Хэтчер Робин Ли. Гордая любовь

   Анна прижалась лбом к холодному стеклу и постаралась избавиться от чувства, которое вызывал у нее взгромоздившийся на нее Нортроп, ощущения проникающей внутрь плоти мужа, низких, грубых звуков, которые он при этом издавал. Когда-то, когда она была молодой и глупой и надеялась заставить Нортропа полюбить ее, она ждала этих минут супружеской близости. Она очень хотела родить ему детей, быть хорошей женой, сделать все что угодно, чтобы доставить ему удовольствие.
   Анна закрыла глаза, воскрешая в памяти радость, которую испытывала, когда была беременна. Даже по прошествии стольких лет она совершенно точно помнила все свои ощущения. Нортроп утверждал, что у них должен родиться сын. Сын, который унаследует построенную отцом огромную империю. Когда родилась Оливия, Нортроп обвинил Анну в этой неудаче. Она была уверена, что следующим обязательно родится мальчик. Но Бог больше не дал им детей. Еще двенадцать раз беременность Анны заканчивалась выкидышами.
   Она не знала точно, когда Нортроп завел любовницу, но знала, что у этой женщины, Эллен Прайн, были от него двое сыновей. И, хотя это были незаконнорожденные дети, Нортроп намеревался оставить им в наследство «Пароходную компанию Вандерхофа». Сейчас одному мальчику было десять, а другому двенадцать лет.
   «Интересно, – размышляла Анна, – с нетерпением ли ждет мисс Прайн визитов Нортропа в дом, который он подарил ей и их сыновьям? Нравятся ли ей его поцелуи, объятия, его блудная любовь? Любит ли она Нортропа? Любит ли Нортроп эту женщину?»
   Анна открыла глаза и повернулась спиной к окну. Дорожка лунного света легла на пол, комната утопала в бледно-белом тумане.
   «Любит ли Нортроп Эллен Прайн?» – снова спросила она себя. Нет, Анна была совершенно уверена, что не любит. Нортропу вообще незнакомо это чувство. Многие годы она надеялась научить его любить. Она молила Бога, чтобы ей это удалось, и готова была умереть, когда осознавала, что не способна этого добиться.
   Он не способен был любить даже их дочь, даже их очаровательную Оливию.
   Оливия…
   Слезы наполнили глаза Анны, и сердце сжалось от привычной боли. Если бы ей только увидеть дочь… Если бы только узнать, что у Оливии все в порядке, что она счастлива и находится в безопасности…
   Анна вспомнила сцену, разыгравшуюся в кабинете Нортропа примерно неделю назад. Вспомнила, как наблюдала за превращающимися в пепел бесценными листочками – единственным, что связывало ее с дочерью. И тогда она испытала настоящую ненависть к Нортропу. Впервые за двадцать восемь лет совместной жизни она действительно ненавидела его.
   Конечно, любовь умерла в ее душе задолго до этого, решила Анна, только она отказывалась в этом признаться. Считается, что жена обязана любить своего мужа. Любить, уважать и слушаться. Она всегда уважала малейшее его желание, исполняла приказания. Она поклялась любить его, когда они сочетались браком, и была готова быть верной своему слову, несмотря на его жестокость и предательство. Но теперь она уже не могла любить этого человека.
   Анна снова повернулась к окну, разглядывая крыши выстроившихся вдоль 72-й улицы домов. Она смотрела на запад и молилась, чтобы ее дочь была жива и здорова. Но в самой страстной своей молитве Анна просила о том, чтобы человек, которого Нортроп нанял найти Оливиго, потерпел неудачу. С такой же силой, с какой ей хотелось снова увидеть свою единственную дочь, она желала дочери счастья, прекрасно понимая, что, если Нортроп вернет девочку назад, в Нью-Йорк, Оливия никогда не будет счастлива.
   – Я люблю тебя, – прошептала Анна, надеясь, что эти слова долетят до сердца дочери, и Оливия поймет, кто их послал.

9

   – Ну давай же, Лайтнинг!
   Либби слегка подгоняла мерина каблуками, надеясь заставить его двигаться чуточку быстрее. До усадьбы оставался приблизительно час езды верхом, а ей не терпелось поскорее добраться домой.
   Она говорила себе, что просто не хочет, чтобы Сойер вдруг начал волноваться из-за нее, что могла случиться любая неприятность, пока ее не было. Она говорила себе что угодно, кроме правды.
   Она хотела увидеть Ремингтона.
   Всю предыдущую ночь она видела во сне его темно-синие глаза, непослушные черные волосы и улыбку, от которой замирало ее сердце. Ей снились его нежные объятия и жаркие поцелуи. Ей снился Ремингтон Уокер.
   Он сказал, что хочет остаться, чтобы помочь ей. Но надолго ли он задержится на ранчо? На несколько недель? Месяцев? Навсегда? Ее сердце слегка екнуло. Навсегда… Хочет ли она, чтобы он остался навсегда? Девушка задумалась. Что-то глухо застучало у нее в груди: «Да!».
   Либби натянула вожжи, останавливая Лайтнинга. Она задыхалась, сердце билось с бешеной скоростью, голова кружилась.
   – О нет! – прошептала девушка.
   Она ведь себя предупреждала! Предупреждала, что не должна позволить этому произойти. Никогда! Она и не думала, что так случится. И все-таки это произошло. Несмотря на ее благоразумие, несмотря на доводы рассудка, это произошло с ней!
   Она влюбилась.
   Либби закрыла глаза и вспомнила объятия Ремингтона. Это чувство не должно было оказаться таким восхитительно приятным. Воспоминания не должны были всплывать с такой живостью.
   «Настанет день, когда ты захочешь, чтобы тебя целовал мужчина. – Против воли слова Аманды занимали все ее мысли. – Запомни мои слова, Либби. Придет такой день, когда ты захочешь поцелуев мужчины, захочешь большего…»
   Либби тогда ответила Аманде, что та ошибается. Она не желала впускать мужчину в свою жизнь. Он был ей не нужен. Она видела, что делает любовь с женщиной, что в действительности означает замужество. Она видела, как страдает ее мать из-за разбитого сердца и несбывшихся мечтаний, и всеми силами стремилась избежать подобной участи. Она сказала Аманде, что хочет жить так же независимо, как живет сама Аманда, хочет быть свободной в принятии решений, в выборе своей судьбы. Аманда ведь никогда не была замужем, но жила радостно и даже счастливо.
   Либби хотела жить так же. Ничто из того, что мог бы предложить мужчина, не стоит потери свободы.
   Либби тяжело вздохнула, открыла глаза и вновь пустила Лайтнинга вперед. «Нет смысла волноваться», – сказала себе девушка. Он не останется. У Ремингтона есть дом в Виргинии, куда он может вернуться. Он исчезнет из ее жизни так же неожиданно, как появился. А когда он исчезнет, она оглянется на происшедшее и посмеется над собственной глупостью.
   Весь следующий час Либби повторяла себе эти слова. Она повторила их столько раз, что почти поверила в них. Но, въехав на ранчо и заметив Ремингтона, который вышел из задней двери ей навстречу, она поняла, что не будет смеяться, когда он уедет.
   Она поняла, что ей захочется умереть.
 
   Ремингтон удивился огромному облегчению, которое испытал, когда увидел появившуюся вдалеке Либби. Из ее косы выбились несколько длинных прядок волос. Рубашка и брюки были покрыты тонким слоем пыли. Правая щека и кончик носа Либби оказались испачканы грязью. Выглядела она очень усталой.
   Но была великолепна.
   Опираясь на костыль, он направился к загону. Либби посмотрела на Уокера спрыгивая с коня, и отвела взгляд. Она набросила вожжи на верхнюю перекладину ограды и принялась ослаблять подпругу.
   – Ты добралась до Мак-Грегора? – поинтересовался Ремингтон.
   – Да.
   – Все в порядке? Никаких неприятностей?
   – Нет. А здесь? – Она посмотрела в сторону дома. – Где Сойер?
   – Он пошел с Мисти и щенками к ручью. Она кивнула и повернулась к нему спиной, продолжая распрягать Лайтнинга.
   Ремингтон прислонился к ограде, чтобы не опираться на раненую ногу. Ему припомнились платья в нижнем ящике комода. Интересно, подумал он, надевает ли она их хотя бы когда-нибудь? Особенно зеленое? Хотя, конечно, брюки позволяли ему любоваться ее стройными ногами и округлыми формами.
   Он усмехнулся, получая от подобных мыслей немалое удовольствие.
   Либби сняла седло со спины Лайтнинга и повесила его на ограду возле загона. Быстрым ловким движением она стянула со спины лошади потную попону и накинула ее на седло изнанкой кверху. Потом девушка сняла уздечку, заменив ее недоуздком и веревкой.
   За годы, что он работал в Нью-Йорке – сначала на Пинкертона, а потом открыв собственное агентство, – Ремингтон успел воспользоваться деловыми связями и своим происхождением, чтобы добиться благосклонности самых привилегированных манхэттенских семейств. Единственная семья, которую он умышленно избегал, – семья Вандерхофов. И не так уж сложно оказалось избежать этого знакомства, учитывая скромные доходы Ремингтона. Но тем не менее он познакомился со многими девушками, недавно вышедшими в свет, и с уважаемыми матронами. Он ужинал вместе с ними за столами, полными роскошной снеди, получал приглашения в нью-йоркские поместья и танцевал на благотворительных балах. Он был даже знаком с некоторыми весьма необычными дамами, восставшими против социальных ограничений женских свобод. Но Ремингтон не мог представить ни одну из них занимающейся тем, что делала сейчас Либби. Да и внешностью они не могли с ней сравниться. Правду сказать, те образы, что вдруг всплыли в его памяти, едва не заставили его рассмеяться вслух.
   Она обернулась, словно почувствовав, что его что-то рассмешило. Их взгляды встретились, и Ремингтон больше не хотел смеяться, он хотел поцеловать ее.
   И она тоже хотела, чтобы он ее поцеловал.
   Он чувствовал присутствие этого желания в воздухе вокруг – так во время грозы вдруг ярко вспыхивает молния.
   Это желание легко читалось в ее глазах, словно он смотрел на звезды в чистом летнем небе.
   Либби вдруг направилась к противоположной стороне дома, стараясь скрыться от его взгляда, разорвать нить, внезапно связавшую их. Он понял, что девушка отошла не случайно, и обрадовался. Нужно поступать разумно, не следует усложнять еще больше то, что и так стало весьма запутанным делом.
   Он взял костыль под мышку и пошел прочь от загона.
   – Я поставил на плиту тушеное мясо на ужин. Решил, что ты, наверное, вернешься голодная. Пойду проверю. – Он пошел прочь.
   – Ремингтон!
   Он остановился и оглянулся через плечо. Либби выглядела несколько неуверенной, но от этого становилась только более желанной.
   – Спасибо, – прошептала она.
   – За что?
   – За то, что присмотрел за домом, пока меня не было. За то, что присмотрел за Сойером, – она пожала плечами. – За то, что остался помочь.
   Проклятье! Желание поцеловать ее вернулось к Ремингтону с новой силой одновременно с желанием совершенно другого, гораздо большего, чем простой поцелуй. Глядя на ее стройную фигуру, обтянутую брюками, было совершенно не трудно представить ее без одежды. Было совершенно не трудно представить, как приятно снимать эти одежды и заниматься с ней любовью.
   Она неуверенно улыбнулась.
   – Замечательно, когда есть кто-то, кому можно доверять.
   Ее слова остудили его желание, словно ушат ледяной воды. Доверять ему? Она и не догадывалась, насколько ошибалась!
   Он снова пошел к дому.
   – Проверю наш ужин, – коротко ответил он. Ремингтон снова злился на себя. Но еще больше он злился на Либби.
   За то, что она – Вандерхоф.
 
   «Влюбиться в Ремингтона – глупейший поступок в моей жизни», – снова и снова повторяла про себя Либби, сидя за столом, на котором стоял приготовленный молодым человеком ужин. Она просто не могла позволить этому произойти. Она должна помнить, что однажды он ее покинет. И этот день настанет очень скоро. Может быть, всего через неделю.
   Глубоко вздохнув, она посмотрела на сидящего перед ней Ремингтона.
   – Я никогда не бывала в Виргинии, но слышала, что это прекрасный край. Расскажи мне что-нибудь о своем доме.
   – Моем доме, – тихо повторил он. Что-то незаметно изменилось в выражении его лица. – Ты имеешь в виду «Солнечную долину»?
   – «Солнечная долина». Приятное название.
   – Это было очень красивое место… до войны.
   Горечь? Грусть? Неужели именно это она заметила в его взгляде, в плотно сжатых губах?
   – Но война была много лет назад, и, думаю, тебе не захочется слушать про нее. – Он ненадолго замолчал, и Либби почувствовала, что он словно оглядывается назад, вспоминая. – Когда я был маленьким, мы выращивали в «Солнечной долине» табак, но куда лучше наша семья была известна благодаря конюшням. Сандаун – прекрасный образец арабских скакунов из «Солнечной, долины».
   – Очень красивое животное, – оценила Либби. И, не в силах остановиться, добавила: – Ты, должно быть, торопишься вернуться в Виргинию.
   Он встретился с ней глазами, и что-то в его взгляде заставило ее похолодеть от необъяснимого страха.
   – Да, я рад был бы вернуться в «Солнечную долину».
   – Прекрасно, – ответила Либби слегка дрожащим голосом. – Значит, мы должны постараться, чтобы ты поскорее поправился и поехал домой.
   Она перевела взгляд на Сойера, стремясь сменить тему.
   – Ты уже выбрал кличку для своего щенка?
   – Ага! Я назвал его Ринджер из-за белого «ошейника» на шее. Он очень хорошенький, Либби. Он вырастет лучшим псом-охранником овечек. У нас таких еще не было!
   – Только не клянись, Сойер! – Она приподняла вилку. – Уверена, он действительно станет прекрасным помощником пастухов, если ты будешь правильно его тренировать. – Либби постаралась улыбнуться мальчику.
   Но внутри у нее все сжималось от боли. Боли, которой она никогда прежде не испытывала. Либби хотелось чего-то такого, чего она никогда не сможет получить и чего не следовало бы желать.
   Ремингтон стремился домой, в Виргинию. Он имел полное право злиться на нее за то, что она в него стреляла и задержала его здесь. А может быть, он сердился на себя самого, потому что предложил остаться и помочь ей. Честно говоря, разве она имела право в чем-нибудь его обвинять? Она ведь абсолютно ничего для него не значила.
   Либби потеряла аппетит. Один вид еды на тарелке вызывал у нее тошноту. Она резко поднялась со своего места и сказала:
   – Боюсь, я слишком устала, чтобы сейчас есть. Пойду лягу. Оставьте тарелки от ужина на столе. Я все приведу в порядок утром.
   Девушка торопливо покинула комнату, прежде чем Ремингтон или Сойер успели что-либо ответить.
   Войдя в свою комнату, Либби закрыла за собой дверь и глубоко вздохнула. «Все к лучшему, – сказала она себе. – Даже хорошо, что он уезжает». Она не хотела никого любить, не желала иметь мужа или детей. Ей совершенно не нужно было ничего подобного. Она хотела для себя только свободы.
   Однако эти знакомые слова прозвучали вдруг не слишком убедительно.

10

   Тимоти Бэвенс сидя прислонился к стене так, что стул встал на две задние ножки, и наблюдал за своим стадом, пасущимся вдалеке. Теплый ветерок играл высокой травой. Сейчас долина была изумрудно-зеленой, но, если эта жара постоит еще немного, а поздние весенние дожди так и не прольются, земля высохнет и потрескается уже к концу июня.
   Он выругался, опустил стул в нормальное положение и встал. Если он собирается и дальше увеличивать поголовье скота, то должен завладеть абсолютно всем вокруг. Совершенно необходимо, чтобы проклятые овцы перестали поедать травку, которая так хорошо подошла бы для его коров и быков! К тому же он обязательно должен стать хозяином источников воды в округе. Когда ему удастся взять под свой контроль воду, он сможет держать мелких хозяев ранчо вроде Либби Блю или фермеров типа Фишеров, живущих вдоль ручья Блю Крик, в ежовых рукавицах.
   Позвякивая шпорами, он пересек веранду и спустился по ступенькам. Быстрыми шагами Бэвенс приблизился кконовязи, где его поджидала лошадь. Освободив вожжи, мужчина сел в седло и, потянув за ремешки, заставил чалого повернуть голову, развернуться и пуститься в галоп на север, по направлению к Пайн Стейшн. Бэвенсу необходимо было выпить.
   Проклятая Либби Блю! Ну почему она так цепляется за здешние земли? Он столько раз предлагал ей продать ранчо, давая столько возможностей спокойно покинуть эти места! Так же, как когда-то предлагал это прежней хозяйке-старухе. Но Либби его не хотела даже слушать, а он начинал терять терпение.
   Бэвенс собирался завладеть ранчо «Блю Спрингс», хотя и не знал еще, каким образом. Может быть, придется принять к его хозяйке более жесткие меры. Словно украденных овец и сгоревшего навеса оказалось для нее недостаточно.
 
   Все утро Либби провела на огороде, занимаясь прополкой, окучиванием и поливом. Время, когда все живое растет и цветет, в Айдахо длится не так уж долго. Поэтому огородом пренебрегать никто не решался. Если не вырастить самим то, чем потом можно питаться, ей, Сойеру да еще наемным пастухам не пережить следующую зиму, не говоря уж о том, чтобы дать пропитание тем, кто следующей весной соберется здесь, чтобы стричь овец.
   Кроме того, Либби очень надеялась, что работа отвлечет ее от мыслей, которые не давали ей спать всю ночь.
   На какое-то время ей действительно удалось сосредоточиться на других вопросах, но образ Ремингтона то и дело врывался в ее размышления. Казалось, что вместо запаха свежевскопанной земли она вдыхает неповторимый аромат этого мужчины, едва уловимый, присущий только ему. Ощущение было настолько реальным, что Либби присела на корточки и обернулась, почти ожидая, что увидит Уокера у себя за спиной.
   Но его, конечно, там не оказалось.
   Даже когда он покинет Блю Спрингс, она сможет в любое мгновение закрыть глаза и вспомнить все, что связано с ним, до малейших деталей. Его взгляд, его запах, его обнимающие ее руки, ее лицо, прижавшееся к его груди. Все…
   – Ох, матушка, – прошептала она, понимая как никогда раньше, насколько легко может женщина забыть все, во что верила, из-за любви к мужчине. Либби осознала, как несправедливо и жестоко осудила свою мать. Она никогда не понимала этого прежде, но сейчас все стало по-другому.
   Либби сделала глубокий вздох и медленно выпустила воздух из легких. Она не была похожа на мать. Она не могла – и не станет – забывать, кто она сейчас и кем была прежде. Ни за что! Она не сделает этого даже ради Ремингтона Уокера.
   Словно привлеченный ее мыслями, он вышел из дома и остановился на пороге. Либби почувствовала, что ее сердце учащенно забилось, как это случалось всякий раз, когда она его видела. Ремингтону оказалось достаточно одного быстрого взгляда, чтобы заметить девушку.
   Он уедет и оставит ее. Он вернется в родные места, в Виргинию, к своим плантациям и лошадям, а она останется со своей жизнью, которую сама для себя создала, с Сойером, Мак-Грегором и Рональдом, с овцами и собаками. Она не принадлежит его миру, а он не останется жить в ее.
   Либби все прекрасно знала, но внезапно это потеряло всякое значение. Ей вдруг очень захотелось узнать, что это значит – любить, отдавая себя полностью, без остатка, не задавая вопросов и не ища ответов. Ей захотелось узнать, что чувствуешь, когда лежишь рядом с мужчиной, в его объятиях, когда узнаешь о его теле больше, чем знаешь о своем. Она устала бояться своих чувств. Она так долго боялась, что очень от этого устала!
   Она уронила лопатку с коротким черенком и поднялась на ноги.
   Она позволит себе любить его. Она сполна насладится каждым мгновением, пока он здесь. Она поймет и разузнает все, что означает любовь к нему, и, когда он уедет, не будет об этом жалеть. У Либби останутся воспоминания, и, может быть, этого окажется довольно.
 
   Ночью Ремингтон решил, что, вероятно, сможет жить с чувством вины за то, что обманет ее. Такова его работа. Именно для этого его и нанимали. Ему уже заплатили за то, чтобы он нашел Оливию Вандерхоф. Он по крупицам собирал информацию, выуживая правду и обманывая других – все это и составляло в конце концов понятие «хороший детектив». Ничего плохого в том, что он делал, не было. Либби станет только лучше, если он выполнит свое дело. И, даже если в будущем удастся развалить империю Вандерхофа, чего он и поклялся добиться, все равно она окажется в лучшем положении, чем здесь. А потом…
   Что ж, за то, что произойдет потом, он не отвечает.
   Все это Ремингтон повторял себе ночью и к утру был убежден, что именно так все и должно происходить. Но, увидев доверчивые глаза подходящей к нему девушки, такой смешной и хорошенькой в своем мужском наряде, увидев ее розовато-золотистые волосы, сверкающие на полуденном солнце, он уже не был так во всем уверен.
   – Привет! – сказала она, останавливаясь прямо перед Ремингтоном.
   «Боже! Как же она прекрасна!»
   – Как твоя нога?
   – Лучше.
   Тыльной стороной ладони она откинула со лба волосы.
   – А я занималась прополкой. Что-то я в последнее время запустила огород.
   «Она все это время ухаживала за мной», – подумал Ремингтон.
   Либби посмотрела через плечо на узенькие грядки и снова повернулась к Уокеру.
   – На станции Пайн Стейшн нам удается купить только самые основные продукты, поэтому мы как можно больше стараемся вырастить на огороде.
   – Пайн Стейшн?
   – Да, когда-то это был торговый пост. Потом – станция, где останавливались дилижансы на пути к Северу. Люди думали, что станция может постепенно вырасти в небольшой городок, но движение по тракту почти прекратилось из-за железной дороги. Так что Пайн Стейшн так и не разросся, и ничего, кроме салуна и магазина со всякой всячиной, там нет.
   Он задумчиво нахмурился.
   – Я не видел такого городка на карте, которую купил в Бойз-сити.
   – Сомневаюсь, что его когда-нибудь наносили на карту.
   – А в Пайн Стейшн есть телеграф?
   Она покачала головой.
   – Нет. Ближайший более или менее крупный город – Вейзер. Именно там тетушка Аманда всегда покупала продукты, которых не оказывалось в магазине Пайн Стейшн. Правда, я не знаю наверняка, есть ли телеграф и в Вейзере. Когда тетушка Аманда ездила туда, я всегда оставалась на ранчо. Но, думаю, в Вейзере телеграф все-таки должен быть, учитывая, что там проходит железная дорога.
   Ремингтон прекрасно понимал, почему она никогда не ездила в город с Амандой Блю. Либби не желала быть обнаруженной. Наверняка ей стало известно, что отец повсюду ее разыскивает и что за ней по пятам следуют детективы. По причинам, которых Уокер не понимал, она добровольно отправилась в ссылку в гористый район Айдахо, настолько далеко от богатства и роскоши нью-йоркского общества, насколько это было возможно. Она хотела начать новую жизнь, полностью изменить себя, надеясь, что отец никогда ее не найдет.
   Но Оливия рано успокоилась, ведь отец и люди, которых он нанял, продолжали ее разыскивать. Ремингтон шел по ее следу и уже добрался до ранчо. Ее обнаружили, а она об этом еще не знает. Ей так и не удалось сбежать от отца.
   – А тебе нужно отправить телеграмму? – поинтересовалась Либби, вновь привлекая к себе внимание Уокера.
   Ремингтон покачал головой.
   – Никакой спешки. Это может подождать.
   – Думаю, я могла бы отправить записочку с Питом Фишером. У них с женой маленькая ферма к югу от нас. Может, он собирается в Вейзер и…
   – Это неважно, Либби, – прервал девушку Уокер. – Это может подождать до моего отъезда.
   Она отвела в сторону взгляд.
   – Да… ты можешь это сделать, когда уедешь, – тихо сказала она. Когда она вновь посмотрела на него, ему показалось, что ее глаза блестят ярче, чем обычно, на губах блуждала странная, слабая улыбка.
   – Не хочешь прогуляться? Если да, могу показать тебе наших овечек.
   Ремингтону очень хотелось развеселить ее, освободить от какой-то непонятной ему тоски, но он подозревал, что причина ее грусти в нем самом, и чувствовал, что его подозрения вскоре подтвердятся.
   – С удовольствием, – ответил Уокер и подумал, что, может быть, в один прекрасный день она все-таки простит его за то, что он вскоре совершит.
   Либби направилась к выпасу, где проводили летние месяцы некоторые ягнята и овцы. Часть из них была здесь из-за ран, за которыми требовался особый уход. Других оставили, чтобы в течение лета пустить на убой и таким образом питаться. Правда, Либби старалась никогда не думать об этом. Если бы ей самой, Сойеру и работникам не нужно было есть, она с удовольствием превратила бы всю эту живность в домашних любимцев.
   Мисти, а вслед за ней и все ее подрастающее потомство, вышли из сарая и отправились вместе с Либби и Ремингтоном на пастбище. Черно-белая колли проскользнула под нижней перекладиной ограды и сразу начала носиться вокруг ягнят и овец, сгоняя их в тесную кучу. Щенки Мисти тут же решили, что вся эта игра затеяна ради них. Они весело ворвались в самую гущу стада, заставляя овец разбегаться в разные стороны. Воздух наполнился какофонией звуков – блеянием и лаем.
   Либби свистнула и строго прогнала Мисти с пастбища. Та послушно выполнила команду, обежав сначала всех своих детенышей.
   Услышав, как засмеялся Ремингтон, девушка повернулась в его сторону. Его улыбка сразу улучшила ее настроение.
   – Видишь, придется их потренировать, прежде чем эти щенки смогут присоединиться к пастухам и отарам.
   Он заулыбался еще шире.
   – Да уж вижу.
   Мисти подбежала к хозяйке, и Либби опустилась на колени, протянула руку, чтобы погладить колли и потрепать ее по холке.