– Я вроде слышала, что ты смертельно разбит, – сказала она нейтральным тоном. Ее тяжелая походка говорила о подавленном настроении – обычно она двигалась легко и быстро.
   – Пока я готовился ко сну, спать расхотелось, поэтому я решил почитать немного, – ответил он. Айрин отвернулась, чтобы заняться собственными приготовлениями, и он скрытно наблюдал за ней, притворяясь, что целиком поглощен книгой. В отличие от Джоанны, Айрин относилась к той категории женщин, которые лучше смотрятся одетыми, чем раздетыми. Фигура ее была того типа, на которой одежда хорошо смотрится и которую предпочитают обычно дизайнеры женского платья, но, будучи обнаженной, не вызывала к себе никакого интереса. Она была стройной, но без округленности и плавности линий, руки и ноги были прямыми и худощавыми, бедра – узкими. Грудь ее была плоской, и это всегда несколько разочаровывало Слайдера, но окончательно это разочарование стало ему ясным только сейчас.
   Когда-то, несколько недель после свадьбы, они спали обнаженными, но это воспоминание казалось сейчас настолько далеким, что его даже удивило, как он вообще это вспомнил. После этих нескольких недель Айрин начала надевать ночную рубашку, потому что ей было «стыдно, что вещи зря пропадают». Тогда и ему пришлось надевать на ночь пижаму, потому что если бы он продолжал спать обнаженным, она могла бы воспринять это как проявление критики ее поведения.
   Она вернулась из ванной комнаты, распространяя запах зубной пасты и лосьона, почти хорошенькая в своей рубашке и с распущенными расчесанными волосами. Слайдером вновь овладели мысли о том, что различало Айрин и Джоанну. Айрин сама по себе была очень цельной натурой, но для Слайдера это была та цельность, которая его не могла удовлетворить. Это была та самая застывшая цельность, которая предполагала, что последнее слово должно быть всегда за ней, что ничто в ней не изменится никогда – «вот Айрин, и такой она да пребудет вовеки».
   И это тоже, размышлял он, представляло собой полный контраст с Джоанной, которая всегда казалась ему вечно меняющейся, словно она мягко перетекала из одной формы в другую, подобно амебе. Будучи вдали от нее, он едва мог в точности вспомнить ее лицо. И думать о ней ему приходилось с осторожностью, как будто он мог разрушить мыслью текучий материал ее образа.
   Айрин остановилась в футе от кровати и смотрела на него, слегка опустив голову и покусывая нижнюю губу, что придавало ей совершенно нехарактерный для нее уязвимый вид, словно у человека, собирающегося сию минуту попытаться переплыть Ниагару в бочке. Можно было предположить, что она готовится начать разговор на какую-то неприятную и небезопасную тему, и Слайдеру хотелось бы опередить и отвлечь ее, но попытаться сделать это – значило точно нарваться на очередной скандал, а у него на это не было сил.
   Когда стало совершенно ясно, что она только и ждет толчка, он сдался.
   – В чем дело?
   Еще какой-то момент она колебалась, а потом быстро выпалила:
   – Мне все известно о ней – о твоей любовнице!
   Странно, как человеческое тело признает вину, хотя мозг ее и не чувствует. Горячее и жгучее ощущение вины заполнило его сосуды и разлилось мгновенно по всему телу, заставив сердце заколотиться с грохотом где-то в области желудка; и несмотря на все это он ответил жене спокойно и без малейшего колебания.
   – У меня нет никакой любовницы.
   Айрин безостановочно заходила по спальне, продолжая говорить, как будто Слайдер не произнес ни слова.
   – Разумеется, я уже какое-то время чувствовала – что-то происходит, но не могла понять, что именно. Я хочу сказать, что тот факт, что мы не занимались любовью уже пятнадцать месяцев...
   Ошеломительно, оказывается, она точно подсчитывала, сколько это длилось. Он-то мог только приблизительно предполагать. Но женская жизнь делится на периоды, отмечаемые приемом таблеток, поэтому, видимо, для них секс всегда привязан к датам.
   – И потом, все эти дни, когда ты не приезжал домой вечером – ну, часть из них ты действительно работал, я полагаю, но не всегда. Но до последнего момента я все же так и не была до конца уверена.
   – Послушай, ведь ничего такого не происходит. Ты просто навоображала себе Бог знает что, – возразил Слайдер, но она продолжала сверлить его взглядом, и в ее глазах он увидел не злость, а глубочайшую обиду и боль. Только сейчас к нему пришло неприятное осознание того, какую глубокую рану наносила измена женщине – рану, которую нельзя было залечить. Мужчина мог реагировать на женскую неверность яростью, злобой, ревностью, побоями, наконец, но для женщины реакция на измену была тяжелой болезнью, пожиравшей ее с костями.
   – Ты можешь не лгать мне, в этом нет необходимости, – горько продолжала между тем Айрин. – Я могла бы давно понять по их голосам, что они все знают об этом, эти Николлс и О'Флаэрти, когда они звонили и передавали твои отговорки. И Атертон – я же видела, как он смотрел на меня – с жалостью. Наверное, все об этом знали, все, кроме меня! И смеялись надо мной. Могу спорить, они хлопали тебя по спине и поздравляли, не так ли?
   – Ты не права, совершенно не права...
   – Я терпела до сих пор. Но теперь ты начал проводить у нее ночи напролет, да еще используешь это дело как прикрытие, так вот будь я проклята, если буду терпеть это и дальше! Это мерзко! Да еще с девушкой, молоденькой настолько, что она годилась бы тебе в дочери! И как только ты мог совершить нечто подобное?!
   В этот миг в голове Слайдера промелькнуло столько мыслей сразу, что он, к собственному счастью, просто был не способен немедленно ответить. Больше всего он был поражен тем, что Айрин, даже будучи в плену собственного красноречия, могла выразиться о Джоанне как о молоденькой девушке, годившейся ему в дочери. В то же время другая часть мозговых клеток лихорадочно вычисляла, как Айрин вообще могла разузнать о Джоанне. Ни одна живая душа в округе «Ф» не предала бы его, он мог бы поставить свою жизнь против такого предположения, а мысль о том, что она наняла частного сыщика, казалась попросту нелепой. Среди всей этой сумятицы вдруг всплыло в мозгу, что ему должно было бы быть стыдно думать о таких вещах в подобный момент, что вместо этого он должен бы испытывать стыд и раскаяние за то, что так больно обидел Айрин.
   Однако то, что он сказал вслух, прозвучало совершенно спокойно и естественно.
   – Ты совершенно не права. У меня не было и нет любовницы. И я в любом случае определенно не заинтересовался бы девушкой, годной мне в дочери.
   – Ах ты лжец! – Она швырнула на кровать перед ним неизвестно откуда появившуюся у нее в руках фотографию. – Тогда кто же это? Прекрасная незнакомка? Только не рассказывай мне сказок, что ты повсюду таскаешь фотографии неизвестных тебе девиц в своем бумажнике. Мерзавец! Мою фотографию ты никогда не носил с собой, никогда, даже...
   Она осеклась и резко отвернулась, чтобы он не видел ее слез. Слайдер поднял с одеяла фотографию, всмотрелся и почувствовал одновременно и ошеломление, и облегчение, и сожаление, и радость, и над всеми этими чувствами преобладала грусть. Со снимка на него смотрела Анн-Мари Остин, разлетались по ветру ее прохваченные солнцем волосы, маленькая летучая рыбка ее ладони сверкала на фоне моря, застыв навеки в беспечном хмельном жесте беспечальной юности.
   Образ Анн-Мари был вытеснен из его мыслей под влиянием внезапно возникшей любви к Джоанне, но тут он вновь с сожалением задумался о ее бесполезной короткой жизни и такой же бесполезной смерти. Они усыпили ее, как старую собаку, вспомнились слова Камерона, раздели, как снимают шкуры животных на скотобойне, и бросили на грязном полу той темной пустой квартиры. Он вспомнил детскую челку, маленькие груди с сосками-земляничками, и вновь ощутил под ложечкой чувство острой тоски. Это было его всегдашнее сожаление о мире, где люди бесцельно делают ужасающие вещи по отношению друг к другу; скорбь по тому утраченному миру своего детства, где хорошие люди преобладали над плохими и где всегда было место ожиданиям и надеждам. Это в первую очередь было одной из причин, по которым он стал полицейским, и против этих мыслей ему теперь приходилось бороться; так как они могли лишить его мужества и помешать выполнять свой долг. Он и его товарищи день за днем боролись со злом – и ни на йоту не могли изменить ни существующий порядок вещей, ни возможный будущий, и желание прекратить борьбу было порою таким сильным, таким непреодолимым, потому что борьба казалась безнадежной...
   Айрин опять смотрела на него, пораженная выражением отчаяния, появившемся на его лице. Она, конечно, давно знала о чертах меланхолии в его характере, которые он тщательно старался скрывать от нее, да и от себя тоже, но до этого момента она и не подозревала, насколько сильным или глубоким может быть это чувство у ее мужа. Она припомнила все эти истории о полицейских, напивавшихся до бесчувствия по окончании расследования или принимавших наркотики, или пытавшихся предаться забвению при помощи многочисленных связей с женщинами, и о полицейских, тихо кончавших жизнь самоубийством; так уставшие дети ложатся где угодно, лишь бы поспать. Она задумалась, что же это было, что удерживало Слайдера от подобных действий перед лицом его собственного отчаяния, и у нее все еще оставалась маленькая надежда на то, что это была она, хотя в последнее время они испытывали друг к другу растущее раздражение. Она задумалась, как долго это еще может длиться и чем может кончиться, и что, когда придет, наконец, финал, она будет иметь все права считать себя жертвой своей судьбы.
   Она смотрела на него с безнадежным отчаянием женщины, понявшей, что она никогда не будет нужна для мужа в такой степени, как его работа, что для Слайдера перестать думать о работе было бы худшим из концов.
   Слайдер видел, как желание к сопротивлению покидает ее, и ощутил чувство облегчения и благодарности, хотя так и не понял, что было тому причиной.
   – Это фотография убитой девушки, Анн-Мари Остин, – произнес он наконец. – То дело, которое я сейчас расследую. Ты можешь легко проверить это, если не веришь мне.
   – Нет. – Она вновь отвернулась от него. – Я тебе верю. – Она притворилась, что ищет что-то в ящике шкафа, лишь бы не поворачиваться к нему лицом, и следующие ее слова прозвучали приглушенно. – Я не должна была лазить в твой бумажник. Прости.
   – Не имеет значения.
   – Имеет. Я не должна была делать это.
   Ему показалось, что она опять плачет.
   – Не надо, – сказал он, – ложись лучше спать.
   Но когда она обернулась, глаза ее были сухими, хотя и казались очень усталыми. Она легла рядом, не прикасаясь к нему, и повернулась на бок, отвернувшись от него, как обычно спала. Значит, все опять было в порядке. Опасность миновала. Погоня шла по ложному пути, ему повезло. Теперь еще какое-то время он может быть спокоен, потому что она будет чувствовать себя виноватой, что безосновательно обвинила его.
   Он даже пожалел, что не может заняться с ней любовью: это успокоило бы и смягчило их обоих, и принесло бы естественное решение возникшей сегодня проблемы. Но он не мог сделать этого, не испытывая к ней никаких чувств, кроме жалости. С того момента, как в его жизни появилась Джоанна, он уже не мог этого сделать.

Глава 13
Бесплотная женщина

   Совещание отдела проходило в комнате сотрудников уголовного розыска, остальные офисы были слишком малы, чтобы все сразу смогли там поместиться. Когда Слайдер вошел в комнату, его сотрудники уже были в сборе. КЖД Суилли, которая терпеть пе могла свое настоящее имя – Кэтлин – и требовала, чтобы все называли ее Норма, сидела на одном из столов, раскачивая своими длиннющими красивыми ногами к вящему удовольствию коллег. Детектив-констебль женского дивизиона Кэтлин «Норма» Суилли в дополнение к великолепным ногам имела еще высокий рост, спортивную фигуру, золотистую кожу, крупные белые зубы, соломенно-желтые волосы и прочие незабываемые женские прелести, вполне достойные какой-нибудь Мисс Пляжей Калифорнии. Слайдера часто посещала мысль, что из всех мужчин отдела он был единственным, кого она не пыталась соблазнить, что придавало ему чувство странного превосходства и старшинства над ее жертвами. Она явно расценивала его как реальную и серьезную личность, тогда как остальные представлялись ей не более чем сексуальными объектами.
   Сейчас она улыбнулась ему и объявила:
   – Вот он пришел, запыхавшийся и помятый, наш превосходный образчик Женатого Человека и Среднего Руководителя.
   – Ты кое-что пропустила. Как насчет «Климактерического»? – весело осведомился Биверс, удобно пристроившийся в той точке, откуда открывался наилучший вид на знаменитые Ножки, частенько будоражившие сны этого кругленького курчавого молодого человека со свирепыми устрашающими усами. Биверс тоже был женат – на такой же маленькой и кругленькой, как и он сам, мышке в женском обличье по имени Мэри. Биверс обожал свою жену, но короткие ножки малышки Мэри, увы, не могли раскачиваться таким вызывающим и эффектным образом.
   – И еще «Одержимого Маниакальной Идеей»? – добавил сбоку Атертон.
   – Только не сегодня, – предупредил их Слайдер, ослабляя узел галстука машинальным движением. – Сегодня я – монумент спокойствия и хладнокровия. Человека, выполнившего свое домашнее задание, невозможно сбить. Время научит вас этому, эх вы, молодежь – никакое чутье не заменит тяжелой и упорной работы.
   Пока они привычно ревели и стонали в ответ на шутку, он оглядел их всех. Детектив-констебль Андерсон, только что вернувшийся из отпуска, вероятно, имел в карманах кучу фотоснимков, которые хотел бы показать всем присутствующим. Он был искусником в том, что называл «художественной фотографией» и что почти всегда являлось вариациями на тему заката, отражающегося в море и рефлектирующего на мокром песке. Двое других детективов-констеблей – дубоголовый и одержимый карьерой Хант и тихий сдержанный МакКэй – торжественно восседали бок о бок в глубоких креслах, обрамленные с двух сторон щедро расточающими обаяние Атертоном и Суилли, напротив которых занимал свой наблюдательный пост Биверс, отличавшийся легким сдвигом мозгов, благодаря которому никогда не испытывал чувства стыда или смущения.
   Вот здесь, подумал Слайдер, он чувствовал себя в кругу семьи – гораздо более чем среди тех троих в Рюислипе; и если это была семья, то он в ней скорее играл роль заботливой матери, тогда как суперинтендант был строгим и властным отцом. В данный момент из состава отдела уголовного розыска отсутствовал только один человек – старший детектив-инспектор Колин Райсбрук, которого поразил сердечный приступ средней тяжести, из-за которого он оказался па больничном листе на неопределенный срок. Еще не было ясно, вернется ли он вообще на работу в отдел. Если бы его досрочно отправили па пенсию, как Слайдер не раз думал с тяжелым внутренним вздохом, Айрин наверняка ожидала бы, что он будет переведен с повышением на освободившееся место Райсбрука, а если нет, то жизнь Слайдера могла бы стать крайне неприятной.
   – Поганый денек сегодня, – констатировала Норма, глядя в окно, за которым шел непрерывный холодный дождь, – и может стать еще хуже. В любой момент к нам может влететь Диксон и изобразить рекламу зубной пасты, и тогда мне опять захочется убить его.
   – Да здравствует Супер! – проорал Андерсон, и Хант послушно пропел ритуальный ответ: – Да здравствует Великолепный!
   – И если он еще раз назовет меня КЖД Сникерс, я наверняка убью его, – угрожающе заявила Суилли. – Терпеть не могу этих мужчин-начальников, которые пытаются насмешить окружающих и заранее ждут от них смеха.
   – Я не думаю, что он старается кого-то развлечь, – возразил Атертон. – Я думаю, он существует на свете исключительно ради своего собственного удовлетворения.
   Все это было уже слишком для мозгов Хаита, который от удивления даже понизил голос до нормального уровня.
   – Но если ты убьешь его здесь, Норма, куда же ты тогда денешь тело?
   – Продаст его в кафетерий? – предположил МакКэй. – А то там всегда только одна жареная свинина по средам...
   – Я предполагаю, что эту «свинину» они получают из Хаммерсмитской больницы, – вмешался Андерсон. – Ребята, не среда ли это была, когда стряслась эта мясорубка на Сникерс-Корнер, помните, «Форд Кортина» и грузовик? Когда водителя «Кортины» разорвало на части?
   – Вы что, ни на что лучшее не способны? Этот юмор из четвертого измерения меня утомил, – вяло отреагировал Атертон.
   – Ты у нас всегда утомлен, – печально качая головой, сказала Суилли, и Андерсон тут же присвистнул.
   – Откуда ты это знаешь, Норма? Открой нам этот секрет!
   Прежде чем Слайдер решил прекратить эти игры, они были прерваны появлением в дверях детектива-суперинтенданта Диксона. Диксон был громоздок, тяжел и чем-то напоминал быка, по никто не мог сказать, что он жирен, его резкие движения в сочетании с размерами сразу создавали у окружающих впечатление, что этого человека невозможно остановить, как мчащийся на полном ходу тяжелый грузовик. У него было широкое румяное лицо уроженца Йоркшира, украшенное крупным красным носом, свидетельствовавшим о высоком кровяном давлении, редкие волосы песочного оттенка и улыбка, открывавшая зубы, казавшиеся слишком многочисленными и правильными, чтобы быть его собственными.
   Он уже долгие годы был известен всем как «Диксон из Шеферд-Буш», несмотря на то, что иногда сам пытался придумывать себе прозвища и прилагал некоторые усилия к их распространению. На любой службе типа полицейской или военной, люди, как правило, делятся на две примерно равные категории: жесткие люди, притворяющиеся мягкими, и наоборот. Диксон же входил в третью категорию, состоявшую из него одного: очень жесткий человек, притворяющийся мягким человеком, который хочет притвориться жестким. Виски он пил почти с той же регулярностью, что и дышал, при этом никогда не теряя трезвого вида и самообладания, и в какой-то день неминуемо должен был умереть за своим рабочим столом, что характерно для такой породы людей. Слайдер никогда не мог решить для себя, будет ли он в этот момент ощущать радость и облегчение или все же сожаление и грусть.
   – Доброе утро, ребята. Доброе утро, Норма, – улыбнулся Диксон, обдавая Суилли запахом чистейшего виски «Ройал Далтоп», отчего та отшатнулась. – Все садитесь. Этим утром у нас есть целая куча вещей, в которых мы должны разобраться.
   Некоторое время назад все остальные дела были более или менее прояснены, и отдел почти целиком занялся убийством Анн-Мари Остин. Слайдер еще раз пересказал все факты, полученные в ходе расследования по сегодняшний день, после чего вниманием собравшихся завладел Диксон.
   – Думаю, вам не надо говорить о том, что руководство недовольно и что пока нам не очень-то везет с этим делом – еще два убийства, и нет ничего конкретного, с чем можно двигаться дальше. Либо убийца очень хорош, либо мы очень плохи, но и так, и этак мы проиграем, если ничего не найдем такого, с чем можно продолжать. С момента смерти Томпсона округ «Н» хочет знать, не думаем ли мы, что это часть нашего дела, и я так понимаю, что мы это подтверждаем, да? Хорошо. Они будут делать свою часть работы, разматывать все возможное со своего конца и держать с нами связь через Атертона. Так, а теперь – что у нас есть такого, за чем нужно проследить?
   – Надо бы проверить бирмингемскую часть дела, – сказал Атертон, явно желая получить свой шанс на эту поездку. – Мы знаем, что она регулярно туда ездила, и еще есть вопрос о той квартире, которой она пользовалась, хотя и не могла себе такое позволить по деньгам. Я мог бы...
   – Хорошо, – прервал его Диксон. – Билл, вы займетесь этим сами. Возьмете кого-нибудь с собой. Атертон, вы у нас сейчас музыкальный гений – отследите-ка историю этой чертовой скрипки. Мне не верится, чтобы с сорокового года никто так ничего бы и не знал о ней. И займитесь этим типом, Саломаном, и разузнайте насчет него все, что только можно.
   – Да, сэр, – ответил Атертон, косясь на Слайдера.
   – Биверс, я хочу, чтобы вы занялись проверкой тетки этой девушки – вас в этом местечке не знают в лицо. У нас еще остается старый, добрый, простой и ясный мотив – деньги. Раскопайте, кого она знает, куда ходит, где она была той ночью. Выясните насчет ее поездок в Лондон. Это небольшая деревня, значит, у вас не будет особых трудностей разговорить местных жителей. Что там еще?
   – Я убежден, что за этим стоит крупная организация, сэр, – осторожно сказал Слайдер.
   – Я знаю, что вы убеждены, и вынужден подтвердить, что и для меня это дело попахивает тем же, но у нас нет никаких доказательств, что тут действовал не просто какой-нибудь крутой одиночка.
   – Эти порезы на ее ноге, сэр, – что-нибудь прояснилось на этот счет? – Диксон не ответил сразу, поэтому Слайдер позволил себе продолжить мысль, внимательно наблюдая за реакцией Диксона: – Поскольку ясно видна связь с Италией, я не могу перестать думать о том, нет ли тут связи с мафией. Эти порезы наводят на мысль о ритуальном убийстве.
   Молчание Диксона было коротким, но воздух в комнате вдруг стал таким плотным, что его, казалось, можно было пощупать пальцами. Потом лицо Диксона стало пустым, а глаза отчужденными и настороженными.
   – Я ничего не могу сказать по этому поводу, – ровно ответил он. – Пока никто ничего не мог выяснить по поводу буквы «Т».
   – А почему это не могло быть попросту инициалом убийцы? – спросил Атертон.
   – Да, именно, почему? – насмешливо ответил вопросом на вопрос Диксон.
   – У меня есть предположение, сэр, – быстро вмешался Слайдер, и лицо Диксона опять стало бесстрастным. – Была ли это организация или одиночка, но, по-моему, убийство Томпсона должно было по их замыслу связать для нас разорванные концы между собой – оно должно было уверить нас в том, что именно он и есть убийца Остин, который из-за угрызений совести покончил с собой. Я вот думаю, а не имеет ли смысл как-то дать им понять, что мы купились на это. Если бандит, или бандиты, будут думать, что жар немножко остыл...
   – А миссис Гостин? – спросил Атертон.
   – Несчастный случай. Тем более что так могло быть на самом деле, – ответил Слайдер.
   – Надо было бы обеспечить содействие прессы, – сказал задумчиво Диксон. – Но это может просто кое-кого взбудоражить. И не в мою пользу. Ладно, я подумаю об этом.
   Слайдер кивнул в знак благодарности, но ощутил неудовлетворенность результатами совещания. Было нечто странное в том, как быстро Диксон согласился с его предположениями, и это наводило на мысль о том, что кто-то другой уже принял такое же решение до совещания. Что-то где-то происходило. Он решил осторожненько попробовать воду ногой.
   – А как насчет итальянского конца, сэр? Этот кузен Марио? Можем ли мы рассчитывать на взаимодействие с ним или тем магазином на Райской аллее?
   Лицо Диксона покраснело от гнева.
   – Мне кажется, у вас пока и здесь достаточно недоделанных дел – для начала хотя бы надо определить, где она была убита, откуда взялся наркотик, что произошло с ее одеждой и так далее. Кроме того, кто тот парень, которого О'Флаэрти видел около участка? Имеет он к этому отношение или нет?
   – Я не знаю... – начал Слайдер, но тут Диксон взревел, как раненый бык.
   – Вы не знаете чертовски многого, и вот это – факт. Я вам говорю, всем вам, что есть определенные люди, которые уж точно не испытывают счастья от того, как движется это расследование, так что давайте-ка пошевеливайтесь и отыщите хоть что-то конкретное. – Он поднялся на ноги, возвышаясь над всеми, и окинул их хмурым взглядом, который через мгновение превратился в гротескное подобие отеческой улыбки. – И будьте осторожны, ладно? Вы не для того служите в полиции, чтобы кто-то снес ваши чертовы головы.
   Он величественно удалился, оставив Слайдера в еще большей уверенности, что где-то наверху происходит нечто, о чем внизу знать не позволено. Диксон изобразил весь этот гневный всплеск только для того, чтобы предотвратить дальнейшие вопросы, на которые не мог – или не хотел – ответить. Остальные детективы ерзали в креслах и тихо переговаривались. Вся картина напоминала последствия визита директора школы, который из-за плохого настроения пообещал оставить всех учеников без обеда.
   – Синдром шампиньонов, – изрек Биверс так, как будто его только что осенило. – Нас держат в темноте и поливают дерьмом.
   – Очень оригинально, Алекс, – любезно ответила Норма.
   Биверс взбил усищи и грациозно улыбнулся.
   – Есть одна теория, о которой никто не подумал.
   – Кроме тебя, разумеется?
   – Точно! Томпсон был убит хирургом-левшой, так ведь? А этот тип Джон Браун, менеджер оркестра, он ведь педик и живет с Тревором Байерсом, который как раз и есть хирург в Святой Марии. Предположим, Остин шантажировала их, и с них уже было довольно, и они решили избавиться от нее. А Томпсон каким-то образом узнал об этом, поэтому им пришлось пришить и его тоже.
   Он торжествующе оглядел онемевшую аудиторию. Лишь Норма, прижав руки к груди, театрально прошептала:
   – Блестяще!
   Биверс воспринял одобрение всерьез.
   – Что за чушь с этой мафией! – любезно и тактично продолжил он, адресуясь на этот раз непосредственно к Слайдеру. – Девчонка могла ввезти, а могла и не ввезти скрипку в Англию, но ведь нет никаких доказательств того, что она сделала это не в одиночку и не лично для себя, или что она проделала это не один раз. При всем уважении к вам, шеф, все это выглядит довольно неуклюже для работы профессионалов. Типичная любительская работенка.