Страница:
Сегодня все преследовали его по всему дому болтливыми языками и глупыми требованиями. Дорогая Флора пыталась причесать его, уложить как следует его волосы, как будто он был пятилетним ребенком. Берч хлопотала над ним, стараясь, чтобы он выглядел как подобает мужчине и не заставлял ее краснеть, когда придет время. Другие женщины лукаво поглядывали на него, глупо улыбались и произносили банальные сентиментальные фразы о любви и женитьбе. Он хотел, чтобы этот день поскорее прошел. Он хотел, чтобы его вовсе не было. Он совершенно не желал встречаться лицом к лицу с незнакомой девушкой, с которой ему предстояло жить и производить потомство. Поэтому он нашел убежище в тихой прохладе церкви.
Но здесь, в церкви, более чем где-либо, он острее почувствовал свою ответственность. Здесь преклоняли колени поколения Морлэндов, здесь стены были покрыты мраморными досками с хроникой трудолюбивого производства потомства поколениями Морлэндов. Облегчение не пришло и в храме. Ноша лежала на нем. Матт не мог избавиться от нее, ибо некому было поднять и нести ее. Он оторвался от саркофага и опустился на колени на скамейку перед деревянной статуей Святой Девы. Глядя ей прямо в лицо он произнес короткую молитву, с просьбой помочь ему. Ее спокойное золотое лицо, тронутое временем – она была старше, чем дом – и тонкие простертые к миру руки успокоили его. Со смиренной душой он поднялся в тот момент, когда дверь открылась и старая собака Китра подошла к нему и стала скрестись о камни, призывая Кловиса и смотря на Матта.
– Она здесь, – объявил Кловис без церемоний. – Пойдем.
Если бы он жил менее затворнической жизнью, он был увидел ее раньше, поскольку ее хорошо знали в городе. Но Матт никогда не ездил в город, кроме как к министру по особым опекунским делам и изредка по делам с Кловисом. Индия проживала в досаждающей бедности вместе с матерью в двух комнатах в доме на площади леди Пекетт. Ее отец был купец и искатель приключений. Свою дочь он назвал Индией в благодарность стране, ставшей источником его благополучия, хотя он ни разу не соизволил уточнить, какая из Индий имелась в виду. Он сколотил приличное состояние, но по неосторожности неожиданно погиб в море, оставив все деньги Индии с условием их получения после замужества. В то время ей было только девять лет. С тех пор первой задачей ее матери стало сохранить дочь живой, здоровой и привлекательной, пока не подвернется первый благоприятный шанс выдать ее замуж. Госпожа Невиль боролась отчаянно, но лишь освободив дом на Фоссгейт и перебравшись в комнаты на площади, она вообще смогла жить. Шесть лет скудости и стеснений оставили на ней свой след. Она сделалась назойливой и нервной, выглядела изнуренной, но оставалась предана своей вере и никогда не допускала, чтобы Индия испытывала нужду в эти годы. Ей даже приходилось брать шитье, чтобы позволить покупать такую еду, которая шла на пользу дочери.
Конечно, недоставало времени и сил, чтобы дать Индии полное образование, но в любом случае, поскольку целью ставилось замужество, образование было необходимо в той степени, в какой делало Индию более привлекательной как невесту. Ее обучал двигаться и изящно танцевать изгнанник-гугенот, дававший уроки на Таннер Роу. Миссис Невиль учила ее шить, немного говорить по-французски (Индия практиковалась во французском на учителе танцев, к его несчастью, ибо ее произношение было безупречно английским) и играть на спинете. Во всем другом ум Индии был кристально чист, как крыло едва появившейся бабочки.
Миссис Невиль поддерживала связи с друзьями мужа по совместной торговле. К началу 1700 года среди них не было никого, кто бы не знал о существовании Индии и о намерениях миссис Невиль относительно нее. Кловис одним из последних услышал о девушке, так как проводил очень много времени в Лондоне и в других местах, а его дела в Йорке обычно велись агентами. Но когда он услышал, то сразу же отправился в Йорк, чтобы разведать детали. Бедность окружающей обстановки в сравнении с недоступным капиталом подвигла его. Он увидел, что девушка здорова и с приятной внешностью. Он удостоверился в количестве завещанного состояния и в том, что оно может быть безусловно получено после замужества девушки. После этого он сделал предложение. Девушка происходила родом из хорошей семьи – Невили являлись одной из наиболее древних и уважаемых семей на Севере, однако кроме матери у нее совершенно не было никаких родственников, что также являлось преимуществом. Он должен женить Матта как можно скорее: есть девушка и ее единственная цель жизни – замужество. Кловис и миссис Невиль пришли к быстрому и полюбовному соглашению.
Будучи первый раз представленной Матту, Индия подумала: «Но он же еще ребенок», а затем: «Он не причинит мне хлопот». В конце дня, когда она и ее мать удалились в комнату для гостей, и мать спросила дочь, как она находит свой будущий дом, девушка ответила:
– Ужасный старый дом, мама, очень старомодный и маленький. Но кое-что из мебели неплохое, а когда мы устроимся, то сможем сменить обстановку. Лошади замечательны! Я так долго мечтала о своей лошади. Но ему в самом деле шестнадцать?
– Хозяин Морлэнд уверяет меня в этом, моя дорогая. Думаю, он не может врать. Он весьма уважаем, – сказала миссис Невиль, подходя к ней, чтобы распустить шнуровку. Она привыкла к обязанностям служанки и действовала машинально.
– Нам надо наверняка получить приличный задаток от него, чтобы у тебя была действительно хорошая служанка перед свадьбой, знающая, как укладывать волосы и украшения. Конечно, он распорядится о свадебном туалете, но мне нужны некоторые новые вещи. И, моя дорогая, не забудь упомянуть о моем содержании, когда возникнет вопрос.
– Да, мама. Я прослежу за этим, – живо проговорила Индия.
Ее мысли витали далеко. Когда она сняла платье и надела ночную сорочку, ее мать взяла гребень, чтобы причесать длинные черные волосы дочери.
– Индия, моя дорогая, я думаю, наверное настало время немного поговорить. У тебя такие красивые волосы, хотя я не могу точно сказать, от кого они. Твой бедный дорогой отец был лысый как яйцо, а до того, как облысел, его волосы имели совершенно неописуемый какой-то мышино-бурый цвет... О чем это я? А-а, да! Я должна поговорить с тобой о семейной жизни, об интимной ее стороне.
Индия усмехнулась своему отражению в круглом зеркале, оказавшемся из полированного серебра, а не из стекла, как она ожидала и что было более прилично. Она закажет нужные зеркала, когда станет хозяйкой этой пыльной старой могилы, этого дома. Ее карие глаза, менявшие цвет в зависимости от настроения, засветились зеленоватым цветом, подобно кошачьим в сумерках.
– Да, мама?
– Вот что, дорогая. Ты знаешь, что когда мужчина и женщина женятся, они спят вместе в одной постели, и, м-м-м, дорогая, они сожительствуют.
Миссис Невиль встретила ясный прямой взгляд кошачьих глаз Индии и тут же быстро отвела свои глаза.
– Теперь, дорогая, твой муж захочет делать с тобой то, что тебе покажется, ну-у, откровенно говоря, неприятным. Но он имеет право так поступать, и ты должна разрешить ему без всяких жалоб, как бы противно тебе ни было. Мой тебе совет: закуси губу и терпи. Это нужно, чтобы иметь детей. И, Индия, дорогая...
– Да, я знаю. Я должна иметь детей. Вот почему я здесь – чтобы сохранить линию Морлэндов, – нетерпеливо проговорила девушка. – Я только надеюсь, что этот мальчик достаточно взрослый.
Миссис Невиль была шокирована. В молчании она гладко расчесала длинные волосы дочери, затем вернулась к своему объяснению:
– Чтобы продолжить, дорогая...
Она была честной женщиной и намеревалась сказать все, что надо, пусть даже и неприятное.
– Нет нужды заниматься этим, когда ты забеременеешь, а если у вас будет достаточное количество детей, то именно тебе следует управлять животной природой мужа в соответствии с твоим пониманием и нуждами детей. Если твои первые дети останутся живы, тебе можно больше не заниматься этим после первых нескольких лет.
– Да, мама, – отозвалась Индия. Она улыбалась своему отражению, наблюдая появление ямочек на щеках. Она тренировала эту улыбку ночь за ночью в жалкой маленькой комнате, где спала и испытала ее с разрушительным успехом на монсеньере Фрагарде, учителе танцев. Бедный, глупый, потрепанный Фрагард. Каким смешным он выглядел, стоя на коленях и моля ее о благосклонности. С каким презрением она велела ему замолчать, выговаривая ему за его самонадеянность. Ее волновало, какими глазами он смотрел на нее, и ощущение напряженности, растущей неделями, и тот день, когда, наконец, он перешел границу и поцеловал ее. Его рука ненароком легла ей на плечо, а потом опустилась на грудь... Она позволила ему такую вольность довольно долго, а затем отпрянула от него оскорбленная. О, это было так забавно!
На мгновение в ее голове мелькнул совсем юный темноволосый подросток, за которого она должна выйти замуж, и немой вопрос возник в мыслях. Но она прогнала его. Нет, тут не будет никакого волнения. Она сделает то, что должна, а удовольствие получит другим путем. Он не доставит ей беспокойств. Его будет легче держать в руках, чем даже пыльного старого Фрагарда.
– Какой красивый цвет, – удовлетворенно произнесла леди Каролина.
Берч взбила пышные рукава нижнего платья, так что они вздымались, начиная от локтей Индии, а затем застегнула застежки. Рукава верхнего платья были значительно короче и разделялись к нижнему краю, держась в двух местах на драгоценных булавках таким образом, чтобы белый атлас мог вздуваться между полосками верхних рукавов. Верхнее платье имело богатый и нежный оттенок – между бледно-желтым и золотым. Булавки и брошь на рукавах и лифе были отделаны желтыми агатами.
– Хозяин Кловис знает толк в платьях, моя госпожа, – заметила Берч, отступая назад, чтобы посмотреть, обе ли стороны взбиты одинаково, – он знал в них толк всю свою жизнь.
– Цвет подходит тебе совершенно, моя дорогая, – воскликнула леди Каролина.
В большой спальне собрались все женщины дома, чтобы посмотреть, как одевают невесту. Все, кроме Кэти, которая предпочла поговорить с Кловисом о деле внизу. Каролина надела шелковое платье бледно лилового цвета, ее любимого цвета, хотя она стала такой бледной и худой за последнее время, что оно больше не шло ей, но, конечно, никто ей этого не говорил. Она любовно поглаживала юбку, сидя на краю кровати вместе с миссис Невиль по одну сторону и Сабиной по другую. Кловер, Франчес и Сабина – дочь Кэти, уселись в ряд у окна. Тринадцатилетняя Кловер поглядывала с завистью на Индию, Франчес – десяти с половиной лет, – представляла в уме, как будет проходить торжество, а Сабина, ей месяца не хватало до одиннадцати, рассматривала Индию с ненавистью, так как всегда думала выйти замуж за Джеймса Матта сама. Она утешала себя воображаемой картиной смерти Индии, будто Индию одевают для похорон.
Индия сейчас сидела так, чтобы служанка могла укладывать ее волосы. Здесь Берч не могла конкурировать из-за того, что глаза у нее перестали хорошо видеть, хотя она укладывала волосы графини и безусловно знала дело лучше, чем эта ветреная новая девушка, которая слишком сильно румянится для служанки, даже для служанки такой достойной госпожи. Но пальцы Миллисент оказались достаточно проворны и умелы.
– Цвет довольно хорош, – одобрила госпожа Сабина, – но он не в моем вкусе. Слишком бледный. Я люблю яркие краски, чтоб можно действительно разглядеть.
Она держала чашу с цукатами и, болтая, запускала в нее руку в поисках любимого ею засахаренного абрикоса. Она неимоверно располнела за последнее время. Ее когда-то милые черты расплылись и исказились полнотой. Когда она не ела, она охотилась. Хотя теперь ей нужен был тяжеловоз, она охотилась с не меньшей энергией и азартом. Франкомб признавался Кловису, что им не нужны охотничьи собаки, ибо достаточно увидеть Сабину, оглушительно кричащую, подобно Ииую[13], способную своим воплем вызвать обвал, чтобы напугать до смерти любого оленя. Даже ее амазонки, пренебрегая традициями, были ярко-желтыми и ядовито-зелеными.
– Вот это, – продолжила она, вытирая засахаренные пальцы о горчично-желтую юбку, – то, что я называю желтым.
– Я помню свою свадьбу, – мечтательно произнесла леди Каролина, – двадцать лет назад в этом доме. Было прекрасно. Хотя выходила замуж не за Морлэнда, нам разрешили воспользоваться большой спальней. Это та самая кровать... – вдруг до нее дошло, что она говорит, и она резко остановилась.
Берч сжалилась над ней и, чтобы замять неловкость, пояснила:
– Эта кровать очень древняя. Ее сделали двести лет назад к свадьбе хозяина Морлэнда. Все Морлэнды родились на этой кровати, а многие из них на ней же и умерли.
Индия удостоила богато украшенную кровать беглым неприязненным взглядом. Леди Каролина перехватила его, но не поняла и ласково произнесла:
– Твоя почетная обязанность – обеспечить мужа наследником. Любая женщина может гордиться, выполнив ее.
Сабина, потерпевшая здесь неудачу, не родив ни одному из своих мужей наследника, ожесточенно выговорила:
– Долг, да уж! Будем надеться, что ей повезет больше, чем любой из нас. Сыновья графини, похоже, не великая ей помощь. Один из них вовсе не женат, а у другого ничего, кроме дочери напоказ. А теперь, я слышала, его жена умерла. Да, Каролина? Ему было бы не так плохо, если бы она оставила ему сына.
– Если все потерпят неудачу, – нерешительно спросила Каролина, – кому перейдет имение?
– Сыну Кэти, Джеймсу, если он доживет, – коротко ответила Сабина и посмотрела на Индию, – лучше родить его, хозяйка.
Вошла невеста, сопровождаемая Кловер и, неожиданно, Китрой, не привыкшей, чтобы ей запрещали находиться в церкви и предпринявшей три попытки проникнуть в нее. Клемент в дверях задержал старую гончую, выставил ее и уселся на корточки и улыбался невесте, когда она проходила мимо него. Индия выглядела восхитительно, гордо шагая в золотых одеждах, с волосами, уложенными в мягкие ниспадающие локоны, зачесанные назад, украшенные белыми цветами и скрепленные заколкой с бриллиантами. Вокруг шеи лежало жемчужное ожерелье. Оно являлось частью драгоценностей Морлэндов и теперь принадлежало ей навсегда. Это ожерелье впервые было подарено Эдмундом Морлэндом Марии Эстер Чефель на свадьбу. Бесценный черный жемчуг, традиционно надевавшийся госпожой Морлэнда в важных случаях, исчез во время революции и атак на Морлэнд или же был украден при разграблении дома, или спрятан кем-то, ныне умершим и не способным указать место сокрытия.
После мессы начался пир. Такого пира не помнили со времен женитьбы Ральфа Морлэнда на графине. Небольшая армия поваров была нанята в Йорке и Лондоне. Достали и отполировали всю семейную посуду, весь запас, хотя и истощившийся со времени гражданской войны, но по-прежнему впечатляющий. Дом убрали цветами, – июнь хороший месяц для них. Апельсиновые деревца в горшках стояли по бокам от дверей, и над каждой дверью свисала гирлянда лавра и розмарина на счастье. Пол был усыпан вереском – символом семьи Морлэндов. Все цветы изысканно перевивались с лентами голубого и белого шелка. В зале висели деревянные щиты, демонстрирующие ратные подвиги Морлэндов. Щиты висели еще на свадьбе Каролины, кроме одного, изображавшего оружие отца Индии. Этот щит принесла в семью Морлэндов Индия. Он представлял из себя белый крест на красном фоне, отличающийся тем, что его концы расширялись и загибались.
Из-за большого количества гостей Кловис решил обслуживать гостей не по отдельности, а сразу накрыв столы, чтобы каждый брал то, что ему захочется, сам. Так любила делать графиня для своих вечеров. Столы были расставлены в большом зале, покрыты дамастовыми скатертями и убраны цветами и листьями плюша. На каждом лежал целый гусь, семга, цыплята, павлин с распущенным хвостом и золотистой грудью, ярко-красные омары с раскрытыми клешнями и пироги – с олениной, крольчатиной, цыплятами, спаржей, шпинатом и раками, чей панцирь вписывали в изображения различных домов: Морлэнда, дома Челмсфордов, Шоуза – прежде, чем он превратился в руины, Виндзорского замка, дворца Сент-Джеймс, замка Эдинбурга, замка Бирни и, как украшение, Версаля, с его позолоченными башенками. Было холодное мясо, салат, фрукты, сладости, чаши с засахаренными абрикосами и другими фруктами, алые горки клубники, сладкий творог с мускатным орехом и сливками, бланманже, маленькие пирожки с фруктами: крыжовником, малиной, черной смородиной, вишней, политые жидкой сладкой глазурью с густым кремом сверху.
Во дворе для слуг и других приживальщиков в специальных ямах жарились туша быка, поросята и цыплята. Установили подмостки и эль тек рекой. После пиршества начались развлечения и танцы, во время которых молодые в соответствии с обрядом были положены старшими членами семьи, исключая Артура для соблюдения приличия, в постель. Чаша судьбы вручена. Отец Сен-Мор благословил Матта и Индию, занавески опустили и все вышли из комнаты, оставив жениха и невесту одних в темноте. Первым порывом невесты после звука захлопывающейся двери было выскочить из постели. Матт подумал на мгновение, что она убегает. Он не мог ее в этом винить, поскольку сам хотел бы сбежать. Он ничего не знал об этой девушке, и несмотря на то, что она показалась ему очень красивой во время обручения, он не находил в себе привязанности к ней. Это казалось странным, поскольку ему предстояла интимная близость с ней.
Но она только подошла к окнам и отдернула занавески. Стояла середина лета и небо наполнялось мягким светом уходящего дня. Она посмотрела в окно на секунду, на пирующих за рвом и вернулась в постель, оставив занавеси над кроватью тоже открытыми.
– Я не люблю темноты, – призналась она.
Матт наблюдал за ней, смутно видимой, укладывающейся рядом с ним. Она вовсе не выглядела растерянной или нервной, что еще больше смутило его.
– Отвратительно быть здесь взаперти. Я бы предпочла пойти потанцевать. А ты?
Матт не ответил. Его невеста, все еще сидевшая, наклонилась, чтобы разглядеть его лицо. Ее длинные волосы упали и щекотали его. Он поднял руку, чтобы отвести в сторону свисающие шелковые пряди.
– Или тебе этого не хочется? – задумчиво добавила она. – Я тебя не так поняла? Есть ли у тебя, наконец, аппетит к этому? Я ведь думала, что у тебя даже нет желудка.
Он не вполне понимал, о чем она толкует, и лежал неподвижно, как маленький зверек, чувствуя угрозу от большого. Она прошлась рукой по его лицу, затем соскользнула под покрывало к нижней части тела. Он невольно вздохнул. Индия улыбнулась, но руку не убрала.
– Пожалуй, так лучше. Кажется, ты, наконец, становишься мужчиной. Что ж, раз это надо сделать, давай делать.
Она убрала руку – к острому разочарованию Матта. Быстрыми движениями она стянула ночную рубашку, отбросила ее, и сильное, белое, женственное тело ее осталось обнаженным. Она взяла руку Матта и прижала к своей груди, держа его пальцы на соске, пока он не стал упругим от прикосновения. Затем она легла рядом и стала тереться о него. Наступила тишина, прерываемая только их дыханием и шорохом простыни. Матт, чувствуя, что его тело влечет его в незнакомый мир восторга, наполовину радовался, наполовину ужасался. Казалось, что-то происходило помимо его воли и согласия. В темноте Индия казалась ему очень чужой. Время от времени он ловил отсвет ее зубов, когда ее рот раскрывался в улыбке, неясные пятна света на волосах, блеск ее глаз. Ее тело казалось уже знакомым ему, и ее запах, приятнее, чем он ожидал, но сильнее, становился, неизвестно как, все более знакомым.
– Дальше... Здесь... осторожнее, осторожнее... да, так, – говорила она.
– Это так? – спрашивал он, забывая, что она не могла знать больше, чем он.
– Да, – отвечала она.
– Медленнее, не спеши, – удивленно произносила она. – Ах!
Время не существовало. Он не заметил, как темнота сгустилась. Он видел разумом, но не глазами. Длинный сон невообразимого удовольствия мягко кружился вокруг него. Празднество закончилось, и пирующие разошлись прежде, чем Матта унес сон. Он приник головой к плечу невесты, и последнее, что он слышал, был ее голос, нежно говорящий с усмешкой: «Как утка на воде!» Но он уже дремал и не мог удивиться, что бы это значило.
Карелли приехал, чтобы выразить сочувствие. Но оказалось, что он не мог его выразить, так как Морис решительно не говорил о своей жене и твердо менял тему разговора с личной на музыкальную. Спустя некоторое время Карелли отказался от своего намерения. Ему было трудно понять, что Морис чувствовал по отношению к своей молодой жене. На стене в его доме висел портрет его и Аполлонии, – написанный как раз после свадьбы. Все работы, написанные им за два года их совместной жизни, посвящались ей. Однако он не говорил о ней. Его душевное состояние, казалось, было ближе к гневу или экстазу, чем к печали.
В перерывах между кампаниями Карелли проводил время со своим другом, знатным венецианцем, таким же наемником, как и он, но не в изгнании. Франческо являлся сыном герцога ди Франческини, оставившим дом, чтобы стать кондотьером после того, как его отец вторично женился на женщине, с которой Франческо не мог ужиться. Теперь вторая жена умерла, и молодой человек приехал восстановить мир с отцом. Он пригласил Карелли с собой, чтобы тот, как буферное государство, принял на себя часть отчего недовольства. Отклонение во Флоренцию не было нежелательным для него. Он стремился отложить трудный разговор как можно дольше и помочь Карелли совратить его брата на несколько дней или недель для исцеления от печалей.
– В самом деле, – безучастным тоном как-то сказал Франческо, – почему бы тебе не поехать в Венецию вместе с нами? Это будет существенная часть твоего образования. Ни один музыкант не может считать себя состоявшимся, пока не побывает в Венеции, ибо именно там обитает душа музыки.
Морис слышал об этом от жителей всех городов Италии и слова Франческо не произвели на него должного впечатления, но тот настаивал.
– В Венеции мы живем для музыки. Каждое наше действие, начиная от утреннего пробуждения до отхода ко сну ночью, должно сопровождаться музыкой. Наша еда, питье, наши увлечения, праздники, свадьбы, похороны – все, что мы делаем. Нет никого в Венеции, кто бы так или иначе не занимался бы музыкой. Если три человека встречаются на углу площади во время вечерней прогулки, они сразу же образуют ансамбль и дают концерт, а прохожие присоединяются к ним. Тебе надо ехать в Венецию, мой друг, и чем скорее, тем лучше. Ты зря теряешь время здесь, во Флоренции. Во Флоренции музыка – только искусство. В Венеции – страсть. Это сама жизнь!
Морис слушал без всякого удовольствия, но Карелли нетерпеливо присоединился:
Но здесь, в церкви, более чем где-либо, он острее почувствовал свою ответственность. Здесь преклоняли колени поколения Морлэндов, здесь стены были покрыты мраморными досками с хроникой трудолюбивого производства потомства поколениями Морлэндов. Облегчение не пришло и в храме. Ноша лежала на нем. Матт не мог избавиться от нее, ибо некому было поднять и нести ее. Он оторвался от саркофага и опустился на колени на скамейку перед деревянной статуей Святой Девы. Глядя ей прямо в лицо он произнес короткую молитву, с просьбой помочь ему. Ее спокойное золотое лицо, тронутое временем – она была старше, чем дом – и тонкие простертые к миру руки успокоили его. Со смиренной душой он поднялся в тот момент, когда дверь открылась и старая собака Китра подошла к нему и стала скрестись о камни, призывая Кловиса и смотря на Матта.
– Она здесь, – объявил Кловис без церемоний. – Пойдем.
* * *
Индия Невиль, пятнадцатилетняя, но выглядевшая старше Матта девушка, была симпатичной, крупной, хорошо воспитанной, но слишком уж физически созревшей. Она держалась прямо и свободно двигалась. На ее щеках рдел румянец, блестящие черные волосы свободно спускались до плеч. По первому впечатлению она показалась Матту упитанной и холёной молодой кобылой, подготовленной к скачкам.Если бы он жил менее затворнической жизнью, он был увидел ее раньше, поскольку ее хорошо знали в городе. Но Матт никогда не ездил в город, кроме как к министру по особым опекунским делам и изредка по делам с Кловисом. Индия проживала в досаждающей бедности вместе с матерью в двух комнатах в доме на площади леди Пекетт. Ее отец был купец и искатель приключений. Свою дочь он назвал Индией в благодарность стране, ставшей источником его благополучия, хотя он ни разу не соизволил уточнить, какая из Индий имелась в виду. Он сколотил приличное состояние, но по неосторожности неожиданно погиб в море, оставив все деньги Индии с условием их получения после замужества. В то время ей было только девять лет. С тех пор первой задачей ее матери стало сохранить дочь живой, здоровой и привлекательной, пока не подвернется первый благоприятный шанс выдать ее замуж. Госпожа Невиль боролась отчаянно, но лишь освободив дом на Фоссгейт и перебравшись в комнаты на площади, она вообще смогла жить. Шесть лет скудости и стеснений оставили на ней свой след. Она сделалась назойливой и нервной, выглядела изнуренной, но оставалась предана своей вере и никогда не допускала, чтобы Индия испытывала нужду в эти годы. Ей даже приходилось брать шитье, чтобы позволить покупать такую еду, которая шла на пользу дочери.
Конечно, недоставало времени и сил, чтобы дать Индии полное образование, но в любом случае, поскольку целью ставилось замужество, образование было необходимо в той степени, в какой делало Индию более привлекательной как невесту. Ее обучал двигаться и изящно танцевать изгнанник-гугенот, дававший уроки на Таннер Роу. Миссис Невиль учила ее шить, немного говорить по-французски (Индия практиковалась во французском на учителе танцев, к его несчастью, ибо ее произношение было безупречно английским) и играть на спинете. Во всем другом ум Индии был кристально чист, как крыло едва появившейся бабочки.
Миссис Невиль поддерживала связи с друзьями мужа по совместной торговле. К началу 1700 года среди них не было никого, кто бы не знал о существовании Индии и о намерениях миссис Невиль относительно нее. Кловис одним из последних услышал о девушке, так как проводил очень много времени в Лондоне и в других местах, а его дела в Йорке обычно велись агентами. Но когда он услышал, то сразу же отправился в Йорк, чтобы разведать детали. Бедность окружающей обстановки в сравнении с недоступным капиталом подвигла его. Он увидел, что девушка здорова и с приятной внешностью. Он удостоверился в количестве завещанного состояния и в том, что оно может быть безусловно получено после замужества девушки. После этого он сделал предложение. Девушка происходила родом из хорошей семьи – Невили являлись одной из наиболее древних и уважаемых семей на Севере, однако кроме матери у нее совершенно не было никаких родственников, что также являлось преимуществом. Он должен женить Матта как можно скорее: есть девушка и ее единственная цель жизни – замужество. Кловис и миссис Невиль пришли к быстрому и полюбовному соглашению.
Будучи первый раз представленной Матту, Индия подумала: «Но он же еще ребенок», а затем: «Он не причинит мне хлопот». В конце дня, когда она и ее мать удалились в комнату для гостей, и мать спросила дочь, как она находит свой будущий дом, девушка ответила:
– Ужасный старый дом, мама, очень старомодный и маленький. Но кое-что из мебели неплохое, а когда мы устроимся, то сможем сменить обстановку. Лошади замечательны! Я так долго мечтала о своей лошади. Но ему в самом деле шестнадцать?
– Хозяин Морлэнд уверяет меня в этом, моя дорогая. Думаю, он не может врать. Он весьма уважаем, – сказала миссис Невиль, подходя к ней, чтобы распустить шнуровку. Она привыкла к обязанностям служанки и действовала машинально.
– Нам надо наверняка получить приличный задаток от него, чтобы у тебя была действительно хорошая служанка перед свадьбой, знающая, как укладывать волосы и украшения. Конечно, он распорядится о свадебном туалете, но мне нужны некоторые новые вещи. И, моя дорогая, не забудь упомянуть о моем содержании, когда возникнет вопрос.
– Да, мама. Я прослежу за этим, – живо проговорила Индия.
Ее мысли витали далеко. Когда она сняла платье и надела ночную сорочку, ее мать взяла гребень, чтобы причесать длинные черные волосы дочери.
– Индия, моя дорогая, я думаю, наверное настало время немного поговорить. У тебя такие красивые волосы, хотя я не могу точно сказать, от кого они. Твой бедный дорогой отец был лысый как яйцо, а до того, как облысел, его волосы имели совершенно неописуемый какой-то мышино-бурый цвет... О чем это я? А-а, да! Я должна поговорить с тобой о семейной жизни, об интимной ее стороне.
Индия усмехнулась своему отражению в круглом зеркале, оказавшемся из полированного серебра, а не из стекла, как она ожидала и что было более прилично. Она закажет нужные зеркала, когда станет хозяйкой этой пыльной старой могилы, этого дома. Ее карие глаза, менявшие цвет в зависимости от настроения, засветились зеленоватым цветом, подобно кошачьим в сумерках.
– Да, мама?
– Вот что, дорогая. Ты знаешь, что когда мужчина и женщина женятся, они спят вместе в одной постели, и, м-м-м, дорогая, они сожительствуют.
Миссис Невиль встретила ясный прямой взгляд кошачьих глаз Индии и тут же быстро отвела свои глаза.
– Теперь, дорогая, твой муж захочет делать с тобой то, что тебе покажется, ну-у, откровенно говоря, неприятным. Но он имеет право так поступать, и ты должна разрешить ему без всяких жалоб, как бы противно тебе ни было. Мой тебе совет: закуси губу и терпи. Это нужно, чтобы иметь детей. И, Индия, дорогая...
– Да, я знаю. Я должна иметь детей. Вот почему я здесь – чтобы сохранить линию Морлэндов, – нетерпеливо проговорила девушка. – Я только надеюсь, что этот мальчик достаточно взрослый.
Миссис Невиль была шокирована. В молчании она гладко расчесала длинные волосы дочери, затем вернулась к своему объяснению:
– Чтобы продолжить, дорогая...
Она была честной женщиной и намеревалась сказать все, что надо, пусть даже и неприятное.
– Нет нужды заниматься этим, когда ты забеременеешь, а если у вас будет достаточное количество детей, то именно тебе следует управлять животной природой мужа в соответствии с твоим пониманием и нуждами детей. Если твои первые дети останутся живы, тебе можно больше не заниматься этим после первых нескольких лет.
– Да, мама, – отозвалась Индия. Она улыбалась своему отражению, наблюдая появление ямочек на щеках. Она тренировала эту улыбку ночь за ночью в жалкой маленькой комнате, где спала и испытала ее с разрушительным успехом на монсеньере Фрагарде, учителе танцев. Бедный, глупый, потрепанный Фрагард. Каким смешным он выглядел, стоя на коленях и моля ее о благосклонности. С каким презрением она велела ему замолчать, выговаривая ему за его самонадеянность. Ее волновало, какими глазами он смотрел на нее, и ощущение напряженности, растущей неделями, и тот день, когда, наконец, он перешел границу и поцеловал ее. Его рука ненароком легла ей на плечо, а потом опустилась на грудь... Она позволила ему такую вольность довольно долго, а затем отпрянула от него оскорбленная. О, это было так забавно!
На мгновение в ее голове мелькнул совсем юный темноволосый подросток, за которого она должна выйти замуж, и немой вопрос возник в мыслях. Но она прогнала его. Нет, тут не будет никакого волнения. Она сделает то, что должна, а удовольствие получит другим путем. Он не доставит ей беспокойств. Его будет легче держать в руках, чем даже пыльного старого Фрагарда.
* * *
Индия смиренно стояла в белом атласном нижнем платье, наклонив голову вперед, чтобы недавно нанятая служанка из Лондона, называвшая себя Миллисент, могла надеть верхнее платье. Несколько раз пришлось осторожно потрясти и подергать его, прежде чем голова прошла через вырез, после чего Миллисент и Берч спустили его вниз и расправили гладкий и богатый шелк.– Какой красивый цвет, – удовлетворенно произнесла леди Каролина.
Берч взбила пышные рукава нижнего платья, так что они вздымались, начиная от локтей Индии, а затем застегнула застежки. Рукава верхнего платья были значительно короче и разделялись к нижнему краю, держась в двух местах на драгоценных булавках таким образом, чтобы белый атлас мог вздуваться между полосками верхних рукавов. Верхнее платье имело богатый и нежный оттенок – между бледно-желтым и золотым. Булавки и брошь на рукавах и лифе были отделаны желтыми агатами.
– Хозяин Кловис знает толк в платьях, моя госпожа, – заметила Берч, отступая назад, чтобы посмотреть, обе ли стороны взбиты одинаково, – он знал в них толк всю свою жизнь.
– Цвет подходит тебе совершенно, моя дорогая, – воскликнула леди Каролина.
В большой спальне собрались все женщины дома, чтобы посмотреть, как одевают невесту. Все, кроме Кэти, которая предпочла поговорить с Кловисом о деле внизу. Каролина надела шелковое платье бледно лилового цвета, ее любимого цвета, хотя она стала такой бледной и худой за последнее время, что оно больше не шло ей, но, конечно, никто ей этого не говорил. Она любовно поглаживала юбку, сидя на краю кровати вместе с миссис Невиль по одну сторону и Сабиной по другую. Кловер, Франчес и Сабина – дочь Кэти, уселись в ряд у окна. Тринадцатилетняя Кловер поглядывала с завистью на Индию, Франчес – десяти с половиной лет, – представляла в уме, как будет проходить торжество, а Сабина, ей месяца не хватало до одиннадцати, рассматривала Индию с ненавистью, так как всегда думала выйти замуж за Джеймса Матта сама. Она утешала себя воображаемой картиной смерти Индии, будто Индию одевают для похорон.
Индия сейчас сидела так, чтобы служанка могла укладывать ее волосы. Здесь Берч не могла конкурировать из-за того, что глаза у нее перестали хорошо видеть, хотя она укладывала волосы графини и безусловно знала дело лучше, чем эта ветреная новая девушка, которая слишком сильно румянится для служанки, даже для служанки такой достойной госпожи. Но пальцы Миллисент оказались достаточно проворны и умелы.
– Цвет довольно хорош, – одобрила госпожа Сабина, – но он не в моем вкусе. Слишком бледный. Я люблю яркие краски, чтоб можно действительно разглядеть.
Она держала чашу с цукатами и, болтая, запускала в нее руку в поисках любимого ею засахаренного абрикоса. Она неимоверно располнела за последнее время. Ее когда-то милые черты расплылись и исказились полнотой. Когда она не ела, она охотилась. Хотя теперь ей нужен был тяжеловоз, она охотилась с не меньшей энергией и азартом. Франкомб признавался Кловису, что им не нужны охотничьи собаки, ибо достаточно увидеть Сабину, оглушительно кричащую, подобно Ииую[13], способную своим воплем вызвать обвал, чтобы напугать до смерти любого оленя. Даже ее амазонки, пренебрегая традициями, были ярко-желтыми и ядовито-зелеными.
– Вот это, – продолжила она, вытирая засахаренные пальцы о горчично-желтую юбку, – то, что я называю желтым.
– Я помню свою свадьбу, – мечтательно произнесла леди Каролина, – двадцать лет назад в этом доме. Было прекрасно. Хотя выходила замуж не за Морлэнда, нам разрешили воспользоваться большой спальней. Это та самая кровать... – вдруг до нее дошло, что она говорит, и она резко остановилась.
Берч сжалилась над ней и, чтобы замять неловкость, пояснила:
– Эта кровать очень древняя. Ее сделали двести лет назад к свадьбе хозяина Морлэнда. Все Морлэнды родились на этой кровати, а многие из них на ней же и умерли.
Индия удостоила богато украшенную кровать беглым неприязненным взглядом. Леди Каролина перехватила его, но не поняла и ласково произнесла:
– Твоя почетная обязанность – обеспечить мужа наследником. Любая женщина может гордиться, выполнив ее.
Сабина, потерпевшая здесь неудачу, не родив ни одному из своих мужей наследника, ожесточенно выговорила:
– Долг, да уж! Будем надеться, что ей повезет больше, чем любой из нас. Сыновья графини, похоже, не великая ей помощь. Один из них вовсе не женат, а у другого ничего, кроме дочери напоказ. А теперь, я слышала, его жена умерла. Да, Каролина? Ему было бы не так плохо, если бы она оставила ему сына.
– Если все потерпят неудачу, – нерешительно спросила Каролина, – кому перейдет имение?
– Сыну Кэти, Джеймсу, если он доживет, – коротко ответила Сабина и посмотрела на Индию, – лучше родить его, хозяйка.
* * *
Отец Сен-Мор исполнял обряд бракосочетания. Он был старый и болезненный, но голос его звучал ясно и твердо, произнося знакомые слова. Вся семья, кроме находившихся в изгнании, все слуги и много других приживальщиц как могли теснились ближе к знатным гостям, приглашенным на свадьбу, ибо женитьба наследника Морлэнда была важным событием. Матт, одетый в красивый свадебный костюм из белого и золотого дамаста и сапфирово-голубого атласа, выглядел застенчивым и более юным, чем обычно. Ожидая свою невесту, он стоял с таким выражением мрачного предчувствия, что Кэти наклонилась к Кловису и прошептала, что Матт, похоже, предпочел бы сесть на пони и уехать в школу, чтобы скрыться от всех. Артур прибыл по этому случаю из Лондона, где он служил при дворе в свите герцога Глостера, так как его мать отказалась обучать его архитектуре. Большой, тяжелый, краснощекий юноша гораздо больше походил на жениха, чем Матт.Вошла невеста, сопровождаемая Кловер и, неожиданно, Китрой, не привыкшей, чтобы ей запрещали находиться в церкви и предпринявшей три попытки проникнуть в нее. Клемент в дверях задержал старую гончую, выставил ее и уселся на корточки и улыбался невесте, когда она проходила мимо него. Индия выглядела восхитительно, гордо шагая в золотых одеждах, с волосами, уложенными в мягкие ниспадающие локоны, зачесанные назад, украшенные белыми цветами и скрепленные заколкой с бриллиантами. Вокруг шеи лежало жемчужное ожерелье. Оно являлось частью драгоценностей Морлэндов и теперь принадлежало ей навсегда. Это ожерелье впервые было подарено Эдмундом Морлэндом Марии Эстер Чефель на свадьбу. Бесценный черный жемчуг, традиционно надевавшийся госпожой Морлэнда в важных случаях, исчез во время революции и атак на Морлэнд или же был украден при разграблении дома, или спрятан кем-то, ныне умершим и не способным указать место сокрытия.
После мессы начался пир. Такого пира не помнили со времен женитьбы Ральфа Морлэнда на графине. Небольшая армия поваров была нанята в Йорке и Лондоне. Достали и отполировали всю семейную посуду, весь запас, хотя и истощившийся со времени гражданской войны, но по-прежнему впечатляющий. Дом убрали цветами, – июнь хороший месяц для них. Апельсиновые деревца в горшках стояли по бокам от дверей, и над каждой дверью свисала гирлянда лавра и розмарина на счастье. Пол был усыпан вереском – символом семьи Морлэндов. Все цветы изысканно перевивались с лентами голубого и белого шелка. В зале висели деревянные щиты, демонстрирующие ратные подвиги Морлэндов. Щиты висели еще на свадьбе Каролины, кроме одного, изображавшего оружие отца Индии. Этот щит принесла в семью Морлэндов Индия. Он представлял из себя белый крест на красном фоне, отличающийся тем, что его концы расширялись и загибались.
Из-за большого количества гостей Кловис решил обслуживать гостей не по отдельности, а сразу накрыв столы, чтобы каждый брал то, что ему захочется, сам. Так любила делать графиня для своих вечеров. Столы были расставлены в большом зале, покрыты дамастовыми скатертями и убраны цветами и листьями плюша. На каждом лежал целый гусь, семга, цыплята, павлин с распущенным хвостом и золотистой грудью, ярко-красные омары с раскрытыми клешнями и пироги – с олениной, крольчатиной, цыплятами, спаржей, шпинатом и раками, чей панцирь вписывали в изображения различных домов: Морлэнда, дома Челмсфордов, Шоуза – прежде, чем он превратился в руины, Виндзорского замка, дворца Сент-Джеймс, замка Эдинбурга, замка Бирни и, как украшение, Версаля, с его позолоченными башенками. Было холодное мясо, салат, фрукты, сладости, чаши с засахаренными абрикосами и другими фруктами, алые горки клубники, сладкий творог с мускатным орехом и сливками, бланманже, маленькие пирожки с фруктами: крыжовником, малиной, черной смородиной, вишней, политые жидкой сладкой глазурью с густым кремом сверху.
Во дворе для слуг и других приживальщиков в специальных ямах жарились туша быка, поросята и цыплята. Установили подмостки и эль тек рекой. После пиршества начались развлечения и танцы, во время которых молодые в соответствии с обрядом были положены старшими членами семьи, исключая Артура для соблюдения приличия, в постель. Чаша судьбы вручена. Отец Сен-Мор благословил Матта и Индию, занавески опустили и все вышли из комнаты, оставив жениха и невесту одних в темноте. Первым порывом невесты после звука захлопывающейся двери было выскочить из постели. Матт подумал на мгновение, что она убегает. Он не мог ее в этом винить, поскольку сам хотел бы сбежать. Он ничего не знал об этой девушке, и несмотря на то, что она показалась ему очень красивой во время обручения, он не находил в себе привязанности к ней. Это казалось странным, поскольку ему предстояла интимная близость с ней.
Но она только подошла к окнам и отдернула занавески. Стояла середина лета и небо наполнялось мягким светом уходящего дня. Она посмотрела в окно на секунду, на пирующих за рвом и вернулась в постель, оставив занавеси над кроватью тоже открытыми.
– Я не люблю темноты, – призналась она.
Матт наблюдал за ней, смутно видимой, укладывающейся рядом с ним. Она вовсе не выглядела растерянной или нервной, что еще больше смутило его.
– Отвратительно быть здесь взаперти. Я бы предпочла пойти потанцевать. А ты?
Матт не ответил. Его невеста, все еще сидевшая, наклонилась, чтобы разглядеть его лицо. Ее длинные волосы упали и щекотали его. Он поднял руку, чтобы отвести в сторону свисающие шелковые пряди.
– Или тебе этого не хочется? – задумчиво добавила она. – Я тебя не так поняла? Есть ли у тебя, наконец, аппетит к этому? Я ведь думала, что у тебя даже нет желудка.
Он не вполне понимал, о чем она толкует, и лежал неподвижно, как маленький зверек, чувствуя угрозу от большого. Она прошлась рукой по его лицу, затем соскользнула под покрывало к нижней части тела. Он невольно вздохнул. Индия улыбнулась, но руку не убрала.
– Пожалуй, так лучше. Кажется, ты, наконец, становишься мужчиной. Что ж, раз это надо сделать, давай делать.
Она убрала руку – к острому разочарованию Матта. Быстрыми движениями она стянула ночную рубашку, отбросила ее, и сильное, белое, женственное тело ее осталось обнаженным. Она взяла руку Матта и прижала к своей груди, держа его пальцы на соске, пока он не стал упругим от прикосновения. Затем она легла рядом и стала тереться о него. Наступила тишина, прерываемая только их дыханием и шорохом простыни. Матт, чувствуя, что его тело влечет его в незнакомый мир восторга, наполовину радовался, наполовину ужасался. Казалось, что-то происходило помимо его воли и согласия. В темноте Индия казалась ему очень чужой. Время от времени он ловил отсвет ее зубов, когда ее рот раскрывался в улыбке, неясные пятна света на волосах, блеск ее глаз. Ее тело казалось уже знакомым ему, и ее запах, приятнее, чем он ожидал, но сильнее, становился, неизвестно как, все более знакомым.
– Дальше... Здесь... осторожнее, осторожнее... да, так, – говорила она.
– Это так? – спрашивал он, забывая, что она не могла знать больше, чем он.
– Да, – отвечала она.
– Медленнее, не спеши, – удивленно произносила она. – Ах!
Время не существовало. Он не заметил, как темнота сгустилась. Он видел разумом, но не глазами. Длинный сон невообразимого удовольствия мягко кружился вокруг него. Празднество закончилось, и пирующие разошлись прежде, чем Матта унес сон. Он приник головой к плечу невесты, и последнее, что он слышал, был ее голос, нежно говорящий с усмешкой: «Как утка на воде!» Но он уже дремал и не мог удивиться, что бы это значило.
* * *
В июне 1700 года Карелли посетил Мориса во Флоренции и нашел его яростно работающим над последними листами оперы «Мучение святого Аполлония». Опера задумывалась поначалу как романтическая комедия, но была наполовину преобразована в трагедию из-за смерти жены в результате выкидыша второго ребенка. Первенцу – дочке, названной Морисом Алессандра в честь ее деда, было больше года. Она расцветала. При дворе Флоренции красивый молодой вдовец без труда нашел женщину, желающую и умеющую заботиться о ребенке. Сам же он полностью окунулся в работу.Карелли приехал, чтобы выразить сочувствие. Но оказалось, что он не мог его выразить, так как Морис решительно не говорил о своей жене и твердо менял тему разговора с личной на музыкальную. Спустя некоторое время Карелли отказался от своего намерения. Ему было трудно понять, что Морис чувствовал по отношению к своей молодой жене. На стене в его доме висел портрет его и Аполлонии, – написанный как раз после свадьбы. Все работы, написанные им за два года их совместной жизни, посвящались ей. Однако он не говорил о ней. Его душевное состояние, казалось, было ближе к гневу или экстазу, чем к печали.
В перерывах между кампаниями Карелли проводил время со своим другом, знатным венецианцем, таким же наемником, как и он, но не в изгнании. Франческо являлся сыном герцога ди Франческини, оставившим дом, чтобы стать кондотьером после того, как его отец вторично женился на женщине, с которой Франческо не мог ужиться. Теперь вторая жена умерла, и молодой человек приехал восстановить мир с отцом. Он пригласил Карелли с собой, чтобы тот, как буферное государство, принял на себя часть отчего недовольства. Отклонение во Флоренцию не было нежелательным для него. Он стремился отложить трудный разговор как можно дольше и помочь Карелли совратить его брата на несколько дней или недель для исцеления от печалей.
– В самом деле, – безучастным тоном как-то сказал Франческо, – почему бы тебе не поехать в Венецию вместе с нами? Это будет существенная часть твоего образования. Ни один музыкант не может считать себя состоявшимся, пока не побывает в Венеции, ибо именно там обитает душа музыки.
Морис слышал об этом от жителей всех городов Италии и слова Франческо не произвели на него должного впечатления, но тот настаивал.
– В Венеции мы живем для музыки. Каждое наше действие, начиная от утреннего пробуждения до отхода ко сну ночью, должно сопровождаться музыкой. Наша еда, питье, наши увлечения, праздники, свадьбы, похороны – все, что мы делаем. Нет никого в Венеции, кто бы так или иначе не занимался бы музыкой. Если три человека встречаются на углу площади во время вечерней прогулки, они сразу же образуют ансамбль и дают концерт, а прохожие присоединяются к ним. Тебе надо ехать в Венецию, мой друг, и чем скорее, тем лучше. Ты зря теряешь время здесь, во Флоренции. Во Флоренции музыка – только искусство. В Венеции – страсть. Это сама жизнь!
Морис слушал без всякого удовольствия, но Карелли нетерпеливо присоединился: