– Я думаю, вы знаете, зачем я здесь, – начал Атертон, действуя по принципу «дай собеседнику высказаться первым».
   Она пожала плечами, помешивая свой кофе с холодным безразличием. Он оценил ее нервы, хотя, как он предполагал, после ночной смены в операционной, все, что здесь происходило, и должно было восприниматься ею пассивно. С другой стороны, у нее был чувственный рот с полными губами, сжатыми сейчас с выражением недовольства и раздражения, и ее поза, в которой она склонилась над столом, опираясь на локти, выражала не только усталость, но и удрученность.
   – Насколько хорошо вы знали Анн-Мари Остин? – начал Атертон.
   – Вообще едва-едва. Видела ее за кулисами пару раз, и еще раз или два она вместе с нашей компанией выпивала после концерта – примерно так. Достаточно, чтобы заговорить с ней, вот и все.
   – Она не дружила особо с вашим... другом?
   Элен Моррис, которая двумя руками уже поднесла чашку с кофе к губам, сделала легкую гримасу неудовольствия и поставила чашку на место, так и не отпив из нее. Что было тому причиной – кофе или его вопрос?
   – Я знала о ней и о Саймоне, об Италии, если вы это имели в виду.
   – Кто-то рассказал вам?
   – Такие вещи имеют особенность распространяться в оркестре.
   – У вас были возражения по этому поводу?
   Она глянула на него со вспышкой гнева.
   – Естественно, мне это не нравилось. А вы как думаете? Но тут я ничего не могла поделать. – Он продолжал хранить молчание, и после короткой паузы она заговорила вновь. – Вы же знаете, она не была у него первым таким случаем. – Тут она неубедительно улыбнулась. – Музыканты все такие. Это напряжение от их работы. На гастролях они делают такое, чего никогда не сделали бы дома. И было бы глупо раздувать из этого большое дело. Поскольку это всегда заканчивается в аэропорту, как мне говорили. И так оно и было.
   – Всегда?
   – Мы с Саймоном уже давно вместе, и я его очень хорошо знаю. Несмотря на все его недостатки, он всегда был честен со мной. Он никогда бы не продолжал это с ней после гастролей. Так что все это были ее дела.
   Она посмотрела Атертону в глаза, как будто стараясь убедить его в том, во что не верила сама. Пытается соблюсти хорошую мину при плохой игре, подумал Атертон, но слишком умна, чтобы не понимать, что именно Томпсон собой представляет.
   – Значит, Анн-Мари не хотела, чтобы все так и кончилось?
   Ее губы отвердели.
   – Поскольку они спали вместе, я думаю, что она... влюбилась в него, или что-то в этом роде. Она начала бегать за ним, и Саймону было жаль ее, и я думаю, что она приняла это за поощрение.
   – Что вы имеете в виду – бегала за ним?
   Она посчитала, что он не поверил ей, и взглянула на него вызывающе.
   – Это не просто мое воображение, понимаете? Спросите у любого. Это было что-то вопиющее. Она буквально висла на нем, все время просила его, чтобы они вместе сходили выпить, даже пару раз звонила домой.
   – И это огорчало вас, – предположил Атертон.
   – Я просто делала вид, что ничего не происходит. – Она пожала плечами. – Мне не хотелось доставлять ей удовольствие.
   – Она вам не очень-то нравилась, как я понимаю?
   – Я презираю таких женщин. Им хочется мужчину – любого мужчину. Их не заботит, кто это будет. Это достойно жалости.
   – Но мне казалось, что такая хорошенькая девушка, как она, не имела бы никаких проблем, чтобы подыскать себе дружка, – протянул Атертон, как бы размышляя вслух.
   – Людям она не нравилась. Мужчины не любили ее. Послушайте, я понимаю, вы думаете, что я ревновала...
   – Вовсе нет, – пробормотал Атертон.
   – Но это не так. Мне не к чему было ревновать. Я просто думала, что она... слабая.
   Атертон проглотил все это и предпринял новый заход.
   – Расскажите мне все о том дне – о понедельнике.
   – Тот день, когда она погибла? – Она нахмурилась при этой мысли. – Ладно, в воскресенье ночью у меня было дежурство. В понедельник утром я вернулась домой, примерно в половине девятого. Саймон еще валялся в постели. Я присоединилась к нему, и мы поспали. Он встал около половины первого и приготовил ленч – омлет, если вам нужны подробности – и принес его мне, а потом он оделся и ушел на работу.
   – Когда?
   – Ну, у него было выступление в половине третьего, значит, это должно было быть около половины второго, я полагаю. Я не отмечала время специально, вы же понимаете, но ему нужен был примерно час, чтобы туда добраться.
   – А у вас ночью опять было дежурство?
   – Да.
   – Когда вы в следующий раз увидели мистера Томпсона?
   – Ну, должно быть, на следующее утро, когда вернулась домой.
   – Значит, вы не видели его с того момента, как он вышел из дома в понедельник – около половины второго дня – и до утра вторника – когда, в половине девятого?
   – Я уже это говорила. – Он промолчал, и она продолжила как бы принужденно. – Мы оба были на работе. Я всю ночь была здесь, а Саймон работал до половины десятого.
   – И затем поехал домой?
   – Заехал выпить, и потом поехал домой.
   – Так он вам сказал? – теперь у нее был воинственный вид. – Но, знаете ли, мне довелось узнать, что он приезжал сюда, в больницу, когда уехал из телецентра в понедельник вечером. А зачем ему было приезжать сюда, как не увидеться с вами?
   Она побледнела настолько быстро, что он испугался, не упадет ли она в обморок. В течение долгого времени она молчала, хотя по ее умным темным глазам было видно, что она напряженно и быстро что-то обдумывает, не обращая на Атертона внимания. Наконец она заговорила слабым голосом.
   – Его здесь не было. Он не...
   – Вы его не видели? Вы не встречались с ним и не передавали ему никакого пакета?
   – Нет! – запротестовала она, хотя этот протест больше походил на шепот. Она была явно потрясена, но Атертон знал, что у Томпсона не могло быть времени на то, чтобы приехать в больницу, забрать наркотик и успеть вернуться обратно в район телецентра к тому моменту, когда была убита Анн-Мари. Если бы Томпсон был убийцей, то определенно целью его приезда в больницу было бы обеспечение себе алиби, и в таком случае Элен Моррис должна была заявить, что встречалась с ним, а не отрицать это.
   Ее ум между тем лихорадочно работал.
   – Послушайте, я могу догадаться, о чем вы думаете, но это совершенно невозможно, чтобы я могла достать здесь какие-нибудь наркотики. Это все проверяется и перепроверяется каждую ночь. Если что-нибудь пропадет, оно тут же будет найдено. И Саймон не смог бы достать ничего такого тоже. В этой больнице исключительно хорошо заботятся о безопасности.
   – Да, я знаю. Именно поэтому мне известно, что он приезжал сюда в понедельник вечером. А вы совершенно уверены, что он приезжал не для того, чтобы увидеться с вами?
   Она замешкалась с ответом, и Атертон с интересом наблюдал, как в ней борются ее хорошее отношение к Томпсону, требовавшее выручить его из возможной неприятности, и здравый смысл, подсказывавший, что если она сейчас изменит хоть слово в своей истории, то это будет выглядеть весьма подозрительно.
   – Я не видела его, – сказала она наконец. – Но он мог приехать повидаться со мной, но не получить такой возможности.
   Умно, подумал Атертон.
   – Слушайте, – продолжала она с признаками раздражения, – я очень устала. Можно мне сейчас уехать домой? Вы ведь знаете, где меня найти, если захотите спросить меня еще о чем-нибудь. Я не собираюсь покидать страну.
   Атертон поднялся и вежливо улыбнулся этой иронии. Он был доволен беседой. Кто-нибудь достаточно умный и разбирающийся в порядках – а она совмещала оба эти качества – мог бы преодолеть проблему подделки записей о расходовании наркотических средств; и еще он, к своему удовлетворению, установил, что Моррис была не настолько уверена в Томпсоне, как старалась показать. Она знала, что он дерьмецо, и она была обеспокоена и нервничала. Это говорило Атертону о многом – может быть, она знала, где был Томпсон тем вечером. А может быть, и не знала, но призадумывалась. Похоже, здесь можно попробовать выудить приличную рыбу.
* * *
   Выйдя из дома на чистый утренний воздух, Слайдер почувствовал себя жутко голодным. Он вынужден был отказаться от домашнего завтрака в компании обиженного сына, самоуверенной дочки и жены с поджатыми губами. Сейчас у него было немного времени в запасе, достаточно, чтобы доехать до знакомого кафетерия в Хаммерсмит-Гроув, где делали сандвичи с беконом из толстых ломтей белого хлеба с хрустящей корочкой того сорта, который он помнил еще с поры детства, когда все еще не перешли на стандартную пищу из полуфабрикатов. Стоявшие вокруг столиков ранние посетители молча потеснились, дружелюбно давая ему местечко. Все дружно потягивали темно-коричневый чай из толстых белых чашек, похожих на кружки для бритья, щурясь от исходившего из чашек пара.
   Поев, он поехал к дому Джоанны. Она распахнула дверь еще тогда, когда он ставил машину, и теперь стояла в проеме и наблюдала, как он шел к ней по дорожке. Видя ее вновь, он испытал серию мягких ударов в сердце, отдававшихся во всем теле. На ней были мягкие выцветшие серые брюки и желтая рубашка, казалось, светившаяся в бесцветном воздухе зимнего утра. Она выглядела великолепно и, что было еще лучше, была такой зовущей и доступной. Он обвил ее руками, а она подняла к нему улыбающееся лицо, показавшееся Слайдеру таким знакомым и милым. Он втянул в себя уже знакомый ему аромат ее кожи, удивительный и возбуждающий, и почувствовал охватившее его желание.
   – Привет, – сказала она, – как ты спал?
   – Как убитый. А ты? – То, что они говорили, не имело никакого значения. Он вдруг почувствовал себя в безопасности и полным оптимизма.
   Они вошли в дом, и она закрыла за ними входную дверь привычным пинком. Вновь очутившись в его объятиях, она прижалась к нему и ощутила его желание и возбуждение.
   – У нас есть время? – просто спросила она.
   Желудок Слайдера сжался. Он еще не привык к такой прямоте.
   – Когда он придет?
   Она повернула к себе его запястье с часами.
   – Через двадцать минут.
   – Значит, у нас есть время, – сказал Слайдер, беря ее лицо в ладони и нежно целуя. Ведя одной рукой по стене, она спиной вперед двинулась к спальне, обнимая его другой рукой и увлекая за собой.
* * *
   Мартин Каттс оказался мужчиной лет сорока пяти, небольшого роста, с черными как смоль волосами и очень белой кожей северянина, с преувеличенно прямой осанкой человека, пытающегося скрыть свою сутулость. Лицо его было настороженным, хотя он и старался улыбаться. Он сиял как василек в своем сапфировом жакете поверх канареечно-желтой водолазки. Слайдер поначалу с подозрением и даже с некоторым презрением глядел на мужчину, одевающегося столь ярко в подобном возрасте, пока до него не дошло, что он попросту ревнует Джоанну к человеку, который, как он подозревал, когда-то был ее любовником. Осознав это, он заставил себя быть с ним приветливее.
   Джоанна организовала их встречу у нее дома, поскольку о некоторых вещах Каттс не смог бы говорить в своем доме в присутствии своей жены, и Слайдер, ставший теперь гораздо понятливее и чувствительнее на этот счет, оценил эту идею. Теперь она тактично оставила их вдвоем, отправившись принимать ванну, и мысль о ней, обнаженной и лежащей в мыльной пене, все время отвлекающе шевелилась в уголке мозга Слайдера.
   Он неуверенно прочистил горло и вежливо начал разговор.
   – Это очень любезно с вашей стороны, уделить мне время таким образом.
   – Ну что вы, – ответил Каттс, осторожно усаживаясь на ручку старого кресла. – Это с вашей стороны было любезностью задавать мне вопросы здесь, а не у меня дома. – Оп сощурил глаза, что Слайдер оцепил как намек на конспиративную ухмылку. Это вновь напомнило ему о его новом статусе Мужчины-У-Которого-Есть-Кое-Что-На-Стороне, и он не был уверен, что этот статус ему правится.
   – Не могли бы вы мне рассказать, где и как вы познакомились с мисс Остин? – спросил он, занося ручку над блокнотом в той манере, которая накладывает на расспрашиваемого обязанность ответить нечто, достойное записи.
   Каттс не стал уклоняться от ответов.
   – Ну, конечно, я познакомился с ней в Бирмингеме, – начал он, и Слайдер, скрывая удивление, поощрительно кивнул.
   – Вы работали в одном оркестре?
   – Недолго. Она поступила туда как раз перед тем, как я переехал в Лондон.
   – У вас была с ней связь, пока вы работали в Бирмингеме?
   Непохоже было, чтобы этот вопрос обескуражил или как-то смутил Мартина Каттса. Он ответил как человек, считающий это чем-то совершенно естественным, таким, как необходимость регулярно стричься, например.
   – Я побывал в ее постели, да, но это на самом деле не было тем, что можно назвать «связью». Я должен был вести себя там поосторожнее, поскольку был как раз «между женами».
   – Я вас не понял, – ошарашенно сказал Слайдер.
   – Я только что развелся с первой женой, но еще не женился на второй, – любезно разъяснил Каттс.
   – Да, ясно, но что означают ваши слова, что вы должны быть осторожнее? Конечно...
   – Ну, это же очевидно, – перебил Каттс с уверенностью, что это и в самом деле должно быть очевидно, – если вы не женаты и встречаетесь только с одной девушкой, то она может невольно начать принимать это всерьез и попытается наколоть вас. А если вы уже женаты, то вы тогда в безопасности. Она знает, что ничего не может с вами сделать. В этом-то вся прелесть.
   Слайдер нейтрально кивнул в ответ на эту примечательную философию.
   – Вы думаете, мисс Остин была одной из тех, кто все время в поисках мужа?
   – Ну, они все такие штучки, разве не так? Понимаете, раньше они не особенно это показывали, что сейчас. Знаете, она была довольно хорошенькой канарейкой, и все это было достаточно легкомысленно. Мы как следует повеселились и не испытывали тяжелых чувств, когда расстались.
   – Она показалась вам счастливой, наполненной жизнью?
   – О да. У нее было свое место в оркестре, она только что купила машину, и, как мне казалось, она была очень довольна тем, что уехала из дома и обрела свободу. Не думаю, что это была чисто детская радость.
   – Она не рассказывала вам о своем детстве?
   – Не в деталях, но я сделал выводы, что она сирота, что ее вырастила тетка, которая ее ненавидела и хотела убрать с дороги. Не рассказываю ли я вам то, что вы и так уже знаете?
   – Мне бы хотелось узнать ваши впечатления о ней, – уклонился от конкретного ответа Слайдер. – Все это способствует воссозданию общей картины. А она говорила, почему тетка ненавидела ее?
   – Чисто личные столкновения, я думаю, – неопределенно ответил Каттс. – Ее все время убирали с пути, посылали в интернат, и все такое. И тетка явно оставляла ее почти без денег, когда она училась в колледже, хотя она была хорошо обеспечена – тетка, я хочу сказать.
   – Мисс Остин никогда не намекала вам, что у нее могли быть некие ожидания? На завещание или что-нибудь в этом роде?
   Из-под опущенных бровей он внимательно наблюдал за реакцией Каттса, но тот только улыбнулся.
   – Ожидания. Прекрасное старомодное выражение. Нет, она никогда не говорила ничего в таком роде. Но она жила в довольно хорошей квартире, так что, возможно, имела доступ к каким-то деньгам. Или эта квартира могла принадлежать тетке. Это не была квартира для молодой девушки, я только что понял это.
   – Что вы имеете в виду?
   – Это была одна из этих шикарных квартир, знаете, в доме с портье внизу в холле и всей прочей мишурой. Скорее, место, где можно ожидать найти кучу богатых старых леди с пикинесами. И что меня поразило... – Он остановился, как будто это «что-то» поразило его только сейчас. Слайдер издал подбадривающий вопросительный звук. – Ну, ее квартира никогда не производила впечатления уютной или обжитой. Было непохоже, что в ней кто-то живет – она больше смахивала на те квартиры, что принадлежат компаниям, и компания их обставляет и декорирует. Знаете, когда все всему соответствует, как в дорогом отеле. А на самом деле от этого делается тошно.
   А Слайдер-то думал, что она жила в захудалой однокомнатной квартирке, и теперь обнаружившаяся аномалия грозила перегрузить мозговые цепи. Ему захотелось двигаться, чтобы дать поработать над этим несоответствием подсознанию.
   – После того, как вы уехали из Бирмингема, у вас был контакт друг с другом?
   – О, нет, – сразу ответил Каттс, и непроизнесенное им слово «конечно» повисло в воздухе.
   – И вы никогда не ожидали увидеть ее вновь?
   – Я женился на моей теперешней жене, – пожав плечами, ответил Мартин Каттс, – а с Анн-Мари мы просто чуть-чуть развлеклись. Она очень хорошо понимала это.
   Так ли уж хорошо, спросил себя Слайдер. Он вновь подумал о ее детстве, в безличной шикарной квартире, о безнадежной попытке уговорить Саймона Томпсона жениться на ней, о том количестве людей, которые говорили «Я в общем-то не знал ее». Она, подумал он, никому не была нужна. Ее всегда всего лишь использовали, и случайно встретившаяся ей Джоанна оказалась единственным человеком, которого это бедное дитя могла считать другом. Одиночество ее жизни и смерти ужасали его. Ему вдруг захотелось ухватить эту самодовольную крысу Каттса за глотку и хорошенько встряхнуть, и из-за невозможности сделать это он еще раз вспомнил обо всех тех причинах, по которым ему не следовало оказываться в постели Джоанны.
   – Но когда она перешла в лондонский оркестр, вы опять возобновили отношения? – спросил он, стараясь говорить ровным голосом.
   – О, это было не совсем так. Разумеется, у нас были дружеские отношения, и я думаю, что мы бы могли переспать пару раз, но ничего такого не было. Она была в полном порядке до того, как началось это безобразие с Саймоном Томпсоном.
   – И что произошло тогда?
   – Она потянулась ко мне. – Каттс отвел взгляд.
   – Как вы думаете, почему?
   – Чтобы иметь плечо, на котором можно выплакаться, я думаю. – Взгляд вернулся к Слайдеру. – Это ее действительно подкосило, бедную девочку. Она говорила, что Саймон предложил жениться на ней, а потом передумал. Я не верю в это – я хочу сказать, Саймон, может быть, и впрямь потрясающий трепач, но он вовсе не дурак, но она – она явно верила в это, так что это было все равно, как если бы он и в самом деле обещал.
   – В какой форме выражалось то, что она «потянулась к вам»?
   – Она как-то вечером, после концерта, попросила меня взять ее с собой выпить, ну и, когда мы выпили парочку порций, она предложила мне проводить ее домой.
   – И там вы легли с ней в постель? – Слайдер думал, что ему хорошо удается скрыть свою ярость.
   – Да. Но я думаю, что ей на самом деле был нужен вовсе не я. Сердце ее было в другом месте. Полагаю, что она все еще думала о Саймоне.
   – Это был единственный случай?
   – Нет, несколько раз. Не помню точно – четыре или, может быть, пять.
   – И когда это было последний раз?
   – Как раз перед Рождеством. После нашего последнего сбора – сбора оркестра, я имею в виду – перед рождественским перерывом.
   – Расскажите, что произошло тогда.
   На лице Мартина Каттса появилось беспомощное выражение, как будто он не понимал, что от него хотят.
   – Мы немножко выпили и поехали к ней. Как и раньше.
   – И вместе легли в постель?
   – Да.
   – И какой она вам показалась? Счастливой? Довольной? Печальной? Озабоченной?
   – Угнетенной, я бы сказал. Ну, и еще озабоченной поначалу, потому что она потеряла свой ежедневник. Вам это может показаться глупым, но это одна из худших неприятностей, которые могут произойти у музыканта. А еще ее беспокоило, что Саймон начал устраивать ей гадости насчет этих дел с телефонными звонками. Вам об этом известно? Ах, да, верно. Но было и еще кое-что похлеще. – Он замолчал, припоминая события. Глаза его были ярко-голубыми, но маленькими и почти круглыми, отчего он напоминал птицу со склоненной набок головой. – После того, как мы перестали заниматься любовью, она начала хныкать и распространяться о том, что никто не заботится о ней и что у нее нет постоянного парня, и все в таком духе. Меня это немножко рассердило, то есть, понимаете, я хочу сказать, что никому не нравится, когда его обливают слезами, так что я попробовал немножко развлечь ее, а потом подумал, что лучше мне смыться. Но когда я собрался уйти, она просто прилипла ко мне, и всерьез разревелась, и сказала, что очень напугана.
   – Напугана? Чем же?
   – Этого она не сказала. Она только все время повторяла: «Я так боюсь», еще и еще раз, вот так. И рыдания потом перешли в истерику.
   – И что вы сделали?
   – Ну, а что я мог сделать? Обнял ее, и приласкал, и немного успокоил, а когда она утихла, мы опять занялись любовью, просто чтобы подбодрить ее.
   – Понятно, – глухо сказал Слайдер.
   Мартин Каттс поглядел на него с несчастным видом.
   – Что я мог сделать? – еще раз повторил он. – Одинокие люди почти всегда испытывают депрессию перед Рождеством. Это не здорово – быть одному, когда все остальные празднуют в семьях, но я же не мог взять ее с собой к себе домой, правда? А вернуться к тетке она не хотела. Я чувствовал себя паршиво, когда оставлял ее там, но мне нужно было домой.
   – Какой она была, когда вы уезжали?
   – Тихой. Больше она не плакала, но выглядела очень подавленной. Сказала что-то вроде: «Больше я так не могу». Я сказал, конечно, сможешь, не будь глупенькой, а она сказала: «Нет, для меня все кончилось».
   – Она сказала именно эти слова?
   – Кажется, да. Да. Ну, вы можете себе представить, что я чувствовал, оставляя ее одну. Но потом, когда мы встретились в январе, она вроде бы опять была в порядке – тихая и спокойная, знаете, как будто смирилась с чем-то. И когда я потом услышал, что она умерла, я, естественно, подумал, что она покончила с собой, и опять ужасно себя почувствовал. Но ведь она не покончила с собой, не так ли?
   – Это не было самоубийством, – подтвердил Слайдер.
   – Значит, я действительно ничем не мог ей помочь, ведь так? – Каттс, видимо, очень хотел, чтобы Слайдер подтвердил это, но у того совсем не было желания освобождать Мартина Каттса от чувства вины и ответственности, поскольку то, что сделал Каттс, только добавило унижения Анн-Мари. Но едва ли Каттса можно было обвинять в ее смерти. Тихая и спокойная, вспомнил Слайдер его слова, как будто смирилась с чем-то. Но с чем? Предвидела ли она свою гибель? Что же она такого сделала, чтобы навлечь на себя смерть? Может быть, будучи столь одинокой и никому не нужной, она и впрямь перестала заботиться о своей жизни – конечно, до того момента на автостоянке, когда она осознала... Каким образом, что должно сейчас произойти, и тогда она сделала последнюю неудачную попытку избежать этого, последнее усилие, как последнее трепыхание птицы, попавшей в ловушку.
   В комнату осторожно вошла розовая и благоухающая Джоанна и оглядела их обоих.
   – Вы замолчали, вот я и решила, что вы закончили.
   – Да, мы закончили. – Слайдер встал. – На текущий момент, во всяком случае. Благодарю вас, мистер Каттс.
   – Мистер Каттс? – переспросила Джоанна с ироническим смешком. – Мистер Каттс?
   И тут Каттс протянул руку и обхватил ее за шею, привлекая к себе и прижимая к своей груди в подчеркнуто театральном объятии. Этот жест не был жестом любовника, но он растревожил Слайдера еще больше, так как ему было легко вообразить, какие глубины интимности могли предшествовать такому обращению.
   – Не искушай свои руки, женщина! – улыбаясь, воскликнул Каттс и отпустил Джоанну. Она в ответ обвила своей рукой его талию и коротко и крепко обняла его.
   Поймав в этот момент взгляд Слайдера, она почти извиняющимся тоном сказала:
   – Мартин и я – мы старые друзья, понимаешь?
   Каттс обезоруживающе улыбнулся Слайдеру.
   – Да, Джо и я прошли вместе долгий путь. Я надеюсь, что вы будете хорошо заботиться о ней – это замечательная женщина.
   Вот тут, подумал Слайдер, ему полагалось бы глупо ухмыльнуться и сказать что-нибудь вроде «Конечно, она замечательная» или «Мне с ней повезло», вежливо приняв таким образом комплимент Каттса, скрытым смыслом которого было дать понять Слайдеру, что он прекрасно осведомлен об отношениях Слайдера и Джоанны и что он не имел в виду ничего непристойного. Но чувства Слайдера были еще слишком непривычны и слишком велики, чтобы он был в состоянии поддерживать светскую болтовню такого рода. Все, на что он оказался способен, это пробурчать что-то неразборчивое и неуклюжее, ощущая себя при этом злящимся дураком. Джоанна понимающе взглянула на него и заторопилась проводить Мартина Каттса к выходу, предоставив Слайдеру возможность в одиночестве восстановить нормальное состояние.
   Привыкший к супружеским перепалкам, он ожидал, что она вернется в комнату с упреками, и потому решил выстрелить первым.
   – Ты определенно знакома с действительно прекрасными людьми. В вашем музыкальном мире все такие, или он – лучший из всех?
   Она остановилась перед ним и поглядела на него без всякой враждебности. Более того, Слайдеру даже показалось, что за ее внешним спокойствием прячется улыбка.
   – О, Мартин не самый худший тип, если только не принимать его всерьез. Он похож на жадного ребенка, оставленного без присмотра в кондитерском магазине, только его конфеты – это женские тела. И он считает, что должен все время сам себе это доказывать. – Она обняла Слайдера за негнущуюся шею и нежно прижалась к нему, и он ощутил ее полные и теплые груди. – И знаешь, пятьдесят процентов мужчин вели бы себя точно так же, дай им только возможность. Почему так мало мужчин вырастают из детских штанишек? Иногда это просто удручает.