Страница:
Алазар(29) продолжает: «Несмотря на несовершенства этой песни, монсеньер Жоссан охотно издал бы построчный перевод всех своих дощечек, если бы это не требовало таких больших расходов. Ему пришлось отказаться от этой мысли и довольствоваться публикацией короткой заметки с перечнем примерно 500 иероглифических знаков, которая появилась в «Географическом бюллетене» в 1893 году, через год после его смерти.
Покойный монсеньер де Арль, известный профессор католического университета в Левэне, впоследствии изучил эти своеобразные дощечки и толкование их, сообщенное пасхальцем на Таити. «Да представляют ли в самом деле эти знаки какую-то письменность? – вопрошает он в номере «Мюзеон» за ноябрь 1895 года. – А может быть это скорее набор виньеток, достойных самого изобретательного резчика по дереву?» От сомнения он переходит к утверждению: «Да, это не что иное, как ряд независимых друг от друга изображений».
Владельцы дощечек не могли их прочесть, а те, кто вызывался это сделать, не могли объяснить смысла отдельных знаков, и даже когда одному и тому же лицу в разное время показывали одну и ту же дощечку, излагались противоречивые версии. Неудивительно, что мнение де Арля(30) постепенно нашло столько сторонников в научном мире.
ВИЗИТ КНОХЕ В 1911 ГОДУ
ИССЛЕДОВАНИЯ РАУТЛЕДЖ В 1914-1915 ГОДАХ
ИССЛЕДОВАНИЯ МЕТРО В 1934 ГОДУ
Покойный монсеньер де Арль, известный профессор католического университета в Левэне, впоследствии изучил эти своеобразные дощечки и толкование их, сообщенное пасхальцем на Таити. «Да представляют ли в самом деле эти знаки какую-то письменность? – вопрошает он в номере «Мюзеон» за ноябрь 1895 года. – А может быть это скорее набор виньеток, достойных самого изобретательного резчика по дереву?» От сомнения он переходит к утверждению: «Да, это не что иное, как ряд независимых друг от друга изображений».
Владельцы дощечек не могли их прочесть, а те, кто вызывался это сделать, не могли объяснить смысла отдельных знаков, и даже когда одному и тому же лицу в разное время показывали одну и ту же дощечку, излагались противоречивые версии. Неудивительно, что мнение де Арля(30) постепенно нашло столько сторонников в научном мире.
ВИЗИТ КНОХЕ В 1911 ГОДУ
В 1911 году на остров Пасхи из Чили был послан научный отряд во главе с доктором В. Кнохе. К этому времени в музеях Старого и Нового Света собралось уже около двадцати дощечек ронго-ронго. Кнохе привез с собой на остров репродукции трех дощечек, доставленных капитаном Гана на корвете «О'Хиггинс» в Чили в 1870 году.
Прошло всего сорок девять лет после набега перуанских работорговцев и появления на Пасхе первых миссионеров, и люди старшего поколения еще помнили ежегодные чтения кохау ронго-ронго в заливе Анакена. Тем не менее попытки Кнохе истолковать дощечки оказались такими же тщетными, как и усилия его предшественников.(31) «Два старейших пасхальца будто бы могли перевести копии пасхальских письмен, привезенные мной из музея Сантьяго. Однако их переводы оказались совершенно различными и в обоих случаях объем изложения не отвечал объему текста. Остается предположить, что нынешнее население не знает значения письмен. Недаром все присутствовавшие при чтении заявляли, что старики ничего не смыслят в знаках, а только пересказывают одно из многочисленных преданий, известных и другим без всяких дощечек».
Расспрашивая старейших пасхальцев, Кнохе как-то раз в присутствии 60-70 любопытствующих островитян услышал интересное признание: «Нам сказали, что дощечки с письменами были изготовлены не нынешним населением, а более древними обитателями».(32) Подобно другим приезжим, которые, начиная с Салмона, интересовались пасхальскими преданиями, Кнохе(33) тоже записал некоторые детали местной версии о том, что до прихода европейцев на острове Пасхи поселились два разных народа. Он несколько раз возвращается к сообщению, что «длинноухие» – наиболее трудолюбивый народ, творец огромных статуй – были истреблены в гражданской войне. Об указании, что письменность принадлежала более древнему населению, он говорит: «Это более чем вероятно… вряд ли мы ошибемся, приписав «длинноухим» также и письменность…» Таким образом, он первый сформулировал гипотезу, что подлинный язык дощечек, возможно, отличается от современного рапануйского и что нынешнее население сберегает рудиментарные следы искусства, принадлежавшего другому народу.
Прошло всего сорок девять лет после набега перуанских работорговцев и появления на Пасхе первых миссионеров, и люди старшего поколения еще помнили ежегодные чтения кохау ронго-ронго в заливе Анакена. Тем не менее попытки Кнохе истолковать дощечки оказались такими же тщетными, как и усилия его предшественников.(31) «Два старейших пасхальца будто бы могли перевести копии пасхальских письмен, привезенные мной из музея Сантьяго. Однако их переводы оказались совершенно различными и в обоих случаях объем изложения не отвечал объему текста. Остается предположить, что нынешнее население не знает значения письмен. Недаром все присутствовавшие при чтении заявляли, что старики ничего не смыслят в знаках, а только пересказывают одно из многочисленных преданий, известных и другим без всяких дощечек».
Расспрашивая старейших пасхальцев, Кнохе как-то раз в присутствии 60-70 любопытствующих островитян услышал интересное признание: «Нам сказали, что дощечки с письменами были изготовлены не нынешним населением, а более древними обитателями».(32) Подобно другим приезжим, которые, начиная с Салмона, интересовались пасхальскими преданиями, Кнохе(33) тоже записал некоторые детали местной версии о том, что до прихода европейцев на острове Пасхи поселились два разных народа. Он несколько раз возвращается к сообщению, что «длинноухие» – наиболее трудолюбивый народ, творец огромных статуй – были истреблены в гражданской войне. Об указании, что письменность принадлежала более древнему населению, он говорит: «Это более чем вероятно… вряд ли мы ошибемся, приписав «длинноухим» также и письменность…» Таким образом, он первый сформулировал гипотезу, что подлинный язык дощечек, возможно, отличается от современного рапануйского и что нынешнее население сберегает рудиментарные следы искусства, принадлежавшего другому народу.
ИССЛЕДОВАНИЯ РАУТЛЕДЖ В 1914-1915 ГОДАХ
Через три года после Кнохе на остров прибыла английская экспедиция Раутледж. Кэтрин Раутледж(34) пишет:
«Когда мы прибыли, на острове еще жило несколько человек, которым было за шестьдесят, так что они помнили кое-что из старины; с большинством из них, числом около двенадцати, мы встретились… Это была очень важная работа, потому что время было на исходе, истекали последние дни…» И еще: «…дощечки, известные под названием «кохау ронго-ронго», имели большое значение в жизни островитян в ту пору, которую еще помнили люди преклонного возраста». И дальше: «Языковая проблема, естественно, усугубляла трудности… Туземцы говорят не только на своем языке, они сочетают его с таитянским, который применяется в их церковных книгах и в богослужении. Эти языки родственны между собой, но вместе с тем сильно различаются, и, чтобы понимать речь туземцев, надо было изучать оба языка».(35) Большую часть информации о письменах Раутледж получила от старика по имени Томеника, проживавшего в лепрозории, его близкого друга Капиеры и Те Хахи. Последний был приближенным покойного короля Нгаары, помогал королю во время ритуалов ронго-ронго и даже «начинал учиться писать, но оказалось, что у него слишком сильно дрожит рука…» Ее основной информатор Хуан Тепано, владеющий испанским языком, в молодости отказался от предложения «выучить один из видов письменности»; эти слова заставляют вспомнить, что на острове существовали письмена, или знаки, отличающиеся от начертанных на дощечках.
Раутледж(36) продолжает рассказ: «Дощечки имели разную длину, до шести футов. В роще, где мы беседовали, старый пасхалец подобрал с земли кусок бананового стебля длиннее себя и заковылял с ним, показывая, как носили дощечку. Зрелище было забавное. По его словам, дощечки были плоские с обеих сторон, а не круглые, как стебель. Говорят, что письмена были привезены на остров первопоселенцами, причем они были начертаны на «бумаге», а когда бумага износилась, из банана сделали новую. Когда же оказалось, что и эта бумага изнашивается, стали использовать дерево. В каждом племени были «люди ронго-ронго» (тангата ронго-ронго). Они жили в собственных домах, в разных округах нам показывали, где стояли эти дома. В них они занимались своим делом, часто работали, сидя вместе с учениками в тени бананов. Их жены жили отдельно. Ученики чертили знаки акульим зубом; начинающие упражнялись на коре бананового стебля, и только позже им разрешалось чертить на дереве, известном под названием торо-миро…
Читали, по словам Те Хахи, так: одну строку слева направо, следующую строку справа налево – так же, как бык прокладывает борозду при вспашке, способ этот называется бустрофедоном. Готовые дощечки обертывали камышом и подвешивали в домах… Они считались военным трофеем, но часто сгорали вместе с домом во время межплеменных стычек. Рассказывают, будто в доме Нгаары хранились «сотни кохау», и он обучал других искусству, которое перенял от своего деда. Он читал тексты, держа в руке дощечку и раскачиваясь при декламации из стороны в сторону…
Каждый год, рассказывает Те Хаха, устраивалось большое собрание в заливе Анакена, куда приходили сотни чтецов ронго-ронго. Молодые и наиболее пытливые островитяне из всех округов собирались посмотреть на это зрелище. Они приносили с собой хеу-хеу (палки с пучками перьев на конце), привязывали к ним пуа (растение семейства Scitamineae) и втыкали эти палки в землю вокруг площадки…
Арики и его сын Каимокои восседали на сидениях, сделанных из дощечек, и каждый держал в руке дощечку. На голове у них, как и у всех учителей, были уборы из перьев. Чтецов ронго-ронго выстраивали рядами, так что посредине оставался проход, ведущий к арики. У одних островитян была с собой только одна дощечка, у других – целых четыре. Старики читали поочередно, иногда вдвоем, с того места, где стояли, но никто не следил по их дощечкам.
Те Хаха и его товарищи стояли с края, он и еще один пасхалец держали в руках мару (нитку белых перьев, привязанную к палке). Если ошибался молодой чтец, его вызывали и указывали ему на ошибки; если же старик читал скверно, Нгаара подавал знак Те Хахе, тот подходил к оплошавшему и дергал его за ухо… Утром успевали прослушать половину чтецов, потом был перерыв на обед, после чего читали остальные, и все это представление продолжалось до вечера. Порой доходило до стычек, когда кто-нибудь высмеивал допустившего ошибку…
Кроме этого большого собрания, в новолуние или когда луна была в последней четверти, устраивались не столь многолюдные собрания. Чтецы ронго-ронго собирались в заливе Анакена, и арики ходил взад-вперед, читая дощечки, а старики стояли вместе и слушали».
О кончине арики Нгаары, умершего незадолго до набега работорговцев, Раутледж рассказали следующее: «Шесть дней подряд после его смерти все делали палки с перьями на конце (хеу-хеу), эти палки расставили вокруг того места. Его похоронили в разрушенной аху в Тахаи, и тело его несли на трех дощечках, а следом между рядами провожающих шли чтецы ронго-ронго. Дощечки захоронили вместе с ним. Голова арики поплатилась за свое величие: ее потом украли, и неизвестно, куда она делась. Десять или пятнадцать дощечек арики раздали старикам, остальные достались его слуге Пито, а после смерти Пито – Маурате. Когда Маурату увезли в Перу, дощечки перешли к родственнику Те Хахи, Таке, и Салмон попросил Те Хаху добыть их для него. На беду Таке был в ссоре с Те Хахой, ибо Те Хаха, служа у Салмона и получая хорошее жалованье, был, по мнению Таке, слишком скуп на подарки родственнику. Поэтому Таке отказался уступить дощечки. Они хранились в пещере, положение которой приблизительно было известно; но Таке умер, не сказав точно, где она находится, и дощечки не удалось найти».
Раутледж напоминает также основанное на длительности декламации Меторо мнение Жоссана, что каждый знак ронго-ронго «был лишь гвоздем, на который можно было подвесить куда более длинный текст, сохраняемый в памяти». Правда, по ее наблюдениям, декламируемые тексты дощечек оказались не длиннее тех, которые были известны Салмону и Томсону со слов старика Уре Ваеико на острове Пасхи. Больше того, информаторы Раутледж узнали в одном из кусков, прочтенных Уре Ваеико, текст дощечки, в которой говорилось о сотворении мира. Другой отрывок оказался хорошо известной старинной любовной песней, остальные не были опознаны. Но островитяне единодушно утверждали, что Уре Ваеико, хотя и не умел сам изготовлять дощечки ронго-ронго, «был слугой Нгаары и научился их декламировать».
Раутледж продолжает: «Поначалу у нас все шло так же, как у американцев. Стоило нам предъявить фотографии с единственной целью получить общие сведения, как их, к нашему удивлению, тотчас начинали читать, привязывая определенные слова к каждой фигуре. Когда же мы после великих трудов начертили все знаки и записали значения каждого, оказалось, что можно любой из них поставить на любое место. Туземцы вели себя словно дети, они делали вид, что читают, а сами декламировали наизусть».
Одно наблюдение Раутледж особенно важно в свете наших последующих открытий на острове Пасхи: «Однако в пяти или шести примечательных случаях разные лица декламировали примерно одно и то же, начиная словами: «Хе тимо те ако-ако, хе ако-ако тена». На вопрос, что это значит, нам отвечали, что эти слова взяты с одной из древнейших дощечек и всем известны. Они представляли собой как бы «первую азбуку». Уре-ваи-ике (то есть Уре Ваеико) утверждал, что это «великие древние слова», а все другие слова «малые». Получить перевод их было очень трудно… некоторые слова могли быть объяснены, другие нет, полный смысл оставался непонятным. Тем не менее можно предположить, что здесь действительно речь идет о содержании древних дощечек».
Мы не знаем, записала ли экспедиция Раутледж полный текст этого важного документа, потому что неопубликованные записки экспедиции были потеряны в Англии. К счастью, мне удалось найти текст «Хе тимо те ако-ако» среди рукописей, собранных мной в 1956 году на острове Пасхи.
Сообщение Раутледж о том, что речь идет о выученном наизусть тексте одной из древнейших дощечек и что смысл его непонятен из-за слов, которые нынешние островитяне не могут истолковать, очень интересно, если учесть, что современные ей пасхальцы хорошо знали другие полинезийские диалекты. Церковные службы шли на таитянском языке; мангаревский был в обиходе на острове с тех пор, как приехали первые миссионеры со спутниками с Мангаревы; во время визита Раутледж учителем закона божьего на острове был Пакарати, женатый на туамотуанке. Замечательно, что в этой полинезийской лингвистической каше сохранился древний текст, непонятный самим пасхальцам.
Вспоминается продекламированный Салмону и Томсону отрывок, будто бы написанный «на древнем языке, ключ к которому давно утрачен». Видимо, пасхальский язык изменялся в большей степени, чем представляют себе большинство языковедов. Или же перед нами свидетельства лингвистического субстрата. Намек на то, что исконный текст дощечек написан не на современном рапануйском языке, виден и в своеобразных ответах, которые получила Раутледж от своих двух основных информаторов, когда силилась выяснить, почему все попытки прочесть дощечки приводят в тупик Она пишет. «Как заявил Томеника, «слова новые, а вот письмена старые»; Капиера по этому же поводу сказал, что «картинки те же, а слова другие»."(37) Раутледж составила список тринадцати предметов, о которых, по словам разных лиц, повествовали кохау ронго-ронго. «Предметы, о которых, казалось бы, непременно должны рассказывать ронго-ронго – генеалогии, перечень арики или странствия народа, – вовсе не упоминались». По полученным ею сведениям, были дощечки, которые читались в связи с убийством человека, другие связывались с местью, третьи способствовали плодородию, в некоторых перечислялись войны или описывались полностью либо частично ритуалы.
Ей сообщили, что самая интересная дощечка известна под названием «кохау-о-те-ранга». Она приносила своему владельцу победу и много «ранга», то есть беженцев, обращаемых в рабство. И будто бы есть только одна такая дощечка, привезенная на остров первыми поселенцами. Она была украдена у короля Нгаары слугой, который отдал ее Арохио, а сын его продал дощечку одному из миссионеров. Видимо, она оказалась в числе дощечек, попавших на Таити.
И снова мы видим указание на то, что был второй род письма. Раутледж говорит: «К счастью, мы прибыли своевременно и застали человека, который умел чертить один из видов письмен. Правда, он был, увы, уже далеко не в расцвете своих сил.
Однажды нам показали в деревне клочок, вырванный из чилийского блокнота бумаги с коряво начертанными знаками; одни из них напоминали уже известные, другие отличались от всего виденного нами ранее. Выяснилось, что это дело рук старика по имени Томеника; будто бы он последний из пасхальцев знал низший вид ронго-ронго именуемый «тау». Но теперь он был болен и содержался в колонии прокаженных.
Вооружившись копией письмен, мы посетили старика; он стоял на пороге своего дома и явно не хотел, чтобы мы входили, – он не был склонен сотрудничать с нами. Старик признал, что знаки начертаны его рукой, прочел «Хе тимо те ако-ако» и объяснил, что некоторые письмена связаны с «Иисусом Христом"».
Во время второго визита Раутледж Томеника попросил бумагу и карандаш и вызвался написать и прочесть тау. «…Он сделал три вертикальных столбца, сначала из нуликов, потом из «птичек», дал название каждому столбцу и принялся декламировать. Не было никакого сомнения, что декламация подлинная, но он бормотал слишком быстро, а когда его попросили говорить медленнее, чтобы можно было записать, сбился и вынужден был начать сначала. Несомненно, значки нужны были ему только, чтобы вести счет фразам. В конце нашего посещения он предложил написать что-нибудь к следующему разу. Мы оставили ему бумагу. И когда через два-три дня вернулись, он приготовил пять горизонтальных строк, четыре из них состояли из письмен, в которых часто повторялся один и тот же знак; всего было не больше дюжины разных символов.
Сопровождающий нас Хуан Тепано назвал это «ленивым письмом».
Томеника посетовал, что бумага «недостаточно велика», и ему дали другой лист. Он положил его рядом с первым и продолжил горизонтальные строчки. Старик писал слева направо проворно и легко… То, что он прочитал, частично совпало с прочтенным в прошлый раз, причем письмена играли роль «птичек»: каждому знаку соответствовали три-четыре (до десяти) слова. Когда его просили что-нибудь повторить, он мог поменять местами две фразы. Очевидно, сами письмена для него – во всяком случае теперь – не были связаны с определенными словами.
Когда мы с Хуаном Тепано стали разбирать смысл записанных слов, оказалось, что вторая половина каждой фразы, как правило, состоит из чисел, которым предшествует слово «тау», или «год». Например: «год четыре», «год пять» и так далее. Числа нарастали с каждой строкой (в общем, правильно) до десяти. Первую часть почти каждой фразы нам истолковали как имя какого-нибудь человека…»
Капиера, которого Раутледж называет одним из наиболее заслуживающих доверия стариков и который одно время жил вместе с Томеникой, попытался объяснить общий смысл тау. Во время «коро» – большого праздника в честь отца (живого или умершего) – заказывали знающему письмо человеку маленькую дощечку, перечисляющую все подвиги престарелого родителя: «…сколько людей он убил, сколько кур украл…»
Другая, более крупная дощечка содержала перечень всех этих малых дощечек, в котором называлось только имя каждого героя и год его коро. «Вот этот общий обзор и прочел нам Томеника; и хотя не обошлось без путаницы, каждая строка, как будто, представляла десятилетие». Заметив, что хотя Томеника, очевидно, знал наизусть некоторые старые тау, Раутледж заключила: «Попытка побудить его восстановить какую-нибудь тау, сделанную им самим, кончилась неудачно».
Капиера тоже смог прочесть образец малой тау. «Эта тау, как нам сказали, была первоначально сделана одним из предков Хота-Матуа, первого вождя переселенцев. Она не считалась табу, в отличие от других ронго-ронго, и Нгаара ее не знал. В начале прошлого века о ней было известно лишь троим. Среди них… был приемный отец Томеники, обучавший других этому искусству. Сам Томеника и другие говорили, что он знает «только часть», что есть еще письмена, с которыми он не знаком, потому что его приемный отец умер прежде, чем он все выучил».
Томеника умер во время пребывания Раутледж на острове, через две недели после ее третьего визита в лепрозорий. Образцы начертанных им письмен опубликованы Раутледж и воспроизведены в отчете Норвежской экспедиции.
Подозрение, что дощечки ронго-ронго были спрятаны, когда приехали миссионеры, и что лишь часть из них (примерно двадцать штук, известных нам сегодня) позднее была извлечена из тайников, подтверждается рассказами, записанными на острове во время визита Раутледж: «Туземцы от природы скрытны, они никому не поверяют своих тайн, и со смертью человека его клад оказывается утраченным.
Один старик, больной проказой, у которого будто бы было что-то около пяти дощечек, поведал своим друзьям, что, когда мистер Эдмунде (английский казначей, купил дело у фирмы Брандер и стал ее преемником) велел соорудить стену на своем участке, люди работали так близко от тайника, что владелец боялся, как бы секрет не раскрылся, но строители прошли мимо. Вскоре старик умер и унес свою тайну в могилу.
Особенно трагична вполне достоверная история о человеке, который исчез вместе со своим тайным кладом. Он заключил сделку с приезжими и пошел к своему тайнику, чтобы принести для продажи кое-что из спрятанного имущества; больше его никто не видел. Видимо, произошел какой-то несчастный случай, он либо сорвался со скалы, либо был погребен заживо.
Иногда какой-нибудь пасхалец на смертном одре поверяет сыну, где спрятаны вещи, но природные ориентиры меняются и этой информации бывает недостаточно, чтобы опознать место. Поэтому охота за сокровищами на острове Пасхи – занятие весьма бесполезное, мы это испытали на себе.
Вскоре после нашего приезда в деревне умер человек, о котором было известно, что он спрятал кое-что среди скал на побережье недалеко от селения. Его соседи отправились на поиски. Мы предложили высокое вознаграждение за любую находку, причем вознаграждение удваивалось, если найденный предмет будет оставлен на месте нетронутым до нашего прихода. Мы и сами потратили немало времени, наблюдая за поисками, но обнаружить ничего не удалось.
Один молодой пасхалец сообщил, что у него есть пещера на Рано Као, где отец хранил какие-то предметы. Полдня ушло на поездку туда, однако местонахождение тайника было описано приблизительно, и он не смог его найти…
Интересная, но столь же тщетная экспедиция была предпринята для поисков дощечки, будто бы спрятанной одним из тангата ронго-ронго возле залива Анакена. В пещере оказался вход в виде искусственно выложенного колодца, за которым следовала длинная естественная подземная полость. Там было обнаружено что-то напоминающее остатки истлевшего дерева… Тем не менее сами туземцы с неизменным рвением продолжают разыскивать спрятанные изделия, цену которых хорошо знают. Такой род работы им по нраву».(38)
«Когда мы прибыли, на острове еще жило несколько человек, которым было за шестьдесят, так что они помнили кое-что из старины; с большинством из них, числом около двенадцати, мы встретились… Это была очень важная работа, потому что время было на исходе, истекали последние дни…» И еще: «…дощечки, известные под названием «кохау ронго-ронго», имели большое значение в жизни островитян в ту пору, которую еще помнили люди преклонного возраста». И дальше: «Языковая проблема, естественно, усугубляла трудности… Туземцы говорят не только на своем языке, они сочетают его с таитянским, который применяется в их церковных книгах и в богослужении. Эти языки родственны между собой, но вместе с тем сильно различаются, и, чтобы понимать речь туземцев, надо было изучать оба языка».(35) Большую часть информации о письменах Раутледж получила от старика по имени Томеника, проживавшего в лепрозории, его близкого друга Капиеры и Те Хахи. Последний был приближенным покойного короля Нгаары, помогал королю во время ритуалов ронго-ронго и даже «начинал учиться писать, но оказалось, что у него слишком сильно дрожит рука…» Ее основной информатор Хуан Тепано, владеющий испанским языком, в молодости отказался от предложения «выучить один из видов письменности»; эти слова заставляют вспомнить, что на острове существовали письмена, или знаки, отличающиеся от начертанных на дощечках.
Раутледж(36) продолжает рассказ: «Дощечки имели разную длину, до шести футов. В роще, где мы беседовали, старый пасхалец подобрал с земли кусок бананового стебля длиннее себя и заковылял с ним, показывая, как носили дощечку. Зрелище было забавное. По его словам, дощечки были плоские с обеих сторон, а не круглые, как стебель. Говорят, что письмена были привезены на остров первопоселенцами, причем они были начертаны на «бумаге», а когда бумага износилась, из банана сделали новую. Когда же оказалось, что и эта бумага изнашивается, стали использовать дерево. В каждом племени были «люди ронго-ронго» (тангата ронго-ронго). Они жили в собственных домах, в разных округах нам показывали, где стояли эти дома. В них они занимались своим делом, часто работали, сидя вместе с учениками в тени бананов. Их жены жили отдельно. Ученики чертили знаки акульим зубом; начинающие упражнялись на коре бананового стебля, и только позже им разрешалось чертить на дереве, известном под названием торо-миро…
Читали, по словам Те Хахи, так: одну строку слева направо, следующую строку справа налево – так же, как бык прокладывает борозду при вспашке, способ этот называется бустрофедоном. Готовые дощечки обертывали камышом и подвешивали в домах… Они считались военным трофеем, но часто сгорали вместе с домом во время межплеменных стычек. Рассказывают, будто в доме Нгаары хранились «сотни кохау», и он обучал других искусству, которое перенял от своего деда. Он читал тексты, держа в руке дощечку и раскачиваясь при декламации из стороны в сторону…
Каждый год, рассказывает Те Хаха, устраивалось большое собрание в заливе Анакена, куда приходили сотни чтецов ронго-ронго. Молодые и наиболее пытливые островитяне из всех округов собирались посмотреть на это зрелище. Они приносили с собой хеу-хеу (палки с пучками перьев на конце), привязывали к ним пуа (растение семейства Scitamineae) и втыкали эти палки в землю вокруг площадки…
Арики и его сын Каимокои восседали на сидениях, сделанных из дощечек, и каждый держал в руке дощечку. На голове у них, как и у всех учителей, были уборы из перьев. Чтецов ронго-ронго выстраивали рядами, так что посредине оставался проход, ведущий к арики. У одних островитян была с собой только одна дощечка, у других – целых четыре. Старики читали поочередно, иногда вдвоем, с того места, где стояли, но никто не следил по их дощечкам.
Те Хаха и его товарищи стояли с края, он и еще один пасхалец держали в руках мару (нитку белых перьев, привязанную к палке). Если ошибался молодой чтец, его вызывали и указывали ему на ошибки; если же старик читал скверно, Нгаара подавал знак Те Хахе, тот подходил к оплошавшему и дергал его за ухо… Утром успевали прослушать половину чтецов, потом был перерыв на обед, после чего читали остальные, и все это представление продолжалось до вечера. Порой доходило до стычек, когда кто-нибудь высмеивал допустившего ошибку…
Кроме этого большого собрания, в новолуние или когда луна была в последней четверти, устраивались не столь многолюдные собрания. Чтецы ронго-ронго собирались в заливе Анакена, и арики ходил взад-вперед, читая дощечки, а старики стояли вместе и слушали».
О кончине арики Нгаары, умершего незадолго до набега работорговцев, Раутледж рассказали следующее: «Шесть дней подряд после его смерти все делали палки с перьями на конце (хеу-хеу), эти палки расставили вокруг того места. Его похоронили в разрушенной аху в Тахаи, и тело его несли на трех дощечках, а следом между рядами провожающих шли чтецы ронго-ронго. Дощечки захоронили вместе с ним. Голова арики поплатилась за свое величие: ее потом украли, и неизвестно, куда она делась. Десять или пятнадцать дощечек арики раздали старикам, остальные достались его слуге Пито, а после смерти Пито – Маурате. Когда Маурату увезли в Перу, дощечки перешли к родственнику Те Хахи, Таке, и Салмон попросил Те Хаху добыть их для него. На беду Таке был в ссоре с Те Хахой, ибо Те Хаха, служа у Салмона и получая хорошее жалованье, был, по мнению Таке, слишком скуп на подарки родственнику. Поэтому Таке отказался уступить дощечки. Они хранились в пещере, положение которой приблизительно было известно; но Таке умер, не сказав точно, где она находится, и дощечки не удалось найти».
Раутледж напоминает также основанное на длительности декламации Меторо мнение Жоссана, что каждый знак ронго-ронго «был лишь гвоздем, на который можно было подвесить куда более длинный текст, сохраняемый в памяти». Правда, по ее наблюдениям, декламируемые тексты дощечек оказались не длиннее тех, которые были известны Салмону и Томсону со слов старика Уре Ваеико на острове Пасхи. Больше того, информаторы Раутледж узнали в одном из кусков, прочтенных Уре Ваеико, текст дощечки, в которой говорилось о сотворении мира. Другой отрывок оказался хорошо известной старинной любовной песней, остальные не были опознаны. Но островитяне единодушно утверждали, что Уре Ваеико, хотя и не умел сам изготовлять дощечки ронго-ронго, «был слугой Нгаары и научился их декламировать».
Раутледж продолжает: «Поначалу у нас все шло так же, как у американцев. Стоило нам предъявить фотографии с единственной целью получить общие сведения, как их, к нашему удивлению, тотчас начинали читать, привязывая определенные слова к каждой фигуре. Когда же мы после великих трудов начертили все знаки и записали значения каждого, оказалось, что можно любой из них поставить на любое место. Туземцы вели себя словно дети, они делали вид, что читают, а сами декламировали наизусть».
Одно наблюдение Раутледж особенно важно в свете наших последующих открытий на острове Пасхи: «Однако в пяти или шести примечательных случаях разные лица декламировали примерно одно и то же, начиная словами: «Хе тимо те ако-ако, хе ако-ако тена». На вопрос, что это значит, нам отвечали, что эти слова взяты с одной из древнейших дощечек и всем известны. Они представляли собой как бы «первую азбуку». Уре-ваи-ике (то есть Уре Ваеико) утверждал, что это «великие древние слова», а все другие слова «малые». Получить перевод их было очень трудно… некоторые слова могли быть объяснены, другие нет, полный смысл оставался непонятным. Тем не менее можно предположить, что здесь действительно речь идет о содержании древних дощечек».
Мы не знаем, записала ли экспедиция Раутледж полный текст этого важного документа, потому что неопубликованные записки экспедиции были потеряны в Англии. К счастью, мне удалось найти текст «Хе тимо те ако-ако» среди рукописей, собранных мной в 1956 году на острове Пасхи.
Сообщение Раутледж о том, что речь идет о выученном наизусть тексте одной из древнейших дощечек и что смысл его непонятен из-за слов, которые нынешние островитяне не могут истолковать, очень интересно, если учесть, что современные ей пасхальцы хорошо знали другие полинезийские диалекты. Церковные службы шли на таитянском языке; мангаревский был в обиходе на острове с тех пор, как приехали первые миссионеры со спутниками с Мангаревы; во время визита Раутледж учителем закона божьего на острове был Пакарати, женатый на туамотуанке. Замечательно, что в этой полинезийской лингвистической каше сохранился древний текст, непонятный самим пасхальцам.
Вспоминается продекламированный Салмону и Томсону отрывок, будто бы написанный «на древнем языке, ключ к которому давно утрачен». Видимо, пасхальский язык изменялся в большей степени, чем представляют себе большинство языковедов. Или же перед нами свидетельства лингвистического субстрата. Намек на то, что исконный текст дощечек написан не на современном рапануйском языке, виден и в своеобразных ответах, которые получила Раутледж от своих двух основных информаторов, когда силилась выяснить, почему все попытки прочесть дощечки приводят в тупик Она пишет. «Как заявил Томеника, «слова новые, а вот письмена старые»; Капиера по этому же поводу сказал, что «картинки те же, а слова другие»."(37) Раутледж составила список тринадцати предметов, о которых, по словам разных лиц, повествовали кохау ронго-ронго. «Предметы, о которых, казалось бы, непременно должны рассказывать ронго-ронго – генеалогии, перечень арики или странствия народа, – вовсе не упоминались». По полученным ею сведениям, были дощечки, которые читались в связи с убийством человека, другие связывались с местью, третьи способствовали плодородию, в некоторых перечислялись войны или описывались полностью либо частично ритуалы.
Ей сообщили, что самая интересная дощечка известна под названием «кохау-о-те-ранга». Она приносила своему владельцу победу и много «ранга», то есть беженцев, обращаемых в рабство. И будто бы есть только одна такая дощечка, привезенная на остров первыми поселенцами. Она была украдена у короля Нгаары слугой, который отдал ее Арохио, а сын его продал дощечку одному из миссионеров. Видимо, она оказалась в числе дощечек, попавших на Таити.
И снова мы видим указание на то, что был второй род письма. Раутледж говорит: «К счастью, мы прибыли своевременно и застали человека, который умел чертить один из видов письмен. Правда, он был, увы, уже далеко не в расцвете своих сил.
Однажды нам показали в деревне клочок, вырванный из чилийского блокнота бумаги с коряво начертанными знаками; одни из них напоминали уже известные, другие отличались от всего виденного нами ранее. Выяснилось, что это дело рук старика по имени Томеника; будто бы он последний из пасхальцев знал низший вид ронго-ронго именуемый «тау». Но теперь он был болен и содержался в колонии прокаженных.
Вооружившись копией письмен, мы посетили старика; он стоял на пороге своего дома и явно не хотел, чтобы мы входили, – он не был склонен сотрудничать с нами. Старик признал, что знаки начертаны его рукой, прочел «Хе тимо те ако-ако» и объяснил, что некоторые письмена связаны с «Иисусом Христом"».
Во время второго визита Раутледж Томеника попросил бумагу и карандаш и вызвался написать и прочесть тау. «…Он сделал три вертикальных столбца, сначала из нуликов, потом из «птичек», дал название каждому столбцу и принялся декламировать. Не было никакого сомнения, что декламация подлинная, но он бормотал слишком быстро, а когда его попросили говорить медленнее, чтобы можно было записать, сбился и вынужден был начать сначала. Несомненно, значки нужны были ему только, чтобы вести счет фразам. В конце нашего посещения он предложил написать что-нибудь к следующему разу. Мы оставили ему бумагу. И когда через два-три дня вернулись, он приготовил пять горизонтальных строк, четыре из них состояли из письмен, в которых часто повторялся один и тот же знак; всего было не больше дюжины разных символов.
Сопровождающий нас Хуан Тепано назвал это «ленивым письмом».
Томеника посетовал, что бумага «недостаточно велика», и ему дали другой лист. Он положил его рядом с первым и продолжил горизонтальные строчки. Старик писал слева направо проворно и легко… То, что он прочитал, частично совпало с прочтенным в прошлый раз, причем письмена играли роль «птичек»: каждому знаку соответствовали три-четыре (до десяти) слова. Когда его просили что-нибудь повторить, он мог поменять местами две фразы. Очевидно, сами письмена для него – во всяком случае теперь – не были связаны с определенными словами.
Когда мы с Хуаном Тепано стали разбирать смысл записанных слов, оказалось, что вторая половина каждой фразы, как правило, состоит из чисел, которым предшествует слово «тау», или «год». Например: «год четыре», «год пять» и так далее. Числа нарастали с каждой строкой (в общем, правильно) до десяти. Первую часть почти каждой фразы нам истолковали как имя какого-нибудь человека…»
Капиера, которого Раутледж называет одним из наиболее заслуживающих доверия стариков и который одно время жил вместе с Томеникой, попытался объяснить общий смысл тау. Во время «коро» – большого праздника в честь отца (живого или умершего) – заказывали знающему письмо человеку маленькую дощечку, перечисляющую все подвиги престарелого родителя: «…сколько людей он убил, сколько кур украл…»
Другая, более крупная дощечка содержала перечень всех этих малых дощечек, в котором называлось только имя каждого героя и год его коро. «Вот этот общий обзор и прочел нам Томеника; и хотя не обошлось без путаницы, каждая строка, как будто, представляла десятилетие». Заметив, что хотя Томеника, очевидно, знал наизусть некоторые старые тау, Раутледж заключила: «Попытка побудить его восстановить какую-нибудь тау, сделанную им самим, кончилась неудачно».
Капиера тоже смог прочесть образец малой тау. «Эта тау, как нам сказали, была первоначально сделана одним из предков Хота-Матуа, первого вождя переселенцев. Она не считалась табу, в отличие от других ронго-ронго, и Нгаара ее не знал. В начале прошлого века о ней было известно лишь троим. Среди них… был приемный отец Томеники, обучавший других этому искусству. Сам Томеника и другие говорили, что он знает «только часть», что есть еще письмена, с которыми он не знаком, потому что его приемный отец умер прежде, чем он все выучил».
Томеника умер во время пребывания Раутледж на острове, через две недели после ее третьего визита в лепрозорий. Образцы начертанных им письмен опубликованы Раутледж и воспроизведены в отчете Норвежской экспедиции.
Подозрение, что дощечки ронго-ронго были спрятаны, когда приехали миссионеры, и что лишь часть из них (примерно двадцать штук, известных нам сегодня) позднее была извлечена из тайников, подтверждается рассказами, записанными на острове во время визита Раутледж: «Туземцы от природы скрытны, они никому не поверяют своих тайн, и со смертью человека его клад оказывается утраченным.
Один старик, больной проказой, у которого будто бы было что-то около пяти дощечек, поведал своим друзьям, что, когда мистер Эдмунде (английский казначей, купил дело у фирмы Брандер и стал ее преемником) велел соорудить стену на своем участке, люди работали так близко от тайника, что владелец боялся, как бы секрет не раскрылся, но строители прошли мимо. Вскоре старик умер и унес свою тайну в могилу.
Особенно трагична вполне достоверная история о человеке, который исчез вместе со своим тайным кладом. Он заключил сделку с приезжими и пошел к своему тайнику, чтобы принести для продажи кое-что из спрятанного имущества; больше его никто не видел. Видимо, произошел какой-то несчастный случай, он либо сорвался со скалы, либо был погребен заживо.
Иногда какой-нибудь пасхалец на смертном одре поверяет сыну, где спрятаны вещи, но природные ориентиры меняются и этой информации бывает недостаточно, чтобы опознать место. Поэтому охота за сокровищами на острове Пасхи – занятие весьма бесполезное, мы это испытали на себе.
Вскоре после нашего приезда в деревне умер человек, о котором было известно, что он спрятал кое-что среди скал на побережье недалеко от селения. Его соседи отправились на поиски. Мы предложили высокое вознаграждение за любую находку, причем вознаграждение удваивалось, если найденный предмет будет оставлен на месте нетронутым до нашего прихода. Мы и сами потратили немало времени, наблюдая за поисками, но обнаружить ничего не удалось.
Один молодой пасхалец сообщил, что у него есть пещера на Рано Као, где отец хранил какие-то предметы. Полдня ушло на поездку туда, однако местонахождение тайника было описано приблизительно, и он не смог его найти…
Интересная, но столь же тщетная экспедиция была предпринята для поисков дощечки, будто бы спрятанной одним из тангата ронго-ронго возле залива Анакена. В пещере оказался вход в виде искусственно выложенного колодца, за которым следовала длинная естественная подземная полость. Там было обнаружено что-то напоминающее остатки истлевшего дерева… Тем не менее сами туземцы с неизменным рвением продолжают разыскивать спрятанные изделия, цену которых хорошо знают. Такой род работы им по нраву».(38)
ИССЛЕДОВАНИЯ МЕТРО В 1934 ГОДУ
Через двадцать лет после визита Раутледж на Пасху прибыла франко-бельгийская экспедиция; старые люди, помнившие жизнь на острове до миссионеров, к этому времени все уже умерли. Отныне приходилось довольствоваться сведениями о дощечках и об их содержании из вторых рук. Метро пишет: «Вряд ли можно считать достоверной теперешнюю информацию о содержании дощечек… Современные туземцы относятся к ним с суеверным страхом. Мне рассказали, что три года назад пасхалец по имени Берибери нашел кусок дощечки. Через некоторое время несколько членов его семьи умерло. Он решил, что виноваты чары дощечки и сжег ее».(39) Не сумев решить проблему путем расспросов пасхальцев, Метро порицает методику предшествующих исследователей, которые находились в более выгодном положении: «Они заведомо считали знаки письменностью и отказывались от информаторов, которые не могли доказать, что на самом деле читают… Если бы европейские исследователи допускали мысль, что речь идет необязательно о письменности, они могли бы несколькими вопросами решить загадку дощечек острова Пасхи».(40) Метро считал пасхальскую культуру однородной и молодой, он не сомневался, что искусство ронго-ронго было в расцвете, когда прибыли европейцы, и что пасхальцы, декламировавшие тексты первым исследователям, отлично знали систему знаков. Исходя из такой предпосылки, он считал неспособность островитян прочесть знаки лишь доказательством того, что «знаки острова Пасхи не являются письменностью».(41) Метро ссылается на отсутствие письменности в других частях Тихого океана и на то, что ничего похожего на пасхальские дощечки не встречалось ни на одном из островов океана.
Он полагает, что кохау ронго-ронго – местное изобретение. Метро цитирует Лавашери(42), который считал, что на дощечки шло также дерево, привезенное лишь в новое время. Один из самых больших и наиболее сохранившихся образцов текста вырезан на лопасти европейского весла из ясеня. «Следовательно, он должен датироваться концом XVIII века или первой половиной XIX века… Деревянные дощечки не могли сохраниться веками в хижинах с соломенной кровлей или в пещерах. Как же они пережили тысячелетия странствий и войны и дошли до нас в виде современного европейского весла?»
И Метро заключает: «Деревянные дощечки, покрытые рядами маленьких фигур, являются научной загадкой, а также одной из самых сложных загадок культуры острова Пасхи».(43) Дальше: «С какой стати пасхалъским жрецам могли понадобиться мнемонические приспособления, без которых обходились жрецы других полинезийских островов. Главная трудность в решении загадки дощечек связана с отсутствием убедительных параллелей в Полинезии… Какую-то параллель можно провести между дощечками Пасхи и мнемоническими приспособлениями маркизцев, представляющими собой цилиндрические пучки плетеного кокосового волокна, с которых свисают шнурки с узелками… Некоторые признаки позволяют предположить, что и на островах Кука узелки помогали запоминать песни».(44) Хотя Метро в остальном и не допускал сравнений с ближайшим на восток материком, он обращается к этому материку, чтобы найти параллели письменным дощечкам Пасхи: «Индейцы куна в Панаме и оджибва в Северной Америке изобрели сходный способ письма. Оджибва заучивают наизусть свои песни, но воспроизводят их на бересте знаками, чем-то напоминающими пасхальские. Вокруг каждого слова группируется гнездо слов, образующее куплет».(45) Указывая на религиозный или магический характер письмен острова Пасхи, он добавляет: «Точно так же у индейцев оджибва и куна символы применяются специально, чтобы придать тексту большую силу и святость».(46) Резюмируя, Метро заявляет, что знаки на бесформенных кусках дерева, найденных на острове Пасхи, несомненно играли роль символов, они не были чисто декоративными: «Письменность острова Пасхи, возможно, была разновидностью рисуночного письма – пиктографии. В ней есть все черты рисуночного письма – натуралистические изображения, чередующиеся с геометрическими знаками, которые можно воспринять как условные символы».(47) Однако он признает: «Если дощечки острова Пасхи являют собой образец пиктографии, странно, что символы до такой степени стандартизованы и их число более или менее ограниченно… Хотя многое свидетельствует о примитивной пиктографии, не следует безоговорочно принимать такую гипотезу».
Он полагает, что кохау ронго-ронго – местное изобретение. Метро цитирует Лавашери(42), который считал, что на дощечки шло также дерево, привезенное лишь в новое время. Один из самых больших и наиболее сохранившихся образцов текста вырезан на лопасти европейского весла из ясеня. «Следовательно, он должен датироваться концом XVIII века или первой половиной XIX века… Деревянные дощечки не могли сохраниться веками в хижинах с соломенной кровлей или в пещерах. Как же они пережили тысячелетия странствий и войны и дошли до нас в виде современного европейского весла?»
И Метро заключает: «Деревянные дощечки, покрытые рядами маленьких фигур, являются научной загадкой, а также одной из самых сложных загадок культуры острова Пасхи».(43) Дальше: «С какой стати пасхалъским жрецам могли понадобиться мнемонические приспособления, без которых обходились жрецы других полинезийских островов. Главная трудность в решении загадки дощечек связана с отсутствием убедительных параллелей в Полинезии… Какую-то параллель можно провести между дощечками Пасхи и мнемоническими приспособлениями маркизцев, представляющими собой цилиндрические пучки плетеного кокосового волокна, с которых свисают шнурки с узелками… Некоторые признаки позволяют предположить, что и на островах Кука узелки помогали запоминать песни».(44) Хотя Метро в остальном и не допускал сравнений с ближайшим на восток материком, он обращается к этому материку, чтобы найти параллели письменным дощечкам Пасхи: «Индейцы куна в Панаме и оджибва в Северной Америке изобрели сходный способ письма. Оджибва заучивают наизусть свои песни, но воспроизводят их на бересте знаками, чем-то напоминающими пасхальские. Вокруг каждого слова группируется гнездо слов, образующее куплет».(45) Указывая на религиозный или магический характер письмен острова Пасхи, он добавляет: «Точно так же у индейцев оджибва и куна символы применяются специально, чтобы придать тексту большую силу и святость».(46) Резюмируя, Метро заявляет, что знаки на бесформенных кусках дерева, найденных на острове Пасхи, несомненно играли роль символов, они не были чисто декоративными: «Письменность острова Пасхи, возможно, была разновидностью рисуночного письма – пиктографии. В ней есть все черты рисуночного письма – натуралистические изображения, чередующиеся с геометрическими знаками, которые можно воспринять как условные символы».(47) Однако он признает: «Если дощечки острова Пасхи являют собой образец пиктографии, странно, что символы до такой степени стандартизованы и их число более или менее ограниченно… Хотя многое свидетельствует о примитивной пиктографии, не следует безоговорочно принимать такую гипотезу».