Страница:
— Черт бы его побрал! — сердито воскликнул Деймрел. — Я думал, что пресек это приятное развлечение!
Венеция удивленно посмотрела на него:
— Вы сказали Обри, что ему не следует так поступать?
— Нет, всего лишь, что его забавы только усиливают злобу этой женщины к вам.
— Так вот в чем дело! Я вам искренне благодарна! Последние два дня Обри едва открывал рот в ее присутствии. Но либо вред уже причинен, либо миссис Скорриер возмущает, что Обри закрывается в своей комнате и присоединяется к нам только за обедом с хором из греческой трагедии, так громко звучащим в его ушах, что иногда приходится окликать его полдюжины раз, прежде чем он услышит! Она не может этого понять и считает его невежливым. Шарлотте Обри тоже не правится, но потому, что говорит вещи, которые ей непонятны, и это внушает ей страх перед ним. К тому же Шарлотту смущает хромота Обри, и она всегда отворачивается, когда он встает со стула или идет по комнате.
— Я это заметил, когда повстречал вас в парке, и надеялся, что она быстро избавится от этой привычки.
— Думаю, Шарлотта старается от нее избавиться. Но это дало повод миссис Скорриер сказать то, что, должна признаться, повергло меня в уныние. Она заявила, что Шарлотта испытывает ужас перед увечьями, и поэтому было бы неплохо, если бы теперь, когда она в интересном положении, Обри какое-то время пожил у друзей. Конечно: эта фраза не звучала настолько недвусмысленно, так что, возможно, я все преувеличиваю.
Лицо Деймрела помрачнело, и он отозвался изменившимся голосом:
— Нет! Если эта женщина способна сказать такое вам, то я не стал бы держать пари, что она не скажет это Обри, когда он ее разозлит!
— Этого я и опасаюсь, но неужели возможна такая жестокость?
— Еще как! Конечно, едва ли эта мегера способна хладнокровно так поступить, но я уже говорил вам, моя святая невинность, что вы не знакомы с подобными существами. Женщина с необузданными страстями capable de tout![37] Выведите ее из себя, и она скажет такое, что искренне осуждала бы, услышав от кого-то другого! — Деймрел сделал паузу, нахмурившись и сверля глазами лицо Венеции. — Что еще она вам сказала? — резко осведомился он.
— Не можете же вы требовать от меня повторения всей этой злобной чепухи!
— Да, лучше избавьте меня от нее. Значит, все дело в этом выпаде против Обри?
— Разве его недостаточно? Если бы вы знали, Деймрел, какие он испытывает муки, отшатываясь от всех незнакомых людей из страха вызвать жалость или отвращение, которое пытается скрыть Шарлотта!
— Я знаю. Конечно, едва ли эта женщина дойдет до такой низости без особо изощренной провокации, но парень чересчур чувствителен. Может быть, мне забрать его у вас? Я уже говорил ему, что он может перебраться в Прайори, когда захочет. Его ответ не отличался изяществом, но делает ему честь. Он осведомился, всерьез ли я предлагаю ему бежать тайком, предоставив вам выдерживать удар. В тот момент мне показалось несвоевременным доказывать ему, что, если он убежит, удар будет менее сильным, но если хотите, я могу это сделать. Единственная трудность в том, чтобы скрыть от него подлинную причину, но думаю, мне удастся с этим справиться.
Венеция почти непроизвольно протянула руку и шутливым тоном, скрывая более глубокие чувства, сказала:
— Какой же вы хороший друг, Злой Барон! Что бы мы без вас делали? Я знаю, что могла бы, если дела пойдут скверно, отправить Обри к вам. Эта мысль спасала меня от отчаяния. В случае необходимости я бы не колебалась — интересно, сталкивались ли вы когда-нибудь с подобной бесцеремонностью? — но пока такого случая нет и может никогда не представиться, если Обри не станет прислушиваться к глупостям, сказанным исключительно с целью его уязвить. Без крайней надобности я не намерена навязывать вам своего брата.
Деймрел все еще держал Венецию за руку, но теперь его пальцы показались ей странно неподвижными. Она вопрошающе посмотрела на Деймрела и увидела в его глазах незнакомое выражение, а на губах горькую усмешку над самим собой. Должно быть, Венеция обнаружила свое удивление, так как усмешка исчезла, и Деймрел, отпустив ее руку, беспечно произнес:
— Я никогда не позволяю ничего мне навязывать. Просто я был бы рад принять Обри в Прайори. Парень мне нравится, и я не считаю его обузой, если вас беспокоит именно это. Никто не может обвинить его, что он гость, который затрудняет хозяев. Позвольте ему приехать ко мне, когда сочтете нужным, и оставаться у меня столько времени, сколько понадобится вам обоим.
— Это свидетельствует в вашу пользу! — рассмеялась Венеция. — Благодарю вас! Думаю, это продлится не очень долго. Леди Денни слышала от сэра Джона, что мистер Эпперсетт собирается вернуться к нам к середине будущего месяца. Очевидно, его кузен, который любезно предложил обменяться с ним жильем и обязанностями после его болезни, не жаждет провести зиму в Йоркшире. Несколько лет назад мистер Эпперсетт сказал мне, что, если я захочу на время куда-нибудь уехать, он охотно предоставит Обри комнату.
— Ну, раз дела Обри устроены ко всеобщему удовлетворению, перейдем к вашим, прекрасная Венеция! Вы говорили, что хотите обосноваться в собственном доме?
— Конечно!
— Тогда пришло время призвать вас к порядку, — мрачно заявил он. — Оставьте детские мечты, радость моя, и вернитесь на землю! Это невозможно!
— Вовсе нет! Разве вы не знаете, что я обладаю тем, что мистер Митчетт — он наш адвокат и один из моих опекунов — называет солидным независимым состоянием?
— Повторяю, это невозможно!
— Господи, Деймрел, надеюсь, вы не собираетесь читать мне лекцию о правилах приличия? — воскликнула Венеция. — Предупреждаю, вам будет нелегко меня убедить, будто есть нечто неблагопристойное в том, что женщина моих лет предпочитает жить в собственном доме, а не в доме своего брата! Если бы я была девочкой…
— Вы и есть зеленая девчонка!
— Зеленая — возможно, но не девчонка. Мне двадцать пять лет! Я знаю, что выглядело бы неприлично, если бы я жила одна, и, хотя считаю это чепухой, не собираюсь бросать вызов условностям. Пока Обри будет в Кембридже, я найму компаньонку. А когда он получит степень… ну, я не уверена, но думаю, что он скоро станет стипендиатом и останется в Кембридже, тогда мне придется вести там для него хозяйство, так как он вряд ли женится.
— Боже, дай мне терпения! — воскликнул Деймрел, вскакивая и нервно шагая по комнате. — Вы когда-нибудь перестанете болтать вздор? Нанять компаньонку! Вести хозяйство для Обри! Не забудьте запастись капорами для вдов и старых дев! Вы уже потратили зря семь лет жизни, очаровательная дурочка, так не тратьте еще больше! На какие преимущества вы рассчитываете в собственном доме? Кто будет вашей компаньонкой?
— Откуда мне знать? Полагаю, можно будет нанять какую-нибудь леди в стесненных обстоятельствах — возможно, вдову, — которая подходит для этой цели.
— Даже не надейтесь! Вы можете напять два десятка вдов, но ни одна из них вам не подойдет. Могу изобразить ваше существование! Где вы поселитесь? Очевидно, в Кенсингтоне, уединенном и респектабельном. А может быть, в дебрях Аппер-Гросвенор-Плейс, подальше от высшего света! Уверяю вас, радость моя, что скоро вы умрете от тоски!
— Тогда я отправлюсь в путешествие! — весело заявила Венеция. — Мне всегда этого хотелось.
— С вдовой в стесненных обстоятельствах в качестве эскорта, не имея знакомых нигде, кроме Йоркшира, и зная мир еще меньше, чем девчушка из пансиона? У меня кровь стынет в жилах, когда я об этом думаю! Это не пойдет — поверьте, я знаю, что говорю! Чтобы вести подобное существование, вам нужно быть сказочно богатой и невероятно эксцентричной! Богатство, дорогая моя, служит оправданием эксцентричности и открывает перед вами все двери! Вы можете поселиться в особняке в самом фешенебельном квартале, обставить его с восточным великолепием, обратить на себя внимание высшего общества, тратя деньги на дорогие причуды, рассылать пригласительные открытки. Конечно, иногда вас будут ставить на место, но…
— Успокойтесь! — прервала она его. — Такая жизнь мне не нужна! Как вам это могло прийти в голову?
— Вы хотите сказать, что предпочитаете жизнь, которая наверняка вам уготована, если вы осуществите свой план? Вам будет более одиноко и скучно, чем когда-либо! Уверяю вас, Венеция, что без знакомых и общества вы можете с таким же успехом жить на необитаемом острове, как в Лондоне!
— О господи! Тогда что же мне делать?
— Отправиться к вашей тете Хендред, — ответил Деймрел.
— Я собиралась это сделать, но не для того, чтобы поселиться у нее. Мне бы это не понравилось — боюсь, что и ей тоже. Да и ее дом не подойдет Обри.
— Опять Обри! Хоть раз подумайте о себе!
— Я это и делаю! Знаете, Деймрел, я никогда не думала, что смогу оставаться в Андершо, когда хозяйкой там станет другая женщина, а теперь вижу, что такие условия будут меня раздражать где бы то ни было. А жить с моими тетей и дядей, подчиняться их распоряжениям, признавать их авторитет было бы для меня так же невыносимо, как снова оказаться в детской! Слишком долго я была сама себе хозяйкой, друг мой!
Деймрел посмотрел на нее, криво усмехнувшись:
— Вам не придется терпеть это очень долго, — сказал он.
— Слишком долго для меня! — твердо заявила Венеция. — Думаю, пройдет не менее пяти лет, прежде чем Обри сможет обосноваться в собственном доме, да и, возможно, что он этого не захочет. Кроме того…
— Святая простота! — прервал Деймрел. — Поезжайте к вашей тете, позвольте ей вывести вас в общество, и, прежде чем Обри отправится в Кембридж, в газете появится объявление о вашей помолвке!
Несколько секунд Венеция молча смотрела на него. Она не могла прочесть его мысли и была озадачена, хотя и не встревожена.
— Этого не будет, — сказала она наконец. — По-вашему, моя цель поехать в Лондон, чтобы найти себе мужа?
— Не цель, а судьба — как и должно быть!
— Значит, моя тетя будет вынуждена заняться поисками для меня супруга? — Деймрел молча пожал плечами, и Венеция поднялась. — Я рада, что вы меня предупредили. Скажите, может незамужняя женщина поселиться в отеле, если при ней служанка?
— Венеция…
Девушка улыбнулась, приподняв брови:
— Друг мой, сегодня вы на редкость глупы! Почему вы представляете меня плачущей из-за отсутствия общества и скучающей, потому что мне приходится вести жизнь, к которой я привыкла? Впрочем, куда более интересную! Здесь мои занятия ограничивались книгами, садом, а после смерти отца — поместьем. В Лондоне есть музеи, картинные галереи, театры, опера — столько вещей, которые вам, наверное, кажутся совсем обычными! К тому же во время каникул со мной будет Обри, а так как тетя, надеюсь, не станет меня запирать, то я не совсем отчаялась завести новые приятные знакомства!
— Боже мой, нет! — вырвалось у Деймрела. — Все лучше, чем это! — Он пересек комнату двумя быстрыми шагами, схватил ее за плечи так грубо, что она протестующе вскрикнула, и резко сказал: — Посмотрите на меня!
Венеция повиновалась, спокойно встретила его свирепый взгляд, похожий на ланцет хирурга, и лукаво заметила:
— У меня легко появляются синяки.
Его руки соскользнули с плеч девушки и стиснули ее пальцы.
— Чем вы занимались, когда вам было девять лет, радость моя? — спросил он.
От неожиданности Венеция недоуменно заморгала.
— Говорите!
— Не знаю! Учила уроки, вышивала…
— Увлекательное времяпрепровождение! Знаете, что я делал в это время?
— Откуда мне знать? Я даже не знаю, сколько вам тогда было лет. Конечно, я могла бы посчитать, но ненавижу это занятие. Если сейчас вам тридцать восемь, а мне двадцать пять…
— Избавлю вас от трудов. Мне было двадцать два, и я соблазнял знатную замужнюю леди.
— Допустим, — вежливо согласилась она. С трудом справившись с приступом смеха, Деймрел продолжал:
— Это было мое первое любовное приключение и, возможно, самое позорное. Во всяком случае, я на это надеюсь! В моей жизни мне нечем гордиться, но до встречи с вами, радость моя, я мог, по крайней мере, сказать, что моя порочность не доходила до соблазнения молодых и невинных. Я никогда не губил ничью репутацию, если не считать Софию, но не называйте это добродетелью! Соблазнять девственниц — опасная игра, да и в общем-то они меня не привлекали. Но потом я встретил вас и, должен признаться, остался в Йоркшире исключительно с целью завоевать вас — причем на моих условиях!
— Вы уже говорили мне это при нашей первой встрече, — невозмутимо отозвалась Венеция. — Я сочла это порядочной наглостью. Но потом, когда Обри упал с лошади, мы стали хорошими друзьями — и все изменилось.
— О нет, не все! Вы называете меня своим другом, но я никогда не называл и не назову вас так! Вы навсегда останетесь для меня самым красивым и желанным существом на свете! Изменились лишь мои намерения. Я решил не причинять вам вреда, но не мог расстаться с вами!
— А зачем вам это делать? По-моему, это глупо.
— Вы не понимаете, дорогая. Если бы боги могли «и время уничтожить и пространство…» — но они не могут, Венеция!
— Поуп, — спокойно сказала она. — «Счастливыми чтоб сделать двух влюбленных». Любимый английский поэт Обри, но не мой. Не вижу причин, по которым влюбленные не могут быть счастливы без фокусов с пространством и временем.
Деймрел отпустил руки девушки, но тут же притянул ее к себе:
— Когда вы так мне улыбаетесь, в моей душе наступает праздник! О боже, Венеция, я люблю вас до безумия, но я пока еще не обезумел… не настолько обезумел, чтобы не понимать, каким несчастьем это может обернуться для вас… для нас обоих! Вы не сознаете, какие преимущества я мог бы извлечь из вашей невинности!.. — Внезапно он умолк и вскинул голову, услышав, как хлопнула дверь из передней в коридор. После этого послышались шаркающие шаги. — Обри, — быстро сказал Деймрел. — Возможно, это к лучшему. Нам нужно многое друг другу сказать, но не сегодня! Завтра, когда мы немного остынем!
На большее времени не оставалось. Деймрел резко отстранил от себя Венецию и, когда дверь открылась, повернулся к Обри, вошедшему в комнату вместе со своим пойнтером.
Глава 14
Венеция удивленно посмотрела на него:
— Вы сказали Обри, что ему не следует так поступать?
— Нет, всего лишь, что его забавы только усиливают злобу этой женщины к вам.
— Так вот в чем дело! Я вам искренне благодарна! Последние два дня Обри едва открывал рот в ее присутствии. Но либо вред уже причинен, либо миссис Скорриер возмущает, что Обри закрывается в своей комнате и присоединяется к нам только за обедом с хором из греческой трагедии, так громко звучащим в его ушах, что иногда приходится окликать его полдюжины раз, прежде чем он услышит! Она не может этого понять и считает его невежливым. Шарлотте Обри тоже не правится, но потому, что говорит вещи, которые ей непонятны, и это внушает ей страх перед ним. К тому же Шарлотту смущает хромота Обри, и она всегда отворачивается, когда он встает со стула или идет по комнате.
— Я это заметил, когда повстречал вас в парке, и надеялся, что она быстро избавится от этой привычки.
— Думаю, Шарлотта старается от нее избавиться. Но это дало повод миссис Скорриер сказать то, что, должна признаться, повергло меня в уныние. Она заявила, что Шарлотта испытывает ужас перед увечьями, и поэтому было бы неплохо, если бы теперь, когда она в интересном положении, Обри какое-то время пожил у друзей. Конечно: эта фраза не звучала настолько недвусмысленно, так что, возможно, я все преувеличиваю.
Лицо Деймрела помрачнело, и он отозвался изменившимся голосом:
— Нет! Если эта женщина способна сказать такое вам, то я не стал бы держать пари, что она не скажет это Обри, когда он ее разозлит!
— Этого я и опасаюсь, но неужели возможна такая жестокость?
— Еще как! Конечно, едва ли эта мегера способна хладнокровно так поступить, но я уже говорил вам, моя святая невинность, что вы не знакомы с подобными существами. Женщина с необузданными страстями capable de tout![37] Выведите ее из себя, и она скажет такое, что искренне осуждала бы, услышав от кого-то другого! — Деймрел сделал паузу, нахмурившись и сверля глазами лицо Венеции. — Что еще она вам сказала? — резко осведомился он.
— Не можете же вы требовать от меня повторения всей этой злобной чепухи!
— Да, лучше избавьте меня от нее. Значит, все дело в этом выпаде против Обри?
— Разве его недостаточно? Если бы вы знали, Деймрел, какие он испытывает муки, отшатываясь от всех незнакомых людей из страха вызвать жалость или отвращение, которое пытается скрыть Шарлотта!
— Я знаю. Конечно, едва ли эта женщина дойдет до такой низости без особо изощренной провокации, но парень чересчур чувствителен. Может быть, мне забрать его у вас? Я уже говорил ему, что он может перебраться в Прайори, когда захочет. Его ответ не отличался изяществом, но делает ему честь. Он осведомился, всерьез ли я предлагаю ему бежать тайком, предоставив вам выдерживать удар. В тот момент мне показалось несвоевременным доказывать ему, что, если он убежит, удар будет менее сильным, но если хотите, я могу это сделать. Единственная трудность в том, чтобы скрыть от него подлинную причину, но думаю, мне удастся с этим справиться.
Венеция почти непроизвольно протянула руку и шутливым тоном, скрывая более глубокие чувства, сказала:
— Какой же вы хороший друг, Злой Барон! Что бы мы без вас делали? Я знаю, что могла бы, если дела пойдут скверно, отправить Обри к вам. Эта мысль спасала меня от отчаяния. В случае необходимости я бы не колебалась — интересно, сталкивались ли вы когда-нибудь с подобной бесцеремонностью? — но пока такого случая нет и может никогда не представиться, если Обри не станет прислушиваться к глупостям, сказанным исключительно с целью его уязвить. Без крайней надобности я не намерена навязывать вам своего брата.
Деймрел все еще держал Венецию за руку, но теперь его пальцы показались ей странно неподвижными. Она вопрошающе посмотрела на Деймрела и увидела в его глазах незнакомое выражение, а на губах горькую усмешку над самим собой. Должно быть, Венеция обнаружила свое удивление, так как усмешка исчезла, и Деймрел, отпустив ее руку, беспечно произнес:
— Я никогда не позволяю ничего мне навязывать. Просто я был бы рад принять Обри в Прайори. Парень мне нравится, и я не считаю его обузой, если вас беспокоит именно это. Никто не может обвинить его, что он гость, который затрудняет хозяев. Позвольте ему приехать ко мне, когда сочтете нужным, и оставаться у меня столько времени, сколько понадобится вам обоим.
— Это свидетельствует в вашу пользу! — рассмеялась Венеция. — Благодарю вас! Думаю, это продлится не очень долго. Леди Денни слышала от сэра Джона, что мистер Эпперсетт собирается вернуться к нам к середине будущего месяца. Очевидно, его кузен, который любезно предложил обменяться с ним жильем и обязанностями после его болезни, не жаждет провести зиму в Йоркшире. Несколько лет назад мистер Эпперсетт сказал мне, что, если я захочу на время куда-нибудь уехать, он охотно предоставит Обри комнату.
— Ну, раз дела Обри устроены ко всеобщему удовлетворению, перейдем к вашим, прекрасная Венеция! Вы говорили, что хотите обосноваться в собственном доме?
— Конечно!
— Тогда пришло время призвать вас к порядку, — мрачно заявил он. — Оставьте детские мечты, радость моя, и вернитесь на землю! Это невозможно!
— Вовсе нет! Разве вы не знаете, что я обладаю тем, что мистер Митчетт — он наш адвокат и один из моих опекунов — называет солидным независимым состоянием?
— Повторяю, это невозможно!
— Господи, Деймрел, надеюсь, вы не собираетесь читать мне лекцию о правилах приличия? — воскликнула Венеция. — Предупреждаю, вам будет нелегко меня убедить, будто есть нечто неблагопристойное в том, что женщина моих лет предпочитает жить в собственном доме, а не в доме своего брата! Если бы я была девочкой…
— Вы и есть зеленая девчонка!
— Зеленая — возможно, но не девчонка. Мне двадцать пять лет! Я знаю, что выглядело бы неприлично, если бы я жила одна, и, хотя считаю это чепухой, не собираюсь бросать вызов условностям. Пока Обри будет в Кембридже, я найму компаньонку. А когда он получит степень… ну, я не уверена, но думаю, что он скоро станет стипендиатом и останется в Кембридже, тогда мне придется вести там для него хозяйство, так как он вряд ли женится.
— Боже, дай мне терпения! — воскликнул Деймрел, вскакивая и нервно шагая по комнате. — Вы когда-нибудь перестанете болтать вздор? Нанять компаньонку! Вести хозяйство для Обри! Не забудьте запастись капорами для вдов и старых дев! Вы уже потратили зря семь лет жизни, очаровательная дурочка, так не тратьте еще больше! На какие преимущества вы рассчитываете в собственном доме? Кто будет вашей компаньонкой?
— Откуда мне знать? Полагаю, можно будет нанять какую-нибудь леди в стесненных обстоятельствах — возможно, вдову, — которая подходит для этой цели.
— Даже не надейтесь! Вы можете напять два десятка вдов, но ни одна из них вам не подойдет. Могу изобразить ваше существование! Где вы поселитесь? Очевидно, в Кенсингтоне, уединенном и респектабельном. А может быть, в дебрях Аппер-Гросвенор-Плейс, подальше от высшего света! Уверяю вас, радость моя, что скоро вы умрете от тоски!
— Тогда я отправлюсь в путешествие! — весело заявила Венеция. — Мне всегда этого хотелось.
— С вдовой в стесненных обстоятельствах в качестве эскорта, не имея знакомых нигде, кроме Йоркшира, и зная мир еще меньше, чем девчушка из пансиона? У меня кровь стынет в жилах, когда я об этом думаю! Это не пойдет — поверьте, я знаю, что говорю! Чтобы вести подобное существование, вам нужно быть сказочно богатой и невероятно эксцентричной! Богатство, дорогая моя, служит оправданием эксцентричности и открывает перед вами все двери! Вы можете поселиться в особняке в самом фешенебельном квартале, обставить его с восточным великолепием, обратить на себя внимание высшего общества, тратя деньги на дорогие причуды, рассылать пригласительные открытки. Конечно, иногда вас будут ставить на место, но…
— Успокойтесь! — прервала она его. — Такая жизнь мне не нужна! Как вам это могло прийти в голову?
— Вы хотите сказать, что предпочитаете жизнь, которая наверняка вам уготована, если вы осуществите свой план? Вам будет более одиноко и скучно, чем когда-либо! Уверяю вас, Венеция, что без знакомых и общества вы можете с таким же успехом жить на необитаемом острове, как в Лондоне!
— О господи! Тогда что же мне делать?
— Отправиться к вашей тете Хендред, — ответил Деймрел.
— Я собиралась это сделать, но не для того, чтобы поселиться у нее. Мне бы это не понравилось — боюсь, что и ей тоже. Да и ее дом не подойдет Обри.
— Опять Обри! Хоть раз подумайте о себе!
— Я это и делаю! Знаете, Деймрел, я никогда не думала, что смогу оставаться в Андершо, когда хозяйкой там станет другая женщина, а теперь вижу, что такие условия будут меня раздражать где бы то ни было. А жить с моими тетей и дядей, подчиняться их распоряжениям, признавать их авторитет было бы для меня так же невыносимо, как снова оказаться в детской! Слишком долго я была сама себе хозяйкой, друг мой!
Деймрел посмотрел на нее, криво усмехнувшись:
— Вам не придется терпеть это очень долго, — сказал он.
— Слишком долго для меня! — твердо заявила Венеция. — Думаю, пройдет не менее пяти лет, прежде чем Обри сможет обосноваться в собственном доме, да и, возможно, что он этого не захочет. Кроме того…
— Святая простота! — прервал Деймрел. — Поезжайте к вашей тете, позвольте ей вывести вас в общество, и, прежде чем Обри отправится в Кембридж, в газете появится объявление о вашей помолвке!
Несколько секунд Венеция молча смотрела на него. Она не могла прочесть его мысли и была озадачена, хотя и не встревожена.
— Этого не будет, — сказала она наконец. — По-вашему, моя цель поехать в Лондон, чтобы найти себе мужа?
— Не цель, а судьба — как и должно быть!
— Значит, моя тетя будет вынуждена заняться поисками для меня супруга? — Деймрел молча пожал плечами, и Венеция поднялась. — Я рада, что вы меня предупредили. Скажите, может незамужняя женщина поселиться в отеле, если при ней служанка?
— Венеция…
Девушка улыбнулась, приподняв брови:
— Друг мой, сегодня вы на редкость глупы! Почему вы представляете меня плачущей из-за отсутствия общества и скучающей, потому что мне приходится вести жизнь, к которой я привыкла? Впрочем, куда более интересную! Здесь мои занятия ограничивались книгами, садом, а после смерти отца — поместьем. В Лондоне есть музеи, картинные галереи, театры, опера — столько вещей, которые вам, наверное, кажутся совсем обычными! К тому же во время каникул со мной будет Обри, а так как тетя, надеюсь, не станет меня запирать, то я не совсем отчаялась завести новые приятные знакомства!
— Боже мой, нет! — вырвалось у Деймрела. — Все лучше, чем это! — Он пересек комнату двумя быстрыми шагами, схватил ее за плечи так грубо, что она протестующе вскрикнула, и резко сказал: — Посмотрите на меня!
Венеция повиновалась, спокойно встретила его свирепый взгляд, похожий на ланцет хирурга, и лукаво заметила:
— У меня легко появляются синяки.
Его руки соскользнули с плеч девушки и стиснули ее пальцы.
— Чем вы занимались, когда вам было девять лет, радость моя? — спросил он.
От неожиданности Венеция недоуменно заморгала.
— Говорите!
— Не знаю! Учила уроки, вышивала…
— Увлекательное времяпрепровождение! Знаете, что я делал в это время?
— Откуда мне знать? Я даже не знаю, сколько вам тогда было лет. Конечно, я могла бы посчитать, но ненавижу это занятие. Если сейчас вам тридцать восемь, а мне двадцать пять…
— Избавлю вас от трудов. Мне было двадцать два, и я соблазнял знатную замужнюю леди.
— Допустим, — вежливо согласилась она. С трудом справившись с приступом смеха, Деймрел продолжал:
— Это было мое первое любовное приключение и, возможно, самое позорное. Во всяком случае, я на это надеюсь! В моей жизни мне нечем гордиться, но до встречи с вами, радость моя, я мог, по крайней мере, сказать, что моя порочность не доходила до соблазнения молодых и невинных. Я никогда не губил ничью репутацию, если не считать Софию, но не называйте это добродетелью! Соблазнять девственниц — опасная игра, да и в общем-то они меня не привлекали. Но потом я встретил вас и, должен признаться, остался в Йоркшире исключительно с целью завоевать вас — причем на моих условиях!
— Вы уже говорили мне это при нашей первой встрече, — невозмутимо отозвалась Венеция. — Я сочла это порядочной наглостью. Но потом, когда Обри упал с лошади, мы стали хорошими друзьями — и все изменилось.
— О нет, не все! Вы называете меня своим другом, но я никогда не называл и не назову вас так! Вы навсегда останетесь для меня самым красивым и желанным существом на свете! Изменились лишь мои намерения. Я решил не причинять вам вреда, но не мог расстаться с вами!
— А зачем вам это делать? По-моему, это глупо.
— Вы не понимаете, дорогая. Если бы боги могли «и время уничтожить и пространство…» — но они не могут, Венеция!
— Поуп, — спокойно сказала она. — «Счастливыми чтоб сделать двух влюбленных». Любимый английский поэт Обри, но не мой. Не вижу причин, по которым влюбленные не могут быть счастливы без фокусов с пространством и временем.
Деймрел отпустил руки девушки, но тут же притянул ее к себе:
— Когда вы так мне улыбаетесь, в моей душе наступает праздник! О боже, Венеция, я люблю вас до безумия, но я пока еще не обезумел… не настолько обезумел, чтобы не понимать, каким несчастьем это может обернуться для вас… для нас обоих! Вы не сознаете, какие преимущества я мог бы извлечь из вашей невинности!.. — Внезапно он умолк и вскинул голову, услышав, как хлопнула дверь из передней в коридор. После этого послышались шаркающие шаги. — Обри, — быстро сказал Деймрел. — Возможно, это к лучшему. Нам нужно многое друг другу сказать, но не сегодня! Завтра, когда мы немного остынем!
На большее времени не оставалось. Деймрел резко отстранил от себя Венецию и, когда дверь открылась, повернулся к Обри, вошедшему в комнату вместе со своим пойнтером.
Глава 14
Деймрел быстро встал между Венецией и дверью, но сразу понял, что это излишняя предосторожность. Обри выглядел грозно — его худые щеки пылали, а обычно холодные серые глаза метали искры. Интерес Обри к ближним и в лучшие периоды был весьма поверхностным, а в минуты гнева исчезал вовсе, так что он, даже застав сестру в объятиях Деймрела, едва ли обратил бы на это внимание.
— Могу сообщить тебе, Венеция, — произнес Обри дрожащим голосом, — что императрица издала новый указ! Собак — моих собак! — в будущем следует держать на цепи! Кроме Бесс — она чересчур дикая, чтобы ее вообще оставить в Андершо! Осторожнее, Джеспер, разве вы не знаете, какой скверный характер у этой собаки?
Деймрел, который трепал за уши пойнтера, грациозно помахивающего хвостом с видом полного блаженства, рассмеялся и спросил:
— Что она натворила?
— Подвергла опасности появление на свет наследника! — фыркнул Обри. — Бесс пришла в дом — конечно, в поисках меня, — и Шарлотта, обнаружив ее у подножия лестницы, испугалась и закричала. Это заставило Бесс поднять голову и посмотреть на нее.
— О боже! — вздохнула Венеция. — Я знаю, что Шарлотта не любит собак, но если это все…
— Как бы не так! Это было только начало! Шарлотта решила медленно отступать. Заинтригованная Бесс поднялась и направилась к ней. Шарлотта с визгом спряталась за спинку стула, но Бесс не отставала. Миссис Скорриер выбежала из буфетной узнать, какой негодяй пытается изнасиловать ее дочку, начала ругать Бесс и замахнулась на нее… как называются эти штуки?.. пяльцами, которые держала в руке. Бесс залаяла, Шарлотта закатила истерику и…
— Как ты мог такое допустить, Обри? — воскликнула Венеция, которую слова брата одновременно встревожили и позабавили.
— Меня там не было. Все это я выслушал из уст пострадавших леди. — Он иронически усмехнулся. — Я вел себя как твой послушный младший брат, дорогая. Прибыв на место происшествия, я обнаружил Шарлотту в кресле, миссис Скорриер — размахивающей у нее под носом флаконом с нюхательной солью, а Бесс — лающей на обеих, но виляющей хвостом. Она давала понять, что, хотя ей и не нравится, когда ее выгоняют из собственного дома, она слишком хорошо воспитана, чтобы кусаться. Мне казалось бесполезным науськивать Бесс на императрицу, поэтому я отозвал ее. Я даже сказал этой трусливой маленькой дурочке, что ей нечего бояться, но в благодарность императрица обрушила на меня поток оскорблений. Она утверждала, что я специально привел Бесс в дом, чтобы напугать ее дочь, и крайне неблагоприятно отзывалась о моем облике, манерах и характере, покуда Шарлотта блеяла: «Пожалуйста, не-надо, мама!» По-моему, я достойно это выдержал. Только когда императрица заговорила об интересном положении Шарлотты, я не смог удержаться (правда, особенно и не старался) и сказал, что хорошо это понимаю, так как Бесс в таком же положении. На миг мне показалось, что ее хватит удар!
— Да ты просто изверг! — сказала Венеция, пытаясь сдержать смех.
— Верно, и к тому же изверг, который считает, что ему все позволено, так как он калека, — вкрадчивым топом подтвердил Обри. — Не смотри на меня так, глупышка! Думаешь, я не знаю, какое отвращение вызывает у этой парочки моя хромота? Я не порицаю их за это — в отличие от няни! Как ты понимаешь, к тому времени она спустилась вниз узнать, что происходит. Ты упустила грандиозную сцену, дорогая! Няня пристыдила императрицу, велела Шарлотте не устраивать много шума из ничего, а мне приказала убраться, так как я забыл, что меня учили не создавать беспорядок в приличном доме.
— Лишить вас такого зрелища было на редкость жестоко! — заметил Деймрел. — Я бы поставил на вашу няню против полусотни миссис Скорриер!
— Ну, когда я уходил, исход перепалки еще оставался неопределенным, но думаю, няня одержит верх, — согласился Обри. — Самое интересное, что няня, которая всегда сердилась, даже когда Конуэй приводил своих собак в дом, взвилась под потолок, как только императрица заявила, что не позволит мне держать Бесс без конуры, так как животное опасно! Она дошла до того, что приказала мне немедленно посадить Бесс на цепь и осведомилась, слышу ли я ее, когда я повернулся к ним спиной и повел собаку по коридору к себе в комнату. Последними звуками битвы, которые я слышал, был вопрос няни, какое право имеет императрица приказывать урожденному Лэниону в его собственном доме?
— О господи! — вздохнула Венеция. Она робко улыбнулась Деймрелу: — Я должна идти и постараться уладить конфликт. А то няня начнет цитировать Книгу притчей Соломоновых — кстати, она цитировала ее мне только вчера, все насчет шумливых и необузданных женщин и того, насколько лучше жить в углу на кровле… Не думаю, чтобы она на это согласилась, если под кровлей подразумевается чердак!
— Пусть няня говорит этой мегере все, что хочет! — сердито сказал Обри. — Если она сможет избавить нас от нее, тем лучше!
— Да, но мисс Скорриер никогда этого не допустит! А если няня будет в дурном настроении, то нам станет еще труднее!
— Значит, ты собираешься сказать этой женщине, что собак будут держать на цепи? — осведомился Обри; гневный румянец вновь залил его щеки. — Предупреждаю, Венеция: если ты так сделаешь, я надену на Фларри лучший капор императрицы и закрою его у нее в спальне!
— Не искушай меня! — засмеялась Венеция. — Конечно, я не стану делать ничего подобного! Но мне кажется справедливым обещать ей, что ты будешь приводить собак только в эту комнату. Конечно, нелепо, что Шарлотта так их боится, но мы не должны забывать, что теперь это ее дом, а не наш!
— Разве нам позволят это забыть? — проворчал Обри.
Венеция молча повернулась к двери. Деймрел распахнул ее перед ней и, когда она задержалась на мгновение, глядя на него с немым вопросом, сказал:
— Увидимся завтра, но боюсь, не раньше полудня. Я хотел вам сказать… ладно, не важно! Сейчас в Прайори мой агент — я просидел с ним большую часть дня и, наверное, просижу все завтрашнее утро. Это важно, иначе я бы от него избавился. — Он улыбнулся: — Не позволяйте этой женщине рассердить вас до смерти!
Его улыбка отразилась в глазах Венеции, девушка кивнула и вышла в переднюю.
Деймрел закрыл дверь и повернулся, задумчиво глядя на Обри, ворошащего дрова в камине. Обри не стал прерывать свое занятие, но, словно чувствуя, что за ним наблюдают, ворчливо произнес:
— Это не моя вина!
— Только не огрызайтесь! — предупредил Деймрел. — Я же ни в чем вас не обвиняю. Перестаньте доводить себя до белого каления из-за бури в стакане воды!
Обри уставился на него, сдвинув брови, потом коротко усмехнулся:
— Дорого бы я дал, чтобы посмотреть, как императрица потребует у Конуэя не приводить в дом его собак! Что касается Шарлотты, ей придется к ним привыкнуть, так как по пятам за ее супругом постоянно будут бегать не меньше трех псин! Более того, собаки Конуэя — самые необученные во всем графстве и чертовски суетливые! Он позволяет им прыгать на стулья и дает куски мяса со стола. Я своих собак так не балую! Ладно, черт с ним, с этим тупицей!
— Перебирайтесь в Прайори, и мы будем ругать его в унисон! — предложил Деймрел. — У меня для него приготовлены эпитеты похуже!
Обри снова усмехнулся, но покачал головой:
— Ну, нет, я не настолько жалок! Мне бы очень хотелось перебраться в Прайори, но я уже говорил вам, что не позволю меня выставить!
— Так как я никогда не пытаюсь переубедить осла, то выставляюсь сам, — пожав плечами, заявил Деймрел и подобрал со стула шляпу и хлыст. — Hasta niacana![38]
Обри быстро посмотрел на него и неуверенно произнес:
— Надеюсь, вы не обиделись? Я не имел в виду…
— Разумеется, не обиделся, болван! — смеясь, ответил Деймрел. — Оставайтесь, если считаете нужным. Думаю, на вашем месте я поступил бы так же.
Он удалился, а Обри уселся за стол и занялся составлением ядовитой латинской эпиграммы. После нескольких неудовлетворительных попыток ему удалось написать четыре оскорбительные строчки, которые так его порадовали, что он уселся обедать почти в благодушном настроении. Будучи информированным миссис Скорриер, что, покуда он не выразит раскаяние в своем поведении, она отказывается его замечать, Обри ограничился любезной улыбкой и принялся за еду с необычайным аппетитом.
За столом было мало разговоров. Гнев миссис Скорриер сменился величавой угрюмостью, а истерический припадок Шарлотты — нервозной подавленностью, побуждавшей ее отвечать на любое обращение испуганным, задыхающимся голосом, отнюдь не поощрявшим к дальнейшим попыткам отвлечь ее от мрачных мыслей. Поднявшись из-за стола, она извинилась, сослалась на головную боль и поднялась к себе, а так как Венеция приняла приглашение Обри сыграть в бильярд, миссис Скорриер осталась холить свою злобу в одиночестве. То ли в результате этого, то ли осознав, что, подвергая остракизму Лэнионов, она не огорчила никого, кроме собственной дочери, миссис Скорриер появилась на следующее утро, расточая такое количество улыбок и любезных банальностей, что можно было подумать, будто она страдает полной потерей памяти. Венеция не была обманута, ибо злобный блеск глаз миссис Скорриер свидетельствовал об истинной цене ее добродушия, но отвечала ей рассеянной вежливостью, слишком поглощенная своими делами, чтобы понимать, как эта вежливость раздражает собеседницу. Миссис Скорриер становилось ясно, что она зашла слишком далеко в стремлении обеспечить Шарлотте главенствующее положение в Андершо. Конечно, ей очень хотелось избавить дом от Венеции и Обри, но не выставляя при этом себя и Шарлотту в неприглядном свете. Миссис Скорриер было мучительно видеть дочь, которую она по-своему очень любила, обращающейся за помощью не к матери, которая за нее сражается, а к отвратительной старухе, пригрозившей вылить ей на голову кувшин холодной воды, если она немедленно не прекратит истерику. До сих пор миссис Скорриер не приходило в голову, что если она выживет обоих Лэнионов, то Шарлотта, вместо того чтобы испытывать к ней благодарность и быть готовой убедить Конуэя, что его брат и сестра плохо к ней относились, может занять их сторону и сказать мужу, что не имеет никакого отношения к их изгнанию.
Найдя Венецию не реагирующей даже на комплименты, миссис Скорриер улыбнулась еще шире и заставила себя пуститься в описания материнских инстинктов, побуждающих бросаться на защиту любимого дитяти. Результат этого великодушного жеста был разочаровывающим, ибо Венеция, рассеянно посмотрев на нее, ограничилась следующими фразами:
— Бедная Шарлотта! Надеюсь, она сможет справиться со своим страхом перед собаками. Иначе ей придется нелегко, так как собаки Конуэя шумные и невоспитанные.
После этого она велела Рибблу сообщить в конюшню, чтобы ее кобылу привели к дому. Подслушав их разговор с Обри, миссис Скорриер сделала вывод, что Венеция собиралась посетить какого-то арендатора или слугу, с которым произошел несчастный случай. Это ее возмутило, так как она считала, что теперь Шарлотта должна исполнять обязанности доброй хозяйки, и ей очень хотелось сопровождать дочь в карете, утешая больных и нуждающихся, давая мудрые советы неосторожным и вообще уча уму-разуму всех слуг и работников Конуэя.
— Могу сообщить тебе, Венеция, — произнес Обри дрожащим голосом, — что императрица издала новый указ! Собак — моих собак! — в будущем следует держать на цепи! Кроме Бесс — она чересчур дикая, чтобы ее вообще оставить в Андершо! Осторожнее, Джеспер, разве вы не знаете, какой скверный характер у этой собаки?
Деймрел, который трепал за уши пойнтера, грациозно помахивающего хвостом с видом полного блаженства, рассмеялся и спросил:
— Что она натворила?
— Подвергла опасности появление на свет наследника! — фыркнул Обри. — Бесс пришла в дом — конечно, в поисках меня, — и Шарлотта, обнаружив ее у подножия лестницы, испугалась и закричала. Это заставило Бесс поднять голову и посмотреть на нее.
— О боже! — вздохнула Венеция. — Я знаю, что Шарлотта не любит собак, но если это все…
— Как бы не так! Это было только начало! Шарлотта решила медленно отступать. Заинтригованная Бесс поднялась и направилась к ней. Шарлотта с визгом спряталась за спинку стула, но Бесс не отставала. Миссис Скорриер выбежала из буфетной узнать, какой негодяй пытается изнасиловать ее дочку, начала ругать Бесс и замахнулась на нее… как называются эти штуки?.. пяльцами, которые держала в руке. Бесс залаяла, Шарлотта закатила истерику и…
— Как ты мог такое допустить, Обри? — воскликнула Венеция, которую слова брата одновременно встревожили и позабавили.
— Меня там не было. Все это я выслушал из уст пострадавших леди. — Он иронически усмехнулся. — Я вел себя как твой послушный младший брат, дорогая. Прибыв на место происшествия, я обнаружил Шарлотту в кресле, миссис Скорриер — размахивающей у нее под носом флаконом с нюхательной солью, а Бесс — лающей на обеих, но виляющей хвостом. Она давала понять, что, хотя ей и не нравится, когда ее выгоняют из собственного дома, она слишком хорошо воспитана, чтобы кусаться. Мне казалось бесполезным науськивать Бесс на императрицу, поэтому я отозвал ее. Я даже сказал этой трусливой маленькой дурочке, что ей нечего бояться, но в благодарность императрица обрушила на меня поток оскорблений. Она утверждала, что я специально привел Бесс в дом, чтобы напугать ее дочь, и крайне неблагоприятно отзывалась о моем облике, манерах и характере, покуда Шарлотта блеяла: «Пожалуйста, не-надо, мама!» По-моему, я достойно это выдержал. Только когда императрица заговорила об интересном положении Шарлотты, я не смог удержаться (правда, особенно и не старался) и сказал, что хорошо это понимаю, так как Бесс в таком же положении. На миг мне показалось, что ее хватит удар!
— Да ты просто изверг! — сказала Венеция, пытаясь сдержать смех.
— Верно, и к тому же изверг, который считает, что ему все позволено, так как он калека, — вкрадчивым топом подтвердил Обри. — Не смотри на меня так, глупышка! Думаешь, я не знаю, какое отвращение вызывает у этой парочки моя хромота? Я не порицаю их за это — в отличие от няни! Как ты понимаешь, к тому времени она спустилась вниз узнать, что происходит. Ты упустила грандиозную сцену, дорогая! Няня пристыдила императрицу, велела Шарлотте не устраивать много шума из ничего, а мне приказала убраться, так как я забыл, что меня учили не создавать беспорядок в приличном доме.
— Лишить вас такого зрелища было на редкость жестоко! — заметил Деймрел. — Я бы поставил на вашу няню против полусотни миссис Скорриер!
— Ну, когда я уходил, исход перепалки еще оставался неопределенным, но думаю, няня одержит верх, — согласился Обри. — Самое интересное, что няня, которая всегда сердилась, даже когда Конуэй приводил своих собак в дом, взвилась под потолок, как только императрица заявила, что не позволит мне держать Бесс без конуры, так как животное опасно! Она дошла до того, что приказала мне немедленно посадить Бесс на цепь и осведомилась, слышу ли я ее, когда я повернулся к ним спиной и повел собаку по коридору к себе в комнату. Последними звуками битвы, которые я слышал, был вопрос няни, какое право имеет императрица приказывать урожденному Лэниону в его собственном доме?
— О господи! — вздохнула Венеция. Она робко улыбнулась Деймрелу: — Я должна идти и постараться уладить конфликт. А то няня начнет цитировать Книгу притчей Соломоновых — кстати, она цитировала ее мне только вчера, все насчет шумливых и необузданных женщин и того, насколько лучше жить в углу на кровле… Не думаю, чтобы она на это согласилась, если под кровлей подразумевается чердак!
— Пусть няня говорит этой мегере все, что хочет! — сердито сказал Обри. — Если она сможет избавить нас от нее, тем лучше!
— Да, но мисс Скорриер никогда этого не допустит! А если няня будет в дурном настроении, то нам станет еще труднее!
— Значит, ты собираешься сказать этой женщине, что собак будут держать на цепи? — осведомился Обри; гневный румянец вновь залил его щеки. — Предупреждаю, Венеция: если ты так сделаешь, я надену на Фларри лучший капор императрицы и закрою его у нее в спальне!
— Не искушай меня! — засмеялась Венеция. — Конечно, я не стану делать ничего подобного! Но мне кажется справедливым обещать ей, что ты будешь приводить собак только в эту комнату. Конечно, нелепо, что Шарлотта так их боится, но мы не должны забывать, что теперь это ее дом, а не наш!
— Разве нам позволят это забыть? — проворчал Обри.
Венеция молча повернулась к двери. Деймрел распахнул ее перед ней и, когда она задержалась на мгновение, глядя на него с немым вопросом, сказал:
— Увидимся завтра, но боюсь, не раньше полудня. Я хотел вам сказать… ладно, не важно! Сейчас в Прайори мой агент — я просидел с ним большую часть дня и, наверное, просижу все завтрашнее утро. Это важно, иначе я бы от него избавился. — Он улыбнулся: — Не позволяйте этой женщине рассердить вас до смерти!
Его улыбка отразилась в глазах Венеции, девушка кивнула и вышла в переднюю.
Деймрел закрыл дверь и повернулся, задумчиво глядя на Обри, ворошащего дрова в камине. Обри не стал прерывать свое занятие, но, словно чувствуя, что за ним наблюдают, ворчливо произнес:
— Это не моя вина!
— Только не огрызайтесь! — предупредил Деймрел. — Я же ни в чем вас не обвиняю. Перестаньте доводить себя до белого каления из-за бури в стакане воды!
Обри уставился на него, сдвинув брови, потом коротко усмехнулся:
— Дорого бы я дал, чтобы посмотреть, как императрица потребует у Конуэя не приводить в дом его собак! Что касается Шарлотты, ей придется к ним привыкнуть, так как по пятам за ее супругом постоянно будут бегать не меньше трех псин! Более того, собаки Конуэя — самые необученные во всем графстве и чертовски суетливые! Он позволяет им прыгать на стулья и дает куски мяса со стола. Я своих собак так не балую! Ладно, черт с ним, с этим тупицей!
— Перебирайтесь в Прайори, и мы будем ругать его в унисон! — предложил Деймрел. — У меня для него приготовлены эпитеты похуже!
Обри снова усмехнулся, но покачал головой:
— Ну, нет, я не настолько жалок! Мне бы очень хотелось перебраться в Прайори, но я уже говорил вам, что не позволю меня выставить!
— Так как я никогда не пытаюсь переубедить осла, то выставляюсь сам, — пожав плечами, заявил Деймрел и подобрал со стула шляпу и хлыст. — Hasta niacana![38]
Обри быстро посмотрел на него и неуверенно произнес:
— Надеюсь, вы не обиделись? Я не имел в виду…
— Разумеется, не обиделся, болван! — смеясь, ответил Деймрел. — Оставайтесь, если считаете нужным. Думаю, на вашем месте я поступил бы так же.
Он удалился, а Обри уселся за стол и занялся составлением ядовитой латинской эпиграммы. После нескольких неудовлетворительных попыток ему удалось написать четыре оскорбительные строчки, которые так его порадовали, что он уселся обедать почти в благодушном настроении. Будучи информированным миссис Скорриер, что, покуда он не выразит раскаяние в своем поведении, она отказывается его замечать, Обри ограничился любезной улыбкой и принялся за еду с необычайным аппетитом.
За столом было мало разговоров. Гнев миссис Скорриер сменился величавой угрюмостью, а истерический припадок Шарлотты — нервозной подавленностью, побуждавшей ее отвечать на любое обращение испуганным, задыхающимся голосом, отнюдь не поощрявшим к дальнейшим попыткам отвлечь ее от мрачных мыслей. Поднявшись из-за стола, она извинилась, сослалась на головную боль и поднялась к себе, а так как Венеция приняла приглашение Обри сыграть в бильярд, миссис Скорриер осталась холить свою злобу в одиночестве. То ли в результате этого, то ли осознав, что, подвергая остракизму Лэнионов, она не огорчила никого, кроме собственной дочери, миссис Скорриер появилась на следующее утро, расточая такое количество улыбок и любезных банальностей, что можно было подумать, будто она страдает полной потерей памяти. Венеция не была обманута, ибо злобный блеск глаз миссис Скорриер свидетельствовал об истинной цене ее добродушия, но отвечала ей рассеянной вежливостью, слишком поглощенная своими делами, чтобы понимать, как эта вежливость раздражает собеседницу. Миссис Скорриер становилось ясно, что она зашла слишком далеко в стремлении обеспечить Шарлотте главенствующее положение в Андершо. Конечно, ей очень хотелось избавить дом от Венеции и Обри, но не выставляя при этом себя и Шарлотту в неприглядном свете. Миссис Скорриер было мучительно видеть дочь, которую она по-своему очень любила, обращающейся за помощью не к матери, которая за нее сражается, а к отвратительной старухе, пригрозившей вылить ей на голову кувшин холодной воды, если она немедленно не прекратит истерику. До сих пор миссис Скорриер не приходило в голову, что если она выживет обоих Лэнионов, то Шарлотта, вместо того чтобы испытывать к ней благодарность и быть готовой убедить Конуэя, что его брат и сестра плохо к ней относились, может занять их сторону и сказать мужу, что не имеет никакого отношения к их изгнанию.
Найдя Венецию не реагирующей даже на комплименты, миссис Скорриер улыбнулась еще шире и заставила себя пуститься в описания материнских инстинктов, побуждающих бросаться на защиту любимого дитяти. Результат этого великодушного жеста был разочаровывающим, ибо Венеция, рассеянно посмотрев на нее, ограничилась следующими фразами:
— Бедная Шарлотта! Надеюсь, она сможет справиться со своим страхом перед собаками. Иначе ей придется нелегко, так как собаки Конуэя шумные и невоспитанные.
После этого она велела Рибблу сообщить в конюшню, чтобы ее кобылу привели к дому. Подслушав их разговор с Обри, миссис Скорриер сделала вывод, что Венеция собиралась посетить какого-то арендатора или слугу, с которым произошел несчастный случай. Это ее возмутило, так как она считала, что теперь Шарлотта должна исполнять обязанности доброй хозяйки, и ей очень хотелось сопровождать дочь в карете, утешая больных и нуждающихся, давая мудрые советы неосторожным и вообще уча уму-разуму всех слуг и работников Конуэя.