Иоанна ХМЕЛЕВСКАЯ
КОЛОДЦЫ ПРЕДКОВ
* * *
В 1876 году от Рождества Христова, шестнадцатилетняя Катарина Больницкая сбежала из дома. Точнее не из собственного дома, а из родовой усадьбы своей тётки-графини, где она получала воспитание и усваивала благородные манеры. Начихав на воспитание и манеры, она обманула стражу и поздней ночью вылезла через окно часовни и затем сквозь дыру в заборе. Возле дыры её поджидал удалой молодец, державший под уздцы нетерпеливых коней. Посему, догадаться, зачем бежала Катарина, не сложно.
Это было жутко романтическое мгновение: ярко светил месяц, весенний ветерок гнал по небу тучки, в молодце пылали разные чувства, от всего этого Катарина была в полном восторге. Над последствиями своего бегства она не задумалась ни на секунду, а совесть её была чиста, поскольку о моральной стороне дела влюблённый поклонник позаботился заранее — священник уже ждал. На рассвете они поженились.
В дом к мужу они попали не сразу. Несмотря на амуры, жених сохранил остатки здравого смысла, в нем клубились туманные сомнения по поводу впечатления, которое произведёт новый дом на супругу, свежевырванную из графского дворца. Поэтому они таскались по окрестным корчмам и гостиницам, отодвигая решительный момент как можно дальше. Ему удалось протянуть всего неделю. И вот наступило решающее мгновение…
Дурные предчувствия оказались ненапрасными. Для Катарины вид собственности мужа был как гром среди ясного неба. У родителей она жила в достатке, во дворце тётки-графини — шикарно, а здесь — увидела нечто страшное. На краю деревни стояла обыкновенная изба, хоть и большая, четырехкомнатная, с садом, но куда ей было до родительской усадьбы! Скорее, она напоминала коровник. Вся прислуга состояла из одной девки-коровницы и одного батрака.
В мгновение ока Катарина почувствовала себя надутой, обманутой и обведённой вокруг пальца. Темперамент она имела огненный, и, как перед этим большая любовь, так теперь дикая ярость толкнула её на очередное тайное бегство. Ранним утром она наняла еврейскую повозку и отправилась в родительский дом.
Последствия этого решения оказались губительны, а нанятая повозка подвела её окончательно, поскольку прибыла как раз в момент возвращения матери от сестры-графини. Пани София Больницкая, получив известие о бегстве дочери с каким-то оборванцем, пережила приступ бешенства. Она растила единственную дочь для великого будущего, связывала с ней большие надежды, собрала для неё достойное приданное, после чего отправила её ко двору своей сестры, которой удалось сделать карьеру, выйдя замуж за настоящего графа. При этом дворе красивая и бойкая Катарина имела достаточно шансов повращаться в высшем обществе, закончить образование и выбрать соответствующего кандидата в мужья. Пани София разорилась на платья и, хотя это и противоречило её характеру, заискивала с сестрой, ожидая свершения больших надежд. А что сделала Катарина? Она испортила все. Вызвала чудовищный скандал. Бесповоротно разрушила своё светлое будущее и, как будто этого мало, бросила пятно на всю семью, связавшись с каким-то нищим, может и шляхтичем, но полностью окрестьянившимся.
Получив известие о позорном поступке дочери, пани София сразу же отправилась к сестре и устроила ей жуткую сцену за развращение неопытной девочки. У сестры-графини характер был тоже не сахар, поэтому она ответила тем же, обвинив пани Софию в пренебрежении воспитанием, которое привело к растлению глупой девчонки и такому громкому скандалу. Молодая потаскуха привела в семью какого-то оборванца, всех, во главе с графиней, опозорила, и теперь пани графиня навеки отрекается от племянницы и сестры!
— Ноги моей больше не будет в этом вонючем доме! — крикнула в ответ пани София, близкая к апоплексическому удару. — Видала я твоё графство, слепая сука! Свиней тебе пасти, а не воспитывать невинную девочку!
— Невинная девочка! Ха-ха-ха! — ехидно ответила сестра и на этом контакты между родственницами прервались.
Домой пани София вернулась разъярённой, как бык. Ярость была в самом разгаре. Может, со временем её дикие чувства и поутихли бы, но добравшись до своей усадьбы, пани София столкнулась с причиной всех неприятностей. При виде высаживающейся из обшарпанной повозки Катарины, не заплаканной, не покорившейся, а наоборот — злой и надменной, её бешеная ярость приобрела твёрдость гранита. С пани Софией что-то случилось. Столкновение больших надежд с жестокой действительностью превзошло её силы. Она не восприняла падения дочери в ноги, а с мужем, пытавшимся вступиться за дочь, перестала разговаривать вовсе. Правда, в куске хлеба и ночлеге она не отказала, но на следующий день велела запрячь лучшую карету четвёркой коней и отвезла дочь законному супругу.
— С ним сбежала, с ним и живи! — сказала она холодно и упрямо.
По случаю она осмотрела собственность зятя, после чего настолько, насколько ещё может затвердеть гранит, затвердело её упрямство. Она оставила злую и несчастную Катарину среди гуляющей по двору птицы, и на своей шикарной карете вернулась домой, твёрдо решив лишить дочку наследства.
Катарина подчинилась судьбе, но сделала это довольно оригинально. К родственникам она больше не вернулась. Раз и навсегда, в знак траура по утраченной красивой жизни, она надела чёрное платье и до конца своих дней не меняла ни его цвета, ни покроя. Все другие наряды она делала абсолютно такими же. С чёрным, ниспадающим до земли платьем, подол которого сметал кучки помёта во дворе, она носила белые кружевные воротнички, такие же манжеты и белые перчатки. В этом костюме она занималась исключительно садом, не прикасаясь к домашнему хозяйству. Сад цвёл, все остальное шло, как бог положит. Муж боготворил её все с тем же неизменным пылом, чему нельзя удивляться, поскольку была она действительно красива. Хрупкая, щуплая, черноволосая и черноокая, живая, быстрая и привлекательная. Детей у неё было девять — семь сыновей и две дочери. Она относилась к ним так же, как к цыплятам, поросятам и горшкам, предоставив их собственной судьбе.
В семье, которая порвала с ней все связи, произошли следующие события: тётка-графиня умерла, не оставив потомков, пережив своего мужа на целых два года. Последствия этого были достаточно неожиданны, поскольку графиня, стёршая из памяти имя сестры, забыла изменить завещание, и пани София Больницкая унаследовала ни много ни мало — четверть графского состояния. Потом этот мир покинул одинокий родственник, который после смерти оказался настолько богатым, насколько был скуп при жизни. Своим завещанием он внёс некоторый переполох, так как все своё добро отписал дочери пани Софии — Катарине, либо её потомкам. Пани София все ещё упрямилась, уцепилась за это «либо её потомкам» и не допустила передачи наследства Катарине, решив вопрос с потомками утрясти самостоятельно. Это немного противоречило правилам, закону и воле завещателя, но не существовало такого нотариуса, который бы осмелился противоречить пани Софии. Потом умер отец Катарины, оставив своё состояние жене. Затем один из двух братьев Катарины погиб на дуэли, а второй куда-то исчез, не подавая вестей. Наконец, и пани София почувствовала подкрадывающуюся старость.
Она все ещё упрямилась, но совесть её начала просыпаться. К совести подключились исповедник и нотариус. Нотариус не мог пережить невыполненных обязательств по завещанию родственника. Это задевало честь законника и обыкновенную человеческую порядочность. Хотя с возрастом пани София почти не подобрела, и расходиться с ней мнением все ещё было опасно, нотариус все же осмелился кое о чем напомнить. В будущем он собирался передать канцелярию сыну, и хотел, чтобы дела были переданы в таком же порядке, как и бумаги. Старую проблему необходимо было решить.
Вообще-то, пани София и сама не очень знала, что ей делать с неожиданно возросшим состоянием, размер которого усиливал её горечь. Она могла представить, как бы выглядела жизнь её сказочно богатой и когда-то любимой дочери, если бы та не сглупила и не вышла замуж за кого попало. Зять, правда, оказался человеком порядочным, но непредприимчивым. Позаботиться о детях он смог, а обеспечить их — нет. На кой черт нужен такой зять, который внуков пани Софии воспитывает холопами? А виновата во всем, конечно же, Катарина.
Катарина была камнем преткновения. Часть имущества принадлежала ей по закону, другую часть пани София предназначала ей издавна. Собранное приданное лежало нетронутым. От всего этого надо было избавляться — одновременно и отдать ей все и ничего не давать. Отдать так, чтобы она могла этим пользоваться, было выше сил пани Софии. Она не простила дочери ни своих разрушенных надежд, ни ослушания, ни оскорблений, которые пришлось выслушать в графском дворце.
Поэтому завещание пани Софии выглядело своеобразно. Старательно перечислив все передаваемое, она поручила отдать это старшей дочери Катарины или же потомкам этой дочери, но только после смерти матери. Катарина до конца жизни должна была влачить убогое существование в той крестьянской халупе, которую сама себе выбрала. Исполнителем завещания становился старый нотариус, затем его сын, которому под угрозой отцовского проклятия была завещана особая забота о доверенном имуществе и старательная опека над наследницей, не имеющей понятия о том, что ждёт её в будущем.
Наследница тем временем переставляла на кухне горшки и гоняла малышей, приняв на себя хозяйственные и педагогические обязанности чудаковатой мамаши. Пани София украдкой добыла информацию о старшей внучке. Выяснилось, что та обладает характером, проявляет энергию, родителей уважает и слушается. Эти вести доставили ей некоторое облегчение. Она мечтала, что внучка оправдает старые надежды и, получив огромное богатство, сделает карьеру, а не она, так её дети. Лишь бы не Катарина…
Все держалось в глубокой тайне. О завещании пани Софии знали нотариус, она сама и двое свидетелей. Один из них на смертном одре проболтался и пустил гулять неясные слухи о припрятанном богатстве. Второй оказал на дальнейшие события решительное влияние, хотя и не проговорился. Этим вторым был Франтишек Влукневский, ведущий свой род от разорившихся дворян. Он занимался тем, что вёл хозяйство в селе с простым названием — Воля.
Франтишек Влукневский считал, что всем заправляет рука божья, но божья рука иногда требует помощи. В рамках этой помощи, он совершил два поступка. Во-первых, подружился со старым и молодым нотариусами и оказал им ценную помощь в распоряжении частью наследства, во-вторых, завёл многочисленные и сложные дела в селе, где жила Катарина, в девичестве Больницкая. Делами должен был заниматься старший сын, вынужденный таким образом часто встречаться со старшей дочерью Катарины. Причём Франтишек Влукневский, человек порядочный, ни единым словом не обмолвился о каких-либо надеждах на будущее молодой дамы. Остальное должна была свершить рука божья.
Рука божья повела себя своенравно. Она перепутала сыновей Франтишека и в нужном направлении подтолкнула не старшего, а младшего. Кроме того, как место, так и обстоятельства были выбраны довольно неожиданно. Старший сын в тайне от отца давно завёл себе невесту из другого места, поэтому по делам он выпроваживал младшего. Познакомиться молодые познакомились, на дочь Катарины, унаследовавшую красоту матери, трудно было не обратить внимания, но пока из этого ничего не вышло. Каждый из них имел свои собственные планы. Младший сын Франтишека по отцовскому благословению отправился в город, а старшая дочь Катарины взбунтовалась против тирании горшков и сбежала из дома без родительского благословения. Проклятий она избежала, потому как Катарине это было абсолютно безразлично. Домашние обязанности приняла младшая дочь.
В столичной Варшаве старшая дочь встретила знакомого парня из деревни, и тут рука божья сочла нужным вмешаться. Вдвоём они поучаствовали в революционно-патриотическом движении царских времён, счастливо избежали тюрьмы и Сибири и через некоторое время тихо поженились. Пани София Больницкая до этой минуты не дожила, она умерла от апоплексического удара, узнав о бегстве старшей внучки. Франтишек Влукневский — дожил и через год благополучно скончался, сохранив абсолютное молчание по вопросу будущего наследства.
Катарина жила, а наследство ждало. Часть цвела и умножалась под управлением молодого нотариуса и молодого Влукневского, а часть находилась в застое, тщательно спрятанная, причём место укрытия ещё при жизни выбрали пани София и старый нотариус. До сих пор никто ничего не знал: молодой нотариус держал язык за зубами, молодой Влукневский не имел понятия, что участвует в управлении будущим состоянием своей невестки, скреплённое печатями завещание лежало в железном сундуке, а Катарина жила. Умер её муж, детей разбросало по свету, две мировые войны перетрясли народы, а Катарина все жила, занимаясь своим садом. Наконец в 1954 году от Рождества Христова умерла и она, прожив 94 года.
От нотариуса, завещания и наследства и след простыл…
Итак, Ханя сидела на деньгах, а её муж гнул спину. После неслыханно долгих и многочисленных мучений он, наконец, довёл ремонт до конечной фазы, что самому ему казалось настоящим чудом. С удовлетворением он приобрёл печь центрального отопления и приступил к её установке в подвале.
Подвал был большой — в нем без труда нашлось место под котёл и склад топлива. Батареи в доме уже установили, соединили все трубы, оставалось только подключить печь и проверить, как работает все вместе. Для помощи в этой операции Адам пригласил дальнего родственника, парня удалого и сильного, известного своей полезностью в различных сложных мероприятиях, природы не только личной, но и служебной. Родственник, Сташек Бельский, имел чин младшего сержанта местной милиции, ему доверялись все сложные, неординарные и запутанные дела, поскольку повсеместно считалось, что голова у Сташека варит и любое дело ему по плечу. Приглашать его на помощь становилось всеобщей привычкой.
Три человека, полностью осознающие важность момента, спустились в подвальное помещение, где их поджидала печь.
— Ставим здесь, — сообщил Адам Дудек и куском железной трубы стукнул по кирпичному полу под висящим на стене баком. Пол отозвался удивительно глухо.
Ханя Дудкова насторожилась:
— Ну-ка, подожди, — торопливо вмешалась она. — Что это бумкает?
Занятый печью муж на её вопрос не обратил внимания.
— Сташек, бери с той стороны, — скомандовал он. — Поворачиваем и ставим здесь.
Он снова ударил по полу, отбросил трубу под стену и подошёл к печке. Сташек Бельский напрягся, схватил её снизу и приподнял, но Ханя его остановила:
— Да подождите же! Что это пол так бумкает?
— Что? — удивился Адам. — Что там у тебя бумкает?
— Как что? Ты не слышал? Когда ты ударил, оно как-то бумкнуло. Стукни ещё.
— Действительно, — согласился Сташек Бельский и выпрямился. — Пани Ханя права, как-то бумкнуло.
— Удивляюсь я вам, — буркнул Адам, но послушно оторвался от печи, взял трубу и снова грохнул по полу. Пол глухо отозвался.
— Бумкает! — крикнула Ханя.
— Бумкает. — Согласился Сташек.
— А чего бы ему не бумкать, если я стучу? — рассердился Адам. — Что ему, свистеть надо?
— Ударь рядом. — Приказала Ханя.
Для успокоения совести Адам Дудек несколько раз ударил. Звуки были разными. То звонкие, ясные, острые, то снова глухие. Разница была небольшой, но заметной.
— По-моему, что-то там есть, — неуверенно заметил Сташек Бельский.
Голубые глаза Хани застыли. Что бы там ни было, увидеть это она предпочитала без свидетелей, а уж тем более, без свидетелей из милиции. Но было поздно, теперь выгнать их из подвала было невозможно. Она замолчала, разозлившись на себя, на мужа и на Сташека.
Адам Дудек с нарастающим интересом раз за разом стучал по кирпичам. Глухо отзывался только прямоугольник размером метр на три четверти. Там действительно что-то было.
— Они что, яму оставили? — с сомнением пробормотал он. — Я про это не знаю, а ведь этот дом мой отец строил. Ни про какие ямы он не рассказывал.
— Так ведь война была, — заметил Сташек. — Может, там что-то при оккупации сделали?
— Может, и сделали, кто их знает… Здесь нас тогда не было. Так что, заглянем или как?
Оба посмотрели на Ханю, так как знали, кто командует в этом доме. Ханю одолели сомнения. Заглянуть следовало обязательно, но не в таком многочисленном составе. Этот Сташек был нужен, как телеге пятое колесо…
В голову пришла соблазнительная мысль: временно все оставить, изобразить пренебрежение, вытащить их из этого подвала, а потом, ночью, без свидетелей, запрячь мужа в работу. Уже начали появляться способы реализации этой отличной идеи, но ни один из них воплотить в жизнь не удалось. На лестнице раздался топот, и в подвал ввалился Мечо, их четырнадцатилетний сын, который как раз вернулся из школы.
— Ну как? — крикнул он взволновано. — Работает?
— Ничего не работает, — огрызнулась Ханя. — Убирайся отсюда!
— Тут что-то есть, — одновременно с ней ответил Адам. — Бумкает. Наверное, яма.
— Привет, Мечек, — сказал Сташек Бельский.
Мечо машинально шаркнул ногами — воспитанию детей Ханя уделяла довольно много внимания, и сразу же прицепился к отцу:
— Ух ты! Как это? Под полом? Яма? Чтоб я помер, клад!
Дело было проиграно. Теперь, чтобы оставить в покое бумкающую яму, потребовались бы нечеловеческие усилия, обосновать это было невозможно. Мечо загорелся, уши его покраснели, в мгновение ока он притащил кирку и зубило.
— Осторожно! — сердито предостерегла Ханя. — Не стучите так! Кирпичи на огороде не растут!
Бережно и нежно, так как Ханя следила за работой, они сняли верхний слой кирпича. Под кирпичом оказались доски, которые вынулись легко, поскольку не были закреплены. Их положили сверху, очевидно, лишь для того, чтобы держались кирпичи. Под досками действительно появилась яма, а в ней что-то большое, старательно завёрнутое в брезент. Мечо излучал эмоции, его мать одеревенела, окостенела и окаменела окончательно.
— Ничего себе! — удивлённо сказал Сташек Бельский и посмотрел на Адама. — И ты ничего не знал?
— Абсолютно, — признался Адам и почесал голову. — Я же говорил, что в войну нас здесь не было.
— И что, с тех пор тебе ни разу не пришлось здесь постучать?..
— А на кой черт мне стучать? Здесь ничего не делали.
— Здесь картошка лежала, — объяснила Ханя убитым голосом. — В этом подвале всегда была картошка, тут ей самое место. Кому придёт в голову стучать под картошкой?
— Действительно. Сходится…
Они все стояли над ямой и всматривались в брезент, стараясь скрыть распирающее их любопытство и возрастающую надежду, что это действительно клад, вдруг окажется, что там какая-то ерунда — будешь выглядеть дураком…
Мечо не выдержал первый:
— Ну! — нетерпеливо заявил он. — Давайте посмотрим!
Адам глянул на жену, поколебался и нагнулся к брезенту. Но Сташека осенило:
— Подожди! — энергично остановил он его. — Там могли спрятать оружие, боеприпасы или ещё что. Может, лучше мне…
Мечо восторженно кивнул, он уже и сам не знал, что предпочесть, клад или настоящие гранаты. А ещё лучше, противотанковые мины — чудесная вещь! Ханя немного оттаяла. Она подумала, что предположение Сташека обосновано, следовательно, вреда не будет. Она кивнула головой и отодвинула Адама:
— Он прав. Оставь. Пусть сам посмотрит, если разбирается.
Сташек присел над ямой и осторожно начал поднимать брезент. Под брезентом оказалась тщательно склеенная клеёнка. Спотыкаясь о кирпичи, Мечо сбегал в дом и вернулся с ножницами. Сташек разрезал клеёнку, под ней оказался железный сундук. Весь сундук был чем-то обмазан. Первым об это испачкался Сташек. Он понюхал вещество и вытер руку о штаны:
— Солидол, что ли? Весь сундук обмазан…
— Защитили от влаги, — пробормотал Адам. — Может, действительно боеприпасы…
— А открыть можно? — жадно спросил Мечо, пытаясь протиснуть голову к яме.
— Не может быть и речи. Тут висячий замок и простые. Придётся доставать.
— Так доставайте! Быстрей же!..
После множества сложных манипуляций скользкий от смазки ящик, лишённый ручек, был наконец извлечён из ямы, занесён в дом и установлен в комнате на столе. Выглядел он на удивление хорошо. Железо было в отличном состоянии и после удаления смазки смотрелось как новое, по краям крышки был выбит причудливый орнамент, спереди висел замок, а по бокам виднелись замочные скважины, прикрытые крышками. Закрыт сундук был основательно.
— Ну, да! — ехидно заметила Ханя, которая при виде сундука сразу засомневалась в боеприпасах и опять превратилась в замёрзшее дерево. — А где ключи?
— Ключи у того, кто прятал, — ответил Адам. — Придётся открывать, разбивать жалко…
Сташек предложил привести милицейского слесаря. Ханя холодно, но вежливо, что далось ей с превеликим трудом, запротестовала. Мечо исчез в глубине дома и вернулся с громадной связкой разных ключей:
— Попробуем, — предложил он с энтузиазмом.
Ханя, хоть и очень этого хотела, душить своего сына не стала. Она покорилась давлению высших сил, которые открыли клад в её доме в присутствии настоящего милиционера. Ей пришлось подавить вырывающийся протест и согласиться. Она мрачно наблюдала за попытками открыть сезам, всем сердцем желая неудачи.
Печь центрального отопления была забыта. Мечо понатаскал отовсюду кучу разных железок, его двенадцатилетняя сестра Магда вместо матери готовила ужин на кухне, Адам и Сташек сопели над замками, а Ханя парила над ними, как гриф над свежим трупом, ни на минуту не отрывая от сундука взгляда.
Поздним вечером усилия завершились успехом. Висячий замок сняли, один из врезных открыли, другой сломали. Дьявольски раздражённая Ханя медленно и с искренним нежеланием подняла тяжёлую железную крышку.
Разочарование было настолько большим, что чуть не материализовалось. Из-под крышки ничего не заблестело, не засветилось, не засияло, не брякнуло прекрасным золотым звоном. Содержимое сундука составляли исключительно бумаги, толстые, сложенные вчетверо и скрученные в трубку, перевязанные шнурочками и опечатанные, старые и новые, некоторые совсем пожелтевшие. И больше ничего, одни бумаги!
— Ээээээ… — сказал Мечо тоном, который говорил за себя сам.
Ханя размягчилась до такой степени, что чуть не упала. Она заглянула на дно, под бумаги, удостоверилась, что там ничего нет, и на мгновение неподвижно застыла, опершись руками о стол.
— Слава богу, не боеприпасы! — утешил всех Адам. — А то нам бы забот было…
— С бумагами забот иногда побольше, — пробормотал Сташек и достал из ящика первый попавшийся документ. — Иногда даже… Что такое? Ничего не пойму!
Адам заглянул ему через плечо. Ханя пошевелилась и вяло потянулась за другой бумажкой. Почерк на ней выглядел странно, вычурные с завитушками буквы сильно затрудняли расшифровку текста.
— Я, нигне по оу пии, — бубнил Сташек. — А, понятно. Я, ниже подписавшийся. Господи, что за каракули. Антоний Пре гооо… А, нет. Грегорчук. Настоящим свиу… д… вую, свидетельствую, о, черт побери!
Он вздохнул от напряжения и опустил руку с документом, неодобрительно глядя на сундук. Ханя на своём документе прочитала только дату, но этого оказалось достаточно. 1887 год. Она внимательно присмотрелась к содержимому железного ящика. Бумаги были по-настоящему старые, некоторые даже очень. В голове Хани вдруг расцвела новая мысль, от которой её лицо, обычно фарфорово бледное, вдруг порозовело.
— Старые бумаги, — безразличным тоном вынесла она приговор. — Наверное, их спрятали от немцев, все это давно никому не нужно. Надо выбросить или сжечь, пригодится только ящик.
Сташек Бельский покачал головой и взял бумагу, сложенную вчетверо.
— Выбрасывать нельзя, — запротестовал он, изучая бумагу. — Жечь тоже. И речи быть не может. Это правительственные документы, здесь можно прочитать… Сейчас… мельница с участком… как и ставки на реке… в собственность Иеремии Борковскому… триста рублей серебром, наличными… Что ж так дёшево? Хотя нет, он ещё чего-то добавил…
Адам с Ханей смотрели на него, Адам неуверенно, Ханя неприязненно. Мечо потерял интерес к ящику, пожал плечами и отправился на кухню. Сташек поднял голову:
— Кажется, это — акт купли-продажи мельницы, — сказал он, задумавшись. — Тысяча девятьсот третьего года. Правда, написано — Ковельский уезд, теперь это в Советском Союзе. Копия изготовлена по желанию ясновельможного пана Иеремии Борковского…
— Все равно, теперь эта мельница никому не нужна, — нетерпеливо прервала Ханя. — Кому это нужно? Все старое и ни к чему…
— Может и так… Но это — история.
В комнату заглянула Магда, которую Мечо уже успел проинформировать о содержимом находки.
Это было жутко романтическое мгновение: ярко светил месяц, весенний ветерок гнал по небу тучки, в молодце пылали разные чувства, от всего этого Катарина была в полном восторге. Над последствиями своего бегства она не задумалась ни на секунду, а совесть её была чиста, поскольку о моральной стороне дела влюблённый поклонник позаботился заранее — священник уже ждал. На рассвете они поженились.
В дом к мужу они попали не сразу. Несмотря на амуры, жених сохранил остатки здравого смысла, в нем клубились туманные сомнения по поводу впечатления, которое произведёт новый дом на супругу, свежевырванную из графского дворца. Поэтому они таскались по окрестным корчмам и гостиницам, отодвигая решительный момент как можно дальше. Ему удалось протянуть всего неделю. И вот наступило решающее мгновение…
Дурные предчувствия оказались ненапрасными. Для Катарины вид собственности мужа был как гром среди ясного неба. У родителей она жила в достатке, во дворце тётки-графини — шикарно, а здесь — увидела нечто страшное. На краю деревни стояла обыкновенная изба, хоть и большая, четырехкомнатная, с садом, но куда ей было до родительской усадьбы! Скорее, она напоминала коровник. Вся прислуга состояла из одной девки-коровницы и одного батрака.
В мгновение ока Катарина почувствовала себя надутой, обманутой и обведённой вокруг пальца. Темперамент она имела огненный, и, как перед этим большая любовь, так теперь дикая ярость толкнула её на очередное тайное бегство. Ранним утром она наняла еврейскую повозку и отправилась в родительский дом.
Последствия этого решения оказались губительны, а нанятая повозка подвела её окончательно, поскольку прибыла как раз в момент возвращения матери от сестры-графини. Пани София Больницкая, получив известие о бегстве дочери с каким-то оборванцем, пережила приступ бешенства. Она растила единственную дочь для великого будущего, связывала с ней большие надежды, собрала для неё достойное приданное, после чего отправила её ко двору своей сестры, которой удалось сделать карьеру, выйдя замуж за настоящего графа. При этом дворе красивая и бойкая Катарина имела достаточно шансов повращаться в высшем обществе, закончить образование и выбрать соответствующего кандидата в мужья. Пани София разорилась на платья и, хотя это и противоречило её характеру, заискивала с сестрой, ожидая свершения больших надежд. А что сделала Катарина? Она испортила все. Вызвала чудовищный скандал. Бесповоротно разрушила своё светлое будущее и, как будто этого мало, бросила пятно на всю семью, связавшись с каким-то нищим, может и шляхтичем, но полностью окрестьянившимся.
Получив известие о позорном поступке дочери, пани София сразу же отправилась к сестре и устроила ей жуткую сцену за развращение неопытной девочки. У сестры-графини характер был тоже не сахар, поэтому она ответила тем же, обвинив пани Софию в пренебрежении воспитанием, которое привело к растлению глупой девчонки и такому громкому скандалу. Молодая потаскуха привела в семью какого-то оборванца, всех, во главе с графиней, опозорила, и теперь пани графиня навеки отрекается от племянницы и сестры!
— Ноги моей больше не будет в этом вонючем доме! — крикнула в ответ пани София, близкая к апоплексическому удару. — Видала я твоё графство, слепая сука! Свиней тебе пасти, а не воспитывать невинную девочку!
— Невинная девочка! Ха-ха-ха! — ехидно ответила сестра и на этом контакты между родственницами прервались.
Домой пани София вернулась разъярённой, как бык. Ярость была в самом разгаре. Может, со временем её дикие чувства и поутихли бы, но добравшись до своей усадьбы, пани София столкнулась с причиной всех неприятностей. При виде высаживающейся из обшарпанной повозки Катарины, не заплаканной, не покорившейся, а наоборот — злой и надменной, её бешеная ярость приобрела твёрдость гранита. С пани Софией что-то случилось. Столкновение больших надежд с жестокой действительностью превзошло её силы. Она не восприняла падения дочери в ноги, а с мужем, пытавшимся вступиться за дочь, перестала разговаривать вовсе. Правда, в куске хлеба и ночлеге она не отказала, но на следующий день велела запрячь лучшую карету четвёркой коней и отвезла дочь законному супругу.
— С ним сбежала, с ним и живи! — сказала она холодно и упрямо.
По случаю она осмотрела собственность зятя, после чего настолько, насколько ещё может затвердеть гранит, затвердело её упрямство. Она оставила злую и несчастную Катарину среди гуляющей по двору птицы, и на своей шикарной карете вернулась домой, твёрдо решив лишить дочку наследства.
Катарина подчинилась судьбе, но сделала это довольно оригинально. К родственникам она больше не вернулась. Раз и навсегда, в знак траура по утраченной красивой жизни, она надела чёрное платье и до конца своих дней не меняла ни его цвета, ни покроя. Все другие наряды она делала абсолютно такими же. С чёрным, ниспадающим до земли платьем, подол которого сметал кучки помёта во дворе, она носила белые кружевные воротнички, такие же манжеты и белые перчатки. В этом костюме она занималась исключительно садом, не прикасаясь к домашнему хозяйству. Сад цвёл, все остальное шло, как бог положит. Муж боготворил её все с тем же неизменным пылом, чему нельзя удивляться, поскольку была она действительно красива. Хрупкая, щуплая, черноволосая и черноокая, живая, быстрая и привлекательная. Детей у неё было девять — семь сыновей и две дочери. Она относилась к ним так же, как к цыплятам, поросятам и горшкам, предоставив их собственной судьбе.
В семье, которая порвала с ней все связи, произошли следующие события: тётка-графиня умерла, не оставив потомков, пережив своего мужа на целых два года. Последствия этого были достаточно неожиданны, поскольку графиня, стёршая из памяти имя сестры, забыла изменить завещание, и пани София Больницкая унаследовала ни много ни мало — четверть графского состояния. Потом этот мир покинул одинокий родственник, который после смерти оказался настолько богатым, насколько был скуп при жизни. Своим завещанием он внёс некоторый переполох, так как все своё добро отписал дочери пани Софии — Катарине, либо её потомкам. Пани София все ещё упрямилась, уцепилась за это «либо её потомкам» и не допустила передачи наследства Катарине, решив вопрос с потомками утрясти самостоятельно. Это немного противоречило правилам, закону и воле завещателя, но не существовало такого нотариуса, который бы осмелился противоречить пани Софии. Потом умер отец Катарины, оставив своё состояние жене. Затем один из двух братьев Катарины погиб на дуэли, а второй куда-то исчез, не подавая вестей. Наконец, и пани София почувствовала подкрадывающуюся старость.
Она все ещё упрямилась, но совесть её начала просыпаться. К совести подключились исповедник и нотариус. Нотариус не мог пережить невыполненных обязательств по завещанию родственника. Это задевало честь законника и обыкновенную человеческую порядочность. Хотя с возрастом пани София почти не подобрела, и расходиться с ней мнением все ещё было опасно, нотариус все же осмелился кое о чем напомнить. В будущем он собирался передать канцелярию сыну, и хотел, чтобы дела были переданы в таком же порядке, как и бумаги. Старую проблему необходимо было решить.
Вообще-то, пани София и сама не очень знала, что ей делать с неожиданно возросшим состоянием, размер которого усиливал её горечь. Она могла представить, как бы выглядела жизнь её сказочно богатой и когда-то любимой дочери, если бы та не сглупила и не вышла замуж за кого попало. Зять, правда, оказался человеком порядочным, но непредприимчивым. Позаботиться о детях он смог, а обеспечить их — нет. На кой черт нужен такой зять, который внуков пани Софии воспитывает холопами? А виновата во всем, конечно же, Катарина.
Катарина была камнем преткновения. Часть имущества принадлежала ей по закону, другую часть пани София предназначала ей издавна. Собранное приданное лежало нетронутым. От всего этого надо было избавляться — одновременно и отдать ей все и ничего не давать. Отдать так, чтобы она могла этим пользоваться, было выше сил пани Софии. Она не простила дочери ни своих разрушенных надежд, ни ослушания, ни оскорблений, которые пришлось выслушать в графском дворце.
Поэтому завещание пани Софии выглядело своеобразно. Старательно перечислив все передаваемое, она поручила отдать это старшей дочери Катарины или же потомкам этой дочери, но только после смерти матери. Катарина до конца жизни должна была влачить убогое существование в той крестьянской халупе, которую сама себе выбрала. Исполнителем завещания становился старый нотариус, затем его сын, которому под угрозой отцовского проклятия была завещана особая забота о доверенном имуществе и старательная опека над наследницей, не имеющей понятия о том, что ждёт её в будущем.
Наследница тем временем переставляла на кухне горшки и гоняла малышей, приняв на себя хозяйственные и педагогические обязанности чудаковатой мамаши. Пани София украдкой добыла информацию о старшей внучке. Выяснилось, что та обладает характером, проявляет энергию, родителей уважает и слушается. Эти вести доставили ей некоторое облегчение. Она мечтала, что внучка оправдает старые надежды и, получив огромное богатство, сделает карьеру, а не она, так её дети. Лишь бы не Катарина…
Все держалось в глубокой тайне. О завещании пани Софии знали нотариус, она сама и двое свидетелей. Один из них на смертном одре проболтался и пустил гулять неясные слухи о припрятанном богатстве. Второй оказал на дальнейшие события решительное влияние, хотя и не проговорился. Этим вторым был Франтишек Влукневский, ведущий свой род от разорившихся дворян. Он занимался тем, что вёл хозяйство в селе с простым названием — Воля.
Франтишек Влукневский считал, что всем заправляет рука божья, но божья рука иногда требует помощи. В рамках этой помощи, он совершил два поступка. Во-первых, подружился со старым и молодым нотариусами и оказал им ценную помощь в распоряжении частью наследства, во-вторых, завёл многочисленные и сложные дела в селе, где жила Катарина, в девичестве Больницкая. Делами должен был заниматься старший сын, вынужденный таким образом часто встречаться со старшей дочерью Катарины. Причём Франтишек Влукневский, человек порядочный, ни единым словом не обмолвился о каких-либо надеждах на будущее молодой дамы. Остальное должна была свершить рука божья.
Рука божья повела себя своенравно. Она перепутала сыновей Франтишека и в нужном направлении подтолкнула не старшего, а младшего. Кроме того, как место, так и обстоятельства были выбраны довольно неожиданно. Старший сын в тайне от отца давно завёл себе невесту из другого места, поэтому по делам он выпроваживал младшего. Познакомиться молодые познакомились, на дочь Катарины, унаследовавшую красоту матери, трудно было не обратить внимания, но пока из этого ничего не вышло. Каждый из них имел свои собственные планы. Младший сын Франтишека по отцовскому благословению отправился в город, а старшая дочь Катарины взбунтовалась против тирании горшков и сбежала из дома без родительского благословения. Проклятий она избежала, потому как Катарине это было абсолютно безразлично. Домашние обязанности приняла младшая дочь.
В столичной Варшаве старшая дочь встретила знакомого парня из деревни, и тут рука божья сочла нужным вмешаться. Вдвоём они поучаствовали в революционно-патриотическом движении царских времён, счастливо избежали тюрьмы и Сибири и через некоторое время тихо поженились. Пани София Больницкая до этой минуты не дожила, она умерла от апоплексического удара, узнав о бегстве старшей внучки. Франтишек Влукневский — дожил и через год благополучно скончался, сохранив абсолютное молчание по вопросу будущего наследства.
Катарина жила, а наследство ждало. Часть цвела и умножалась под управлением молодого нотариуса и молодого Влукневского, а часть находилась в застое, тщательно спрятанная, причём место укрытия ещё при жизни выбрали пани София и старый нотариус. До сих пор никто ничего не знал: молодой нотариус держал язык за зубами, молодой Влукневский не имел понятия, что участвует в управлении будущим состоянием своей невестки, скреплённое печатями завещание лежало в железном сундуке, а Катарина жила. Умер её муж, детей разбросало по свету, две мировые войны перетрясли народы, а Катарина все жила, занимаясь своим садом. Наконец в 1954 году от Рождества Христова умерла и она, прожив 94 года.
От нотариуса, завещания и наследства и след простыл…
* * *
Некто Адам Дудек, по профессии огородник, по настоянию жены собственноручно ремонтировал свой дом. Ханя Дудкова славилась скупостью и не желала тратиться на чужих дармоедов. Ей хотелось жить хорошо и красиво, но как можно дешевле. Муж, преисполненный уважения к её экономному хозяйствованию, перечить жене не осмеливался. Дом был довоенный, хороший и солидный, его стоило подремонтировать, добавить такие удобства, как ванна и центральное отопление, тем более, что солидным людям не пристало жить как попало.Итак, Ханя сидела на деньгах, а её муж гнул спину. После неслыханно долгих и многочисленных мучений он, наконец, довёл ремонт до конечной фазы, что самому ему казалось настоящим чудом. С удовлетворением он приобрёл печь центрального отопления и приступил к её установке в подвале.
Подвал был большой — в нем без труда нашлось место под котёл и склад топлива. Батареи в доме уже установили, соединили все трубы, оставалось только подключить печь и проверить, как работает все вместе. Для помощи в этой операции Адам пригласил дальнего родственника, парня удалого и сильного, известного своей полезностью в различных сложных мероприятиях, природы не только личной, но и служебной. Родственник, Сташек Бельский, имел чин младшего сержанта местной милиции, ему доверялись все сложные, неординарные и запутанные дела, поскольку повсеместно считалось, что голова у Сташека варит и любое дело ему по плечу. Приглашать его на помощь становилось всеобщей привычкой.
Три человека, полностью осознающие важность момента, спустились в подвальное помещение, где их поджидала печь.
— Ставим здесь, — сообщил Адам Дудек и куском железной трубы стукнул по кирпичному полу под висящим на стене баком. Пол отозвался удивительно глухо.
Ханя Дудкова насторожилась:
— Ну-ка, подожди, — торопливо вмешалась она. — Что это бумкает?
Занятый печью муж на её вопрос не обратил внимания.
— Сташек, бери с той стороны, — скомандовал он. — Поворачиваем и ставим здесь.
Он снова ударил по полу, отбросил трубу под стену и подошёл к печке. Сташек Бельский напрягся, схватил её снизу и приподнял, но Ханя его остановила:
— Да подождите же! Что это пол так бумкает?
— Что? — удивился Адам. — Что там у тебя бумкает?
— Как что? Ты не слышал? Когда ты ударил, оно как-то бумкнуло. Стукни ещё.
— Действительно, — согласился Сташек Бельский и выпрямился. — Пани Ханя права, как-то бумкнуло.
— Удивляюсь я вам, — буркнул Адам, но послушно оторвался от печи, взял трубу и снова грохнул по полу. Пол глухо отозвался.
— Бумкает! — крикнула Ханя.
— Бумкает. — Согласился Сташек.
— А чего бы ему не бумкать, если я стучу? — рассердился Адам. — Что ему, свистеть надо?
— Ударь рядом. — Приказала Ханя.
Для успокоения совести Адам Дудек несколько раз ударил. Звуки были разными. То звонкие, ясные, острые, то снова глухие. Разница была небольшой, но заметной.
— По-моему, что-то там есть, — неуверенно заметил Сташек Бельский.
Голубые глаза Хани застыли. Что бы там ни было, увидеть это она предпочитала без свидетелей, а уж тем более, без свидетелей из милиции. Но было поздно, теперь выгнать их из подвала было невозможно. Она замолчала, разозлившись на себя, на мужа и на Сташека.
Адам Дудек с нарастающим интересом раз за разом стучал по кирпичам. Глухо отзывался только прямоугольник размером метр на три четверти. Там действительно что-то было.
— Они что, яму оставили? — с сомнением пробормотал он. — Я про это не знаю, а ведь этот дом мой отец строил. Ни про какие ямы он не рассказывал.
— Так ведь война была, — заметил Сташек. — Может, там что-то при оккупации сделали?
— Может, и сделали, кто их знает… Здесь нас тогда не было. Так что, заглянем или как?
Оба посмотрели на Ханю, так как знали, кто командует в этом доме. Ханю одолели сомнения. Заглянуть следовало обязательно, но не в таком многочисленном составе. Этот Сташек был нужен, как телеге пятое колесо…
В голову пришла соблазнительная мысль: временно все оставить, изобразить пренебрежение, вытащить их из этого подвала, а потом, ночью, без свидетелей, запрячь мужа в работу. Уже начали появляться способы реализации этой отличной идеи, но ни один из них воплотить в жизнь не удалось. На лестнице раздался топот, и в подвал ввалился Мечо, их четырнадцатилетний сын, который как раз вернулся из школы.
— Ну как? — крикнул он взволновано. — Работает?
— Ничего не работает, — огрызнулась Ханя. — Убирайся отсюда!
— Тут что-то есть, — одновременно с ней ответил Адам. — Бумкает. Наверное, яма.
— Привет, Мечек, — сказал Сташек Бельский.
Мечо машинально шаркнул ногами — воспитанию детей Ханя уделяла довольно много внимания, и сразу же прицепился к отцу:
— Ух ты! Как это? Под полом? Яма? Чтоб я помер, клад!
Дело было проиграно. Теперь, чтобы оставить в покое бумкающую яму, потребовались бы нечеловеческие усилия, обосновать это было невозможно. Мечо загорелся, уши его покраснели, в мгновение ока он притащил кирку и зубило.
— Осторожно! — сердито предостерегла Ханя. — Не стучите так! Кирпичи на огороде не растут!
Бережно и нежно, так как Ханя следила за работой, они сняли верхний слой кирпича. Под кирпичом оказались доски, которые вынулись легко, поскольку не были закреплены. Их положили сверху, очевидно, лишь для того, чтобы держались кирпичи. Под досками действительно появилась яма, а в ней что-то большое, старательно завёрнутое в брезент. Мечо излучал эмоции, его мать одеревенела, окостенела и окаменела окончательно.
— Ничего себе! — удивлённо сказал Сташек Бельский и посмотрел на Адама. — И ты ничего не знал?
— Абсолютно, — признался Адам и почесал голову. — Я же говорил, что в войну нас здесь не было.
— И что, с тех пор тебе ни разу не пришлось здесь постучать?..
— А на кой черт мне стучать? Здесь ничего не делали.
— Здесь картошка лежала, — объяснила Ханя убитым голосом. — В этом подвале всегда была картошка, тут ей самое место. Кому придёт в голову стучать под картошкой?
— Действительно. Сходится…
Они все стояли над ямой и всматривались в брезент, стараясь скрыть распирающее их любопытство и возрастающую надежду, что это действительно клад, вдруг окажется, что там какая-то ерунда — будешь выглядеть дураком…
Мечо не выдержал первый:
— Ну! — нетерпеливо заявил он. — Давайте посмотрим!
Адам глянул на жену, поколебался и нагнулся к брезенту. Но Сташека осенило:
— Подожди! — энергично остановил он его. — Там могли спрятать оружие, боеприпасы или ещё что. Может, лучше мне…
Мечо восторженно кивнул, он уже и сам не знал, что предпочесть, клад или настоящие гранаты. А ещё лучше, противотанковые мины — чудесная вещь! Ханя немного оттаяла. Она подумала, что предположение Сташека обосновано, следовательно, вреда не будет. Она кивнула головой и отодвинула Адама:
— Он прав. Оставь. Пусть сам посмотрит, если разбирается.
Сташек присел над ямой и осторожно начал поднимать брезент. Под брезентом оказалась тщательно склеенная клеёнка. Спотыкаясь о кирпичи, Мечо сбегал в дом и вернулся с ножницами. Сташек разрезал клеёнку, под ней оказался железный сундук. Весь сундук был чем-то обмазан. Первым об это испачкался Сташек. Он понюхал вещество и вытер руку о штаны:
— Солидол, что ли? Весь сундук обмазан…
— Защитили от влаги, — пробормотал Адам. — Может, действительно боеприпасы…
— А открыть можно? — жадно спросил Мечо, пытаясь протиснуть голову к яме.
— Не может быть и речи. Тут висячий замок и простые. Придётся доставать.
— Так доставайте! Быстрей же!..
После множества сложных манипуляций скользкий от смазки ящик, лишённый ручек, был наконец извлечён из ямы, занесён в дом и установлен в комнате на столе. Выглядел он на удивление хорошо. Железо было в отличном состоянии и после удаления смазки смотрелось как новое, по краям крышки был выбит причудливый орнамент, спереди висел замок, а по бокам виднелись замочные скважины, прикрытые крышками. Закрыт сундук был основательно.
— Ну, да! — ехидно заметила Ханя, которая при виде сундука сразу засомневалась в боеприпасах и опять превратилась в замёрзшее дерево. — А где ключи?
— Ключи у того, кто прятал, — ответил Адам. — Придётся открывать, разбивать жалко…
Сташек предложил привести милицейского слесаря. Ханя холодно, но вежливо, что далось ей с превеликим трудом, запротестовала. Мечо исчез в глубине дома и вернулся с громадной связкой разных ключей:
— Попробуем, — предложил он с энтузиазмом.
Ханя, хоть и очень этого хотела, душить своего сына не стала. Она покорилась давлению высших сил, которые открыли клад в её доме в присутствии настоящего милиционера. Ей пришлось подавить вырывающийся протест и согласиться. Она мрачно наблюдала за попытками открыть сезам, всем сердцем желая неудачи.
Печь центрального отопления была забыта. Мечо понатаскал отовсюду кучу разных железок, его двенадцатилетняя сестра Магда вместо матери готовила ужин на кухне, Адам и Сташек сопели над замками, а Ханя парила над ними, как гриф над свежим трупом, ни на минуту не отрывая от сундука взгляда.
Поздним вечером усилия завершились успехом. Висячий замок сняли, один из врезных открыли, другой сломали. Дьявольски раздражённая Ханя медленно и с искренним нежеланием подняла тяжёлую железную крышку.
Разочарование было настолько большим, что чуть не материализовалось. Из-под крышки ничего не заблестело, не засветилось, не засияло, не брякнуло прекрасным золотым звоном. Содержимое сундука составляли исключительно бумаги, толстые, сложенные вчетверо и скрученные в трубку, перевязанные шнурочками и опечатанные, старые и новые, некоторые совсем пожелтевшие. И больше ничего, одни бумаги!
— Ээээээ… — сказал Мечо тоном, который говорил за себя сам.
Ханя размягчилась до такой степени, что чуть не упала. Она заглянула на дно, под бумаги, удостоверилась, что там ничего нет, и на мгновение неподвижно застыла, опершись руками о стол.
— Слава богу, не боеприпасы! — утешил всех Адам. — А то нам бы забот было…
— С бумагами забот иногда побольше, — пробормотал Сташек и достал из ящика первый попавшийся документ. — Иногда даже… Что такое? Ничего не пойму!
Адам заглянул ему через плечо. Ханя пошевелилась и вяло потянулась за другой бумажкой. Почерк на ней выглядел странно, вычурные с завитушками буквы сильно затрудняли расшифровку текста.
— Я, нигне по оу пии, — бубнил Сташек. — А, понятно. Я, ниже подписавшийся. Господи, что за каракули. Антоний Пре гооо… А, нет. Грегорчук. Настоящим свиу… д… вую, свидетельствую, о, черт побери!
Он вздохнул от напряжения и опустил руку с документом, неодобрительно глядя на сундук. Ханя на своём документе прочитала только дату, но этого оказалось достаточно. 1887 год. Она внимательно присмотрелась к содержимому железного ящика. Бумаги были по-настоящему старые, некоторые даже очень. В голове Хани вдруг расцвела новая мысль, от которой её лицо, обычно фарфорово бледное, вдруг порозовело.
— Старые бумаги, — безразличным тоном вынесла она приговор. — Наверное, их спрятали от немцев, все это давно никому не нужно. Надо выбросить или сжечь, пригодится только ящик.
Сташек Бельский покачал головой и взял бумагу, сложенную вчетверо.
— Выбрасывать нельзя, — запротестовал он, изучая бумагу. — Жечь тоже. И речи быть не может. Это правительственные документы, здесь можно прочитать… Сейчас… мельница с участком… как и ставки на реке… в собственность Иеремии Борковскому… триста рублей серебром, наличными… Что ж так дёшево? Хотя нет, он ещё чего-то добавил…
Адам с Ханей смотрели на него, Адам неуверенно, Ханя неприязненно. Мечо потерял интерес к ящику, пожал плечами и отправился на кухню. Сташек поднял голову:
— Кажется, это — акт купли-продажи мельницы, — сказал он, задумавшись. — Тысяча девятьсот третьего года. Правда, написано — Ковельский уезд, теперь это в Советском Союзе. Копия изготовлена по желанию ясновельможного пана Иеремии Борковского…
— Все равно, теперь эта мельница никому не нужна, — нетерпеливо прервала Ханя. — Кому это нужно? Все старое и ни к чему…
— Может и так… Но это — история.
В комнату заглянула Магда, которую Мечо уже успел проинформировать о содержимом находки.