Хэтчер Робин Ли. Гордая любовь

   Вручая ему стакан, Либби поинтересовалась:
   – А чем вы занимаетесь, мистер Уокер? Я как-то забывала спросить у вас об этом прежде.
   – Мой отец выращивал прекрасных арабских скакунов в Виргинии. И я надеюсь продолжить эту традицию.
   Эта легенда не раз сослужила ему прекрасную службу. В конце концов, ведь это не было ложью. До войны конюшни «Солнечной долины» были полны чистокровных арабских коней. Ремингтону до сей поры принадлежало несколько кобыл и жеребцов с родословными, восходящими к скакунам «Солнечной долины». Однако Джефферсон Уокер зарабатывал на жизнь не разведением лошадей, и его сын Ремингтон тоже. Молодой человек, произнеся слова, которые формально были правдой, внезапно ощутил всю их лживость.
   Но он хотел, чтобы Либби поверила ему. Похоже, так и случилось.
   – Мне следовало догадаться, – сказала она, глядя на Сандауна. – Он не обычный конь для верховой езды. Во всяком случае для наших краев. – Либби снова перевела взгляд на молодого человека. – Ваша поездка прошла успешно?
   «Успешно ли?» – задумался Уокер, вглядываясь в ее хорошенькое личико и прекрасные глаза. Он размышлял над тем, как мало она напоминала женщину, которую он ожидал найти.
   Успешно ли? Да, но не в том смысле, который она имела в виду. Причем настоящего успеха он не достигнет, пока не сможет пуститься в путь. Настоящий успех придет, как только он отправит телеграмму ее отцу. Как только Либби будет возвращена в лоно своей семьи, от чего бы она ни бежала.
   Как только он ее предаст.
   Во рту у Либби пересохло, ей было трудно дышать, а пульс бился все быстрее. Она хотела отвести взгляд от Ремингтона, но, похоже, не могла этого сделать. Его синие глаза стали вдруг темнее и суровее, чем обычно. Он казался очень рассерженным. Рассерженным на самого себя. Рассерженным на нее.
   И все-таки это ее не пугало. Наоборот, ее тянуло к нему, ей хотелось к нему прикоснуться.
   Она сделала резкий шаг назад, словно для того, чтобы разорвать невидимую нить, которой он привязал ее к себе. Лимонад выплеснулся через край стаканов и разлился по подносу.
   – Я… Я лучше пойду отнесу Сойеру его порцию. Он удивится, если я о нем забуду. – Она повернулась, чтобы уйти.
   – Может, я могу чем-нибудь помочь вам, мисс Блю?
   Не в силах совладать с собой, она взглянула на него через плечо и заметила, что он поднялся со скамейки. Его темные брови хмуро сошлись на переносице. Не похоже было, что он горит желанием чем-то ей помогать.
   – Я своими руками построил курятник, когда был мальчишкой.
   «Не верь чужакам».
   С этими словами она жила почти семь лет. И ей не следует их забывать. Даже с ним.
   – Пожалуйста, – попросил он, слегка пожимая плечами. – Позвольте мне помочь вам.
   Он улыбнулся. Хмурое выражение сошло с его лица, в глазах вспыхнули веселые искорки. Его взгляд светился очарованием, которому трудно было противостоять.
   – Откровенно говоря, мисс Блю, я умираю от скуки. Мне необходимо чем-нибудь заняться.
   Что же заставляло ее доверять этому чужаку вопреки собственной воле? Она почти ничего о нем не знала. Действительно ничего. Опасно было забывать правила, по которым она играла все эти годы. Опасно допускать кого-то в свою жизнь, пусть даже ненадолго. Опасно…
   – Ведь мои руки в порядке. Я прекрасно могу работать молотком.
   Вдруг ей представилось, как он сжимает ее в своих объятиях, как его голова склоняется к ней, и их губы соединяются. Она видела и чувствовала это так ясно, словно это происходило на самом деле. С этого момента она начала догадываться, что на Ремингтона не будут распространяться никакие правила ее жизни.
   Она снова оглянулась.
   – Хорошо, мистер Уокер. Можете помочь, если желаете. Но, если вам станет хуже, пеняйте на себя.
   С руками у него действительно все было в порядке, но силы оставили Ремингтона, едва он успел вбить в загородку нового курятника штук двадцать гвоздей. На сей раз, когда Либби сказала, что ему лучше присесть и отдохнуть, он не стал спорить, а с радостью ей подчинился.
   Он жмурился от яркого солнца и наблюдал, как она взбирается на верхнюю ступеньку приставной лестницы и тянется вперед, чтобы забить несколько гвоздей в крышу. «Левайс» плотно обтянули ее округлые формы.
   Да, он, безусловно, легко смирился бы с такой своеобразной модой. Особенно когда так одевается Либби.
   Но на самом деле она вовсе не Либби Блю, напомнил он себе. Она – Оливия Вандерхоф, и он поможет отправить ее назад в Манхэттен, в «Роузгейт», к ее отцу, человеку, которого Ремингтон решил уничтожить, чего бы ему это ни стоило.
   Он закрыл глаза, припоминая все, что имел против Нортропа Вандерхофа, напоминая себе, сколь важно получить двести пятьдесят тысяч долларов – премию, которую он получит, как только предаст Либби.
   Главный дом плантации «Солнечная долина» был большим, светлым и солнечным, полностью соответствуя своему названию. В этом доме царило счастье, хотя здесь и не было хозяйки. Мать Ремингтона умерла от родильной горячки через несколько дней после его появления на свет. Джефферсон так никогда больше и не женился.
   Ремингтон был маленьким мальчиком, когда началась гражданская война. Для него эти годы превратились в одно сплошное приключение. Его нянька устроила веселую игру – они прятали фамильные ценности, серебро и картины. Ей же выпала доля спасать лучших скакунов и производителей «Солнечной долины» как от янки, так и от конфедератов. Семья Уокеров пострадала от войны, как любая другая семья Виргинии, но в те времена Ремингтон не мог этого заметить.
   Когда закончилась война, вернулся Джефферсон Уокер. Выглядел он уставшим и гораздо старше своих лет, но был полон железной решимости возродить плантацию и «Железную дорогу Джефферсона Уокера».
   И ему это удалось бы, не встреть он Нортропа Вандерхофа.
   Джефферсон и Нортроп дружили еще до войны. «Железная дорога Джефферсона Уокера» и «Пароходная компания Вандерхофа» доставляли товары из разных уголков мира во многие южные штаты. Джефферсон надеялся снова заняться этим. Но свои железнодорожные вагоны он передал войскам Конфедерации, и большая их часть оказалась разбита. К тому же во время военных действий были разрушены пути, проложенные по южным территориям. Джефферсон знал, что для восстановления всего этого потребуется время, а именно его у него не было – со всех сторон нажимали кредиторы.
   В этот-то момент Нортроп и предложил стать совладельцем компании, обещая крупную сумму наличными для «Железной дороги Джефферсона Уокера» и для семьи Уокеров. Однако Джефферсон отклонил это предложение. Он знал, что как только позволит Нортропу завладеть хотя бы небольшой частью железной дороги, потеряет ее целиком. Нортроп всегда брал под свой абсолютный контроль все, к чему ни притрагивался. Даже его друзья не были гарантированы от его страсти к новым и новым приобретениям.
   День, когда Джефферсон отказал Нортропу, стал последним днем их дружбы. Вандерхоф умышленно и методично принялся уничтожать Уокера и его железнодорожную компанию. На это у него ушло около десяти лет, но наконец он достиг своей цели.
   Той осенью 1875 года Ремингтона не было дома, он учился в колледже, пребывая в полном и счастливом неведении относительно бед, которые свалились на отца. Семнадцатилетний юнец, впервые в жизни предоставленный самому себе, Ремингтон думал только о развлечениях и замечательно проводил время с новыми приятелями и юными леди.
   Но, пока молодой Ремингтон наслаждался своим новым положением взрослого человека, компания «Железные дороги Джефферсона Уокера» обанкротилась. В «Солнечной долине» постепенно не осталось ничего ценного – все было распродано. Наконец Уокеры потеряли и саму плантацию.
   Однажды утром Джефферсон Уокер, раздавленный морально и материально, закрылся в своем кабинете, вложил в рот пистолет и нажал на спусковой крючок.
   Ремингтон открыл глаза и снова посмотрел на дочь Нортропа Вандерхофа. Она была хороша собой и добра, и даже Ремингтону было ясно, что у нее нет ничего общего с ее отцом.
   Но Ремингтон знал, что даже уважение к Оливии не помешает исполнению его задачи. Он намеревался поставить Нортропа на колени. Уокер собирался сделать все, что в его силах, чтобы уничтожить этого человека точно так же, как Нортроп уничтожил Джефферсона. Ремингтон долгие годы ждал этой мести. Не исключено, что такой возможности ему больше никогда не представится. Он не может упустить такой шанс. Никто не сможет нарушить его план.
   Даже женщина, которая называет себя Либби Блю.

6

   Либби беспокойно металась по постели и никак не могла отделаться от мыслей о Ремингтоне. Как только она закрывала глаза, ей представлялся его образ, и казалось, что это сведет ее с ума.
   В тот день, когда Либби вырвалась из железной хватки отца, девушка дала себе слово, что никогда впредь не позволит ни одному мужчине командовать собой. Она никогда никого не полюбит, клялась себе Либби, лучше умереть, чем выйти замуж. Анна Вандерхоф столько страдала из-за своей любви! Снова и снова разбивалось ее любящее сердце. Либби знала, как легко манипулировать тем, кто к тебе по-настоящему привязан. Она никогда не позволит, чтобы с ней произошло такое.
   Ничто не заставит ее отказаться от свободы, которую она обрела. И уж тем более не этот чужак из Виргинии.
   Девушка уткнулась лицом в подушку, мысленно – проклиная образ Ремингтона, который никак не оставлял ее в покое. Перед глазами стояли его черные с блестящим отливом волосы, которые так нуждались в стрижке. Она видела его словно предвещающие бурю синие глаза, которые пронзали ее насквозь и, казалось, заглядывали в самые глубины ее души. Вспоминала его улыбку, изгиб губ, темную щетину на подбородке, появляющуюся к концу дня. Представляла себе его широкие плечи и волоски на груди, треугольником сужающиеся к упругому, мускулистому животу, видела…
   Застонав, Либби перевернулась на спину и широко распахнутыми глазами уставилась в потолок.
   Очень скоро он совсем поправится и вернется домой в Виргинию. Она никогда его больше не увидит. И так будет лучше для всех. Она не желала встречаться с ним снова. Она не желала, чтобы он смущал ее. Ей вовсе не нужен мужчина, если тот не хотел просто наняться к ней рабочим, пасти овец и самостоятельно о себе заботиться. Либби была вполне счастлива и довольна тем, как протекала ее жизнь.
   Девушка готова была снова закрыть глаза, но вдруг поняла, что в комнате почему-то стало светлее. Отблески света метались по потолку. Это было совершенно необычно.
   Она села в кровати и повернулась к окну. За сараем полыхало яркое пламя.
   – Навес! О Боже милостивый, только не шерсть!
   Либби вскочила с кровати.
   – Сойер, помоги мне! Навес горит!.. Сойер!
   Она не стала ждать его ответа. Босиком, в развевающейся ночной рубашке Либби бросилась на улицу, на ходу подхватив ведро.
   Обогнув сарай, девушка резко остановилась. Навес полыхал по всей длине. С первого взгляда стало ясно: уже слишком поздно. Никакого количества воды не хватило бы, чтобы спасти навес или то, что под ним хранилось. Оставалось только надеяться, что огонь не перебросится на другие постройки или на дом.
   Ведро упало на землю, глаза Либби наполнились слезами.
   Под навесом хранилась половина шерсти, которую удалось настричь этой весной. Каждый мешок, набитый шерстью, весил около двухсот килограммов, сейчас все это было объято пламенем.
   Либби почувствовала в руке ладошку Сойера, но даже не посмотрела на него. Ей не хотелось, чтобы мальчуган заметил ее отчаяние.
   В конце этой недели всю шерсть собирались увезти с ранчо. Через несколько дней за грузом подойдут повозки. Тяжелые мешки должны были доставить на станцию, погрузить в вагоны и отправить на Восток. Денег, вырученных от продажи овечьей шерсти, должно было хватить для того, чтобы снова прочно поставить «Блю Спрингс» на ноги. Ей удалось бы купить новых овец взамен тех, что они потеряли за прошедший год. Она могла бы нанять дополнительных рабочих. Она могла бы…
   – Из-за чего это началось?
   Либби обернулась, глядя на Ремингтона сквозь пелену непролитых слез. В отблесках пламени казалось, что его обнаженная грудь бронзового цвета. На нем не было ничего, кроме кальсон, и Либби поняла, что он, не теряя ни секунды, бросился ей на помощь. Но сейчас он ничем не мог ей помочь.
   – Не знаю, – прошептала Либби после долгой паузы.
   Но на самом деле она знала? Это снова было дело рук Бэвенса.
   Ремингтон, казалось, прочел ее мысли.
   – Вы подозреваете этого Бэвенса?
   Она только и могла, что кивнуть в ответ. Комок, стоящий в горле, не давал Либби вымолвить ни слова. Она вдруг почувствовала, что уткнулась лицом Ремингтону в плечо. Он обнял ее за спину правой рукой, утешительно похлопывая ладонью по ямочке у основания затылка.
   – Не переживай, – прошептал он. – Все будет хорошо. Я позабочусь об этом.
   К собственному удивлению, – она почти поверила ему.
   Ремингтон понимал: он сошел с ума, если говорил такое. Но в то же время он чувствовал – именно это следовало сейчас сказать. Слова прозвучали так же естественно, как то, что она доверчиво прижалась к нему.
   Левую ногу Ремингтона пронизывала боль. Не помогал даже костыль, на который он тяжело опирался. И все-таки он не спешил отпускать Либби. Ему хотелось прижимать ее к себе, подбадривать, обещая все исправить, достать деньги, чтобы возместить убытки.
   Прошло несколько минут, и Либби подняла голову. Их взгляды встретились. Слезы на щеках девушки поблескивали в свете полыхающего огня. Ремингтон хотел было снова притянуть ее к себе, но почувствовал, что Либби сопротивляется.
   – Я… Извините меня, мистер Уокер, – сказала она глухим голосом. – Я… Я не знаю, что на меня нашло.
   – Все в порядке. Это легко понять.
   Он никогда в жизни не видел более прелестного создания. Особенно сейчас, когда она стояла перед ним в ночной рубашке из белого хлопка с распущенными по плечам волосами. В отблесках пламени он заметил темные кружочки сосков, выделяющиеся под тонкой тканью рубашки, и вдруг вспомнил, что почувствовал, когда всего несколько мгновений назад прижимал ее к себе, стараясь успокоить. Снова ощутил, какой маленькой, беззащитной и хрупкой она ему показалась.
   – Все в порядке, – повторил он охрипшим вдруг голосом. – Просто у вас был шок.
   Либби сделала еще один шаг в сторону и снова повернулась к огню. Ремингтон едва расслышал ее слова:
   – Нам так нужны были эти деньги.
   Она потянулась к Сойеру, взяла его за руку и притянула к себе. Они так и стояли все втроем до тех пор, пока огонь не сожрал остатки навеса и запасов шерсти и не погас, оставив после себя только тлеющие головешки и пепел. Потом, когда горизонт уже окрасили первые предрассветные лучи солнца, они одновременно повернулись и пошли в дом.
   Несмотря на ужасную усталость, Либби все-таки понимала, что уже не сможет заснуть. Она помогла Ремингтону добраться до его спальни, уложила Сойера в постель, пошла на кухню и приготовила большой кувшин кофе. Девушка в изнеможении опустилась на стул около стола и попыталась привести в порядок мысли, чтобы решить, что она должна – или сможет – теперь предпринять.
   «Как бы поступила в этом случае Тетушка Аманда?» – спрашивала себя Либби.
   Печальная улыбка коснулась ее губ. Она словно наяву услышала голос храброй маленькой женщины: «Что тебе теперь делать? Возьми себя в руки и продолжай жить, обходясь тем, что у тебя осталось, только и всего. Ты не должна допустить, чтобы что-то вышибло тебя из седла, дорогуша. Плюнь этой жизни прямо в глаза и покажи, из чего ты сделана!»
   Но из чего же сделана она, Либби? Последние шестнадцать месяцев, с тех пор как не стало тетушки Аманды, все пошло вкривь и вкось. Может, она вообще не способна самостоятельно управлять ранчо? Прошлой осенью ей пришлось отпустить большинство пастухов. Дэн Диверс мертв. Вместо того чтобы прикупить новых овец и барашков, пришлось продать часть своих. Некоторые овцы тяжело болели прошлой зимой, некоторые даже погибли. А несколько овечек так и не выносили своих ягнят. И к тому же Бэвенс, доставляющий ей все больше и больше хлопот и неприятностей!
   С какой стати она решила, что справится с управлением «Блю Спрингс» без тетушки Аманды?
   – Не спится? – раздался от дверей голос Ремингтона.
   Ее почему-то не удивило, что он не остался в своей комнате. Подняв голову, Либби заметила темные круги у него под глазами и поняла, что он мучается от боли. Она заметила и то, что он натянул брюки и накинул рубашку, но остался босиком. У него были узкие ступни с длинными, слегка искривленными пальцами. Казалось, что Либби замечает мельчайшие детали, когда дело касается этого человека.
   Подавив горький вздох, Либби сказала:
   – Вам лучше присесть, мистер Уокер. Вы и так дали слишком большую нагрузку на раненую ногу за одну ночь.
   Он медленно двинулся вперед, и его скованные движения подтвердили правоту ее слов.
   – Сейчас будет готов кофе. Хотите чашечку?
   Он кивнул и опустился на стул.
   Либби вдруг вспомнила, какую уверенность и безопасность ощутила в его объятиях. Она никогда прежде не представляла, что это так замечательно, когда тебя обнимает мужчина. Она никогда не представляла, что захочет, чтобы ее так обнимали.
   Встряхнув головой, чтобы освободиться от воспоминаний, Либби поднялась и достала из кухонного шкафчика две кружки. Наполнив их горячим кофе, девушка вернулась к столу и поставила одну кружку перед Ремингтоном.
   – Я знаю, что это не мое дело, Либби, – сказал он, когда она вернулась на место, – но что означает для ранчо потеря этой шерсти?
   В его глазах было столько беспокойства, что ее поразили эти простые слова. И особенно то, как он произнес ее имя. «Либби». Он назвал ее Либби, а не мисс Блю. Простое обращение тронуло ее больше, чем все остальное, и заставило честно ответить на вопрос.
   – Почти все, – призналась она. – Это означает почти все.
   – Я ничего не понимаю в выращивании овец. Расскажи мне о «Блю Спрингс».
   Либби глотнула горячий черный кофе и пристально уставилась в свою чашку.
   – Мы разводим на ранчо в основном овец породы рамбулье. Тетушка Аманда всегда говорила, что это одна из лучших пород. Они очень выносливые и прекрасно переносят жаркое лето и холодную зиму Айдахо. Это довольно крупные овцы, осенью мы можем продавать их на мясо, а в сезон стрижки они дают довольно много шерсти. – Она подняла на него глаза. – Но все-таки не настолько много, чтобы мы могли позволить себе безболезненно потерять половину.
   – Половину? А где же все остальное?
   – У меня не было работников и повозок, чтобы перевезти мешки в Вейзер после того, как несколько недель назад постригли овец. Мне едва хватило денег, чтобы заплатить людям за работу. Поэтому я отправила, что смогла, и рассчитывала использовать часть денег от продажи, чтобы отвезти оставшуюся шерсть на рынок. А теперь… – Она замолчала.
   – Почему бы тебе не рассказать, какое отношение имеет ко всему этому Бэвенс?
   Она крепко сжала кружку тонкими пальцами.
   – Большое.
   Ремингтон молча ждал, когда она продолжит рассказ.
   – Он мечтает заполучить это ранчо с того самого дня, когда появился в наших краях. Дело в том, что он мечтает взять под свой контроль подачу воды из здешних источников. Если ему это удастся, он сможет навязывать свою волю многим людям, живущим в округе. Тетушка Аманда всегда была очень щедра, она никогда не пыталась перекрыть воду. Но Бэвенс… Он бы попытался. Он мечтает взять под свой контроль все прилегающие к этому ранчо земли.
   – М-м-м…
   Либби слегка выпрямилась на своем стуле.
   – Бэвенс много раз предлагал продать ему ранчо, но тетушка Аманда не соглашалась. И я тоже не соглашусь. Он намерен вынудить нас сделать это. Только так ему удастся взять «Блю Спрингс» под контроль. Он может этого добиться. Мы почти разорены. У нас осталось только небольшое стадо овец на летнем пастбище и дом. Но мы будем сражаться с ним до последнего.
   Ремингтон понимал, что, вероятно, сошел с ума. Совершенно не соображал, что говорит. Только это могло бы объяснить его следующие слова:
   – Я хотел бы тебе помочь.
   – Мистер Уокер, вы едва можете ходить. Что же вы можете…
   Он наклонился вперед, положив на стол руки.
   – Я быстро иду на поправку.
   – Но вы ведь уедете…
   – Я останусь до тех пор, пока ты и Сойер не окажетесь в безопасности, до тех пор, пока вы снова не встанете на ноги.
   Ремингтон подумал, что он все-таки сможет получить денежную премию. До конца года оставалось еще несколько недель. Но он не может уехать до тех пор, пока не убедится, что Либби находится в безопасности. Хотя в этом не было ни малейшего смысла, учитывая, что отец девушки собирается забрать ее в Нью-Йорк, как только получит телеграмму от Ремингтона.
   Либби поднялась и подошла к задней двери. Распахнув ее, она стояла в дверном проеме и смотрела на восходящее солнце. Свет проникал сквозь ткань ее ночной рубашки, подчеркивая женственные изгибы ее прекрасной фигурки.
   – Я не могу вам платить, мистер Уокер.
   В ее волосах полыхали от солнечных лучей красные и золотые искры. Они были мягкими, словно шелк. Он вспомнил, что ощутил, когда, обнимая, прижимал ее к себе. Он вспомнил, как ее теплые слезы капали прямо ему на кожу.
   «Боже, помоги мне избавиться от помутнения рассудка!..»
   Опираясь на костыль, он встал со стула.
   – Я не жду от тебя оплаты, Либби. Я сам хочу это сделать.
   Она посмотрела на него через плечо. В ее зеленых глазах читалась растерянность.
   – Ваша семья будет беспокоиться, не зная, что с вами случилось.
   – У меня нет семьи, – в его ответе послышалась горечь.
   Она отвела взгляд в сторону.
   – У меня тоже.
   Между ними теперь лежало море лжи и полуправды.
   Он был не тем, кем назвался. Он вовсе не был джентльменом из южных штатов, который разводил арабских скакунов на родовой плантации. Об этом позаботились война и Нортроп Вандерхоф.
   Но и она была не той, за кого себя выдавала. У нее было иное имя, иной дом и семья, к которой она могла вернуться.
   Однако в этот момент ему казалось, что вся эта ложь не имеет никакого значения. Перед ним стояла молодая женщина, которой он очень хотел помочь.
   Помочь ей и что потом?
   На этот вопрос у Ремингтона не было ответа, и сейчас он совершенно не желал искать никаких ответов.

7

   Нортроп откинулся на спинку обитого кожей кресла.
   – Итак, О’Рейли, желаете взяться за это дело?
   Он далее представить себе не мог, чтобы этот человек отказался. Правда, Вандерхоф предложил ему лишь незначительную часть денег, которые обещал заплатить Ремингтону Уокеру, но все-таки куда больше, чем стоил любой ирландец. Нортроп даже внимания не обратил бы на этого парня, если бы Гил О’Рейли не был рекомендован ему несколькими весьма уважаемыми людьми.
   – Значит, вы желаете, чтобы я искал не вашу дочь, а детектива, которого вы уже наняли, чтобы ее разыскать. Я правильно вас понял, сэр?
   Идиот.
   – Да, совершенно правильно.
   – У этого детектива есть имя?
   Нортроп заскрежетал зубами.
   – Конечно, есть, – огрызнулся он. – Ремингтон Уокер.
   О’Рейли низко и длинно свистнул.
   – Так вы самого мистера Уокера наняли? – Он поднялся со стула. – Я поступлю нечестно, если возьму ваши денежки, мистер Вандерхоф. Ремингтон Уокер – лучший агент из тех, что когда-либо работали у Пинкертона. Хотя я и не имел чести лично с ним познакомиться, но хорошо знаю, какой прекрасной репутацией он пользуется. У него настоящий нюх на розыски пропавших, вот что! Он найдет вашу дочь, если ее вообще возможно найти. А как только он что-либо узнает, то обязательно с вами свяжется. Я могу поклясться в этом на могиле моей дражайшей матушки.
   – Так вы хотите сказать, что не желаете взяться за это дело? – вскинул брови Нортроп. – Даже если в дополнение я назначу премиальные? Скажем, тысячу долларов, если вы обнаружите мистера Уокера до первого сентября?
   – Разве вы меня не поняли, мистер Вандерхоф? Вы выбросите деньги на ветер, нанимая меня, если уже нашли мистера Уокера!
   – Это мои деньги, О’Рейли.
   Рыжеволосый ирландец покачал головой.
   – Так и есть. Так и есть.
   Казалось, он минуту-другую обдумывал сделанное ему предложение и только потом сказал:
   – Думаю, если вы уж все равно решили бросить эти денежки на ветер, вы вполне можете сделать это в моем направлении. Я согласен взяться за это дело и получить ваши деньги.
   – Хорошо. – Нортроп наклонился вперед и хлопнул ладонями по крышке стола. – Садитесь, О’Рейли. Я покажу вам последнюю почту от Уокера.
 
   К концу недели Ремингтона почти перестала мучить рана в боку. Правда, бедро периодически пронизывала острая боль и он не мог ходить без костыля, но двигался уже гораздо быстрее и куда меньше утомлялся. Не исключено, что силы возвращались к нему благодаря стряпне Либби. Блюда, которые она готовила, были всегда вкусны, а порции щедры.
   – Где это ты так научилась готовить? – спросил Ремингтон, подкладывая себе на тарелку еще картофеля.
   – Меня учила тетушка Аманда.
   Он, конечно, и сам знал, что в «Роузгейте» она не могла научиться варить и жарить.
   – По твоим рассказам получается, что твоя тетушка была интересным человеком. Расскажи мне о ней.