Хейер Джорджетт. Черный мотылек

   Уорбертон снова поклонился.
   – Я имел счастье видеть милорда, сэр.
   – Он здоров? Весел? Он переменился, а? Наверное, постарел, или…
   – Милорд мало изменился, сэр.
   Ричард едва не топнул ногою в нетерпении.
   – Ну же, Уорбертон, ну же! Расскажите мне все. Что он сказал? Он будет получать доходы? Будет?..
   – Милорд, сэр, сначала не хотел брать ничего, но, по здравому размышлению… э-э… согласился получить долю, причитающуюся старшему сыну. Доходы с имений он просил вас использовать самому.
   – А! Но вы сказали, что я не притронусь к тому, что ему принадлежит?
   – Я пытался убедить милорда, сэр. Безрезультатно. Он желает, чтобы вы пользовались Уинчемом по своему усмотрению.
   – Я не притронусь к его деньгам!
   Уорбертон чуть заметно пожал плечами.
   – Как желаете, сэр.
   В его любезном голосе прозвучало что-то, заставившее Ричарда, стоявшего у секретера, бросить испытующий взгляд на адвоката. В глазах его мелькнуло подозрение. Казалось, он собирался что-то сказать, но Уорбертон продолжил:
   – Я полагаю, в одном отношении могу вас успокоить, мистер Карстерз: обстоятельства милорда вполне удовлетворительные. Средств у него достаточно.
   Но… но он живет… разбоем!
   Губы Уорбертона чуть скривились.
   – Разве нет? – не унимался Карстерз.
   – Он хочет, чтобы мы так считали, сэр.
   – Это так! Он… остановил меня!
   – И ограбил вас, сэр?
   – Ограбил меня? Он не мог бы ограбить собственного брата, Уорбертон!
   – Извините, мистер Карстерз: вы правы. Милорд не мог бы ограбить брата. И все же я знавал человека, способного и на такое.
   Повисшее молчание казалось бесконечным. Подозрение вновь вспыхнуло во взгляде Карстерза. Щеки его побледнели, он облизал пересохшие губы. Сжимавшие спинку стула пальцы судорожно разжимались и снова напрягались. Вопросительный взгляд лихорадочно обшарил лицо адвоката.
   – Джон сказал вам… сказал вам…– начал было он – и безнадежно сбился.
   – Милорд ничего мне не сказал, сэр. Он был удивительно сдержан. И он не мог бы сказать мне ничего, чего бы я не знал.
   – Что вы хотите сказать, Уорбертон? Почему вы так на меня смотрите? Почему вы виляете? Открыто говорите, что вы имеете в виду?
   Уорбертон поднялся, сжимая кулаки:
   – Я знаю, мастер Ричард, кто вы таков!
   – О! – Карстерз вскинул вверх руку, словно защищаясь.
   Снова воцарилось напряженное молчание. С огромным усилием Уорбертон взял себя в руки и снова надел на себя личину бесстрастности. После мучительного возгласа Ричард снова успокоился. Он сел. На лице его, сменив страшную напряженность, появилось едва ли не облегчение.
   – Вы узнали правду… от Джона. Он… собирается разоблачить меня.
   – Нет, сэр. Я знал правду не от него. И он никогда не разоблачит вас.
   Ричард повернул голову. Его глаза, полные затаенной боли, встретились со взглядом Уорбертона.
   – О? Так значит, вы?..
   – Не я, сэр. Я дал слово его светлости. Все эти годы я молчал ради вашего отца – теперь буду молчать ради него.
   Голос его сорвался.
   – Вы… так привязаны к Джону? – Ричард говорил по-прежнему апатично и устало.
   – Привязан?! Боже правый, мастер Дик, я люблю его!
   – И я, – очень тихо проговорил Ричард.
   Не услышав ответа, он поднял глаза:
   – Вы мне не верите?
   – Когда-то я был в этом уверен, сэр. Теперь!.. – Он пожал плечами.
   – И все же это правда, Уорбертон. Я отдал бы все, что мог, лишь бы уничтожить события той ночи.
   – Мне трудно этому поверить, сэр. От вас одного зависит, будет ли восстановлено его доброе имя. А вы молчите.
   – Уорбертон, я… Ах, неужели вы думаете, что я равнодушен к тому, что Джон стал отверженным?
   При виде страдания, отразившегося в серых глазах, Уорбертон немного смягчился.
   – Мастер Ричард, я не хотел бы думать о вас плохо. Мастер Джон не стал мне ничего рассказывать. А вы… вы не можете мне объяснить, как получилось, что вы позволили ему взять на себя вину в вашем мошенничестве?
   Ричард содрогнулся.
   – Я ничего не могу объяснить – мне нет извинений. Я его вынудил – Джека, моего брата! Все из-за того, что я обезумел от любви к Лавинии… Боже, я сойду с ума! Я полагал, что сумею это забыть – и тут… тут я встретился с ним! Его лицо напомнило мне все. И с того дня я не знаю, как жить – и не объявить правду! Но я никогда не смогу! Никогда не смогу!
   – Расскажите мне, сэр, – попросил невольно тронутый Уорбертон.
   Ричард спрятал лицо в ладонях.
   – Это все вспоминается каким-то кошмаром… Наверное, я был безумен… Я почти не сознавал, что делаю. Я…
   – Спокойнее, сударь. Не забывайте: я почти ничего не знаю. Что заставило вас пометить карты?
   – Долги. Отец отказался их оплатить – надо было найти денег. Я не мог вынести скандала – говорю вам: был безумно влюблен в Лавинию! Я ни о чем больше думать не мог. Я охладел к Джону, потому что мне показалось, что и он влюблен в нее. Мне мучительно было думать, что потеряю ее из-за скандала… А тогда, у Дэра, я проигрывал. Я знал, что не смогу расплатиться. Боже! Я как сейчас вижу: у локтя Милу-арда пачка моих долговых расписок – все растет, растет…
   Джек играл против Милуарда до меня, и выиграл. Я помню, как все смеялись и говорили, что удача, наконец, повернулась к нему лицом – ведь он всегда проигрывал в карты. Мы с Милуардом играли той же колодой… Кажется, был еще один стол. Дэр играл в кости с Фитцджеральдом, кто-то за моей спиной играл с Джеком в фараон. Я понял, что Джеку опять не везет – я слышал, как они смеются. И все время я проигрывал… проигрывал.
   Я уронил на колено булавку от галстука. По-моему, никто этого не заметил. Когда я ее поднял, у меня вдруг мелькнула мысль пометить карты… О, это было низко, я знаю! У меня в руках был трефовый туз: я царапнул ему уголок булавкой. Как это оказалось легко! Постепенно я пометил все четыре туза и трех королей.
   Никто ничего не заметил, но я боялся – я не смел продолжать. Я приколол булавку на место. Вскоре я начал выигрывать – понемногу. Потом к столу подошел Трейси Бельмануар и стал наблюдать за нашей игрой. С этого момента все разладилось. С него все и началось.
   Трейси стоял позади меня и смотрел… Я чувствовал его спиною – словно какой-то черный мотылек висит… Не знаю, как долго он стоял, мне показалось – много часов… Я ощущал на себе его взгляд. Мне хотелось закричать – клянусь, руки у меня дрожали…
   Вдруг он пошевелился. Я положил туза червей. А он мягким пугающим голосом сказал: «Минутку!»
   Милуард удивился. Я пытался убедить себя в том, что Дьявол ничего не заметил… Метка на рубашке была такой слабой, что я сам еле различал ее. И он, сторонний наблюдатель, никак не мог ее обнаружить. Он шагнул вперед. Я помню, что он задел мое плечо. Я помню, как его бриллианты отразили свет свечей. По-моему, я совершенно отупел.
   Я только повторял про себя: «Сумасбродный Дьявол! Сумасбродный Дьявол!» – да все глядел на эти мерцающие бриллианты. Потом я подумал: «Он – брат Лавинии, но мне он не по душе, не по душе…» До чего глупые мыслишки! А в горле у меня пересохло – совершенно пересохло.
   Он наклонился к столу… Протянул свою белую, белую руку… перевернул туза… поднял лорнет и всмотрелся в карту.
   Потом он опустил лорнет и достал табакерку. На ней было эмалевое изображение Афродиты… Я услышал, как Трейси просит Милуарда осмотреть туза. Мне хотелось вскочить и задушить его… Я с трудом удержался.
   Ричард замолчал. Содрогнувшись, он провел рукой по глазам.
   – Милуард увидел царапину. Он воскликнул, что карты меченые! Вдруг все окружили наш стол – и стали говорить одновременно. Джек положил руку мне на плечо: они с Дэром разбирали колоду. А я мог смотреть только на Трейси… Эндовера. Он казался таким пугающим, таким зловещим в этом совсем черном наряде. Глаза он прикрыл… лицо такое белое… И он смотрел на меня! Казалось, он заглянул мне в самую Душу!.. На секунду мне показалось, что он все понял. Мне хотелось воскликнуть, что он ошибся! Мне хотелось закричать ему, чтобы он отвел свой взгляд! Одному Богу известно, что я мог бы сделать… но он перевел взгляд – на Джека. И на его проклятой маске-лице появилась эта презрительная усмешка! Мне хотелось убить его за эту улыбку! По-моему, и Джек ее понял: он бросил карты и уставился на Трейси.
   Все наблюдали за ними… на меня никто не смотрел. Если бы посмотрели, я бы выдал себя, но они глядели на губы Эндовера, как завороженные, и только переводили взгляд с него на Джека – и снова на него…
   Я помню: Фитцджеральд уронил носовой платок, почему-то меня это ужасно заинтересовало. Я все думал: отчего он не поднимает… и тут Эндовер снова заговорил: «И удача повернулась к Карстерзу лицом?..»
   Вот так, Уорбертон! Точно таким чуть вопрошающим тоном.
   Не успел Джек ответить, как поднялся шум. Дэр крикнул Эндоверу: «Стыд!» Они смеялись над ним – как то и должно было быть. Но я видел, как они переглядываются: они сомневались. Было подозрительно, что у Джека была эта полоса везения – и то, что он начал проигрывать, как только отошел от этого стола.
   Милуард – бедняга Милуард уставился на Трейси и, заикаясь, пролепетал, что мы наверняка играем другой колодой. Я буквально задыхался! А Эндовер его поправил… Почему он это знал?! Больше никто этого не помнил, не обратил на это внимания – только он!
   Как сейчас вижу: Джек напряженно застыл, высоко подняв голову, его синие глаза сверкают.
   – Должен ли я понимать это так? Вы меня обвиняете, Бельмануар? – сказал он. Ах, как он был взбешен!
   Трейси не сказал ни слова. Он только мельком взглянул на меня и снова отвел глаза.
   Джек больно сжал мне плечо. Я ощущал его гнев… Дэр воскликнул, что такое предположение чудовищно. Чтобы Джон смошенничал!..
   Трейси спросил, не его ли это карты. Боже! Я как сейчас слышу этот мягкий насмешливый голос!
   Дэр побагровел (вы знаете, как с ним это бывает, Уорбертон). «Их открыли здесь, в вашем присутствии!» – крикнул он.
   «Карстерз открыл», – улыбнулся Трейси.
   Это была правда. Но почему это помнил один только Трейси? Они изумленно взирали на него. Дэр повернулся к Джеку, ища подтверждения. Тот кивнул. По-моему, он никогда не был таким надменным.
   Вы помните, как Дэр любил Джека? Он попытался все замять – взять ситуацию в свои руки. Бесполезно! Мы были марионетками в руках опытного кукловода – этого дьявола, Бельмануара!
   Он один управлял этой ужасной сценой… Он напомнил, что колодой пользовались только трое из нас: Джек, Милуард и я.
   Джек засмеялся.
   «Теперь вы еще Дика обвините!», – презрительно бросил он.
   «Одного из вас – определенно, – улыбнулся Эндовер, – или Милуарда».
   Тогда все поняли, что кто-то из нас троих должен был пометить карты. Милуард был сконфужен, но его никто не подозревал. Это был Джек – или я.
   До конца моих дней я не забуду весь ужас этих минут. Если меня разоблачат – между мной и Лавинией все кончено. Говорю вам, Уорбертон: в тот момент я совершил бы любой грех! Ничто меня не остановило бы – я не мог ее потерять! Вы не представляете себе, что она для меня значила!
   – Могу догадаться, сэр, – серьезно сказал адвокат.
   – Нет, нет. Никому не понять глубины моего чувства! По-моему, и Джек не понимал… Я почувствовал, как он снял руку с моего плеча… Он понял правду. Я услышал, как он резко выдохнул через зубы воздух… Мне как-то удалось встать и повернуться лицом к нему. Я не оправдываюсь: я знаю, что вел себя подло. Я посмотрел на него и произнес его имя, словно я едва верю своим ушам. Так все и подумали. Но не Джек. Он понял, что я умоляю его о спасении. Он понял все, что я хотел ему сказать. Мгновение он только смотрел на меня. Я думал… думал… да простит меня Бог, я думал, что он мог бы взять вину на себя. Потом он улыбнулся. Да, я трус, но когда я увидел эту печальную, горькую улыбку на его губах, я почти готов был признаться во всем. Но только лишь почти… Я оказался слишком подлым.
   Джек поклонился всем присутствующим и особо – Дэру. Он сказал: «Я должен перед вами извиниться, сэр».
   Дэр бросился вперед, сжал ему плечо, крикнул, что не верит!.. Но Джек рассмеялся, и он отшатнулся от него, как от прокаженного! А все они! Боже, видеть, как они отстраняются, стараясь не глядеть на Джека! А лицо Джека бледнеет и мрачнеет… с каждой секундой… И все друзья поворачиваются к нему спиной. Девнант… даже Джим Девнант отошел с Ивенсом к камину.
   Я не мог смотреть на Джека. Не смел. Я не мог подойти к нему – отстоять его. Не имел права. Я оставил его стоять там… посреди комнаты… одного. Все завертелось у меня перед глазами… мне было нехорошо…
   Я упал на стул, пряча лицо. Мне было все равно: пусть они меня заподозрят. Но они не заподозрили. Они знали, как сильно мы любили друг друга, и не удивились, что я потерял власть над собой.
   Я услышал мягкий голос Эндовера: он что-то рассказывал Дэру. О, они были прекрасно воспитаны, эти господа! Они пытались сгладить эту неловкость – отвернулись от Джека.
   Джек снова заговорил. Как мужественно он сохранял гордость! Я точно помню, что он сказал: «Мистер Дэр, ваша милость, джентльмены – я приношу вам свои извинения за столь неприятную сцену. Позвольте мне уйти».
   Ему не ответили. Я услышал, как он идет к двери… открывает ее. Я не мог поднять на него глаз. Он… он задержался у двери и… произнес только одно – «Дик!» – совсем тихо… Одному Богу известно, как я оказался рядом с ним! Кажется, я опрокинул стул. Это привлекло внимание Дэра. Он сказал: «Вы ведь не уходите, Дик…» Я крикнул ему: «Да!» – и тут Джек взял меня за плечо и вывел из комнаты.
   И… и он сказал мне: «Бедный старина Дик!» Он ни словом не упрекнул меня! Он не позволил мне вернуться и сказать правду – я порывался это сделать. Да, Уорбертон, когда Джек подозвал меня к себе, я готов был во всем признаться… но… но Джек мне не дал. Он сказал: «Ради Лавинии»…
   Уорбертон громко высморкался. У него дрожали пальцы.
   – Что было потом, вы знаете. Мой отец выгнал Джека без копейки – друзья от него отвернулись. Вы помните горе моей матери! И вы знаете, что он уехал… что мы не могли найти его… когда мать умерла. Последние его слова ко мне были: «Сделай Лавинию… счастливой… и постарайся забыть… все это». Забыть это? Боже! Как я ни искал его, я больше ничего не слышал о нем до того дня, как… когда он… остановил меня. Тогда я был почти оглушен внезапностью происшедшего. Он… сжал мою руку… и… рассмеялся! Было так темно – я его почти не видел. Я только успел потребовать адрес, а потом… он уже скакал по пустоши. По-моему… даже тогда… он не держал на меня зла.
   – И теперь не держит! – резко сказал Уорбертон. – Но, мастер Дик, если все это правда, почему вы даже теперь не снимете с него обвинения? Ведь…
   Ричард покачал головой.
   – Сейчас я не могу втягивать в скандал жену. Оправдав его, я погублю ее…
   Уорбертон не знал, что говорить. Только после Довольно долгого молчания он откашлялся и сказал, что почтен доверием Карстерза.
   Вы… э-э… говорили о том, какую роль в событиях той ночи сыграл его милость. Может быть, ваше… скажем… разыгравшееся воображение ее преувеличило?
   Вероятно. Наверное, его необыкновенно сильная личность произвела на меня такое впечатление. Конечно, он не мог руководить мною так, как это мне показалось. Даже Бельмануар не сумел бы заставить меня сделать то, что я сделал. Но… но в тот момент мне казалось, что он толкает… толкает меня… заставляет обвинить Джека. О, несомненно, я был безумен!
   Уорбертон с сочувствием посмотрел на Ричарда, вся его фигура выражала отчаяние. Потом адвокат словно ожесточился и вернул себе утерянную на время сдержанность.
   – Вы… э-э… твердо намерены не пользоваться доходом с имения, сэр?
   – Я не пал столь низко, мистер Уорбертон.
   – Его светлость предоставляет в ваше распоряжение Уинчем и все его доходы. Его огорчит ваш отказ.
   – Я к ним не притронусь.
   Адвокат кивнул.
   – Признаюсь, мистер Карстерз, я рад это слышать. Нет нужды снова беспокоить его светлость. По-моему, он не желает иметь связи со… своей семьей. Ему это слишком больно. Но он хотел передать вам привет, сэр. И ее милости тоже.
   – Спасибо… Вы… не смогли выяснить его обстоятельства? Он не был с вами откровенен?
   – Он очень скрытен, сэр. По-моему, он не несчастен.
   – И… не озлоблен?
   – Никоим образом, сэр.
   Мистер Уорбертон встал, явно намереваясь идти. Ричард неохотно последовало его примеру.
   – Вам… больше нечего мне сказать о нем?
   – К сожалению, нечего, сэр.
   Ричард медленно прошел к двери и открыл ее.
   – Разрешите поблагодарить вас, сэр. Вы были так добры, что взяли на себя эту, я уверен, тяжелую обязанность. Я вам очень признателен.
   Мистер Уорбертон низко поклонился.
   – Не стоит благодарности, сэр. Мне всегда приятно быть чем-нибудь полезным семейству Карстерзов.
   Он снова поклонился и вышел.

ГЛАВА 4
Представляющая леди Лавинию Карстерз

   Ричард медленно вернулся к креслу. Через минуту он уже сидел, уставив невидящий взор в окно, положив на стол неподвижные руки. Так он долго сидел в полном оцепенении. Наконец, чуть слышно вздохнув, он пошевельнулся и взял перо. Окунув его в чернила, другой рукой он придвинул к себе пачку бумаг. Вскоре он уже сосредоточенно писал.
   Минут двадцать перо бегало по бумаге. Потом замерло – Ричард повернулся к двери.
   Дверь открылась, впустив леди Лавинию. Она вошла в комнату, шелестя юбками, с вышиванием в руках. Сделав мужу шутливый реверанс, она прошла к креслу с высокой спинкой и протянула пухленькую ручку, чтобы подвинуть его вперед. Впрочем, уже прикоснувшись к спинке пальчиками, она вдруг передумала и порхнула к кушетке, на которой и уселась, взметнув парчовыми юбками и тут же их расправив. Она занялась рукоделием, нервно и поспешно дергая иголкой.
   Ричард молча наблюдал за ней, следя за каждым поворотом хорошенькой ручки, каждым движением белокурой головки.
   Похоже, молчание пришлось не по вкусу миледи: вскоре она начала постукивать по полу своей изящной ножкой. Но он по-прежнему молчал – и она подняла на него свои чистые небесно-голубые глаза.
   – Ты почему такой мрачный, Дик? Почему ты со мной не разговариваешь?
   У нее был детский высокий голос и удивительная манера, растягивая фразы, заканчивать их полувопросом. Речь ее завораживала.
   Ричард натянуто улыбнулся.
   – В самом деле, милая? Умоляю, прости. Только что был Уорбертон.
   Лицо ее сразу же помрачнело, пухлые губки капризно надулись.
   – Он видел его.
   – О? – особенно растянув это словечко, она произнесла его с нескрываемым равнодушием.
   – Да. Джек от всего отказывается. Он просит меня быть его управляющим и использовать Уинчем по своему усмотрению. Он очень великодушен.
   – Да, о да! И ты будешь, Ричард?
   Он не ответил.
   – Он… Уорбертон… говорит, что он мало изменился.
   – О? – опять это певучее словечко – и крошечный зевок.
   – Говорит, что, кажется… Джек… не держит на меня зла…
   Он замолчал, ожидая ответа – но она была поглощена тем, что пристраивала себе на корсаж два цветка, только что вытащенных из вазы на столике. На него она внимания не обратила. Карстерз устало отвернулся.
   – Если бы не ты, я бы во всем признался. Мне кажется, я сойду с ума, если не сделаю этого.
   – Дик! – Она уронила цветы на пол и тут же о них забыла. – Дик!
   – О, не надо пугаться! – И он горько добавил: – Не думаю, что у меня хватит мужества сознаться – после шести-то лет!
   Лавиния беспокойно водила рукой по кушетке.
   – Ты ведь не сделаешь этого, Ричард! Обещаешь? Не сделаешь? Я не вынесу такого позора: обещай, что никогда этого не сделаешь!
   – Нет, – медленно проговорил он, не глядя на нее, – нет, я не могу этого обещать.
   Она вскочила, отшвырнув вышивание и взволнованно взмахнула руками.
   – Значит, ты собираешься это сделать! Хочешь меня опозорить? Я страдаю из-за этой жестокой угрозы, а тебе все равно. Ты…
   – Лавиния, ради Бога! – взмолился он, вставая и отталкивая кресло. – Успокойся!
   Он знал, что она вот-вот сорвется в один из своих внезапных нервных припадков и раздраженно.
   – Не успокоюсь! Знаю, знаю! Ты считаешь меня скандалисткой. Да, да! Нечего хмуриться – ты еще хуже! Нет, я не замолчу. Я – отвратительная женщина, но ты – обманщик, обманщик, обманщик!
   Карстерз поспешно подошел к ней.
   – Лавиния!
   – Нет, нет! Оставь меня в покое! Ты мучаешь меня! Ты отказываешь мне во всем, что я люблю, а потом грозишь меня ославить…
   – Это неправда! – не выдержал Ричард. – Я не могу обещать, только и всего. Когда я отказывал тебе в чем-то, что мог бы дать? Видит Бог, ты разоряешь меня…
   – Вот, вот! Это я, оказывается, во всем виновата! Скажи, а не ты ли заставил милорда завещать все деньги Джону, хоть и знал, что он оставил бы все тебе, если бы ты промолчал? Ты обо мне подумал?..
   – Ради Бога, Лавиния, замолчи! Ты не понимаешь, что говоришь!
   Она прижала ладони к пылающим щекам.
   – Да! Я несправедлива! Я это знаю, но не говори мне этого, я не вынесу! И не смотри на меня с укоризной, Ричард! Ты меня с ума сводишь, слышишь?
   Она металась по комнате, словно хищник в клетке, распаляя себя все сильнее.
   – Скажи что-нибудь, Ричард! Сделай что-нибудь! Не стой ты столбом! Ох, не надо было тебе жениться на мне! Я тебя огорчаю, а ты меня портишь, и не понимаешь, что я не могу жить без денег и удовольствий! Я достойна презрения? Да, да – а ты? Ах, почему ты рассказал мне, что смошенничал, уже после свадьбы?
   Она разразилась гневными рыданиями. Порванный: в клочки платочек полетел на пол.
   Карстерз повернулся к ней спиной, чтобы она не заметила, как сильно уязвила его. Это движение вызвало новую вспышку ярости:
   – Ты не можешь в этом сомневаться! – воскликнул он, резко поворачиваясь. – Ты знаешь, как я тебя люблю! Знаешь?
   Он схватил ее за плечи и повернул лицом к себе. Задрожав, она то ли всхлипнула, то ли рассмеялась. И гнев ее исчез так же внезапно, как и появился.
   – О, да, да! Ты ведь любишь меня, Дикки?.. – Она обвила руками его шею, прижимаясь к нему.
   – Люблю, и да поможет мне Бог! – простонал он, отталкивая ее. – А ты… тебе нет дела ни до кого, кроме себя!
   – Нет, нет! – воскликнула она, снова прижимаясь к нему. – Не говори так, Дик. Право, я люблю тебя – но я не могу жить без веселья, ты же знаешь, что не могу! Ах, конечно, я ужасная эгоистка, но такая уж я получилась и перемениться не могу. Я сделала тебе больно – а я не хотела! Я не хотела!
   – Милая, я знаю, что не хотела, но старайся не быть таким ребенком, молю тебя! Ты так несдержанна, так…
   – Я так и знала, что ты это скажешь, – произнесла она потухшим голосом. – Ты меня не понимаешь. Ты хочешь, чтобы я была хорошей, и терпеливой, и снисходительной, а я повторяю – это не в моей натуре.
   – Но, Лавиния, ты же можешь себя сдерживать, – мягко сказал он.
   – Нет! Не могу! Мы Бельмануары – такими нас создал Бог, такие мы и есть. Он создал нас мотами, весельчаками и сумасшедшими! – Она медленно направилась к двери. – Но ты этого не понимаешь и пытаешься сделать меня степенной и серьезной, хорошей матерью – а я умираю без жизни, без развлечений. Не нужен мне весь этот домашний уклад! – Она медленно открыла дверь. – И теперь у меня болит голова, а ты смотришь печально и говоришь, что это все из-за моей необузданности, лучше бы ты устыдился и был бы на все готов, чтобы утешить меня. Почему ты не можешь отвезти меня в Лондон, ведь ты знаешь, как мне туда хочется?! Ты держишь меня в этом мрачном доме, где мне нечем заняться – только ребенком, да вышиванием! Я так от всего этого устала! Так смертельно устала!
   Она ушла бы, если бы он не удержал.
   – Постой, Лавиния! Ты говоришь, что несчастна?
   Она выпустила дверь и красноречиво взмахнула ручками.
   – Несчастна? Нет, я скучаю. Я раздражена. Я недовольна. Как угодно, – так что не грусти, Ричард. Я не могу, когда ты такой серьезный. Ах, почему мы ссоримся?
   С характерной для нее порывистостью она снова подбежала к нему, подняв свое прелестное личико.
   – Люби меня, Ричард! Увези меня в Лондон и не сердись, что я транжирю твои деньги! Скажи, что это неважно! Скажи, что все пустяки, лишь бы я была счастлива! Почему ты не говоришь этого? Ничто не имеет значения! Не надо быть осмотрительным, Дикки! Будь беззаботным! Будь отчаянным! Будь каким угодно, только не серьезным и старым! – Она умоляюще обняла его. – Отвези меня в Лондон!
   Карстерз нежно пригладил ее мягкие волосы, но его взгляд оставался озабоченным.
   – Милая, я отвезу тебя, но немного позже. Здесь столько надо сделать. Если ты немного подождешь…
   – Ах, если я подожду! Если я буду терпеливой паинькой! Но я не могу! Ах, ты не понимаешь, Дикки – ты не понимаешь!
   – Извини, дорогая. Я обещаю отвезти тебя, как только смогу – и мы пробудем там, сколько пожелаешь.
   Она убрала руки.
   – Я хочу ехать сейчас!
   – Милая…
   – Хорошо, хорошо! Мы поедем вскоре. Только не надо меня убеждать.
   Он встревоженно посмотрел на нее.
   – Ты переволновалась, дорогая, и устала.
   – Да, – вяло согласилась она. – О, да. Я сейчас пойду отдохну. Прости меня, Дик! – Она поцеловала кончики своих пальцев и протянула их ему. – Когда-нибудь я буду хорошей.
   Она повернулась и побежала из комнаты вверх по лестнице, не закрыв за собой дверь.
   Ричард на минуту задержался, оглядывая следы ее недавнего присутствия. Механически он нагнулся поднять ее вышивку и обрывки платочка. Два цветка сломались, и он их выбросил. Потом он вышел из комнаты на залитую солнцем террасу и стал смотреть в голубую даль, открывавшуюся за прекрасными садами.