Поэтому австрийцы – и это значительно отличает их от неоклассиков – считают, что источниками экономических ограничений являются не объективные явления и материальные факторы внешнего мира (например, запасы нефти), а субъективные предпринимательские знания людей (например, изобретение карбюратора, вдвое увеличившего эффективность двигателя внутреннего сгорания, имеет тот же экономический эффект, что и удвоение физических запасов нефти).
Кроме того, в наши дни все теоретики австрийской школы считают ложным представление о том, что источником прибыли предпринимателя является предпринимательский риск. Риск, наоборот, представляет собой дополнительные издержки производства и не имеет ничего общего с чистой предпринимательской прибылью10.
Кроме того, необходимо понимать, что даже в том, что кажется просто максимизацией или оптимизацией человеческой деятельности, всегда есть предпринимательский компонент, потому что субъект деятельности, чтобы начать действовать, обязательно должен осознать, что данный образ действий, пусть автоматический, механический и пассивный, является наилучшим в его конкретных обстоятельствах. Иными словами, неоклассический подход – это всего лишь частный (и не слишком существенный) случай австрийской теории, куда более общей, более богатой содержанием и более корректно объясняющей реальный мир.
С точки зрения австрийцев нет никакого смысла жестко отделять макроэкономику от микроэкономики, как поступают неоклассики. Напротив, экономические проблемы нужно изучать во всей сложности их взаимосвязей, не проводя деления на микро– и макрокомпоненты. Разделение экономической науки на «микро» и «макро»-аспекты является характерным недостатком современных учебников и хрестоматий по политической экономии для начинающих. Вместо того чтобы, как Мизес и другие экономисты австрийской школы, сформулировать единый подход к экономическим проблемам, неоклассические учебники всегда делят экономическую науку на две не связанных друг с другом дисциплины («микроэкономику» и «макроэкономику»), которые, естественно, можно изучать по отдельности. Как справедливо отметил Мизес, это разделение происходит из-за того, что они используют понятия типа общего уровня цен, игнорируя достижения субъективной маржиналистской теории ценности в области теории денег и культивируя атавистические реликты донаучной стадии развития экономической теории, когда в качестве аналитических инструментов использовались агрегаты, или глобальные классы благ, а не инкрементальные, или предельные, единицы благ. Так возникла целая «дисциплина», основанная на изучении механических соотношений, якобы существующих между макроэкономическими агрегатами, чью связь с человеческой деятельностью трудно, а то и вообще невозможно понять17.
Так или иначе, фокусом исследованиям для экономистов-неоклассиков стала модель равновесия. Эта модель исходит из того, что вся информация «дана» (в абсолютном либо вероятностном отношении), а разнообразные переменные находятся в идеальном соотношении друг с другом. С точки зрения австрийцев главный недостаток этой методологии – представление о том, что все переменные и параметры идеально сбалансированы, так как на этом основании легко прийти к ошибочным заключениям относительно причинно-следственных связей между различными экономическими понятиями и явлениями. В результате равновесие действует как своего рода вуаль, мешающая теоретику обнаружить истинное направление причинно-следственных векторов, воплощенных в экономических закономерностях. Для экономистов-неоклассиков на месте направленных определенным образом причинно-следственных законов существует взаимная обусловленность явлений, первопричина которой (человеческая деятельность) остается скрытой либо считается несущественной18.
Это означает, что, с точки зрения австрийцев, многие объяснения и выводы, полученные с помощью неоклассического анализа производства и потребления, лишены смысла. Например, это относится к так называемому «закону равенства взвешенных (по ценам) предельных полезностей», имеющему под собой весьма сомнительное теоретическое основание. Этот закон подразумевает, что действующий субъект способен одновременно оценить полезность всех благ, находящихся в его распоряжении, т. е. не учитывает того, что любая деятельность носит творческий и последовательный характер. В реальности блага оцениваются не одновременно (что действительно означало бы равную предельную полезность), а последовательно, на разных стадиях процесса и в контексте разных действий, и потому их предельные полезности не только различаются, но и в принципе несоизмеримы21. Иначе говоря, с точки зрения австрийцев, использование математики в экономической теории неадекватно потому, что математические формулы синхронно связывают друг с другом разнородные с точки зрения времени и предпринимательского творчества величины. По той же самой причине, с точки зрения представителей австрийской теории, аксиоматические критерии рациональности, которые часто используют экономисты-неоклассики, тоже не имеют смысла. Действительно, если действующий субъект предпочитает А – В и В – С, то он вполне может предпочитать С – А, и если его предпочтения изменились, это вовсе не свидетельствует о его «иррациональности» (даже если перемена занимает сотую долю секунды)22. По мнению австрийцев, в неоклассических критериях «рациональности» последовательность перепутана с неизменностью.
Те же аргументы лежат в основе мнения австрийцев о теоретической невозможности конкретных (т. е. имеющих количественное содержание и относящихся к конкретному месту и времени) экономических прогнозов. Наука не может сегодня точно знать, что случится завтра, потому что это зависит в основном от той информации и от тех знаний, которые еще не созданы предпринимателями, и, следовательно, пока неизвестны.
Соответственно экономическая теория может предсказывать только общие тенденции (то, что Хайек называет «паттернами»). Такие прогнозы носят теоретический характер; они относятся к негативным последствиям институционального принуждения (социализма и интервенционизма) по отношению к рынку.
Следует также помнить, что доступных для непосредственного наблюдения объективных фактов внешнего мира не существует, потому что согласно субъективистской теории австрийцев «факты» экономической науки – это идеи – то, что люди думают о собственных целях и действиях. Эти факты нельзя непосредственно наблюдать, их можно только интерпретировать в историческом контексте. Чтобы дать интерпретацию социальной ситуации, которая является фактом истории, необходимо обладать теорией, а также ненаучным суждением о значимости (Verstehen, или «пониманием»). Понимание не объективно; у разных историков разное понимание исторических событий, что делает эту дисциплину (историю) настоящим искусством.
Наконец, австрийцы полагают, что эмпирические феномены непрерывно меняются, и, следовательно, в сфере социального нет параметров и констант, а есть лишь «переменные». Это ставит под сомнение традиционную цель эконометрики, а также разнообразные версии позитивистских методологических подходов (от примитивного верификационизма до утонченной попперианской фальсификации). В отличие от неоклассиков, стремящихся к позитивистскому идеалу, теоретики австрийской школы строят свою систему на априорных и дедуктивных рассуждениях. Их задача состоит в том, чтобы создать полный логический и дедуктивный методологический арсенал23 на базе самоочевидного аксиоматического знания (типа субъективного понятия человеческой деятельности и ее основных элементов), которое является результатом научной интроспекции самого исследователя и считается очевидным потому, что соответствующие аксиомы невозможно опровергнуть, не впав во внутренние противоречия24. По мнению австрийцев, такой теоретический арсенал необходим для адекватного толкования на первый взгляд не связанных друг с другом сложных исторических явлений, из которых состоит мир социального, а также для того, чтобы создать историю прошлого и предсказывать события будущего (типичная миссия предпринимателя) с минимальной степенью последовательности, гарантиями и шансами на успех. Это позволяет понять ту роль, которую австрийцы отводят историческим дисциплинам, а также то, почему они отделяют историю от экономической теории, признавая тем не менее тесную связь двух этих отраслей знания между собой25.
Хайек называет необоснованное применение метода естественных наук в социальных науках сциентизмом. В мире природы действительно существуют такие константы и функциональные соотношения, которые оправдывают использование математических методов и количественных лабораторных экспериментов. Однако, по мнению австрийцев, в экономической теории, в отличие от физики и естественных наук, функциональных взаимосвязей (и, следовательно, функций спроса, предложения издержек и вообще любых функций) не существует. Напомним, что с точки зрения математики, точнее, теории множеств, функция – это всего лишь взаимно однозначное соответствие двух множеств: начального и финального. Люди наделены врожденной способностью к творчеству, благодаря которой они непрерывно порождают и обнаруживают новую информацию в любой конкретной ситуации, действуя и стремясь достичь своих целей с помощью имеющихся в их распоряжении конкретных средств. Следовательно, можно констатировать, что при этом не соблюдается ни одно из трех условий, необходимых для формирования функционального соответствия: 1) элементы начального множества не даны и не являются константами; 2) элементы финального множества не даны и не являются константами; 3) главный пункт, взаимные соответствия между элементами этих двух множеств тоже не даны, – они постоянно меняются в результате деятельности людей и благодаря их врожденной творческой способности. С точки зрения австрийцев, для использования в нашей науке функций необходимо вводить предположение о неизменности информации, но это означает, что мы исключаем из социального процесса главного героя: человека, наделенного врожденной творческой способностью к предпринимательству. Заслуга австрийских теоретиков состоит в том, что они показали: весь корпус экономической теории можно построить на логических рассуждениях26, не прибегая к функциям и не постулируя констант, несовместимых с творческой природой человека, единственного истинного субъекта всех социальных процессов, которые изучает экономическая наука.
Даже самые знаменитые неоклассики были вынуждены признать, что есть важные экономические законы, которые невозможно верифицировать эмпирически (например, теория эволюции и естественный отбор)27. Австрийцы всегда подчеркивали, что для развития экономической теории эмпирические исследования имеют ограниченное значение. В лучшем случае эмпирические исследования могут предоставить нам некоторую информацию о результатах происходящих в реальном мире социальных процессов. Однако они не предоставляют нам информацию о формальной структуре социальных процессов: этим как раз и занимается экономическая теория. Иными словами, статистические и эмпирические исследования не могут породить теоретическое знание. Полагавшие обратное представители немецкой исторической школы XIX в. ошибались, и эту ошибку в существенной степени повторяют экономисты неоклассической школы. Как верно заметил Хайек в своей Нобелевской речи, агрегаты, которые поддаются статистическому измерению, часто бессмысленны в теоретическом отношении, и наоборот, многие важные теоретические понятия не поддаются измерению или эмпирической интерпретации28.
Таким образом, главные возражения австрийских теоретиков в адрес неоклассиков таковы: во-первых, неоклассики занимаются исключительно состояниями равновесия, используя максимизирующую модель, основанную на представлении о том, что все экономические агенты располагают полной информацией о целевых функциях и их ограничениях; во-вторых, выбор неоклассиками переменных и параметров целевых функций и ограничений зачастую произволен, они обычно включают в рассмотрение наиболее очевидные параметры и забывают о других, которые не менее важны, но с трудом поддаются эмпирической трактовке (о моральных ценностях, обычаях и т. п.); в-третьих, они занимаются моделями равновесия, применяя математические методы, что не позволяет им выявлять реальные причинно-следственные связи; в-четвертых, они возводят в ранг теоретических выводов свои интерпретации исторических ситуаций, которые могут, конечно, иметь определенное значение, но не могут быть ни универсальными, ни теоретическими, потому что основаны лишь на историческом знании. Это не означает, что все выводы неоклассиков ложны. Напротив, многие из них, вероятно, верны и универсальны. Австрийцы стремятся привлечь внимание исключительно к отсутствию каких-либо гарантий того, что выводы экономистов-неоклассиков верны, а также обратить внимание на то, что к тем из их выводов, которые действительно верны, можно прийти и с помощью динамического анализа, используемого австрийской теорией. У него есть и дополнительное преимущество: обнажая недостатки и ошибки, которые успешно скрывает эмпирический метод, основанный на неоклассической модели равновесия, динамический анализ позволяет выявить многочисленные ложные теории.
Предприниматель (у австрийцев) и homo oeconomicus (у неоклассиков)
В австрийской экономической теории понятие предпринимательства играет ведущую роль; напротив, в неоклассической экономической науке оно блистает своим отсутствием. Предприниматель – фигура, типичная для реального мира, который постоянно находится в неравновесном состоянии; но именно поэтому предприниматель отсутствует в моделях равновесия, поглощающих все научные силы неоклассиков. Неоклассики рассматривают предпринимательство как один из факторов производства, который используется в зависимости от ожидаемых затрат и выгод; они не понимают, что, представляя предпринимателя таким образом, они впадают в неразрешимое логическое противоречие: для того, чтобы распределять предпринимательские ресурсы в соответствии с ожидаемыми затратами и выгодами, нужно обладать информацией (о вероятной ценности будущих затрат и выгод), которую предприниматели еще не создали. Иными словами, главная функция предпринимателя состоит в том, что он создает и открывает новую, не существовавшую и не известную до него информацию, а в этой ситуации принимать неоклассические решения, т. е. размещать ресурсы заранее на основании ожидаемых затрат и выгод, невозможно.Кроме того, в наши дни все теоретики австрийской школы считают ложным представление о том, что источником прибыли предпринимателя является предпринимательский риск. Риск, наоборот, представляет собой дополнительные издержки производства и не имеет ничего общего с чистой предпринимательской прибылью10.
Предпринимательские ошибки (у австрийцев) и рационализация всех принятых решений постфактум (у неоклассиков)
Тому, что австрийцы и неоклассики совершенно по-разному понимают, что такое ошибка, как правило, не придают особого значния. С точки зрения австрийцев совершить чисто предпринимательскую ошибку11 просто: это происходит всякий раз, когда предпринимателям не удается обнаружить скрытые возможности для извлечения прибыли. Именно существование такого типа ошибок и является источником чистой предпринимательской прибыли. С точки зрения неоклассиков, напротив, чистых предпринимательских ошибок, таких, о которых впоследствии можно было бы пожалеть (ошибках, достойных сожаления), не существует. Неоклассики дают всем принятым решениям рациональное обоснование постфактум посредством анализа затраты – выгоды в рамках условной максимизации. Поэтому в мире неоклассиков никаких оснований для появления чистой предпринимательской прибыли не существует, а когда о ней все-таки упоминают, то рассматривают ее как компенсацию услуг соответствующего производственного фактора или же как доход, полученный в результате принятия риска предпринимателем.Субъективная информация (у австрийцев) и объективная информация (у неоклассиков)
Предприниматели постоянно порождают новую информацию; эта информация носит субъективный, практический, дисперсный характер, и ее трудно выразить словами12. Поэтому субъективная информация является важнейшим элементом австрийской методологии, но отсутствует в методологии неоклассиков, так как последние склонны считать информацию объективной. Большинство экономистов не осознает, что, когда австрийцы и неоклассики говорят об информации, они имеют в виду принципиально разные вещи. Для неоклассиков информация, подобно товарам, есть нечто объективное; она продается и покупается на рынке в результате принятия максимизирующего решения. Эта «информация», которую можно хранить на различных носителях, не имеет ничего общего с информацией в субъективном смысле. Австрийцы, говоря об информации, имеют в виду значимое в практическом отношении знание, которое действующий субъект создает, истолковывает, познает и использует в контексте конкретных действий. Соответственно австрийцы критикуют Стиглица и других неоклассиков, занимающихся теорией информации, за то, что их теория информации, в отличие от австрийской, игнорирует главный источник информации – предпринимательство. Кроме того, с их точки зрения, Стиглиц не вполне понимает, что информация всегда субъективна и что «несовершенные» рынки не порождают «неэффективности» (в понимании неоклассиков), а создают потенциальные возможности для получения предпринимательской прибыли, которые предприниматели находят и используют, тем самым стимулируя процесс координации рынка13.Предпринимательская координация (у австрийцев) и общее и/или частичное равновесие (у неоклассиков)
Модели равновесия экономистов-неоклассиков обычно не учитывают той координирующей силы, которой, по мнению австрийцев, обладает предпринимательство. На самом деле эта сила не просто создает и передает информацию, но и – что гораздо важнее – создает основу для координации рассогласованных поступков действующих в обществе людей. В итоге любые нарушения координации в обществе реализуются в виде возможностей извлечения прибыли, которые остаются латентными до тех пор, пока их не обнаружат предприниматели. Когда предприниматель обнаруживает наличие такой возможности и начинает использовать ее в своих интересах, она исчезает. Так функционирует стихийный процесс координации, благодаря которому любая рыночная экономика стремится к равновесию. Кроме того, координирующая природа предпринимательства – это единственное, что превращает экономическую теорию в науку, если понимать под «наукой» теоретический корпус законов координации, с помощью которых можно объяснить социальные процессы14. Именно поэтому экономисты австрийской школы изучают динамическое явление конкуренции (понимаемой как процесс соперничества), а неоклассики занимаются исключительно статическими по своей природе моделями равновесия («совершенной» конкуренцией, монополией, «несовершенной», или монополистической, конкуренцией)15. С точки зрения Мизеса, как мы видим (см. с. 33), строить экономическую науку на основании модели равновесия, т. е. исходя из того, что вся информация, необходимая для построения функций спроса и предложения, рассматривается как «данность», просто нет смысла. По сравнению с неоклассиками асвстрийцы совершенно иначе формулируют основную задачу экономической науки. По их мнению, экономическая наука – это изучение динамического процесса социальной координации (общественного сотрудничества), отдельные участники которого постоянно порождают новую информацию (которая никогда не «дана») в процессе поиска значимых для них в контексте их действий целей и средств и тем самым, сами того не осознавая, порождают стихийный процесс координации. Таким образом, для австрийцев базовая проблема экономической теории не носит технического или технологического характера, в отличие от неоклассиков, которые обычно считают цели и средства «данностью» и соответственно считают главной проблемой экономической науки чисто техническую проблему максимизации. Иными словами, для австрийцев главная задача экономической теории – не максимизация заранее известной целевой функции, ограниченной условиями, которые также известны заранее. Напротив, это сугубо экономическая проблема: она возникает в условиях конкуренции множества средств и целей, информация о которых не является неизменной и заранее данной, а рассеяна в умах бесчисленных людей, непрерывно создающих и порождающих и это новое знание; в силу этого все уже существующие возможности и те возможности, которые будут созданы в будущем, а также степень интенсивности, с которой люди будут их использовать, принципиально не могут быть известны и познаны16.Кроме того, необходимо понимать, что даже в том, что кажется просто максимизацией или оптимизацией человеческой деятельности, всегда есть предпринимательский компонент, потому что субъект деятельности, чтобы начать действовать, обязательно должен осознать, что данный образ действий, пусть автоматический, механический и пассивный, является наилучшим в его конкретных обстоятельствах. Иными словами, неоклассический подход – это всего лишь частный (и не слишком существенный) случай австрийской теории, куда более общей, более богатой содержанием и более корректно объясняющей реальный мир.
С точки зрения австрийцев нет никакого смысла жестко отделять макроэкономику от микроэкономики, как поступают неоклассики. Напротив, экономические проблемы нужно изучать во всей сложности их взаимосвязей, не проводя деления на микро– и макрокомпоненты. Разделение экономической науки на «микро» и «макро»-аспекты является характерным недостатком современных учебников и хрестоматий по политической экономии для начинающих. Вместо того чтобы, как Мизес и другие экономисты австрийской школы, сформулировать единый подход к экономическим проблемам, неоклассические учебники всегда делят экономическую науку на две не связанных друг с другом дисциплины («микроэкономику» и «макроэкономику»), которые, естественно, можно изучать по отдельности. Как справедливо отметил Мизес, это разделение происходит из-за того, что они используют понятия типа общего уровня цен, игнорируя достижения субъективной маржиналистской теории ценности в области теории денег и культивируя атавистические реликты донаучной стадии развития экономической теории, когда в качестве аналитических инструментов использовались агрегаты, или глобальные классы благ, а не инкрементальные, или предельные, единицы благ. Так возникла целая «дисциплина», основанная на изучении механических соотношений, якобы существующих между макроэкономическими агрегатами, чью связь с человеческой деятельностью трудно, а то и вообще невозможно понять17.
Так или иначе, фокусом исследованиям для экономистов-неоклассиков стала модель равновесия. Эта модель исходит из того, что вся информация «дана» (в абсолютном либо вероятностном отношении), а разнообразные переменные находятся в идеальном соотношении друг с другом. С точки зрения австрийцев главный недостаток этой методологии – представление о том, что все переменные и параметры идеально сбалансированы, так как на этом основании легко прийти к ошибочным заключениям относительно причинно-следственных связей между различными экономическими понятиями и явлениями. В результате равновесие действует как своего рода вуаль, мешающая теоретику обнаружить истинное направление причинно-следственных векторов, воплощенных в экономических закономерностях. Для экономистов-неоклассиков на месте направленных определенным образом причинно-следственных законов существует взаимная обусловленность явлений, первопричина которой (человеческая деятельность) остается скрытой либо считается несущественной18.
Субъективные издержки (у австрийцев) и объективные издержки (у неоклассиков)
Одним из важнейших элементов австрийской методологии является чисто субъективное понятие издержек. Многие экономисты считают, что понятие субъективных издержек довольно просто включить в парадигму неоклассического мейнстрима. На самом деле это чистейшей воды риторика. В конечном счете неоклассики, хотя и рассуждают о важности представления об альтернативных издержках (cost of opportunity), на самом деле всегда включают в свои модели объективированные издержки. Между тем для австрийцев издержки – это субъективная ценность для действующего субъекта тех целей, от которых он отказывается, когда принимает решение действовать определенным образом. Иными словами, объективных издержек не существует. Инструмент определения издержек – это предпринимательская бдительность действующего субъекта. И действительно, многие возможности могут долго оставаться незамеченными, но стоит их обнаружить, как субъективное восприятие издержек предпринимателем резко меняется. Следовательно, объективных издержек, определяющих ценность целей, не существует. В жизни издержки, наоборот, имеют субъективную ценность, которая в силу своей субъективности зависит от субъективной ценности истинных целей действующего субъекта (потребительских благ). Поэтому, с точки зрения представителей австрийской школы, конечные цены потребительских благ, представляющих собой результат материализации субъективных оценок на рынке, определяют те издержки, которые действующий субъект готов нести ради того, чтобы произвести их – а не наоборот, как склонны полагать неоклассики.Формальная логика (австрийцев) и математические формулы (неоклассиков)
Одно из важных и интересных различий между двумя школами связано с их отношением к использованию математики в экономическом анализе. Уже в момент зарождения австрийской школы ее основатель Карл Менгер счел нужным заявить: преимущество слов над математическими формулами в том, что словами можно выразить сущность (das Wesen) экономических явлений, а формулами – нет. В письме Вальрасу, написанном в 1884 г., Менгер восклицает: «Как можно с помощью математических методов познать сущность явлений, например сущность ценности, сущность земельной ренты, сущность предпринимательской прибыли, разделения труда, биметаллизма и т. п.?»19 Математические методы прекрасно подходят для описания моделей равновесия, которые изучают экономисты-неоклассики, но не подходят для работы с такими ключевыми компонентами австрийской теории, как субъективный фактор времени и в особенности – с фактором предпринимательского творчества. Вероятно, лучше всех это уловил Ганс Майер, писавший: «По сути дела, ядром всех теорий математического равновесия является более или менее завуалированные фикция. Эти теории связывают в систему уравнений функционирующие в составе причинно-следственной последовательности разновременные величины таким образом, как если бы эти величины существовали одновременно. „Статический подход“ синхронизирует ситуацию, которая в реальности представляет собой процесс. Но когда мы рассматриваем порождающий процесс „статически“ т. е как состояние покоя, мы выхолащиваем саму его суть»20.Это означает, что, с точки зрения австрийцев, многие объяснения и выводы, полученные с помощью неоклассического анализа производства и потребления, лишены смысла. Например, это относится к так называемому «закону равенства взвешенных (по ценам) предельных полезностей», имеющему под собой весьма сомнительное теоретическое основание. Этот закон подразумевает, что действующий субъект способен одновременно оценить полезность всех благ, находящихся в его распоряжении, т. е. не учитывает того, что любая деятельность носит творческий и последовательный характер. В реальности блага оцениваются не одновременно (что действительно означало бы равную предельную полезность), а последовательно, на разных стадиях процесса и в контексте разных действий, и потому их предельные полезности не только различаются, но и в принципе несоизмеримы21. Иначе говоря, с точки зрения австрийцев, использование математики в экономической теории неадекватно потому, что математические формулы синхронно связывают друг с другом разнородные с точки зрения времени и предпринимательского творчества величины. По той же самой причине, с точки зрения представителей австрийской теории, аксиоматические критерии рациональности, которые часто используют экономисты-неоклассики, тоже не имеют смысла. Действительно, если действующий субъект предпочитает А – В и В – С, то он вполне может предпочитать С – А, и если его предпочтения изменились, это вовсе не свидетельствует о его «иррациональности» (даже если перемена занимает сотую долю секунды)22. По мнению австрийцев, в неоклассических критериях «рациональности» последовательность перепутана с неизменностью.
Связь с эмпирическим миром и различие представлений о «прогнозировании»
Австрийская парадигма резко отличается от неоклассической своим отношением к эмпирической реальности и к возможностям прогнозирования (предсказания). Собственно, то, что ученый-«наблюдатель» в принципе не может получить практическую информацию, которую непрерывно и децентрализованно создают и обнаруживают «объекты наблюдения», т. е. действующие субъекты-предприниматели, уже свидетельствует о том, что никакая эмпирическая верификация экономической теории невозможна. На самом деле, по мнению австрийцев, доказательство теоретической невозможности социализма одновременно доказывает невозможность эмпирицизма и анализа затраты – выгоды (т. е. утилитаризма в узком смысле) в экономической науке. Совершенно несущественно, кто именно – исследователь или правитель – безуспешно пытается получить практическую информацию о конкретной ситуации для того, чтобы либо верифицировать свои теории, либо придать своим приказам координирующий характер. Если бы это было возможно, полученную информацию можно было бы использовать и для обеспечения в обществе координации с помощью принудительных команд (социализма и интервенционизма), и для эмпирической верификации экономических теорий. Однако с точки зрения австрийской экономической теории и социалистический идеал, и позитивистский (утилитаристский в узком смысле) идеал невозможны по нескольким причинам: во-первых, ввиду колоссального объема информации, требующейся для их реализации; во-вторых, в силу характера этой информации (рассеянной, субъективной и неартикулированной); в-третьих, в силу динамического характера предпринимательского процесса (невозможно передать ту информацию, которую предприниматели еще не сгенерировали в ходе непрерывного процесса творческой инновации, т. е. предпринимательства); в-четвертых, из-за последствий принуждения и эффекта самого научного «наблюдения» (искажений и порчи информации, а также создания препятствий, мешающих ее порождению).Те же аргументы лежат в основе мнения австрийцев о теоретической невозможности конкретных (т. е. имеющих количественное содержание и относящихся к конкретному месту и времени) экономических прогнозов. Наука не может сегодня точно знать, что случится завтра, потому что это зависит в основном от той информации и от тех знаний, которые еще не созданы предпринимателями, и, следовательно, пока неизвестны.
Соответственно экономическая теория может предсказывать только общие тенденции (то, что Хайек называет «паттернами»). Такие прогнозы носят теоретический характер; они относятся к негативным последствиям институционального принуждения (социализма и интервенционизма) по отношению к рынку.
Следует также помнить, что доступных для непосредственного наблюдения объективных фактов внешнего мира не существует, потому что согласно субъективистской теории австрийцев «факты» экономической науки – это идеи – то, что люди думают о собственных целях и действиях. Эти факты нельзя непосредственно наблюдать, их можно только интерпретировать в историческом контексте. Чтобы дать интерпретацию социальной ситуации, которая является фактом истории, необходимо обладать теорией, а также ненаучным суждением о значимости (Verstehen, или «пониманием»). Понимание не объективно; у разных историков разное понимание исторических событий, что делает эту дисциплину (историю) настоящим искусством.
Наконец, австрийцы полагают, что эмпирические феномены непрерывно меняются, и, следовательно, в сфере социального нет параметров и констант, а есть лишь «переменные». Это ставит под сомнение традиционную цель эконометрики, а также разнообразные версии позитивистских методологических подходов (от примитивного верификационизма до утонченной попперианской фальсификации). В отличие от неоклассиков, стремящихся к позитивистскому идеалу, теоретики австрийской школы строят свою систему на априорных и дедуктивных рассуждениях. Их задача состоит в том, чтобы создать полный логический и дедуктивный методологический арсенал23 на базе самоочевидного аксиоматического знания (типа субъективного понятия человеческой деятельности и ее основных элементов), которое является результатом научной интроспекции самого исследователя и считается очевидным потому, что соответствующие аксиомы невозможно опровергнуть, не впав во внутренние противоречия24. По мнению австрийцев, такой теоретический арсенал необходим для адекватного толкования на первый взгляд не связанных друг с другом сложных исторических явлений, из которых состоит мир социального, а также для того, чтобы создать историю прошлого и предсказывать события будущего (типичная миссия предпринимателя) с минимальной степенью последовательности, гарантиями и шансами на успех. Это позволяет понять ту роль, которую австрийцы отводят историческим дисциплинам, а также то, почему они отделяют историю от экономической теории, признавая тем не менее тесную связь двух этих отраслей знания между собой25.
Хайек называет необоснованное применение метода естественных наук в социальных науках сциентизмом. В мире природы действительно существуют такие константы и функциональные соотношения, которые оправдывают использование математических методов и количественных лабораторных экспериментов. Однако, по мнению австрийцев, в экономической теории, в отличие от физики и естественных наук, функциональных взаимосвязей (и, следовательно, функций спроса, предложения издержек и вообще любых функций) не существует. Напомним, что с точки зрения математики, точнее, теории множеств, функция – это всего лишь взаимно однозначное соответствие двух множеств: начального и финального. Люди наделены врожденной способностью к творчеству, благодаря которой они непрерывно порождают и обнаруживают новую информацию в любой конкретной ситуации, действуя и стремясь достичь своих целей с помощью имеющихся в их распоряжении конкретных средств. Следовательно, можно констатировать, что при этом не соблюдается ни одно из трех условий, необходимых для формирования функционального соответствия: 1) элементы начального множества не даны и не являются константами; 2) элементы финального множества не даны и не являются константами; 3) главный пункт, взаимные соответствия между элементами этих двух множеств тоже не даны, – они постоянно меняются в результате деятельности людей и благодаря их врожденной творческой способности. С точки зрения австрийцев, для использования в нашей науке функций необходимо вводить предположение о неизменности информации, но это означает, что мы исключаем из социального процесса главного героя: человека, наделенного врожденной творческой способностью к предпринимательству. Заслуга австрийских теоретиков состоит в том, что они показали: весь корпус экономической теории можно построить на логических рассуждениях26, не прибегая к функциям и не постулируя констант, несовместимых с творческой природой человека, единственного истинного субъекта всех социальных процессов, которые изучает экономическая наука.
Даже самые знаменитые неоклассики были вынуждены признать, что есть важные экономические законы, которые невозможно верифицировать эмпирически (например, теория эволюции и естественный отбор)27. Австрийцы всегда подчеркивали, что для развития экономической теории эмпирические исследования имеют ограниченное значение. В лучшем случае эмпирические исследования могут предоставить нам некоторую информацию о результатах происходящих в реальном мире социальных процессов. Однако они не предоставляют нам информацию о формальной структуре социальных процессов: этим как раз и занимается экономическая теория. Иными словами, статистические и эмпирические исследования не могут породить теоретическое знание. Полагавшие обратное представители немецкой исторической школы XIX в. ошибались, и эту ошибку в существенной степени повторяют экономисты неоклассической школы. Как верно заметил Хайек в своей Нобелевской речи, агрегаты, которые поддаются статистическому измерению, часто бессмысленны в теоретическом отношении, и наоборот, многие важные теоретические понятия не поддаются измерению или эмпирической интерпретации28.
Таким образом, главные возражения австрийских теоретиков в адрес неоклассиков таковы: во-первых, неоклассики занимаются исключительно состояниями равновесия, используя максимизирующую модель, основанную на представлении о том, что все экономические агенты располагают полной информацией о целевых функциях и их ограничениях; во-вторых, выбор неоклассиками переменных и параметров целевых функций и ограничений зачастую произволен, они обычно включают в рассмотрение наиболее очевидные параметры и забывают о других, которые не менее важны, но с трудом поддаются эмпирической трактовке (о моральных ценностях, обычаях и т. п.); в-третьих, они занимаются моделями равновесия, применяя математические методы, что не позволяет им выявлять реальные причинно-следственные связи; в-четвертых, они возводят в ранг теоретических выводов свои интерпретации исторических ситуаций, которые могут, конечно, иметь определенное значение, но не могут быть ни универсальными, ни теоретическими, потому что основаны лишь на историческом знании. Это не означает, что все выводы неоклассиков ложны. Напротив, многие из них, вероятно, верны и универсальны. Австрийцы стремятся привлечь внимание исключительно к отсутствию каких-либо гарантий того, что выводы экономистов-неоклассиков верны, а также обратить внимание на то, что к тем из их выводов, которые действительно верны, можно прийти и с помощью динамического анализа, используемого австрийской теорией. У него есть и дополнительное преимущество: обнажая недостатки и ошибки, которые успешно скрывает эмпирический метод, основанный на неоклассической модели равновесия, динамический анализ позволяет выявить многочисленные ложные теории.