Страница:
– Я любил Анн-Мари. Вы даже не представляете себе этого! Она была моим созданием. Она была моим неофитом. Я воспитал и взлелеял все, что в ней было...
Он замолчал столь же внезапно, как заговорил, и глаза его похолодели. Он отвернулся и безразличным голосом закончил:
– Приказам сверху необходимо повиноваться, что бы каждый индивидуум ни думал о них. И повиноваться без всяких вопросов. Иначе – хаос. В бизнесе точно так же, как на военной службе.
– Бизнес! – Слайдер зашевелился, вырываясь из теплых объятий кресла и пытаясь сесть прямо. – Как вы можете называть это бизнесом?! Если вы действительно знали ее всю ее жизнь, как вы могли хладнокровно убить ее и теперь ничего не чувствовать, да еще называть это бизнесом?
Хилдъярд резко поднялся и навис над ним как башня, но Слайдер зашел уже слишком далеко, чтобы почувствовать угрозу. Крепкие пальцы забрали стакан из его руки, и он услышал холодный голос.
– Проклятие, я не должен был наливать вам так много. Наверное, вы уже прилично выпили перед приездом ко мне. Давайте, возьмите себя в руки, пьяный дурак! Теперь я не могу отпустить вас отсюда. Вы вообще не должны были появляться здесь. Будь я проклят, не надо было мне впускать вас.
И он все еще ничего не подтвердил, подумал Слайдер. Не отрицал, но и не подтвердил прямо. У него не было сомнений в вине Хилдъярда; но даже если дело было прекращено, ничто из его предположений не получило подтверждения. Нет свидетелей. Нет свидетелей? Сильная рука все еще лежала на его плече, сжимая его как в стальных тисках, и Слайдер сделал запоздалую встревоженную попытку высвободиться. Он не хотел ощущать на себе те самые руки, которые совсем недавно затянули обрывок провода на шее Ронни Бреннера.
– Вы даже не обеспокоены, не так ли? – спросил он в туманящей мозг ярости, – Вы вообще не человек, вы – чудовище! Вы говорите, что любили Анн-Мари, но вы убили ее только потому, что вам так велели. И вот вы убили и Ронни Бреннера, а потом вернулись сюда и зажгли огонь в камине, как будто это была обыденная поденная работа.
Неожиданно его плечи освободились. Хилдъярд резко выпрямился и уставился на Слайдера с неприкрытой тревогой.
– Убил Ронни Бреннера? О чем вы говорите?
– Вы выследили меня до его дома сегодня вечером и, когда я ушел, вошли туда и убили его!
Вид Хилдъярда был странен.
– Нет, – проговорил он, – Я сегодня нигде не был. Я весь день был дома.
– Тогда кто...
– Тихо! Слушайте! – Хилдъярд неожиданно напрягся, все его тело стало жестким, он вскинул голову, вслушиваясь в тишину дома. – Вы слышали это? – прошептал он. Слайдер покачал головой, наконец поймав взгляд Хилдъярда и наблюдая любопытную картину: с желтого лица, казалось, схлынула вся кровь, и оно сначало побледнело, а потом приняло восковой зеленоватый оттенок. Глаза ветеринара выступили из орбит, а губы непроизвольно приоткрылись, обнажая длинные зубы. Никогда раньше Слайдер не видел выражения такого ужаса на человеческом лице. Подобное зрелище не доставляло удовольствия.
– Они следовали за вами сюда, – прошептал Хилдъярд. – О Иисусе!
– Кто? Как? – спросил Слайдер, но ветеринар махнул рукой, приказывая ему замолчать.
– Ждите здесь. И тихо! – прошептал Хилдъярд. Он бесшумно поставил на кресло стакан, который до этого забрал у Слайдера и до сих пор держал в руке, осторожно подошел к двери, приоткрыл ее и прислушался, а потом выскользнул наружу бесшумно, как кошка.
Слайдер ждал. В камине тихо потрескивало пламя. Через какое-то время он тяжело встал с кресла и пошел к двери, которую Хилдъярд оставил приоткрытой. Воздух в холле был холоднее, чем в комнате, он почувствовал это, подойдя вплотную к двери и сделав глубокий вдох. Он слышал медленное и тяжелое тиканье больших напольных часов, стоявших в холле, и больше ничего не нарушало вязкую и темную тишину пустого дома.
А потом, где-то вдалеке, раздался приглушенный грохот. Это был тот звук, который мог издать длинный, мягкий предмет, упавший с высоты на пол. Слайдер распахнул дверь шире и услышал со стороны хирургической пристройки звучный хруст ломающегося стекла.
Его ум внезапно освободился от летаргического оцепенения. Адреналин помчался по кровеносным сосудам, и он рванулся через холл, пинками распахивая двери, понимая без всяких слов, что означали этот удар и хруст стекла. Голос Диксона произнес внутри него: Они не терпят ошибок. Он пронесся через столовую, ушибая колени о стоявшие на пути стулья, проскочил через следующую дверь и оказался в пристроенной новой части здания, еще пахнувшей цементом. Он пересек еще один маленький холл, вбежал в приемную, пропахшую дезинфектантом, и через последнюю дверь ворвался в сам операционный отсек.
Запах бензина, осколки разбитого стекла вокруг, свирепое пламя и удушливый дым, уже заполняющий помещение. На полу – скорченное тело Хилдъярда, искаженным лицом вниз, затылок опытным ударом размозжен в розовое месиво из осколков костей, мозга и слипшихся от льющейся крови прядей жидких волос. Вся эта картина запечатлелась в мозгу Слайдера за долю секунды, а жар и дым в помещении были уже почти невыносимыми. Из глаз Слайдера неудержимо полились слезы, легкие разорвал кашель, он почувствовал острую режущую боль в груди и упал на колени. Надо было немедленно выбираться отсюда.
Он ухватился за воротник и рукав куртки ветеринара и попытался оттащить его назад к двери, но ему показалось, что вес обмякшего тела увеличился в несколько раз, а дверь оказалась невообразимо далеко. Его разум, казалось, покинул его и взирал на все происходящее откуда-то сверху, вне досягаемости пламени и дыма, холодно наблюдая за одинокой агонией своего владельца. Остатками сознания Слайдер все еще смутно понимал, что все это очень плохо, но уже не мог понять, почему, а он ведь так устал, и надвигающаяся тьма была такой манящей, что уже не хотелось делать никаких усилий...
Глава 17
Он замолчал столь же внезапно, как заговорил, и глаза его похолодели. Он отвернулся и безразличным голосом закончил:
– Приказам сверху необходимо повиноваться, что бы каждый индивидуум ни думал о них. И повиноваться без всяких вопросов. Иначе – хаос. В бизнесе точно так же, как на военной службе.
– Бизнес! – Слайдер зашевелился, вырываясь из теплых объятий кресла и пытаясь сесть прямо. – Как вы можете называть это бизнесом?! Если вы действительно знали ее всю ее жизнь, как вы могли хладнокровно убить ее и теперь ничего не чувствовать, да еще называть это бизнесом?
Хилдъярд резко поднялся и навис над ним как башня, но Слайдер зашел уже слишком далеко, чтобы почувствовать угрозу. Крепкие пальцы забрали стакан из его руки, и он услышал холодный голос.
– Проклятие, я не должен был наливать вам так много. Наверное, вы уже прилично выпили перед приездом ко мне. Давайте, возьмите себя в руки, пьяный дурак! Теперь я не могу отпустить вас отсюда. Вы вообще не должны были появляться здесь. Будь я проклят, не надо было мне впускать вас.
И он все еще ничего не подтвердил, подумал Слайдер. Не отрицал, но и не подтвердил прямо. У него не было сомнений в вине Хилдъярда; но даже если дело было прекращено, ничто из его предположений не получило подтверждения. Нет свидетелей. Нет свидетелей? Сильная рука все еще лежала на его плече, сжимая его как в стальных тисках, и Слайдер сделал запоздалую встревоженную попытку высвободиться. Он не хотел ощущать на себе те самые руки, которые совсем недавно затянули обрывок провода на шее Ронни Бреннера.
– Вы даже не обеспокоены, не так ли? – спросил он в туманящей мозг ярости, – Вы вообще не человек, вы – чудовище! Вы говорите, что любили Анн-Мари, но вы убили ее только потому, что вам так велели. И вот вы убили и Ронни Бреннера, а потом вернулись сюда и зажгли огонь в камине, как будто это была обыденная поденная работа.
Неожиданно его плечи освободились. Хилдъярд резко выпрямился и уставился на Слайдера с неприкрытой тревогой.
– Убил Ронни Бреннера? О чем вы говорите?
– Вы выследили меня до его дома сегодня вечером и, когда я ушел, вошли туда и убили его!
Вид Хилдъярда был странен.
– Нет, – проговорил он, – Я сегодня нигде не был. Я весь день был дома.
– Тогда кто...
– Тихо! Слушайте! – Хилдъярд неожиданно напрягся, все его тело стало жестким, он вскинул голову, вслушиваясь в тишину дома. – Вы слышали это? – прошептал он. Слайдер покачал головой, наконец поймав взгляд Хилдъярда и наблюдая любопытную картину: с желтого лица, казалось, схлынула вся кровь, и оно сначало побледнело, а потом приняло восковой зеленоватый оттенок. Глаза ветеринара выступили из орбит, а губы непроизвольно приоткрылись, обнажая длинные зубы. Никогда раньше Слайдер не видел выражения такого ужаса на человеческом лице. Подобное зрелище не доставляло удовольствия.
– Они следовали за вами сюда, – прошептал Хилдъярд. – О Иисусе!
– Кто? Как? – спросил Слайдер, но ветеринар махнул рукой, приказывая ему замолчать.
– Ждите здесь. И тихо! – прошептал Хилдъярд. Он бесшумно поставил на кресло стакан, который до этого забрал у Слайдера и до сих пор держал в руке, осторожно подошел к двери, приоткрыл ее и прислушался, а потом выскользнул наружу бесшумно, как кошка.
Слайдер ждал. В камине тихо потрескивало пламя. Через какое-то время он тяжело встал с кресла и пошел к двери, которую Хилдъярд оставил приоткрытой. Воздух в холле был холоднее, чем в комнате, он почувствовал это, подойдя вплотную к двери и сделав глубокий вдох. Он слышал медленное и тяжелое тиканье больших напольных часов, стоявших в холле, и больше ничего не нарушало вязкую и темную тишину пустого дома.
А потом, где-то вдалеке, раздался приглушенный грохот. Это был тот звук, который мог издать длинный, мягкий предмет, упавший с высоты на пол. Слайдер распахнул дверь шире и услышал со стороны хирургической пристройки звучный хруст ломающегося стекла.
Его ум внезапно освободился от летаргического оцепенения. Адреналин помчался по кровеносным сосудам, и он рванулся через холл, пинками распахивая двери, понимая без всяких слов, что означали этот удар и хруст стекла. Голос Диксона произнес внутри него: Они не терпят ошибок. Он пронесся через столовую, ушибая колени о стоявшие на пути стулья, проскочил через следующую дверь и оказался в пристроенной новой части здания, еще пахнувшей цементом. Он пересек еще один маленький холл, вбежал в приемную, пропахшую дезинфектантом, и через последнюю дверь ворвался в сам операционный отсек.
Запах бензина, осколки разбитого стекла вокруг, свирепое пламя и удушливый дым, уже заполняющий помещение. На полу – скорченное тело Хилдъярда, искаженным лицом вниз, затылок опытным ударом размозжен в розовое месиво из осколков костей, мозга и слипшихся от льющейся крови прядей жидких волос. Вся эта картина запечатлелась в мозгу Слайдера за долю секунды, а жар и дым в помещении были уже почти невыносимыми. Из глаз Слайдера неудержимо полились слезы, легкие разорвал кашель, он почувствовал острую режущую боль в груди и упал на колени. Надо было немедленно выбираться отсюда.
Он ухватился за воротник и рукав куртки ветеринара и попытался оттащить его назад к двери, но ему показалось, что вес обмякшего тела увеличился в несколько раз, а дверь оказалась невообразимо далеко. Его разум, казалось, покинул его и взирал на все происходящее откуда-то сверху, вне досягаемости пламени и дыма, холодно наблюдая за одинокой агонией своего владельца. Остатками сознания Слайдер все еще смутно понимал, что все это очень плохо, но уже не мог понять, почему, а он ведь так устал, и надвигающаяся тьма была такой манящей, что уже не хотелось делать никаких усилий...
Глава 17
Синдром бездомной собаки
– Алло?
– Привет, Джоанна.
– Билл! Я уже не думала, что когда-нибудь услышу твой голос!
– Уже не думала? – Голос его звучал пораженно.
– Прошло ведь очень много времени.
– Я звонил тебе раньше один или два раза, но попадал на твой автоответчик, а с ним мне не хотелось разговаривать.
– Хотелось бы мне, чтобы ты рассуждал тогда по-другому. По крайней мере я б хоть знала...
– Знала что?
– Что ты... Что ты еще здесь.
– На самом деле я не здесь. Не рядом, я имею в виду. Я сейчас далеко.
– А-а... – Она научилась не задавать вопросов. За те три недели ожидания, когда надежды становилось все меньше и меньше, она хорошо поняла, что она не тот человек, который имеет право спрашивать о нем.
– Ты не сердишься на меня, а? – спросил он после паузы.
– Сержусь? Нет, не сержусь. С чего бы это?
– Атертон звонил тебе?
– Он сказал мне, что ты в госпитале, но это не серьезно.
– И все? Больше ничего?
– Нет. А он должен был?..
– Я просил его дать тебе знать, что произошло. Наверное, он просто забыл. Там должна была быть чертова уйма работы, особенно когда я выбыл, а Райсбрук так и не вышел на службу.
Эта задница забыл, как бы не так, подумала Джоанна.
– Так где ты, Билл?
– Я у отца, в Эссексе. Мне дали длительный отпуск.
– Верхний Хокси, – вспомнила она.
– Да, отсюда я и звоню. Вот в чем суть – я подумал, не собираешься ли ты взять пару выходных дней на следующей неделе? Я думал, может, тебе захочется приехать сюда на денек? Здесь очень здорово – сельская местность и все в этом духе.
– А твой отец не будет против? – На самом деле имелось в виду: «А как насчет твоей жены?», и он прекрасно это понял и ответил на все сразу.
– Айрин здесь нет, она дома с детьми. Я не хотел, чтобы они пропускали занятия. И в любом случае мне прописаны покой и тишина. А с отцом я о тебе говорил.
– О-о! – Сердце Джоанны подпрыгнуло и провалилось.
– Он хороший человек. И я очень ценю его советы. Я сказал ему, что хотел бы пригласить тебя к нам, и он ответил, что ничего не имеет против. Я думаю, он и сам хотел бы встретиться с тобой и посмотреть на тебя, хотя вслух он этого не говорил. Ну, это такое поколение, ты же знаешь.
– Да.
– Джоанна, ты что-то неразговорчива.
– Я просто не знаю, что говорить.
– У тебя все в порядке?
– Не уверена. Я себя так чувствую, будто прошла через кошмар.
– Да, и я тоже. Так ты приедешь? Мне хотелось бы иметь возможность поговорить с тобой. Но если тебе не хочется, я пойму.
Нет, ни черта ты не можешь понять, ты, застенчивый стеснительный паршивец, подумала она.
– Да, я приеду, если ты этого хочешь. Могу приехать уже завтра.
– Это было бы чудесно.
– Тогда давай мне инструкции, как добираться.
Отсутствие бровей придавало его лицу удивленное выражение, а улыбка получилась неуверенной и смущенной. Джоанну захлестнула волна любви к нему, но она не знала, что сказать, как приблизиться к нему, как будто не могла переступить какой-то воображаемый порог, разделявший их после вынужденной разлуки.
– Я думаю, – сказал он наконец, – тебе лучше бы оставить машину здесь, а то моя и отцовская машины заняли уже все свободное место. Она тут будет в безопасности, об этом можно не беспокоиться. Папа отлучился ненадолго. А обычно его не бывает целый день. Дом в нашем с тобой распоряжении до времени вечернего чая. Пойдем, выпьем чего-нибудь и соорудим ленч. Я не знаю, проголодалась ты или нет?
Он говорил слишком много и понимал это, но не мог остановиться, а ее молчание еще больше нервировало его. Он так долго думал о ней в больнице и здесь, у отца, что она стала для него в какой-то степени нереальной. А сейчас, видя ее вновь рядом, он никак не мог понять, было ли ему позволительно пригласить ее сюда и как она это расценила – как храбрость, или как глупость, или даже как эгоизм. Они смотрели друг на друга, так и не сделав еще ни шагу навстречу.
– Как ты сейчас? – спросила Джоанна после неловкой паузы, кивая на его забинтованные руки. – Это выглядит довольно пугающе.
Он покачал кистями в воздухе.
– О, они не так плохи, как выглядят. Все уже почти зажило, но я продолжаю их бинтовать, чтобы держать в чистоте. Практически все, что я тут ни делаю, приводит к тому, что я пачкаюсь в грязи. Очень смешно.
Он опять неуверенно улыбнулся, но она продолжала серьезно разглядывать его.
– Ты похудел. Или это так кажется из-за коротких волос?
– И то, и другое. Мне пришлось остричь голову, потому что на ней в двух местах были подпалины. И, как видишь, бровей тоже нет. Конечно, они опять отрастут, и даже толще, чем были, как мне сказали врачи. Так что я буду выглядеть, как самый волосатый человек из книги Гиннеса.
Джоанна не улыбнулась в ответ на попытку пошутить, и он в свою очередь посерьезнел.
– Атертон выдернул меня оттуда как раз вовремя. Если бы не он – и не ты, ведь это ты подняла тревогу...
– Не надо. – Она отвернулась. – Ради Бога, не надо благодарностей. Я этого не выдержу. – Видно было, что она сильно нервничает. – Надеюсь, ты меня не ради этого пригласил сюда?
– Нет. Я... Нет, я хотел тебя видеть. Мне надо поговорить с тобой. – Он прикусил губу. – Давай для начала устроимся поудобнее, проходи, нет никакого смысла в том, что мы стоим на улице.
Она вошла в калитку, и они рядышком пошли по грязной дорожке к дому. Он ввел ее в кухню, где оба сияли вымазанную в жидкой грязи обувь, усадил за деревянный выскобленный стол и смешал ей джин с тоником.
– Пришлось специально привезти это для нас, – пояснил он, кивая на стакан, зажатый в забинтованных руках. – Папа пьет только пиво и домашнее вино, но боюсь, оно показалось бы тебе слишком крепким.
– Не надо было всех этих сложностей. Я могла бы пить пиво.
– Я хотел, чтобы у тебя было то, что ты любишь. – Он поставил стакан перед ней на стол, и, наконец, их глаза встретились. Ему очень хотелось прикоснуться к ней, но он не знал, как преодолеть неожиданно возникшую между ними невидимую преграду. Он не знал, о чем она думает. Как теперь она это воспримет? Может быть, ей это не понравится. Но ведь она все же приехала сюда, верно? Или ею двигало всего лишь любопытство?
Молчание слишком затянулось. Он отвернулся, чтобы взять свой стакан.
– Папа любит выпить чаю сразу, как только войдет в дом, – проговорил он, – так что я думаю, мы сейчас сделаем просто легкий ленч, хорошо?
– Все, что захочешь. Да, я думаю, так будет хорошо.
– Ты ешь грибы с тостами? У меня они получаются лучше всего.
– Это было бы отлично. А ты справишься, со своими руками?
– О, да. Они не болят. А ты ничего не делай – просто сиди здесь. У меня еще не было случая что-нибудь для тебя приготовить.
Эти слова доставили ей удовольствие и в то же время поразили до боли своей невинностью. В них была слышна неуклюжая нежность, и она почувствовала, что любит его всей душой, но не переставала думать о том, что же он хотел ей сказать, боясь, что за это время он решил отказаться от нее. Она наблюдала, как уверенно он двигается по кухне. В этом доме он вырос. И здесь он выглядел значительно моложе своих лет, и сейчас она могла видеть, что тут дело не только в коротко остриженных волосах. Это было именно влияние родительского дома, и Джоанне уже приходилось видеть, как люди молодели на несколько лет на ее глазах, попадая в дом, где прошло их детство и юность.
Когда джин немножко снял напряженность, он заговорил более естественным тоном, в основном на нейтральные темы, и она продолжала наблюдать за ним и слушать, несколько расслабившись. Когда они в конце концов уселись друг против друга за столом с руками, занятыми едой, он вернулся к разговору о деле Анн-Мари Остин.
– Кажется невероятным, что я не разговаривал с тобой с того вечера, когда был убит Ронни Бреннер. Я даже не могу сейчас вспомнить, насколько много ты уже знаешь. Во всяком случае, скажи мне, что заставило тебя позвонить в участок?
– Я и сама не знаю, – ответила Джоанна с потемневшими вдруг глазами, вспоминая тот вечер. – У меня просто появилось какое-то нехорошее чувство – ты был таким странным. Поэтому я остановилась у первой же телефонной будки и попросила к телефону твоего друга О'Флаэрти, а когда он сказал, что тебя там нет, я все ему рассказала. Конечно, ты мог в это время ехать домой, но я это никак не могла проверить. Я надеялась, он скажет мне, что беспокоиться не о чем, но он воспринял все очень серьезно – и слава Богу! Он сказал, что проверит, где ты находишься, а потом перезвонит мне.
Она посмотрела на него, желая понять, было ли уже ему известно все это, но он только кивнул.
– Продолжай.
– Ну, по всей видимости он послал машину с радио к дому этого, как его там, Бреннера, и тогда, естественно, поднялась жуткая тревога. О'Флаэрти и Атертон объединились и решили, что, вероятно, ты поехал к этому липовому ветеринару, и тогда Атертон попросту вскочил в свою машину и помчался туда как сумасшедший. – Она еще раз взглянула на него. – Он очень заботится о тебе, ты знаешь это?
– Да, – глядя в свою тарелку, ответил Слайдер. – А О'Флаэрти перезвонил тебе, как обещал? Тебе, наверное, было чертовски тяжело.
– Не сразу, он позвонил позже. Он поговорил со мной минут десять и рассказал, что они предпринимают, чтобы разыскать тебя. Но потом мне пришлось поехать на работу, и это был самый длинный вечер в моей жизни. Один Бог знает, как я играла. И пока я не вернулась домой, я не имела возможности узнать, что происходит, пока Атертон не позвонил мне поздно вечером и не сказал, что ты в госпитале, в шоковом состоянии и с небольшими ожогами.
Для нее это было началом долгого ожидания и медленного угасания надежд. Она не могла приехать навестить его, потому что там могла быть Айрин. Она пыталась звонить, но больница давала информацию только родственникам. А потом она решила, что если она ему нужна, то он сам найдет ее, а если он так и не позвонит, значит, она не должна осложнять ему жизнь. Так что она ничего не делала, только ждала, а молчание все продолжалось, пока она, наконец, не решила, что уже получила ответ на свой сомнения.
Между тем Слайдер снова заговорил.
– Мое начальство не было в восторге, как ты понимаешь. В связи со смертью Хилдъярда пришлось начинать следствие по этому поводу, и в результате расследования выяснилось, что это был весьма и весьма интересный субъект. Родился он в Германии – его настоящее имя было Хильдебрандт. Он учился ветеринарному делу и хирургии в Нюрнберге, пока не началась война, а тогда вступил в Люфтваффе – в разведывательный корпус.
– Так вот где он заработал чин капитана, да?
– Думаю, что там. В общем, когда германская армия оккупировала Италию, ему поручили секретную деятельность совместно с пронацистски настроенными итальянцами, а целью было проникновение в итальянское движение Сопротивления и его развал. Очевидно, именно в это время он вошел в контакт с мафией и путем различных махинаций сколотил себе немалые деньги. Как бы ни повернулись события, он был уже очень богат, и когда союзники победили, ему хватило его денег, чтобы бесследно исчезнуть оттуда, хотя его усиленно разыскивали.
– Да уж, я думаю, такого должны были искать. Многим, наверное, хотелось его крови.
– Его единственными друзьями были люди из мафии, и весьма похоже, что именно они помогли ему перебраться в Англию и легализоваться. Одним словом, он исчез из Италии и всплыл уже здесь, в Стуртоп-он-Фосс, респектабельный настолько, насколько только можно пожелать, продолжил свою ветеринарную практику, начатую еще в Германии, и успешно внедрился в местное общество.
– И все это время он бездействовал? Или был активен? Что он делал для мафии, я имею в виду?
– Не думаю, что мы когда-нибудь это узнаем. Мы так много не знаем – например, кто убил Бреннера, кто убил миссис Гостин. Хилдъярд более-менее подтвердил, что он убил Томпсона, говоря точнее, по крайней мере он не стал отрицать этого. – Он замолчал на мгновение. – Как бы то ни было, следить за ними дальше было невозможно. Магазин в Бирмингеме закрылся, человек, которого я там видел, исчез. Мы явно переполошили бандитов до такой степени, что они свернули местную сеть, а это означает, что меня точно не будут считать «героем месяца» в Ярде. Сейчас устроили слежку за Саломаном, но я думаю, что вряд ли мафия еще раз воспользуется его услугами.
– Одна вещь всегда меня интересовала – как Анн-Мари практически передавала деньги дальше по цепочке.
– Я тоже о этом задумывался, и пришел к выводу, что это должно было быть что-то до идиотизма простое. Думаю, она перевозила деньги в жестянках из-под масла. Она имела по две таких жестянки в каждой квартире, и Атертон еще отметил, что они совершенно чистые внутри, как будто ими никогда ие пользовались по назначению. Думаю, она просто всовывала скрученные банкноты внутрь и везла их в магазин, якобы наполнить маслом, а взамен ей давали очередную пустую тару.
– Так просто? Нет, это невозможно!
– Иногда наиболее простая идея оказывается наилучшей.
– Ну, по крайней мере, убийца Анн-Мари получил то, что заслужил, – попыталась утешить его Джоанна.
– Ты говоришь прямо как Диксон. Но ведь это не так. Это получается... просто месть. – Он поглядел на нее. – Я хочу, чтобы ты поняла. – Он запнулся, а потом повторил еще раз, но изменив акцент во фразе. – Я хочу, чтобы тыпоняла.
– Тогда продолжай. Я слушаю.
Он помолчал немного.
– Понимаешь, это все совсем не то, что описывается в детективных романах, когда сыщик или детектив решают некую проблему и отправляются домой пить чай. В настоящей, реальной жизни, если даже тебе удается решить проблему, это только начало. Тебе надо собрать воедино все улики и доказательства, выстроить дело, довести его до суда, и даже после этого бандит еще может уйти. Он может быть оправдан полностью, или по недостатку улик, или выпущен под залог, или бежать, или еще массой других способов вновь оказаться на улицах города. Это своего рода азартная игра. И всегда в то время, пока ты занимаешься делом одного преступника, рядом происходит другое преступление, а ты не можешь быть в двух местах одновременно. Ты никогда не выигрываешь. Ты не можешь выиграть. Ты даже никогда ничего не можешь довести до конца, до самого конца. Они всегда опережают тебя на голову, на полголовы, всегда. А пока ты сажаешь одного, второй продолжает заниматься своим грязным делом, и ты не можешь остановить их всех, и через пару лет тот, которого ты посадил, вновь выходит на свободу и начинает прямехонько с того места, где его остановили. Кажется, что ты ничего не можешь добиться, и в конце концов это начинает сводить с ума. Если ты это допустишь.
Он поглядел на нее, чтобы убедиться, что она следует за его мыслью, и она согласно кивнула.
– У разных людей разные способы борьбы с разочарованием. Конечно же, всегда есть люди, достаточно удачливые или же достаточно глупые, чтобы не чувствовать его – такие, как наш Хант, например. И Биверс тоже, кстати. Атертон борется с этим, отключаясь от работы сразу же, как только может отойти от своего стола, и полностью переключается на свою личную жизнь – вкусная еда, книги, музыка и так далее.
– Играет роль закоренелого холостяка.
– Да. И это действительно как роль в пьесе, если посмотреть шире. Он сам наблюдает, как это у него получается, и шлифует свое исполнение роли. Норма тоже немножко похожа на него, только ее роль – это роль крутого парня в юбке. А есть еще те, что пьют, или принимают наркотики, а некоторые ожесточаются до предела.
– И еще есть ты, – задумчиво проговорила она.
– Я и в самом деле не знаю, как мне пока удавалось справляться со всем этим. Может быть, потому, что я всегда думал – эта работа стоит затрачиваемых на нее усилий. Но почему-то с самого начала именно этого дела такой подход не сработал. Я слишком все переживал, сам не знаю почему, а может быть, это было то самое последнее перышко, которое ломает шею верблюду. Но потом я встретил тебя.
Она замерла, наблюдая за его лицом.
– Ты как-то сказала, что я не воспринимаю тебя как реальную часть своей жизни, и я думаю, что в каком-то плане ты тогда была права.
Она слушала его слова с таким чувством, будто заранее знала, что он скажет дальше, и ею начало овладевать отчаяние. Он пригласил ее сюда, чтобы сказать, что между ними все кончено, он был слишком джентльмен, чтобы сделать это как-то иначе, чем лицом к лицу.
– Ты была тем местом, где я мог спрятаться от мира, – продолжал Слайдер. – Сейчас я это понимаю. Я даже думаю, что я все время частично осознавал это, и с моей стороны было очень плохо использовать тебя таким образом, и в свою защиту и оправдание я могу сказать лишь, что моя нужда в тебе была очень велика. Я был на самой грани срыва и распада, и ты была единственным, за что я мог удержаться.
Она вновь кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Она все еще не могла до конца поверить, что он собирается расстаться с ней, теперь, когда они нечаянно обрели друг друга вопреки всем шансам, предоставленным обоим судьбой, но она знала, – и зиала это с самого начала, что именно такой конец наиболее вероятен.
– У меня было время все как следует обдумать, пока я был здесь. Это такая возможность, какая редко предоставляется людям, верно? Время, принадлежащее только тебе, и ты можешь им воспользоваться, чтобы правильно все обдумать. Может, именно из-за нехватки времени люди так часто ошибаются в главных вещах в своей жизни. С тех пор, как я женился, у меня не было такого свободного времени.
Вот он и подошел к этому, подумала Джоанна. Она попыталась улыбнуться, но тут же поняла, что не может, да и улыбка тут была бы неуместна. Он смотрел на нее очень серьезно, и от этого выглядел почему-то еще моложе. Какой-то абсурд, мелькнуло в голове Джоанны, он походит на шестиклассника, который собирается объявить о своем заключении, что единственное, в чем нуждается человечество – это мир и гармония.
– Но здесь я был в тишине и покое, только со своим отцом. С ним очень покойно, понимаешь – он не большой говорун. У меня была возможность думать обо всем – и больше всего о тебе. И я пришел к выводу, что несмотря на все, ты – это единственное настоящее событие, которое случилось в моей... ну, за время всей моей взрослой жизни, в самом деле.
Он улыбнулся ей и потянулся через стол к ее руке, подняв ее к губам и нежно поцеловав – знак самой большой нежности, который может дать тот, кто любит. Джоанна подумала, что сейчас не надо говорить больше, чем уже было сказано. Она поднялась и обошла стол. Они обвили друг друга руками, и это было то, в чем они оба больше всего нуждались в этот момент.
– Привет, Джоанна.
– Билл! Я уже не думала, что когда-нибудь услышу твой голос!
– Уже не думала? – Голос его звучал пораженно.
– Прошло ведь очень много времени.
– Я звонил тебе раньше один или два раза, но попадал на твой автоответчик, а с ним мне не хотелось разговаривать.
– Хотелось бы мне, чтобы ты рассуждал тогда по-другому. По крайней мере я б хоть знала...
– Знала что?
– Что ты... Что ты еще здесь.
– На самом деле я не здесь. Не рядом, я имею в виду. Я сейчас далеко.
– А-а... – Она научилась не задавать вопросов. За те три недели ожидания, когда надежды становилось все меньше и меньше, она хорошо поняла, что она не тот человек, который имеет право спрашивать о нем.
– Ты не сердишься на меня, а? – спросил он после паузы.
– Сержусь? Нет, не сержусь. С чего бы это?
– Атертон звонил тебе?
– Он сказал мне, что ты в госпитале, но это не серьезно.
– И все? Больше ничего?
– Нет. А он должен был?..
– Я просил его дать тебе знать, что произошло. Наверное, он просто забыл. Там должна была быть чертова уйма работы, особенно когда я выбыл, а Райсбрук так и не вышел на службу.
Эта задница забыл, как бы не так, подумала Джоанна.
– Так где ты, Билл?
– Я у отца, в Эссексе. Мне дали длительный отпуск.
– Верхний Хокси, – вспомнила она.
– Да, отсюда я и звоню. Вот в чем суть – я подумал, не собираешься ли ты взять пару выходных дней на следующей неделе? Я думал, может, тебе захочется приехать сюда на денек? Здесь очень здорово – сельская местность и все в этом духе.
– А твой отец не будет против? – На самом деле имелось в виду: «А как насчет твоей жены?», и он прекрасно это понял и ответил на все сразу.
– Айрин здесь нет, она дома с детьми. Я не хотел, чтобы они пропускали занятия. И в любом случае мне прописаны покой и тишина. А с отцом я о тебе говорил.
– О-о! – Сердце Джоанны подпрыгнуло и провалилось.
– Он хороший человек. И я очень ценю его советы. Я сказал ему, что хотел бы пригласить тебя к нам, и он ответил, что ничего не имеет против. Я думаю, он и сам хотел бы встретиться с тобой и посмотреть на тебя, хотя вслух он этого не говорил. Ну, это такое поколение, ты же знаешь.
– Да.
– Джоанна, ты что-то неразговорчива.
– Я просто не знаю, что говорить.
– У тебя все в порядке?
– Не уверена. Я себя так чувствую, будто прошла через кошмар.
– Да, и я тоже. Так ты приедешь? Мне хотелось бы иметь возможность поговорить с тобой. Но если тебе не хочется, я пойму.
Нет, ни черта ты не можешь понять, ты, застенчивый стеснительный паршивец, подумала она.
– Да, я приеду, если ты этого хочешь. Могу приехать уже завтра.
– Это было бы чудесно.
– Тогда давай мне инструкции, как добираться.
* * *
Он ожидал ее в конце аллеи и посигналил рукой, чтобы она свернула на грязную боковую дорожку. Она повиновалась, вылезла из машины и встала рядом с ним, глядя на него и ощущая биение сердца в глотке. Бровей на его лице не было совсем, волосы спереди были острижены очень коротко, а ярко-розовая кожа в верхней части лба блестела, как пластик. Кисти рук Слайдера все еще были перебинтованы. Он выглядел сильно исхудавшим, чему немало способствовала очень короткая прическа, и у него смешно выделялись нос и уши, отчего он казался значительно моложе. Кроме того, почти ничто не выдавало, через какую передрягу он прошел. Одет он был в поношенный свитер, грубые рабочие брюки и великоватые «веллингтоновские» сапоги, и она отметила, что эта одежда идет ему гораздо больше, чем городская. Он был по своей сути сельским парнем, и по рождению и по крови, и здесь, на фоне высоких заборов и широких, плоских коричневых полей, он был у себя дома.Отсутствие бровей придавало его лицу удивленное выражение, а улыбка получилась неуверенной и смущенной. Джоанну захлестнула волна любви к нему, но она не знала, что сказать, как приблизиться к нему, как будто не могла переступить какой-то воображаемый порог, разделявший их после вынужденной разлуки.
– Я думаю, – сказал он наконец, – тебе лучше бы оставить машину здесь, а то моя и отцовская машины заняли уже все свободное место. Она тут будет в безопасности, об этом можно не беспокоиться. Папа отлучился ненадолго. А обычно его не бывает целый день. Дом в нашем с тобой распоряжении до времени вечернего чая. Пойдем, выпьем чего-нибудь и соорудим ленч. Я не знаю, проголодалась ты или нет?
Он говорил слишком много и понимал это, но не мог остановиться, а ее молчание еще больше нервировало его. Он так долго думал о ней в больнице и здесь, у отца, что она стала для него в какой-то степени нереальной. А сейчас, видя ее вновь рядом, он никак не мог понять, было ли ему позволительно пригласить ее сюда и как она это расценила – как храбрость, или как глупость, или даже как эгоизм. Они смотрели друг на друга, так и не сделав еще ни шагу навстречу.
– Как ты сейчас? – спросила Джоанна после неловкой паузы, кивая на его забинтованные руки. – Это выглядит довольно пугающе.
Он покачал кистями в воздухе.
– О, они не так плохи, как выглядят. Все уже почти зажило, но я продолжаю их бинтовать, чтобы держать в чистоте. Практически все, что я тут ни делаю, приводит к тому, что я пачкаюсь в грязи. Очень смешно.
Он опять неуверенно улыбнулся, но она продолжала серьезно разглядывать его.
– Ты похудел. Или это так кажется из-за коротких волос?
– И то, и другое. Мне пришлось остричь голову, потому что на ней в двух местах были подпалины. И, как видишь, бровей тоже нет. Конечно, они опять отрастут, и даже толще, чем были, как мне сказали врачи. Так что я буду выглядеть, как самый волосатый человек из книги Гиннеса.
Джоанна не улыбнулась в ответ на попытку пошутить, и он в свою очередь посерьезнел.
– Атертон выдернул меня оттуда как раз вовремя. Если бы не он – и не ты, ведь это ты подняла тревогу...
– Не надо. – Она отвернулась. – Ради Бога, не надо благодарностей. Я этого не выдержу. – Видно было, что она сильно нервничает. – Надеюсь, ты меня не ради этого пригласил сюда?
– Нет. Я... Нет, я хотел тебя видеть. Мне надо поговорить с тобой. – Он прикусил губу. – Давай для начала устроимся поудобнее, проходи, нет никакого смысла в том, что мы стоим на улице.
Она вошла в калитку, и они рядышком пошли по грязной дорожке к дому. Он ввел ее в кухню, где оба сияли вымазанную в жидкой грязи обувь, усадил за деревянный выскобленный стол и смешал ей джин с тоником.
– Пришлось специально привезти это для нас, – пояснил он, кивая на стакан, зажатый в забинтованных руках. – Папа пьет только пиво и домашнее вино, но боюсь, оно показалось бы тебе слишком крепким.
– Не надо было всех этих сложностей. Я могла бы пить пиво.
– Я хотел, чтобы у тебя было то, что ты любишь. – Он поставил стакан перед ней на стол, и, наконец, их глаза встретились. Ему очень хотелось прикоснуться к ней, но он не знал, как преодолеть неожиданно возникшую между ними невидимую преграду. Он не знал, о чем она думает. Как теперь она это воспримет? Может быть, ей это не понравится. Но ведь она все же приехала сюда, верно? Или ею двигало всего лишь любопытство?
Молчание слишком затянулось. Он отвернулся, чтобы взять свой стакан.
– Папа любит выпить чаю сразу, как только войдет в дом, – проговорил он, – так что я думаю, мы сейчас сделаем просто легкий ленч, хорошо?
– Все, что захочешь. Да, я думаю, так будет хорошо.
– Ты ешь грибы с тостами? У меня они получаются лучше всего.
– Это было бы отлично. А ты справишься, со своими руками?
– О, да. Они не болят. А ты ничего не делай – просто сиди здесь. У меня еще не было случая что-нибудь для тебя приготовить.
Эти слова доставили ей удовольствие и в то же время поразили до боли своей невинностью. В них была слышна неуклюжая нежность, и она почувствовала, что любит его всей душой, но не переставала думать о том, что же он хотел ей сказать, боясь, что за это время он решил отказаться от нее. Она наблюдала, как уверенно он двигается по кухне. В этом доме он вырос. И здесь он выглядел значительно моложе своих лет, и сейчас она могла видеть, что тут дело не только в коротко остриженных волосах. Это было именно влияние родительского дома, и Джоанне уже приходилось видеть, как люди молодели на несколько лет на ее глазах, попадая в дом, где прошло их детство и юность.
Когда джин немножко снял напряженность, он заговорил более естественным тоном, в основном на нейтральные темы, и она продолжала наблюдать за ним и слушать, несколько расслабившись. Когда они в конце концов уселись друг против друга за столом с руками, занятыми едой, он вернулся к разговору о деле Анн-Мари Остин.
– Кажется невероятным, что я не разговаривал с тобой с того вечера, когда был убит Ронни Бреннер. Я даже не могу сейчас вспомнить, насколько много ты уже знаешь. Во всяком случае, скажи мне, что заставило тебя позвонить в участок?
– Я и сама не знаю, – ответила Джоанна с потемневшими вдруг глазами, вспоминая тот вечер. – У меня просто появилось какое-то нехорошее чувство – ты был таким странным. Поэтому я остановилась у первой же телефонной будки и попросила к телефону твоего друга О'Флаэрти, а когда он сказал, что тебя там нет, я все ему рассказала. Конечно, ты мог в это время ехать домой, но я это никак не могла проверить. Я надеялась, он скажет мне, что беспокоиться не о чем, но он воспринял все очень серьезно – и слава Богу! Он сказал, что проверит, где ты находишься, а потом перезвонит мне.
Она посмотрела на него, желая понять, было ли уже ему известно все это, но он только кивнул.
– Продолжай.
– Ну, по всей видимости он послал машину с радио к дому этого, как его там, Бреннера, и тогда, естественно, поднялась жуткая тревога. О'Флаэрти и Атертон объединились и решили, что, вероятно, ты поехал к этому липовому ветеринару, и тогда Атертон попросту вскочил в свою машину и помчался туда как сумасшедший. – Она еще раз взглянула на него. – Он очень заботится о тебе, ты знаешь это?
– Да, – глядя в свою тарелку, ответил Слайдер. – А О'Флаэрти перезвонил тебе, как обещал? Тебе, наверное, было чертовски тяжело.
– Не сразу, он позвонил позже. Он поговорил со мной минут десять и рассказал, что они предпринимают, чтобы разыскать тебя. Но потом мне пришлось поехать на работу, и это был самый длинный вечер в моей жизни. Один Бог знает, как я играла. И пока я не вернулась домой, я не имела возможности узнать, что происходит, пока Атертон не позвонил мне поздно вечером и не сказал, что ты в госпитале, в шоковом состоянии и с небольшими ожогами.
Для нее это было началом долгого ожидания и медленного угасания надежд. Она не могла приехать навестить его, потому что там могла быть Айрин. Она пыталась звонить, но больница давала информацию только родственникам. А потом она решила, что если она ему нужна, то он сам найдет ее, а если он так и не позвонит, значит, она не должна осложнять ему жизнь. Так что она ничего не делала, только ждала, а молчание все продолжалось, пока она, наконец, не решила, что уже получила ответ на свой сомнения.
Между тем Слайдер снова заговорил.
– Мое начальство не было в восторге, как ты понимаешь. В связи со смертью Хилдъярда пришлось начинать следствие по этому поводу, и в результате расследования выяснилось, что это был весьма и весьма интересный субъект. Родился он в Германии – его настоящее имя было Хильдебрандт. Он учился ветеринарному делу и хирургии в Нюрнберге, пока не началась война, а тогда вступил в Люфтваффе – в разведывательный корпус.
– Так вот где он заработал чин капитана, да?
– Думаю, что там. В общем, когда германская армия оккупировала Италию, ему поручили секретную деятельность совместно с пронацистски настроенными итальянцами, а целью было проникновение в итальянское движение Сопротивления и его развал. Очевидно, именно в это время он вошел в контакт с мафией и путем различных махинаций сколотил себе немалые деньги. Как бы ни повернулись события, он был уже очень богат, и когда союзники победили, ему хватило его денег, чтобы бесследно исчезнуть оттуда, хотя его усиленно разыскивали.
– Да уж, я думаю, такого должны были искать. Многим, наверное, хотелось его крови.
– Его единственными друзьями были люди из мафии, и весьма похоже, что именно они помогли ему перебраться в Англию и легализоваться. Одним словом, он исчез из Италии и всплыл уже здесь, в Стуртоп-он-Фосс, респектабельный настолько, насколько только можно пожелать, продолжил свою ветеринарную практику, начатую еще в Германии, и успешно внедрился в местное общество.
– И все это время он бездействовал? Или был активен? Что он делал для мафии, я имею в виду?
– Не думаю, что мы когда-нибудь это узнаем. Мы так много не знаем – например, кто убил Бреннера, кто убил миссис Гостин. Хилдъярд более-менее подтвердил, что он убил Томпсона, говоря точнее, по крайней мере он не стал отрицать этого. – Он замолчал на мгновение. – Как бы то ни было, следить за ними дальше было невозможно. Магазин в Бирмингеме закрылся, человек, которого я там видел, исчез. Мы явно переполошили бандитов до такой степени, что они свернули местную сеть, а это означает, что меня точно не будут считать «героем месяца» в Ярде. Сейчас устроили слежку за Саломаном, но я думаю, что вряд ли мафия еще раз воспользуется его услугами.
– Одна вещь всегда меня интересовала – как Анн-Мари практически передавала деньги дальше по цепочке.
– Я тоже о этом задумывался, и пришел к выводу, что это должно было быть что-то до идиотизма простое. Думаю, она перевозила деньги в жестянках из-под масла. Она имела по две таких жестянки в каждой квартире, и Атертон еще отметил, что они совершенно чистые внутри, как будто ими никогда ие пользовались по назначению. Думаю, она просто всовывала скрученные банкноты внутрь и везла их в магазин, якобы наполнить маслом, а взамен ей давали очередную пустую тару.
– Так просто? Нет, это невозможно!
– Иногда наиболее простая идея оказывается наилучшей.
– Ну, по крайней мере, убийца Анн-Мари получил то, что заслужил, – попыталась утешить его Джоанна.
– Ты говоришь прямо как Диксон. Но ведь это не так. Это получается... просто месть. – Он поглядел на нее. – Я хочу, чтобы ты поняла. – Он запнулся, а потом повторил еще раз, но изменив акцент во фразе. – Я хочу, чтобы тыпоняла.
– Тогда продолжай. Я слушаю.
Он помолчал немного.
– Понимаешь, это все совсем не то, что описывается в детективных романах, когда сыщик или детектив решают некую проблему и отправляются домой пить чай. В настоящей, реальной жизни, если даже тебе удается решить проблему, это только начало. Тебе надо собрать воедино все улики и доказательства, выстроить дело, довести его до суда, и даже после этого бандит еще может уйти. Он может быть оправдан полностью, или по недостатку улик, или выпущен под залог, или бежать, или еще массой других способов вновь оказаться на улицах города. Это своего рода азартная игра. И всегда в то время, пока ты занимаешься делом одного преступника, рядом происходит другое преступление, а ты не можешь быть в двух местах одновременно. Ты никогда не выигрываешь. Ты не можешь выиграть. Ты даже никогда ничего не можешь довести до конца, до самого конца. Они всегда опережают тебя на голову, на полголовы, всегда. А пока ты сажаешь одного, второй продолжает заниматься своим грязным делом, и ты не можешь остановить их всех, и через пару лет тот, которого ты посадил, вновь выходит на свободу и начинает прямехонько с того места, где его остановили. Кажется, что ты ничего не можешь добиться, и в конце концов это начинает сводить с ума. Если ты это допустишь.
Он поглядел на нее, чтобы убедиться, что она следует за его мыслью, и она согласно кивнула.
– У разных людей разные способы борьбы с разочарованием. Конечно же, всегда есть люди, достаточно удачливые или же достаточно глупые, чтобы не чувствовать его – такие, как наш Хант, например. И Биверс тоже, кстати. Атертон борется с этим, отключаясь от работы сразу же, как только может отойти от своего стола, и полностью переключается на свою личную жизнь – вкусная еда, книги, музыка и так далее.
– Играет роль закоренелого холостяка.
– Да. И это действительно как роль в пьесе, если посмотреть шире. Он сам наблюдает, как это у него получается, и шлифует свое исполнение роли. Норма тоже немножко похожа на него, только ее роль – это роль крутого парня в юбке. А есть еще те, что пьют, или принимают наркотики, а некоторые ожесточаются до предела.
– И еще есть ты, – задумчиво проговорила она.
– Я и в самом деле не знаю, как мне пока удавалось справляться со всем этим. Может быть, потому, что я всегда думал – эта работа стоит затрачиваемых на нее усилий. Но почему-то с самого начала именно этого дела такой подход не сработал. Я слишком все переживал, сам не знаю почему, а может быть, это было то самое последнее перышко, которое ломает шею верблюду. Но потом я встретил тебя.
Она замерла, наблюдая за его лицом.
– Ты как-то сказала, что я не воспринимаю тебя как реальную часть своей жизни, и я думаю, что в каком-то плане ты тогда была права.
Она слушала его слова с таким чувством, будто заранее знала, что он скажет дальше, и ею начало овладевать отчаяние. Он пригласил ее сюда, чтобы сказать, что между ними все кончено, он был слишком джентльмен, чтобы сделать это как-то иначе, чем лицом к лицу.
– Ты была тем местом, где я мог спрятаться от мира, – продолжал Слайдер. – Сейчас я это понимаю. Я даже думаю, что я все время частично осознавал это, и с моей стороны было очень плохо использовать тебя таким образом, и в свою защиту и оправдание я могу сказать лишь, что моя нужда в тебе была очень велика. Я был на самой грани срыва и распада, и ты была единственным, за что я мог удержаться.
Она вновь кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Она все еще не могла до конца поверить, что он собирается расстаться с ней, теперь, когда они нечаянно обрели друг друга вопреки всем шансам, предоставленным обоим судьбой, но она знала, – и зиала это с самого начала, что именно такой конец наиболее вероятен.
– У меня было время все как следует обдумать, пока я был здесь. Это такая возможность, какая редко предоставляется людям, верно? Время, принадлежащее только тебе, и ты можешь им воспользоваться, чтобы правильно все обдумать. Может, именно из-за нехватки времени люди так часто ошибаются в главных вещах в своей жизни. С тех пор, как я женился, у меня не было такого свободного времени.
Вот он и подошел к этому, подумала Джоанна. Она попыталась улыбнуться, но тут же поняла, что не может, да и улыбка тут была бы неуместна. Он смотрел на нее очень серьезно, и от этого выглядел почему-то еще моложе. Какой-то абсурд, мелькнуло в голове Джоанны, он походит на шестиклассника, который собирается объявить о своем заключении, что единственное, в чем нуждается человечество – это мир и гармония.
– Но здесь я был в тишине и покое, только со своим отцом. С ним очень покойно, понимаешь – он не большой говорун. У меня была возможность думать обо всем – и больше всего о тебе. И я пришел к выводу, что несмотря на все, ты – это единственное настоящее событие, которое случилось в моей... ну, за время всей моей взрослой жизни, в самом деле.
Он улыбнулся ей и потянулся через стол к ее руке, подняв ее к губам и нежно поцеловав – знак самой большой нежности, который может дать тот, кто любит. Джоанна подумала, что сейчас не надо говорить больше, чем уже было сказано. Она поднялась и обошла стол. Они обвили друг друга руками, и это было то, в чем они оба больше всего нуждались в этот момент.