Страница:
Через два дня Венеция прислала леди Денни записку, где сообщалось, что Обри уже дома, и, словно Провидение внезапно решило щедро осыпать милостями юного мистера Денни, за этим последовало известие, что Эдуард Ярдли, уже несколько дней чувствовавший себя плохо, слег с ветряной оспой. Освальд, решив, что путь свободен от соперников, прискакал в Андершо и обнаружил Венецию прогуливающейся среди кустов с Деймрелом.
Это был тяжелый удар, а еще худшим оказалось то, что Деймрел не имел намерений сразу покидать Прайори. Видимой причиной задержки могло быть, как надеялся его управляющий, желание исправить вред, причиненный поместью годами пренебрежения, но подлинная цель была оскорбительно ясна — охота за Венецией, целью которой, как считал Освальд, было исключительно стремление удовлетворить мимолетную страсть. Молва приписывала Деймрелу сотни жертв, и у Освальда не было оснований сомневаться в ее правдивости или в том, что ни угрызения совести, ни уважение к общественному мнению не удержат Деймрела от преследования намеченной жертвы. Человек, чьи любовные приключения начались с похищения замужней знатной леди, который не гнушался поддерживать отношения со шлюхами, которые всего год назад превратили Прайори в бордель, был способен на любую гнусность, а что касается общественного мнения, то Деймрел в течение многих лет показывал, как мало оно его заботит. Даже если бы против него не свидетельствовали прошлые дела, одного взгляда, как казалось Освальду, было достаточно, чтобы дать понять любому, кроме такого олуха, как Эдуард Ярдли, что это закоренелый распутник, который не поколеблется, если ему удастся завлечь в свои сети Венецию, увезти ее за границу, как он поступил с первой любовницей, а пресытившись ее красотой, бросить. Деймрел уже околдовал Венецию — те, что рассуждали о ее здравомыслии, сразу бы это поняли, увидев, как она на него смотрит. Ее глаза никогда еще не лучились такой нежностью. Освальду почудилось, будто Венеция стала совсем другой, и это напомнило ему историю, возможно рассказанную Обри, о статуе, оживленной какой-то богиней.
Нет, Венеция не была бесчувственной статуей, но под внешней живостью и беспечностью крылся холодный рассудок, который не могла растопить никакая привязанность, даже к Обри, и который не позволял ей предлагать окружающим ничего большего, чем дружба. Подобное весьма сдержанное отношение удовлетворяло Эдуарда Ярдли, так как он считал это признаком скромности и хорошего воспитания; оно устраивало и Освальда, но по другой причине: Венеция из самой хорошенькой леди в округе превращалась в принцессу из волшебной страны, чью руку мог завоевать только храбрейший, благороднейший и красивейший из ее многочисленных поклонников. В наиболее романтические минуты Освальд часто воображал себя в этой роли, либо пробуждая в Венеции любовь своим остроумием и очарованием, либо спасая ее (пока Эдуард Ярдли стоял рядом, не осмеливаясь рисковать жизнью) из горящих домов, от понесшей ее лошади или жестоких насильников. В этих мечтах Венеция сразу же страстно влюблялась в него. Эдуард удалялся побежденным и пристыженным, и все, кто раньше обращался с юным мистером Денни как со школьником, смотрели на него с благоговением, уважительно о нем говорили и считали за честь принимать его у себя. Это были приятные мечты, но они оставались всего лишь мечтами. Освальд никогда не ожидал их осуществления. Было маловероятно, чтобы Венеция очутилась в горящем доме, и еще менее вероятно, чтобы он оказался поблизости и пришел ей на помощь; она была опытной наездницей, а внезапное появление среди мирных законопослушных людей жестокого насильника даже в мечтах выглядело притянутым за уши.
Тем не менее нечто подобное и произошло, ибо Деймрел хотя и не в точности соответствовал персонажу мечты, но весьма на него походил. Однако вместо того, чтобы искать защиты от его гнусных поползновений, Венеция, обманутая надетой им маской, явно их поощряла. Ее пробудили к жизни, словно статую, но не богиня и даже не героический юный поклонник, а будущий соблазнитель.
Ловя их взгляды и прислушиваясь к оживленной беседе, Освальд переполнялся такой жгучей ненавистью к Деймрелу, что не мог отозваться на попытки вовлечь его в разговор и отвечал так грубо, что это резало его же собственный слух, и вскоре холодно простился с хозяйкой дома. Ненависть эта, куда более сильная, чем неприязнь к Эдуарду Ярдли или ревность к любому другому сопернику, возникала из подсознательного ощущения, что Деймрел является той самой романтической фигурой, которой Освальд так хотел стать. Он был изгоем, странствующим по свету, мрачные тайны роились в его душе, безымянные преступления пятнали его прошлое, и, если бы не Венеция, Освальд наверняка бы копировал стиль его одежды, непривычные манеры и сделал бы все, от него зависящее, чтобы обрести такое же выражение беззаботной уверенности в себе. Именно этими чертами восхищалась молодежь, раздраженная ограничениями благопристойного века, но, встретив их в сопернике, Освальд возмущался им, понимая, что оказался в невыгодном положении, так как играл роль Корсара в присутствии его самого.
Если бы сэр Джон потрудился узнать, какие эмоции кипят в груди сына, он, возможно, пожалел бы о своем решении не посылать его в Оксфорд или Кембридж, но он слишком привык к причудам Освальда, чтобы придавать большое значение очередному приступу меланхолии из-за юношеского увлечения Венецией. Сэр Джон не сомневался, что это чувство кратковременно, и ограничился советом Освальду не строить из себя дурака. Леди Денни проявила бы больше сочувствия, если бы взяла на себя труд присмотреться к сыну, но Эдуард Ярдли, не удовлетворенный (по ее словам) тем, что заболел ветряной оспой, заразил ею Энн, младшую дочь семейства Денни, которую встретил прогуливающейся с соученицами в тот день, когда слег в постель. Эдуард был настолько добр, что прокатил ее на своей лошади, так как очень любил детей, и, очевидно, тогда передал ей свою болезнь. Энн, не теряя времени, заразила оспой сестру Луизу и няню, поэтому леди Денни, ежечасно ожидая увидеть сыпь у Элизабет, не вникала в душевные расстройства единственного сына.
Не имея близких друзей среди соседей и презирая общество сестер, Освальд мог лишь размышлять о губительных последствиях продолжающегося пребывания Деймрела в Прайори и вскоре убедил себя, что до его появления на сцепе был близок к тому, чтобы завоевать Венецию. Он вспоминал каждое проявление ее доброты, преувеличивая ее достоинства и забывая о пренебрежительных замечаниях. Он сравнивал ее прежнее отношение к нему с нынешним и уверял себя, что Деймрел намеренно принизил его в глазах Венеции. Большую часть времени Освальд ломал голову над тем, как вернуть ее расположение.
Он так и не нашел решения проблемы, когда стал свидетелем эпизода, доведшего его негодование до высшей точки. Приехав в Андершо под каким-то сомнительным предлогом и спешившись на конюшенном дворе, Освальд первым делом увидел большого серого жеребца Деймрела, которого вел в стойло конюх Обри. Фингл сообщил, что его лордство приехал минут пять тому назад и привез книгу для мистера Обри. Освальд не удостоил его ответом, но его лицо приняло настолько грозное выражение, что Фингл широко усмехнулся, наблюдая, как молодой человек стремительно шагает к дому.
Риббл, открывший дверь Освальду, предположил, что мисс Венеция в саду, но, когда Освальд зловещим тоном осведомился о лорде Деймреле, покачал головой, сказав, что сегодня не видел его лордство.
— В самом деле? — промолвил Освальд. — Однако его лошадь в конюшне!
Риббл не удивился, но выглядел слегка обеспокоенным, ответив после небольшой паузы, что его лордство часто проходит в дом через сад, пользуясь дверью в переднюю, которую сделал сэр Франсис, чтобы проходить оттуда в библиотеку. Когда Освальд негодующе фыркнул, Риббл добавил:
— Его лордство часто приносит мистеру Обри книги, сэр, и остается поболтать с ним — очевидно, о его занятиях.
В его голосе слышались тревожные нотки, но Освальд не заметил их и не понял, что Риббл пытается убедить самого себя. Сочтя слугу легковерным старым дурнем, Освальд заявил, что если мисс Венеция в саду, то он поищет ее там, так как пришел повидать ее, а не мистера Обри. После этого он удалился, кипя от гнева. Даже Эдуард Ярдли, которому долгие годы позволяли бывать в Андершо, никогда не входил в дом иначе, чем через парадную дверь, однако этот проклятый пират, очевидно, входит как ему вздумается, без всяких церемоний!
В саду и среди кустов не было никаких признаков пребывания Венеции, но так как Освальд собирался последовать примеру Деймрела и войти в дом через переднюю, он вспомнил о фруктовом саде. Венеции там тоже не оказалось, но Освальд услышал ее весело протестующий голос, доносившийся из старого и амбара, ранее служившего коровником, а в последнее время — складом инструментов садовника и мастерской Обри, который иногда забавлялся плотницким делом. Услышав голос, отвечавший Венеции, Освальд задрожал от мрачного предчувствия и, не думая о том, насколько неподобающе его поведение, украдкой подошел к амбару и остановился у двойных дверей, не видя, но хорошо слыша, что происходит внутри. Решившись заглянуть в щель, он не увидел Венецию, зато разглядел спину Деймрела, стоявшего задрав голову, словно Венеция находилась где-то наверху.
Это озадачило Освальда, незнакомого с амбаром. Дело же было в том, что Венеция поднялась по короткой стремянке на открытый сеновал, занимающий добрую половину верхней части помещения, чтобы снасти голодных котят, чью родительницу, отсутствовавшую почти сутки, очевидно, постигла безвременная кончина. Деймрел обнаружил там Венецию, окликнул ее, и его тотчас же позвали на помощь.
— Лестница шаткая, и я не смогу спуститься вместе с котятами, — объявила она.
— Значит, это они у вас в корзине? — осведомился Деймрел. — Как же проказники смогли туда забраться?
— Они там родились. Это кухонная кошка — она всегда приходила рожать на сеновал. Но на сей раз с ней, вероятно, что-то случилось, а малютки голодны. Я не могу этого вынести, хотя, если они не умеют лакать, боюсь, их придется утопить.
— Ну, такая судьба предпочтительнее голодной смерти, — заметил Деймрел. — Давайте сюда сирот.
Венеция опустилась на колени на краю сеновала и протянула ему вниз корзину. Он взял ее, поставил на пол и снова посмотрел наверх с коварной усмешкой.
— Подержать вам лестницу, радость моя?
— Безусловно нет! — твердо заявила Венеция.
— Но вы же сказали, что она шаткая.
— Да, но если я смогла подняться, то смогу и спуститься.
— Тогда спускайтесь! — пригласил он. — У меня затечет шея, если мне придется разговаривать с вами задрав голову. Или мне подняться?
Венеция посмотрела на него с искорками смеха в глазах, но сурово отозвалась:
— Даже не думайте! Как вам не стыдно? Вы отлично знаете, что я не смогу спуститься по этой лестнице, пока вы стоите и глазеете на меня!
— Не сможете? Ну, это легко исправить! — Он убрал лестницу и положил ее на пол.
Эта проказа вызвала услышанный Освальдом протест:
— Негодяй! Поставьте лестницу на место и убирайтесь!
— Ну нет! — усмехнулся Деймрел.
— Но это так не по-рыцарски!
— Совсем напротив! Ведь лестница явно ненадежна.
Венеция попыталась придать лицу чопорное выражение, но не смогла.
— Знаете, друг мой, — осведомилась она, — что вы не только ведете себя не по-джентльменски, но еще и бессовестно лжете?
— Неужели? А вам известно, как очаровательно ваше лицо, если смотреть на него под таким углом?
Венеция все еще стояла на коленях, опираясь руками на край сеновала и глядя на него сверху вниз.
— В перевернутом виде? Ничего себе комплимент! Может быть, Деймрел, вы окажете мне любезность, прекратив вести себя как скверный мальчишка и поставив на место лестницу?
— Нет, радость моя!
— Вы намерены держать меня здесь пленницей? Предупреждаю, что, как только вы повернетесь ко мне спиной, я спрыгну вниз!
— Не дожидайтесь этого и прыгайте сразу. Я вас поймаю!
— Благодарю вас, но не хочу, чтобы меня ловили.
— Неужели вы боитесь, что я вас упущу? И это мисс Лэнион из Андершо!
Венеция скорчила гримасу, потом обернула юбку вокруг лодыжек, свесила ноги с края сеновала и соскользнула в объятия Деймрела.
Он крепко держал ее сильными руками, но каковы бы ни были его дальнейшие намерения, их расстроил Освальд, который обнаружил свое присутствие, шагнув вперед с гневным возгласом.
Целью Освальда было приказать Деймрелу отпустить Венецию, а в случае надобности вырвать девушку из его объятий, но так как Деймрел, не проявляя ни малейших признаков удивления, а тем более смущения, сам ее отпустил, в этом не оказалось нужды. Освальд не находил слов и стоял, сердито уставясь на Деймрела.
Венецию удивило его внезапное появление, но она обнаружила не больше смущения, чем Деймрел, всего лишь промолвив:
— О, это вы, Освальд? Какая жалость, что вы не пришли минутой раньше! Могли бы совершить рыцарский подвиг, спасая даму в трудной ситуации. Только подумайте, найдя меня на чердаке, запятой спасением котят, лорд Деймрел предательски убрал лестницу! — Венеция посмотрела на Деймрела и засмеялась. — Вы напомнили мне моего брата Конуэя!
— Очевидно, худшего вы не можете сказать ни о ком. — Взгляд Деймрела задержался на раскрасневшемся лице Освальда. В его глазах светилась усмешка, но понимающая и отнюдь не злая. — Пойду искать утешения у Обри, — сказал он.
Освальд, стоящий в дверях, неохотно отошел, пропуская его.
Венеция нагнулась, чтобы подобрать корзину.
— Я должна отнести этих бедняжек в дом. У них уже открылись глаза, так что, возможно, они сумеют лакать.
— Останьтесь! — воскликнул Освальд. Она вопросительно посмотрела на него:
— Зачем?
— Я должен с вами поговорить! Этот парень…
— Если вы имеете в виду Деймрела, я хотела бы, чтобы вы не называли его «этот парень». Нельзя без причины столь пренебрежительно отзываться о человеке, который к тому же гораздо старше вас.
— Без причины? — горячо воскликнул он. — Когда я застал его здесь навязывающим вам свое внимание?
— Вздор!
Освальд покраснел еще сильнее:
— Как вы можете так говорить, когда я сам видел и слышал…
— Вы не могли ни видеть, ни слышать, чтобы он что-либо мне навязывал, — спокойно сказала она.
— Вы не понимаете!
— Отлично понимаю.
Освальд в замешательстве посмотрел на нее:
— Вы ничего не знаете о мужчинах такого сорта! Вы позволили ему дурачить вас чертовой лестью, считая, что у него нет дурных намерений, но если бы вы знали, какова его репутация…
— Думаю, мне известно о его репутации побольше вашего.
— Этот парень закопченный повеса! Никакая женщина не может быть в безопасности, находясь в его обществе!
Венеция рассмеялась:
— Как страшно! Пожалуйста, Освальд, перестаньте болтать чушь. Вы сами не понимаете, как нелепо это звучит.
— Это не чушь, а правда! — упорствовал он.
— Деймрел и вправду повеса, но, уверяю вас, незачем беспокоиться о моей безопасности. Надеюсь, вы действовали из добрых побуждений, но буду очень вам признательна, если вы прекратите этот разговор.
Освальд свирепо уставился на нее.
— Вы околдованы! — воскликнул он. На ее губах мелькнула странная улыбка.
— В самом деле? Не имеет значения! В конце концов, это касается только меня. А сейчас я должна отнести котят на кухню и посмотреть, что можно для них сделать.
Освальд решительно преградил ей дорогу.
— Вы, Венеция, выслушаете меня! — заявил он. — И не надейтесь от меня ускользнуть, у вас ничего не выйдет!
Вздохнув, Венеция села на скамейку Обри, положила руки на колени и покорно произнесла:
— Хорошо, говорите, если без этого никак нельзя.
Фраза прозвучала не слишком ободряюще, но Освальд хотел сказать так много и столько раз репетировал свои монологи, что она его ничуть не обескуражила. Слегка запинаясь, он приступил к речи, которая началась в духе советов многоопытного человека невинной и доверчивой девушке, но вскоре перешла в обличения Деймрела и страстные признания в любви. Монолог оказался продолжительным, но Венеция не делала попыток его остановить. Она больше не смеялась, понимая, что ее юный поклонник довел себя до рискованного состояния и уверился в своей любви куда сильнее, чем ей казалось. По отдельным его фразам Венеция догадалась, что молодой человек считал, будто она ответила бы на его чувства, не распространи Деймрел на нее свои чары, и, хотя никогда Освальда не поощряла, все же сердилась на себя за непонимание, что романтичный юноша со склонностью к драматизации вполне способен принять дружеское отношение за нечто большее. Венеция позволила Освальду выговориться, не прерывая его, так как чувствовала, что ему лучше выплеснуть скопившиеся в душе эмоции и даже слегка устыдиться самого себя. Однако когда он дошел до просьбы выйти за него замуж и фантастических планов свадебного путешествия по отдаленным уголкам земного шара, которое должно занять, как минимум, три года, Венеция решила, что пришло время вмешаться и применить сильно действующее средство, дабы он разлюбил ее так же внезапно, как полюбил.
Как только Освальд сделал паузу, внимательно изучая лицо Венеции, дабы определить, какой эффект вызвало его красноречие, она поднялась и, подобрав корзину, сказала:
— Теперь, Освальд, если вы закончили болтать чепуху, послушайте меня, а потом отправляйтесь домой. Вы вели себя дерзко, но я не собираюсь упрекать вас за это, зная, что вы обманывали себя, думая, будто я согласилась бы выйти за вас, не появись Деймрел в Прайори. Как вы могли думать, что я в состоянии питать нежные чувства к мальчику немногим старше Обри? Это выше моего понимания! Прошу, постарайтесь быть более разумным и излечиться от нелепых мечтаний. Только подумайте, что бы произошло, если бы я, к примеру, оказалась так же глупа, как вы, и согласилась стать вашей женой? Вы всерьез полагаете, будто сэр Джон и леди Денни не противодействовали бы этому смехотворному браку?
— Что бы они ни сказали, это не отвратило бы меня от моей цели! — заявил Освальд.
— Вот как? Тогда нам, очевидно, пришлось бы бежать к шотландской границе, так как вы не достигли совершеннолетия, и жениться через наковальню! На такой свадьбе я произведу впечатление! А что дальше? Отправиться в ваше чудесное путешествие, которое кажется мне абсолютно неудобоваримым, тем более что очень скоро мы оказались бы без перьев для подобного полета? Или вы полагаете, будто сэр Джон любезно предоставит вам солидное состояние? — Венеция не могла не улыбнуться при виде внезапной перемены выражения его лица. Теперь оно было ошеломленным и хмурым, как у обиженного школьника, и указывало, что он уже излечился от любви более чем наполовину. — Вы сами видите, насколько это глупо. Так давайте не будем больше говорить об этом. Когда вы достигнете моего возраста, то по-настоящему влюбитесь в девушку, которая сейчас вышивает в классной комнате, а если вспомните обо мне, в чем я сомневаюсь, то удивитесь, как могли свалять такого дурака! А сейчас отправляйтесь домой и, пожалуйста, больше не волочитесь за мной!
К этому времени Освальд ненавидел ее почти так же сильно, как обожал, но, не будучи склонным и в спокойном состоянии трезво оценивать свои чувства, он тем более не был способен сделать это теперь. Охваченный гневом, обидой и разочарованием, в которые его повергли холодные насмешки Венеции, он сознавал лишь то, что она обошлась с ним как с мальчишкой.
— По-вашему, я слишком молод, чтобы любить, не так ли? — заговорил он дрожащим от ярости голосом. — Ну так вы не правы!
Прежде чем она поняла его намерения, он схватил ее и, не выказывая особого опыта, заключил в объятия.
Венеция, тревожившаяся не столько за себя, сколько за несчастных котят, которые едва не вылетели из корзины во время этого внезапного нападения, громко вскрикнула:
— Осторожно! Глупый мальчишка, немедленно отпустите меня!
Но Освальд, еще никогда не обнимавший девушку, был во власти новых возбуждающих ощущений и стал целовать ее сначала в ухо, потом в лоб и в щеку, пытаясь добраться до губ. Между поцелуями он повторял срывающимся голосом:
— Я покажу вам, какой я мальчишка!
— Перестаньте, Освальд! Как вы смеете… О, слава богу!
Если бы Освальда интересовало, чем вызвано это неожиданное восклицание и почему Венеция перестала отбиваться, на размышление у него осталось бы всего несколько секунд. Чьи-то руки грубо ухватили его за шиворот и за пояс брюк, оттащили от Венеции, повернули к двери и вышвырнули из амбара.
Глава 9
Это был тяжелый удар, а еще худшим оказалось то, что Деймрел не имел намерений сразу покидать Прайори. Видимой причиной задержки могло быть, как надеялся его управляющий, желание исправить вред, причиненный поместью годами пренебрежения, но подлинная цель была оскорбительно ясна — охота за Венецией, целью которой, как считал Освальд, было исключительно стремление удовлетворить мимолетную страсть. Молва приписывала Деймрелу сотни жертв, и у Освальда не было оснований сомневаться в ее правдивости или в том, что ни угрызения совести, ни уважение к общественному мнению не удержат Деймрела от преследования намеченной жертвы. Человек, чьи любовные приключения начались с похищения замужней знатной леди, который не гнушался поддерживать отношения со шлюхами, которые всего год назад превратили Прайори в бордель, был способен на любую гнусность, а что касается общественного мнения, то Деймрел в течение многих лет показывал, как мало оно его заботит. Даже если бы против него не свидетельствовали прошлые дела, одного взгляда, как казалось Освальду, было достаточно, чтобы дать понять любому, кроме такого олуха, как Эдуард Ярдли, что это закоренелый распутник, который не поколеблется, если ему удастся завлечь в свои сети Венецию, увезти ее за границу, как он поступил с первой любовницей, а пресытившись ее красотой, бросить. Деймрел уже околдовал Венецию — те, что рассуждали о ее здравомыслии, сразу бы это поняли, увидев, как она на него смотрит. Ее глаза никогда еще не лучились такой нежностью. Освальду почудилось, будто Венеция стала совсем другой, и это напомнило ему историю, возможно рассказанную Обри, о статуе, оживленной какой-то богиней.
Нет, Венеция не была бесчувственной статуей, но под внешней живостью и беспечностью крылся холодный рассудок, который не могла растопить никакая привязанность, даже к Обри, и который не позволял ей предлагать окружающим ничего большего, чем дружба. Подобное весьма сдержанное отношение удовлетворяло Эдуарда Ярдли, так как он считал это признаком скромности и хорошего воспитания; оно устраивало и Освальда, но по другой причине: Венеция из самой хорошенькой леди в округе превращалась в принцессу из волшебной страны, чью руку мог завоевать только храбрейший, благороднейший и красивейший из ее многочисленных поклонников. В наиболее романтические минуты Освальд часто воображал себя в этой роли, либо пробуждая в Венеции любовь своим остроумием и очарованием, либо спасая ее (пока Эдуард Ярдли стоял рядом, не осмеливаясь рисковать жизнью) из горящих домов, от понесшей ее лошади или жестоких насильников. В этих мечтах Венеция сразу же страстно влюблялась в него. Эдуард удалялся побежденным и пристыженным, и все, кто раньше обращался с юным мистером Денни как со школьником, смотрели на него с благоговением, уважительно о нем говорили и считали за честь принимать его у себя. Это были приятные мечты, но они оставались всего лишь мечтами. Освальд никогда не ожидал их осуществления. Было маловероятно, чтобы Венеция очутилась в горящем доме, и еще менее вероятно, чтобы он оказался поблизости и пришел ей на помощь; она была опытной наездницей, а внезапное появление среди мирных законопослушных людей жестокого насильника даже в мечтах выглядело притянутым за уши.
Тем не менее нечто подобное и произошло, ибо Деймрел хотя и не в точности соответствовал персонажу мечты, но весьма на него походил. Однако вместо того, чтобы искать защиты от его гнусных поползновений, Венеция, обманутая надетой им маской, явно их поощряла. Ее пробудили к жизни, словно статую, но не богиня и даже не героический юный поклонник, а будущий соблазнитель.
Ловя их взгляды и прислушиваясь к оживленной беседе, Освальд переполнялся такой жгучей ненавистью к Деймрелу, что не мог отозваться на попытки вовлечь его в разговор и отвечал так грубо, что это резало его же собственный слух, и вскоре холодно простился с хозяйкой дома. Ненависть эта, куда более сильная, чем неприязнь к Эдуарду Ярдли или ревность к любому другому сопернику, возникала из подсознательного ощущения, что Деймрел является той самой романтической фигурой, которой Освальд так хотел стать. Он был изгоем, странствующим по свету, мрачные тайны роились в его душе, безымянные преступления пятнали его прошлое, и, если бы не Венеция, Освальд наверняка бы копировал стиль его одежды, непривычные манеры и сделал бы все, от него зависящее, чтобы обрести такое же выражение беззаботной уверенности в себе. Именно этими чертами восхищалась молодежь, раздраженная ограничениями благопристойного века, но, встретив их в сопернике, Освальд возмущался им, понимая, что оказался в невыгодном положении, так как играл роль Корсара в присутствии его самого.
Если бы сэр Джон потрудился узнать, какие эмоции кипят в груди сына, он, возможно, пожалел бы о своем решении не посылать его в Оксфорд или Кембридж, но он слишком привык к причудам Освальда, чтобы придавать большое значение очередному приступу меланхолии из-за юношеского увлечения Венецией. Сэр Джон не сомневался, что это чувство кратковременно, и ограничился советом Освальду не строить из себя дурака. Леди Денни проявила бы больше сочувствия, если бы взяла на себя труд присмотреться к сыну, но Эдуард Ярдли, не удовлетворенный (по ее словам) тем, что заболел ветряной оспой, заразил ею Энн, младшую дочь семейства Денни, которую встретил прогуливающейся с соученицами в тот день, когда слег в постель. Эдуард был настолько добр, что прокатил ее на своей лошади, так как очень любил детей, и, очевидно, тогда передал ей свою болезнь. Энн, не теряя времени, заразила оспой сестру Луизу и няню, поэтому леди Денни, ежечасно ожидая увидеть сыпь у Элизабет, не вникала в душевные расстройства единственного сына.
Не имея близких друзей среди соседей и презирая общество сестер, Освальд мог лишь размышлять о губительных последствиях продолжающегося пребывания Деймрела в Прайори и вскоре убедил себя, что до его появления на сцепе был близок к тому, чтобы завоевать Венецию. Он вспоминал каждое проявление ее доброты, преувеличивая ее достоинства и забывая о пренебрежительных замечаниях. Он сравнивал ее прежнее отношение к нему с нынешним и уверял себя, что Деймрел намеренно принизил его в глазах Венеции. Большую часть времени Освальд ломал голову над тем, как вернуть ее расположение.
Он так и не нашел решения проблемы, когда стал свидетелем эпизода, доведшего его негодование до высшей точки. Приехав в Андершо под каким-то сомнительным предлогом и спешившись на конюшенном дворе, Освальд первым делом увидел большого серого жеребца Деймрела, которого вел в стойло конюх Обри. Фингл сообщил, что его лордство приехал минут пять тому назад и привез книгу для мистера Обри. Освальд не удостоил его ответом, но его лицо приняло настолько грозное выражение, что Фингл широко усмехнулся, наблюдая, как молодой человек стремительно шагает к дому.
Риббл, открывший дверь Освальду, предположил, что мисс Венеция в саду, но, когда Освальд зловещим тоном осведомился о лорде Деймреле, покачал головой, сказав, что сегодня не видел его лордство.
— В самом деле? — промолвил Освальд. — Однако его лошадь в конюшне!
Риббл не удивился, но выглядел слегка обеспокоенным, ответив после небольшой паузы, что его лордство часто проходит в дом через сад, пользуясь дверью в переднюю, которую сделал сэр Франсис, чтобы проходить оттуда в библиотеку. Когда Освальд негодующе фыркнул, Риббл добавил:
— Его лордство часто приносит мистеру Обри книги, сэр, и остается поболтать с ним — очевидно, о его занятиях.
В его голосе слышались тревожные нотки, но Освальд не заметил их и не понял, что Риббл пытается убедить самого себя. Сочтя слугу легковерным старым дурнем, Освальд заявил, что если мисс Венеция в саду, то он поищет ее там, так как пришел повидать ее, а не мистера Обри. После этого он удалился, кипя от гнева. Даже Эдуард Ярдли, которому долгие годы позволяли бывать в Андершо, никогда не входил в дом иначе, чем через парадную дверь, однако этот проклятый пират, очевидно, входит как ему вздумается, без всяких церемоний!
В саду и среди кустов не было никаких признаков пребывания Венеции, но так как Освальд собирался последовать примеру Деймрела и войти в дом через переднюю, он вспомнил о фруктовом саде. Венеции там тоже не оказалось, но Освальд услышал ее весело протестующий голос, доносившийся из старого и амбара, ранее служившего коровником, а в последнее время — складом инструментов садовника и мастерской Обри, который иногда забавлялся плотницким делом. Услышав голос, отвечавший Венеции, Освальд задрожал от мрачного предчувствия и, не думая о том, насколько неподобающе его поведение, украдкой подошел к амбару и остановился у двойных дверей, не видя, но хорошо слыша, что происходит внутри. Решившись заглянуть в щель, он не увидел Венецию, зато разглядел спину Деймрела, стоявшего задрав голову, словно Венеция находилась где-то наверху.
Это озадачило Освальда, незнакомого с амбаром. Дело же было в том, что Венеция поднялась по короткой стремянке на открытый сеновал, занимающий добрую половину верхней части помещения, чтобы снасти голодных котят, чью родительницу, отсутствовавшую почти сутки, очевидно, постигла безвременная кончина. Деймрел обнаружил там Венецию, окликнул ее, и его тотчас же позвали на помощь.
— Лестница шаткая, и я не смогу спуститься вместе с котятами, — объявила она.
— Значит, это они у вас в корзине? — осведомился Деймрел. — Как же проказники смогли туда забраться?
— Они там родились. Это кухонная кошка — она всегда приходила рожать на сеновал. Но на сей раз с ней, вероятно, что-то случилось, а малютки голодны. Я не могу этого вынести, хотя, если они не умеют лакать, боюсь, их придется утопить.
— Ну, такая судьба предпочтительнее голодной смерти, — заметил Деймрел. — Давайте сюда сирот.
Венеция опустилась на колени на краю сеновала и протянула ему вниз корзину. Он взял ее, поставил на пол и снова посмотрел наверх с коварной усмешкой.
— Подержать вам лестницу, радость моя?
— Безусловно нет! — твердо заявила Венеция.
— Но вы же сказали, что она шаткая.
— Да, но если я смогла подняться, то смогу и спуститься.
— Тогда спускайтесь! — пригласил он. — У меня затечет шея, если мне придется разговаривать с вами задрав голову. Или мне подняться?
Венеция посмотрела на него с искорками смеха в глазах, но сурово отозвалась:
— Даже не думайте! Как вам не стыдно? Вы отлично знаете, что я не смогу спуститься по этой лестнице, пока вы стоите и глазеете на меня!
— Не сможете? Ну, это легко исправить! — Он убрал лестницу и положил ее на пол.
Эта проказа вызвала услышанный Освальдом протест:
— Негодяй! Поставьте лестницу на место и убирайтесь!
— Ну нет! — усмехнулся Деймрел.
— Но это так не по-рыцарски!
— Совсем напротив! Ведь лестница явно ненадежна.
Венеция попыталась придать лицу чопорное выражение, но не смогла.
— Знаете, друг мой, — осведомилась она, — что вы не только ведете себя не по-джентльменски, но еще и бессовестно лжете?
— Неужели? А вам известно, как очаровательно ваше лицо, если смотреть на него под таким углом?
Венеция все еще стояла на коленях, опираясь руками на край сеновала и глядя на него сверху вниз.
— В перевернутом виде? Ничего себе комплимент! Может быть, Деймрел, вы окажете мне любезность, прекратив вести себя как скверный мальчишка и поставив на место лестницу?
— Нет, радость моя!
— Вы намерены держать меня здесь пленницей? Предупреждаю, что, как только вы повернетесь ко мне спиной, я спрыгну вниз!
— Не дожидайтесь этого и прыгайте сразу. Я вас поймаю!
— Благодарю вас, но не хочу, чтобы меня ловили.
— Неужели вы боитесь, что я вас упущу? И это мисс Лэнион из Андершо!
Венеция скорчила гримасу, потом обернула юбку вокруг лодыжек, свесила ноги с края сеновала и соскользнула в объятия Деймрела.
Он крепко держал ее сильными руками, но каковы бы ни были его дальнейшие намерения, их расстроил Освальд, который обнаружил свое присутствие, шагнув вперед с гневным возгласом.
Целью Освальда было приказать Деймрелу отпустить Венецию, а в случае надобности вырвать девушку из его объятий, но так как Деймрел, не проявляя ни малейших признаков удивления, а тем более смущения, сам ее отпустил, в этом не оказалось нужды. Освальд не находил слов и стоял, сердито уставясь на Деймрела.
Венецию удивило его внезапное появление, но она обнаружила не больше смущения, чем Деймрел, всего лишь промолвив:
— О, это вы, Освальд? Какая жалость, что вы не пришли минутой раньше! Могли бы совершить рыцарский подвиг, спасая даму в трудной ситуации. Только подумайте, найдя меня на чердаке, запятой спасением котят, лорд Деймрел предательски убрал лестницу! — Венеция посмотрела на Деймрела и засмеялась. — Вы напомнили мне моего брата Конуэя!
— Очевидно, худшего вы не можете сказать ни о ком. — Взгляд Деймрела задержался на раскрасневшемся лице Освальда. В его глазах светилась усмешка, но понимающая и отнюдь не злая. — Пойду искать утешения у Обри, — сказал он.
Освальд, стоящий в дверях, неохотно отошел, пропуская его.
Венеция нагнулась, чтобы подобрать корзину.
— Я должна отнести этих бедняжек в дом. У них уже открылись глаза, так что, возможно, они сумеют лакать.
— Останьтесь! — воскликнул Освальд. Она вопросительно посмотрела на него:
— Зачем?
— Я должен с вами поговорить! Этот парень…
— Если вы имеете в виду Деймрела, я хотела бы, чтобы вы не называли его «этот парень». Нельзя без причины столь пренебрежительно отзываться о человеке, который к тому же гораздо старше вас.
— Без причины? — горячо воскликнул он. — Когда я застал его здесь навязывающим вам свое внимание?
— Вздор!
Освальд покраснел еще сильнее:
— Как вы можете так говорить, когда я сам видел и слышал…
— Вы не могли ни видеть, ни слышать, чтобы он что-либо мне навязывал, — спокойно сказала она.
— Вы не понимаете!
— Отлично понимаю.
Освальд в замешательстве посмотрел на нее:
— Вы ничего не знаете о мужчинах такого сорта! Вы позволили ему дурачить вас чертовой лестью, считая, что у него нет дурных намерений, но если бы вы знали, какова его репутация…
— Думаю, мне известно о его репутации побольше вашего.
— Этот парень закопченный повеса! Никакая женщина не может быть в безопасности, находясь в его обществе!
Венеция рассмеялась:
— Как страшно! Пожалуйста, Освальд, перестаньте болтать чушь. Вы сами не понимаете, как нелепо это звучит.
— Это не чушь, а правда! — упорствовал он.
— Деймрел и вправду повеса, но, уверяю вас, незачем беспокоиться о моей безопасности. Надеюсь, вы действовали из добрых побуждений, но буду очень вам признательна, если вы прекратите этот разговор.
Освальд свирепо уставился на нее.
— Вы околдованы! — воскликнул он. На ее губах мелькнула странная улыбка.
— В самом деле? Не имеет значения! В конце концов, это касается только меня. А сейчас я должна отнести котят на кухню и посмотреть, что можно для них сделать.
Освальд решительно преградил ей дорогу.
— Вы, Венеция, выслушаете меня! — заявил он. — И не надейтесь от меня ускользнуть, у вас ничего не выйдет!
Вздохнув, Венеция села на скамейку Обри, положила руки на колени и покорно произнесла:
— Хорошо, говорите, если без этого никак нельзя.
Фраза прозвучала не слишком ободряюще, но Освальд хотел сказать так много и столько раз репетировал свои монологи, что она его ничуть не обескуражила. Слегка запинаясь, он приступил к речи, которая началась в духе советов многоопытного человека невинной и доверчивой девушке, но вскоре перешла в обличения Деймрела и страстные признания в любви. Монолог оказался продолжительным, но Венеция не делала попыток его остановить. Она больше не смеялась, понимая, что ее юный поклонник довел себя до рискованного состояния и уверился в своей любви куда сильнее, чем ей казалось. По отдельным его фразам Венеция догадалась, что молодой человек считал, будто она ответила бы на его чувства, не распространи Деймрел на нее свои чары, и, хотя никогда Освальда не поощряла, все же сердилась на себя за непонимание, что романтичный юноша со склонностью к драматизации вполне способен принять дружеское отношение за нечто большее. Венеция позволила Освальду выговориться, не прерывая его, так как чувствовала, что ему лучше выплеснуть скопившиеся в душе эмоции и даже слегка устыдиться самого себя. Однако когда он дошел до просьбы выйти за него замуж и фантастических планов свадебного путешествия по отдаленным уголкам земного шара, которое должно занять, как минимум, три года, Венеция решила, что пришло время вмешаться и применить сильно действующее средство, дабы он разлюбил ее так же внезапно, как полюбил.
Как только Освальд сделал паузу, внимательно изучая лицо Венеции, дабы определить, какой эффект вызвало его красноречие, она поднялась и, подобрав корзину, сказала:
— Теперь, Освальд, если вы закончили болтать чепуху, послушайте меня, а потом отправляйтесь домой. Вы вели себя дерзко, но я не собираюсь упрекать вас за это, зная, что вы обманывали себя, думая, будто я согласилась бы выйти за вас, не появись Деймрел в Прайори. Как вы могли думать, что я в состоянии питать нежные чувства к мальчику немногим старше Обри? Это выше моего понимания! Прошу, постарайтесь быть более разумным и излечиться от нелепых мечтаний. Только подумайте, что бы произошло, если бы я, к примеру, оказалась так же глупа, как вы, и согласилась стать вашей женой? Вы всерьез полагаете, будто сэр Джон и леди Денни не противодействовали бы этому смехотворному браку?
— Что бы они ни сказали, это не отвратило бы меня от моей цели! — заявил Освальд.
— Вот как? Тогда нам, очевидно, пришлось бы бежать к шотландской границе, так как вы не достигли совершеннолетия, и жениться через наковальню! На такой свадьбе я произведу впечатление! А что дальше? Отправиться в ваше чудесное путешествие, которое кажется мне абсолютно неудобоваримым, тем более что очень скоро мы оказались бы без перьев для подобного полета? Или вы полагаете, будто сэр Джон любезно предоставит вам солидное состояние? — Венеция не могла не улыбнуться при виде внезапной перемены выражения его лица. Теперь оно было ошеломленным и хмурым, как у обиженного школьника, и указывало, что он уже излечился от любви более чем наполовину. — Вы сами видите, насколько это глупо. Так давайте не будем больше говорить об этом. Когда вы достигнете моего возраста, то по-настоящему влюбитесь в девушку, которая сейчас вышивает в классной комнате, а если вспомните обо мне, в чем я сомневаюсь, то удивитесь, как могли свалять такого дурака! А сейчас отправляйтесь домой и, пожалуйста, больше не волочитесь за мной!
К этому времени Освальд ненавидел ее почти так же сильно, как обожал, но, не будучи склонным и в спокойном состоянии трезво оценивать свои чувства, он тем более не был способен сделать это теперь. Охваченный гневом, обидой и разочарованием, в которые его повергли холодные насмешки Венеции, он сознавал лишь то, что она обошлась с ним как с мальчишкой.
— По-вашему, я слишком молод, чтобы любить, не так ли? — заговорил он дрожащим от ярости голосом. — Ну так вы не правы!
Прежде чем она поняла его намерения, он схватил ее и, не выказывая особого опыта, заключил в объятия.
Венеция, тревожившаяся не столько за себя, сколько за несчастных котят, которые едва не вылетели из корзины во время этого внезапного нападения, громко вскрикнула:
— Осторожно! Глупый мальчишка, немедленно отпустите меня!
Но Освальд, еще никогда не обнимавший девушку, был во власти новых возбуждающих ощущений и стал целовать ее сначала в ухо, потом в лоб и в щеку, пытаясь добраться до губ. Между поцелуями он повторял срывающимся голосом:
— Я покажу вам, какой я мальчишка!
— Перестаньте, Освальд! Как вы смеете… О, слава богу!
Если бы Освальда интересовало, чем вызвано это неожиданное восклицание и почему Венеция перестала отбиваться, на размышление у него осталось бы всего несколько секунд. Чьи-то руки грубо ухватили его за шиворот и за пояс брюк, оттащили от Венеции, повернули к двери и вышвырнули из амбара.
Глава 9
Избавившись столь решительным образом от Освальда, Деймрел насмешливо посмотрел на Венецию.
— Как вам удалось довести мальчишку до такого состояния? — осведомился он.
— А вы как думаете? — огрызнулась растрепанная Венеция. — Пыталась исцелить его от глупой привязанности ко мне!
— Ах вот оно что! — Деймрел посмотрел на Освальда, поднимавшегося с земли. — Ну, тогда вам лучше уйти, радость моя, так как, насколько я понимаю, ваш вспыльчивый обожатель намерен попытаться меня нокаутировать.
— Ну нет! — заявила Венеция с воинственным блеском в глазах. — Предоставьте это мне, Деймрел!
Она проскользнула мимо него как раз в тот момент, когда Освальд, слегка отдышавшись, двинулся к Деймрелу со сжатыми кулаками. Обнаружив на пути Венецию, он остановился, и, прежде чем ему удалось отодвинуть ее в сторону, что явно входило в его намерения, она произнесла слова, подействовавшие на него как холодный душ:
— Теперь вы собираетесь устроить вульгарную потасовку для моего развлечения? Предупреждаю вас, Освальд, что, если вы не прекратите вести себя столь неподобающим образом, я сообщу вашему папе о том, что произошло и как вы продемонстрировали полное отсутствие хорошего воспитания. Мне совсем не хочется разочаровывать его и расстраивать вашу маму, поэтому, если вы намерены принести извинения за вашу грубость, сделайте это немедленно!
— Простите, — пробормотал красный и всклокоченный Освальд. — Я не хотел…
— Очень хорошо, этого достаточно, — прервала его Венеция. — Можете не сомневаться, что никто об этом не узнает ни от меня, ни от лорда Деймрела. А теперь вам лучше вернуться домой.
К чести Освальда, он смог удержаться от уничтожающей отповеди, не высказать колкости, вертевшиеся у него на языке, и даже скованно поклониться.
— Пожалуйста, примите мои смиренные извинения, мэм, и не сомневайтесь, что больше я никогда вас не потревожу. — Устремив пылающий взор на Деймрела, он свирепо добавил: — Что касается вас, то… — Судорожно глотнув, он чопорно окончил фразу: — Ваше лордство еще услышит обо мне.
Отвесив еще один поклон, Освальд зашагал прочь.
— Бедный Йорик! — промолвил Деймрел. — Я чувствую себя виноватым.
— И я тоже, — кивнула Венеция. — Мне следовало дать ему отпор, как только он начал за мной волочиться. Конечно, я бы так и поступила, если бы знала, что это нечто большее, чем простое юношеское увлечение, которое скоро пройдет.
— Если я не ошибаюсь, то меня, а не вас, нужно винить за сегодняшнюю вспышку. Глупый парень с первого взгляда захотел убить меня.
— Господи, как бы он и впрямь не наделал глупостей! — воскликнула Венеция.
— Молиться об этом бессмысленно, — улыбнулся Деймрел, — но он явно намерен лишить жизни не себя, а кое-кого другого. Не беспокойтесь. Готов держать пари на солидную сумму, что, прежде чем ваш поклонник доберется до Эбберсли, худшие страдания окажутся позади и он будет испытывать глубочайшее удовлетворение, представляя себе мое безжизненное тело, распростертое на земле на расстоянии двадцати ярдов от него. А может, даже свое собственное. Да, именно так! В таком случае вы до конца дней будете терзаться угрызениями совести, моя жестокая красавица, а мне придется бежать из страны, и поделом! Даже мои секунданты отвернутся от меня, ибо если я не выстрелю раньше, чем кто-то из них бросит платок, или не сделаю такую же гнусность, то все равно буду выглядеть жалко, в то время как он завоюет их восхищение непоколебимым спокойствием и благородной осанкой.
— Как вам удалось довести мальчишку до такого состояния? — осведомился он.
— А вы как думаете? — огрызнулась растрепанная Венеция. — Пыталась исцелить его от глупой привязанности ко мне!
— Ах вот оно что! — Деймрел посмотрел на Освальда, поднимавшегося с земли. — Ну, тогда вам лучше уйти, радость моя, так как, насколько я понимаю, ваш вспыльчивый обожатель намерен попытаться меня нокаутировать.
— Ну нет! — заявила Венеция с воинственным блеском в глазах. — Предоставьте это мне, Деймрел!
Она проскользнула мимо него как раз в тот момент, когда Освальд, слегка отдышавшись, двинулся к Деймрелу со сжатыми кулаками. Обнаружив на пути Венецию, он остановился, и, прежде чем ему удалось отодвинуть ее в сторону, что явно входило в его намерения, она произнесла слова, подействовавшие на него как холодный душ:
— Теперь вы собираетесь устроить вульгарную потасовку для моего развлечения? Предупреждаю вас, Освальд, что, если вы не прекратите вести себя столь неподобающим образом, я сообщу вашему папе о том, что произошло и как вы продемонстрировали полное отсутствие хорошего воспитания. Мне совсем не хочется разочаровывать его и расстраивать вашу маму, поэтому, если вы намерены принести извинения за вашу грубость, сделайте это немедленно!
— Простите, — пробормотал красный и всклокоченный Освальд. — Я не хотел…
— Очень хорошо, этого достаточно, — прервала его Венеция. — Можете не сомневаться, что никто об этом не узнает ни от меня, ни от лорда Деймрела. А теперь вам лучше вернуться домой.
К чести Освальда, он смог удержаться от уничтожающей отповеди, не высказать колкости, вертевшиеся у него на языке, и даже скованно поклониться.
— Пожалуйста, примите мои смиренные извинения, мэм, и не сомневайтесь, что больше я никогда вас не потревожу. — Устремив пылающий взор на Деймрела, он свирепо добавил: — Что касается вас, то… — Судорожно глотнув, он чопорно окончил фразу: — Ваше лордство еще услышит обо мне.
Отвесив еще один поклон, Освальд зашагал прочь.
— Бедный Йорик! — промолвил Деймрел. — Я чувствую себя виноватым.
— И я тоже, — кивнула Венеция. — Мне следовало дать ему отпор, как только он начал за мной волочиться. Конечно, я бы так и поступила, если бы знала, что это нечто большее, чем простое юношеское увлечение, которое скоро пройдет.
— Если я не ошибаюсь, то меня, а не вас, нужно винить за сегодняшнюю вспышку. Глупый парень с первого взгляда захотел убить меня.
— Господи, как бы он и впрямь не наделал глупостей! — воскликнула Венеция.
— Молиться об этом бессмысленно, — улыбнулся Деймрел, — но он явно намерен лишить жизни не себя, а кое-кого другого. Не беспокойтесь. Готов держать пари на солидную сумму, что, прежде чем ваш поклонник доберется до Эбберсли, худшие страдания окажутся позади и он будет испытывать глубочайшее удовлетворение, представляя себе мое безжизненное тело, распростертое на земле на расстоянии двадцати ярдов от него. А может, даже свое собственное. Да, именно так! В таком случае вы до конца дней будете терзаться угрызениями совести, моя жестокая красавица, а мне придется бежать из страны, и поделом! Даже мои секунданты отвернутся от меня, ибо если я не выстрелю раньше, чем кто-то из них бросит платок, или не сделаю такую же гнусность, то все равно буду выглядеть жалко, в то время как он завоюет их восхищение непоколебимым спокойствием и благородной осанкой.