— Я наконец узнаю, как он выглядел? — разнервничалась Тереза.
— Кто как выглядел? Покойник или тот, что тут был?
— Тот, что тут был! Я уже целый час спрашиваю!
Франек задумался.
— Как выглядел? Знаете, описать трудно. Обыкновенно выглядел, ничего особенного. Городской, одет хорошо, никаких там джинсов или ветровок — костюм, рубашка, галстук… Не лысый, не лохматый, кажется, как-то гладко причёсанный. Ниже меня, но потолще, такой весь крепкий, рот широкий, нос тоже. Мне показалось, что его как будто корова облизала…
Тереза внезапно кивнула головой.
— Нос чуть приплюснутый? Большой, но не торчит, такой нависший над губой? Брови гладкие и широкие и морда красная?
— Хоть рисуй! А что? Вы его видели?
Тереза посмотрела на нас с выражением ужаса, смешанного с удовлетворением.
— Это он. — Произнесла она торжественно. — Он был у меня в Гамильтоне! Потом приезжал почти осенью, когда я вернулась с озера. Как это вам нравится?
Мы довольно тупо глазели на неё, лишившись творческих мыслей. Понять как это нам нравится, было нелегко.
— Вот поэтому милиции трудно ловить преступников, — упрекнула я их. — Все скрывают правду. Ни Тереза, ни Франек не сказали про этого мужика ни единого слова. Если бы они все рассказали, убийца бы уже давно сидел в тюрьме, и все стало бы ясно. А так что? Милиция халтурит. Показатели падают.
— Где уж там! — фыркнула Люцина. — Говно бы сидело… Я, извините, хочу сказать, много бы это им дало? Парень, как видно, может свободно путешествовать, вот он и смылся в Канаду. Говорите ка поточнее, что когда случилось. Когда он был здесь, когда в Канаде и когда нашли труп?
Тереза и Франек послушно начали считать, у них получилось, что в Воле этот разбойник появился 12 июля, первый визит Терезе нанёс 10 сентября, а труп нашли 17 октября. Короче говоря, труп можно было бы считать эффектом бурного празднования именин часто встречающихся в стране Терез и Ядвиг, если бы не имущество покойника. В любом случае, облизанный коровьим языком обманщик мог быть убийцей. Между 10 сентября и 17 октября он успел бы проехать не только от Канады до Польши, но и вокруг света. Но, точно так же, он мог находиться и в любом другом месте.
— Все равно, надо было о нем рассказать, — сказала я упрямо.
— Отстань, — твёрдо отрезала Тереза. — Что дальше?
— Ты говорил, что их было больше, — напомнила Люцина. — Кто-то ещё про нас спрашивал?
— Ах, да. В прошлом году, весной. Я садил картошку, у меня свиньи поросились, времени опять не было, но этого я хорошо запомнил. Он был посимпатичнее. Молодой, лет двадцати пяти, не больше, худой такой, высокий, выше меня, они теперь все так растут…
— Болезненно худой? — неизвестно почему заинтересовалась Люцина.
— Зачем тебе здоровье какого-то бандита? — огорчилась моя мамуся.
— Это был не бандит, — запротестовал Франек. — Он представился и имя громко сказал, что-то от ольхи, Ольшинский или Ольшевский, что-то такое. Нет, не болезненно, просто худой. Выглядел здоровым. Он был симпатичный, но уж слишком таинственный. Спрашивал о том же — про дядю Франека и его потомков. Он сказал, что есть одно дело, которое тянется уже бог знает сколько лет, его обязательно надо закончить, а без вас он не справится…
— Что за дело? — подозрительно прервала его моя мамуся.
— Понятия не имею, какое-то очень старое.
— Прадед в царском войске получил попону, пропил её, а теперь нам придётся за неё платить, — предположила я.
— Я платить не буду, — быстро и решительно открестилась моя мамуся.
— Ты что, про попону он бы спросил у Франека, — запротестовала Люцина. — Наверное, какие-то осложнения с наследством от дедушки Витольда. Мы с этим не имеем ничего общего.
— Он, собственно, больше интересовался тёткой Полиной, чем дядей Франеком, — сказал Франек. — Много я ему рассказать не смог, тем более, что телеграмма о смерти дяди тогда уже пропала. Я поискал в бумагах и нашёл какое-то довоенное или военное письмо, где был адрес в Варшаве, на Хмельной. Он взял этот адрес. И ещё он спрашивал разные вещи, почти о всей семье, я даже удивился, откуда он столько знает. Ну, я и подумал, что в конце концов и вы заявитесь…
— Сейчас, подождите, — вмешалась тётя Ядя. — Если у покойника были эти адреса, то вы могли их у него взять! То есть, я имею ввиду, что вы уже знали… То есть, милиция знала и могла вам сказать…
— Вот именно, — поддержала я её. — И ты бы знал, где нас искать.
Франек слегка смутился.
— Я их и не видел. Они были записаны на бумажке, а бумажку никому не показывали. Я мог спросить, но было как-то ни к чему, потому что я тогда забыл про того типа… И вообще, с милицией лучше не связываться. По-моему, это какое-то семейное дело, только немного подозрительное…
— Вот, черт! — сказала заинтригованная Люцина. — Кто-нибудь из вас знает Ольшинского?
— Нет, — ответила я за всех. — Зато ты знаешь Менюшко.
Люцина оживилась.
— А вот и знаю, да будет тебе известно! Как пить дать, я это имя слышала, причём здесь, в этих местах. Мне тогда было шестнадцать лет…
— Никакого Менюшко тут никогда не было, — решительно остановил её Франек.
— Ну и что? А я слышала…
— А хор ангельский ты не слышала? — ядовито поинтересовалась Тереза. — Столик у тебя по полу не прыгал? Духи тебе не являлись?
— Духи нет, только призрак. Я всегда его вижу, вот он, сидит за столом…
— Слушайте, они опять подерутся, — забеспокоилась тётя Ядя. — Я бы не видела ничего серьёзного, если бы за ваш счёт не убивали чужих людей…
Опять заговорили одновременно все. Связь нашей семьи с убийством казалась туманной, но, тем не менее, что-то в этом было. Какая-то мрачная тайна, касающаяся нашей семьи. Тереза жутко разволновалась, моя мамуся стала выдвигать предположения, достойные попоны прадеда, Люцина подошла к вопросу по деловому:
— Хорошо ещё, что у всех есть алиби, — констатировала она с удовлетворением. — Пятнадцатого мы все были у Яди на именинах, а эту жертву убили как раз пятнадцатого вечером. Нам никак было не успеть.
— Ты могла нанять убийцу, — предположила я.
— Почему я? Мне не мешает, когда труп носит мой адрес!
— Так что, может, я? — немедленно обиделась Тереза.
— Вы действительно не можете серьёзно подумать? — упрекнула их тётя Ядя.
— Как это? — удивилась моя мамуся. — Мы и так все время думаем…
Франек пережидал в терпеливом молчании. Он заглянул в кувшин, вылил в него остатки молока из ведра и опёрся о дверной косяк.
— Вообще-то, я кое-что знаю, — неожиданно объявил он.
Стало тихо и все на него уставились. Тётя Ядя машинально подняла фотоаппарат, как будто это кое-что, которое знал Франек, необходимо было запечатлеть.
— Что ты знаешь? — поинтересовалась Люцина.
Лицо Франека приняло обеспокоенное и озабоченное выражение:
— А я и сам не знаю, что я знаю, — признался он неуверенно. — Кажется, какая-то семейная тайна. Понимаете, это было так. В самом начале войны, третьего или четвёртого сентября, в тридцать девятом году, сюда приехал какой-то тип. Он поговорил с отцом и отдал ему какое-то письмо. Конверт. Я тогда был маленький, только девять лет исполнилось, и увидел все случайно. Вы же знаете, что мои старшие братья погибли, один на фронте, другой партизанил. У отца тоже срок подходил, войну он пережил, но чувствовал себя все хуже. Он страшно жалел, что остался только я, несовершеннолетний — в случае чего, сам не справлюсь. Пару раз он собирался мне что-то сказать, но все откладывал, ждал, пока я постарше стану. Только перед самой смертью, а мне тогда уже двадцать стукнуло, он выдавил из себя, что у нас есть какие-то сбережения. Я понял, что это он про тот конверт. А потом он почти не разговаривал, слишком долго ждал, пока я вырасту. Я узнал только одно: пока жива мать тётки Полины, нельзя и слова сказать. Мне это показалось странным, я думал, он бредит, какое отношение к делу имеет эта старуха, которую я и в глаза не видел. Тем более, она к тому времени и умерла…
— А вот и не умерла, — вставила Люцина. — Она умерла только в пятьдесят четвёртом году.
— Да что ты? — удивился Франек. — Значит отец не бредил? Ну, тогда не знаю… Из того, что он тогда говорил, я понял, что усадьбы пропали — все национализировали, но самое важное надо отдать. Что отдать и кому — понятия не имею. Я потом искал этот конверт, чтобы оттуда хоть что-то узнать, но он потерялся, до сих пор не найду. Мне это было важно, потому что отец заставил меня поклясться, что я все сделаю как нужно, а я даже не знал, что надо делать. Я спрашивал, но отец все время повторял: «тут, тут», — и больше ничего. Теперь вы знаете все, что знаю я. Из-за матери тётки Полины я думал, что это касается вас, и вы что-то знаете…
Он замолчал и с надеждой смотрел на нас, мы, в свою очередь, как бараны уставились на него. Моя прабабка при жизни была особой довольно неудобной, это знали все, но кто мог подумать, что она добавит нам забот и через двадцать лет после смерти?!
— Ничего себе! — очнувшись сказала Люцина. — Впервые слышу и ничего не понимаю!
— А твоя мать? — беспокойно спросила Тереза. — Она тоже ничего не знала?
— Совсем ничего, отец говорил со мной наедине. Ни про какую тайну она не знала. Умерла ровно десять лет назад…
— А что за усадьбы национализировали? — вдруг заинтересовалась моя мамуся.
— Не знаю. Наверняка не наши. Отец вроде бы управлял каким-то чужим имуществом, это до войны было, я плохо помню. Старший брат дома почти не бывал, он где-то там сидел и управлял — как только вырос, стал помогать отцу. Я слышал, что он сторожит что-то чужое. После войны, как видно, этого чужого не стало, потому что отец занимался только нашим хозяйством, значит, чужое и национализировали. Вот и все. Больше я ничего не знаю.
Он оторвался от косяка, подошёл к окну, выглянул во двор, затем уселся в кресло. Ему, вероятно, полегчало, он избавился от тяжести, одарив нас этой удивительной тайной. Он передал всю информацию и наконец-то может успокоиться.
— И все это время ты ждал, пока мы приедем? — недоверчиво спросила Люцина.
Франек пожал плечами.
— А что было делать? Я ничего про вас не знал. После смерти отца мать послала письмо в этот Тарчин, но оно вернулось с надписью, что адресат не известен. О том, что вы вообще живы, я узнал только от покойника. А милицию, сами понимаете, я предпочёл не спрашивать…
— И правильно сделал, — похвалила его Тереза. — В семейные дела милицию лучше не вмешивать. Ещё за что-нибудь посадят. А так — пожалуйста, все на месте, и можем спокойно подумать…
— Мы давно сюда выбирались, — прервала её моя мамуся. — Франек, у вас здесь должен быть колодец.
— Извините? — удивился Франек.
— Колодец. У тебя должен быть колодец…
— Ну, начинается! — сердито фыркнула Люцина.
— Где он?
Франек страшно удивился.
— Колодец? Ну, есть колодец, артезианский. Насос качает воду в бак, я сам все сделал. Колодца, собственно нет, только краны. Колодец есть у соседей.
— Но у тебя был колодец, я уверена, — не отступалась моя мамуся. — Что с ним случилось?
— Засыпан. Два верхних круга я снял, а остальное осталось.
— Если круги, значит он новый, а раньше был старый. Где был колодец у твоего деда?
Мы смотрели на мою мамусю с безнадёжным отчаянием. Франек разглядывал нас с растущим недоумением, но отвечал, не сопротивляясь, хотя и не понимал, в чем тут дело.
— Дедовский колодец был возле старого дома. Если вас так интересуют колодцы, то их было целых два — один старее, другой новее. Старый дед засыпал ещё в молодости и выкопал новый. Он служил долго, только перед самой войной дед вырыл последний, с кругами, даже не знаю зачем, в прежнем была хорошая вода.
— Вот, пожалуйста! — сказала моя мамуся и с триумфом посмотрела на нас.
— Ты действительно думаешь, что в каждом колодце, который остался от наших предков, должно лежать бог знает что? — спросила Тереза сдавленным голосом.
— Должно, не должно, но может…
Тётя Ядя, занятая сменой плёнки в фотоаппарате, подняла голову:
— Вас совсем не задевают эти таинственные происшествия? — осуждающе спросила она. — Колодец? Да, очень может быть, что в этой семье урожай на фаршированные колодцы, но тут происходит достаточно событий и без колодцев. Вас это совсем не волнует?
— Волнует, — ответила Люцина. — Мы подумаем об этом, когда они перестанут дурачиться.
— Меня это не касается! — уверенно запротестовала моя мамуся. — Меня абсолютно не интересуют больные идиоты с расплющенными носами, и за пушки прадеда я платить не собираюсь. Я приехала сюда, чтобы посмотреть колодец.
— Дура ты! — возмутилась Тереза. — Тебя не волнует, что из-за нас здесь убивают людей? А я хочу все выяснить!
— Милиция не смогла, а ты выяснишь?
— От милиции вы скрыли самое главное, — ехидно вставила я. — Тот облизанный как-то со всем этим связан. Он украл адрес в Тарчине и, как по ниточке, добрался до нас. В конце концов, он заполучил наши адреса…
— Если он заполучил наши адреса, то почему не пришёл к нам?
— Как это? Пришёл же. К Терезе в Гамильтон.
— А почему не к нам, мы ближе…
— Боялся здесь появляться, чтобы его никто не узнал. Он же не знал, что Франек не скажет про него милиции. Хотел быть подальше от преступления.
— Он мог прийти раньше.
— Не мог. Он поехал в Канаду.
— Какое тебе дело до визита какого-то бандюги?!..
— Подождите, тут ещё прабабка впуталась, — остановила я их, кое-что пришло мне в голову. — Что-то мне подсказывает, что в это дело замешана исключительно женская часть семьи, я даже удивляюсь, почему убили мужика, а не бабу…
— Вот именно! — живо подтвердила Люцина. — Вы заметили какие у него адреса? Наши и Лильки с Хенеком. Заметили?
— Заметили, — неприязненно ответила Тереза. — И что с того?
— А то, что все вы дочери бабушки, — зловеще подхватила я. — А Лилька и Хенек — дети тётки Хелены. А тётка Хелена была бабушкиной сестрой, и обе они, насколько я знаю, были единственными дочерями прабабушки, у которой, кроме них, были одни сыновья. Но адресами этих сыновей никто не интересовался. Ну? Что скажете?
Родственники долго и молча меня рассматривали.
— Я же спросила! Что скажете?
— Ничего, — неуверенно сказала моя мамуся. — Что говорить?
— Тут что-то есть, — оживилась Люцина. — И это поручение дяди Антона… Бабушка давно умерла, ты говорил, что дядя говорил, что надо отдать что-то важное. Интересно, кому? Может, облизанному? Облизанный пришёл напомнить…
— У меня ничего нет, — грустно повторил Франек.
— Может, не ты. Если сначала должна была умереть бабушка… Может, это было у нашей мамочки?
Моя мамуся немедленно оживилась:
— На этот счёт можете быть спокойны, — сказала она беззаботно. — Все, что было у нашей мамочки, из-за войны пошло ко всем чертям. Наверняка все пропало, и пускай этот облизанный успокоится. Пойдём, посмотрим колодец.
— Куда тебя несёт? — пробурчала внезапно посерьёзневшая Тереза. — Не знаю… По-моему, у нас было что-то чужое… Я думаю, это надо отдать…
— Да что ты? Как ты отдашь, даже не зная что?
— Но оставить это нельзя! Придётся подумать…
— Сказал бы мне кто-нибудь, кто такой этот Менюшко! — вздохнула я с сожалением. — Во всяком случае, было бы известно, с какой стороны начинать! Люцина, ну пробейся же сквозь свой склероз!
Люцина глянула на меня и уставилась в окно.
— Менюшко, Менюшко… — бормотала она под нос. — Это связано с каким-то полем… В темноте. Кто-то мчался по полю со стороны дворца… Этих графов… как их звали… как-то на "с"… Мне тогда было шестнадцать лет, я возвращалась со свидания…
— Исключено, в этом возрасте ты ни на какие свидания не ходила! — категорически возразила моя мамуся.
— Дурочка! Ходила, только никто не знал… Я спряталась. Кто-то мчался, было темно, светил месяц…
— Туда, где крестовые войны кипят, он мчался при месяца свете… — ехидно продекламировала Тереза.
Люцина, не отрываясь от окна постучала пальцем по лбу и нетерпеливо махнула рукой.
— Мчался. Его было видно… Кажется, кто-то гнался…
— Менюшко мчался? — с подозрением спросила моя мамуся.
— Не знаю, кто мчался. Не помню. Зато помню, где это было. Вот здесь, на этом поле, за сеновалом…
Все, как по команде, повернулись к окну. Люцина показывала пальцем в проход между углом сеновала и сараем, стоящим с другой стороны двора.
— Там была тропинка между домом и развалинами, он оттуда выскочил и помчался через поле…
— Через картошку или по ржи? — обстоятельно поинтересовался Франек.
— Кажется, по ржи… Да, по ржи, это был уже август.
— Ну и что? — спросила я после долгой минуты общего молчания. — И где здесь Менюшко?
Люцина наконец оторвала взгляд от окна.
— Откуда я знаю? Я только рассказываю, с чем этот Менюшко связан. Я подумаю и вспомню, в чем было дело.
— Не вспомнишь, а придумаешь, — рассердилась Тереза. — Тогда все запутается окончательно. Почему, когда приезжаешь отдыхать в эту Польшу, всегда приходится нервничать?
— Как это? — добродушно удивилась тётя Ядя. — Ты же приезжаешь к родственникам…
— Ох, мчится этот Менюшко по полю или не мчится, пойдём, наконец, посмотрим на колодец, — не выдержала моя мамуся. — Подумать можно и потом, в Варшаве…
Остатки от двух колодцев нашлись сразу. Один, новый, с кругами, находился во дворе, второй — за сеновалом, возле развалин. Между сеновалом и развалинами был проход. Тропинка вела через небольшой пригорок — утоптанную часть обломков. Из развалин кое-где торчали куски кирпичной стены, все густо поросло крапивой, лопухами и молодыми берёзками. Франек слегка разгрёб землю и предъявил нам остатки каменной кладки.
— Это тот, что новее, — сообщил он, — засыпанный отцом. Старый был немного дальше.
Он махнул рукой, показывая куда-то на заднюю часть развалин. Там находилась свалка самого разного мусора, в нескольких метрах за ней протянулся забор соседнего хозяйства, полностью заросшего акацией. От места, где когда-то существовал колодец, не осталось никаких следов.
У Франека было такое выражение лица, что посвятить его в вопрос колодцев было просто необходимо.
— Не смотри на нас так, мы ещё не свихнулись, — с горечью сказала Тереза. — Это просто пунктик моей старшей сестры. С того времени, как выяснилось, что в Тоньче, в бабкином колодце, с войны лежало барахло…
— Не столько барахло, сколько так называемый клад, — поправила Люцина. — Еврейское добро, награбленное немцами. Мы его нашли, и теперь она все время надеется, что в другом колодце найдётся клад поблагороднее.
— А с тем что стало? — поинтересовался Франек.
— Сдали государству. Никто его и в руки бы не взял. Хотя там были хорошие вещи — жемчуг, бриллианты… Очень красивая бижутерия.
Франек тяжело вздохнул.
— У нас вы этого не найдёте, — сказал он с сожалением. — Здесь бриллианты в колодец не бросают.
— Возможно, но моей сестре этого не объяснишь…
— Очень живописные развалины — похвалила тётя Ядя, пройдясь с фотоаппаратом за коровником. — А что это такое? С войны осталось?
Общими силами мы объяснили ей, что если и с войны, то никто не помнит, с какой. Может, с одной из шведских. Руины когда-то были жилым домом — скорее, усадьбой, чем замком, а населяли его предки Франека и наши. Когда-то они были очень богаты, но это очень давно прошло. По неизвестной причине они разорились, а вместе с ними разорился и дом. Он постепенно нищал и начал разваливаться. Средств на ремонт не было. В конце концов, какой-то из предков рядом с развалившимся домом поставил времянку, использовав для этого подручные стройматериалы, но не все — часть стен осталась и разваливалась дальше. Как и любая времянка, дом простоял не меньше 150 лет и только в послевоенное время его переделали в коровник, а развалины, продолжающие зарастать травой, остались как память о былом величии.
— Где-то здесь был вход в подвалы, — вспомнила моя мамуся, — мы там игрались в детстве. Почему я его не вижу?
— Я там тоже игрался, — подтвердил Франек. — В конце войны, когда здесь проходил фронт, как раз в это место попала бомба. Снаряды тоже попадали, но этой куче камней не вредили. Только бомба развалила все окончательно. Мы ещё удивились, что дом не рухнул, хоть и стоит рядом. С войны все так и осталось. Только с той стороны, когда я строил дом, мы взяли немного камня под фундамент.
— Хорошо здесь, — сентиментально сказала Тереза. — Так тихо и спокойно…
Моя мамуся, слегка разочарованная отсутствием третьего колодца, разгребала палочкой мусор на свалке. Тереза продолжала восхищаться царящими вокруг тишиной и спокойствием. Люцина углубилась на поле клевера, созерцая тот путь, который связывал её с Менюшко. По тропинке за забором я отправилась к лугу, намереваясь осмотреть предполагаемое место преступления — заметные издалека камыши.
Зачерпнув туфлями жидкой грязи, я отказалась от осмотра. Вязкая почва неприятно прогибалась, до камыша я не дошла и удивилась, что преступник не утонул, транспортируя свою жертву в середину болота. Франек напомнил, что последнее время шли дожди. Осенью прошлого года стояла хорошая погода, луг подсох, и можно было пройти почти до самого камыша. Там и нашли труп.
— Наверное, он думал, что труп утонет и все следы исчезнут, — поняла я. — Тогда было совсем сухо?
— Совсем сухо тут никогда не бывает, — ответил Франек. — Этот покойник лежал, потому и остался. Если бы стоял, его бы затянуло. Те, кто его вытаскивал, сразу провалились по колено.
— Поэтому он наши адреса и не забрал, — недовольным тоном сказала Тереза. — Думал, что все утонет. Болван.
Очень странно, но все с ней согласились. Неизвестно почему, мы вдруг поверили, что убийца должен был забрать эти адреса — и если бы забрал, ему было бы намного лучше. И, что ещё более странно, будущее показало, что мы были абсолютно правы…
Запасных колёс у меня было два, но с тем же успехом их могло быть и двести — мне это ничего не давало. Может, общими усилиями мы открутили бы гайки, но использование домкрата исключалось. Он проваливался в песок, надо было подложить под него какой-то плоский камень. Плоского камня рядом не было, а если и был, найти я его не смогла — фонарик на пару дней раньше позаимствовал мой сын.
— Что будем делать? — поинтересовалась Люцина.
— Ничего. Подождём рассвета — сейчас июнь, ночи короткие. На рассвете я найду камень, может, подвернётся какой-нибудь сильный парень. А пока можно разжечь костёр. Если хочешь, можем пешком вернуться в село и у кого-нибудь переночевать, но не знаю — стоит ли.
Люцина предпочла костёр.
— А где мы возьмём дрова? — засомневалась она.
— Из леса. Лес под носом. Всего пятьдесят метров.
— Темно, как в кишках у негра, я не пойду.
— Я сама пойду. Сухое дерево я как-нибудь нащупаю, а если нет, сниму туфли и сразу найду шишки. Сиди тут и жди.
Люцина куда-то села, куда — я не видела. Через свежескошенный луг я отправилась к лесу. Ещё до того как я насобирала пучок сухих прутиков, взошла луна. Стало посветлее, я достала из багажника небольшой ручной насос, надула Люцине матрас и снова отправилась в лес. Я успела обернуться три раза, луна светила все ярче, камня я, правда, так и не нашла, но перестала спотыкаться о кочки, и в последний раз луг преодолела почти галопом. Люцина сидела рядом с машиной в кресле из матраса и поддерживала небольшой огонёк.
— Я все знаю, — сообщила она, когда я бросила на землю громадную связку веток и начала их ломать. — Этого мне и не хватало — темноты и луны. Я все вспомнила, когда ты мчалась через поле. Это выглядело похоже, только там не было леса и он мчался намного быстрее.
Я перестала шуметь, отложив дрова на потом. Мне сразу стало понятно, о чем речь.
— Менюшко? — убедилась я.
— Менюшко. Это, кажется, действительно был Менюшко, тот что мчался. Я помню, что сразу перед этим или сразу после того услышала про какого-то чужака, слонявшегося по селу, которого кто-то прогнал. «Он не будет здесь вынюхивать по углам», — так говорили. Не знаю, кто, но наверное, тот, кто потом за ним гнался.
— Или перед этим гнался…
— Или перед этим. Я уверена, что как раз тогда и прозвучало имя Менюшко. Мне все больше кажется, что Менюшко — это был тот вынюхивающий, и приплёлся он из другого места. Не знаю почему, но, кажется, из мест нашей прабабки.
— Я знаю, почему тебе кажется, — сказала я, возвращаясь к веткам. — Из-за постоянных разговоров о семейной тайне, из-за адресов и всего прочего. Мест для выбора не так уж много, или места прадеда, или места прабабки. Если в местах прадеда он был чужим, значит должен быть из мест прабабки.
— Возможно, — согласилась Люцина, — во всяком случае, с этим Менюшко связан какой-то скандал.
— Кто как выглядел? Покойник или тот, что тут был?
— Тот, что тут был! Я уже целый час спрашиваю!
Франек задумался.
— Как выглядел? Знаете, описать трудно. Обыкновенно выглядел, ничего особенного. Городской, одет хорошо, никаких там джинсов или ветровок — костюм, рубашка, галстук… Не лысый, не лохматый, кажется, как-то гладко причёсанный. Ниже меня, но потолще, такой весь крепкий, рот широкий, нос тоже. Мне показалось, что его как будто корова облизала…
Тереза внезапно кивнула головой.
— Нос чуть приплюснутый? Большой, но не торчит, такой нависший над губой? Брови гладкие и широкие и морда красная?
— Хоть рисуй! А что? Вы его видели?
Тереза посмотрела на нас с выражением ужаса, смешанного с удовлетворением.
— Это он. — Произнесла она торжественно. — Он был у меня в Гамильтоне! Потом приезжал почти осенью, когда я вернулась с озера. Как это вам нравится?
Мы довольно тупо глазели на неё, лишившись творческих мыслей. Понять как это нам нравится, было нелегко.
— Вот поэтому милиции трудно ловить преступников, — упрекнула я их. — Все скрывают правду. Ни Тереза, ни Франек не сказали про этого мужика ни единого слова. Если бы они все рассказали, убийца бы уже давно сидел в тюрьме, и все стало бы ясно. А так что? Милиция халтурит. Показатели падают.
— Где уж там! — фыркнула Люцина. — Говно бы сидело… Я, извините, хочу сказать, много бы это им дало? Парень, как видно, может свободно путешествовать, вот он и смылся в Канаду. Говорите ка поточнее, что когда случилось. Когда он был здесь, когда в Канаде и когда нашли труп?
Тереза и Франек послушно начали считать, у них получилось, что в Воле этот разбойник появился 12 июля, первый визит Терезе нанёс 10 сентября, а труп нашли 17 октября. Короче говоря, труп можно было бы считать эффектом бурного празднования именин часто встречающихся в стране Терез и Ядвиг, если бы не имущество покойника. В любом случае, облизанный коровьим языком обманщик мог быть убийцей. Между 10 сентября и 17 октября он успел бы проехать не только от Канады до Польши, но и вокруг света. Но, точно так же, он мог находиться и в любом другом месте.
— Все равно, надо было о нем рассказать, — сказала я упрямо.
— Отстань, — твёрдо отрезала Тереза. — Что дальше?
— Ты говорил, что их было больше, — напомнила Люцина. — Кто-то ещё про нас спрашивал?
— Ах, да. В прошлом году, весной. Я садил картошку, у меня свиньи поросились, времени опять не было, но этого я хорошо запомнил. Он был посимпатичнее. Молодой, лет двадцати пяти, не больше, худой такой, высокий, выше меня, они теперь все так растут…
— Болезненно худой? — неизвестно почему заинтересовалась Люцина.
— Зачем тебе здоровье какого-то бандита? — огорчилась моя мамуся.
— Это был не бандит, — запротестовал Франек. — Он представился и имя громко сказал, что-то от ольхи, Ольшинский или Ольшевский, что-то такое. Нет, не болезненно, просто худой. Выглядел здоровым. Он был симпатичный, но уж слишком таинственный. Спрашивал о том же — про дядю Франека и его потомков. Он сказал, что есть одно дело, которое тянется уже бог знает сколько лет, его обязательно надо закончить, а без вас он не справится…
— Что за дело? — подозрительно прервала его моя мамуся.
— Понятия не имею, какое-то очень старое.
— Прадед в царском войске получил попону, пропил её, а теперь нам придётся за неё платить, — предположила я.
— Я платить не буду, — быстро и решительно открестилась моя мамуся.
— Ты что, про попону он бы спросил у Франека, — запротестовала Люцина. — Наверное, какие-то осложнения с наследством от дедушки Витольда. Мы с этим не имеем ничего общего.
— Он, собственно, больше интересовался тёткой Полиной, чем дядей Франеком, — сказал Франек. — Много я ему рассказать не смог, тем более, что телеграмма о смерти дяди тогда уже пропала. Я поискал в бумагах и нашёл какое-то довоенное или военное письмо, где был адрес в Варшаве, на Хмельной. Он взял этот адрес. И ещё он спрашивал разные вещи, почти о всей семье, я даже удивился, откуда он столько знает. Ну, я и подумал, что в конце концов и вы заявитесь…
— Сейчас, подождите, — вмешалась тётя Ядя. — Если у покойника были эти адреса, то вы могли их у него взять! То есть, я имею ввиду, что вы уже знали… То есть, милиция знала и могла вам сказать…
— Вот именно, — поддержала я её. — И ты бы знал, где нас искать.
Франек слегка смутился.
— Я их и не видел. Они были записаны на бумажке, а бумажку никому не показывали. Я мог спросить, но было как-то ни к чему, потому что я тогда забыл про того типа… И вообще, с милицией лучше не связываться. По-моему, это какое-то семейное дело, только немного подозрительное…
— Вот, черт! — сказала заинтригованная Люцина. — Кто-нибудь из вас знает Ольшинского?
— Нет, — ответила я за всех. — Зато ты знаешь Менюшко.
Люцина оживилась.
— А вот и знаю, да будет тебе известно! Как пить дать, я это имя слышала, причём здесь, в этих местах. Мне тогда было шестнадцать лет…
— Никакого Менюшко тут никогда не было, — решительно остановил её Франек.
— Ну и что? А я слышала…
— А хор ангельский ты не слышала? — ядовито поинтересовалась Тереза. — Столик у тебя по полу не прыгал? Духи тебе не являлись?
— Духи нет, только призрак. Я всегда его вижу, вот он, сидит за столом…
— Слушайте, они опять подерутся, — забеспокоилась тётя Ядя. — Я бы не видела ничего серьёзного, если бы за ваш счёт не убивали чужих людей…
Опять заговорили одновременно все. Связь нашей семьи с убийством казалась туманной, но, тем не менее, что-то в этом было. Какая-то мрачная тайна, касающаяся нашей семьи. Тереза жутко разволновалась, моя мамуся стала выдвигать предположения, достойные попоны прадеда, Люцина подошла к вопросу по деловому:
— Хорошо ещё, что у всех есть алиби, — констатировала она с удовлетворением. — Пятнадцатого мы все были у Яди на именинах, а эту жертву убили как раз пятнадцатого вечером. Нам никак было не успеть.
— Ты могла нанять убийцу, — предположила я.
— Почему я? Мне не мешает, когда труп носит мой адрес!
— Так что, может, я? — немедленно обиделась Тереза.
— Вы действительно не можете серьёзно подумать? — упрекнула их тётя Ядя.
— Как это? — удивилась моя мамуся. — Мы и так все время думаем…
Франек пережидал в терпеливом молчании. Он заглянул в кувшин, вылил в него остатки молока из ведра и опёрся о дверной косяк.
— Вообще-то, я кое-что знаю, — неожиданно объявил он.
Стало тихо и все на него уставились. Тётя Ядя машинально подняла фотоаппарат, как будто это кое-что, которое знал Франек, необходимо было запечатлеть.
— Что ты знаешь? — поинтересовалась Люцина.
Лицо Франека приняло обеспокоенное и озабоченное выражение:
— А я и сам не знаю, что я знаю, — признался он неуверенно. — Кажется, какая-то семейная тайна. Понимаете, это было так. В самом начале войны, третьего или четвёртого сентября, в тридцать девятом году, сюда приехал какой-то тип. Он поговорил с отцом и отдал ему какое-то письмо. Конверт. Я тогда был маленький, только девять лет исполнилось, и увидел все случайно. Вы же знаете, что мои старшие братья погибли, один на фронте, другой партизанил. У отца тоже срок подходил, войну он пережил, но чувствовал себя все хуже. Он страшно жалел, что остался только я, несовершеннолетний — в случае чего, сам не справлюсь. Пару раз он собирался мне что-то сказать, но все откладывал, ждал, пока я постарше стану. Только перед самой смертью, а мне тогда уже двадцать стукнуло, он выдавил из себя, что у нас есть какие-то сбережения. Я понял, что это он про тот конверт. А потом он почти не разговаривал, слишком долго ждал, пока я вырасту. Я узнал только одно: пока жива мать тётки Полины, нельзя и слова сказать. Мне это показалось странным, я думал, он бредит, какое отношение к делу имеет эта старуха, которую я и в глаза не видел. Тем более, она к тому времени и умерла…
— А вот и не умерла, — вставила Люцина. — Она умерла только в пятьдесят четвёртом году.
— Да что ты? — удивился Франек. — Значит отец не бредил? Ну, тогда не знаю… Из того, что он тогда говорил, я понял, что усадьбы пропали — все национализировали, но самое важное надо отдать. Что отдать и кому — понятия не имею. Я потом искал этот конверт, чтобы оттуда хоть что-то узнать, но он потерялся, до сих пор не найду. Мне это было важно, потому что отец заставил меня поклясться, что я все сделаю как нужно, а я даже не знал, что надо делать. Я спрашивал, но отец все время повторял: «тут, тут», — и больше ничего. Теперь вы знаете все, что знаю я. Из-за матери тётки Полины я думал, что это касается вас, и вы что-то знаете…
Он замолчал и с надеждой смотрел на нас, мы, в свою очередь, как бараны уставились на него. Моя прабабка при жизни была особой довольно неудобной, это знали все, но кто мог подумать, что она добавит нам забот и через двадцать лет после смерти?!
— Ничего себе! — очнувшись сказала Люцина. — Впервые слышу и ничего не понимаю!
— А твоя мать? — беспокойно спросила Тереза. — Она тоже ничего не знала?
— Совсем ничего, отец говорил со мной наедине. Ни про какую тайну она не знала. Умерла ровно десять лет назад…
— А что за усадьбы национализировали? — вдруг заинтересовалась моя мамуся.
— Не знаю. Наверняка не наши. Отец вроде бы управлял каким-то чужим имуществом, это до войны было, я плохо помню. Старший брат дома почти не бывал, он где-то там сидел и управлял — как только вырос, стал помогать отцу. Я слышал, что он сторожит что-то чужое. После войны, как видно, этого чужого не стало, потому что отец занимался только нашим хозяйством, значит, чужое и национализировали. Вот и все. Больше я ничего не знаю.
Он оторвался от косяка, подошёл к окну, выглянул во двор, затем уселся в кресло. Ему, вероятно, полегчало, он избавился от тяжести, одарив нас этой удивительной тайной. Он передал всю информацию и наконец-то может успокоиться.
— И все это время ты ждал, пока мы приедем? — недоверчиво спросила Люцина.
Франек пожал плечами.
— А что было делать? Я ничего про вас не знал. После смерти отца мать послала письмо в этот Тарчин, но оно вернулось с надписью, что адресат не известен. О том, что вы вообще живы, я узнал только от покойника. А милицию, сами понимаете, я предпочёл не спрашивать…
— И правильно сделал, — похвалила его Тереза. — В семейные дела милицию лучше не вмешивать. Ещё за что-нибудь посадят. А так — пожалуйста, все на месте, и можем спокойно подумать…
— Мы давно сюда выбирались, — прервала её моя мамуся. — Франек, у вас здесь должен быть колодец.
— Извините? — удивился Франек.
— Колодец. У тебя должен быть колодец…
— Ну, начинается! — сердито фыркнула Люцина.
— Где он?
Франек страшно удивился.
— Колодец? Ну, есть колодец, артезианский. Насос качает воду в бак, я сам все сделал. Колодца, собственно нет, только краны. Колодец есть у соседей.
— Но у тебя был колодец, я уверена, — не отступалась моя мамуся. — Что с ним случилось?
— Засыпан. Два верхних круга я снял, а остальное осталось.
— Если круги, значит он новый, а раньше был старый. Где был колодец у твоего деда?
Мы смотрели на мою мамусю с безнадёжным отчаянием. Франек разглядывал нас с растущим недоумением, но отвечал, не сопротивляясь, хотя и не понимал, в чем тут дело.
— Дедовский колодец был возле старого дома. Если вас так интересуют колодцы, то их было целых два — один старее, другой новее. Старый дед засыпал ещё в молодости и выкопал новый. Он служил долго, только перед самой войной дед вырыл последний, с кругами, даже не знаю зачем, в прежнем была хорошая вода.
— Вот, пожалуйста! — сказала моя мамуся и с триумфом посмотрела на нас.
— Ты действительно думаешь, что в каждом колодце, который остался от наших предков, должно лежать бог знает что? — спросила Тереза сдавленным голосом.
— Должно, не должно, но может…
Тётя Ядя, занятая сменой плёнки в фотоаппарате, подняла голову:
— Вас совсем не задевают эти таинственные происшествия? — осуждающе спросила она. — Колодец? Да, очень может быть, что в этой семье урожай на фаршированные колодцы, но тут происходит достаточно событий и без колодцев. Вас это совсем не волнует?
— Волнует, — ответила Люцина. — Мы подумаем об этом, когда они перестанут дурачиться.
— Меня это не касается! — уверенно запротестовала моя мамуся. — Меня абсолютно не интересуют больные идиоты с расплющенными носами, и за пушки прадеда я платить не собираюсь. Я приехала сюда, чтобы посмотреть колодец.
— Дура ты! — возмутилась Тереза. — Тебя не волнует, что из-за нас здесь убивают людей? А я хочу все выяснить!
— Милиция не смогла, а ты выяснишь?
— От милиции вы скрыли самое главное, — ехидно вставила я. — Тот облизанный как-то со всем этим связан. Он украл адрес в Тарчине и, как по ниточке, добрался до нас. В конце концов, он заполучил наши адреса…
— Если он заполучил наши адреса, то почему не пришёл к нам?
— Как это? Пришёл же. К Терезе в Гамильтон.
— А почему не к нам, мы ближе…
— Боялся здесь появляться, чтобы его никто не узнал. Он же не знал, что Франек не скажет про него милиции. Хотел быть подальше от преступления.
— Он мог прийти раньше.
— Не мог. Он поехал в Канаду.
— Какое тебе дело до визита какого-то бандюги?!..
— Подождите, тут ещё прабабка впуталась, — остановила я их, кое-что пришло мне в голову. — Что-то мне подсказывает, что в это дело замешана исключительно женская часть семьи, я даже удивляюсь, почему убили мужика, а не бабу…
— Вот именно! — живо подтвердила Люцина. — Вы заметили какие у него адреса? Наши и Лильки с Хенеком. Заметили?
— Заметили, — неприязненно ответила Тереза. — И что с того?
— А то, что все вы дочери бабушки, — зловеще подхватила я. — А Лилька и Хенек — дети тётки Хелены. А тётка Хелена была бабушкиной сестрой, и обе они, насколько я знаю, были единственными дочерями прабабушки, у которой, кроме них, были одни сыновья. Но адресами этих сыновей никто не интересовался. Ну? Что скажете?
Родственники долго и молча меня рассматривали.
— Я же спросила! Что скажете?
— Ничего, — неуверенно сказала моя мамуся. — Что говорить?
— Тут что-то есть, — оживилась Люцина. — И это поручение дяди Антона… Бабушка давно умерла, ты говорил, что дядя говорил, что надо отдать что-то важное. Интересно, кому? Может, облизанному? Облизанный пришёл напомнить…
— У меня ничего нет, — грустно повторил Франек.
— Может, не ты. Если сначала должна была умереть бабушка… Может, это было у нашей мамочки?
Моя мамуся немедленно оживилась:
— На этот счёт можете быть спокойны, — сказала она беззаботно. — Все, что было у нашей мамочки, из-за войны пошло ко всем чертям. Наверняка все пропало, и пускай этот облизанный успокоится. Пойдём, посмотрим колодец.
— Куда тебя несёт? — пробурчала внезапно посерьёзневшая Тереза. — Не знаю… По-моему, у нас было что-то чужое… Я думаю, это надо отдать…
— Да что ты? Как ты отдашь, даже не зная что?
— Но оставить это нельзя! Придётся подумать…
— Сказал бы мне кто-нибудь, кто такой этот Менюшко! — вздохнула я с сожалением. — Во всяком случае, было бы известно, с какой стороны начинать! Люцина, ну пробейся же сквозь свой склероз!
Люцина глянула на меня и уставилась в окно.
— Менюшко, Менюшко… — бормотала она под нос. — Это связано с каким-то полем… В темноте. Кто-то мчался по полю со стороны дворца… Этих графов… как их звали… как-то на "с"… Мне тогда было шестнадцать лет, я возвращалась со свидания…
— Исключено, в этом возрасте ты ни на какие свидания не ходила! — категорически возразила моя мамуся.
— Дурочка! Ходила, только никто не знал… Я спряталась. Кто-то мчался, было темно, светил месяц…
— Туда, где крестовые войны кипят, он мчался при месяца свете… — ехидно продекламировала Тереза.
Люцина, не отрываясь от окна постучала пальцем по лбу и нетерпеливо махнула рукой.
— Мчался. Его было видно… Кажется, кто-то гнался…
— Менюшко мчался? — с подозрением спросила моя мамуся.
— Не знаю, кто мчался. Не помню. Зато помню, где это было. Вот здесь, на этом поле, за сеновалом…
Все, как по команде, повернулись к окну. Люцина показывала пальцем в проход между углом сеновала и сараем, стоящим с другой стороны двора.
— Там была тропинка между домом и развалинами, он оттуда выскочил и помчался через поле…
— Через картошку или по ржи? — обстоятельно поинтересовался Франек.
— Кажется, по ржи… Да, по ржи, это был уже август.
— Ну и что? — спросила я после долгой минуты общего молчания. — И где здесь Менюшко?
Люцина наконец оторвала взгляд от окна.
— Откуда я знаю? Я только рассказываю, с чем этот Менюшко связан. Я подумаю и вспомню, в чем было дело.
— Не вспомнишь, а придумаешь, — рассердилась Тереза. — Тогда все запутается окончательно. Почему, когда приезжаешь отдыхать в эту Польшу, всегда приходится нервничать?
— Как это? — добродушно удивилась тётя Ядя. — Ты же приезжаешь к родственникам…
— Ох, мчится этот Менюшко по полю или не мчится, пойдём, наконец, посмотрим на колодец, — не выдержала моя мамуся. — Подумать можно и потом, в Варшаве…
Остатки от двух колодцев нашлись сразу. Один, новый, с кругами, находился во дворе, второй — за сеновалом, возле развалин. Между сеновалом и развалинами был проход. Тропинка вела через небольшой пригорок — утоптанную часть обломков. Из развалин кое-где торчали куски кирпичной стены, все густо поросло крапивой, лопухами и молодыми берёзками. Франек слегка разгрёб землю и предъявил нам остатки каменной кладки.
— Это тот, что новее, — сообщил он, — засыпанный отцом. Старый был немного дальше.
Он махнул рукой, показывая куда-то на заднюю часть развалин. Там находилась свалка самого разного мусора, в нескольких метрах за ней протянулся забор соседнего хозяйства, полностью заросшего акацией. От места, где когда-то существовал колодец, не осталось никаких следов.
У Франека было такое выражение лица, что посвятить его в вопрос колодцев было просто необходимо.
— Не смотри на нас так, мы ещё не свихнулись, — с горечью сказала Тереза. — Это просто пунктик моей старшей сестры. С того времени, как выяснилось, что в Тоньче, в бабкином колодце, с войны лежало барахло…
— Не столько барахло, сколько так называемый клад, — поправила Люцина. — Еврейское добро, награбленное немцами. Мы его нашли, и теперь она все время надеется, что в другом колодце найдётся клад поблагороднее.
— А с тем что стало? — поинтересовался Франек.
— Сдали государству. Никто его и в руки бы не взял. Хотя там были хорошие вещи — жемчуг, бриллианты… Очень красивая бижутерия.
Франек тяжело вздохнул.
— У нас вы этого не найдёте, — сказал он с сожалением. — Здесь бриллианты в колодец не бросают.
— Возможно, но моей сестре этого не объяснишь…
— Очень живописные развалины — похвалила тётя Ядя, пройдясь с фотоаппаратом за коровником. — А что это такое? С войны осталось?
Общими силами мы объяснили ей, что если и с войны, то никто не помнит, с какой. Может, с одной из шведских. Руины когда-то были жилым домом — скорее, усадьбой, чем замком, а населяли его предки Франека и наши. Когда-то они были очень богаты, но это очень давно прошло. По неизвестной причине они разорились, а вместе с ними разорился и дом. Он постепенно нищал и начал разваливаться. Средств на ремонт не было. В конце концов, какой-то из предков рядом с развалившимся домом поставил времянку, использовав для этого подручные стройматериалы, но не все — часть стен осталась и разваливалась дальше. Как и любая времянка, дом простоял не меньше 150 лет и только в послевоенное время его переделали в коровник, а развалины, продолжающие зарастать травой, остались как память о былом величии.
— Где-то здесь был вход в подвалы, — вспомнила моя мамуся, — мы там игрались в детстве. Почему я его не вижу?
— Я там тоже игрался, — подтвердил Франек. — В конце войны, когда здесь проходил фронт, как раз в это место попала бомба. Снаряды тоже попадали, но этой куче камней не вредили. Только бомба развалила все окончательно. Мы ещё удивились, что дом не рухнул, хоть и стоит рядом. С войны все так и осталось. Только с той стороны, когда я строил дом, мы взяли немного камня под фундамент.
— Хорошо здесь, — сентиментально сказала Тереза. — Так тихо и спокойно…
Моя мамуся, слегка разочарованная отсутствием третьего колодца, разгребала палочкой мусор на свалке. Тереза продолжала восхищаться царящими вокруг тишиной и спокойствием. Люцина углубилась на поле клевера, созерцая тот путь, который связывал её с Менюшко. По тропинке за забором я отправилась к лугу, намереваясь осмотреть предполагаемое место преступления — заметные издалека камыши.
Зачерпнув туфлями жидкой грязи, я отказалась от осмотра. Вязкая почва неприятно прогибалась, до камыша я не дошла и удивилась, что преступник не утонул, транспортируя свою жертву в середину болота. Франек напомнил, что последнее время шли дожди. Осенью прошлого года стояла хорошая погода, луг подсох, и можно было пройти почти до самого камыша. Там и нашли труп.
— Наверное, он думал, что труп утонет и все следы исчезнут, — поняла я. — Тогда было совсем сухо?
— Совсем сухо тут никогда не бывает, — ответил Франек. — Этот покойник лежал, потому и остался. Если бы стоял, его бы затянуло. Те, кто его вытаскивал, сразу провалились по колено.
— Поэтому он наши адреса и не забрал, — недовольным тоном сказала Тереза. — Думал, что все утонет. Болван.
Очень странно, но все с ней согласились. Неизвестно почему, мы вдруг поверили, что убийца должен был забрать эти адреса — и если бы забрал, ему было бы намного лучше. И, что ещё более странно, будущее показало, что мы были абсолютно правы…
* * *
Обычные домашние куриные яйца неожиданно столкнули дело с мёртвой точки. Вместе с Люциной мы поехали за этими яйцами в знакомое село за Пясечным. Из-за дурацкого стечения обстоятельств, мы не успели вернуться вовремя. Точнее, у меня спустило колесо. Момент и место оно выбрало превосходно, как раз когда я была далеко от села, под лесом, на мягкой песчаной дороге, в полной темноте. Мы поехали за продуктами довольно поздно, а обратно выбрались, когда уже стемнело.Запасных колёс у меня было два, но с тем же успехом их могло быть и двести — мне это ничего не давало. Может, общими усилиями мы открутили бы гайки, но использование домкрата исключалось. Он проваливался в песок, надо было подложить под него какой-то плоский камень. Плоского камня рядом не было, а если и был, найти я его не смогла — фонарик на пару дней раньше позаимствовал мой сын.
— Что будем делать? — поинтересовалась Люцина.
— Ничего. Подождём рассвета — сейчас июнь, ночи короткие. На рассвете я найду камень, может, подвернётся какой-нибудь сильный парень. А пока можно разжечь костёр. Если хочешь, можем пешком вернуться в село и у кого-нибудь переночевать, но не знаю — стоит ли.
Люцина предпочла костёр.
— А где мы возьмём дрова? — засомневалась она.
— Из леса. Лес под носом. Всего пятьдесят метров.
— Темно, как в кишках у негра, я не пойду.
— Я сама пойду. Сухое дерево я как-нибудь нащупаю, а если нет, сниму туфли и сразу найду шишки. Сиди тут и жди.
Люцина куда-то села, куда — я не видела. Через свежескошенный луг я отправилась к лесу. Ещё до того как я насобирала пучок сухих прутиков, взошла луна. Стало посветлее, я достала из багажника небольшой ручной насос, надула Люцине матрас и снова отправилась в лес. Я успела обернуться три раза, луна светила все ярче, камня я, правда, так и не нашла, но перестала спотыкаться о кочки, и в последний раз луг преодолела почти галопом. Люцина сидела рядом с машиной в кресле из матраса и поддерживала небольшой огонёк.
— Я все знаю, — сообщила она, когда я бросила на землю громадную связку веток и начала их ломать. — Этого мне и не хватало — темноты и луны. Я все вспомнила, когда ты мчалась через поле. Это выглядело похоже, только там не было леса и он мчался намного быстрее.
Я перестала шуметь, отложив дрова на потом. Мне сразу стало понятно, о чем речь.
— Менюшко? — убедилась я.
— Менюшко. Это, кажется, действительно был Менюшко, тот что мчался. Я помню, что сразу перед этим или сразу после того услышала про какого-то чужака, слонявшегося по селу, которого кто-то прогнал. «Он не будет здесь вынюхивать по углам», — так говорили. Не знаю, кто, но наверное, тот, кто потом за ним гнался.
— Или перед этим гнался…
— Или перед этим. Я уверена, что как раз тогда и прозвучало имя Менюшко. Мне все больше кажется, что Менюшко — это был тот вынюхивающий, и приплёлся он из другого места. Не знаю почему, но, кажется, из мест нашей прабабки.
— Я знаю, почему тебе кажется, — сказала я, возвращаясь к веткам. — Из-за постоянных разговоров о семейной тайне, из-за адресов и всего прочего. Мест для выбора не так уж много, или места прадеда, или места прабабки. Если в местах прадеда он был чужим, значит должен быть из мест прабабки.
— Возможно, — согласилась Люцина, — во всяком случае, с этим Менюшко связан какой-то скандал.