Страница:
– Да, я была великодушна, и вот как он платит за великодушие. Я не имею в виду себя, это относится к тебе. То, что он оскорбил твою доброту к нему, совершенно преодолевает мою естественную скромность. Иначе я бы резко поговорила с ним и ничего больше не сказала, веря, что повторения не будет. Но я так сильно люблю тебя, дорогой Матт, что не могу терпеть, чтобы его... его неблагодарность проходила безнаказанно.
– Но что он сделал? – нетерпеливо спросил Матт.
Она опустила глаза.
– Я... Мне трудно говорить...
Он молча ждал, и она продолжила:
– Я пошла к нему недавно попросить совета в духовном вопросе, он... Он... он кинулся на колени и открыто признался в любви ко мне.
Наступила короткая напряженная тишина. Она поспешила опередить его.
– Я приказала ему замолчать. Я упрекала его мягко, как могла, что моя скромность оскорблена, и я не желаю больше ничего слышать об этом. Потом он схватил мою руку и поцеловал ее. Он воскликнул, что не может больше скрывать свою любовь, что он должен высказаться. Я напомнила ему, что он священник, а я замужняя женщина. Я сказала ему, что он должен замолчать и никогда больше не произносить ни слова об этом. Я встала и пошла, но он преследовал меня на коленях. Смешной вид!
Ее голос поднялся до крика, а лицо алело, будто память о случившемся все еще оскорбляла ее.
– Я бросилась вон и выбежала из комнаты. Я побродила, не знаю где, пока мое сердце не успокоилось. Потом я поняла, что надо идти к тебе.
В этот раз молчание длилось дольше. Румянец исчез со щек Индии, и она даже стала казаться очень бледной. Она порывистым движением села на стул у камина, как бы обессиленная, что побудило Матта к действию. Он припал к ней и стал потирать ее руки.
– Любовь моя, моя дорогая, мне так жаль. Это, наверное, самый ужасный удар для тебя. Не бойся, ты никогда его больше не увидишь. Ты правильно сделала, что пришла ко мне. Пойди сейчас в сад, погуляй, пока твой дух не восстановится. Прежде, чем ты вернешься домой, его выгонят, я обещаю тебе.
Индия посмотрела на него со слезами на глазах и выражением такого облегчения, что он сразу понял, какой сильный ужас внушал ей священник. Он проводил ее до двери, приказал ожидавшему снаружи слуге прислать Миллисент к ее госпоже в розарий и сходить немедленно за отцом Бирном в комнату управляющего.
Священник пришел через пять минут. Он встал перед Маттом, более бледный, чем обычно, но не выказывая никаких опасений или чувства вины. Его бесстыдство возбудило Матта до ярости.
– Что вы скажете в оправдание? – потребовал он. – Я могу дополнить, что госпожа рассказала мне все. Так что не будет никакой пользы прибавить к другим преступлениям ложь. Как вы осмелились поступить так по отношению к тем, кому вы недостойны шнурки на туфлях развязывать. Знаете ли вы, что она хотела бы по своей сердечной доброте скрыть вашу злую выходку, если бы ее верность мне не заставила ее говорить. Вы не стоите такого великодушия. Что вы можете сказать в свою защиту? Священник мрачно произнес:
– Могу ли я знать, в чем меня обвиняют?
– Вы знаете очень хорошо. Не перекидывайтесь со мной словами, сэр! – закричал Матт.
Священник не отреагировал на гнев, только терпеливо повторил:
– Пока еще каждый обвиняемый по крайней мере может знать, в чем он обвиняется.
Холодным тоном Матт изложил ему обвинения, используя точные слова Индии, насколько он их помнил. Воздействие на священника было замечательным. Он не выглядел смущенным, пристыженным или испуганным. Он не опустил глаза вниз и не стал умолять о прощении. Он только посмотрел на Матта с выражением необычайной печали, почти с жалостью. Казалось, он решал долгое время, говорить или нет. Затем, наконец, произнес:
– Мне нечего сказать, сэр.
– Совсем нечего?
– Нечего.
Матт отвернулся в удивлении, гневе и со смутным ощущением тревоги. Он взял перо со стола и ломал его кончик, не замечая, что делает, затем отшвырнул его и повернулся снова лицом к священнику.
– Я не обвиняю вас в любви к моей жене. Мы непременно начинаем любить лучшее, когда видим его. Я даже не обвиняю вас в том, что вы нарушили правила приличия и выразили свою любовь. Но не выказать никакого раскаяния, никакого сожаления. Разве я не был с вами добр?
– Вы были добрый и хороший хозяин, – проговорил священник, все еще с этой ужасной жалостью в глазах. Матт избегал его глаз.
– Я обещал жене, что вас не будет в этом доме прежде, чем она вернется. Если бы вы попросили прощения, я отослал бы вас со своей протекцией. Теперь же я рассчитаю вас без заработка и без рекомендательного письма. Пакуйте ваши вещи немедленно и уезжайте в течение часа. И ни с кем не разговаривайте все это время. Я настоятельно вам советую уехать как можно дальше отсюда и никогда не рассказывать, что произошло в этом доме, ибо я не без влияния и определенно использую его, если появится причина.
– Я не огорчу вас более чем вы уже огорчены, – ласково сказал священник. – Я никогда не буду говорить об этом, обещаю вам. Благослови и храни вас Господь.
Он повернулся и вышел, оставив Матта со странным чувством, будто именно он совершил неблагодарный поступок и прошен рыжим священником.
– Теперь спи, моя дорогая. Я всегда буду заботиться о тебе.
Она слегка вздохнула, и он почувствовал, что она улыбнулась, прежде чем закрыть глаза и уснуть, как он сказал.
– Я полагаю, мне лучше сразу начать поиски нового наставника, так как это может занять много времени.
– Ты сама хочешь заняться этим? – удивился Матт.
Индия нежно улыбнулась.
– Дорогой муж, конечно я предложу тебе поговорить с ними, ради соблюдения формы, но я должна тоже принимать окончательное решение. В конце концов ты выбрал последнего, и видишь, что из этого вышло. Я уверена, моя оценка надежнее твоей, ибо ты такой неискушенный и добрый. Любой может обмануть тебя, как сделал тот ужасный человек. Теперь, дорогой, улыбнись и посмотри приветливей. Ты знаешь, что я права.
Матт машинально улыбнулся, и она стала ковать железо пока горячо с торжествующей улыбкой.
– Я еду в Йорк как раз сегодня и начну свои расспросы. Я так занята, не знаю, как я найду время, но я что-нибудь придумаю. Миллисент, – обратилась она к служанке, – скажи Клементу, чтобы он приказал подготовить лошадей сразу после завтрака. И поднимись сейчас наверх и сложи мои платья. Приготовь письменные принадлежности, ты отправишь письмо моей матери, потому что у меня не будет времени навестить ее сегодня.
Матт мог только улыбнуться ей через стол.
– Моя дорогая, ты великолепна. Ничто не сокрушит твой дух.
– О, я никогда не была из тех, что плачут и скорбят. Что сделано, то сделано, – объявила она.
– Правильно, что мы пригласили человека, одевающегося должным образом, – сказала Индия, когда Матт после первых расспросов выразил сомнение по поводу высоких каблуков у туфель Коула. – Помни, что он обязан воспитывать наших сыновей. Ты же хочешь, чтобы они стали джентльменами, не так ли?
– Есть более важные вещи, чем надлежащая одежда, для того, чтобы стать джентльменом, – кротко возразил Матт.
– Да, он сможет научить их ходить, стоять и сидеть, как войти в комнату и поклониться, как снимать шляпу. Он знает все это, я гарантирую. И как обращаться к людям высшего общества, чего нельзя сказать о том непристойном создании, – добавила она, будто это был убивающий удар.
– Да, но он также должен развивать их ум, дорогая, а ты ничего не сказала о его образовании.
– Лорд, ты можешь судить о его образовании по тому, как он говорит, – нетерпеливо перебила его Индия.
– Но где он учился? Его уровень?
– Мне кажется, он сказал, что учился в Оксфорде, – быстро нашлась она. – В самом деле, я убеждена в этом. Да, я отчетливо помню, как он сказал, что окончил Колледж Христа и знает твоих кузенов. Думаю, у них был один и тот же наставник.
Матт почти рассмеялся, но сдержал себя, потому что она могла легко рассердиться из-за вопроса образования, и подумал, что она чувствует в глубине души недостаток своей образованности.
– Я встречусь с ним еще раз, любовь моя, и спрошу его. А сейчас успокойся. Я не пойду против твоего выбора, но я должен быть уверен, что он способен учить наших мальчиков. Ты бы не хотела, чтобы они выросли дикарями, не так ли?
Она подплыла к нему, обвила его шею и потерлась о него лицом.
– Но когда ты спросишь, ты его примешь, хорошо?
– Да, моя дорогая, если ты этого захочешь. При условии...
– О, спасибо, дорогой, спасибо. Ты самый лучший из мужей, – замурлыкала она, покрывая поцелуями все его лицо, губы и глаза. Он попытался отшутиться, но его тело прижалось к ней, как это было всегда, и он крепко обнял ее и начал целовать в ответ. Через некоторое время она освободилась из его объятий и сказала:
– Сейчас, дорогой, ты не должен волновать меня, у меня очень много дел.
– Индия...
– Нет, нет, не сейчас, дорогой муж. Что скажут слуги?
– К черту слуг...
– Нет, дорогой, нет. Сегодня ночью. Подожди до ночи.
– О, тогда очень хорошо, – проворчал Матт. Она последний раз поцеловала его в лоб и пошла окрыленная. Ойстер бежала рядом сзади, пытаясь, как всегда, прижаться головой к ее платью.
– Сегодня ночью, ты обещаешь?
– Обещаю! – ответила она и юркнула за дверь.
Глава 11
– Но что он сделал? – нетерпеливо спросил Матт.
Она опустила глаза.
– Я... Мне трудно говорить...
Он молча ждал, и она продолжила:
– Я пошла к нему недавно попросить совета в духовном вопросе, он... Он... он кинулся на колени и открыто признался в любви ко мне.
Наступила короткая напряженная тишина. Она поспешила опередить его.
– Я приказала ему замолчать. Я упрекала его мягко, как могла, что моя скромность оскорблена, и я не желаю больше ничего слышать об этом. Потом он схватил мою руку и поцеловал ее. Он воскликнул, что не может больше скрывать свою любовь, что он должен высказаться. Я напомнила ему, что он священник, а я замужняя женщина. Я сказала ему, что он должен замолчать и никогда больше не произносить ни слова об этом. Я встала и пошла, но он преследовал меня на коленях. Смешной вид!
Ее голос поднялся до крика, а лицо алело, будто память о случившемся все еще оскорбляла ее.
– Я бросилась вон и выбежала из комнаты. Я побродила, не знаю где, пока мое сердце не успокоилось. Потом я поняла, что надо идти к тебе.
В этот раз молчание длилось дольше. Румянец исчез со щек Индии, и она даже стала казаться очень бледной. Она порывистым движением села на стул у камина, как бы обессиленная, что побудило Матта к действию. Он припал к ней и стал потирать ее руки.
– Любовь моя, моя дорогая, мне так жаль. Это, наверное, самый ужасный удар для тебя. Не бойся, ты никогда его больше не увидишь. Ты правильно сделала, что пришла ко мне. Пойди сейчас в сад, погуляй, пока твой дух не восстановится. Прежде, чем ты вернешься домой, его выгонят, я обещаю тебе.
Индия посмотрела на него со слезами на глазах и выражением такого облегчения, что он сразу понял, какой сильный ужас внушал ей священник. Он проводил ее до двери, приказал ожидавшему снаружи слуге прислать Миллисент к ее госпоже в розарий и сходить немедленно за отцом Бирном в комнату управляющего.
Священник пришел через пять минут. Он встал перед Маттом, более бледный, чем обычно, но не выказывая никаких опасений или чувства вины. Его бесстыдство возбудило Матта до ярости.
– Что вы скажете в оправдание? – потребовал он. – Я могу дополнить, что госпожа рассказала мне все. Так что не будет никакой пользы прибавить к другим преступлениям ложь. Как вы осмелились поступить так по отношению к тем, кому вы недостойны шнурки на туфлях развязывать. Знаете ли вы, что она хотела бы по своей сердечной доброте скрыть вашу злую выходку, если бы ее верность мне не заставила ее говорить. Вы не стоите такого великодушия. Что вы можете сказать в свою защиту? Священник мрачно произнес:
– Могу ли я знать, в чем меня обвиняют?
– Вы знаете очень хорошо. Не перекидывайтесь со мной словами, сэр! – закричал Матт.
Священник не отреагировал на гнев, только терпеливо повторил:
– Пока еще каждый обвиняемый по крайней мере может знать, в чем он обвиняется.
Холодным тоном Матт изложил ему обвинения, используя точные слова Индии, насколько он их помнил. Воздействие на священника было замечательным. Он не выглядел смущенным, пристыженным или испуганным. Он не опустил глаза вниз и не стал умолять о прощении. Он только посмотрел на Матта с выражением необычайной печали, почти с жалостью. Казалось, он решал долгое время, говорить или нет. Затем, наконец, произнес:
– Мне нечего сказать, сэр.
– Совсем нечего?
– Нечего.
Матт отвернулся в удивлении, гневе и со смутным ощущением тревоги. Он взял перо со стола и ломал его кончик, не замечая, что делает, затем отшвырнул его и повернулся снова лицом к священнику.
– Я не обвиняю вас в любви к моей жене. Мы непременно начинаем любить лучшее, когда видим его. Я даже не обвиняю вас в том, что вы нарушили правила приличия и выразили свою любовь. Но не выказать никакого раскаяния, никакого сожаления. Разве я не был с вами добр?
– Вы были добрый и хороший хозяин, – проговорил священник, все еще с этой ужасной жалостью в глазах. Матт избегал его глаз.
– Я обещал жене, что вас не будет в этом доме прежде, чем она вернется. Если бы вы попросили прощения, я отослал бы вас со своей протекцией. Теперь же я рассчитаю вас без заработка и без рекомендательного письма. Пакуйте ваши вещи немедленно и уезжайте в течение часа. И ни с кем не разговаривайте все это время. Я настоятельно вам советую уехать как можно дальше отсюда и никогда не рассказывать, что произошло в этом доме, ибо я не без влияния и определенно использую его, если появится причина.
– Я не огорчу вас более чем вы уже огорчены, – ласково сказал священник. – Я никогда не буду говорить об этом, обещаю вам. Благослови и храни вас Господь.
Он повернулся и вышел, оставив Матта со странным чувством, будто именно он совершил неблагодарный поступок и прошен рыжим священником.
* * *
Индия была в хорошем расположении духа в тот вечер, хотя Матт видел, что она неестественно оживлена, и что смех ее звучал немного натянуто. Он пытался успокоить ее и через некоторое время настоял, чтобы она села шить, пока он играл для нее. Это в конце концов прорвало искусственный барьер и дало выход слезам. Он поспешил утешить ее, позвал Миллисент, чтобы та отвела ее в постель, положила ей на лоб компресс с отваром лещины и хорошо расчесала волосы, чтобы успокоить ее. Когда он пришел в спальню час спустя, он нашел ее доброй и спокойной. Глаза ее были опухшие, а ресницы влажные. Она выглядела, как ребенок, и его сердце сжалось от жалости. Он разделся, юркнул в кровать и обнял ее. Она прижалась к нему, как дитя. Впервые за время их женитьбы он почувствовал себя сильным, способным защитить ее, он ощущал себя старше ее и мудрее. Впервые он почувствовал, что он управлял ситуацией, а не она. Он успокаивал ее некоторое время без слов, потом поцеловал ее и стал осторожно снимать с нее ночную одежду. Она не сопротивлялась, но соглашалась неохотно. Он обхаживал ее с большой нежностью, пока она не задрожала от удовлетворения. Затем Матт снова обнял ее, положил ее голову к себе на плечо, как в колыбель и проговорил:– Теперь спи, моя дорогая. Я всегда буду заботиться о тебе.
Она слегка вздохнула, и он почувствовал, что она улыбнулась, прежде чем закрыть глаза и уснуть, как он сказал.
* * *
На следующий день настроение Индии пришло снова в норму. За завтраком она прервала его чтение писем и газет, чтобы сообщить:– Я полагаю, мне лучше сразу начать поиски нового наставника, так как это может занять много времени.
– Ты сама хочешь заняться этим? – удивился Матт.
Индия нежно улыбнулась.
– Дорогой муж, конечно я предложу тебе поговорить с ними, ради соблюдения формы, но я должна тоже принимать окончательное решение. В конце концов ты выбрал последнего, и видишь, что из этого вышло. Я уверена, моя оценка надежнее твоей, ибо ты такой неискушенный и добрый. Любой может обмануть тебя, как сделал тот ужасный человек. Теперь, дорогой, улыбнись и посмотри приветливей. Ты знаешь, что я права.
Матт машинально улыбнулся, и она стала ковать железо пока горячо с торжествующей улыбкой.
– Я еду в Йорк как раз сегодня и начну свои расспросы. Я так занята, не знаю, как я найду время, но я что-нибудь придумаю. Миллисент, – обратилась она к служанке, – скажи Клементу, чтобы он приказал подготовить лошадей сразу после завтрака. И поднимись сейчас наверх и сложи мои платья. Приготовь письменные принадлежности, ты отправишь письмо моей матери, потому что у меня не будет времени навестить ее сегодня.
Матт мог только улыбнуться ей через стол.
– Моя дорогая, ты великолепна. Ничто не сокрушит твой дух.
– О, я никогда не была из тех, что плачут и скорбят. Что сделано, то сделано, – объявила она.
* * *
Индия потратила много времени, чтобы найти нужного человека, но в январе она сообщила, что у нее есть подходящая кандидатура. К февралю новый священник приступил к своим обязанностям в Морлэнде. Ему было двадцать пять и он уже сменил несколько мест, которых лишился из-за ударов исключительно несчастливой судьбы. Он представлял из себя хорошо сложенного, хорошо говорящего человека среднего роста и красивыми вьющимися волосами, голубыми глазами и прекрасным лицом греческого типа. Одевался он неожиданно модно, если учесть его ограниченные средства. Звали его Энтони Коул.– Правильно, что мы пригласили человека, одевающегося должным образом, – сказала Индия, когда Матт после первых расспросов выразил сомнение по поводу высоких каблуков у туфель Коула. – Помни, что он обязан воспитывать наших сыновей. Ты же хочешь, чтобы они стали джентльменами, не так ли?
– Есть более важные вещи, чем надлежащая одежда, для того, чтобы стать джентльменом, – кротко возразил Матт.
– Да, он сможет научить их ходить, стоять и сидеть, как войти в комнату и поклониться, как снимать шляпу. Он знает все это, я гарантирую. И как обращаться к людям высшего общества, чего нельзя сказать о том непристойном создании, – добавила она, будто это был убивающий удар.
– Да, но он также должен развивать их ум, дорогая, а ты ничего не сказала о его образовании.
– Лорд, ты можешь судить о его образовании по тому, как он говорит, – нетерпеливо перебила его Индия.
– Но где он учился? Его уровень?
– Мне кажется, он сказал, что учился в Оксфорде, – быстро нашлась она. – В самом деле, я убеждена в этом. Да, я отчетливо помню, как он сказал, что окончил Колледж Христа и знает твоих кузенов. Думаю, у них был один и тот же наставник.
Матт почти рассмеялся, но сдержал себя, потому что она могла легко рассердиться из-за вопроса образования, и подумал, что она чувствует в глубине души недостаток своей образованности.
– Я встречусь с ним еще раз, любовь моя, и спрошу его. А сейчас успокойся. Я не пойду против твоего выбора, но я должен быть уверен, что он способен учить наших мальчиков. Ты бы не хотела, чтобы они выросли дикарями, не так ли?
Она подплыла к нему, обвила его шею и потерлась о него лицом.
– Но когда ты спросишь, ты его примешь, хорошо?
– Да, моя дорогая, если ты этого захочешь. При условии...
– О, спасибо, дорогой, спасибо. Ты самый лучший из мужей, – замурлыкала она, покрывая поцелуями все его лицо, губы и глаза. Он попытался отшутиться, но его тело прижалось к ней, как это было всегда, и он крепко обнял ее и начал целовать в ответ. Через некоторое время она освободилась из его объятий и сказала:
– Сейчас, дорогой, ты не должен волновать меня, у меня очень много дел.
– Индия...
– Нет, нет, не сейчас, дорогой муж. Что скажут слуги?
– К черту слуг...
– Нет, дорогой, нет. Сегодня ночью. Подожди до ночи.
– О, тогда очень хорошо, – проворчал Матт. Она последний раз поцеловала его в лоб и пошла окрыленная. Ойстер бежала рядом сзади, пытаясь, как всегда, прижаться головой к ее платью.
– Сегодня ночью, ты обещаешь?
– Обещаю! – ответила она и юркнула за дверь.
Глава 11
Несмотря на обещание, Карелли не провел Рождество 1704 года в Венеции. Он получил известие, что его друг Бервик находится в Сен-Жермен со своей герцогиней, и Карелли не смог не воспользоваться возможностью встретиться с ним. Они не писали друг другу с прошлого года, так как Бервика направили в качестве особого посланника ко двору Испании. Бервик был несчастлив там. Ему не нравилась атмосфера интриг и чересчур сложного этикета. С самого начала он был убежден, что французский посол замышлял навредить его карьере. Бервик жаждал активной службы. Когда его, наконец, отозвали во Францию, он обратился с просьбой о предоставлении французского подданства, чтобы продолжить военную карьеру и улучшить положение своей жены и детей, пока участвовал в военной кампании. Королева Мария, как глава Совета по регентству дала разрешение от имени короля, поставив условие, чтобы Бервик всегда, когда потребуется, был в распоряжении короля, на что тот с готовностью согласился. Карелли был милостиво принят по возвращении, поскольку отличился в недавних кампаниях. Он был рад снова увидеть Бервика и остался весьма доволен милостью королевы. Единственное, что его смущало, это встреча с сестрой Альеной, так как он никогда не мог принять то, что знал о ее происхождении. В течение всего своего путешествия он думал, как он будет чувствовать себя, когда опять встретится с ней лицом к лицу. Ему не пришлось долго ждать, чтобы узнать это. Король принял его в приемном зале. Ему было шестнадцать – высокий стройный юноша с широкой костью, показывающей, что он станет еще выше. Его кожа была чистая, черты замечательно похожи на материнские, с такими же темными и выразительными глазами, как у нее, волосы светло-каштановые, почти белокурые. Он был очень спокоен в речи, но не торжественен или суров, а по-королевски величественен в манерах. Карелли преклонил перед ним колени, чувствуя, что он настоящий король, служить которому было приятно. Король сказал:
– Встаньте, кузен. Мы рады видеть вас здесь. Рождество – это время для сбора всей семьей, как вы думаете?
Это был в высшей степени милостивый прием и Карелли весь вспыхнул от удовольствия. Назвать его «кузеном» являлось проявлением огромного великодушия со стороны короля, учитывая, что их кровное родство было незаконным. А затем он несколько раз назвал Бервика «братом» без какого-либо намека на смущение.
– Я очень рад быть здесь, ваше величество. Король улыбнулся:
– Я знаю, что вы захотите встретить свою сестру. Она гуляет в саду с принцессой. Я вам позволяю пойти туда сейчас. Мы очень благодарны вашей матери за то, что она оставила ее здесь. Она очень славная компаньонка для нас обоих.
– Ваше величество чрезвычайно добры, – произнес Карелли, а про себя подумал: «Вот почему я так любезно принят – из-за нее». Он поднялся и вышел с мыслью, что должен подавить свою досаду любой ценой. Если король и принцесса так высоко ценят Альену, он не должен ценить ее ниже.
La consolatrice[29], как называли принцессу, была двенадцатилетней, милой и подвижной девочкой с материнскими большими темными глазами и золотисто-каштановыми волосами, за которые многие придворные дамы отдали бы состояние. Карелли увидел ее вдали, играющей среди кустов тиса на аллее в какую-то игру, похожую на салки, так как было много беготни тут и там, и прежде чем Карелли смог приблизиться к ней, легкая фигурка выбежала из-за кустов рядом с ним и налетела на него так стремительно, что он вынужден был подхватить ее, чтобы она не упала.
– Что ж, мисс Нэн, прекрасный способ здороваться с друзьями, – сказал он, ставя ее снова на ноги.
Нэн уставилась на него в недоумении на какой-то миг, а затем вскрикнула:
– О, милорд, я не узнала вас сразу. Прошу прощения у вашей светлости.
– Все в порядке. Кажется, увлекательная игра.
– Мне надо поймать ее высочество и миледи, но не слишком быстро, – объяснила Нэн с лукавой улыбкой, – но я осмелюсь сказать, что у них будет сейчас лучший предмет для занятий. Подождите здесь, милорд, я пойду и позову их.
Но никакой надобности в этом не было, так как принцесса вышла из своего укрытия узнать, почему никто ее не преследует, и тотчас же прекратила игру и приняла официальный вид. Карелли, немного взволнованный, подошел серьезно к ней и низко поклонился.
– Ваше высочество.
– Милорд Челмсфорд, рада вас видеть. Мы много слышали о вашем участии в последней кампании. Ваша сестра будет рада. Альена! Выходи, здесь гость.
Стройная фигурка в темном красновато-коричневом плаще выскочила из-за кустов и застыла около принцессы. Карелли увидел ее, и его сердце, казалось, остановилось на миг. Вокруг великой красоты установилась тишина и спокойствие, словно сама природа затаила дыхание. Альене уже исполнилось семнадцать. Карелли не видел, как она вырастала из ребенка в женщину. Она не была высокой, но ее прямая и грациозная осанка делала ее выше. Ее щеки разрумянились от холодного воздуха, дыхание чуть клубилось из полуоткрытого рта, а глаза, похоже, целиком отражали купол синего неба, чистого и сверкающего, какое может быть только в середине зимы или в середине лета.
О, да, она прекрасна. Карелли с его солдатским опытом в отношении красивых женщин, с воспоминанием о прекрасных придворных дамах, о красотках всей Европы от Версаля до Венеции имел возможность для сравнения, и он замер, не в силах произнести ни слова, покоренный ее красотой, а еще более – выражением ее синих глаз, ибо так же, как и черты отца, она, очевидно, унаследовала его добрый, спокойный характер, благоразумие и остроту ума. Он полюбил ее с первого взгляда, а явное доказательство того, кто был ее родителем, только добавило остроты его любви, и она глубоко врезалась в его сердце.
– Здесь твой брат, Альена, – сказала принцесса с довольным видом, с каким преподносят подарок, которому наверняка будут рады. – Я надеюсь, ты убедишь его задержаться у нас подольше. Вы знаете, милорд, что будет большой бал в Версале, накануне Крещения? Мы обе подготовили для него новые платья, не так ли, Альена?
Альена улыбнулась, и Карелли догадался, что новые платья не часто случаются в жизни изгнанной принцессы. Это тронуло его, и он подумал, что ему следовал бы иметь больше ума и привезти для нее что-нибудь прелестное из Венеции. Прибытие с пустыми руками показалось ему сейчас ужасным. Но еще оставалось время до Двенадцатой ночи.
– Платье принцессы из янтарного бархата. Я обещаю вам, милорд, что не пожалеете, если останетесь и увидите ее.
Принцесса шагнула ближе, взяла Альену под руку и сказала:
– Боюсь, я никогда не смогу выглядеть так же хорошо, как ваша сестра, милорд. Она истинная красота.
В устах другой принцессы это прозвучало бы грубой лестью, но он видел, что принцесса Луиза-Мария говорила то, что думала. Он открыл было рот для ответа, но принцесса опередила его:
– Я уверена, что вы желаете немного побыть вдвоем, так что я пойду вперед вас, Альена. Пойдемте, леди. Мы скоро встретимся на вечерней службе.
Она призвала сопровождавших ее дам, получила от Карелии поклон и оставила их. Альена проводила ее взглядом.
– Это похоже на нее, оставить нас наедине. Пойдем, брат? Слишком холодно долго стоять без движения.
Карелли предложил ей руку, и они неспеша пошли по тисовой аллее. Нэн отстала на несколько шагов, чтобы не мешать им. Карел смотрел на нежную руку, покоящуюся на его руке, и подбирал слова. Наконец, он произнес:
– Когда я уезжал, я оставлял дитя. Теперь ты женщина. Мне очень трудно привыкнуть к этой мысли.
– Я чувствую то же самое. Я скучала по вам по всем.
– Расскажи мне о своей жизни здесь. Ты счастлива?
– О, да. Здесь почти все время очень спокойно, за исключением случаев, когда мы собираемся в Версаль или Фонтенбло. Мы немного шьем, читаем, молимся. Иногда ездим в Шале с королевой. Конечно, мы учимся. Король Джеймс и я берем уроки вместе с некоторыми другими молодыми людьми, а после всего я учу принцессу тому, чему сама научилась. У нее свои уроки, но она старается держаться с нами. Ей нравится быть вместе, втроем.
– Втроем, – задумчиво повторил Карел и улыбнулся. – Как это хорошо звучит! Ты очень любишь их обоих, я полагаю.
Альена посмотрела слегка озадаченно.
– Люблю?
По отношению к ее королю и его сестре это слово прозвучало для Альены странно.
– Я... связана с ними, – сказала она, с трудом подыскав нужное слово.
Карелли сжал ее руку.
– Я понимаю, – ответил он, и он в самом деле понял. Немного.
– Какой он, король? Ее лицо просветлело.
– Он весь – доброта, он никогда не выходит из себя, не противоречит, не язвит, чтобы ни случилось. Он всегда жизнерадостен. Не то, чтобы очень веселый – он довольно серьезен по натуре, но любит, когда другим вокруг радостно. Мы ведем такие замечательные беседы, я думаю, мы беседуем целыми днями. Знаешь, он интересуется всем.
Она продолжала говорить, и Карелли без труда увидел, как сильно она любит короля. Он надеялся, что любовь не причинит ей горя, ибо рано или поздно, но король должен был жениться. Наблюдательность подсказала ему, что чувствовал король к его сестре. Только после всего он осознал, как быстро он прошел от чувства неловкости и смущения, от мысли о встрече с ней вообще, до глубокой озабоченности, как бы она не стала несчастлива.
Иногда они меняли партнеров, и король танцевал с Альеной, когда Карелли вел принцессу, так что Карелли мог наблюдать за своей сестрой и оценить чувства короля к ней. Они в совершенстве подходили друг другу как танцоры. Говорили они или молчали, Карелли видел полное доверие и согласие между ними. Но это не были ни отношения мужчины и женщины, ни отношения брата и сестры, что-то иное, возможно, согласие двух молодых солдат, сражающихся плечом к плечу, любовь двух абсолютно равных людей.
Король танцевал с его сестрой, с Альеной и с одной или двумя дамами из французской королевской семьи, но чаще всего с его сестрой, хотя бал продолжался до четырех утра, и он не пропустил ни один танец. Карелли удивлялся этому и спросил Альену, танцует ли король когда-нибудь с другими девушками. Она отрицательно покачала головой.
– Король не решается танцевать с дамой, если не знает ее длительное время и если она не его родственница. Он очень... замкнут.
Она посмотрела на Карелли, будто оценивая, как много она может сказать ему, а затем продолжила, понизив голос:
– Знаешь, его отец оставил ему письмо с очень детальными советами об управлении королевством и о жизни. Особые инструкции касались проявления осторожности в его отношениях с женщинами. Умерший король с чувством писал о своем собственном сердечном опыте и предупреждал сына самым серьезным образом. Я думаю, что наш король принял это очень близко к сердцу. Он не хочет давать свой матери и сестре каких-либо поводов для огорчений такого рода и желает избежать любого, по его мнению, опасного соблазна. Так что он никогда не должен иметь что-либо общее с незнакомыми дамами и в нашем дворе едва ли разговаривает с женщинами за исключением королевы и ее высочества.
– И тебя, – сказал Карелли.
Она взглянула на него своими яркими синими глазами.
– И со мной. Я все же принадлежу к его семье.
В ее взгляде читалось сообщение и предупреждение. Говорила ли она ему, что не надо бояться за ее сердце, что она знает, каково положение короля? Он не хотел, чтобы она вынуждена была терпеть и покориться. Кого бы она ни любила, он должен любить ее, кого бы она ни пожелала, он должен принадлежать ей. Он чувствовал себя переполненным негодованием и желанием защитить ее и даже сам удивлялся этому. Но ведь она была его сестрой. В этот момент он почти забыл о другой стороне медали.
– Это чистая случайность, графиня, уверяю вас, – смеялся он. Я встретил Мальборо за игрой прошлой ночью, и мы немного поговорили. Я сказал совершенно без задней мысли: «Кстати, ваше сиятельство, я слышал, что вы собираетесь строить новый дом в Вудстоке», а он ответил, тоже неопределенно: «Да, сэр Джон. Не желали бы вы заняться им?»
– Вы авантюрист, – рассмеялась Аннунсиата. Ванбро пожал плечами.
– Я не мог отказать такому знаменитому герцогу и герою, мадам. Что мне оставалось сказать? Между прочим, Рен очень занят собором Святого Павла и Гринвичем, у него не хватило бы времени.
– А вы, Ван, заняты замком Говард и моим новым домом. Где вы найдете время? Рен по крайней мере в Лондоне, а не за двести миль в Йоркшире.
– А-а, но я не мог противостоять этому предложению, графиня! Он рассказал немного о проекте. Никаких расходов не жалеют. Он должен стать английским Версалем, достойным памятником величайшему генералу Англии и самой замечательной победе. О, вы знаете положение вещей.
– Встаньте, кузен. Мы рады видеть вас здесь. Рождество – это время для сбора всей семьей, как вы думаете?
Это был в высшей степени милостивый прием и Карелли весь вспыхнул от удовольствия. Назвать его «кузеном» являлось проявлением огромного великодушия со стороны короля, учитывая, что их кровное родство было незаконным. А затем он несколько раз назвал Бервика «братом» без какого-либо намека на смущение.
– Я очень рад быть здесь, ваше величество. Король улыбнулся:
– Я знаю, что вы захотите встретить свою сестру. Она гуляет в саду с принцессой. Я вам позволяю пойти туда сейчас. Мы очень благодарны вашей матери за то, что она оставила ее здесь. Она очень славная компаньонка для нас обоих.
– Ваше величество чрезвычайно добры, – произнес Карелли, а про себя подумал: «Вот почему я так любезно принят – из-за нее». Он поднялся и вышел с мыслью, что должен подавить свою досаду любой ценой. Если король и принцесса так высоко ценят Альену, он не должен ценить ее ниже.
La consolatrice[29], как называли принцессу, была двенадцатилетней, милой и подвижной девочкой с материнскими большими темными глазами и золотисто-каштановыми волосами, за которые многие придворные дамы отдали бы состояние. Карелли увидел ее вдали, играющей среди кустов тиса на аллее в какую-то игру, похожую на салки, так как было много беготни тут и там, и прежде чем Карелли смог приблизиться к ней, легкая фигурка выбежала из-за кустов рядом с ним и налетела на него так стремительно, что он вынужден был подхватить ее, чтобы она не упала.
– Что ж, мисс Нэн, прекрасный способ здороваться с друзьями, – сказал он, ставя ее снова на ноги.
Нэн уставилась на него в недоумении на какой-то миг, а затем вскрикнула:
– О, милорд, я не узнала вас сразу. Прошу прощения у вашей светлости.
– Все в порядке. Кажется, увлекательная игра.
– Мне надо поймать ее высочество и миледи, но не слишком быстро, – объяснила Нэн с лукавой улыбкой, – но я осмелюсь сказать, что у них будет сейчас лучший предмет для занятий. Подождите здесь, милорд, я пойду и позову их.
Но никакой надобности в этом не было, так как принцесса вышла из своего укрытия узнать, почему никто ее не преследует, и тотчас же прекратила игру и приняла официальный вид. Карелли, немного взволнованный, подошел серьезно к ней и низко поклонился.
– Ваше высочество.
– Милорд Челмсфорд, рада вас видеть. Мы много слышали о вашем участии в последней кампании. Ваша сестра будет рада. Альена! Выходи, здесь гость.
Стройная фигурка в темном красновато-коричневом плаще выскочила из-за кустов и застыла около принцессы. Карелли увидел ее, и его сердце, казалось, остановилось на миг. Вокруг великой красоты установилась тишина и спокойствие, словно сама природа затаила дыхание. Альене уже исполнилось семнадцать. Карелли не видел, как она вырастала из ребенка в женщину. Она не была высокой, но ее прямая и грациозная осанка делала ее выше. Ее щеки разрумянились от холодного воздуха, дыхание чуть клубилось из полуоткрытого рта, а глаза, похоже, целиком отражали купол синего неба, чистого и сверкающего, какое может быть только в середине зимы или в середине лета.
О, да, она прекрасна. Карелли с его солдатским опытом в отношении красивых женщин, с воспоминанием о прекрасных придворных дамах, о красотках всей Европы от Версаля до Венеции имел возможность для сравнения, и он замер, не в силах произнести ни слова, покоренный ее красотой, а еще более – выражением ее синих глаз, ибо так же, как и черты отца, она, очевидно, унаследовала его добрый, спокойный характер, благоразумие и остроту ума. Он полюбил ее с первого взгляда, а явное доказательство того, кто был ее родителем, только добавило остроты его любви, и она глубоко врезалась в его сердце.
– Здесь твой брат, Альена, – сказала принцесса с довольным видом, с каким преподносят подарок, которому наверняка будут рады. – Я надеюсь, ты убедишь его задержаться у нас подольше. Вы знаете, милорд, что будет большой бал в Версале, накануне Крещения? Мы обе подготовили для него новые платья, не так ли, Альена?
Альена улыбнулась, и Карелли догадался, что новые платья не часто случаются в жизни изгнанной принцессы. Это тронуло его, и он подумал, что ему следовал бы иметь больше ума и привезти для нее что-нибудь прелестное из Венеции. Прибытие с пустыми руками показалось ему сейчас ужасным. Но еще оставалось время до Двенадцатой ночи.
– Платье принцессы из янтарного бархата. Я обещаю вам, милорд, что не пожалеете, если останетесь и увидите ее.
Принцесса шагнула ближе, взяла Альену под руку и сказала:
– Боюсь, я никогда не смогу выглядеть так же хорошо, как ваша сестра, милорд. Она истинная красота.
В устах другой принцессы это прозвучало бы грубой лестью, но он видел, что принцесса Луиза-Мария говорила то, что думала. Он открыл было рот для ответа, но принцесса опередила его:
– Я уверена, что вы желаете немного побыть вдвоем, так что я пойду вперед вас, Альена. Пойдемте, леди. Мы скоро встретимся на вечерней службе.
Она призвала сопровождавших ее дам, получила от Карелии поклон и оставила их. Альена проводила ее взглядом.
– Это похоже на нее, оставить нас наедине. Пойдем, брат? Слишком холодно долго стоять без движения.
Карелли предложил ей руку, и они неспеша пошли по тисовой аллее. Нэн отстала на несколько шагов, чтобы не мешать им. Карел смотрел на нежную руку, покоящуюся на его руке, и подбирал слова. Наконец, он произнес:
– Когда я уезжал, я оставлял дитя. Теперь ты женщина. Мне очень трудно привыкнуть к этой мысли.
– Я чувствую то же самое. Я скучала по вам по всем.
– Расскажи мне о своей жизни здесь. Ты счастлива?
– О, да. Здесь почти все время очень спокойно, за исключением случаев, когда мы собираемся в Версаль или Фонтенбло. Мы немного шьем, читаем, молимся. Иногда ездим в Шале с королевой. Конечно, мы учимся. Король Джеймс и я берем уроки вместе с некоторыми другими молодыми людьми, а после всего я учу принцессу тому, чему сама научилась. У нее свои уроки, но она старается держаться с нами. Ей нравится быть вместе, втроем.
– Втроем, – задумчиво повторил Карел и улыбнулся. – Как это хорошо звучит! Ты очень любишь их обоих, я полагаю.
Альена посмотрела слегка озадаченно.
– Люблю?
По отношению к ее королю и его сестре это слово прозвучало для Альены странно.
– Я... связана с ними, – сказала она, с трудом подыскав нужное слово.
Карелли сжал ее руку.
– Я понимаю, – ответил он, и он в самом деле понял. Немного.
– Какой он, король? Ее лицо просветлело.
– Он весь – доброта, он никогда не выходит из себя, не противоречит, не язвит, чтобы ни случилось. Он всегда жизнерадостен. Не то, чтобы очень веселый – он довольно серьезен по натуре, но любит, когда другим вокруг радостно. Мы ведем такие замечательные беседы, я думаю, мы беседуем целыми днями. Знаешь, он интересуется всем.
Она продолжала говорить, и Карелли без труда увидел, как сильно она любит короля. Он надеялся, что любовь не причинит ей горя, ибо рано или поздно, но король должен был жениться. Наблюдательность подсказала ему, что чувствовал король к его сестре. Только после всего он осознал, как быстро он прошел от чувства неловкости и смущения, от мысли о встрече с ней вообще, до глубокой озабоченности, как бы она не стала несчастлива.
* * *
Большой бал в Galerie des Glaces[30] в Версале явился значительным событием. Но что впечатлило Карелли больше всего, так это чувство семьи, нежной, любящей доброты между французской королевской семьей и английской. И в эту семью он был принят с проявлением доброты и любезности, и он чувствовал, что такой прием вызван как благородством его происхождения, так и его достойной службой в армии Франции. Король и его юная сестра были центром внимания. В своем новом платье янтарного бархата принцесса вызвала искреннюю похвалу старого короля Людовика, который сказал, что она напомнила ему его великую тетушку Марию Манчини. Но везде, где бы ни увидели королевскую пару, на один шаг сзади них держалась Альена, и хотя ее платье было переделано из старого, она поражала воображение даже больше, чем ее юная госпожа. Король танцевал со своей сестрой, а Карелли танцевал с Альеной, и все головы поворачивались, чтобы увидеть, как две молодые пары проходили тур танца.Иногда они меняли партнеров, и король танцевал с Альеной, когда Карелли вел принцессу, так что Карелли мог наблюдать за своей сестрой и оценить чувства короля к ней. Они в совершенстве подходили друг другу как танцоры. Говорили они или молчали, Карелли видел полное доверие и согласие между ними. Но это не были ни отношения мужчины и женщины, ни отношения брата и сестры, что-то иное, возможно, согласие двух молодых солдат, сражающихся плечом к плечу, любовь двух абсолютно равных людей.
Король танцевал с его сестрой, с Альеной и с одной или двумя дамами из французской королевской семьи, но чаще всего с его сестрой, хотя бал продолжался до четырех утра, и он не пропустил ни один танец. Карелли удивлялся этому и спросил Альену, танцует ли король когда-нибудь с другими девушками. Она отрицательно покачала головой.
– Король не решается танцевать с дамой, если не знает ее длительное время и если она не его родственница. Он очень... замкнут.
Она посмотрела на Карелли, будто оценивая, как много она может сказать ему, а затем продолжила, понизив голос:
– Знаешь, его отец оставил ему письмо с очень детальными советами об управлении королевством и о жизни. Особые инструкции касались проявления осторожности в его отношениях с женщинами. Умерший король с чувством писал о своем собственном сердечном опыте и предупреждал сына самым серьезным образом. Я думаю, что наш король принял это очень близко к сердцу. Он не хочет давать свой матери и сестре каких-либо поводов для огорчений такого рода и желает избежать любого, по его мнению, опасного соблазна. Так что он никогда не должен иметь что-либо общее с незнакомыми дамами и в нашем дворе едва ли разговаривает с женщинами за исключением королевы и ее высочества.
– И тебя, – сказал Карелли.
Она взглянула на него своими яркими синими глазами.
– И со мной. Я все же принадлежу к его семье.
В ее взгляде читалось сообщение и предупреждение. Говорила ли она ему, что не надо бояться за ее сердце, что она знает, каково положение короля? Он не хотел, чтобы она вынуждена была терпеть и покориться. Кого бы она ни любила, он должен любить ее, кого бы она ни пожелала, он должен принадлежать ей. Он чувствовал себя переполненным негодованием и желанием защитить ее и даже сам удивлялся этому. Но ведь она была его сестрой. В этот момент он почти забыл о другой стороне медали.
* * *
Первые месяцы 1705 года принесли новости и развлечение для Аннунсиаты. Королева в признание великой победы Мальборо под Бленгеймом решила подарить ему королевское поместье в Вудстоке и оплатить строительство нового дома, проект которого был грандиозен. Выбор архитектора казался простым, ибо Рен возглавлял Департамент работ и уже занимался постройкой нового Собора Святого Павла и дворца в Гринвиче. Несомненно, он был одним из выдающихся современных архитекторов. Но Ванбро, посетивший графиню в доме Челмсфордов однажды утром, сказал, что выбор пал на него.– Это чистая случайность, графиня, уверяю вас, – смеялся он. Я встретил Мальборо за игрой прошлой ночью, и мы немного поговорили. Я сказал совершенно без задней мысли: «Кстати, ваше сиятельство, я слышал, что вы собираетесь строить новый дом в Вудстоке», а он ответил, тоже неопределенно: «Да, сэр Джон. Не желали бы вы заняться им?»
– Вы авантюрист, – рассмеялась Аннунсиата. Ванбро пожал плечами.
– Я не мог отказать такому знаменитому герцогу и герою, мадам. Что мне оставалось сказать? Между прочим, Рен очень занят собором Святого Павла и Гринвичем, у него не хватило бы времени.
– А вы, Ван, заняты замком Говард и моим новым домом. Где вы найдете время? Рен по крайней мере в Лондоне, а не за двести миль в Йоркшире.
– А-а, но я не мог противостоять этому предложению, графиня! Он рассказал немного о проекте. Никаких расходов не жалеют. Он должен стать английским Версалем, достойным памятником величайшему генералу Англии и самой замечательной победе. О, вы знаете положение вещей.