебя с собой в Каупанг. Потом ты возвратилась женой Кальва Арнисона, которому король пожаловал звание лендмана и огромные владения. И тут появилась ты, беременная… Что бы ты сама подумала, если все это случилось с кем-нибудь другим?