Страница:
Лиз опасалась этого заседания, на которое Конрад собрал всех заведующих отделами, чтобы сообщить им некоторые истины для внутреннего пользования на телевидении девяностых. Все они пришли в компанию из коммерческого телевидения или с Би-би-си, где было принято относиться к общественной пользе с большим или меньшим уважением. Все, кроме Конрада, который вышел из джунглей американских телесиндикатов, где чиновники бросались из окон своих небоскребов, когда рейтинг возглавляемых ими компаний падал, и где борьба за каждого телезрителя велась не на жизнь, а на смерть. И путь к выживанию был только один: играть на низменных инстинктах.
– Так вот, леди и джентльмены, до сих пор в благопристойном мире субсидируемого правительством британского телевидения было два вида программ: достойные программы и программы, пользующиеся популярностью. Я хотел бы с предельной ясностью довести до вашего сознания, что в будущем останется только один вид программ, и я надеюсь, что мне нет нужды объяснять вам, сообразительным ребятам, какой именно. В будущем даже ваши художественные изыски должны будут собирать аудиторию, иначе можете с ними проститься.
Лиз записала себе напоминание проверить состав исполнителей нового сериала по Агате Кристи на «Метро ТВ». Если дать ему волю, постановщик скорее всего возьмет на главную роль даму из Королевского шекспировского театра, тогда как сопродюсеры хотели бы видеть в этой роли Джоан Коллинз. Лиз должна изловчиться и угодить обеим сторонам, чтобы актриса была одновременно и подходящей, и знаменитой.
Подняв голову от блокнота, Лиз встретилась глазами с Сэмом Пауэлом, сменившим ее на должности заведующего отделом постановок, взгляд которого говорил: «И ты собираешься остаться на своем месте и проглотить все это?». Дискутировать с ним здесь не было никакого смысла, это только разозлило бы Конрада и ничего не дало. Она будет спорить с ним по конкретным проектам.
– Дальше. Для меня не секрет, что вы, ученые ребята с университетскими степенями, считаете мурой то, что я поставил в Штатах. Но это была успешнаямура. Как кто-то сказал, еще никто не разорился от недооценки вкуса публики.
Лиз оглядела присутствующих. Негодование на лицах было почти комичным. Интересно, а каким, по их мнению, должен быть Конрад? Со всеми соглашающимся робким человечком, который в самое выгодное время запускал бы Вагнера?
– Поэтому, как бы неприятно это ни было для вас, – Конрад встал, чтобы придать больший вес своим словам, – думайте об аудитории, думайте о хорошем рейтинге. Если программа соберет меньше пяти миллионов зрителей, за будьте о ней.
Лиз начинала понимать, что тоска по детям, похоже, не единственный минус ее работы. Уровнем выше Конрад будет гнаться за рейтингом и прибылью. Уровнем ниже создатели программ будут сражаться за высокие стандарты и качество. А посредине будет она, Лиз Уорд, самая влиятельная женщина на телевидении. Ветчина в сандвиче.
– Моя подруга Лиз Уорд, новый босс «Метро ТВ», считает, что мы в «Фемине» вешаем читателям лапшу на уши и что Иметь Все – это миф, выдумка, опасная ложь.
Все присутствовавшие за редакционным столом «Фемины» повернулись к Мел с ужасом и недоверием на лицах, словно она только что заявила, что многократный оргазм невозможен и что мужчины обожают домашнее хозяйство.
Весь персонал редакции «Фемины» собрался за столом на одно из нескончаемых заседаний, которые Оливия считала жизненно важными, чтобы журнал не отрывался от текущих проблем. На них должны были являться все, начиная от управляющего директора и кончая телефонистками. Про себя Мел считала их пустой тратой времени, но она никогда не осмелилась бы сказать это Оливии.
– Значит, ваша подруга считает, что «Фемина» вводит в заблуждение своих читательниц? – Голос Оливии был высок и резок, словно она почуяла дворцовый переворот. Пусть Мел редактор, но Оливия все еще издатель журнала, и она хотела, чтобы все присутствующие знали это. – И вы согласны с ней?
Так что же именно она думает? Мел окинула взглядом вставленные в рамки обложки «Фемины», покрывавшие каждый дюйм стен зала, обложки, первые из которых датировались ранними восьмидесятыми, когда Оливия основала журнал.
«Фемина» была первым журналом для нахальных, самоуверенных молодых женщин, у которых карьера была настолько же существенным атрибутом, как квартира в стиле студии или собственная кредитная карточка «Виза». Женщина не спускает глаз с добычи, кричала «Фемина».
Берегитесь, мужчины, – предупреждал ее первый же номер, – нас теперь не остановить!
Со всех сторон на Мел с улыбкой глядели молодые женщины в красных жакетах и строгих костюмах, гордо размахивавшие новейшим оружием в войне полов – портфелем высокопоставленного служащего. И «Фемина» стала их библией, вдохновлявшей на штурм мужских бастионов, что так долго преграждали им путь к власти. И, естественно, «Фемина» считала само собой разумеющимся, что для новой женщины ничего невозможного нет. Она может Иметь Все: работу и семью, успех и счастье. Но что станет лозунгом журнала на девяностые годы? Что в конце концов женщина не может иметь все? Что ей, возможно, придется выбирать? Эта мысль была нелепой. Лиз была глубоко, абсолютно не права.
Мел знала, что все ждут ее ответа.
– Разумеется, я не согласна с ней. Если бы она была права, это означало бы, что вся наша борьба была напрасной.
– Я рада слышать это, – Оливия в упор посмотрела на Мел. – На мгновение мне показалось, что вы, возможно, утратили веру.
Мел обозлилась на Оливию. Конечно, она не теряла веры. Вчерашняя атака Лиз глубоко затронула ее чувства. Она была задета даже больше, чем могла сама себе в этом признаться. «Фемина» была ее жизнью. Она принимала ее полностью, она жила по ее принципам. Черт возьми, она даже верила печатавшимся там гороскопам! А это не просто, если ты знаешь составляющую их толстую старую даму.
– Прекрасно, – Оливия улыбнулась деланной улыбкой своей по-прежнему верной последовательнице, – двигаемся дальше.
– Прежде, чем мы двинемся дальше, – раздался голос с другого конца стола, – нужно, мне кажется, задержаться на этом вопросе еще немного. Я хочу сказать, что, с моей точки зрения; точки зрения просто мужчины, подруга Мел права.
Мел вытянула шею, чтобы увидеть, кто это осмелился бросить вызов оракулу. По голосу она не могла его узнать. В стене плеч и локтей она разглядела нового автора, который только что начал работать у них сдельно. Она припомнила, что его зовут Гарт какой-то.
Ему было лет 25, у него были густые блестящие каштановые волосы, собранные сзади в «конский хвост», насмешливые карие глаза и гладкая кожа цвета бисквита, глубоким соблазнительным клином выглядывавшая из расстегнутого ворота его белой льняной рубашки. Мел поймала себя на мысли, что ей интересно проверить, весь ли он этого аппетитного цвета. К сожалению, если он и дальше будет вести себя так, то не пробудет в редакции достаточно долго, чтобы она успела выяснить это. Мел знала Оливию. Малейший намек не нелояльность, и ты получишь коленной под зад.
Она попыталась поймать его взгляд и дать ему понять, что он совершает своего рода публичное самосожжение, но он глядел не на нее. Он спокойно глядел на Оливию.
– Я хочу спросить, почему мы так боимся признать, что в этом может быть доля истины? Это не означает, что «Фемина» ошибалась, это означает только, что женщины сделали еще один шаг вперед. Возможно, они открыли для себя то, что мужчинам было известно давно. Что работа – это не Святой Грааль, не вновь обретенный рай и не клуб журналистов.
– Так вы считаете, что женщины хотят снова ходить беременными и сидеть на кухне? – Менее твердого мужчину острый голос Оливии разрезал бы на кусочки, но Гарт просто проигнорировал его.
– Разумеется, нет. Но не думаете ли вы, что маятник, может быть, качнулся в обратную сторону слишком далеко? Вот посмотрите на себя, – он показал руной на женщин вокруг стола. – Вы называете себя освобожденными, но вы скованы больше, чем были ваши матери. Я вижу, что вы приходите на работу измотанными после бессонной ночи, а потом после работы бежите в супермаркет, вместо того чтобы посидеть за стаканчиком вина, как все нормальные люди.
В ужасе бросив взгляд на лица присутствующих, Мел с трудом подавила нервный смешок. Возможно, это последняя речь молодого самоубийцы в «Фемине», но аудитория у него очень внимательная.
– Вы усвоили мужские амбиции, но не избавились от женских обязанностей. Не придется ли от чего-то отказаться? И я думаю, что это будут прежде всего развлечения, сибаритствование в «Санктуари», редкие мгновения чудесного, здорового эгоизма. Вы можете сидеть за рулем БМВ, но сдается мне, вы все равно рабы. Я не хотел бы раскачивать лодку, но, с моей точки зрения, работающая мать – это как новичок среди шулеров!
– Так вы согласны, что «Фемина» вводит в заблуждение своих читателей? – Голос Оливии звенел, как кусочек льда в очень сухом мартини.
– Да, фактически согласен.
Глупенький, глупенький мальчишечка. Он подавал себя Оливии на блюде с яблоком во рту и пучком зелени под хвостиком. Мел не могла дальше смотреть этот спектакль. Она не любила кровавые виды спорта.
– Фактически, – невозмутимо продолжал Гарт, – здесь может быть даже новая тенденция, которую еще никто не заметил. Возможно, что здесь перед нами возникает главная проблема девяностых годов. Знаете, меня всегда поражала, – он обворожительно улыбнулся группе молчащих женщин, – способность «Фемины» вовремя сменить курс. Вовремя увидеть, что стойки ворот передвинуты, и объявить, что это «Фемина» передвинула их. Видите ли, я верю, – он одарил Оливию еще более обворожительной улыбкой, – что и эту тему» Фемина» могла бы сделать своей.
Умно, подумала Мел. Соблазнить ее приоритетом в новой философии. Она затаила дыхание. Оливия медленно повернула голову к Гарту и улыбнулась улыбкой богомола, собирающегося позавтракать.
– Мне жаль, мистер Брук, но вы меня не убедили. Сегодняшняя женщина не закрепощена работой, она освобождена ею. А теперь нам пора двигаться дальше. Мы и так уже уделили этому предмету слишком много времени.
Через лес плеч Мел обменялась с Гартом понимающим взглядом. Возможно, что он ошибался, но тем не менее он был самым аппетитным куском из всех, попавших в ее поле зрения за последние месяцы.
Бритт Уильямс взглянула на часы и выругалась. Десять вечера, а работы еще, по крайней мере, на час. Свой собственный бизнес имеет тот недостаток, что если ты сама не сделаешь работу, то, черта лысого, за тебя это сделает кто-нибудь другой.
На мгновение она представила себе свою пустую квартиру. Обычно ее радовала мысль о собственном доме, где никто не выдавит вдруг пасту из середины тюбика и не разбросает где попало грязные носки. Но не сегодня. Ее плохое настроение было, наверное, от легкого похмелья, с которым она проснулась сегодня утром. В конце концов, если ей и нужны были доказательства правильности сделанного выбора – одиночество и карьера, – то Лиз вчера вечером дала их. Бритт ни капельки не завидовала ее образу жизни: для нее жизнь Лиз состояла только из того, чтобы отдавать, отдавать и отдавать. А Бритт, когда у нее был выбор, предпочитала брать, брать и брать. И если это означало, что вечером ее будет ждать пустая квартира, что ж, возможно, такова цена, которую надо заплатить. В конце концов секс – не проблема. Ты можешь достаточно легко получить его на конференциях и в деловых поездках, и притом безо всяких обязательств.
Она слегка поежилась, вспомнив уик-энд в Канне в прошлом месяце с итальянским кинорежиссером. Они не вылезали из постели тридцать шесть часов. Он оказался совершенно невероятным любовником и часами доводил ее до самой грани экстаза, прежде чем начал даже думать о себе. И когда он предложил ей таблетки амитала натрия, она была, честно говоря, шокирована. Но потом сказала себе: если ты не собираешься иметь серьезную связь, то, по крайней мере, можешь позволить себе приключение. И она должна была признать, что эффект был потрясающий. Когда они наконец выбрались из постели, он нежно поцеловал ее и записал ее телефон. Бритт была уверена, что он не позвонит. Тем не менее следующие три вечера она ждала у телефона. Ее не удивило, что он не позвонил. В конце концов никаких обязательств никто из них на себя не брал, и ее это устраивало. Устраивало, не правда ли?
Во всяком случае, когда она смотрела на цифры доходов компании, игра выглядела стоящей свеч. Четыре года назад ей пришла в голову мысль основать компанию, занимающуюся совместным производством видеофильмов, и тогда с трудом удалось наскрести 20 000 фунтов кредита. Сейчас их оборот достигал трех миллионов фунтов.
У Бритт Уильямс дела в порядке, слава Богу. На секунду она вспомнила свой родной городишко с его брошенными шахтами, с царящими повсюду тоской и запустением. Такое унылое место. Там даже не было следующего поколения! И это в нашем-то веке! Как отец с матерью могли оставаться там, она не понимала.
С такой же горечью она думала и о родителях. Как можно быть такими зашоренными! Они могли бы гордиться ею? О нет. Они все еще верили в свой социализм и в то, что они называли «незыблемыми ценностями рабочего класса». Они даже не стали выкупать свой принадлежащий муниципалитету дом из-за того, что считали это аморальным. Отец так презирает мир предпринимательства, что не может увидеть то хорошее, что принесло последнее десятилетие даже работягам вроде него. Он только и делает, что бубнит насчет безработицы и неравенства. Каждый раз, когда она приезжает домой, между ними возникают яростные стычки. Больше она туда не поедет. На черта ей этот убогий домишко, где все старо, дешево и ветхо?
Мысли Бритт перескочили на ее перестроенный из склада дом на Канари Уорф с потрясающим видом на доки. Отец ненавидел его. Как-то раз он заехал к ней по дороге на конференцию шахтеров и был вне себя от гнева на этих яппи, [11]которые превратили старые доки в район набережных и винных кабачков. Больше он не был у нее ни разу.
Бритт собрала свои бумаги. Как-то сразу поняла, что сегодня работаться не будет. В офисе уже никого не было, она заперла его и спустилась в подземный гараж, где ее ждал красный «порше каррера», сверкающий символ успеха, который она могла себе позволить, потому что дела ее компании шли хорошо. Бритт любовно погладила его и подумала, что она, наверное, единственная владелица «порше», отец которой стыдится этого.
Ее родители были бы, вероятно, счастливее, если бы она вышла замуж за какого-нибудь местного слесаря и нарожала бы троих вопящих детей. Ну нет, она не собирается делать этого. Ни сейчас, ни потом. Замужеством ее не соблазнишь. Достаточно посмотреть на Лиз, которая изливает душу Стеффи Уилсон, а Дэвиду даже не заикается про свои сомнения. А она-то думала, что они говорят друг другу все. Нет, есть только один человек, на которого ты можешь положиться всецело: это ты сама.
Хотя было уже поздно, она откинула назад крышу и впустила в машину летнюю ночь. От своего офиса она слышала уличного флейтиста из Сохо, игравшего «Маркитантку» на ступенях церкви Святой Анны, а дальше по Шафтсбери-авеню – саксофониста, отбивавшего ногой такт под аккомпанемент огромного свингующего оркестра, звучавшего из переносного магнитофона. Вместе со звуками в машину ворвались запахи: из китайских лавчонок, от торговцев горячими сосисками. Эта экзотическая смесь, это ощущение полноты и странности жизни делали Лондон таким необычным местом, что Бритт казалось – она находится не в трехстах, а в трех тысячах миль от своих родных мест. Поездка по городу была такой чудесной, что она вдруг почувствовала себя одиноко. На тротуарах возле пабов толпился народ, и каждая такая группа людей выглядела как собравшиеся на вечеринку, на которую ее не пригласили. Именно таким вечером Бритт впервые встретилась с Дэвидом на пикнике. Они были единственными северянами среди этих заносчивых выпускников Итона и их развязных подруг, и потянулись друг к другу, еще даже не будучи представленными. Потом стащили бутылку шампанского и уединились на плоскодонке посреди Черуэлла. Следующие два месяца были для нее самыми счастливыми за все три года в Оксфорде – пока он не сказал ей, что должен налечь на занятия, но Бритт знала, что это только вежливый способ отделаться от нее.
По мере того как она ехала на восток, улицы становились пустыннее, и она поймала себя на мысли, что размышляет о том, как все это выглядело тогда для Дэвида. Для Дэвида, который похож на нее гораздо больше, чем на Лиз. Бритт никогда не могла понять, почему он предпочел Лиз ей.
Бедный Дэвид, если слухи не врут, то он хотя и не потерял контроля над ситуацией, то уж ночами наверняка не спит. А сейчас у него еще должна болеть голова о том, что Лиз затеяла всю эту историю и поставила под удар свою работу. И это тогда, когда ему самому приходится вертеться ужом на сковородке. Лиз, наверное, слишком поглощена своей работой и своими детьми и не замечает, что положение Дэвида стало весьма неуютным. Вот в чем проблема совмещения карьеры и детей: у тебя нет времени и сил думать о своем партнере. А в данный момент Дэвид нуждается в ободрении и поддержке не меньше, наверное, чем Джейми и Дейзи. С той только разницей, что Дэвид, насколько она его знала, сам никогда не попросит об этом.
Да, уж Дэвида-то она знала. За эти два месяца до его встречи с Лиз она узнала его отлично. И иногда ей казалось, что так хорошо, как тогда с ним, потом ей никогда не было.
Бритт протянула руку, вставила кассету в магнитофон и включила звук. Эрик Клэптон пел «Чудесный сегодняшний вечер». Эта кассета была подарком Дэвида. Как раз перед тем, как он ушел от нее к Лиз.
Глава 8
– Так вот, леди и джентльмены, до сих пор в благопристойном мире субсидируемого правительством британского телевидения было два вида программ: достойные программы и программы, пользующиеся популярностью. Я хотел бы с предельной ясностью довести до вашего сознания, что в будущем останется только один вид программ, и я надеюсь, что мне нет нужды объяснять вам, сообразительным ребятам, какой именно. В будущем даже ваши художественные изыски должны будут собирать аудиторию, иначе можете с ними проститься.
Лиз записала себе напоминание проверить состав исполнителей нового сериала по Агате Кристи на «Метро ТВ». Если дать ему волю, постановщик скорее всего возьмет на главную роль даму из Королевского шекспировского театра, тогда как сопродюсеры хотели бы видеть в этой роли Джоан Коллинз. Лиз должна изловчиться и угодить обеим сторонам, чтобы актриса была одновременно и подходящей, и знаменитой.
Подняв голову от блокнота, Лиз встретилась глазами с Сэмом Пауэлом, сменившим ее на должности заведующего отделом постановок, взгляд которого говорил: «И ты собираешься остаться на своем месте и проглотить все это?». Дискутировать с ним здесь не было никакого смысла, это только разозлило бы Конрада и ничего не дало. Она будет спорить с ним по конкретным проектам.
– Дальше. Для меня не секрет, что вы, ученые ребята с университетскими степенями, считаете мурой то, что я поставил в Штатах. Но это была успешнаямура. Как кто-то сказал, еще никто не разорился от недооценки вкуса публики.
Лиз оглядела присутствующих. Негодование на лицах было почти комичным. Интересно, а каким, по их мнению, должен быть Конрад? Со всеми соглашающимся робким человечком, который в самое выгодное время запускал бы Вагнера?
– Поэтому, как бы неприятно это ни было для вас, – Конрад встал, чтобы придать больший вес своим словам, – думайте об аудитории, думайте о хорошем рейтинге. Если программа соберет меньше пяти миллионов зрителей, за будьте о ней.
Лиз начинала понимать, что тоска по детям, похоже, не единственный минус ее работы. Уровнем выше Конрад будет гнаться за рейтингом и прибылью. Уровнем ниже создатели программ будут сражаться за высокие стандарты и качество. А посредине будет она, Лиз Уорд, самая влиятельная женщина на телевидении. Ветчина в сандвиче.
– Моя подруга Лиз Уорд, новый босс «Метро ТВ», считает, что мы в «Фемине» вешаем читателям лапшу на уши и что Иметь Все – это миф, выдумка, опасная ложь.
Все присутствовавшие за редакционным столом «Фемины» повернулись к Мел с ужасом и недоверием на лицах, словно она только что заявила, что многократный оргазм невозможен и что мужчины обожают домашнее хозяйство.
Весь персонал редакции «Фемины» собрался за столом на одно из нескончаемых заседаний, которые Оливия считала жизненно важными, чтобы журнал не отрывался от текущих проблем. На них должны были являться все, начиная от управляющего директора и кончая телефонистками. Про себя Мел считала их пустой тратой времени, но она никогда не осмелилась бы сказать это Оливии.
– Значит, ваша подруга считает, что «Фемина» вводит в заблуждение своих читательниц? – Голос Оливии был высок и резок, словно она почуяла дворцовый переворот. Пусть Мел редактор, но Оливия все еще издатель журнала, и она хотела, чтобы все присутствующие знали это. – И вы согласны с ней?
Так что же именно она думает? Мел окинула взглядом вставленные в рамки обложки «Фемины», покрывавшие каждый дюйм стен зала, обложки, первые из которых датировались ранними восьмидесятыми, когда Оливия основала журнал.
«Фемина» была первым журналом для нахальных, самоуверенных молодых женщин, у которых карьера была настолько же существенным атрибутом, как квартира в стиле студии или собственная кредитная карточка «Виза». Женщина не спускает глаз с добычи, кричала «Фемина».
Берегитесь, мужчины, – предупреждал ее первый же номер, – нас теперь не остановить!
Со всех сторон на Мел с улыбкой глядели молодые женщины в красных жакетах и строгих костюмах, гордо размахивавшие новейшим оружием в войне полов – портфелем высокопоставленного служащего. И «Фемина» стала их библией, вдохновлявшей на штурм мужских бастионов, что так долго преграждали им путь к власти. И, естественно, «Фемина» считала само собой разумеющимся, что для новой женщины ничего невозможного нет. Она может Иметь Все: работу и семью, успех и счастье. Но что станет лозунгом журнала на девяностые годы? Что в конце концов женщина не может иметь все? Что ей, возможно, придется выбирать? Эта мысль была нелепой. Лиз была глубоко, абсолютно не права.
Мел знала, что все ждут ее ответа.
– Разумеется, я не согласна с ней. Если бы она была права, это означало бы, что вся наша борьба была напрасной.
– Я рада слышать это, – Оливия в упор посмотрела на Мел. – На мгновение мне показалось, что вы, возможно, утратили веру.
Мел обозлилась на Оливию. Конечно, она не теряла веры. Вчерашняя атака Лиз глубоко затронула ее чувства. Она была задета даже больше, чем могла сама себе в этом признаться. «Фемина» была ее жизнью. Она принимала ее полностью, она жила по ее принципам. Черт возьми, она даже верила печатавшимся там гороскопам! А это не просто, если ты знаешь составляющую их толстую старую даму.
– Прекрасно, – Оливия улыбнулась деланной улыбкой своей по-прежнему верной последовательнице, – двигаемся дальше.
– Прежде, чем мы двинемся дальше, – раздался голос с другого конца стола, – нужно, мне кажется, задержаться на этом вопросе еще немного. Я хочу сказать, что, с моей точки зрения; точки зрения просто мужчины, подруга Мел права.
Мел вытянула шею, чтобы увидеть, кто это осмелился бросить вызов оракулу. По голосу она не могла его узнать. В стене плеч и локтей она разглядела нового автора, который только что начал работать у них сдельно. Она припомнила, что его зовут Гарт какой-то.
Ему было лет 25, у него были густые блестящие каштановые волосы, собранные сзади в «конский хвост», насмешливые карие глаза и гладкая кожа цвета бисквита, глубоким соблазнительным клином выглядывавшая из расстегнутого ворота его белой льняной рубашки. Мел поймала себя на мысли, что ей интересно проверить, весь ли он этого аппетитного цвета. К сожалению, если он и дальше будет вести себя так, то не пробудет в редакции достаточно долго, чтобы она успела выяснить это. Мел знала Оливию. Малейший намек не нелояльность, и ты получишь коленной под зад.
Она попыталась поймать его взгляд и дать ему понять, что он совершает своего рода публичное самосожжение, но он глядел не на нее. Он спокойно глядел на Оливию.
– Я хочу спросить, почему мы так боимся признать, что в этом может быть доля истины? Это не означает, что «Фемина» ошибалась, это означает только, что женщины сделали еще один шаг вперед. Возможно, они открыли для себя то, что мужчинам было известно давно. Что работа – это не Святой Грааль, не вновь обретенный рай и не клуб журналистов.
– Так вы считаете, что женщины хотят снова ходить беременными и сидеть на кухне? – Менее твердого мужчину острый голос Оливии разрезал бы на кусочки, но Гарт просто проигнорировал его.
– Разумеется, нет. Но не думаете ли вы, что маятник, может быть, качнулся в обратную сторону слишком далеко? Вот посмотрите на себя, – он показал руной на женщин вокруг стола. – Вы называете себя освобожденными, но вы скованы больше, чем были ваши матери. Я вижу, что вы приходите на работу измотанными после бессонной ночи, а потом после работы бежите в супермаркет, вместо того чтобы посидеть за стаканчиком вина, как все нормальные люди.
В ужасе бросив взгляд на лица присутствующих, Мел с трудом подавила нервный смешок. Возможно, это последняя речь молодого самоубийцы в «Фемине», но аудитория у него очень внимательная.
– Вы усвоили мужские амбиции, но не избавились от женских обязанностей. Не придется ли от чего-то отказаться? И я думаю, что это будут прежде всего развлечения, сибаритствование в «Санктуари», редкие мгновения чудесного, здорового эгоизма. Вы можете сидеть за рулем БМВ, но сдается мне, вы все равно рабы. Я не хотел бы раскачивать лодку, но, с моей точки зрения, работающая мать – это как новичок среди шулеров!
– Так вы согласны, что «Фемина» вводит в заблуждение своих читателей? – Голос Оливии звенел, как кусочек льда в очень сухом мартини.
– Да, фактически согласен.
Глупенький, глупенький мальчишечка. Он подавал себя Оливии на блюде с яблоком во рту и пучком зелени под хвостиком. Мел не могла дальше смотреть этот спектакль. Она не любила кровавые виды спорта.
– Фактически, – невозмутимо продолжал Гарт, – здесь может быть даже новая тенденция, которую еще никто не заметил. Возможно, что здесь перед нами возникает главная проблема девяностых годов. Знаете, меня всегда поражала, – он обворожительно улыбнулся группе молчащих женщин, – способность «Фемины» вовремя сменить курс. Вовремя увидеть, что стойки ворот передвинуты, и объявить, что это «Фемина» передвинула их. Видите ли, я верю, – он одарил Оливию еще более обворожительной улыбкой, – что и эту тему» Фемина» могла бы сделать своей.
Умно, подумала Мел. Соблазнить ее приоритетом в новой философии. Она затаила дыхание. Оливия медленно повернула голову к Гарту и улыбнулась улыбкой богомола, собирающегося позавтракать.
– Мне жаль, мистер Брук, но вы меня не убедили. Сегодняшняя женщина не закрепощена работой, она освобождена ею. А теперь нам пора двигаться дальше. Мы и так уже уделили этому предмету слишком много времени.
Через лес плеч Мел обменялась с Гартом понимающим взглядом. Возможно, что он ошибался, но тем не менее он был самым аппетитным куском из всех, попавших в ее поле зрения за последние месяцы.
Бритт Уильямс взглянула на часы и выругалась. Десять вечера, а работы еще, по крайней мере, на час. Свой собственный бизнес имеет тот недостаток, что если ты сама не сделаешь работу, то, черта лысого, за тебя это сделает кто-нибудь другой.
На мгновение она представила себе свою пустую квартиру. Обычно ее радовала мысль о собственном доме, где никто не выдавит вдруг пасту из середины тюбика и не разбросает где попало грязные носки. Но не сегодня. Ее плохое настроение было, наверное, от легкого похмелья, с которым она проснулась сегодня утром. В конце концов, если ей и нужны были доказательства правильности сделанного выбора – одиночество и карьера, – то Лиз вчера вечером дала их. Бритт ни капельки не завидовала ее образу жизни: для нее жизнь Лиз состояла только из того, чтобы отдавать, отдавать и отдавать. А Бритт, когда у нее был выбор, предпочитала брать, брать и брать. И если это означало, что вечером ее будет ждать пустая квартира, что ж, возможно, такова цена, которую надо заплатить. В конце концов секс – не проблема. Ты можешь достаточно легко получить его на конференциях и в деловых поездках, и притом безо всяких обязательств.
Она слегка поежилась, вспомнив уик-энд в Канне в прошлом месяце с итальянским кинорежиссером. Они не вылезали из постели тридцать шесть часов. Он оказался совершенно невероятным любовником и часами доводил ее до самой грани экстаза, прежде чем начал даже думать о себе. И когда он предложил ей таблетки амитала натрия, она была, честно говоря, шокирована. Но потом сказала себе: если ты не собираешься иметь серьезную связь, то, по крайней мере, можешь позволить себе приключение. И она должна была признать, что эффект был потрясающий. Когда они наконец выбрались из постели, он нежно поцеловал ее и записал ее телефон. Бритт была уверена, что он не позвонит. Тем не менее следующие три вечера она ждала у телефона. Ее не удивило, что он не позвонил. В конце концов никаких обязательств никто из них на себя не брал, и ее это устраивало. Устраивало, не правда ли?
Во всяком случае, когда она смотрела на цифры доходов компании, игра выглядела стоящей свеч. Четыре года назад ей пришла в голову мысль основать компанию, занимающуюся совместным производством видеофильмов, и тогда с трудом удалось наскрести 20 000 фунтов кредита. Сейчас их оборот достигал трех миллионов фунтов.
У Бритт Уильямс дела в порядке, слава Богу. На секунду она вспомнила свой родной городишко с его брошенными шахтами, с царящими повсюду тоской и запустением. Такое унылое место. Там даже не было следующего поколения! И это в нашем-то веке! Как отец с матерью могли оставаться там, она не понимала.
С такой же горечью она думала и о родителях. Как можно быть такими зашоренными! Они могли бы гордиться ею? О нет. Они все еще верили в свой социализм и в то, что они называли «незыблемыми ценностями рабочего класса». Они даже не стали выкупать свой принадлежащий муниципалитету дом из-за того, что считали это аморальным. Отец так презирает мир предпринимательства, что не может увидеть то хорошее, что принесло последнее десятилетие даже работягам вроде него. Он только и делает, что бубнит насчет безработицы и неравенства. Каждый раз, когда она приезжает домой, между ними возникают яростные стычки. Больше она туда не поедет. На черта ей этот убогий домишко, где все старо, дешево и ветхо?
Мысли Бритт перескочили на ее перестроенный из склада дом на Канари Уорф с потрясающим видом на доки. Отец ненавидел его. Как-то раз он заехал к ней по дороге на конференцию шахтеров и был вне себя от гнева на этих яппи, [11]которые превратили старые доки в район набережных и винных кабачков. Больше он не был у нее ни разу.
Бритт собрала свои бумаги. Как-то сразу поняла, что сегодня работаться не будет. В офисе уже никого не было, она заперла его и спустилась в подземный гараж, где ее ждал красный «порше каррера», сверкающий символ успеха, который она могла себе позволить, потому что дела ее компании шли хорошо. Бритт любовно погладила его и подумала, что она, наверное, единственная владелица «порше», отец которой стыдится этого.
Ее родители были бы, вероятно, счастливее, если бы она вышла замуж за какого-нибудь местного слесаря и нарожала бы троих вопящих детей. Ну нет, она не собирается делать этого. Ни сейчас, ни потом. Замужеством ее не соблазнишь. Достаточно посмотреть на Лиз, которая изливает душу Стеффи Уилсон, а Дэвиду даже не заикается про свои сомнения. А она-то думала, что они говорят друг другу все. Нет, есть только один человек, на которого ты можешь положиться всецело: это ты сама.
Хотя было уже поздно, она откинула назад крышу и впустила в машину летнюю ночь. От своего офиса она слышала уличного флейтиста из Сохо, игравшего «Маркитантку» на ступенях церкви Святой Анны, а дальше по Шафтсбери-авеню – саксофониста, отбивавшего ногой такт под аккомпанемент огромного свингующего оркестра, звучавшего из переносного магнитофона. Вместе со звуками в машину ворвались запахи: из китайских лавчонок, от торговцев горячими сосисками. Эта экзотическая смесь, это ощущение полноты и странности жизни делали Лондон таким необычным местом, что Бритт казалось – она находится не в трехстах, а в трех тысячах миль от своих родных мест. Поездка по городу была такой чудесной, что она вдруг почувствовала себя одиноко. На тротуарах возле пабов толпился народ, и каждая такая группа людей выглядела как собравшиеся на вечеринку, на которую ее не пригласили. Именно таким вечером Бритт впервые встретилась с Дэвидом на пикнике. Они были единственными северянами среди этих заносчивых выпускников Итона и их развязных подруг, и потянулись друг к другу, еще даже не будучи представленными. Потом стащили бутылку шампанского и уединились на плоскодонке посреди Черуэлла. Следующие два месяца были для нее самыми счастливыми за все три года в Оксфорде – пока он не сказал ей, что должен налечь на занятия, но Бритт знала, что это только вежливый способ отделаться от нее.
По мере того как она ехала на восток, улицы становились пустыннее, и она поймала себя на мысли, что размышляет о том, как все это выглядело тогда для Дэвида. Для Дэвида, который похож на нее гораздо больше, чем на Лиз. Бритт никогда не могла понять, почему он предпочел Лиз ей.
Бедный Дэвид, если слухи не врут, то он хотя и не потерял контроля над ситуацией, то уж ночами наверняка не спит. А сейчас у него еще должна болеть голова о том, что Лиз затеяла всю эту историю и поставила под удар свою работу. И это тогда, когда ему самому приходится вертеться ужом на сковородке. Лиз, наверное, слишком поглощена своей работой и своими детьми и не замечает, что положение Дэвида стало весьма неуютным. Вот в чем проблема совмещения карьеры и детей: у тебя нет времени и сил думать о своем партнере. А в данный момент Дэвид нуждается в ободрении и поддержке не меньше, наверное, чем Джейми и Дейзи. С той только разницей, что Дэвид, насколько она его знала, сам никогда не попросит об этом.
Да, уж Дэвида-то она знала. За эти два месяца до его встречи с Лиз она узнала его отлично. И иногда ей казалось, что так хорошо, как тогда с ним, потом ей никогда не было.
Бритт протянула руку, вставила кассету в магнитофон и включила звук. Эрик Клэптон пел «Чудесный сегодняшний вечер». Эта кассета была подарком Дэвида. Как раз перед тем, как он ушел от нее к Лиз.
Глава 8
Лиз во второй раз за последние полчаса посмотрела на часы. Когда же кончится это проклятое заседание? Только идиоту Конраду могла прийти в голову мысль назначить рядовое совещание на половину шестого в пятницу.
Джейми и Дейзи в пижамах наверняка уже ждут ее вместе со Сьюзи, а «мерседес» Дэвида, под крышу набитый продуктами, дорожной одеждой, игрушками и дачной обувью, припаркован снаружи. Впереди были шесть недель отпуска и путешествие в Суссекс, где у Лиз был коттедж, завещанный бабушкой.
Дэвид, конечно, с ними сейчас не едет. С этой поездкой он всегда тянул, сколько мог. Он ненавидел дорогу туда и каждый раз приходил в ужас, когда их приглашали в воскресенье в гости к какому-нибудь местному полковнику и Лиз заявляла, что отказаться будет невежливо.
А Лиз там нравилось. Она часто бывала в этом сложенном из камня и крытом соломой коттедже, когда там жила ее бабушка, и хранила счастливые воспоминания о прогулках по меловому взгорью и о том, как ездила в детстве за три мили на побережье. А теперь у нее не было более любимого занятия, чем сбросить с себя городскую одежду, надеть джинсы и сапоги и копаться в саду с Джейми и Дейзи.
Во всяком случае, в это воскресенье им не грозят скучные вечеринки с выпивкой. Они едут на обед к Джинни, куда Мел и Бритт приглашены тоже.
Мел изучала лежащее на подушке рядом с ней лицо Гарта, ища на нем признаки сожаления. Сначала она хотела потихоньку уйти, пока он не проснулся, чтобы не видеть, как он открывает глаза, замечает ее и испытывает желание, чтобы ее здесь не было… Но пока он мирно спал и был так красив, что она не могла заставить себя встать и уехать на обед к Джинни. На секунду она подумала о том, чтобы пригласить и его тоже. Однако на нынешней нежной стадии их отношений безжалостного внимания и пристального интереса ее подруг может оказаться достаточно, чтобы убить все в зародыше.
Она не помнила в деталях, как они оказались в постели. Помнилатолько, что подвезла его в своей машине и что по дороге они яростно спорили. Мел сказала ему, что если говорить откровенно, то он и Лиз хотят отбросить женщин на двадцать лет назад.
– И все же вы не убедили меня, – сказал он в ответ, включил ей указатель левого поворота и показал рукой на автостоянку у сверкающего огнями винного бара с названием «Икота», который был битком набит богатыми арабами и автодельцами. Шампанское оказалось отвратительным на вкус и ошеломительно дорогим. Они выпили две бутылки. А она все еще не была окончательно убеждена его аргументами.
– О Боже, – промолвил Гарт с притворным отчаянием, – ну что я еще могу сделать, чтобы убедить вас?
Он остановил такси и, даже не посоветовавшись с ней, назвал шоферу свой адрес.
В такси она чувствовала себя, как жадный ребенок в гостях: на столе так много вкусного, что хочется съесть все. В волнении даже забыла про свое железное правило: никогда не соглашаться посещать дом мужчины, всегда настаивать, чтобы идти к ней. Снимая платье, Мел всегда чувствовала себя такой уязвимой, что единственным способом ощутить себя в безопасности было оказаться там, где она сама могла обставить сцену: освещение сделать мягким и щадящим, возле постели повесить кимоно, которым можно укрыть то, что некрасиво, быть уверенной, что в комнату не войдет вдруг кто-то посторонний.
Однако сразу за входной дверью квартиры Гарта Мел забыла обо всем, кроме того, как страстно она хочет его.
И Гарт оказался откровением.
Он знал, казалось, инстинктивно, чем ее можно довести до исступления. Она помнила, что сначала ей было любопытно, где он научился всему этому, но потом это перестало ее интересовать. Возможно, что нынешние девицы последовали совету «Фемины» и выкладывали своим партнерам, чего они желали бы в постели. Но, будучи редактором библии современных девушек, сама Мел решалась самое большее на то, чтобы попросить мужчину в постели погасить свет.
Обнаженный, он оказался еще более восхитительным, чем она могла предположить. Если все новые мужчины таковы, то жаль времени, потраченного ею на старых.
И все же, рассматривая сегодняшним утром его лицо на подушке, она чувствовала, как что-то беспокоило ее, какой-то маленький гвоздик застрял на самом дне ее сознания. И наконец она вытащила его на поверхность. Это было ощущение, что, несмотря на наслаждение, которое они дали друг другу, между ними все-таки сохранилась какая-то дистанция. Словно все эти действия, столь невыразимо приятные и дающие такое удовлетворение, были порождены не страстью, а искусством.
– Он сделал что-о-о?!
Обводя взглядом подруг, Лиз постаралась скрыть изумление в своем голосе. Все они собрались у Джинни на непринужденный обед, но вместо этого шло представление «Кама Сутры» с Мел и ее новым дружком в главных ролях.
Боже, сказала себе Лиз, ты явно лицемеришь. В самом деле, возможно, что в ней просто говорила зависть. Хотя бы из-за того, что они с Дэвидом в «позе проповедника» уставали буквально через пять минут. Приятно было вспомнить, что однажды они занимались этим по всему дому: на лестнице, на кухонном столе и, о чем она не могла вспомнить без улыбки, на гладильной доске, сняв с нее филипсовский утюг с отпаривателем. Но, разумеется, все это было до Рождества Христова. До рождения детей.
Ей было интересно, как воспринимают это другие. Джинни нервно наблюдала за детьми, плескавшимися в надувном бассейне на другом конце сада. Но те, конечно, производили слишком много шума, чтобы что-нибудь услышать. Гэвин озорно улыбался и старался поймать ее взгляд. Джинни обернулась к нему, и он подмигнул ей. Если судить по этому их обмену взглядами, они тоже, должно быть, славно провели ночку.
Лицо Дэвида выражало неодобрение. Ему не нравилась Мел. Он считал ее грубой и бесчувственной. Он прав, конечно, но это и делает ее Мел.
Бритт сидела слегка в стороне. Презрение на ее лице было написано так же явно, как пишут надписи на майках. Она считает, вероятно, что ее шведское происхождение делает ее экспертом в области секса, язвительно подумала Лиз.
На секунду взгляд Лиз задержался на ногах Бритт. Они вылезали из ее модных шорт, длинные, золотистые и вызывающие. Их загорелую гладкость не нарушал ни один волосок. Интересно, как часто она мажет их кремом, подумала Лиз, тщательно пряча свои, вдруг напомнившие ей ощипанного цыпленка, под платье, и надеясь, что никто, особенно Бритт, не заметил этого ее движения. И как она ухитряется так загореть? Солнечные ванны или перерывы в сексе во время уин-эндов в Акапулько?
Бритт всегда спешила в какое-нибудь солнечное местечко с мужчиной, о котором они раньше ни слова не слышали. Мужчин она предпочитала состоятельных, пожилых и преимущественно женатых. В этом случае подарки были дороже. Они дарили ей белье от Дженет Рейджер, дорогие часы, приглашали ее в шикарные отели, где тебе подаютмахровый белый халат. И не возражают, если ты прихватишь его с собой. А один из ее любовников, вспомнила Лиз с улыбкой, снял для Бритт даже квартиру с собственной оранжереей. Лиз, теснившаяся тогда втроем в однокомнатной квартирке на Эрлз Корт, спрашивала себя, почему она должна жить рядом с психами и в запахе дешевых духов, когда у Бритт три комнаты и просторный туалет.
Лиз еще раз посмотрела на ноги Бритт. Когда у тебя маленькие дети и работа, маленьких удовольствий вроде солнечных ванн и бронзового загара ты лишаешься прежде всего. Почему мы чувствуем себя более уверенно с гладкой кожей, спрашивала себя Лиз. На недавней пресс-конференции она была убеждена, что кто-нибудь обратил внимание на мохнатые подмышки под ее дорогим новым костюмом. И у тебя нет выбора, твои подмышки – не подмышки
Джейми и Дейзи в пижамах наверняка уже ждут ее вместе со Сьюзи, а «мерседес» Дэвида, под крышу набитый продуктами, дорожной одеждой, игрушками и дачной обувью, припаркован снаружи. Впереди были шесть недель отпуска и путешествие в Суссекс, где у Лиз был коттедж, завещанный бабушкой.
Дэвид, конечно, с ними сейчас не едет. С этой поездкой он всегда тянул, сколько мог. Он ненавидел дорогу туда и каждый раз приходил в ужас, когда их приглашали в воскресенье в гости к какому-нибудь местному полковнику и Лиз заявляла, что отказаться будет невежливо.
А Лиз там нравилось. Она часто бывала в этом сложенном из камня и крытом соломой коттедже, когда там жила ее бабушка, и хранила счастливые воспоминания о прогулках по меловому взгорью и о том, как ездила в детстве за три мили на побережье. А теперь у нее не было более любимого занятия, чем сбросить с себя городскую одежду, надеть джинсы и сапоги и копаться в саду с Джейми и Дейзи.
Во всяком случае, в это воскресенье им не грозят скучные вечеринки с выпивкой. Они едут на обед к Джинни, куда Мел и Бритт приглашены тоже.
Мел изучала лежащее на подушке рядом с ней лицо Гарта, ища на нем признаки сожаления. Сначала она хотела потихоньку уйти, пока он не проснулся, чтобы не видеть, как он открывает глаза, замечает ее и испытывает желание, чтобы ее здесь не было… Но пока он мирно спал и был так красив, что она не могла заставить себя встать и уехать на обед к Джинни. На секунду она подумала о том, чтобы пригласить и его тоже. Однако на нынешней нежной стадии их отношений безжалостного внимания и пристального интереса ее подруг может оказаться достаточно, чтобы убить все в зародыше.
Она не помнила в деталях, как они оказались в постели. Помнилатолько, что подвезла его в своей машине и что по дороге они яростно спорили. Мел сказала ему, что если говорить откровенно, то он и Лиз хотят отбросить женщин на двадцать лет назад.
– И все же вы не убедили меня, – сказал он в ответ, включил ей указатель левого поворота и показал рукой на автостоянку у сверкающего огнями винного бара с названием «Икота», который был битком набит богатыми арабами и автодельцами. Шампанское оказалось отвратительным на вкус и ошеломительно дорогим. Они выпили две бутылки. А она все еще не была окончательно убеждена его аргументами.
– О Боже, – промолвил Гарт с притворным отчаянием, – ну что я еще могу сделать, чтобы убедить вас?
Он остановил такси и, даже не посоветовавшись с ней, назвал шоферу свой адрес.
В такси она чувствовала себя, как жадный ребенок в гостях: на столе так много вкусного, что хочется съесть все. В волнении даже забыла про свое железное правило: никогда не соглашаться посещать дом мужчины, всегда настаивать, чтобы идти к ней. Снимая платье, Мел всегда чувствовала себя такой уязвимой, что единственным способом ощутить себя в безопасности было оказаться там, где она сама могла обставить сцену: освещение сделать мягким и щадящим, возле постели повесить кимоно, которым можно укрыть то, что некрасиво, быть уверенной, что в комнату не войдет вдруг кто-то посторонний.
Однако сразу за входной дверью квартиры Гарта Мел забыла обо всем, кроме того, как страстно она хочет его.
И Гарт оказался откровением.
Он знал, казалось, инстинктивно, чем ее можно довести до исступления. Она помнила, что сначала ей было любопытно, где он научился всему этому, но потом это перестало ее интересовать. Возможно, что нынешние девицы последовали совету «Фемины» и выкладывали своим партнерам, чего они желали бы в постели. Но, будучи редактором библии современных девушек, сама Мел решалась самое большее на то, чтобы попросить мужчину в постели погасить свет.
Обнаженный, он оказался еще более восхитительным, чем она могла предположить. Если все новые мужчины таковы, то жаль времени, потраченного ею на старых.
И все же, рассматривая сегодняшним утром его лицо на подушке, она чувствовала, как что-то беспокоило ее, какой-то маленький гвоздик застрял на самом дне ее сознания. И наконец она вытащила его на поверхность. Это было ощущение, что, несмотря на наслаждение, которое они дали друг другу, между ними все-таки сохранилась какая-то дистанция. Словно все эти действия, столь невыразимо приятные и дающие такое удовлетворение, были порождены не страстью, а искусством.
– Он сделал что-о-о?!
Обводя взглядом подруг, Лиз постаралась скрыть изумление в своем голосе. Все они собрались у Джинни на непринужденный обед, но вместо этого шло представление «Кама Сутры» с Мел и ее новым дружком в главных ролях.
Боже, сказала себе Лиз, ты явно лицемеришь. В самом деле, возможно, что в ней просто говорила зависть. Хотя бы из-за того, что они с Дэвидом в «позе проповедника» уставали буквально через пять минут. Приятно было вспомнить, что однажды они занимались этим по всему дому: на лестнице, на кухонном столе и, о чем она не могла вспомнить без улыбки, на гладильной доске, сняв с нее филипсовский утюг с отпаривателем. Но, разумеется, все это было до Рождества Христова. До рождения детей.
Ей было интересно, как воспринимают это другие. Джинни нервно наблюдала за детьми, плескавшимися в надувном бассейне на другом конце сада. Но те, конечно, производили слишком много шума, чтобы что-нибудь услышать. Гэвин озорно улыбался и старался поймать ее взгляд. Джинни обернулась к нему, и он подмигнул ей. Если судить по этому их обмену взглядами, они тоже, должно быть, славно провели ночку.
Лицо Дэвида выражало неодобрение. Ему не нравилась Мел. Он считал ее грубой и бесчувственной. Он прав, конечно, но это и делает ее Мел.
Бритт сидела слегка в стороне. Презрение на ее лице было написано так же явно, как пишут надписи на майках. Она считает, вероятно, что ее шведское происхождение делает ее экспертом в области секса, язвительно подумала Лиз.
На секунду взгляд Лиз задержался на ногах Бритт. Они вылезали из ее модных шорт, длинные, золотистые и вызывающие. Их загорелую гладкость не нарушал ни один волосок. Интересно, как часто она мажет их кремом, подумала Лиз, тщательно пряча свои, вдруг напомнившие ей ощипанного цыпленка, под платье, и надеясь, что никто, особенно Бритт, не заметил этого ее движения. И как она ухитряется так загореть? Солнечные ванны или перерывы в сексе во время уин-эндов в Акапулько?
Бритт всегда спешила в какое-нибудь солнечное местечко с мужчиной, о котором они раньше ни слова не слышали. Мужчин она предпочитала состоятельных, пожилых и преимущественно женатых. В этом случае подарки были дороже. Они дарили ей белье от Дженет Рейджер, дорогие часы, приглашали ее в шикарные отели, где тебе подаютмахровый белый халат. И не возражают, если ты прихватишь его с собой. А один из ее любовников, вспомнила Лиз с улыбкой, снял для Бритт даже квартиру с собственной оранжереей. Лиз, теснившаяся тогда втроем в однокомнатной квартирке на Эрлз Корт, спрашивала себя, почему она должна жить рядом с психами и в запахе дешевых духов, когда у Бритт три комнаты и просторный туалет.
Лиз еще раз посмотрела на ноги Бритт. Когда у тебя маленькие дети и работа, маленьких удовольствий вроде солнечных ванн и бронзового загара ты лишаешься прежде всего. Почему мы чувствуем себя более уверенно с гладкой кожей, спрашивала себя Лиз. На недавней пресс-конференции она была убеждена, что кто-нибудь обратил внимание на мохнатые подмышки под ее дорогим новым костюмом. И у тебя нет выбора, твои подмышки – не подмышки