Страница:
Наконец, к счастью, страшная графиня умерла.
Причиной смерти явилась её собственная патологическая скупость. Из экономии графиня запретила топить камины, а морозы в ту зиму во Франции стояли страшные, простудилась, схватила воспаление лёгких и скончалась. Поскольку остальные обитатели замка отделались лишь сильной простудой и долго ещё сопливились, смерть графини от воспаления лёгких признали карой господней.
Каролина наконец-то обрела свободу действий, но недолго ею тешилась…
Брат Каролины, очередной Джордж в роду Блэкхиллов и будущий лорд, был весёлым, беззаботным юношей, обожавшим путешествия, особенно в экзотические страны. И где бы он ни оказывался, с ним непременно случались всякие неприятные происшествия. Не первый раз приходилось родителям легкомысленного отпрыска мчаться на конец света вызволять его из передряг. Хорошо ещё, что родители любили путешествовать и не драматизировали случившееся, относясь по возможности к неприятностям с юмором, и делали упор на туристическую сторону вояжей. Хотя они и недёшево обходились. Во всех отношениях.
Доминика успела помереть до возвращения Юстины, так что дочь приехала лишь на похороны матери. На похороны, разумеется, съехалась вся родня. Присутствовала и дочь Каролины Людвика. Девочка училась в престижной французской школе для благородных девиц, а поскольку как раз пришла пора летних каникул, после похорон осталась в Польше под опекой все того же Флорека, то есть практически на полной свободе.
Одиннадцатилетняя Людвика была непосредственным, живым ребёнком, наверняка унаследовавшим неординарные качества своих предков по женской линии, хотя они, эти качества, пока что ещё дремали в ней. Судьба её складывалась счастливо. С рождения получила возможность изъездить полсвета, знала и европейские страны, и глухие польские деревеньки, пользовалась всеми видами транспорта начиная со скрипящей телеги и кончая аэропланом.
Однако всегда находилась под присмотром — матери, бабушки или гувернантки и лакея, и только вот теперь могла пользоваться полной свободой. Правда, поначалу девочка не была уверена, что это хорошо, и даже склонялась к мнению, что она несчастна, позабыта-позаброшена, не до неё теперь родителям.
Школа благородных девиц сказывалась… Однако вскоре победил здравый рассудок и Людвика решила — напротив, ей грандиозно повезло и надо вовсю использовать редкую возможность оказаться предоставленной самой себе.
Шёл 1939 год. Как уже упоминалось, для Юстины год был очень хлопотным, ибо сынок, весьма гордый собой, умчался в Японию. Гордый потому, что проиграл очередное идиотское пари и, как пристало истинному аристократу, не задумываясь ринулся выполнять условия. Положение усугублялось тем, что незадолго до этого неугомонный юноша обольстил некую девицу из хорошей семьи, и, как выяснилось, весьма успешно, так что теперь ему, как честному человеку, оставалось лишь жениться на ней. Отчаянное письмо обольщённой девицы настигло Джорджа над свежей могилой бабки, поскольку родители приволокли его на похороны из Японии прямиком в польское поместье.
Джордж так и не научился скрывать от родителей свои похождения, поэтому сразу с поминок английская часть семейства в спешке укатила в Лондон, где пришлось заниматься очень непростым делом: успокаивать рыдающую девицу и её разъярённого папочку, у которого все-таки хватило ума предпочесть свадьбу поединку, хотя при этом и было много крику о фамильном гоноре и прочих глупостях.
Впрочем, нежданная, скоропалительная женитьба легкомысленного Джорджа имела и положительные стороны. Юстина полагала — самое время остепениться её взбалмошному сыночку. Но и тут легкомысленный юнец оказался верен себе: эта его очередная выходка опять потребовала от родителей немалых расходов, ибо девица из хорошей семьи ломаного шиллинга не имела за душой.
Каролина задержалась в Пшилесье для улаживания формальностей с наследством. Немного Доминика оставила своим наследникам: большой дом весьма почтённого возраста и значительно поубавившиеся земельные владения, дававшие столько дохода, сколько Флореку удавалось из них выжать.
Ну и разумеется, драгоценности, их было порядочно, но в последнем завещании Доминика их все оставляла правнучке, так что должны были лежать до исполнения Людвике шестнадцати лет. В завещании не уточнялось, где именно должны лежать.
Когда в Пшилесье пришла весть о тяжкой болезни графа де Нуармона, наверняка грозившей уже недалёкой смертью, во-первых, наступил август 1939, а во-вторых, Людвика слегла у Флорека со свежесломанной ногой, основательно закутанной в гипс. Отправляться в дальний путь не было никакой возможности. Однако на плохой уход девочка пожаловаться никак не могла. Так уж жизнь устроена, что несчастье одного человека для другого оборачивается счастьем.
Впрочем, племянница оказалась милой и работящей, а хозяйка в доме давно требовалась. Неприятность же в возрасте четырех лет и отличном цветущем состоянии бегала по дому на радость молодой маме и одинокому старому Флореку. Тот постепенно, ненавязчиво заразил племянницу любовью и верностью ко всем паненкам из рода их бывших господ Пшилесских, и, когда появилась Людвика, она сразу же стала кумиром и любимицей дяди и племянницы. Так что Каролина могла спокойно оставить дочь и уехать во Францию к умирающему свёкру. А через десять дней началась вторая мировая война.
Торопясь во Францию, Каролина по дороге заскочила в собственный подваршавский особняк и оставила там наследство Доминики, завещанное дочке. Хотела попросить Мартинека поместить драгоценности в одном из варшавских банков, но встретиться лично со своим поверенным не могла, очень торопилась. Мартин жил и работал в Варшаве, встретиться с ним не было времени, поэтому Каролина изложила свою просьбу в письме, которое и отправила по варшавскому адресу Мартина.
Благодаря такому незначительному, случайному обстоятельству Людвика и ещё несколько человек во время войны не померли с голоду, так как Мартин письма не получил и просьбу графини исполнишь не успел.
Впрочем, Юстина, всегда энергичная и деятельная, теперь тоже неспособна была заняться делами, ибо и её чрезвычайно тревожила судьба внучки, так что единственным человеком, занявшимся конкретными делами, оказался её муж, лорд Блэкхилл. И хотя бедный лорд из кожи лез, все равно съехавшаяся на похороны графа де Нуармона французская родня была шокирована отсутствием должной пышности и прежнего размаха.
После того как Польша целиком оказалась под немцем и военные действия прекратились, с помощью писем удалось выяснить, что Людвика, Флорек и Андзя живы, гипс с ноги Людвики давно сняли, девочка не осталась хромой и вместе с Андзей перебралась из деревни в дом под Варшавой, в Урсинов.
На этом ещё очень настаивал Мартин. Настаивал, разумеется, пока был жив, потому как потом, к сожалению, умер. Разболелся ещё в сентябре, болел в доме Флорека, в деревне, там и умер, но перед этим настойчиво внушал Людвике, что та должна перебраться в дом матери. И преуспел в том. Получив письмо, в котором содержались все эти известия, Каролина воспряла духом. Настолько воспряла, что даже собралась с силами, чтобы отправиться в Англию на крестины племянника. А вот вернуться во Францию уже не успела, потому как вторая мировая воина опять оживилась.
Остаток второй мировой Каролина провела в Англии, снова обуреваемая тревогами и беспокойством за судьбы близких. Её муж Филипп Нуармон остался во Франции и как-то естественно стал участником движения Сопротивления, ибо борьба с оккупантами для него не была работой, и он проявил себя очень энергичным борцом. Ещё бы, ведь мстил оккупантам и за Францию, и за терзаемую тем же врагом несчастную Польшу, где осталась его единственная дочка. Младший Каролины, тот самый некогда легкомысленный юнец, радостно отправился на фронт сражаться с общим врагом в качестве пилота истребителя, оставив молодую супругу и новорождённого сына под опекой старшего поколения. С фронта он уже не вернулся, пал смертью храбрых.
Таким образом единственным наследником состояния Блэкхиллов, все ещё солидного, несмотря ни на что, и лордовского титула стал новорождённый младенец, названный, разумеется, Джорджем. Если бы с этим младенцем, не дай Бог, что случилось, тогда наследников майората пришлось бы искать у корней генеалогического древа среди потомков лорда Тремейна. К счастью, младенец рос здоровеньким и лишних проблем не создавал, единственное утешение среди неприятностей и горестей военного времени.
Юстина держалась стойко. Хотя и ей бывало несладко, она находила в себе силы поддерживать дочку и невестку и все чаще поговаривала о том, что свалившиеся на них несчастья это Господня кара. Не выполнили волю покойной бабки, не сдержали данное ей слово, и вот пожалуйста, чем это оборачивается. Библиотека замка Нуармон брошена на произвол судьбы и если, не дай Боже, погибнет, им всем грозит смерть неминучая.
Сначала Каролина лишь вежливо просила дорогую мамочку не каркать и не нести чепуху, но постепенно поддалась силе убеждённости Юстины и почти поверила в тяготеющее над ними проклятие. И в результате вся вторая мировая война для неё свелась к трём элементам, которые она молила Господа уберечь и сохранить, ибо без них не мыслила себе дальнейшей жизни: к её мужу, дочери и проклятой библиотеке в замке Нуармон. Остальное перестало её интересовать.
Дожидаться, пока ей стукнет шестнадцать, Людвика просто не могла, пришлось нарушить условия завещания, ну да война её оправдывала. А продаваемых по штучке ювелирных изделий хватило на то, чтобы прожить все пять военных лет, и ещё много осталось.
Не одна Людвика пользовалась деньгами, вырученными за прабабкины драгоценности. Соседи Мартина, что проживали на улице Пулавской у самой площади Унии, лишились крыши над головой в ту самую минуту, когда бомба разрушила и дом Мартина, а его самого тяжело ранило. Соседи отвезли Мартина к Флореку в деревню, а поскольку им некуда было возвращаться, Людвика пригласила их жить в свой дом, в Урсинов. Нет, они не были нахлебниками, старались как могли. Отец семейства вкалывал на полях Урсинова, сын крал уголь из проезжавших составов, мать вязала шерстяные кофты и перешивала старую одежду. И даже пятилетний сынок Андзи очень успешно разводил кроликов. Каждый вносил свою лепту, и все очень подружились.
Трудные времена сближают.
Дом Людвики становился временным приютом для «лесных хлопцев», в нем же было несколько тайников с оружием. Немецкие оккупационные власти никак не могли заподозрить владелицу аристократической виллы в сочувствии партизанам, ведь она французская аристократка, к тому же совсем девчонка. Удалённостью от города и близостью к опасным лесам объясняется тот факт, что вилла Людвики не была реквизирована.
Связь с городом обитатели виллы поддерживали с помощью велосипедов, а также урсиновской брички из образцового загородного хозяйства, возглавляемого немцами. Бричкой пользовались нелегально, но тот факт, что она принадлежала немецким властям, во многом облегчал жизнь обитателям виллы. Флорек благополучно дожил до конца войны. В семьдесят два года он был ещё полон сил и философски воспринял экспроприацию земельных угодий господ Пшилесских. За свои владения Флорек не боялся, ему было далеко до роковых пятидесяти гектаров. Всегда отличавшийся ясным умом и рассудительностью, Флорек правильно оценил наступившие после войны перемены в стране, осознал принципы нового государственного устройства Польши и принял единственно верное решение относительно своих земельных владений.
А именно: составил дарственную в пользу Ендруся. Правда, сынишке Андзи, племянницы, было всего одиннадцать лет, но Флорек надеялся ещё немного пожить и дождаться его совершеннолетия. А по наблюдениям Флорека, мальчик любил деревню, что же касается школы, то хватит ему и семилетки. Он и без того успел поднабраться всяческих познаний в Урсинове. С малолетства подрабатывал в упомянутом уже образцовом загородном хозяйстве, а в доме Людвики вместе с ней занимался с настоящей учительницей, родственницей тех самых соседей Мартина, тоже лишившейся дома и тоже прижившейся в вилле Людвики. Теперь же, при народной власти, мог и походить пару лет в школу, но только в зимнее время, потому как с конца весны и до конца осени Флорек забирал мальчонку в деревню, где и передавал ему хозяйственные навыки. Андзя не возражала, напротив, была рада такому обороту дела и, усматривая в этом гарантию будущего сына, во всем соглашалась с Флореком. В том числе и с дополнительными условиями.
Дополнительным же условием было участие в дарственной Людвики. В официальной бумаге никакая Людвика не упоминалась, все своё имущество, движимое и недвижимое, и всю землю Флорек оставлял Ендрусю, но неофициально права на его имущество имела и Людвика. Имела право жить в его доме, когда пожелает, ведь собственно ей он принадлежал со всем содержимым. Дом был набит вещами предков Людвики. Одни были вывезены из поместья ясновельможных господ Пшилесских и здесь спасены от разграбления немцами, то есть из дома польской прабабки Людвики. Другие прибыли из Нуармона, резиденции французских прабабок той же Людвики. Флорек заставил Андзю и Ендруся торжественно поклясться, что выполнят его волю касательно Людвики, а если клятву нарушат, Господь их покарает. Как Андзя, безгранично обожавшая паненку, так и Ендрусь, жутко взволнованный торжественностью обряда, охотно поклялись выполнить волю Флорека.
С одной стороны, Людвика испытывала по отношению к матери какую-то неосознанную иррациональную обиду. Всю войну мать и отец прожили в роскоши и безопасности, а её бросили на произвол судьбы. На её бедную голову сыпались бомбы, ей грозили облавы, за каждую свинью, украдкой привозимую Флореком, ей грозила смертная казнь, она прожила в оккупации шесть кошмарных лет. За эти годы повзрослела, можно сказать, вдвойне, познала жизнь, полюбила родину, привыкла к самостоятельности, а теперь они спохватились, хотят её воспитывать, командовать ею, сделать своей игрушкой. Ну уж дудки! Здесь, в Народной Польше, установлен справедливый порядок, равенство и свобода для всех, так пусть же они там у себя гниют в своём проклятом капитализме! Не помогли ей, когда она билась как рыба об лёд, пусть же теперь локти кусают, она не намерена облегчать им угрызений совести!
В разгар войны безгранично скучая по родителям, девочка очень нуждалась в их любви, заботе и ласке. И вот в какой-то критический момент в ней что-то надломилось. Ежедневный, ежечасный страх, гибель людей, грозящая ей самой опасность за хранимое в доме оружие и помощь партизанам слишком уж разительно отличались от безопасной жизни в роскоши её родителей. Тут главное даже не роскошь, Бог с ней, а безопасность! Ведь сколько раз думалось — она тоже могла находиться там, где ничто не угрожает жизни человека. Лондон немцы тоже бомбили? Ха-ха, тоже мне опасность! Продовольственные карточки? Ха-ха, ещё жалуются, ведь это гарантия не помереть с голоду. А когда такой гарантии нет? Испытали бы на собственной шкуре, как действительно выглядят война и оккупация! Остались бы сами в Польше…
Итак, наступил переломный момент, и Людвика перестала грызть себя, принялась действовать.
Такой уж у неё был характер. И когда вспыхнуло Варшавское восстание, она уже действовала, не боясь ничего. Пробиралась на Садыбу, один из самых опасных районов Варшавы, в самое пекло, принося восставшим еду и воду. Теперь уже не вспоминала о родных с их спокойной и обеспеченной жизнью, просто забыла о них. Плевать ей на далёкие, богатые страны, тут, в своей стране, она хочет пожить в чудесное мирное время, когда уже не бомбят и не стреляют. Прожила самое тяжёлое без папочки с мамочкой и теперь хочет и дальше жить без них, по-своему!
А с другой стороны, в дело вмешалась большая любовь, в которой Людвика никому бы не призналась ни за какие сокровища мира. Зародилась любовь давно, а теперь вот расцвела, словно джунгли после дождя.
А все потому, что Збышек, сын тех самых соседей Мартина, был героем. И уголь крал, и в конспирации участвовал, и к партизанам сбежал, и даже был ранен! А сразу же после освобождения спас виллу от грабителей. И вообще. Это «вообще» заключало в себя как внешние, так и внутренние достоинства Збигнева. Каролина ничего особенного не заметила в довольно рослом, симпатичном, но жутко веснушчатом парне, так что ни о какой большой любви не догадывалась. Приняла к сведению небывалый патриотизм дочери, с уважением отнеслась к её воззрениям, оценила заботу преданной Андзи и уехала. Не могла надолго оставлять мужа одного.
Граф де Нуармон нуждался в её опеке, ибо Сопротивление не прошло бесследно, и одной рукой он почти не владел.
Збышек вырос вместе с Людвикой и, почитай, всю войну считал её маленькой девочкой, правда неглупой и расторопной, но ничего особенного собой не представлявшей. И только после длительного перерыва, вызванного пребыванием в партизанском отряде, а потом залечивания долго гноящейся раны на ноге, после возвращения всех от Флорека, у которого провели самые опасные последние дни оккупации, Збышек увидел такое чудо красоты, что у него дыхание перехватило.
От Арабеллы и Клементины все женщины рода Блэкхилл-Нуармон отличались исключительной красотой, и не было причин, почему бы и Людвике не стать красавицей. А пламенная любовь к героическому юноше заставляла сверкать её громадные глаза и вызывала румянец на нежных щёчках, что делало её совершенно неотразимой. Всю войну Людвику очень неплохо кормили, тут уж постарался Флорек, так что девица дистрофией не страдала.
Ну и хватило одной секунды, чтобы Збышек сразу же потерял голову.
Не до такой степени потерял, чтобы совсем уж ничего не соображать, хватило ума подумать об образовании.
Экзамены на аттестат зрелости он сдал экстерном, тут добрым словом надо помянуть все ту же учительницу, педагога по призванию. А обретя аттестат, парень поступил в политехнический.
Потом подождали, пока Людвике исполнится восемнадцать, а затем умилённое семейство устроило им свадьбу. Молодые оказались в на редкость замечательных условиях — им было где жить и на что жить. На виллу, хотя в ней и насчитывалось десять комнат, никого не подселили, ибо прописаны в ней были четыре отдельные семьи, а папаше молодого, архитектору по образованию, полагалась дополнительная комната. А Каролина, уезжая, очень благоразумно оставила дочери тысячу долларов.
Сохранившиеся от бабушки драгоценности, ещё довольно в большом количестве, Людвика припрятала на чёрный день, а сама поступила работать переводчицей на Польское радио. Ах, какой у неё был французский прононс!
С жилплощадью немного подпортил Флорек, вздумавший усыновить Ендруся. Так ему казалось безопаснее… Андзя с радостью согласилась, предоставив нужные бумаги, в том числе свидетельство смерти отца Ендруся. Пришлось парню выписаться из дома Людвики и прописаться в доме Флорека в Пежанове. К счастью, именно в это время Людвика родила второго ребёнка, так общее число проживавших в вилле жильцов не уменьшилось.
Флореково хозяйство было довольно необычным.
На двадцати гектарах работали всего два мужика и одна баба. Зато механизировано было все, что только можно механизировать. Возможно, именно на Флорековы поля выехал первый в стране комбайн. Коров доило электричество, хлев мыло тоже электричество — сильной струёй воды от собственной установки. Весьма эффективную помощь хозяйству оказывало то золото, приобрести которое заставил сыновей старый Кацперский. Не было такого бюрократа, представителя местной власти или вообще партийного бонзы, которого в нужный момент не соблазнил бы упоительный звук и завлекательный блеск. Поистине, son et lumiere[4]…
А вот на внешний вид дома Флорек денег не тратил. Правда, внутри все было как полагается, и даже две ванные комнаты оборудовал, зато крышу так починил, что заплаты уже издали бросались в глаза.
И облупленные стены оставил, и оторванные наличники не стал поправлять, ведь дом и без того отличался от остальных деревенских халуп своим великопанским видом. Подозрительно… Пришлось Флореку представить местным властям объяснительную, из которой следовало, что панский облик дома — одна видимость, мамаша, мол, убогая крестьянка, в своё время, чтобы спасти семью от голодной смерти при капитализме, пыталась сдавать комнаты богатым дачникам. Естественно, объяснительная была подкреплена звонким приложением…
Пришло время, и Ендрусь женился на своей дальней родственнице, троюродной сестре, которую выискал где-то под Жещовом. Банды вырезали все семейство, уцелела одна лишь эта девушка и не ведала, где голову преклонить. Троюродный братец был воспринят как дар небес, а уж Эльжуня не знала, как и отблагодарить небеса за этот нежданный дар. Робкая, спокойная и работящая девушка, на два года моложе Ендруся, охотно согласилась принести клятву, ещё не очень понимая какую. Флорек устроил целое представление, от которого кровь стыла в жилах. Церемония происходила при свечах, клялись на огромном Евангелии. Семь свечей, старинное Евангелие в серебряном окладе, распятие и грозный старец произвели должный эффект. Несчастная Эльжуня скорее бы в колодец прыгнула, чем нарушила клятву. А речь шла все о том же — дети пани Людвики, а также её внуки и правнуки имели право… и так далее.
А дети Людвики каждое лето проводили в Пежанове, завязывали поросятам бантики на шеях и плавать учились в пруду, в котором некогда тонула их прабабка…
Обе довольно равнодушно восприняли тот факт, что в их родовом поместье теперь размещались школа, больница и склады пуха и пера. Все было в запустении, особенно пух и перо, вроде бы предназначенное на экспорт.
Причиной смерти явилась её собственная патологическая скупость. Из экономии графиня запретила топить камины, а морозы в ту зиму во Франции стояли страшные, простудилась, схватила воспаление лёгких и скончалась. Поскольку остальные обитатели замка отделались лишь сильной простудой и долго ещё сопливились, смерть графини от воспаления лёгких признали карой господней.
Каролина наконец-то обрела свободу действий, но недолго ею тешилась…
* * *
Едва новая хозяйка замка Нуармон навела кое-какой порядок и восполнила нехватку обслуживающего персонала, расчистила многолетние завалы рухляди и разыскала спрятанные или затерявшиеся многочисленные ключи, как из Польши пришла весть о том, что Доминика тяжело занемогла. Естественно, Каролина все бросила и помчалась в Польшу ухаживать за бабкой, уже не встававшей с постели. Юстина не могла этим заняться, поскольку вместе с мужем находилась в Японии, в погоне за легкомысленном сыном.Брат Каролины, очередной Джордж в роду Блэкхиллов и будущий лорд, был весёлым, беззаботным юношей, обожавшим путешествия, особенно в экзотические страны. И где бы он ни оказывался, с ним непременно случались всякие неприятные происшествия. Не первый раз приходилось родителям легкомысленного отпрыска мчаться на конец света вызволять его из передряг. Хорошо ещё, что родители любили путешествовать и не драматизировали случившееся, относясь по возможности к неприятностям с юмором, и делали упор на туристическую сторону вояжей. Хотя они и недёшево обходились. Во всех отношениях.
Доминика успела помереть до возвращения Юстины, так что дочь приехала лишь на похороны матери. На похороны, разумеется, съехалась вся родня. Присутствовала и дочь Каролины Людвика. Девочка училась в престижной французской школе для благородных девиц, а поскольку как раз пришла пора летних каникул, после похорон осталась в Польше под опекой все того же Флорека, то есть практически на полной свободе.
Одиннадцатилетняя Людвика была непосредственным, живым ребёнком, наверняка унаследовавшим неординарные качества своих предков по женской линии, хотя они, эти качества, пока что ещё дремали в ней. Судьба её складывалась счастливо. С рождения получила возможность изъездить полсвета, знала и европейские страны, и глухие польские деревеньки, пользовалась всеми видами транспорта начиная со скрипящей телеги и кончая аэропланом.
Однако всегда находилась под присмотром — матери, бабушки или гувернантки и лакея, и только вот теперь могла пользоваться полной свободой. Правда, поначалу девочка не была уверена, что это хорошо, и даже склонялась к мнению, что она несчастна, позабыта-позаброшена, не до неё теперь родителям.
Школа благородных девиц сказывалась… Однако вскоре победил здравый рассудок и Людвика решила — напротив, ей грандиозно повезло и надо вовсю использовать редкую возможность оказаться предоставленной самой себе.
Шёл 1939 год. Как уже упоминалось, для Юстины год был очень хлопотным, ибо сынок, весьма гордый собой, умчался в Японию. Гордый потому, что проиграл очередное идиотское пари и, как пристало истинному аристократу, не задумываясь ринулся выполнять условия. Положение усугублялось тем, что незадолго до этого неугомонный юноша обольстил некую девицу из хорошей семьи, и, как выяснилось, весьма успешно, так что теперь ему, как честному человеку, оставалось лишь жениться на ней. Отчаянное письмо обольщённой девицы настигло Джорджа над свежей могилой бабки, поскольку родители приволокли его на похороны из Японии прямиком в польское поместье.
Джордж так и не научился скрывать от родителей свои похождения, поэтому сразу с поминок английская часть семейства в спешке укатила в Лондон, где пришлось заниматься очень непростым делом: успокаивать рыдающую девицу и её разъярённого папочку, у которого все-таки хватило ума предпочесть свадьбу поединку, хотя при этом и было много крику о фамильном гоноре и прочих глупостях.
Впрочем, нежданная, скоропалительная женитьба легкомысленного Джорджа имела и положительные стороны. Юстина полагала — самое время остепениться её взбалмошному сыночку. Но и тут легкомысленный юнец оказался верен себе: эта его очередная выходка опять потребовала от родителей немалых расходов, ибо девица из хорошей семьи ломаного шиллинга не имела за душой.
Каролина задержалась в Пшилесье для улаживания формальностей с наследством. Немного Доминика оставила своим наследникам: большой дом весьма почтённого возраста и значительно поубавившиеся земельные владения, дававшие столько дохода, сколько Флореку удавалось из них выжать.
Ну и разумеется, драгоценности, их было порядочно, но в последнем завещании Доминика их все оставляла правнучке, так что должны были лежать до исполнения Людвике шестнадцати лет. В завещании не уточнялось, где именно должны лежать.
Когда в Пшилесье пришла весть о тяжкой болезни графа де Нуармона, наверняка грозившей уже недалёкой смертью, во-первых, наступил август 1939, а во-вторых, Людвика слегла у Флорека со свежесломанной ногой, основательно закутанной в гипс. Отправляться в дальний путь не было никакой возможности. Однако на плохой уход девочка пожаловаться никак не могла. Так уж жизнь устроена, что несчастье одного человека для другого оборачивается счастьем.
* * *
Флорековы сестры, как известно, в своё время довольно удачно повыходили замуж, однако впоследствии их судьбы складывались по-разному. Одна из племянниц Флорека, некая Андзя из-под Ченстоховы, уже несколько лет назад перебралась к дядюшке. С ней случилась неприятность, которая довольно часто приключается с девицами, и Флорек нашёл нужным забрать её из родительского дома.Впрочем, племянница оказалась милой и работящей, а хозяйка в доме давно требовалась. Неприятность же в возрасте четырех лет и отличном цветущем состоянии бегала по дому на радость молодой маме и одинокому старому Флореку. Тот постепенно, ненавязчиво заразил племянницу любовью и верностью ко всем паненкам из рода их бывших господ Пшилесских, и, когда появилась Людвика, она сразу же стала кумиром и любимицей дяди и племянницы. Так что Каролина могла спокойно оставить дочь и уехать во Францию к умирающему свёкру. А через десять дней началась вторая мировая война.
* * *
Поскольку в роду никто политикой особо не интересовался, войны как-то не предвидели, и для всех она явилась большой неожиданностью.Торопясь во Францию, Каролина по дороге заскочила в собственный подваршавский особняк и оставила там наследство Доминики, завещанное дочке. Хотела попросить Мартинека поместить драгоценности в одном из варшавских банков, но встретиться лично со своим поверенным не могла, очень торопилась. Мартин жил и работал в Варшаве, встретиться с ним не было времени, поэтому Каролина изложила свою просьбу в письме, которое и отправила по варшавскому адресу Мартина.
Благодаря такому незначительному, случайному обстоятельству Людвика и ещё несколько человек во время войны не померли с голоду, так как Мартин письма не получил и просьбу графини исполнишь не успел.
* * *
Старшее поколение покинуло сей бренный мир всего за год. Граф де Нуармон скончался под конец сентября, и Юстине пришлось покинуть Англию и прибыть во Францию на похороны дяди, ибо Каролина была не в состоянии чем-либо заняться. Она места себе не находила от страшного беспокойства за судьбу единственной дочери, брошенной в Польше на арене военных действий, совсем пала духом и норовила забиться куда-нибудь в угол, от людей подальше, где и сидела неподвижно целыми днями, стиснув зубы и ломая руки. Её муж и отец Людвики, Филипп, теперь граф де Нуармон, совсем потерял голову, ибо заниматься конкретными делами никогда не умел и не любил, а тут на него вдруг свалилось все сразу: смерть отца, невменяемая жена, дочка в оккупированной Польше и замок Нуармон.Впрочем, Юстина, всегда энергичная и деятельная, теперь тоже неспособна была заняться делами, ибо и её чрезвычайно тревожила судьба внучки, так что единственным человеком, занявшимся конкретными делами, оказался её муж, лорд Блэкхилл. И хотя бедный лорд из кожи лез, все равно съехавшаяся на похороны графа де Нуармона французская родня была шокирована отсутствием должной пышности и прежнего размаха.
После того как Польша целиком оказалась под немцем и военные действия прекратились, с помощью писем удалось выяснить, что Людвика, Флорек и Андзя живы, гипс с ноги Людвики давно сняли, девочка не осталась хромой и вместе с Андзей перебралась из деревни в дом под Варшавой, в Урсинов.
На этом ещё очень настаивал Мартин. Настаивал, разумеется, пока был жив, потому как потом, к сожалению, умер. Разболелся ещё в сентябре, болел в доме Флорека, в деревне, там и умер, но перед этим настойчиво внушал Людвике, что та должна перебраться в дом матери. И преуспел в том. Получив письмо, в котором содержались все эти известия, Каролина воспряла духом. Настолько воспряла, что даже собралась с силами, чтобы отправиться в Англию на крестины племянника. А вот вернуться во Францию уже не успела, потому как вторая мировая воина опять оживилась.
Остаток второй мировой Каролина провела в Англии, снова обуреваемая тревогами и беспокойством за судьбы близких. Её муж Филипп Нуармон остался во Франции и как-то естественно стал участником движения Сопротивления, ибо борьба с оккупантами для него не была работой, и он проявил себя очень энергичным борцом. Ещё бы, ведь мстил оккупантам и за Францию, и за терзаемую тем же врагом несчастную Польшу, где осталась его единственная дочка. Младший Каролины, тот самый некогда легкомысленный юнец, радостно отправился на фронт сражаться с общим врагом в качестве пилота истребителя, оставив молодую супругу и новорождённого сына под опекой старшего поколения. С фронта он уже не вернулся, пал смертью храбрых.
Таким образом единственным наследником состояния Блэкхиллов, все ещё солидного, несмотря ни на что, и лордовского титула стал новорождённый младенец, названный, разумеется, Джорджем. Если бы с этим младенцем, не дай Бог, что случилось, тогда наследников майората пришлось бы искать у корней генеалогического древа среди потомков лорда Тремейна. К счастью, младенец рос здоровеньким и лишних проблем не создавал, единственное утешение среди неприятностей и горестей военного времени.
Юстина держалась стойко. Хотя и ей бывало несладко, она находила в себе силы поддерживать дочку и невестку и все чаще поговаривала о том, что свалившиеся на них несчастья это Господня кара. Не выполнили волю покойной бабки, не сдержали данное ей слово, и вот пожалуйста, чем это оборачивается. Библиотека замка Нуармон брошена на произвол судьбы и если, не дай Боже, погибнет, им всем грозит смерть неминучая.
Сначала Каролина лишь вежливо просила дорогую мамочку не каркать и не нести чепуху, но постепенно поддалась силе убеждённости Юстины и почти поверила в тяготеющее над ними проклятие. И в результате вся вторая мировая война для неё свелась к трём элементам, которые она молила Господа уберечь и сохранить, ибо без них не мыслила себе дальнейшей жизни: к её мужу, дочери и проклятой библиотеке в замке Нуармон. Остальное перестало её интересовать.
* * *
Оказавшись в военное лихолетье предоставленной самой себе, одиннадцатилетняя Людвика, ещё недавно беззаботное, легкомысленное создание, как-то сразу вдруг повзрослела не по годам. Умной и энергичной она всегда была, а теперь вдруг стала очень походить на свою прапрабабушку Клементину. Мартин передал ей письмо матери, и из него девочка узнала, где Каролина спрятала завещанные дочери драгоценности Доминики. Поскольку Людвика не располагала никакими доходами, исключая ту малость, которую удалось взрастить, собрать и скрыть от оккупантов старому Флореку, прабабкино наследство стало для неё единственным источником существования.Дожидаться, пока ей стукнет шестнадцать, Людвика просто не могла, пришлось нарушить условия завещания, ну да война её оправдывала. А продаваемых по штучке ювелирных изделий хватило на то, чтобы прожить все пять военных лет, и ещё много осталось.
Не одна Людвика пользовалась деньгами, вырученными за прабабкины драгоценности. Соседи Мартина, что проживали на улице Пулавской у самой площади Унии, лишились крыши над головой в ту самую минуту, когда бомба разрушила и дом Мартина, а его самого тяжело ранило. Соседи отвезли Мартина к Флореку в деревню, а поскольку им некуда было возвращаться, Людвика пригласила их жить в свой дом, в Урсинов. Нет, они не были нахлебниками, старались как могли. Отец семейства вкалывал на полях Урсинова, сын крал уголь из проезжавших составов, мать вязала шерстяные кофты и перешивала старую одежду. И даже пятилетний сынок Андзи очень успешно разводил кроликов. Каждый вносил свою лепту, и все очень подружились.
Трудные времена сближают.
Дом Людвики становился временным приютом для «лесных хлопцев», в нем же было несколько тайников с оружием. Немецкие оккупационные власти никак не могли заподозрить владелицу аристократической виллы в сочувствии партизанам, ведь она французская аристократка, к тому же совсем девчонка. Удалённостью от города и близостью к опасным лесам объясняется тот факт, что вилла Людвики не была реквизирована.
Связь с городом обитатели виллы поддерживали с помощью велосипедов, а также урсиновской брички из образцового загородного хозяйства, возглавляемого немцами. Бричкой пользовались нелегально, но тот факт, что она принадлежала немецким властям, во многом облегчал жизнь обитателям виллы. Флорек благополучно дожил до конца войны. В семьдесят два года он был ещё полон сил и философски воспринял экспроприацию земельных угодий господ Пшилесских. За свои владения Флорек не боялся, ему было далеко до роковых пятидесяти гектаров. Всегда отличавшийся ясным умом и рассудительностью, Флорек правильно оценил наступившие после войны перемены в стране, осознал принципы нового государственного устройства Польши и принял единственно верное решение относительно своих земельных владений.
А именно: составил дарственную в пользу Ендруся. Правда, сынишке Андзи, племянницы, было всего одиннадцать лет, но Флорек надеялся ещё немного пожить и дождаться его совершеннолетия. А по наблюдениям Флорека, мальчик любил деревню, что же касается школы, то хватит ему и семилетки. Он и без того успел поднабраться всяческих познаний в Урсинове. С малолетства подрабатывал в упомянутом уже образцовом загородном хозяйстве, а в доме Людвики вместе с ней занимался с настоящей учительницей, родственницей тех самых соседей Мартина, тоже лишившейся дома и тоже прижившейся в вилле Людвики. Теперь же, при народной власти, мог и походить пару лет в школу, но только в зимнее время, потому как с конца весны и до конца осени Флорек забирал мальчонку в деревню, где и передавал ему хозяйственные навыки. Андзя не возражала, напротив, была рада такому обороту дела и, усматривая в этом гарантию будущего сына, во всем соглашалась с Флореком. В том числе и с дополнительными условиями.
Дополнительным же условием было участие в дарственной Людвики. В официальной бумаге никакая Людвика не упоминалась, все своё имущество, движимое и недвижимое, и всю землю Флорек оставлял Ендрусю, но неофициально права на его имущество имела и Людвика. Имела право жить в его доме, когда пожелает, ведь собственно ей он принадлежал со всем содержимым. Дом был набит вещами предков Людвики. Одни были вывезены из поместья ясновельможных господ Пшилесских и здесь спасены от разграбления немцами, то есть из дома польской прабабки Людвики. Другие прибыли из Нуармона, резиденции французских прабабок той же Людвики. Флорек заставил Андзю и Ендруся торжественно поклясться, что выполнят его волю касательно Людвики, а если клятву нарушат, Господь их покарает. Как Андзя, безгранично обожавшая паненку, так и Ендрусь, жутко взволнованный торжественностью обряда, охотно поклялись выполнить волю Флорека.
* * *
Только осенью смогла Каролина встретиться с дочерью. Непросто было ей получить разрешение на въезд в Народную Польшу, ведь она происходила из рода довоенных помещиков, эксплуататоров. Власти с удовольствием поступали ей наперекор и не позволили увезти во Францию совершеннолетнюю девушку, рождённую в Польше и имеющую польское гражданство. Бежать же через зеленую границу Людвика категорически отказалась, и эта категоричность немало удивляла её мать. Возможно, на таком решении сказался рождённый оккупацией патриотизм. Но главная причина отказа покинуть Польшу была в другом, что мать не сразу поняла.С одной стороны, Людвика испытывала по отношению к матери какую-то неосознанную иррациональную обиду. Всю войну мать и отец прожили в роскоши и безопасности, а её бросили на произвол судьбы. На её бедную голову сыпались бомбы, ей грозили облавы, за каждую свинью, украдкой привозимую Флореком, ей грозила смертная казнь, она прожила в оккупации шесть кошмарных лет. За эти годы повзрослела, можно сказать, вдвойне, познала жизнь, полюбила родину, привыкла к самостоятельности, а теперь они спохватились, хотят её воспитывать, командовать ею, сделать своей игрушкой. Ну уж дудки! Здесь, в Народной Польше, установлен справедливый порядок, равенство и свобода для всех, так пусть же они там у себя гниют в своём проклятом капитализме! Не помогли ей, когда она билась как рыба об лёд, пусть же теперь локти кусают, она не намерена облегчать им угрызений совести!
В разгар войны безгранично скучая по родителям, девочка очень нуждалась в их любви, заботе и ласке. И вот в какой-то критический момент в ней что-то надломилось. Ежедневный, ежечасный страх, гибель людей, грозящая ей самой опасность за хранимое в доме оружие и помощь партизанам слишком уж разительно отличались от безопасной жизни в роскоши её родителей. Тут главное даже не роскошь, Бог с ней, а безопасность! Ведь сколько раз думалось — она тоже могла находиться там, где ничто не угрожает жизни человека. Лондон немцы тоже бомбили? Ха-ха, тоже мне опасность! Продовольственные карточки? Ха-ха, ещё жалуются, ведь это гарантия не помереть с голоду. А когда такой гарантии нет? Испытали бы на собственной шкуре, как действительно выглядят война и оккупация! Остались бы сами в Польше…
Итак, наступил переломный момент, и Людвика перестала грызть себя, принялась действовать.
Такой уж у неё был характер. И когда вспыхнуло Варшавское восстание, она уже действовала, не боясь ничего. Пробиралась на Садыбу, один из самых опасных районов Варшавы, в самое пекло, принося восставшим еду и воду. Теперь уже не вспоминала о родных с их спокойной и обеспеченной жизнью, просто забыла о них. Плевать ей на далёкие, богатые страны, тут, в своей стране, она хочет пожить в чудесное мирное время, когда уже не бомбят и не стреляют. Прожила самое тяжёлое без папочки с мамочкой и теперь хочет и дальше жить без них, по-своему!
А с другой стороны, в дело вмешалась большая любовь, в которой Людвика никому бы не призналась ни за какие сокровища мира. Зародилась любовь давно, а теперь вот расцвела, словно джунгли после дождя.
А все потому, что Збышек, сын тех самых соседей Мартина, был героем. И уголь крал, и в конспирации участвовал, и к партизанам сбежал, и даже был ранен! А сразу же после освобождения спас виллу от грабителей. И вообще. Это «вообще» заключало в себя как внешние, так и внутренние достоинства Збигнева. Каролина ничего особенного не заметила в довольно рослом, симпатичном, но жутко веснушчатом парне, так что ни о какой большой любви не догадывалась. Приняла к сведению небывалый патриотизм дочери, с уважением отнеслась к её воззрениям, оценила заботу преданной Андзи и уехала. Не могла надолго оставлять мужа одного.
Граф де Нуармон нуждался в её опеке, ибо Сопротивление не прошло бесследно, и одной рукой он почти не владел.
Збышек вырос вместе с Людвикой и, почитай, всю войну считал её маленькой девочкой, правда неглупой и расторопной, но ничего особенного собой не представлявшей. И только после длительного перерыва, вызванного пребыванием в партизанском отряде, а потом залечивания долго гноящейся раны на ноге, после возвращения всех от Флорека, у которого провели самые опасные последние дни оккупации, Збышек увидел такое чудо красоты, что у него дыхание перехватило.
От Арабеллы и Клементины все женщины рода Блэкхилл-Нуармон отличались исключительной красотой, и не было причин, почему бы и Людвике не стать красавицей. А пламенная любовь к героическому юноше заставляла сверкать её громадные глаза и вызывала румянец на нежных щёчках, что делало её совершенно неотразимой. Всю войну Людвику очень неплохо кормили, тут уж постарался Флорек, так что девица дистрофией не страдала.
Ну и хватило одной секунды, чтобы Збышек сразу же потерял голову.
Не до такой степени потерял, чтобы совсем уж ничего не соображать, хватило ума подумать об образовании.
Экзамены на аттестат зрелости он сдал экстерном, тут добрым словом надо помянуть все ту же учительницу, педагога по призванию. А обретя аттестат, парень поступил в политехнический.
Потом подождали, пока Людвике исполнится восемнадцать, а затем умилённое семейство устроило им свадьбу. Молодые оказались в на редкость замечательных условиях — им было где жить и на что жить. На виллу, хотя в ней и насчитывалось десять комнат, никого не подселили, ибо прописаны в ней были четыре отдельные семьи, а папаше молодого, архитектору по образованию, полагалась дополнительная комната. А Каролина, уезжая, очень благоразумно оставила дочери тысячу долларов.
Сохранившиеся от бабушки драгоценности, ещё довольно в большом количестве, Людвика припрятала на чёрный день, а сама поступила работать переводчицей на Польское радио. Ах, какой у неё был французский прононс!
С жилплощадью немного подпортил Флорек, вздумавший усыновить Ендруся. Так ему казалось безопаснее… Андзя с радостью согласилась, предоставив нужные бумаги, в том числе свидетельство смерти отца Ендруся. Пришлось парню выписаться из дома Людвики и прописаться в доме Флорека в Пежанове. К счастью, именно в это время Людвика родила второго ребёнка, так общее число проживавших в вилле жильцов не уменьшилось.
Флореково хозяйство было довольно необычным.
На двадцати гектарах работали всего два мужика и одна баба. Зато механизировано было все, что только можно механизировать. Возможно, именно на Флорековы поля выехал первый в стране комбайн. Коров доило электричество, хлев мыло тоже электричество — сильной струёй воды от собственной установки. Весьма эффективную помощь хозяйству оказывало то золото, приобрести которое заставил сыновей старый Кацперский. Не было такого бюрократа, представителя местной власти или вообще партийного бонзы, которого в нужный момент не соблазнил бы упоительный звук и завлекательный блеск. Поистине, son et lumiere[4]…
А вот на внешний вид дома Флорек денег не тратил. Правда, внутри все было как полагается, и даже две ванные комнаты оборудовал, зато крышу так починил, что заплаты уже издали бросались в глаза.
И облупленные стены оставил, и оторванные наличники не стал поправлять, ведь дом и без того отличался от остальных деревенских халуп своим великопанским видом. Подозрительно… Пришлось Флореку представить местным властям объяснительную, из которой следовало, что панский облик дома — одна видимость, мамаша, мол, убогая крестьянка, в своё время, чтобы спасти семью от голодной смерти при капитализме, пыталась сдавать комнаты богатым дачникам. Естественно, объяснительная была подкреплена звонким приложением…
Пришло время, и Ендрусь женился на своей дальней родственнице, троюродной сестре, которую выискал где-то под Жещовом. Банды вырезали все семейство, уцелела одна лишь эта девушка и не ведала, где голову преклонить. Троюродный братец был воспринят как дар небес, а уж Эльжуня не знала, как и отблагодарить небеса за этот нежданный дар. Робкая, спокойная и работящая девушка, на два года моложе Ендруся, охотно согласилась принести клятву, ещё не очень понимая какую. Флорек устроил целое представление, от которого кровь стыла в жилах. Церемония происходила при свечах, клялись на огромном Евангелии. Семь свечей, старинное Евангелие в серебряном окладе, распятие и грозный старец произвели должный эффект. Несчастная Эльжуня скорее бы в колодец прыгнула, чем нарушила клятву. А речь шла все о том же — дети пани Людвики, а также её внуки и правнуки имели право… и так далее.
А дети Людвики каждое лето проводили в Пежанове, завязывали поросятам бантики на шеях и плавать учились в пруду, в котором некогда тонула их прабабка…
* * *
На похороны Флорека приехали обе: семидесятичетырехлетняя Юстина и пятидесятидвухлетняя Каролина. Наконец-то по внешнему виду Юстины можно было сказать, что она уже немолода, а Каролина казалась сестрой своей дочери Людвики. Ну, возможно, старшей.Обе довольно равнодушно восприняли тот факт, что в их родовом поместье теперь размещались школа, больница и склады пуха и пера. Все было в запустении, особенно пух и перо, вроде бы предназначенное на экспорт.