Страница:
Тейлор почувствовала, как при взгляде на него, улыбка застыла на ее губах. Он был почти шесть с половиной футов роста и, казалось, возвышался над Брентом, который сам был далеко не коротышкой. Сильное мускулистое тело Джейка покрывали выпачканная землей рубашка и порванные холщовые штаны. Отросшая за несколько дней щетина торчала на подбородке. У Тейлор возникла ассоциация сходства с одним из угрюмых быков Брента и она не удивилась бы, если бы он неожиданно зафыркал и начал бить копытом.
Основываясь на полученное обучение правилам хорошего тона, Тейлор подошла к хозяину, надеясь, что ее улыбка выглядит искренней.
– Мистер Хансон, как приятно, наконец познакомиться с вами. Я фактически заставила мистера Латтимера привезти меня сюда. Я – Тейлор Латтимер, а это – наша дочь, Бренетта.
Джейк посмотрел на Бренетту, потом снова перевел взгляд на Тейлор, ничего не сказав при этом.
– Ваша дочь дома? – с надеждой в голосе спросила Тейлор. – Я подумала, что, возможно, они с Неттой познакомились бы за время нашего визита.
Джейк сплюнул на землю табачный сок.
– Нет. Она уже давно ушла и еще не возвратилась, – он задумчиво помолчал, потом добавил, – почему бы вам не зайти и не посидеть немного?
Тейлор удивилась, увидев, как чисто и аккуратно внутри. Внутренний и внешний вид дома находились в резком контрасте друг с другом. Немногочисленная мебель была в идеальном порядке, пол выметен. Две небольшие кровати заправлены. Кроме кроватей и черной печи из другой мебели стояли только грубо сколоченный стол и табуретки. Тейлор выбрала одну из них и медленно опустилась на нее.
– Мне жаль, что мы не заехали раньше поприветствовать вас на новом месте, но с отелом скота и клеймением… Да я уверена, вы понимаете, будучи сами владельцем ранчо.
– Я удивлен, что вы вообще заехали, после того, как ваш муж и я побеседовали в первый раз, – он укоряюще взглянул на Брента.
Тейлор поспешно вступила в разговор, не желая, чтобы их визит стал еще хуже того, чем оказался.
– Мистер Хансон, вы откуда родом? – спросила она.
– Мы приехали сюда из Техаса. Там почти ничего не осталось после того, как янки выиграли войну и двинулись на нас. После смерти жены мы собрали свои пожитки и переехали сюда. Это место кажется не хуже других, – он снова сплюнул, на этот раз в плевательницу возле ножки стола. – Похоже, вы сами с Юга.
– Вы очень внимательны, мистер Хансон. Я на самом деле из Джорджии. У моей семьи плантация примерно в пятидесяти милях от Атланты. Мой брат по-прежнему живет со своей семьей там, хотя сейчас жить довольно трудно, – Тейлор знала, что болтает по пустякам и жалела, что не послушалась Брента, настояв на приезде сюда.
Джейк повернулся к Бренту.
– У меня сомнения насчет того, что вы – южанин. Я прав?
– Совершенно верно. Я из Нью-Йорка.
– Понятно.
Наступила тишина. Бренетта сменила положение на кровати, куда решила сесть. Тейлор отчаянно пыталась придумать, о чем бы еще поговорить, мысленно ругая Брента за то, что он не стремился помочь ей проявить дружелюбие. Голова казалась совершенно пустой. Она понятия не имела, чтобы еще сказать этому человеку, смотревшему на нее со смешенным восхищением и презрением.
От открытого дверного проема упала тень, и четыре пары глаз повернулись в том направлении. Тейлор подумала, что это, должно быть, Ингрид, и удивилась. Она ожидала увидеть ребенка, сама не зная, почему. Молодой леди, стоявшей перед ней, было на вид лет семнадцать-восемнадцать, хотя она и была чуть повыше Бренетты, она явно возвращалась с купания, так как светлые волосы еще не высохли, свободно падая на плечи и спину. Возбужденный румянец ярко светился на щеках, а губы казались покрасневшими и припухшими. Глаза сверкали теплым, небесно-голубым светом, льющимся изнутри.
Бог мой, да она влюблена, подумала Тейлор, и только что оставила своего возлюбленного.
Ингрид быстро наклонила голову, пытаясь скрыть написанные на лице чувства. Тейлор мельком взглянула на Хансона и с уверенностью поняла, что, от кого бы ни возвращалась сейчас Ингрид, ее отец не одобрит это, если узнает, и не одобрит очень сильно.
Она не хочет, чтобы он знал, подумала Тейлор и резко встала. Пересекая комнату, она протянула ей руку.
– Ингрид, я так счастлива познакомиться с тобой. Я – Тейлор Латтимер, ваша соседка, – она встала между отцом и дочерью, повинуясь чувству женского заговора.
Их взгляды встретились; глаза Ингрид зажглись признательностью, когда она поняла, что пытается сделать для нее Тейлор.
– Иди сюда, Нетта, и познакомься с Ингрид, – сказала Тейлор, подзывая знаком Бренетту. – Почему бы вам не провести время вместе, пока мы, взрослые, поговорим о своих делах? Идите.
Ингрид беззвучно поблагодарила ее, взяв Бренетту за руку, и вышла. Тейлор на мгновение заколебалась, зачем она так явно вмешалась в совершенно не свое дело. Повернувшись к хозяину, ее сомнения прекратились. Причина в этом человеке. Он не нравился ей. А вот к Ингрид она испытывала родственное чувство и хотела помочь ей любым способом.
– Какая у тебя очаровательная мама, – сказала Ингрид, когда девочки уселись в тени скалы недалеко за домом.
– Да, мама действительно очень красива, это правда. Она всегда была такой. А где твоя мать, Ингрид?
– Моя мама умерла несколько лет назад, работая до изнеможения, – задумчиво сказала Ингрид. – Но я думаю, что одно время она была очень хорошей. И она была настоящей леди, несмотря на то, что ее семья обеднела, и она всегда хотела, чтобы я тоже стала леди. – Ее глаза сверкнули. – Мне хотелось бы научиться говорить и двигаться так же, как твоя мама. Моя ма проводила целые часы, стараясь обучить меня. Па говорит, что это пустая трата времени, но я стараюсь не забывать, чему она учила меня. – Она помолчала, потом сказала: – Бог мой, я болтаю без умолку. Расскажи мне о себе, Нетта. Сколько тебе лет? Ты, наверное, просто влюблена в «Хартс Лэндинг»? – Румянец на ее щеках усилился.
Бреннета не заметила перемены.
– О, да. Я люблю наше ранчо, но я не знала, что ты его видела.
– Да нет, я не видела.
– Ну что ж, тогда ты должна как-нибудь приехать к нам. Мне одиннадцать лет. А сколько тебе?
– В сентябре будет восемнадцать.
– Неужели? – ответила Бренетта. Она не могла не заметить, что Ингрид выше ее не более, чем на дюйм.
– Угу.
– Ты ездишь верхом?
Ингрид покачала головой. Волосы ее начали подсыхать, и тонкие пряди закачались вокруг лица, когда она отвечала.
– Не часто. У нас только одна верховая лошадь, и нет дамского седла.
– Тебе совершенно не нужно дамское седло, глупышка.
Ингрид казалась шокированной.
– Да не надо оно тебе, – самодовольно настаивала Бренетта. – Я все время езжу верхом на обычном седле.
– Моя ма… она… А как же платье?
– О, я одеваю штаны и сапоги, как все остальные ковбои.
– Штаны?
– Конечно. Во всяком случае, кто хочет носить платья?
– Я хочу, – вздохнула Ингрид. – Мне хотелось бы надеть красивое платье и выглядеть хорошенькой для того, кого я люблю. Мне хотелось бы жить в уютном доме, как те, что ты видишь в городе. Когда-нибудь, когда я выйду замуж…
– Замуж? У тебя есть парень?
– Что? О… я… нет. А у тебя? Бренетта выразительно покачала головой.
– Только не у меня! Я вообще не собираюсь выходить замуж. Я останусь на ранчо и всю жизнь буду помогать папе, – она сморщила нос и добавила, – кроме того, сейчас у меня слишком много друзей. Рори, Тобиас, Сэм…
– Тобиас? – прошептала Ингрид.
– Да, Тобиас Леви. Он наш управляющий. После Рори он – мой лучший друг, даже хотя он намного старше меня.
– Старше?
– В прошлый день рождения ему исполнилось двадцать четыре.
Ингрид улыбнулась, и все ее лицо осветилось.
– Да, полагаю, тебе он кажется ужасно старым, – она встала. – Пойдем в мой сад. Я много трудилась над ним, и мне хочется показать его.
Тобиас смотрел вниз с вершины выступа. Ее дом – всего лишь точка на расстоянии – фактически, он даже не мог быть уверенным, что это – он, – но ему казалось, что она близко, и он видит ее. На губах остался вкус ее поцелуя. Тобиас по-прежнему чувствовал, как ее маленькое, женственное тело крепко прижимается к нему, всей душой отвечая на его объятие.
Лишь несколько часов назад, он удивлялся, почему ему так неспокойно. Сейчас он знал. Причина была в ней, в постоянных мыслях о ней. Но сейчас он знал, что она любит его, и ничто другое не имело значения. Эта девушка будет его, согласен Джейк Хансон или нет.
Глава 7
Глава 8
Основываясь на полученное обучение правилам хорошего тона, Тейлор подошла к хозяину, надеясь, что ее улыбка выглядит искренней.
– Мистер Хансон, как приятно, наконец познакомиться с вами. Я фактически заставила мистера Латтимера привезти меня сюда. Я – Тейлор Латтимер, а это – наша дочь, Бренетта.
Джейк посмотрел на Бренетту, потом снова перевел взгляд на Тейлор, ничего не сказав при этом.
– Ваша дочь дома? – с надеждой в голосе спросила Тейлор. – Я подумала, что, возможно, они с Неттой познакомились бы за время нашего визита.
Джейк сплюнул на землю табачный сок.
– Нет. Она уже давно ушла и еще не возвратилась, – он задумчиво помолчал, потом добавил, – почему бы вам не зайти и не посидеть немного?
Тейлор удивилась, увидев, как чисто и аккуратно внутри. Внутренний и внешний вид дома находились в резком контрасте друг с другом. Немногочисленная мебель была в идеальном порядке, пол выметен. Две небольшие кровати заправлены. Кроме кроватей и черной печи из другой мебели стояли только грубо сколоченный стол и табуретки. Тейлор выбрала одну из них и медленно опустилась на нее.
– Мне жаль, что мы не заехали раньше поприветствовать вас на новом месте, но с отелом скота и клеймением… Да я уверена, вы понимаете, будучи сами владельцем ранчо.
– Я удивлен, что вы вообще заехали, после того, как ваш муж и я побеседовали в первый раз, – он укоряюще взглянул на Брента.
Тейлор поспешно вступила в разговор, не желая, чтобы их визит стал еще хуже того, чем оказался.
– Мистер Хансон, вы откуда родом? – спросила она.
– Мы приехали сюда из Техаса. Там почти ничего не осталось после того, как янки выиграли войну и двинулись на нас. После смерти жены мы собрали свои пожитки и переехали сюда. Это место кажется не хуже других, – он снова сплюнул, на этот раз в плевательницу возле ножки стола. – Похоже, вы сами с Юга.
– Вы очень внимательны, мистер Хансон. Я на самом деле из Джорджии. У моей семьи плантация примерно в пятидесяти милях от Атланты. Мой брат по-прежнему живет со своей семьей там, хотя сейчас жить довольно трудно, – Тейлор знала, что болтает по пустякам и жалела, что не послушалась Брента, настояв на приезде сюда.
Джейк повернулся к Бренту.
– У меня сомнения насчет того, что вы – южанин. Я прав?
– Совершенно верно. Я из Нью-Йорка.
– Понятно.
Наступила тишина. Бренетта сменила положение на кровати, куда решила сесть. Тейлор отчаянно пыталась придумать, о чем бы еще поговорить, мысленно ругая Брента за то, что он не стремился помочь ей проявить дружелюбие. Голова казалась совершенно пустой. Она понятия не имела, чтобы еще сказать этому человеку, смотревшему на нее со смешенным восхищением и презрением.
От открытого дверного проема упала тень, и четыре пары глаз повернулись в том направлении. Тейлор подумала, что это, должно быть, Ингрид, и удивилась. Она ожидала увидеть ребенка, сама не зная, почему. Молодой леди, стоявшей перед ней, было на вид лет семнадцать-восемнадцать, хотя она и была чуть повыше Бренетты, она явно возвращалась с купания, так как светлые волосы еще не высохли, свободно падая на плечи и спину. Возбужденный румянец ярко светился на щеках, а губы казались покрасневшими и припухшими. Глаза сверкали теплым, небесно-голубым светом, льющимся изнутри.
Бог мой, да она влюблена, подумала Тейлор, и только что оставила своего возлюбленного.
Ингрид быстро наклонила голову, пытаясь скрыть написанные на лице чувства. Тейлор мельком взглянула на Хансона и с уверенностью поняла, что, от кого бы ни возвращалась сейчас Ингрид, ее отец не одобрит это, если узнает, и не одобрит очень сильно.
Она не хочет, чтобы он знал, подумала Тейлор и резко встала. Пересекая комнату, она протянула ей руку.
– Ингрид, я так счастлива познакомиться с тобой. Я – Тейлор Латтимер, ваша соседка, – она встала между отцом и дочерью, повинуясь чувству женского заговора.
Их взгляды встретились; глаза Ингрид зажглись признательностью, когда она поняла, что пытается сделать для нее Тейлор.
– Иди сюда, Нетта, и познакомься с Ингрид, – сказала Тейлор, подзывая знаком Бренетту. – Почему бы вам не провести время вместе, пока мы, взрослые, поговорим о своих делах? Идите.
Ингрид беззвучно поблагодарила ее, взяв Бренетту за руку, и вышла. Тейлор на мгновение заколебалась, зачем она так явно вмешалась в совершенно не свое дело. Повернувшись к хозяину, ее сомнения прекратились. Причина в этом человеке. Он не нравился ей. А вот к Ингрид она испытывала родственное чувство и хотела помочь ей любым способом.
– Какая у тебя очаровательная мама, – сказала Ингрид, когда девочки уселись в тени скалы недалеко за домом.
– Да, мама действительно очень красива, это правда. Она всегда была такой. А где твоя мать, Ингрид?
– Моя мама умерла несколько лет назад, работая до изнеможения, – задумчиво сказала Ингрид. – Но я думаю, что одно время она была очень хорошей. И она была настоящей леди, несмотря на то, что ее семья обеднела, и она всегда хотела, чтобы я тоже стала леди. – Ее глаза сверкнули. – Мне хотелось бы научиться говорить и двигаться так же, как твоя мама. Моя ма проводила целые часы, стараясь обучить меня. Па говорит, что это пустая трата времени, но я стараюсь не забывать, чему она учила меня. – Она помолчала, потом сказала: – Бог мой, я болтаю без умолку. Расскажи мне о себе, Нетта. Сколько тебе лет? Ты, наверное, просто влюблена в «Хартс Лэндинг»? – Румянец на ее щеках усилился.
Бреннета не заметила перемены.
– О, да. Я люблю наше ранчо, но я не знала, что ты его видела.
– Да нет, я не видела.
– Ну что ж, тогда ты должна как-нибудь приехать к нам. Мне одиннадцать лет. А сколько тебе?
– В сентябре будет восемнадцать.
– Неужели? – ответила Бренетта. Она не могла не заметить, что Ингрид выше ее не более, чем на дюйм.
– Угу.
– Ты ездишь верхом?
Ингрид покачала головой. Волосы ее начали подсыхать, и тонкие пряди закачались вокруг лица, когда она отвечала.
– Не часто. У нас только одна верховая лошадь, и нет дамского седла.
– Тебе совершенно не нужно дамское седло, глупышка.
Ингрид казалась шокированной.
– Да не надо оно тебе, – самодовольно настаивала Бренетта. – Я все время езжу верхом на обычном седле.
– Моя ма… она… А как же платье?
– О, я одеваю штаны и сапоги, как все остальные ковбои.
– Штаны?
– Конечно. Во всяком случае, кто хочет носить платья?
– Я хочу, – вздохнула Ингрид. – Мне хотелось бы надеть красивое платье и выглядеть хорошенькой для того, кого я люблю. Мне хотелось бы жить в уютном доме, как те, что ты видишь в городе. Когда-нибудь, когда я выйду замуж…
– Замуж? У тебя есть парень?
– Что? О… я… нет. А у тебя? Бренетта выразительно покачала головой.
– Только не у меня! Я вообще не собираюсь выходить замуж. Я останусь на ранчо и всю жизнь буду помогать папе, – она сморщила нос и добавила, – кроме того, сейчас у меня слишком много друзей. Рори, Тобиас, Сэм…
– Тобиас? – прошептала Ингрид.
– Да, Тобиас Леви. Он наш управляющий. После Рори он – мой лучший друг, даже хотя он намного старше меня.
– Старше?
– В прошлый день рождения ему исполнилось двадцать четыре.
Ингрид улыбнулась, и все ее лицо осветилось.
– Да, полагаю, тебе он кажется ужасно старым, – она встала. – Пойдем в мой сад. Я много трудилась над ним, и мне хочется показать его.
Тобиас смотрел вниз с вершины выступа. Ее дом – всего лишь точка на расстоянии – фактически, он даже не мог быть уверенным, что это – он, – но ему казалось, что она близко, и он видит ее. На губах остался вкус ее поцелуя. Тобиас по-прежнему чувствовал, как ее маленькое, женственное тело крепко прижимается к нему, всей душой отвечая на его объятие.
Лишь несколько часов назад, он удивлялся, почему ему так неспокойно. Сейчас он знал. Причина была в ней, в постоянных мыслях о ней. Но сейчас он знал, что она любит его, и ничто другое не имело значения. Эта девушка будет его, согласен Джейк Хансон или нет.
Глава 7
Июль 1874 – «Спринг Хейвен».
– Черт побери! Если бы мне не надо было заботиться о тебе, я смог бы выкарабкаться, смог бы без денег этого янки. Ты принесла горе в этот дом.
– Филипп, не надо!
Их спальня изнемогала от зноя в душной жаре лета. Филипп безумными глазами уставился на Мариль, высказывая всю правду. Если бы он не женился на ней, он по-прежнему был бы красивым, богатым хозяином огромной плантации – империи, которую на плодородной земле Джорджии создал его отец, а до него – отец его отца. Каким-то образом она обманула его, она и Тейлор. Да, в этом все дело. Его околдовали.
Он забыл, как сильно любил ее, он забыл, что она поддерживала его во время рецидивов лихорадки, съедавшей его мозг. Он забыл, что ее любовь ни разу не пошатнулась, когда одна неудача следовала за другой. Он забыл о детях, которых она подарила ему, любя каждого из них так же сильно, как любила его. Он осознавал только желание причинить ей боль и избавить себя от непонятного страха, переполнявшего его.
– Я убираюсь отсюда. Я не могу выдержать здесь. Ты слышишь меня? Ты заставила меня ненавидеть единственное место, в котором я всегда хотел жить. Ты заставила меня бежать из «Спринг Хейвен» из моего дома. Зачем? Зачем тебе нужно было это делать?
Филипп, спотыкаясь, вышел из спальни, захлопнув за собой дверь. Он скользил вниз по извивавшейся лестнице, почти повиснув на перилах, чтобы удержаться от падения и не скатиться к подножию. Он остановился, холод сжал сердце. Оно снова было там. Повернувшись в сторону восточной гостиной, он подавил желание пронзительно закричать. Оно стояло в дверном проеме – пустота, черное привидение, что преследовало его. Оно манило его, делало знаки подойти, проникнуть в его вечное «ничто». Филипп почувствовал, как его тянет к призраку и с силой вцепился в перила лестницы, дрожа всем телом.
– Филипп, что случилось? – Мариль стояла наверху лестницы, ее усталые глаза заполняла тревога.
Привидение отступило, и Филипп повернулся лицом к жене.
– Ты! Ты принесла это сюда! – закричал он.
– Филипп…
Он выбежал из дома, обезумевший и гонимый страхом.
– Что ты собираешься делать, Мартин?
Мартин поднял глаза и увидел Алана, прислонившегося к перегородке стойла, его рыжевато-золотистые волосы небрежно спадали на лоб.
– Собираюсь на рыбалку, – ответил Мартин, поднимая удочку и выпрямляясь.
– На улице чертовски жарко.
Мартин пожал плечами.
– Не важно. Жарко везде, а мы с Генералом намерены порыбачить.
Мартин не был уверен, нравится ли ему Алан Монтгомери или нет. Это был странноватый на вид парень, лет двадцати шести, с зелеными глазами и большими ушами, торчавшими из головы. Казалось, что он постоянно улыбается, насвистывает или делает что-то еще.
Алан появился в «Спринг Хейвен» около пяти месяцев назад в поисках работы. Филипп сказал, что у него нет денег, чтобы кого-то нанимать, но разумно позволил провести ночь в амбаре. По какой-то причине Алан остался в имении, работая только за еду и жилье. Будучи крепким, он выполнял обязанности за троих, и, постепенно его стали воспринимать как члена семьи.
Алан собирался еще что-то сказать, но в этот момент в амбар ворвался Филипп, совершенно не замечая их присутствия. Он бросил седло на спину лошади и исчез без единого слова.
Мартин старательно притворился, что странное поведение отца его не волнует. С видимой небрежностью он перекинул удочку через плечо и охрипшим голосом произнес:
– Пока, Алан. Пошли, Генерал.
Мариль опустилась на верхнюю ступеньку лестницы после бурного взрыва Филиппа. Она закрыла лицо руками, но глаза оставались сухими. Все слезы выплаканы давным-давно. Сейчас ее заполняла только усталость. Когда же в последний раз она чувствовала что-то еще, кроме вечной усталости?
– О, Филипп. Что происходит с тобою? Что происходит с нами? – прошептала она.
В тысячный раз она попыталась точно припомнить, когда впервые заметила перемену в Филиппе. Когда он взглянул на нее со страхом, ненавистью, а не с любовью в глазах? Возможно, это случилось, когда Брент прислал чек, незадолго до Рождества, и Филипп рыдал в ее объятиях. И снова это повторилось в январе, во время приступа лихорадки.
– Ну ладно, слишком много надо сделать, а не рассиживаться весь день, – ослабевшим голосом произнесла вслух Мариль.
Она схватилась за дубовые перила и встала на ноги. В платье, свободно висевшем на худых плечах, она спускалась по лестнице как старуха. Сойдя, Мариль повернула на кухню, решив посмотреть, что готовит на ужин Сьюзен.
– О! Мистер Монтгомери, я не видела вас, – вскрикнула она, врезавшись в него у задней двери.
– Извините, мэм. С вами все в порядке?
В его голосе прозвучала искренняя забота; руки задержались на ее плечах чуть дольше, чем было необходимо для удержания равновесия. Она взглянула в его смешное лицо и почувствовала странное облегчение.
– Со мной все хорошо, спасибо, мистер Монтгомери.
На лице Алана появилась его обычная кривая улыбка.
– Вам не кажется, что пора называть меня просто Алан? Мне хочется быть для вас другом.
– Да, конечно, вы – друг… Алан. И я действительно ценю все, что вы сделали для нас.
Он кивнул и отступил в сторону, давая ей пройти. У Мариль, когда она протискивалась мимо нее, возникло странноватое чувство, что все стало не совсем таким, как было несколько мгновений назад.
Филипп гнал лошадь через поле, подкованные копыта животного колотили по красновато-желтой земле, выбрасывая красные камни глины. Сейчас Филипп каждый день проводил вот так несколько часов. Он хотел обогнать привидение на скакуне. Оно не могло звать его из-за грохота копыт.
Июль почти кончился. С того дня, как он стремительно вырвался из дома, Филипп кочевал в своем офисе в городе. Каждый день он ненадолго заезжал повидать детей, обычно оставаясь с ними на ужин. Конец дня он проводил, подготавливая бесполезные правовые сводки – бесполезные, потому что он был повстанцем, а у власти находились янки, – или на лошади. Эти скачки стали единственным звеном, связывающим его со здравым умом, и в минуты просветления, он осознавал это.
Солнце садилось, яркий оранжевый шар ослепительно висел за вырисовывающимися на его фоне деревьями. Он пришпорил лошадь, и они взлетели над забором. Филипп чувствовал под собой власть и упивался ею. Почему я боюсь ехать домой? – мысленно спросил он себя.
– Я не боюсь! – произнес он сквозь сжатые зубы и повернул лошадь в направлении к «Спринг Хейвен».
Солнце быстро исчезло, Филиппу пришлось перейти на шаг. На вечернем небе засветились миллионы звезд, и он ощутил странную свободу. Ничто не преследовало его. Наконец ему стало легко, и он снова был в состоянии ясно мыслить.
Бедная Мариль. Прошла целая вечность, с тех пор, как он был с ней вежлив. Их единственная за день встреча проходила натянуто и неприятно, Филипп постоянно искал свой призрак, Мариль наблюдала за ним. Она стала еще тоньше, совсем изможденной за последний год. Когда же он видел ее улыбку или слышал смех – смех, бывший таким заразительным, когда они были моложе? Сегодня ночью он возместит ей все. Он будет просить у нее прощения. Он обнимет ее, займется любовью, и все станет так, как было когда-то.
Филипп молча скакал по полям, с каждым шагом к дому чувствуя себя сильнее. Сейчас безумие и темный туман отступили, и он почувствовал принадлежность к чему-то хорошему. Филипп знал в совершенстве свои земли, что даже темнота ночи не сбивала его. Скоро он подъехал к жилищам наемных рабочих. Большинство из них стояли пустыми; негры настояли, что будут жить где-то еще, там, где смогут знать, что они свободны. Только Чарли и дядюшка Дэн остались на своем месте, да в одну из хижин въехал Алан.
Хижины вырастали перед ним сплошной темной линией. Филипп осмотрел подпругу и повел лошадь между ними, с тоской в сердце вспоминая время, когда это место бурлило жизнью, женщины склонялись над люльками, негритята бегали и смеялись вокруг. Старики покачивались на верандах, в то время, как мужчины трудились на бескрайних акрах хлопковых плантаций. В его памяти не осталось ни нищеты, ни недостатка, ни отсутствия свободы. Он видел прошлое сквозь розовые воспоминания своего детства.
Дверь его дома открылась перед ним, и Филипп замер на месте, не желая ни заходить, ни отвечать на какие-либо вопросы. Он спешил к Мариль – сказать ей, что разум его просветлел, страхи исчезли, что сейчас…
Он услышал ее приглушенный смех и поднял глаза. Золотистый свет из открытой двери окутывал двоих людей на покосившемся крыльце. Алан обнимал ее с видом собственника, проводя любящей рукой по ее распущенным волосам.
– Я люблю тебя, Мариль, – тихо произнесенные слова раздались как гром в ночи.
Филиппу показалось, что начинает холодеть вдруг воздух. Даже не глядя, он знал, что возвращается призрак еще чернее и больше, чем прежде. Он повернул голову и смотрел, как приближается его привидение, пронизывая леденящим холодом июльскую жару. Оно звало Филиппа, делало знак войти в его пространство, присоединиться к леденящему, похожему на бездну, забытью.
– О, Алан, – он услышал нежный вздох Мариль.
Когда ее слова замерли, призрак снова позвал его, уговаривая, обещая место мира и спокойствия, место, где не останется никаких чувств. Подавленный, он вступил в пустоту.
Мариль позволила себе остаться слишком долго. Рука Алана лежала поперек ее живота, и когда она попыталась выскользнуть из-под нее, он крепче прижал руку.
– Не уходи, – хрипло прошептал он.
– Мне нужно идти, Алан. Уже поздно, и я…
Он поцеловал ее в шею, потом легко куснул за ухо.
– Я знаю, – выдохнул он возле мочки уха, отчего приятная дрожь пробежала по ее спине.
Они не спеша одевались, чувствуя спокойствие в присутствии друг друга. Казалось, будто они были любовниками целые годы, а не две коротких недели. Мариль почувствовала себя снова ожившей. Она любила и была любима. Находясь с ним, она забывала обо всем остальном. Она могла притвориться, что они – муж и жена, что существуют только они вдвоем – нет никаких проблем, никаких тревог, разочарований, мыслей о том, что Филипп теряет рассудок… Никаких воспоминаний о забытом детстве.
– Мариль?
Она подняла глаза и поверх смятой постели посмотрела на него. Забавно, но он больше не кажется ей смешным. В его приплюснутом носе и коротком туловище есть сила. Яркие зеленые глаза полны любви и заботы. Он заставлял ее почувствовать себя красивой, похожей на юную девушку. Она редко вспоминала, что старше Алана на семь лет. Он казался настолько рассудительнее, что как мог быть при этом еще моложе?
– Мариль, ты должна решить, – он подошел к ней, ею рубашка все еще была расстегнута, выставляя напоказ густые курчавые волосы на груди. – Уезжай со мной. Мы не можем продолжать так. Мы уедем куда-нибудь, где никто не будет нас знать. Мы станем мужем и женой.
– А дети, Алан?
– Мы возьмем их с собой, – настаивал он.
Мариль печально улыбнулась.
– Алан, будь благоразумным. Они ни за что не поедут. Они слишком большие. Они не оставят свой дом, своего… отца…
Алан, запрокидывая ей подбородок обнял ее так, что их глаза встретились.
– Тогда мы уедем одни. У нас будут свои собственные дети.
Его настойчивость испугала ее; она испугала ее потому, что Мариль и сама чувствовала то же самое. Она знала, что сможет все бросить, даже детей, и уехать с ним. Она знала, что может поддаться желанию.
– Алан, я должна вернуться в дом.
Он ослабил объятие.
– Хорошо. Я отпускаю – на этот раз.
Мариль закончила одеваться, но оставила волосы распущенными. Дети и Сьюзен уже спят. Никто не увидит ее. Взяв ее под локоть, Алан открыл дверь, и они вышли на крыльцо.
– Мы могли бы сбежать на какой-нибудь остров в Южных морях, – шептал он ей на ухо. – Ты была бы королевой, сидела на троне и ела ягоды до тех пор, пока бы не лопнула.
Она рассмеялась, стараясь спрятать смех на его плече. Он крепко обнял ее, проводя рукой по волосам, прожигая ее пламенным взором.
– Я люблю тебя, Мариль, – этими словами он снова умолял ее уехать с ним.
– О, Алан, – именно этого она и хотела. Она собиралась сказать да; и они оба знали, что она произнесет это слово.
Неожиданное движение в тени привлекло их внимание. Человек вскочил на лошадь и галопом промчался мимо них, они мгновенно узнали его лицо, промелькнувшее в свете из открытой двери.
– Филипп, – в ужасе выдохнула Мариль.
Они оба заметили в его лице что-то ужасное. Это было не просто отчаяние и презрение, оттого что он увидел их вместе. Это было что-то гораздо худшее.
– Иди в дом, – приказал Алан. – Я отправлюсь за ним.
Мартин снова не мог заснуть. Ему снился очередной кошмар, от которого он проснулся больше часа назад. Он встал и зажег свечу. Возможно, если он что-нибудь съест, то станет легче. Мартин взял свечу и подошел к двери. Открывая ее, мальчик бегло осмотрел коридор и поспешил к лестнице. Когда он подошел к ней, входная дверь распахнулась настежь, и вошел Алан, неся на руках мужчину. Тут же, словно ожидая его из одной из затемненных комнат, появилась Мариль.
– Алан, что случилось? Что это? – крикнула она, бросаясь к нему.
– Куда я могу положить его?
– Вот сюда. Быстрее, – она повела его в библиотеку.
Мартин сполз по лестнице и направился вслед за ними. Он задул свою свечу, оставив подсвечник на нижней ступеньке.
– Что случилось? – снова услышал он вопрос матери.
– Должно быть, он пытался заставить лошадь перепрыгнуть через поваленные дубы у реки. Лошадь отказалась. Я нашел его, лежащим между деревьями. Выглядит он не совсем хорошо, Мариль.
Мартин посмотрел на искаженное тело на диване. Его мать осторожно снимала с него куртку. Она взяла платок и промокнула лицо мужчины. Когда она отодвинулась от него, Мартин увидел, кто там лежит.
Он вихрем ворвался в комнату.
– Отец! Что случилось? Что с папой?
Пораженные его появлением, Алан и Мариль на мгновение лишились дара речи. Мариль быстро оправилась, взяла мальчика за руку и крепко прижала к себе.
– Он упал, Мартин. Мы не знаем, насколько сильно он пострадал. Ты должен быть храбрым, дорогой.
Мартин опустился на колени возле дивана.
– Он возвращался домой, не так ли? Он возвращался домой, чтобы снова быть с нами, как раньше.
Он не видел боль на лице матери.
Мариль оставалась около мужа, спала на койке возле его кровати, не отходила от его постели более, чем на минуту, ни днем, ни ночью. Доктор не мог обнадежить их. До тех пор, пока Филипп не придет в сознание, невозможно было сказать, что еще его беспокоит.
Мариль редко спала. Чувство вины переполняло ее, она отказывалась видеться с Аланом, хотя сердце ее страстно жаждало его утешения. Перед ней постоянно стояло лицо Филиппа, в тот момент, когда он проносился на лошади мимо них, стук копыт выбивал ей слова: вину – виновна, я виновна, виновна, виновна…
И только на четвертый день после падения, Филипп застонал, поворачивая голову из стороны в сторону.
– Филипп, Филипп, ты слышишь меня? – позвала его Мариль, уговаривая очнуться.
Он медленно открыл глаза. От совершеннейшей пустоты его взора у нее по спине побежали мурашки. Потом глаза его начали проясняться. Она заметила радость… а потом смятение.
– Ч… что… – с трудом выговорил он.
Мариль поднесла стакан воды к его губам, поддерживая рукой его голову.
– У тебя было ужасное падение с лошади, Филипп. Ты помнишь это?
Она видела, как он сосредоточился.
– Нет, – наконец произнес он.
– Ну что ж, сейчас тебе станет лучше, ты поправишься, – Мариль поставила стакан на стол и встала. Молча она поблагодарила Бога за то, что Филипп, кажется, не помнил события, предшествующие его несчастью.
Отворачиваясь, она спросила:
– Может быть, раздвинуть портьеры и впустить немного солнечного света?
Не услышав ответа, она снова опустила взгляд на мужа. Его лицо исказилось.
– Филипп?
– Я… я не могу двигаться. Мариль! Я… не могу… двигаться!
– Черт побери! Если бы мне не надо было заботиться о тебе, я смог бы выкарабкаться, смог бы без денег этого янки. Ты принесла горе в этот дом.
– Филипп, не надо!
Их спальня изнемогала от зноя в душной жаре лета. Филипп безумными глазами уставился на Мариль, высказывая всю правду. Если бы он не женился на ней, он по-прежнему был бы красивым, богатым хозяином огромной плантации – империи, которую на плодородной земле Джорджии создал его отец, а до него – отец его отца. Каким-то образом она обманула его, она и Тейлор. Да, в этом все дело. Его околдовали.
Он забыл, как сильно любил ее, он забыл, что она поддерживала его во время рецидивов лихорадки, съедавшей его мозг. Он забыл, что ее любовь ни разу не пошатнулась, когда одна неудача следовала за другой. Он забыл о детях, которых она подарила ему, любя каждого из них так же сильно, как любила его. Он осознавал только желание причинить ей боль и избавить себя от непонятного страха, переполнявшего его.
– Я убираюсь отсюда. Я не могу выдержать здесь. Ты слышишь меня? Ты заставила меня ненавидеть единственное место, в котором я всегда хотел жить. Ты заставила меня бежать из «Спринг Хейвен» из моего дома. Зачем? Зачем тебе нужно было это делать?
Филипп, спотыкаясь, вышел из спальни, захлопнув за собой дверь. Он скользил вниз по извивавшейся лестнице, почти повиснув на перилах, чтобы удержаться от падения и не скатиться к подножию. Он остановился, холод сжал сердце. Оно снова было там. Повернувшись в сторону восточной гостиной, он подавил желание пронзительно закричать. Оно стояло в дверном проеме – пустота, черное привидение, что преследовало его. Оно манило его, делало знаки подойти, проникнуть в его вечное «ничто». Филипп почувствовал, как его тянет к призраку и с силой вцепился в перила лестницы, дрожа всем телом.
– Филипп, что случилось? – Мариль стояла наверху лестницы, ее усталые глаза заполняла тревога.
Привидение отступило, и Филипп повернулся лицом к жене.
– Ты! Ты принесла это сюда! – закричал он.
– Филипп…
Он выбежал из дома, обезумевший и гонимый страхом.
– Что ты собираешься делать, Мартин?
Мартин поднял глаза и увидел Алана, прислонившегося к перегородке стойла, его рыжевато-золотистые волосы небрежно спадали на лоб.
– Собираюсь на рыбалку, – ответил Мартин, поднимая удочку и выпрямляясь.
– На улице чертовски жарко.
Мартин пожал плечами.
– Не важно. Жарко везде, а мы с Генералом намерены порыбачить.
Мартин не был уверен, нравится ли ему Алан Монтгомери или нет. Это был странноватый на вид парень, лет двадцати шести, с зелеными глазами и большими ушами, торчавшими из головы. Казалось, что он постоянно улыбается, насвистывает или делает что-то еще.
Алан появился в «Спринг Хейвен» около пяти месяцев назад в поисках работы. Филипп сказал, что у него нет денег, чтобы кого-то нанимать, но разумно позволил провести ночь в амбаре. По какой-то причине Алан остался в имении, работая только за еду и жилье. Будучи крепким, он выполнял обязанности за троих, и, постепенно его стали воспринимать как члена семьи.
Алан собирался еще что-то сказать, но в этот момент в амбар ворвался Филипп, совершенно не замечая их присутствия. Он бросил седло на спину лошади и исчез без единого слова.
Мартин старательно притворился, что странное поведение отца его не волнует. С видимой небрежностью он перекинул удочку через плечо и охрипшим голосом произнес:
– Пока, Алан. Пошли, Генерал.
Мариль опустилась на верхнюю ступеньку лестницы после бурного взрыва Филиппа. Она закрыла лицо руками, но глаза оставались сухими. Все слезы выплаканы давным-давно. Сейчас ее заполняла только усталость. Когда же в последний раз она чувствовала что-то еще, кроме вечной усталости?
– О, Филипп. Что происходит с тобою? Что происходит с нами? – прошептала она.
В тысячный раз она попыталась точно припомнить, когда впервые заметила перемену в Филиппе. Когда он взглянул на нее со страхом, ненавистью, а не с любовью в глазах? Возможно, это случилось, когда Брент прислал чек, незадолго до Рождества, и Филипп рыдал в ее объятиях. И снова это повторилось в январе, во время приступа лихорадки.
– Ну ладно, слишком много надо сделать, а не рассиживаться весь день, – ослабевшим голосом произнесла вслух Мариль.
Она схватилась за дубовые перила и встала на ноги. В платье, свободно висевшем на худых плечах, она спускалась по лестнице как старуха. Сойдя, Мариль повернула на кухню, решив посмотреть, что готовит на ужин Сьюзен.
– О! Мистер Монтгомери, я не видела вас, – вскрикнула она, врезавшись в него у задней двери.
– Извините, мэм. С вами все в порядке?
В его голосе прозвучала искренняя забота; руки задержались на ее плечах чуть дольше, чем было необходимо для удержания равновесия. Она взглянула в его смешное лицо и почувствовала странное облегчение.
– Со мной все хорошо, спасибо, мистер Монтгомери.
На лице Алана появилась его обычная кривая улыбка.
– Вам не кажется, что пора называть меня просто Алан? Мне хочется быть для вас другом.
– Да, конечно, вы – друг… Алан. И я действительно ценю все, что вы сделали для нас.
Он кивнул и отступил в сторону, давая ей пройти. У Мариль, когда она протискивалась мимо нее, возникло странноватое чувство, что все стало не совсем таким, как было несколько мгновений назад.
Филипп гнал лошадь через поле, подкованные копыта животного колотили по красновато-желтой земле, выбрасывая красные камни глины. Сейчас Филипп каждый день проводил вот так несколько часов. Он хотел обогнать привидение на скакуне. Оно не могло звать его из-за грохота копыт.
Июль почти кончился. С того дня, как он стремительно вырвался из дома, Филипп кочевал в своем офисе в городе. Каждый день он ненадолго заезжал повидать детей, обычно оставаясь с ними на ужин. Конец дня он проводил, подготавливая бесполезные правовые сводки – бесполезные, потому что он был повстанцем, а у власти находились янки, – или на лошади. Эти скачки стали единственным звеном, связывающим его со здравым умом, и в минуты просветления, он осознавал это.
Солнце садилось, яркий оранжевый шар ослепительно висел за вырисовывающимися на его фоне деревьями. Он пришпорил лошадь, и они взлетели над забором. Филипп чувствовал под собой власть и упивался ею. Почему я боюсь ехать домой? – мысленно спросил он себя.
– Я не боюсь! – произнес он сквозь сжатые зубы и повернул лошадь в направлении к «Спринг Хейвен».
Солнце быстро исчезло, Филиппу пришлось перейти на шаг. На вечернем небе засветились миллионы звезд, и он ощутил странную свободу. Ничто не преследовало его. Наконец ему стало легко, и он снова был в состоянии ясно мыслить.
Бедная Мариль. Прошла целая вечность, с тех пор, как он был с ней вежлив. Их единственная за день встреча проходила натянуто и неприятно, Филипп постоянно искал свой призрак, Мариль наблюдала за ним. Она стала еще тоньше, совсем изможденной за последний год. Когда же он видел ее улыбку или слышал смех – смех, бывший таким заразительным, когда они были моложе? Сегодня ночью он возместит ей все. Он будет просить у нее прощения. Он обнимет ее, займется любовью, и все станет так, как было когда-то.
Филипп молча скакал по полям, с каждым шагом к дому чувствуя себя сильнее. Сейчас безумие и темный туман отступили, и он почувствовал принадлежность к чему-то хорошему. Филипп знал в совершенстве свои земли, что даже темнота ночи не сбивала его. Скоро он подъехал к жилищам наемных рабочих. Большинство из них стояли пустыми; негры настояли, что будут жить где-то еще, там, где смогут знать, что они свободны. Только Чарли и дядюшка Дэн остались на своем месте, да в одну из хижин въехал Алан.
Хижины вырастали перед ним сплошной темной линией. Филипп осмотрел подпругу и повел лошадь между ними, с тоской в сердце вспоминая время, когда это место бурлило жизнью, женщины склонялись над люльками, негритята бегали и смеялись вокруг. Старики покачивались на верандах, в то время, как мужчины трудились на бескрайних акрах хлопковых плантаций. В его памяти не осталось ни нищеты, ни недостатка, ни отсутствия свободы. Он видел прошлое сквозь розовые воспоминания своего детства.
Дверь его дома открылась перед ним, и Филипп замер на месте, не желая ни заходить, ни отвечать на какие-либо вопросы. Он спешил к Мариль – сказать ей, что разум его просветлел, страхи исчезли, что сейчас…
Он услышал ее приглушенный смех и поднял глаза. Золотистый свет из открытой двери окутывал двоих людей на покосившемся крыльце. Алан обнимал ее с видом собственника, проводя любящей рукой по ее распущенным волосам.
– Я люблю тебя, Мариль, – тихо произнесенные слова раздались как гром в ночи.
Филиппу показалось, что начинает холодеть вдруг воздух. Даже не глядя, он знал, что возвращается призрак еще чернее и больше, чем прежде. Он повернул голову и смотрел, как приближается его привидение, пронизывая леденящим холодом июльскую жару. Оно звало Филиппа, делало знак войти в его пространство, присоединиться к леденящему, похожему на бездну, забытью.
– О, Алан, – он услышал нежный вздох Мариль.
Когда ее слова замерли, призрак снова позвал его, уговаривая, обещая место мира и спокойствия, место, где не останется никаких чувств. Подавленный, он вступил в пустоту.
Мариль позволила себе остаться слишком долго. Рука Алана лежала поперек ее живота, и когда она попыталась выскользнуть из-под нее, он крепче прижал руку.
– Не уходи, – хрипло прошептал он.
– Мне нужно идти, Алан. Уже поздно, и я…
Он поцеловал ее в шею, потом легко куснул за ухо.
– Я знаю, – выдохнул он возле мочки уха, отчего приятная дрожь пробежала по ее спине.
Они не спеша одевались, чувствуя спокойствие в присутствии друг друга. Казалось, будто они были любовниками целые годы, а не две коротких недели. Мариль почувствовала себя снова ожившей. Она любила и была любима. Находясь с ним, она забывала обо всем остальном. Она могла притвориться, что они – муж и жена, что существуют только они вдвоем – нет никаких проблем, никаких тревог, разочарований, мыслей о том, что Филипп теряет рассудок… Никаких воспоминаний о забытом детстве.
– Мариль?
Она подняла глаза и поверх смятой постели посмотрела на него. Забавно, но он больше не кажется ей смешным. В его приплюснутом носе и коротком туловище есть сила. Яркие зеленые глаза полны любви и заботы. Он заставлял ее почувствовать себя красивой, похожей на юную девушку. Она редко вспоминала, что старше Алана на семь лет. Он казался настолько рассудительнее, что как мог быть при этом еще моложе?
– Мариль, ты должна решить, – он подошел к ней, ею рубашка все еще была расстегнута, выставляя напоказ густые курчавые волосы на груди. – Уезжай со мной. Мы не можем продолжать так. Мы уедем куда-нибудь, где никто не будет нас знать. Мы станем мужем и женой.
– А дети, Алан?
– Мы возьмем их с собой, – настаивал он.
Мариль печально улыбнулась.
– Алан, будь благоразумным. Они ни за что не поедут. Они слишком большие. Они не оставят свой дом, своего… отца…
Алан, запрокидывая ей подбородок обнял ее так, что их глаза встретились.
– Тогда мы уедем одни. У нас будут свои собственные дети.
Его настойчивость испугала ее; она испугала ее потому, что Мариль и сама чувствовала то же самое. Она знала, что сможет все бросить, даже детей, и уехать с ним. Она знала, что может поддаться желанию.
– Алан, я должна вернуться в дом.
Он ослабил объятие.
– Хорошо. Я отпускаю – на этот раз.
Мариль закончила одеваться, но оставила волосы распущенными. Дети и Сьюзен уже спят. Никто не увидит ее. Взяв ее под локоть, Алан открыл дверь, и они вышли на крыльцо.
– Мы могли бы сбежать на какой-нибудь остров в Южных морях, – шептал он ей на ухо. – Ты была бы королевой, сидела на троне и ела ягоды до тех пор, пока бы не лопнула.
Она рассмеялась, стараясь спрятать смех на его плече. Он крепко обнял ее, проводя рукой по волосам, прожигая ее пламенным взором.
– Я люблю тебя, Мариль, – этими словами он снова умолял ее уехать с ним.
– О, Алан, – именно этого она и хотела. Она собиралась сказать да; и они оба знали, что она произнесет это слово.
Неожиданное движение в тени привлекло их внимание. Человек вскочил на лошадь и галопом промчался мимо них, они мгновенно узнали его лицо, промелькнувшее в свете из открытой двери.
– Филипп, – в ужасе выдохнула Мариль.
Они оба заметили в его лице что-то ужасное. Это было не просто отчаяние и презрение, оттого что он увидел их вместе. Это было что-то гораздо худшее.
– Иди в дом, – приказал Алан. – Я отправлюсь за ним.
Мартин снова не мог заснуть. Ему снился очередной кошмар, от которого он проснулся больше часа назад. Он встал и зажег свечу. Возможно, если он что-нибудь съест, то станет легче. Мартин взял свечу и подошел к двери. Открывая ее, мальчик бегло осмотрел коридор и поспешил к лестнице. Когда он подошел к ней, входная дверь распахнулась настежь, и вошел Алан, неся на руках мужчину. Тут же, словно ожидая его из одной из затемненных комнат, появилась Мариль.
– Алан, что случилось? Что это? – крикнула она, бросаясь к нему.
– Куда я могу положить его?
– Вот сюда. Быстрее, – она повела его в библиотеку.
Мартин сполз по лестнице и направился вслед за ними. Он задул свою свечу, оставив подсвечник на нижней ступеньке.
– Что случилось? – снова услышал он вопрос матери.
– Должно быть, он пытался заставить лошадь перепрыгнуть через поваленные дубы у реки. Лошадь отказалась. Я нашел его, лежащим между деревьями. Выглядит он не совсем хорошо, Мариль.
Мартин посмотрел на искаженное тело на диване. Его мать осторожно снимала с него куртку. Она взяла платок и промокнула лицо мужчины. Когда она отодвинулась от него, Мартин увидел, кто там лежит.
Он вихрем ворвался в комнату.
– Отец! Что случилось? Что с папой?
Пораженные его появлением, Алан и Мариль на мгновение лишились дара речи. Мариль быстро оправилась, взяла мальчика за руку и крепко прижала к себе.
– Он упал, Мартин. Мы не знаем, насколько сильно он пострадал. Ты должен быть храбрым, дорогой.
Мартин опустился на колени возле дивана.
– Он возвращался домой, не так ли? Он возвращался домой, чтобы снова быть с нами, как раньше.
Он не видел боль на лице матери.
Мариль оставалась около мужа, спала на койке возле его кровати, не отходила от его постели более, чем на минуту, ни днем, ни ночью. Доктор не мог обнадежить их. До тех пор, пока Филипп не придет в сознание, невозможно было сказать, что еще его беспокоит.
Мариль редко спала. Чувство вины переполняло ее, она отказывалась видеться с Аланом, хотя сердце ее страстно жаждало его утешения. Перед ней постоянно стояло лицо Филиппа, в тот момент, когда он проносился на лошади мимо них, стук копыт выбивал ей слова: вину – виновна, я виновна, виновна, виновна…
И только на четвертый день после падения, Филипп застонал, поворачивая голову из стороны в сторону.
– Филипп, Филипп, ты слышишь меня? – позвала его Мариль, уговаривая очнуться.
Он медленно открыл глаза. От совершеннейшей пустоты его взора у нее по спине побежали мурашки. Потом глаза его начали проясняться. Она заметила радость… а потом смятение.
– Ч… что… – с трудом выговорил он.
Мариль поднесла стакан воды к его губам, поддерживая рукой его голову.
– У тебя было ужасное падение с лошади, Филипп. Ты помнишь это?
Она видела, как он сосредоточился.
– Нет, – наконец произнес он.
– Ну что ж, сейчас тебе станет лучше, ты поправишься, – Мариль поставила стакан на стол и встала. Молча она поблагодарила Бога за то, что Филипп, кажется, не помнил события, предшествующие его несчастью.
Отворачиваясь, она спросила:
– Может быть, раздвинуть портьеры и впустить немного солнечного света?
Не услышав ответа, она снова опустила взгляд на мужа. Его лицо исказилось.
– Филипп?
– Я… я не могу двигаться. Мариль! Я… не могу… двигаться!
Глава 8
Сентябрь 1874 – «Хартс Лэндинг».
Тейлор, ошеломленная, сидела в кресле с письмом в руке. Нет, это не может быть правдой. Филипп парализован? И Мариль. Что-то там все ужасно разладилось; она чувствовала это по недосказанности. Брент, пришедший в полдень на обед, так и застал ее в кресле, с глазами, полными слез.
– Дорогая, что случилось? Это… Она молча передала ему письмо.
– Я должна поехать к ним, Брент. Я нужна Мариль, и Филиппу… О, бедный Филипп! – она снова залилась слезами.
Брент нежно покачивал ее, давая ей время выплакаться прежде, чем заговорить.
– Ты же знаешь, что не можешь ехать, Тейлор, – сказал он, когда рыдания утихли. – Сейчас рождение ребенка можно ожидать в любой момент.
– Я знаю. Я знаю, Брент, я правда знаю. Просто… Ах, я чувствую себя так беспомощно, так ужасно.
Тейлор, ошеломленная, сидела в кресле с письмом в руке. Нет, это не может быть правдой. Филипп парализован? И Мариль. Что-то там все ужасно разладилось; она чувствовала это по недосказанности. Брент, пришедший в полдень на обед, так и застал ее в кресле, с глазами, полными слез.
– Дорогая, что случилось? Это… Она молча передала ему письмо.
– Я должна поехать к ним, Брент. Я нужна Мариль, и Филиппу… О, бедный Филипп! – она снова залилась слезами.
Брент нежно покачивал ее, давая ей время выплакаться прежде, чем заговорить.
– Ты же знаешь, что не можешь ехать, Тейлор, – сказал он, когда рыдания утихли. – Сейчас рождение ребенка можно ожидать в любой момент.
– Я знаю. Я знаю, Брент, я правда знаю. Просто… Ах, я чувствую себя так беспомощно, так ужасно.