Страница:
Почувствовав, что Либби боится за собаку, Ремингтон сам вскинул винтовку, закрыл один глаз и прицелился. Подождав, пока Тедди бросится вперед, а потом вновь отскочит, Ремингтон выстрелил. Выстрел оказался абсолютно точен. Горный лев с ревом свалился на бок.
Тедди перестал лаять и подобрался вперед, с подозрением принюхиваясь. Ремингтон прекрасно понимал поведение пса: не расслабляться до тех пор, пока не убедишься, что враг мертв. Уокер медленно двинулся вперед, пока не приблизился к горному льву. Он ткнул его стволом винтовки, потом, схватив, за холку, приподнял голову зверя и снова уронил ее на землю. Убедившись, что опасность миновала, Ремингтон обернулся.
Либби уже опустилась на колени, обхватив за шею Тедди и еще одного пса. Взгляд девушки был прикован к овце, лежащей у левой ноги Ремингтона. Из ее разодранного горла ярко-красной струйкой текла кровь.
Либби посмотрела на Ремингтона, и он заметил лунный свет, отражающийся в ее глазах.
– Жизнь в этих местах – такая хрупкая вещь, – тихо сказала она.
– Жизнь везде хрупкая вещь. Либби. – Он опустился рядом с ней на колени.
Девушка прижалась головой к плечу Ремингтона.
– Иногда мне кажется, у меня не хватит сил, чтобы справиться со всем этим.
Он пальцем приподнял ее подбородок и заставил взглянуть на себя.
– Ты самая сильная из женщин, каких я когда-либо встречал, Либби. – Ремингтон поцеловал ее в лоб. – Никогда не сомневайся в себе.
Она помолчала несколько мгновений и только потом сказала:
– Я не буду сомневаться, Ремингтон. До тех пор, пока ты со мной.
– Я с тобой. Я всегда буду с тобой.
Либби смотрела на Ремингтона и невольно думала о том, что он вовсе не какой-то слабак с Востока, как она решила в тот день, когда подстрелила его. Этот человек одним выстрелом мог уложить горного льва. Этот человек не проявлял страха даже в самых опасных ситуациях.
«Кто же ты на самом деле, Ремингтон Уокер?»
Мысль оказалась неожиданной, внезапной, но очень важной.
Он может быть любящим, страстным, упрямым, вызывающим раздражение, нежным. У него удивительный смех и улыбка, от которой замирает сердце. Он, без сомнения, джентльмен и деловой человек, со своим стилем и шармом, и все-таки запросто может взяться доить корову, готовить завтрак на простой кухне и помогать строить курятник.
Кто же он на самом деле?
Как мало они говорили о прошлом! Она знала, почему хранит молчание, но что за причины заставляли молчать его? Были ли у него какие-то собственные секреты?
Либби отбросила все вопросы и сомнения, как только они возникли. Ей нужно было знать только одно: он ее любит.
А она любит его.
Все остальное сейчас неважно. И никогда ничего не будет значить.
Так сказала себе Либби.
21
22
Тедди перестал лаять и подобрался вперед, с подозрением принюхиваясь. Ремингтон прекрасно понимал поведение пса: не расслабляться до тех пор, пока не убедишься, что враг мертв. Уокер медленно двинулся вперед, пока не приблизился к горному льву. Он ткнул его стволом винтовки, потом, схватив, за холку, приподнял голову зверя и снова уронил ее на землю. Убедившись, что опасность миновала, Ремингтон обернулся.
Либби уже опустилась на колени, обхватив за шею Тедди и еще одного пса. Взгляд девушки был прикован к овце, лежащей у левой ноги Ремингтона. Из ее разодранного горла ярко-красной струйкой текла кровь.
Либби посмотрела на Ремингтона, и он заметил лунный свет, отражающийся в ее глазах.
– Жизнь в этих местах – такая хрупкая вещь, – тихо сказала она.
– Жизнь везде хрупкая вещь. Либби. – Он опустился рядом с ней на колени.
Девушка прижалась головой к плечу Ремингтона.
– Иногда мне кажется, у меня не хватит сил, чтобы справиться со всем этим.
Он пальцем приподнял ее подбородок и заставил взглянуть на себя.
– Ты самая сильная из женщин, каких я когда-либо встречал, Либби. – Ремингтон поцеловал ее в лоб. – Никогда не сомневайся в себе.
Она помолчала несколько мгновений и только потом сказала:
– Я не буду сомневаться, Ремингтон. До тех пор, пока ты со мной.
– Я с тобой. Я всегда буду с тобой.
Либби смотрела на Ремингтона и невольно думала о том, что он вовсе не какой-то слабак с Востока, как она решила в тот день, когда подстрелила его. Этот человек одним выстрелом мог уложить горного льва. Этот человек не проявлял страха даже в самых опасных ситуациях.
«Кто же ты на самом деле, Ремингтон Уокер?»
Мысль оказалась неожиданной, внезапной, но очень важной.
Он может быть любящим, страстным, упрямым, вызывающим раздражение, нежным. У него удивительный смех и улыбка, от которой замирает сердце. Он, без сомнения, джентльмен и деловой человек, со своим стилем и шармом, и все-таки запросто может взяться доить корову, готовить завтрак на простой кухне и помогать строить курятник.
Кто же он на самом деле?
Как мало они говорили о прошлом! Она знала, почему хранит молчание, но что за причины заставляли молчать его? Были ли у него какие-то собственные секреты?
Либби отбросила все вопросы и сомнения, как только они возникли. Ей нужно было знать только одно: он ее любит.
А она любит его.
Все остальное сейчас неважно. И никогда ничего не будет значить.
Так сказала себе Либби.
21
Усталые и грязные, Ремингтон и Либби вернулись на ранчо четыре дня спустя. Сойер упросил Либби позволить ему остаться с пастухами на несколько недель, и, поскольку Мак-Грегор не возражал, Либби разрешила. Ремингтон мог бы сказать, что он против, но он все равно планировал нанять парочку работников еще до своего отъезда в Нью-Йорк. Он только не хотел, чтобы Либби оставалась на ранчо одна, пока он в отъезде.
Длинные тени бежали впереди них, когда они въехали наконец во двор ранчо «Блю Спрингс». Ремингтон как раз заметил черную ломовую лошадку Пита Фишера, когда из сарая с ведром, полным молока, появился сам Пит.
– Рад снова вас видеть, – поприветствовал он прибывших и поставил ведро на землю. Подойдя к молодым людям, Фишер сдернул шляпу и вытер пот со лба. – Никаких неприятностей по дороге и в лагере не было?
– Не было, – ответил Ремингтон, догадавшись по выражению лица соседа, что тот не может похвастаться тем же. – А тут?
– Да вот не уверен.
Ремингтон спешился.
– Что ты имеешь в виду?
– Кто-то проник в дом. Насколько могу судить, ничего не пропало. Я бы, конечно, постарался поймать нахала, но он уже уходил, когда я приехал.
– Это был Бэвенс? – спросила Либби, соскакивая с седла.
– Нет, не Бэвенс. Хотя я не слишком хорошо рассмотрел его лицо. Кто-то незнакомый, насколько я успел заметить. На нем была шляпа, низко надвинутая на лоб, и он сбежал, как только меня заметил. – Пит пожал плечами. – Я никак не мог его поймать.
Ремингтон взглянул на Либби.
– Лучше пойди в дом и проверь, за чем он там охотился.
Либби ушла, а Уокер снова повернулся к Питу и спросил:
– Может, это просто бродяга искал что-нибудь поесть?
– Вряд ли. Никогда не видел бродяг, разъезжающих по здешним местам в кабриолетах.
– В кабриолетах? – пробормотал Ремингтон. Странный выбор средства передвижения для человека, собирающегося проникнуть в чужой дом. Он совершенно не сомневался: ни сам Бэвенс, ни кто-либо из его парней не станут разъезжать в кабриолете, собираясь вломиться в чужой дом.
Пит потянул шляпу за широкие поля.
– Ну, я поеду, пожалуй, домой. Лайнет, уже приготовила ужин. – Он показал на ведерко с молоком. – Я подоил корову и покормил всю живность. Собак тоже.
– Спасибо, Пит. Мы очень благодарны за твою помощь.
– Не за что, Либби сделала бы для меня то же самое, попроси я ее. Мы всегда были хорошими соседями. Аманда была самой сутью этой земли, и Либби очень на нее похожа. Так что всегда рад вам помочь. Только дайте знать, когда я снова понадоблюсь.
– Мы так и сделаем.
Ремингтон подождал, пока фермер сел верхом на лошадь и поехал прочь, потом поднял ведерко с молоком и понес его в дом. Либби стояла в кухне, уперев руки в бока. Она наморщила лоб и глубоко задумалась.
– Ничего… – пробормотала Либби. – Невозможно даже определить, что здесь кто-то был. Я проверила все ценности. Ничего не пропало! Из кухни, кажется, тоже. – Либби повернулась к Ремингтону. – Почему кто-то забрался в дом и ничего не взял? Пит сказал, что он уже уходил, так что не похоже, чтобы его просто спугнули. Что ему было нужно?
– Не знаю. – Ремингтон положил руку Либби на плечо и осмотрел комнату. – Но мне это не нравится.
Нортроп смотрел на телеграмму, которую сжимал в руке. Она была датирована 25 июня 1890 года, то есть отправлена три дня назад. Он много раз перечитывал это сообщение с того самого момента, как его доставили, и каждый раз получал от этого все больше удовольствия. Завтра он сядет в поезд, отправляющийся в Айдахо. Наконец-то Нортроп ощутил сладостный вкус победы.
Глаза Вандерхофа вновь пробежали по телеграмме, выхватив из нее самое важное:
«…Обнаружил не только мистера Уокера, но и вашу дочь… остаюсь в Вейзере, штат Айдахо, до вашего приезда… пришлите указания на адрес «Вейзер-отеля»… Гил О’Рейли».
Нортроп сложил телеграмму и убрал ее в нагрудный карман. Сегодня за ужином он объявит об этой новости Анне и насладится ее жалким видом.
Хор сверчков наполнил ночную темноту, набросившую свое покрывало на «Блю Спрингс». Скрестив на груди руки, Либби стояла у окна спальни и смотрела в сторону летнего домика, стараясь не обращать внимания на мрачноватые предчувствия.
Кто-то был в ее комнате. Кто-то рылся в ее вещах. Она не могла найти точных доказательств этого, но чувствовала, что не ошибается. Не только потому, что Пит Фишер увидел, как уезжает этот человек, но и из-за какой-то непонятной ауры, наполнившей весь дом и ее комнату. Она понимала, что здесь действительно что-то произошло, и боялась этого.
Ей очень не понравилось, когда Ремингтон ушел ночевать в летний домик. Она хотела попросить его остаться с ней, готова была умолять его не покидать ее. «Какая разница в конце концов?» – хотелось спросить ей у Ремингтона. Они ведь провели несколько ночей рядом, когда ездили к пастухам. Что бы изменилось теперь, останься он с ней в одном доме?
Но Либби не стала его ни о чем просить, потому что начала понимать: для него очень важно, чтобы они поженились, прежде чем он сделает ее своей. Останься он в доме, где не было Сойера, присутствие которого сдерживало их обоих, Либби не сомневалась, что сама пошла бы в его спальню и легла с ним в постель. Но, возможно, она очень пожалела бы об этом потом, ведь Ремингтон не желает отступать от своих принципов.
Но, Боже, как же ей его не хватало! Либби так привыкла чувствовать обнимающую ее руку Ремингтона. Она привыкла, что он прижимает ее к себе в прохладные ночные часы. Она даже привыкла к ощущению страстной истомы и неудовлетворенного желания, которые вызывали эти сонные объятия. Эти страдания имели смысл хотя бы ради того, чтобы быть рядом с ним.
Странная тяжесть, какое-то мрачное беспокойство сжали ей сердце. Она вспомнила, что те же неприятные предчувствия охватывали ее не раз прежде, когда она понимала, что скоро ее вновь обнаружат и ей придется срочно бежать, скрываться и прятаться. Это чувство не посещало ее уже много лет, и все-таки она его не забыла: похоже на ощущение голода на рассвете или настойчивое желание зевнуть, когда хочется спать. С той только разницей, что много лет назад она могла еще убежать. У нее осталась возможность найти новое место и спрятаться. Но она больше не хотела убегать. Как бы ни велика оказалась опасность, она больше не побежит!
Либби закрыла окно, опустила шторы и повернулась. Наверное, уже в двадцатый раз она обвела комнату взглядом, пытаясь найти разгадку, понять, чего же здесь не хватает, но снова убедилась, что все осталось на своих местах.
Почему же тогда этот чужак проник сюда? Зачем, если не ради того, чтобы украсть что-то ценное, действительно дорогостоящее или просто памятное? Все дорогие картины Аманды были на своих местах. Монеты в глиняном горшке не тронуты. В комоде все лежало, как и прежде.
Можно было подумать, что здесь никогда никого не было!
И все-таки он был здесь. Она все еще чувствовала его присутствие и боялась того, что это могло означать.
Прислонившись к стене летнего домика, Ремингтон видел, как Либби захлопнула окно своей спальни, как упали шторы и скрыли девушку от его взора. Он выдохнул, только сейчас поняв, что стоял затаив дыхание.
Ему пришлось собрать в кулак всю силу воли, чтобы покинуть дом. Он знал, что Либби хотела попросить его остаться, и радовался, что она не сделала этого. Ремингтон вовсе не был уверен, что смог бы отказаться.
Может, ему стоит выбросить из головы поездку в Нью-Йорк? Может, не следует возвращать Вандерхофу его деньги? Может, нужно прямо сейчас жениться на Либби? Какая в конце концов разница?
Ремингтон окинул взглядом залитый лунным светом пейзаж, пытаясь обнаружить хоть какие-то перемены, доказывающие, что что-то пропало.
«Так какая в конце концов разница?» – снова спросил он себя.
Он не мог однозначно ответить на этот вопрос. Просто Ремингтон ни секунды не сомневался, что должен отделаться от денег Вандерхофа, прежде чем женится на Либби. Он не желал быть должным Нортропу ни цента, когда будет впервые заниматься любовью с Либби.
Любить Либби…
Он так много раз представлял себе это, что ему почти казалось, что все уже произошло на самом деле. Он ясно видел ее розовато-золотистые волосы, разметавшиеся по подушке, видел ее груди совершенной формы – маленькие, округлые и упругие. Видел изгибы ее тонкой талии и стройных бедер, матовый тон ее кожи и длинные ноги. Он словно наяву ощущал желание в ее поцелуях, видел, какой огонь страсти горит в ее светло-зеленых глазах.
Ремингтон выругался, оттолкнулся от стены и широкими шагами направился в летний домик.
Он никогда не был монахом и уже давно познал благосклонность прекрасного пола. Но никогда мысли о женщине не захватывали его так, как мечты о Либби. Он понимал, что болен ею, и сердился на это. Ему необходимо сохранять четкость мысли и ясную голову, если он собирается защитить Либби. Не следует предаваться мечтаниям о том, как замечательно ощутить ее тело под своим, если он думает охранять ее покой.
Ремингтон снова выругался и обвел взглядом черные тени деревьев, окружающих дом и двор. В непроглядной темноте невозможно было что-либо различить. Этот человек мог оказаться совсем рядом даже сейчас. Как только они наймут новых работников, он первым делом прикажет проредить деревья, чтобы не заметить приближающуюся опасность было невозможно.
Ремингтон почувствовал какую-то необъяснимую тяжесть на душе.
Кто-то побывал в «Блю Спрингс», пока их не было дома. Кто-то проник в дом. Почему? Что искал этот человек? И кто это был? Наиболее вероятным подозреваемым оставался Тимоти Бэвенс, хотя Пит и утверждал, что это был не он. Ремингтон надеялся, что Пит ошибся. Надеялся, что во вторжении виноват Бэвенс, потому что в противном случае…
Ремингтон решительно сжал губы и снова посмотрел в сторону дома. В комнате Либби все еще горел свет, и Ремингтон подумал, что ей, пожалуй, не спится, как и ему. Потом он опустился на скамейку рядом с летним домиком, положил винтовку на колени и, вглядываясь в темноту ночи, приготовился охранять Либби.
Анне казалось, что ее глаза засыпаны перцем. После того, как Нортроп покинул ее комнату с отвратительной победной улыбкой на губах, она плакала до тех пор, пока слезы постепенно не высохли сами собой. Она чувствовала себя опустошенной и словно избитой.
Он нашел ее. Он нашел Оливию и завтра отправляется за ней! Он поедет и заберет ее назад – заковав в цепи, если понадобится, – и только Бог знает, что может случиться потом.
Еще только вчера Анна предполагала, что удастся освободиться от Нортропа. Победа дочери подарила ей надежду. Надежду на что? У нее не было собственных денег, не было другой семьи, некуда было пойти. Она провела всю жизнь, прислушиваясь к словам мужа и удовлетворяя его малейшие желания, отвечая на его малейшую прихоть. Откровенно говоря, единственное, что она умела в этой жизни, – это быть женой Нортропа Вандерхофа.
Анна откинула покрывало и села в кровати. Как жаль, что уже так поздно! Ей хотелось принять ванну и попытаться смыть с кожи прикосновения Нортропа. Она хотела освободиться от его ощущения и его запаха.
Сев на пол, она заглянула под кровать и вытащила большую коробку. Сняв крышку, Анна смотрела на желтое платье, все еще завернутое в тонкую бумагу.
На короткое время она поверила, что сможет надеть этот наряд. На короткое время она поверила, что сможет бросить Нортропу вызов.
Ей снова захотелось плакать, но слез больше не было. Они высохли, словно колодец в засуху. Высохла ее душа, готовая умчаться вдаль с первым порывом ветра.
Анна наклонилась и спрятала лицо в складки желтого платья.
– Беги, Оливия! Пожалуйста, беги! – Она перешла на шепот: – Боже, помоги ей!
И все-таки отчаяние победило веру. Анна не могла найти в себе сил, чтобы поверить, что Бог услышит ее мольбы.
Длинные тени бежали впереди них, когда они въехали наконец во двор ранчо «Блю Спрингс». Ремингтон как раз заметил черную ломовую лошадку Пита Фишера, когда из сарая с ведром, полным молока, появился сам Пит.
– Рад снова вас видеть, – поприветствовал он прибывших и поставил ведро на землю. Подойдя к молодым людям, Фишер сдернул шляпу и вытер пот со лба. – Никаких неприятностей по дороге и в лагере не было?
– Не было, – ответил Ремингтон, догадавшись по выражению лица соседа, что тот не может похвастаться тем же. – А тут?
– Да вот не уверен.
Ремингтон спешился.
– Что ты имеешь в виду?
– Кто-то проник в дом. Насколько могу судить, ничего не пропало. Я бы, конечно, постарался поймать нахала, но он уже уходил, когда я приехал.
– Это был Бэвенс? – спросила Либби, соскакивая с седла.
– Нет, не Бэвенс. Хотя я не слишком хорошо рассмотрел его лицо. Кто-то незнакомый, насколько я успел заметить. На нем была шляпа, низко надвинутая на лоб, и он сбежал, как только меня заметил. – Пит пожал плечами. – Я никак не мог его поймать.
Ремингтон взглянул на Либби.
– Лучше пойди в дом и проверь, за чем он там охотился.
Либби ушла, а Уокер снова повернулся к Питу и спросил:
– Может, это просто бродяга искал что-нибудь поесть?
– Вряд ли. Никогда не видел бродяг, разъезжающих по здешним местам в кабриолетах.
– В кабриолетах? – пробормотал Ремингтон. Странный выбор средства передвижения для человека, собирающегося проникнуть в чужой дом. Он совершенно не сомневался: ни сам Бэвенс, ни кто-либо из его парней не станут разъезжать в кабриолете, собираясь вломиться в чужой дом.
Пит потянул шляпу за широкие поля.
– Ну, я поеду, пожалуй, домой. Лайнет, уже приготовила ужин. – Он показал на ведерко с молоком. – Я подоил корову и покормил всю живность. Собак тоже.
– Спасибо, Пит. Мы очень благодарны за твою помощь.
– Не за что, Либби сделала бы для меня то же самое, попроси я ее. Мы всегда были хорошими соседями. Аманда была самой сутью этой земли, и Либби очень на нее похожа. Так что всегда рад вам помочь. Только дайте знать, когда я снова понадоблюсь.
– Мы так и сделаем.
Ремингтон подождал, пока фермер сел верхом на лошадь и поехал прочь, потом поднял ведерко с молоком и понес его в дом. Либби стояла в кухне, уперев руки в бока. Она наморщила лоб и глубоко задумалась.
– Ничего… – пробормотала Либби. – Невозможно даже определить, что здесь кто-то был. Я проверила все ценности. Ничего не пропало! Из кухни, кажется, тоже. – Либби повернулась к Ремингтону. – Почему кто-то забрался в дом и ничего не взял? Пит сказал, что он уже уходил, так что не похоже, чтобы его просто спугнули. Что ему было нужно?
– Не знаю. – Ремингтон положил руку Либби на плечо и осмотрел комнату. – Но мне это не нравится.
Нортроп смотрел на телеграмму, которую сжимал в руке. Она была датирована 25 июня 1890 года, то есть отправлена три дня назад. Он много раз перечитывал это сообщение с того самого момента, как его доставили, и каждый раз получал от этого все больше удовольствия. Завтра он сядет в поезд, отправляющийся в Айдахо. Наконец-то Нортроп ощутил сладостный вкус победы.
Глаза Вандерхофа вновь пробежали по телеграмме, выхватив из нее самое важное:
«…Обнаружил не только мистера Уокера, но и вашу дочь… остаюсь в Вейзере, штат Айдахо, до вашего приезда… пришлите указания на адрес «Вейзер-отеля»… Гил О’Рейли».
Нортроп сложил телеграмму и убрал ее в нагрудный карман. Сегодня за ужином он объявит об этой новости Анне и насладится ее жалким видом.
Хор сверчков наполнил ночную темноту, набросившую свое покрывало на «Блю Спрингс». Скрестив на груди руки, Либби стояла у окна спальни и смотрела в сторону летнего домика, стараясь не обращать внимания на мрачноватые предчувствия.
Кто-то был в ее комнате. Кто-то рылся в ее вещах. Она не могла найти точных доказательств этого, но чувствовала, что не ошибается. Не только потому, что Пит Фишер увидел, как уезжает этот человек, но и из-за какой-то непонятной ауры, наполнившей весь дом и ее комнату. Она понимала, что здесь действительно что-то произошло, и боялась этого.
Ей очень не понравилось, когда Ремингтон ушел ночевать в летний домик. Она хотела попросить его остаться с ней, готова была умолять его не покидать ее. «Какая разница в конце концов?» – хотелось спросить ей у Ремингтона. Они ведь провели несколько ночей рядом, когда ездили к пастухам. Что бы изменилось теперь, останься он с ней в одном доме?
Но Либби не стала его ни о чем просить, потому что начала понимать: для него очень важно, чтобы они поженились, прежде чем он сделает ее своей. Останься он в доме, где не было Сойера, присутствие которого сдерживало их обоих, Либби не сомневалась, что сама пошла бы в его спальню и легла с ним в постель. Но, возможно, она очень пожалела бы об этом потом, ведь Ремингтон не желает отступать от своих принципов.
Но, Боже, как же ей его не хватало! Либби так привыкла чувствовать обнимающую ее руку Ремингтона. Она привыкла, что он прижимает ее к себе в прохладные ночные часы. Она даже привыкла к ощущению страстной истомы и неудовлетворенного желания, которые вызывали эти сонные объятия. Эти страдания имели смысл хотя бы ради того, чтобы быть рядом с ним.
Странная тяжесть, какое-то мрачное беспокойство сжали ей сердце. Она вспомнила, что те же неприятные предчувствия охватывали ее не раз прежде, когда она понимала, что скоро ее вновь обнаружат и ей придется срочно бежать, скрываться и прятаться. Это чувство не посещало ее уже много лет, и все-таки она его не забыла: похоже на ощущение голода на рассвете или настойчивое желание зевнуть, когда хочется спать. С той только разницей, что много лет назад она могла еще убежать. У нее осталась возможность найти новое место и спрятаться. Но она больше не хотела убегать. Как бы ни велика оказалась опасность, она больше не побежит!
Либби закрыла окно, опустила шторы и повернулась. Наверное, уже в двадцатый раз она обвела комнату взглядом, пытаясь найти разгадку, понять, чего же здесь не хватает, но снова убедилась, что все осталось на своих местах.
Почему же тогда этот чужак проник сюда? Зачем, если не ради того, чтобы украсть что-то ценное, действительно дорогостоящее или просто памятное? Все дорогие картины Аманды были на своих местах. Монеты в глиняном горшке не тронуты. В комоде все лежало, как и прежде.
Можно было подумать, что здесь никогда никого не было!
И все-таки он был здесь. Она все еще чувствовала его присутствие и боялась того, что это могло означать.
Прислонившись к стене летнего домика, Ремингтон видел, как Либби захлопнула окно своей спальни, как упали шторы и скрыли девушку от его взора. Он выдохнул, только сейчас поняв, что стоял затаив дыхание.
Ему пришлось собрать в кулак всю силу воли, чтобы покинуть дом. Он знал, что Либби хотела попросить его остаться, и радовался, что она не сделала этого. Ремингтон вовсе не был уверен, что смог бы отказаться.
Может, ему стоит выбросить из головы поездку в Нью-Йорк? Может, не следует возвращать Вандерхофу его деньги? Может, нужно прямо сейчас жениться на Либби? Какая в конце концов разница?
Ремингтон окинул взглядом залитый лунным светом пейзаж, пытаясь обнаружить хоть какие-то перемены, доказывающие, что что-то пропало.
«Так какая в конце концов разница?» – снова спросил он себя.
Он не мог однозначно ответить на этот вопрос. Просто Ремингтон ни секунды не сомневался, что должен отделаться от денег Вандерхофа, прежде чем женится на Либби. Он не желал быть должным Нортропу ни цента, когда будет впервые заниматься любовью с Либби.
Любить Либби…
Он так много раз представлял себе это, что ему почти казалось, что все уже произошло на самом деле. Он ясно видел ее розовато-золотистые волосы, разметавшиеся по подушке, видел ее груди совершенной формы – маленькие, округлые и упругие. Видел изгибы ее тонкой талии и стройных бедер, матовый тон ее кожи и длинные ноги. Он словно наяву ощущал желание в ее поцелуях, видел, какой огонь страсти горит в ее светло-зеленых глазах.
Ремингтон выругался, оттолкнулся от стены и широкими шагами направился в летний домик.
Он никогда не был монахом и уже давно познал благосклонность прекрасного пола. Но никогда мысли о женщине не захватывали его так, как мечты о Либби. Он понимал, что болен ею, и сердился на это. Ему необходимо сохранять четкость мысли и ясную голову, если он собирается защитить Либби. Не следует предаваться мечтаниям о том, как замечательно ощутить ее тело под своим, если он думает охранять ее покой.
Ремингтон снова выругался и обвел взглядом черные тени деревьев, окружающих дом и двор. В непроглядной темноте невозможно было что-либо различить. Этот человек мог оказаться совсем рядом даже сейчас. Как только они наймут новых работников, он первым делом прикажет проредить деревья, чтобы не заметить приближающуюся опасность было невозможно.
Ремингтон почувствовал какую-то необъяснимую тяжесть на душе.
Кто-то побывал в «Блю Спрингс», пока их не было дома. Кто-то проник в дом. Почему? Что искал этот человек? И кто это был? Наиболее вероятным подозреваемым оставался Тимоти Бэвенс, хотя Пит и утверждал, что это был не он. Ремингтон надеялся, что Пит ошибся. Надеялся, что во вторжении виноват Бэвенс, потому что в противном случае…
Ремингтон решительно сжал губы и снова посмотрел в сторону дома. В комнате Либби все еще горел свет, и Ремингтон подумал, что ей, пожалуй, не спится, как и ему. Потом он опустился на скамейку рядом с летним домиком, положил винтовку на колени и, вглядываясь в темноту ночи, приготовился охранять Либби.
Анне казалось, что ее глаза засыпаны перцем. После того, как Нортроп покинул ее комнату с отвратительной победной улыбкой на губах, она плакала до тех пор, пока слезы постепенно не высохли сами собой. Она чувствовала себя опустошенной и словно избитой.
Он нашел ее. Он нашел Оливию и завтра отправляется за ней! Он поедет и заберет ее назад – заковав в цепи, если понадобится, – и только Бог знает, что может случиться потом.
Еще только вчера Анна предполагала, что удастся освободиться от Нортропа. Победа дочери подарила ей надежду. Надежду на что? У нее не было собственных денег, не было другой семьи, некуда было пойти. Она провела всю жизнь, прислушиваясь к словам мужа и удовлетворяя его малейшие желания, отвечая на его малейшую прихоть. Откровенно говоря, единственное, что она умела в этой жизни, – это быть женой Нортропа Вандерхофа.
Анна откинула покрывало и села в кровати. Как жаль, что уже так поздно! Ей хотелось принять ванну и попытаться смыть с кожи прикосновения Нортропа. Она хотела освободиться от его ощущения и его запаха.
Сев на пол, она заглянула под кровать и вытащила большую коробку. Сняв крышку, Анна смотрела на желтое платье, все еще завернутое в тонкую бумагу.
На короткое время она поверила, что сможет надеть этот наряд. На короткое время она поверила, что сможет бросить Нортропу вызов.
Ей снова захотелось плакать, но слез больше не было. Они высохли, словно колодец в засуху. Высохла ее душа, готовая умчаться вдаль с первым порывом ветра.
Анна наклонилась и спрятала лицо в складки желтого платья.
– Беги, Оливия! Пожалуйста, беги! – Она перешла на шепот: – Боже, помоги ей!
И все-таки отчаяние победило веру. Анна не могла найти в себе сил, чтобы поверить, что Бог услышит ее мольбы.
22
Горячее летнее солнце стояло прямо над головой, когда. Ремингтон направил Сандауна во владения Бэвенса. Трехэтажный беленый дом, построенный прямо у подножия горы, был виден издалека. Уокер подозревал, что так же легко можно заметить и путника, и не сомневался, что за ним уже наблюдают.
Дом Бэвенса стоял в просторной долине, окруженной со всех сторон горами, поросшими густым лесом. По самому центру долины, рассекая ее пополам, бежала веселая речушка Блю-Крик. В высокой желто-зеленой траве мирно паслись пятнистые коровы и быки. Живописный пейзаж, казалось, сошел с картины художника.
Когда Ремингтон приблизился к дому и хозяйственным постройкам, на высокой веранде, идущей вдоль двух стен дома, показался Бэвенс. Ремингтон направил Сандауна на тропинку, подъехал к самому крыльцу под крышей и остановился, но не стал спешиваться. Вместо этого он только слегка сдвинул на затылок шляпу так, чтобы Бэвенс мог видеть его глаза. Он хотел быть совершенно уверен в том, что этот человек поймет, что собирается сказать ему Ремингтон.
Бэвенс заговорил первым:
– Странно видеть вас здесь, Уокер.
– Я решил, что пришло время нанести вам визит. – Уголком глаза Ремингтон заметил, как из сарая вышли двое мужчин и остановились у ограды загона, наблюдая и прислушиваясь. – Хочу попросить вас о помощи.
– Меня о помощи? – Бэвенс был явно удивлен.
– Да. Вам известно, что мисс Блю в этом году переживала не самые лучшие времена, но в последнее время это, кажется, перешло всякие границы.
Лицо Бэвенса помрачнело.
– А какое это имеет отношение ко мне?
– Никакого. – Ремингтон облокотился на луку седла. – …Надеюсь. – Он на секунду замолчал и продолжил: – Просто я подумал, что вы могли бы последить за чужаками, бродягами. Сами знаете, кого я имею в виду. Тех, от кого одни неприятности.
– Что-то вы проявляете слишком большой личный интерес к ранчо мисс Блю.
– Это потому, что скоро оно станет и моим ранчо. Мы с мисс Блю собираемся пожениться, – из его голоса полностью исчезли нотки вежливости. – И я намерен защищать как ее саму, так и нашу собственность. Я не собираюсь больше мириться с загадочными исчезновениями наших овец, шерсть, сложенная под навесом, никогда больше не будет загораться посреди ночи. Испуганные лошади не будут бросаться и нестись по дороге от Пайн Стейшн. И я не потерплю, чтобы кто-то разносил лживые слухи о моей жене. Кто бы ни стоял за неприятностями, что переживала в прошлом моя жена, лучше ему остановиться, иначе он будет иметь дело со мной.
Бэвенс сжал кулаки, лицо его покраснело от злости.
– В чем это вы меня обвиняете, Уокер?
Ремингтон удивленно вскинул бровь, изображая полное простодушие.
– Я ни в чем вас не обвиняю. Просто хочу поделиться планами, как с соседом.
– Ага, прекрасно, можете рассказать это кому другому. Для меня эта болтовня лишена смысла.
Ремингтон выпрямился в седле.
– Похоже, мне пора возвращаться в «Блюю Спрингс». Там ужасно много работы. Слишком много для одного человека, честно сказать. Поэтому я съездил на прошлой неделе в Вейзер и нанял новых рабочих. Они помогут мне следить за ранчо.
Ремингтон направил Сандауна прочь от крыльца, натянув поля шляпы на лоб и скрыв под ними глаза.
– Всего хорошего, Бэвенс!
Он пришпорил Сандауна и галопом поскакал прочь, уверенный, что Бэвенс понял предупреждение, и надеясь, что он примет его во внимание.
Либби стояла у входа в дом, наблюдая за мужчинами, работающими в рощице. Высокая дуплистая сосна свалилась с ужасным грохотом и треском, во все стороны полетели щепки, верхушка тяжело ударилась о землю. Над высохшей землей поднялось облако пыли, ненадолго скрыв из виду людей. Она понимала, что Ремингтон прав, настаивая на вырубке некоторых деревьев, так как открывался вид на прилегающую долину, но все-таки каждый удар топора отдавался в ее сердце болью. Ей всегда казалось, что эта рощица, где растут осины, тополя и лиственницы, защищает ее дом, а не таит угрозу. Деревья служили ей укрытием от всего мира, когда она только приехала в «Блю Спрингс». Они прятали ее от чужих взоров и не мешали наблюдать за окрестностями.
Воздух снова наполнился звуками от ударов топора по стволу. Либби вздохнула и вернулась в дом. Она прошла на кухню и принялась готовить ужин. Новые работники наверняка проголодаются после такого трудного дня. К тому же ей хотелось приготовить что-нибудь особенное для Ремингтона. Вполне можеть быть, что это его последний вечер в «Блю Спрингс» перед разлукой.
Правда, он не сказал ей пока, что уезжает завтра, но она знала, что это должно случиться весьма скоро. Уокер уже поговорил с Мак-Грегором и выслушал его советы, нанял работников, которые, как она догадывалась, должны будут не только работать на ранчо, но и следить, чтобы с ней не приключилось беды, пока он отсутствует. Сегодня он съездил к Бэвенсу.
Либби замерла, почувствовав, как по спине пробежал холодок страха. Ночью ей приснился Бэвенс, он схватил ее за руку и долго не выпускал. Он сказал ей во сне, что она проиграла и все вокруг теперь принадлежит ему. Пальцы его впились в ее плечи, он смеялся над тем, как она пытается освободиться от его хватки.
– Ты не можешь от меня отделаться, – сказал он. – Не можешь сбежать.
Либби закрыла глаза и облокотилась на рабочий стол, пытаясь выбросить странный образ из памяти. Сон был глупый. Бэвенс не мог причинить ей зла, отец не мог отыскать ее, она больше не позволит ни тому, ни другому мучить ее ни наяву, ни во сне.
Где-то снаружи с треском упало еще одно дерево, и Либби снова почувствовала, что дрожит от страха, у которого нет ни имени, ни лица, но от этого он не становится меньше.
Нортроп откинулся на спинку обтянутого плюшем сиденья в купе своего вагона, прислушиваясь с привычному перестуку колес. Было что-то очень приятное в этом звуке. А может быть, он испытывал удовольствие от осознания того, куда именно везет его этот поезд.
Если поезд не выбьется из расписания, к полуночи он прибудет в Вейзер. Завтра впервые за последние семь лет он встретится лицом к лицу со своей дочерью.
Оливия удивится, когда увидит его, но не слишком сильно. Она, конечно, знала, что все эти годы он разыскивал ее. Она со страхом ждала дня, когда ее обнаружат, с самого первого момента своего побега. Она не могла забыть, что никто никогда не одерживал верх над ее отцом ни в делах, ни в личной жизни. И уж конечно он не позволит одержать победу над собой собственной дочери.
Нортроп чиркнул спичкой и прикурил сигарету, зажав ее большим и указательным пальцами.
Черт возьми, как же он любит выигрывать!
Он выдохнул, выпуская изо рта облачко сероватого дыма и наблюдая за колечками, поднимающимися к потолку купе. Вдруг Вандерхоф нахмурился, вспомнив Ремингтона Уокера, детектива, которого он нанял около десяти месяцев назад, и снова удивился, почему это Уокер не сообщил, что обнаружил Оливию. Может, он рассчитывал выжать из него побольше денег? Если да, то он еще об этом пожалеет, потому что теперь не только не получит ни цента из премии, которую Нортроп согласился ему выплатить, но и оставшуюся часть основного, причем немалого, вознаграждения.
«Отпустите ее, Нортроп. Позвольте ей быть счастливой…»
Он нахмурился еще больше, вспомнив ночь, когда Анна попросила его об этом. Правда, его вывели из себя не ее слова. Он взбесился оттого, что заметил в ее глазах искорки вызова.
Позволить Оливии быть счастливой? Боже, ну и становилась бы счастливой, когда он ясно сказал ей, что она должна ею стать! Он не допустит неповиновения! Ни в бизнесе, ни в личной жизни. Он заставит себя слушаться.
Морщины Нортропа вдруг расправились от самодовольной улыбки.
Уж Анне-то он преподал несколько, уроков послушания, прежде чем покинуть Нью-Йорк! Он не сомневался: его жена не скоро забудет эти уроки.
Легкий ночной ветерок поигрывал верхушками деревьев. Высокая сосна то и дело поглаживала игольчатой лапой оконную раму. Дом поскрипывал и замирал, поскрипывал и снова замирал. В камине затрещало, вспыхнув ярким пламенем, полено, и кухня наполнилась ужасным гулом.
Либби через стол смотрела на Ремингтона, чувствуя, что в ее груди вновь оживает все тот же мучительный страх.
– Завтра? – прошептала она.
– Чем скорее я уеду, тем скорее вернусь.
Он взял ее правую руку и зажал между своими ладонями. Либби тяжело вздохнула.
– Я знаю. Просто я…
«Просто я пока не готова к твоему отъезду», – проговорила она про себя.
– Я вернусь, как только смогу, – тихо пообещал он. – Мои дела не займут много времени. Самое большое – несколько недель.
«Мне страшно, Ремингтон. Останься со мной. Подари мне свою любовь».
Все еще сжимая ее ладонь одной рукой, он поднялся со стула, обошел вокруг стола и заставил Либби встать рядом. Свободной рукой он погладил ее по лицу, потом поцеловал в губы, и она почувствовала в этом поцелуе ту же страсть, что наполняла и ее.
Когда поцелуй прервался, Либби прижалась щекой к груди Ремингтона и прошептала:
– Как я переживу твое отсутствие?
Вместо ответа он крепко сжал ее в объятиях.
И снова она услышала, как ветка стучит в окно, поскрипывает дом и трещит огонь в камине. Такие знакомые звуки одиночества. Как одиноко!
«Останься со мной!» – хотела попросить Либби, но она знала, что не может этого сделать. Она знала, что он должен уехать и она должна его отпустить. Эта поездка очень важна для него, хотя он и не объяснил ей почему. И Либби промолчала.
– Мне лучше немного поспать. – Он легонько прикоснулся указательным пальцем к ее голове и снова поцеловал в губы. – Я отправляюсь на рассвете.
– На рассвете, – повторила Либби слова Ремингтона, и у нее защемило сердце.
Ремингтон отстранился, и Либби поймала себя на том, что напряженно всматривается в его лицо, стараясь запомнить линию подбородках неглубокой вертикальной ямочкой, четко очерченные темные брови, черные как смоль волосы, отливающие синевой в мерцающем ночном полусвете. Она никак не могла отделаться от страха, что никогда не увидит его вновь, что он уедет и не вернется. Либби хотела запомнить все на случай, если ей останутся только воспоминания.
Он еще раз прикоснулся кончиками пальцев к ее щеке, повернулся и вышел из дома, тихо затворив за собой дверь.
«Останься со мной!» – кричало ее сердце, но что-то сжало горло, и она не смогла вымолвить ни слова, а теперь было слишком поздно.
Либби погасила лампу, стоящую посредине кухонного стола, и по темному дому медленно побрела в свою спальню.
Дом Бэвенса стоял в просторной долине, окруженной со всех сторон горами, поросшими густым лесом. По самому центру долины, рассекая ее пополам, бежала веселая речушка Блю-Крик. В высокой желто-зеленой траве мирно паслись пятнистые коровы и быки. Живописный пейзаж, казалось, сошел с картины художника.
Когда Ремингтон приблизился к дому и хозяйственным постройкам, на высокой веранде, идущей вдоль двух стен дома, показался Бэвенс. Ремингтон направил Сандауна на тропинку, подъехал к самому крыльцу под крышей и остановился, но не стал спешиваться. Вместо этого он только слегка сдвинул на затылок шляпу так, чтобы Бэвенс мог видеть его глаза. Он хотел быть совершенно уверен в том, что этот человек поймет, что собирается сказать ему Ремингтон.
Бэвенс заговорил первым:
– Странно видеть вас здесь, Уокер.
– Я решил, что пришло время нанести вам визит. – Уголком глаза Ремингтон заметил, как из сарая вышли двое мужчин и остановились у ограды загона, наблюдая и прислушиваясь. – Хочу попросить вас о помощи.
– Меня о помощи? – Бэвенс был явно удивлен.
– Да. Вам известно, что мисс Блю в этом году переживала не самые лучшие времена, но в последнее время это, кажется, перешло всякие границы.
Лицо Бэвенса помрачнело.
– А какое это имеет отношение ко мне?
– Никакого. – Ремингтон облокотился на луку седла. – …Надеюсь. – Он на секунду замолчал и продолжил: – Просто я подумал, что вы могли бы последить за чужаками, бродягами. Сами знаете, кого я имею в виду. Тех, от кого одни неприятности.
– Что-то вы проявляете слишком большой личный интерес к ранчо мисс Блю.
– Это потому, что скоро оно станет и моим ранчо. Мы с мисс Блю собираемся пожениться, – из его голоса полностью исчезли нотки вежливости. – И я намерен защищать как ее саму, так и нашу собственность. Я не собираюсь больше мириться с загадочными исчезновениями наших овец, шерсть, сложенная под навесом, никогда больше не будет загораться посреди ночи. Испуганные лошади не будут бросаться и нестись по дороге от Пайн Стейшн. И я не потерплю, чтобы кто-то разносил лживые слухи о моей жене. Кто бы ни стоял за неприятностями, что переживала в прошлом моя жена, лучше ему остановиться, иначе он будет иметь дело со мной.
Бэвенс сжал кулаки, лицо его покраснело от злости.
– В чем это вы меня обвиняете, Уокер?
Ремингтон удивленно вскинул бровь, изображая полное простодушие.
– Я ни в чем вас не обвиняю. Просто хочу поделиться планами, как с соседом.
– Ага, прекрасно, можете рассказать это кому другому. Для меня эта болтовня лишена смысла.
Ремингтон выпрямился в седле.
– Похоже, мне пора возвращаться в «Блюю Спрингс». Там ужасно много работы. Слишком много для одного человека, честно сказать. Поэтому я съездил на прошлой неделе в Вейзер и нанял новых рабочих. Они помогут мне следить за ранчо.
Ремингтон направил Сандауна прочь от крыльца, натянув поля шляпы на лоб и скрыв под ними глаза.
– Всего хорошего, Бэвенс!
Он пришпорил Сандауна и галопом поскакал прочь, уверенный, что Бэвенс понял предупреждение, и надеясь, что он примет его во внимание.
Либби стояла у входа в дом, наблюдая за мужчинами, работающими в рощице. Высокая дуплистая сосна свалилась с ужасным грохотом и треском, во все стороны полетели щепки, верхушка тяжело ударилась о землю. Над высохшей землей поднялось облако пыли, ненадолго скрыв из виду людей. Она понимала, что Ремингтон прав, настаивая на вырубке некоторых деревьев, так как открывался вид на прилегающую долину, но все-таки каждый удар топора отдавался в ее сердце болью. Ей всегда казалось, что эта рощица, где растут осины, тополя и лиственницы, защищает ее дом, а не таит угрозу. Деревья служили ей укрытием от всего мира, когда она только приехала в «Блю Спрингс». Они прятали ее от чужих взоров и не мешали наблюдать за окрестностями.
Воздух снова наполнился звуками от ударов топора по стволу. Либби вздохнула и вернулась в дом. Она прошла на кухню и принялась готовить ужин. Новые работники наверняка проголодаются после такого трудного дня. К тому же ей хотелось приготовить что-нибудь особенное для Ремингтона. Вполне можеть быть, что это его последний вечер в «Блю Спрингс» перед разлукой.
Правда, он не сказал ей пока, что уезжает завтра, но она знала, что это должно случиться весьма скоро. Уокер уже поговорил с Мак-Грегором и выслушал его советы, нанял работников, которые, как она догадывалась, должны будут не только работать на ранчо, но и следить, чтобы с ней не приключилось беды, пока он отсутствует. Сегодня он съездил к Бэвенсу.
Либби замерла, почувствовав, как по спине пробежал холодок страха. Ночью ей приснился Бэвенс, он схватил ее за руку и долго не выпускал. Он сказал ей во сне, что она проиграла и все вокруг теперь принадлежит ему. Пальцы его впились в ее плечи, он смеялся над тем, как она пытается освободиться от его хватки.
– Ты не можешь от меня отделаться, – сказал он. – Не можешь сбежать.
Либби закрыла глаза и облокотилась на рабочий стол, пытаясь выбросить странный образ из памяти. Сон был глупый. Бэвенс не мог причинить ей зла, отец не мог отыскать ее, она больше не позволит ни тому, ни другому мучить ее ни наяву, ни во сне.
Где-то снаружи с треском упало еще одно дерево, и Либби снова почувствовала, что дрожит от страха, у которого нет ни имени, ни лица, но от этого он не становится меньше.
Нортроп откинулся на спинку обтянутого плюшем сиденья в купе своего вагона, прислушиваясь с привычному перестуку колес. Было что-то очень приятное в этом звуке. А может быть, он испытывал удовольствие от осознания того, куда именно везет его этот поезд.
Если поезд не выбьется из расписания, к полуночи он прибудет в Вейзер. Завтра впервые за последние семь лет он встретится лицом к лицу со своей дочерью.
Оливия удивится, когда увидит его, но не слишком сильно. Она, конечно, знала, что все эти годы он разыскивал ее. Она со страхом ждала дня, когда ее обнаружат, с самого первого момента своего побега. Она не могла забыть, что никто никогда не одерживал верх над ее отцом ни в делах, ни в личной жизни. И уж конечно он не позволит одержать победу над собой собственной дочери.
Нортроп чиркнул спичкой и прикурил сигарету, зажав ее большим и указательным пальцами.
Черт возьми, как же он любит выигрывать!
Он выдохнул, выпуская изо рта облачко сероватого дыма и наблюдая за колечками, поднимающимися к потолку купе. Вдруг Вандерхоф нахмурился, вспомнив Ремингтона Уокера, детектива, которого он нанял около десяти месяцев назад, и снова удивился, почему это Уокер не сообщил, что обнаружил Оливию. Может, он рассчитывал выжать из него побольше денег? Если да, то он еще об этом пожалеет, потому что теперь не только не получит ни цента из премии, которую Нортроп согласился ему выплатить, но и оставшуюся часть основного, причем немалого, вознаграждения.
«Отпустите ее, Нортроп. Позвольте ей быть счастливой…»
Он нахмурился еще больше, вспомнив ночь, когда Анна попросила его об этом. Правда, его вывели из себя не ее слова. Он взбесился оттого, что заметил в ее глазах искорки вызова.
Позволить Оливии быть счастливой? Боже, ну и становилась бы счастливой, когда он ясно сказал ей, что она должна ею стать! Он не допустит неповиновения! Ни в бизнесе, ни в личной жизни. Он заставит себя слушаться.
Морщины Нортропа вдруг расправились от самодовольной улыбки.
Уж Анне-то он преподал несколько, уроков послушания, прежде чем покинуть Нью-Йорк! Он не сомневался: его жена не скоро забудет эти уроки.
Легкий ночной ветерок поигрывал верхушками деревьев. Высокая сосна то и дело поглаживала игольчатой лапой оконную раму. Дом поскрипывал и замирал, поскрипывал и снова замирал. В камине затрещало, вспыхнув ярким пламенем, полено, и кухня наполнилась ужасным гулом.
Либби через стол смотрела на Ремингтона, чувствуя, что в ее груди вновь оживает все тот же мучительный страх.
– Завтра? – прошептала она.
– Чем скорее я уеду, тем скорее вернусь.
Он взял ее правую руку и зажал между своими ладонями. Либби тяжело вздохнула.
– Я знаю. Просто я…
«Просто я пока не готова к твоему отъезду», – проговорила она про себя.
– Я вернусь, как только смогу, – тихо пообещал он. – Мои дела не займут много времени. Самое большое – несколько недель.
«Мне страшно, Ремингтон. Останься со мной. Подари мне свою любовь».
Все еще сжимая ее ладонь одной рукой, он поднялся со стула, обошел вокруг стола и заставил Либби встать рядом. Свободной рукой он погладил ее по лицу, потом поцеловал в губы, и она почувствовала в этом поцелуе ту же страсть, что наполняла и ее.
Когда поцелуй прервался, Либби прижалась щекой к груди Ремингтона и прошептала:
– Как я переживу твое отсутствие?
Вместо ответа он крепко сжал ее в объятиях.
И снова она услышала, как ветка стучит в окно, поскрипывает дом и трещит огонь в камине. Такие знакомые звуки одиночества. Как одиноко!
«Останься со мной!» – хотела попросить Либби, но она знала, что не может этого сделать. Она знала, что он должен уехать и она должна его отпустить. Эта поездка очень важна для него, хотя он и не объяснил ей почему. И Либби промолчала.
– Мне лучше немного поспать. – Он легонько прикоснулся указательным пальцем к ее голове и снова поцеловал в губы. – Я отправляюсь на рассвете.
– На рассвете, – повторила Либби слова Ремингтона, и у нее защемило сердце.
Ремингтон отстранился, и Либби поймала себя на том, что напряженно всматривается в его лицо, стараясь запомнить линию подбородках неглубокой вертикальной ямочкой, четко очерченные темные брови, черные как смоль волосы, отливающие синевой в мерцающем ночном полусвете. Она никак не могла отделаться от страха, что никогда не увидит его вновь, что он уедет и не вернется. Либби хотела запомнить все на случай, если ей останутся только воспоминания.
Он еще раз прикоснулся кончиками пальцев к ее щеке, повернулся и вышел из дома, тихо затворив за собой дверь.
«Останься со мной!» – кричало ее сердце, но что-то сжало горло, и она не смогла вымолвить ни слова, а теперь было слишком поздно.
Либби погасила лампу, стоящую посредине кухонного стола, и по темному дому медленно побрела в свою спальню.