— Подожди, а где места прабабки?
— Где-то около Лукова, прабабка приехала туда откуда-то с Украины…
— Может, и Менюшко приехал с Украины?
— Не знаю, возможно. Сестра прабабки была графиней, и бабушка воспитывалась при её дворе. Подожди, я вспомнила ещё что-то! Бабушка устраивала деду множество скандалов и могу поклясться, что в одном из скандалов она крикнула: «Даже молодой Менюшко был лучше, чем ты!». Я сама слышала. Мне вспоминается все отчётливей.
Люцина говорила голосом оживлённым и одновременно таинственным, очень уверенно и решительно, но я отнеслась к её воспоминаниям достаточно скептически. Тереза была права — понять, что Люцина действительно помнит, а что выдумывает для оживления действия, было невозможно. Не раз я слышала от неё просто кошмарные истории. Какого-то предка сожрали волки, вместе с конями, санями и возницей, какую-то из прародительниц, кто-то купил у отца за десять тысяч рублей золотом, какая-то графиня отравилась из-за нашего прадеда, который не хотел на неё смотреть, внебрачные дети княжеского рода плодились в нашей семье, как кролики весной, чтобы массово погибнуть на баррикадах революции, и все увлечённо убивали друг друга. Люцину посещали странные мысли, и в любую секунду Менюшко мог обрасти преданиями.
— Лучше сразу скажи, откуда ты все это знаешь, — потребовала я.
— Не знаю, откуда — не помню. Где-то услышала. Бабкины скандалы я сама слышала, о тётке графине бабушка рассказывала, а Менюшко ко всему этому здорово подходит. Он опять приехал вынюхивать…
— И ты действительно думаешь, что это тот же самый, который мчался по полю до Первой Мировой?
— Дурочка, у Менюшко могли быть дети.
— Ага, и теперь вынюхивают дети?
— Вынюхивают. А почему бы и нет? Это даже подтверждает то, что рассказывал дядя Антон. В старые времена люди делали разные странные вещи. Наша семья могла забрать что-то у семьи Менюшко. Или получить что-то на сохранение. Кого-то попутно заела совесть, и он начал передавать поручение — это что-то вернуть…
Я кивнула головой. Да, подходило. Облизанный мог быть потомком Менюшко и действительно приехать за чем-то своим. Это должно быть чем-то стоящим, если в самом начале появился труп. Однако, какое отношение к этому имеет моя прабабка? По словам отца Франека, сначала ей надо было умереть, откуда следовало, что прабабка не соглашалась вернуть награбленное. Прабабка умерла. Интересно, что стало с награбленным…
— Тереза лопнет от радости, — сказала я грустно. — Если окажется, что наша семья действительно кого-то обжулила — совесть загрызёт её насмерть. Она спать не сможет.
— Вернётся домой нагая и босая, — добавила Люцина. — Надо снять с книжки все деньги и закопать их в подвале, иначе она заставит отдать их облизанному. Эх, черт, у меня же нет подвала. Знаешь, давай не будем ей рассказывать, что у нас вышло с этим Менюшко.
Вскоре после полуночи подъехала патрульная машина милиции, которая ехала по своим делам и немного отклонилась от маршрута, привлечённая костром посреди дороги. Ничего лучшего я и придумать не могла. Вопрос колёса решился за каких-то десять минут.
— Сама видишь, как я их люблю, — сказала я Люцине, отправляясь домой.
— Конечно, — ответила Люцина. — Симпатичные ребята. Специально подождали приезжать, чтобы я вспомнила этого Менюшко…
— От твоих семейных проблем я чувствую себя идиотом, — раздражённо и неохотно признался он. — Я надеялся, что на этот раз останусь в стороне. Лучше чувствовать себя нормальным…
— Тоже мне, выдумал! — фыркнула я с состраданием. — В семье преступление, а у тебя такие безжизненные надежды! Всегда во все вмешиваешься, а именно теперь хочешь увильнуть — не вижу смысла и логики. Займись этим, наконец, сам видишь, появляется все больше подробностей, и никто ничего не понимает.
— Ты думаешь, я смогу что-то сделать? Поговорить с духом отца Франека?
— Не знаю, возможно, и с духом. С кем говорить, не знаю. Поговори с кем хочешь. Ты мог бы проверить, в чем дело с этим Менюшко.
— Это можно, надо попробовать…
— Ну так пробуй! Что стоишь?
Марек ещё немного пытался оставаться в резерве, но быстро сломался. Его добил отец, который специально пришёл ко мне и категорически потребовал его участия, пожаловавшись, что больше не выдержит. Для обсуждения загадочного преступления мы выбираем как раз тот момент, когда по телевизору начинается футбол, и окончательно отравляем ему жизнь. Понятно, что пока дело не распутается, мы не успокоимся, поэтому придётся что-то делать. Отцу Марек сдался.
— Только на победу не настраивайся, — предостерегла я его, когда он отправлялся в вояж в окрестности Лукова. — С тем же успехом этот Менюшко может происходить из Колобжега. Что бы не случилось, за идеи Люцины я не отвечаю.
— Ты тоже не настраивайся, я еду туда исключительно для развлечения. Давненько я не был Лукове…
Я бы поехала с ним, но в моей машине треснул глушитель, и от рёва двигателя на лету падали птицы. С мастерской я договорилась только через два дня. Марек, казалось, был этим очень доволен. Я подозревала, что он исчезает с горизонта больше для отдыха от бесконечных разговоров, чем для раскрытия тайн.
Он объявился через три дня, как раз когда я вернулась из мастерской с новым глушителем. Как всегда элегантный, в костюмчике, белой рубашечке, галстучке, свежий, как подснежник, с невинным выражением лица. Я сразу поняла, что он что-то знает.
— Ну? — спросила я нетерпеливо.
В ответ он порылся в портфеле, нашёл и вручил мне портрет молодого человека в военной форме.
— Узнаешь?..
— Покойник! — вскрикнула я, поражённая. — Но, кажется, живой?.. Откуда это?
— Все равно, откуда. Знаешь, кто это?
— Как кто? Наша семейный покойник! Это убитый из Воли! И ты знаешь, кто это?
Марек с удовлетворением рассматривал портрет, выдерживая эффектную паузу.
— Кто это?!!! — заорала я.
— Представь себе, некто Станислав Менюшко…
Короткое мгновение меня преследовала мысль, что это тот человек, который когда-то мчался по полю ржи. Теперь он убит, а вместе с ним ушла в могилу и тайна. Я отбросила это дурацкое наваждение и поразилась тому факту, что воспоминания Люцины оказались подлинными. Марек не захотел больше говорить, пока не удостоверится, что покойника признают все родственники.
До дома моей мамуси я доехала за рекордно короткое время — две минуты и сорок секунд. Собравшаяся за ужином семья вынесла единодушное решение:
— Покойник, как живой! — засвидетельствовала Люцина. — Тьфу, я хотела сказать наоборот — живой, как покойник…
— Здесь он выглядит получше, — благодушно призналась Тереза. — Если бы мне показали такое фото, о нем можно было бы и поговорить.
— И его действительно зовут Менюшко? — удивилась моя мамуся.
— На самом деле, его звали Станислав Менюшко…
— Пожалуйста, не говорите, пока меня здесь нет, иначе вам придётся все повторять, — сказала Тереза, отправляясь на кухню за дополнительными тарелками и приборами.
— А откуда милиция взяла это имя? — спросила я. — Ты случайно не узнал?
Тереза остановилась на пороге.
— Да, узнал. Ваши адреса были записаны на обрывке конверта. С другой стороны не было ничего, кроме фамилии Менюшко.
Тереза вернулась к столу.
— Будете есть руками и с пола, — сообщила она сердито. — Я никуда не иду, никакого уважения от вас не дождёшься. Хотела бы я знать, почему милиция этого не выяснила!
— Я могу и руками, — пробормотала я, — а он говорит, что недавно поел. Будем пить чай.
— Не знаю, не выяснили этого в милиции или только вам не сказали, — одновременно ответил Марек. — До него было легко добраться при условии, что знаешь где искать. Если бы Люцина рассказала милиции, откуда его помнит…
— Ты думаешь, что милиция серьёзно отнеслась бы к рассказу, как сорок пять лет назад он носился по полю? — усомнилась я. — Или, что он из Лукова, потому что прабабка устраивала прадеду скандалы?
— А он не из Лукова. Он из Голодомориц.
— Извини, откуда? — вдруг заинтересовалась Тереза.
— Из Голодомориц. Это такая деревушка под Луковым. Станислав Менюшко был последним потомком семьи, которая жила там с незапамятных времён. Перед уходом в армию он продал хозяйство, потом работал на местной МТС, а потом куда-то пропал. О нем никто ничего не знает.
— Понятно, куда пропал, — промычала Люцина занятая обгладыванием скелета громадного индюка, который стоял в блюде перед ней. — В наше фамильное болото… Теперь уж я буду рассказывать милиции все, что вспомню…
— Бедная милиция! — сочувственно вздохнула моя мамуся.
На кухне засвистел чайник.
— Старики помнят, что когда-то Менюшко были богаты, — таинственно продолжал Марек. — Там ходят разные сплетни и легенды, будто давным-давно у них был клад, только неизвестно, нашли они этот клад или спрятали, или просто врали, или искали его. Хозяйством никто не занимался, и оно разорилось, так что последнему Менюшко для продажи осталось немного.
Чайник на кухне свистел как ошалелый. Моя мамуся беспокойно оглянулась и посмотрела на отца, который, естественно, смотрел футбол.
— Вода закипела, — сказала она в пространство.
— Я не пойду! — категорически отказалась Тереза.
— Я тоже, — буркнула Люцина, занятая туловищем индюка.
— Янек пойдёт, — решила моя мамуся. — Янек! Вода кипит!…
— Папа же смотрит футбол! — обиделся Марек. — Оставьте его в покое, я сам схожу…
— Если пойдёшь ты, то и мы можем, — заметила Люцина. — То есть, я — нет, потому что я толстая, разве что вы будете что-то рассказывать…
В результате чай делали четыре человека. Марек внёс в комнату поднос, заставленный всем, что подвернулось под руку, чтобы не пришлось возвращаться на кухню. Тереза вынула из буфета термос и налила в него кипятку, я похвалила её идею и захватила чайник с заваркой.
— А в этом МТС? — нетерпеливо спросила я. — Про него ничего не знали?
Марек помог Терезе и моей мамусе разгрузить поднос, оглянулся и положил его на диван.
— Так, немножко. Они смутно припомнили, что когда-то его искал человек из города. В деревне я тоже порасспросил…
Он ненадолго остановился и занялся чаем и сахаром. В его голосе появились нотки, которые заставили всех напрячься и замереть в ожидании продолжения. Люцина застыла, зажав зубами индюшачью кость.
— Грргрргрр?.. — сказала она, подозрительно глядя на Марека.
— Тихо! — приструнила её Тереза. — Смотри, не подавись, давиться будешь потом!
— Что за человек? — спросила моя мамуся.
Марек старательно мешал чай.
— Какой-то человек из города, — повторил он голосом, лишённым всяких чувств, благодаря чему стало понятно, что он говорит о чем-то очень важном. — Одна особа даже говорит, что видела этого человека. Не помнит, как он выглядел, но он был не очень молод и имел что-то на лице. Эта особа допускает, что нос…
По всем спинам, за исключениям отцовской, увлечённой несостоявшимися голами, пробежали мурашки.
— Если бы у него не было носа, я думаю, он бы запомнился всем, — критически заметила Тереза.
— А это, случайно, не тот же самый? — спросила я неуверенно. — Облизанный? И Тереза и Франек говорили, что у него расплющенный нос…
— Естественно, тот же, — сообщила Люцина пытаясь добраться до рёбер. — Он спрашивал про Менюшко — Менюшко умер, а потом стал спрашивать про нас. Как это вам нравится?..
На мгновение воцарилось гробовое молчание. Тереза посмотрела на Люцину демоническим взглядом. Люцина покрепче впилась в ребра, и кусочек кости упал прямо в её стакан, разлив чай. Тереза выпрыгнула из кресла.
— Сейчас как грохну тебя этим индюком, и облизанный не понадобится!…
Люцина, вместе с блюдом, на всякий случай отодвинулась. Моя мамуся успокаивала сестру, пытаясь достать кость из стакана, при этом ей удалось разлить остатки чая. Марек принёс из кухни другой стакан. Тереза жаловалась, что на неё капает со скатерти. Я не обращала на них внимания. Все происшедшее складывалось в зловещую, но логичную картину.
— Что-то мне подсказывает, что все это не так уж и глупо, — сообщила я им. — С одной стороны — клад Менюшек, с другой — последняя воля дяди Антона… Возможно, что сокровища Менюшек хранились у нашего прадеда, возможно, он прятал их от прабабки, которая, во-первых, имела что-то с Менюшко, во-вторых, как известно, была человеком нелёгким… Возможно, что из-за этого сокровища они и начали ругаться…
— Друг с другом? — сердито прервала Тереза.
— Не знаю. Это тоже возможно. Но, скорее всего, облизанный тоже из Менюшек. У местного Менюшко было больше прав, он его и грохнул, чтобы не морочить голову, и остался со всеми правами один…
— А зачем он дал ему наши адреса? — опять перебила Тереза. — Этот Менюшко должен нас передушить по очереди, или как?
— Ох, ну не передушил же — значит, забудь, — нетерпеливо сказала моя мамуся.
Люцина залилась сатанинским смехом над обгрызенным скелетом.
— Облизанный — живой, — заметила она. — У него ещё есть шанс…
— Я уезжаю, — энергично сообщила Тереза. — То есть, нет, я думаю — надо отдать это потомкам Менюшко…
— У Менюшко нет потомков, — напомнил Марек. — Этот был последним.
— Что ты им хочешь отдать? — поинтересовалась моя мамуся.
— Не знаю. Но похоже, что мы кого-то надули. Мне это не нравится. Думаю, надо что-то предпринять.
У Люцины из блюда выпрыгнул следующий обломок скелета. Тереза вскочила, выхватила у неё из-под носа индюшачьи останки и отставила на поднос. Люцина тонко мяукнула, провожая взглядом любимое лакомство, и наклонилась ко мне.
— Я же говорила, что деньги от неё надо спрятать, — озабоченно зашептала она. — Может, в твоём подвале?..
— Там замок плохой и окно выбито, — ответила я, обрадовавшись, что как раз сейчас на моем счёту нет ни гроша.
— Что это вы шепчетесь? — подозрительно поинтересовалась Тереза.
— Ничего особенного, — невинно ответила Люцина, — нам тоже кажется, что наша семья когда-то кого-то надула. Если у Менюшко нет потомков и облизанный претендует на это сокровище в одиночку, ничего не остаётся — отдаём облизанному…
Тереза недоверчиво посмотрела на неё.
— Ты что, чокнулась? Преступнику?!.. Убийце?!..
— Но ты же сама упёрлась…
— Но у нас же ничего нет! — обиделась моя мамуся. — Что вы собираетесь ему отдать? Ни у Франека, ни у нас ничего нет!
— И ты думаешь, он в это поверит? — язвительно спросила Люцина. — Он приехал за кладом, который наша семья потеряла. А если и поверит — поубивает хотя бы из мести…
— Связь облизанного с Менюшко не оставляет сомнений, — подвела я итог. — Ведите себя потише, что-то проясняется. Он спрашивал про Менюшко, этот, с носом. Допустим, что это он. Спрашивал о нас, украл у Франека адрес в Тарчине, нашёл всю семью, расспрашивал Терезу в Канаде, приехал сюда. Не знаю, убил он Менюшко или нет, но тот человек, которым он интересовался, умер. Мало того, умер вместе с нашими адресами, то есть, выходит так, что мы в списке…
— Дядя Антон сказал, что у нас есть что-то чужое, — подхватила Люцина. — Облизанный не успокоится, пока этого не заберёт. Может, этот несчастный Менюшко украл у него адреса только для того, чтобы нас предостеречь, возможно, поэтому он и умер…
Атмосфера опять насытилась страхом. Тайны предков проявили себя ненароком, но так, что в стыла кровь жилах. Под потолком зазвучал заупокойный загробный хохот, мысленно я увидела отца Франека, двоюродного деда Антона, пытающегося на смертном ложе сбросить тяжесть с семейной совести. Как минимум половина этого груза легла на нас…
— А нос у него был, как у Никсона, — вдруг сказала Тереза понурым голосом. — И вся верхняя челюсть, не только нос.
— Вы действительно думаете, что он затаился там на лестнице? — спросила моя мамуся с искренним удивлением. — Ведь у него было столько времени, а он ничего нам не сделал!
— Не было удобного случая, — злорадно пробормотал Марек.
— Он искал клад, — объяснила я. — Надеялся, что мы отдадим все полюбовно, но, как только потеряет надежду, испортит свет на лестничной клетке и передушит всех, кто выходит…
Люцина вдруг оживилась, как будто близкая перспектива быть задушенной добавила ей бодрости. Она подхватилась и начала собирать со стола тарелки.
— Какая прелестная история! — радостно сказала она. — Никогда бы не поверила, что в нашей семье откроются такие тайны! Слушайте, едем в Волю!
Тереза, которая тоже поднялась, застыла, сочувственно на неё посмотрела и постучала по лбу ручкой ножа.
— Сдурела? — спросила она уныло. — Хочешь быть поближе к тому болоту, чтобы облегчить ему задачу?
— Брось. Надо все изучить. Теперь ясно: там что-то происходит. Неизвестно почему, но все мчатся туда — и Менюшко, и те двое, которые про нас спрашивали…
— Менюшко проявил даже некоторую настойчивость, — заметила я.
— Вот именно. Здесь мы больше ничего не придумаем. Я еду, а вы как хотите!
— Я _н_е_ еду! — крикнула Тереза и со всей силы, наверное, для подкрепления решения, грохнулась на диван, прямо на поднос, блюдо и скелет индюка.
Мы легко убедили её, что это была божья кара за необдуманные слова. Ни у кого ещё не получалось забрать что-нибудь у нашей семьи, без многочисленных попыток, долгих усилий и страданий. На веки вечные нам останутся угрызения совести и пятно на фамильной чести. Ярко обрисованный Люциной образ переворачивающихся в гробу предков решил все окончательно. В результате, желание выехать проявили все женщины, даже тётя Ядя. Остающиеся в Варшаве Марек и отец явно испытали облегчение…
— Значит, так убираешь! — взорвалась Тереза. — Лентяйка!
— А мне кажется, что убывает, — примиряюще возразила тётя Ядя. — То есть, местами убывает…
— Сейчас добавиться той шелухи, которую вы набросаете, — сварливо заметила Люцина.
— Шелуху мы уберём сами, — обиделась Тереза, — много тебе от неё не останется.
Вместе с тётей Ядей они лущили горох. Моя мамуся и Люцина убирали ржавые железки и камни с территории вокруг развалин, решив превратить свалку в элегантный газон. Люциной управляла страсть копаться в земле, а моей мамусей — надежда обнаружить следы самого старого колодца, который, по неизвестной причине, был ей необходим для полного счастья. Несмотря на то, что работа продолжалась уже четвёртый день, результаты её были ничтожны. Свалка упорно сопротивлялась.
Я зашла за коровник — склоны развалин пробудили во мне некоторый интерес. Я как раз привезла из фотомастерской в Венгрове отпечатки с плёнок тёти Яди, просмотрела их и на одном из снимков обнаружила замечательный предмет. Это была необычайно красивая дверная ручка, большая, узорчатая, с какими-то причудливыми выкрутасами. Она лежала на переднем плане, хорошо видимая среди камней и железок. Сзади Тереза с Люциной тащили какую-то длинную цепь, они выглядели так, будто были закованы в неё, но, увлёкшись ручкой, я не обратила на это внимания. Ручка лежала не на свалке, а у подножия развалин, там, где никто не наводил порядка, то есть был шанс, что её до сих пор не убрали. С фотографией в руке я отправилась за коровник.
Не отвечая на предложения о сотрудничестве, я забралась на развалины и посмотрела вокруг. Ручки нигде не было.
— Эй, здесь лежала ручка, — сказала я с беспокойством, — кто из вас её выбросил и куда?
— Может поможешь? — упрекнула меня Тереза.
— Сейчас. Сначала ручка. Слушайте, здесь лежала ручка…
— Какая ручка? — заинтересовалась тётя Ядя.
— Красивая. Она была здесь — получилась на твоей фотографии. Признавайтесь, где ручка?
— Никакой ручки я не видела, — сообщила моя мамуся, стоя над своим камнем.
— Я тоже. — Вздохнула Люцина и перестала долбить землю палкой с железным наконечником. — Если бы я нашла красивую ручку, я бы её не выбрасывала, а хорошо спрятала. Там никто ничего не делал.
— Да, но она была здесь, а теперь её нет…
Я спустилась с развалин и посмотрела на снимок, чтобы найти место залегания антиквариата. Я посмотрела раз, потом ещё, сравнила фотографию с натурой и поняла, что что-то не сходится.
— Брешете! — обвинила я их. — Все перевёрнуто и многого не хватает. Что вы здесь делали? Уничтожали семейные реликвии?
Все единогласно присягнули, что до развалин и пальцем не дотрагивались. Никто там ничего не делал, они занимались исключительно свалкой, а развалин никто не трогал.
— Как это не трогал, если они тронуты, причём основательно! Сами посмотрите! Здесь был холмик, а теперь яма, здесь торчали камни, вот… Теперь ничего не торчит, зато здесь завалено…
Люцина первая вырвала у меня из рук фотографию, но насмотреться на неё не успела. Все недоуменно и недоверчиво набросились на неё и начали с интересом сравнивать.
— Она права, — сказала Люцина. — Тут все выглядит по другому. Кто-то здесь рылся.
— Не может быть, никто здесь не рылся! — запротестовала моя мамуся.
— А это что? Само раскопалось?
— А кто рылся? Ты? Я нет.
— Я тоже нет. Тереза, ты рылась? Ядя, может ты?
Тереза очень убедительно возразила. Тётя Ядя с удивлением всматривалась в разницу между развалинами и снимком.
— Ничего подобного! — обиделась она. — Смотрите, какое вещественное доказательство у меня получилось… Действительно, весь этот кусок выглядит абсолютно иначе…
Мы уставились на преобразившиеся развалины, на заросли крапивы и большие запылённые лопухи, открывая все новые различия и не понимая происходящего. Больше всего я жалела потерянную ручку. Люцина показала пальцем на берёзку, которая раньше росла, а теперь лежала.
— Свежая, — заметила она, — ещё не высохла. Её вырвали недавно.
— А эта цепь? — вдруг обиделась моя мамуся. — Мы вытягивали её для того, чтобы здесь бросить? Не удивительно, что свалка не уменьшается, если собственные сестры подбрасывают мне всякий хлам!
— Я никакой цепи не подбрасывала, — с лёгким раздражением запротестовала Люцина.
— Как это нет? На фотографии видно! Теперь не отвертишься!
Я оглянулась. Огромная цепь, которой на фотографии были опутаны Тереза с Люциной, лежала возле развалин, на краю свалки. Тереза обернулась и тоже вытаращилась на неё.
— А это здесь откуда? Я же выволокла её аж туда, под забор!..
Наконец, всем стало ясно, что в работы по наведению порядка вмешалась какая-то внешняя сила. Ни одна из нас не тащила обратно чертовски тяжёлую цепь, которая перед этим была отнесена на добрый десяток метров в сторону. Тётя Ядя засвидетельствовала, что собственными глазами видела, как две взмыленные сестры бросили её возле зарослей акации. Тщательные поиски позволили обнаружить коровью челюсть, которая на фотографии лежала рядом с ручкой, а теперь оказалась в самом центре свалки. Что касается отдельных камней, проидентифицировать их не удалось.
— Похоже на то, что мы убираем, а кто-то приходит и подбрасывает новый мусор, — задумавшись, заметила Люцина. Он берет с развалин что ни попадя и бросает туда. Теперь у нас есть занятие до самого судного дня…
— У меня нет, — сухо прервала Тереза. — Я вернусь в Канаду, даже если здесь будет неубрано.
— Не понимаю, кому может мешать то, что мы наводим здесь порядок, — обиделась моя мамуся.
Я уже открыла рот, чтобы представить свои мысли по этому поводу, но посмотрела на Люцину и прикусила язык. Было похоже, что она думала о том же. Тётя Ядя выдвинула несмелое предположение, что Франек таким тактичным способом пытается дать нам понять, что не желает у себя никаких перемен. Или Ванда — его жена. Или Ендрек — его сын.
— Не может быть, — энергично вмешалась моя мамуся. — Они могут восстановить свалку и после того, как мы уедем. Но я их сегодня же спрошу…
Проведённое вечером расследование доказало невиновность всех обвиняемых. Франек целыми днями работал в поле и не имел времени на глупые шутки. Ендрек не проявлял никакого интереса. Он был чуть живым, поскольку отец запряг его как першерона, о подбрасывании цепей он и думать не мог. Ванду очень смешили чудачества родственников из города, но она не собиралась принимать в них участия, имея достаточно забот по хозяйству и больное колено. Туристов в деревне не было, местное население не проявляло к нам никакого интереса. Короче говоря, преступников не было.
— Значит, завтра берёмся за эту свалку все вместе, — решила я. — Уберём весь мусор до конца и посмотрим, что из этого выйдет. Подбросят новый или нет…
— Где-то около Лукова, прабабка приехала туда откуда-то с Украины…
— Может, и Менюшко приехал с Украины?
— Не знаю, возможно. Сестра прабабки была графиней, и бабушка воспитывалась при её дворе. Подожди, я вспомнила ещё что-то! Бабушка устраивала деду множество скандалов и могу поклясться, что в одном из скандалов она крикнула: «Даже молодой Менюшко был лучше, чем ты!». Я сама слышала. Мне вспоминается все отчётливей.
Люцина говорила голосом оживлённым и одновременно таинственным, очень уверенно и решительно, но я отнеслась к её воспоминаниям достаточно скептически. Тереза была права — понять, что Люцина действительно помнит, а что выдумывает для оживления действия, было невозможно. Не раз я слышала от неё просто кошмарные истории. Какого-то предка сожрали волки, вместе с конями, санями и возницей, какую-то из прародительниц, кто-то купил у отца за десять тысяч рублей золотом, какая-то графиня отравилась из-за нашего прадеда, который не хотел на неё смотреть, внебрачные дети княжеского рода плодились в нашей семье, как кролики весной, чтобы массово погибнуть на баррикадах революции, и все увлечённо убивали друг друга. Люцину посещали странные мысли, и в любую секунду Менюшко мог обрасти преданиями.
— Лучше сразу скажи, откуда ты все это знаешь, — потребовала я.
— Не знаю, откуда — не помню. Где-то услышала. Бабкины скандалы я сама слышала, о тётке графине бабушка рассказывала, а Менюшко ко всему этому здорово подходит. Он опять приехал вынюхивать…
— И ты действительно думаешь, что это тот же самый, который мчался по полю до Первой Мировой?
— Дурочка, у Менюшко могли быть дети.
— Ага, и теперь вынюхивают дети?
— Вынюхивают. А почему бы и нет? Это даже подтверждает то, что рассказывал дядя Антон. В старые времена люди делали разные странные вещи. Наша семья могла забрать что-то у семьи Менюшко. Или получить что-то на сохранение. Кого-то попутно заела совесть, и он начал передавать поручение — это что-то вернуть…
Я кивнула головой. Да, подходило. Облизанный мог быть потомком Менюшко и действительно приехать за чем-то своим. Это должно быть чем-то стоящим, если в самом начале появился труп. Однако, какое отношение к этому имеет моя прабабка? По словам отца Франека, сначала ей надо было умереть, откуда следовало, что прабабка не соглашалась вернуть награбленное. Прабабка умерла. Интересно, что стало с награбленным…
— Тереза лопнет от радости, — сказала я грустно. — Если окажется, что наша семья действительно кого-то обжулила — совесть загрызёт её насмерть. Она спать не сможет.
— Вернётся домой нагая и босая, — добавила Люцина. — Надо снять с книжки все деньги и закопать их в подвале, иначе она заставит отдать их облизанному. Эх, черт, у меня же нет подвала. Знаешь, давай не будем ей рассказывать, что у нас вышло с этим Менюшко.
Вскоре после полуночи подъехала патрульная машина милиции, которая ехала по своим делам и немного отклонилась от маршрута, привлечённая костром посреди дороги. Ничего лучшего я и придумать не могла. Вопрос колёса решился за каких-то десять минут.
— Сама видишь, как я их люблю, — сказала я Люцине, отправляясь домой.
— Конечно, — ответила Люцина. — Симпатичные ребята. Специально подождали приезжать, чтобы я вспомнила этого Менюшко…
* * *
Из-за воспоминаний Люцины к действию подключился Марек, блондин моей мечты, который до сих пор упорно старался держаться в стороне. Он не принимал участия в семейных обсуждениях, как огня избегал упоминания о преступлении, ссылался на отсутствие времени, недомогания, неверие в факты, глухоту и общую умственную недостаточность. Это меня страшно раздражало, и я долго не могла понять, в чем дело, пока не удалось вырвать из него правду.— От твоих семейных проблем я чувствую себя идиотом, — раздражённо и неохотно признался он. — Я надеялся, что на этот раз останусь в стороне. Лучше чувствовать себя нормальным…
— Тоже мне, выдумал! — фыркнула я с состраданием. — В семье преступление, а у тебя такие безжизненные надежды! Всегда во все вмешиваешься, а именно теперь хочешь увильнуть — не вижу смысла и логики. Займись этим, наконец, сам видишь, появляется все больше подробностей, и никто ничего не понимает.
— Ты думаешь, я смогу что-то сделать? Поговорить с духом отца Франека?
— Не знаю, возможно, и с духом. С кем говорить, не знаю. Поговори с кем хочешь. Ты мог бы проверить, в чем дело с этим Менюшко.
— Это можно, надо попробовать…
— Ну так пробуй! Что стоишь?
Марек ещё немного пытался оставаться в резерве, но быстро сломался. Его добил отец, который специально пришёл ко мне и категорически потребовал его участия, пожаловавшись, что больше не выдержит. Для обсуждения загадочного преступления мы выбираем как раз тот момент, когда по телевизору начинается футбол, и окончательно отравляем ему жизнь. Понятно, что пока дело не распутается, мы не успокоимся, поэтому придётся что-то делать. Отцу Марек сдался.
— Только на победу не настраивайся, — предостерегла я его, когда он отправлялся в вояж в окрестности Лукова. — С тем же успехом этот Менюшко может происходить из Колобжега. Что бы не случилось, за идеи Люцины я не отвечаю.
— Ты тоже не настраивайся, я еду туда исключительно для развлечения. Давненько я не был Лукове…
Я бы поехала с ним, но в моей машине треснул глушитель, и от рёва двигателя на лету падали птицы. С мастерской я договорилась только через два дня. Марек, казалось, был этим очень доволен. Я подозревала, что он исчезает с горизонта больше для отдыха от бесконечных разговоров, чем для раскрытия тайн.
Он объявился через три дня, как раз когда я вернулась из мастерской с новым глушителем. Как всегда элегантный, в костюмчике, белой рубашечке, галстучке, свежий, как подснежник, с невинным выражением лица. Я сразу поняла, что он что-то знает.
— Ну? — спросила я нетерпеливо.
В ответ он порылся в портфеле, нашёл и вручил мне портрет молодого человека в военной форме.
— Узнаешь?..
— Покойник! — вскрикнула я, поражённая. — Но, кажется, живой?.. Откуда это?
— Все равно, откуда. Знаешь, кто это?
— Как кто? Наша семейный покойник! Это убитый из Воли! И ты знаешь, кто это?
Марек с удовлетворением рассматривал портрет, выдерживая эффектную паузу.
— Кто это?!!! — заорала я.
— Представь себе, некто Станислав Менюшко…
Короткое мгновение меня преследовала мысль, что это тот человек, который когда-то мчался по полю ржи. Теперь он убит, а вместе с ним ушла в могилу и тайна. Я отбросила это дурацкое наваждение и поразилась тому факту, что воспоминания Люцины оказались подлинными. Марек не захотел больше говорить, пока не удостоверится, что покойника признают все родственники.
До дома моей мамуси я доехала за рекордно короткое время — две минуты и сорок секунд. Собравшаяся за ужином семья вынесла единодушное решение:
— Покойник, как живой! — засвидетельствовала Люцина. — Тьфу, я хотела сказать наоборот — живой, как покойник…
— Здесь он выглядит получше, — благодушно призналась Тереза. — Если бы мне показали такое фото, о нем можно было бы и поговорить.
— И его действительно зовут Менюшко? — удивилась моя мамуся.
— На самом деле, его звали Станислав Менюшко…
— Пожалуйста, не говорите, пока меня здесь нет, иначе вам придётся все повторять, — сказала Тереза, отправляясь на кухню за дополнительными тарелками и приборами.
— А откуда милиция взяла это имя? — спросила я. — Ты случайно не узнал?
Тереза остановилась на пороге.
— Да, узнал. Ваши адреса были записаны на обрывке конверта. С другой стороны не было ничего, кроме фамилии Менюшко.
Тереза вернулась к столу.
— Будете есть руками и с пола, — сообщила она сердито. — Я никуда не иду, никакого уважения от вас не дождёшься. Хотела бы я знать, почему милиция этого не выяснила!
— Я могу и руками, — пробормотала я, — а он говорит, что недавно поел. Будем пить чай.
— Не знаю, не выяснили этого в милиции или только вам не сказали, — одновременно ответил Марек. — До него было легко добраться при условии, что знаешь где искать. Если бы Люцина рассказала милиции, откуда его помнит…
— Ты думаешь, что милиция серьёзно отнеслась бы к рассказу, как сорок пять лет назад он носился по полю? — усомнилась я. — Или, что он из Лукова, потому что прабабка устраивала прадеду скандалы?
— А он не из Лукова. Он из Голодомориц.
— Извини, откуда? — вдруг заинтересовалась Тереза.
— Из Голодомориц. Это такая деревушка под Луковым. Станислав Менюшко был последним потомком семьи, которая жила там с незапамятных времён. Перед уходом в армию он продал хозяйство, потом работал на местной МТС, а потом куда-то пропал. О нем никто ничего не знает.
— Понятно, куда пропал, — промычала Люцина занятая обгладыванием скелета громадного индюка, который стоял в блюде перед ней. — В наше фамильное болото… Теперь уж я буду рассказывать милиции все, что вспомню…
— Бедная милиция! — сочувственно вздохнула моя мамуся.
На кухне засвистел чайник.
— Старики помнят, что когда-то Менюшко были богаты, — таинственно продолжал Марек. — Там ходят разные сплетни и легенды, будто давным-давно у них был клад, только неизвестно, нашли они этот клад или спрятали, или просто врали, или искали его. Хозяйством никто не занимался, и оно разорилось, так что последнему Менюшко для продажи осталось немного.
Чайник на кухне свистел как ошалелый. Моя мамуся беспокойно оглянулась и посмотрела на отца, который, естественно, смотрел футбол.
— Вода закипела, — сказала она в пространство.
— Я не пойду! — категорически отказалась Тереза.
— Я тоже, — буркнула Люцина, занятая туловищем индюка.
— Янек пойдёт, — решила моя мамуся. — Янек! Вода кипит!…
— Папа же смотрит футбол! — обиделся Марек. — Оставьте его в покое, я сам схожу…
— Если пойдёшь ты, то и мы можем, — заметила Люцина. — То есть, я — нет, потому что я толстая, разве что вы будете что-то рассказывать…
В результате чай делали четыре человека. Марек внёс в комнату поднос, заставленный всем, что подвернулось под руку, чтобы не пришлось возвращаться на кухню. Тереза вынула из буфета термос и налила в него кипятку, я похвалила её идею и захватила чайник с заваркой.
— А в этом МТС? — нетерпеливо спросила я. — Про него ничего не знали?
Марек помог Терезе и моей мамусе разгрузить поднос, оглянулся и положил его на диван.
— Так, немножко. Они смутно припомнили, что когда-то его искал человек из города. В деревне я тоже порасспросил…
Он ненадолго остановился и занялся чаем и сахаром. В его голосе появились нотки, которые заставили всех напрячься и замереть в ожидании продолжения. Люцина застыла, зажав зубами индюшачью кость.
— Грргрргрр?.. — сказала она, подозрительно глядя на Марека.
— Тихо! — приструнила её Тереза. — Смотри, не подавись, давиться будешь потом!
— Что за человек? — спросила моя мамуся.
Марек старательно мешал чай.
— Какой-то человек из города, — повторил он голосом, лишённым всяких чувств, благодаря чему стало понятно, что он говорит о чем-то очень важном. — Одна особа даже говорит, что видела этого человека. Не помнит, как он выглядел, но он был не очень молод и имел что-то на лице. Эта особа допускает, что нос…
По всем спинам, за исключениям отцовской, увлечённой несостоявшимися голами, пробежали мурашки.
— Если бы у него не было носа, я думаю, он бы запомнился всем, — критически заметила Тереза.
— А это, случайно, не тот же самый? — спросила я неуверенно. — Облизанный? И Тереза и Франек говорили, что у него расплющенный нос…
— Естественно, тот же, — сообщила Люцина пытаясь добраться до рёбер. — Он спрашивал про Менюшко — Менюшко умер, а потом стал спрашивать про нас. Как это вам нравится?..
На мгновение воцарилось гробовое молчание. Тереза посмотрела на Люцину демоническим взглядом. Люцина покрепче впилась в ребра, и кусочек кости упал прямо в её стакан, разлив чай. Тереза выпрыгнула из кресла.
— Сейчас как грохну тебя этим индюком, и облизанный не понадобится!…
Люцина, вместе с блюдом, на всякий случай отодвинулась. Моя мамуся успокаивала сестру, пытаясь достать кость из стакана, при этом ей удалось разлить остатки чая. Марек принёс из кухни другой стакан. Тереза жаловалась, что на неё капает со скатерти. Я не обращала на них внимания. Все происшедшее складывалось в зловещую, но логичную картину.
— Что-то мне подсказывает, что все это не так уж и глупо, — сообщила я им. — С одной стороны — клад Менюшек, с другой — последняя воля дяди Антона… Возможно, что сокровища Менюшек хранились у нашего прадеда, возможно, он прятал их от прабабки, которая, во-первых, имела что-то с Менюшко, во-вторых, как известно, была человеком нелёгким… Возможно, что из-за этого сокровища они и начали ругаться…
— Друг с другом? — сердито прервала Тереза.
— Не знаю. Это тоже возможно. Но, скорее всего, облизанный тоже из Менюшек. У местного Менюшко было больше прав, он его и грохнул, чтобы не морочить голову, и остался со всеми правами один…
— А зачем он дал ему наши адреса? — опять перебила Тереза. — Этот Менюшко должен нас передушить по очереди, или как?
— Ох, ну не передушил же — значит, забудь, — нетерпеливо сказала моя мамуся.
Люцина залилась сатанинским смехом над обгрызенным скелетом.
— Облизанный — живой, — заметила она. — У него ещё есть шанс…
— Я уезжаю, — энергично сообщила Тереза. — То есть, нет, я думаю — надо отдать это потомкам Менюшко…
— У Менюшко нет потомков, — напомнил Марек. — Этот был последним.
— Что ты им хочешь отдать? — поинтересовалась моя мамуся.
— Не знаю. Но похоже, что мы кого-то надули. Мне это не нравится. Думаю, надо что-то предпринять.
У Люцины из блюда выпрыгнул следующий обломок скелета. Тереза вскочила, выхватила у неё из-под носа индюшачьи останки и отставила на поднос. Люцина тонко мяукнула, провожая взглядом любимое лакомство, и наклонилась ко мне.
— Я же говорила, что деньги от неё надо спрятать, — озабоченно зашептала она. — Может, в твоём подвале?..
— Там замок плохой и окно выбито, — ответила я, обрадовавшись, что как раз сейчас на моем счёту нет ни гроша.
— Что это вы шепчетесь? — подозрительно поинтересовалась Тереза.
— Ничего особенного, — невинно ответила Люцина, — нам тоже кажется, что наша семья когда-то кого-то надула. Если у Менюшко нет потомков и облизанный претендует на это сокровище в одиночку, ничего не остаётся — отдаём облизанному…
Тереза недоверчиво посмотрела на неё.
— Ты что, чокнулась? Преступнику?!.. Убийце?!..
— Но ты же сама упёрлась…
— Но у нас же ничего нет! — обиделась моя мамуся. — Что вы собираетесь ему отдать? Ни у Франека, ни у нас ничего нет!
— И ты думаешь, он в это поверит? — язвительно спросила Люцина. — Он приехал за кладом, который наша семья потеряла. А если и поверит — поубивает хотя бы из мести…
— Связь облизанного с Менюшко не оставляет сомнений, — подвела я итог. — Ведите себя потише, что-то проясняется. Он спрашивал про Менюшко, этот, с носом. Допустим, что это он. Спрашивал о нас, украл у Франека адрес в Тарчине, нашёл всю семью, расспрашивал Терезу в Канаде, приехал сюда. Не знаю, убил он Менюшко или нет, но тот человек, которым он интересовался, умер. Мало того, умер вместе с нашими адресами, то есть, выходит так, что мы в списке…
— Дядя Антон сказал, что у нас есть что-то чужое, — подхватила Люцина. — Облизанный не успокоится, пока этого не заберёт. Может, этот несчастный Менюшко украл у него адреса только для того, чтобы нас предостеречь, возможно, поэтому он и умер…
Атмосфера опять насытилась страхом. Тайны предков проявили себя ненароком, но так, что в стыла кровь жилах. Под потолком зазвучал заупокойный загробный хохот, мысленно я увидела отца Франека, двоюродного деда Антона, пытающегося на смертном ложе сбросить тяжесть с семейной совести. Как минимум половина этого груза легла на нас…
— А нос у него был, как у Никсона, — вдруг сказала Тереза понурым голосом. — И вся верхняя челюсть, не только нос.
— Вы действительно думаете, что он затаился там на лестнице? — спросила моя мамуся с искренним удивлением. — Ведь у него было столько времени, а он ничего нам не сделал!
— Не было удобного случая, — злорадно пробормотал Марек.
— Он искал клад, — объяснила я. — Надеялся, что мы отдадим все полюбовно, но, как только потеряет надежду, испортит свет на лестничной клетке и передушит всех, кто выходит…
Люцина вдруг оживилась, как будто близкая перспектива быть задушенной добавила ей бодрости. Она подхватилась и начала собирать со стола тарелки.
— Какая прелестная история! — радостно сказала она. — Никогда бы не поверила, что в нашей семье откроются такие тайны! Слушайте, едем в Волю!
Тереза, которая тоже поднялась, застыла, сочувственно на неё посмотрела и постучала по лбу ручкой ножа.
— Сдурела? — спросила она уныло. — Хочешь быть поближе к тому болоту, чтобы облегчить ему задачу?
— Брось. Надо все изучить. Теперь ясно: там что-то происходит. Неизвестно почему, но все мчатся туда — и Менюшко, и те двое, которые про нас спрашивали…
— Менюшко проявил даже некоторую настойчивость, — заметила я.
— Вот именно. Здесь мы больше ничего не придумаем. Я еду, а вы как хотите!
— Я _н_е_ еду! — крикнула Тереза и со всей силы, наверное, для подкрепления решения, грохнулась на диван, прямо на поднос, блюдо и скелет индюка.
Мы легко убедили её, что это была божья кара за необдуманные слова. Ни у кого ещё не получалось забрать что-нибудь у нашей семьи, без многочисленных попыток, долгих усилий и страданий. На веки вечные нам останутся угрызения совести и пятно на фамильной чести. Ярко обрисованный Люциной образ переворачивающихся в гробу предков решил все окончательно. В результате, желание выехать проявили все женщины, даже тётя Ядя. Остающиеся в Варшаве Марек и отец явно испытали облегчение…
* * *
— Я убираю здесь, убираю, а мусора не убывает, — недовольно сказала моя мамуся, посмотрев вокруг и временно прекратив выковыривать обломком кухонного ножа большой камень. — Похоже, что его становится даже больше.— Значит, так убираешь! — взорвалась Тереза. — Лентяйка!
— А мне кажется, что убывает, — примиряюще возразила тётя Ядя. — То есть, местами убывает…
— Сейчас добавиться той шелухи, которую вы набросаете, — сварливо заметила Люцина.
— Шелуху мы уберём сами, — обиделась Тереза, — много тебе от неё не останется.
Вместе с тётей Ядей они лущили горох. Моя мамуся и Люцина убирали ржавые железки и камни с территории вокруг развалин, решив превратить свалку в элегантный газон. Люциной управляла страсть копаться в земле, а моей мамусей — надежда обнаружить следы самого старого колодца, который, по неизвестной причине, был ей необходим для полного счастья. Несмотря на то, что работа продолжалась уже четвёртый день, результаты её были ничтожны. Свалка упорно сопротивлялась.
Я зашла за коровник — склоны развалин пробудили во мне некоторый интерес. Я как раз привезла из фотомастерской в Венгрове отпечатки с плёнок тёти Яди, просмотрела их и на одном из снимков обнаружила замечательный предмет. Это была необычайно красивая дверная ручка, большая, узорчатая, с какими-то причудливыми выкрутасами. Она лежала на переднем плане, хорошо видимая среди камней и железок. Сзади Тереза с Люциной тащили какую-то длинную цепь, они выглядели так, будто были закованы в неё, но, увлёкшись ручкой, я не обратила на это внимания. Ручка лежала не на свалке, а у подножия развалин, там, где никто не наводил порядка, то есть был шанс, что её до сих пор не убрали. С фотографией в руке я отправилась за коровник.
Не отвечая на предложения о сотрудничестве, я забралась на развалины и посмотрела вокруг. Ручки нигде не было.
— Эй, здесь лежала ручка, — сказала я с беспокойством, — кто из вас её выбросил и куда?
— Может поможешь? — упрекнула меня Тереза.
— Сейчас. Сначала ручка. Слушайте, здесь лежала ручка…
— Какая ручка? — заинтересовалась тётя Ядя.
— Красивая. Она была здесь — получилась на твоей фотографии. Признавайтесь, где ручка?
— Никакой ручки я не видела, — сообщила моя мамуся, стоя над своим камнем.
— Я тоже. — Вздохнула Люцина и перестала долбить землю палкой с железным наконечником. — Если бы я нашла красивую ручку, я бы её не выбрасывала, а хорошо спрятала. Там никто ничего не делал.
— Да, но она была здесь, а теперь её нет…
Я спустилась с развалин и посмотрела на снимок, чтобы найти место залегания антиквариата. Я посмотрела раз, потом ещё, сравнила фотографию с натурой и поняла, что что-то не сходится.
— Брешете! — обвинила я их. — Все перевёрнуто и многого не хватает. Что вы здесь делали? Уничтожали семейные реликвии?
Все единогласно присягнули, что до развалин и пальцем не дотрагивались. Никто там ничего не делал, они занимались исключительно свалкой, а развалин никто не трогал.
— Как это не трогал, если они тронуты, причём основательно! Сами посмотрите! Здесь был холмик, а теперь яма, здесь торчали камни, вот… Теперь ничего не торчит, зато здесь завалено…
Люцина первая вырвала у меня из рук фотографию, но насмотреться на неё не успела. Все недоуменно и недоверчиво набросились на неё и начали с интересом сравнивать.
— Она права, — сказала Люцина. — Тут все выглядит по другому. Кто-то здесь рылся.
— Не может быть, никто здесь не рылся! — запротестовала моя мамуся.
— А это что? Само раскопалось?
— А кто рылся? Ты? Я нет.
— Я тоже нет. Тереза, ты рылась? Ядя, может ты?
Тереза очень убедительно возразила. Тётя Ядя с удивлением всматривалась в разницу между развалинами и снимком.
— Ничего подобного! — обиделась она. — Смотрите, какое вещественное доказательство у меня получилось… Действительно, весь этот кусок выглядит абсолютно иначе…
Мы уставились на преобразившиеся развалины, на заросли крапивы и большие запылённые лопухи, открывая все новые различия и не понимая происходящего. Больше всего я жалела потерянную ручку. Люцина показала пальцем на берёзку, которая раньше росла, а теперь лежала.
— Свежая, — заметила она, — ещё не высохла. Её вырвали недавно.
— А эта цепь? — вдруг обиделась моя мамуся. — Мы вытягивали её для того, чтобы здесь бросить? Не удивительно, что свалка не уменьшается, если собственные сестры подбрасывают мне всякий хлам!
— Я никакой цепи не подбрасывала, — с лёгким раздражением запротестовала Люцина.
— Как это нет? На фотографии видно! Теперь не отвертишься!
Я оглянулась. Огромная цепь, которой на фотографии были опутаны Тереза с Люциной, лежала возле развалин, на краю свалки. Тереза обернулась и тоже вытаращилась на неё.
— А это здесь откуда? Я же выволокла её аж туда, под забор!..
Наконец, всем стало ясно, что в работы по наведению порядка вмешалась какая-то внешняя сила. Ни одна из нас не тащила обратно чертовски тяжёлую цепь, которая перед этим была отнесена на добрый десяток метров в сторону. Тётя Ядя засвидетельствовала, что собственными глазами видела, как две взмыленные сестры бросили её возле зарослей акации. Тщательные поиски позволили обнаружить коровью челюсть, которая на фотографии лежала рядом с ручкой, а теперь оказалась в самом центре свалки. Что касается отдельных камней, проидентифицировать их не удалось.
— Похоже на то, что мы убираем, а кто-то приходит и подбрасывает новый мусор, — задумавшись, заметила Люцина. Он берет с развалин что ни попадя и бросает туда. Теперь у нас есть занятие до самого судного дня…
— У меня нет, — сухо прервала Тереза. — Я вернусь в Канаду, даже если здесь будет неубрано.
— Не понимаю, кому может мешать то, что мы наводим здесь порядок, — обиделась моя мамуся.
Я уже открыла рот, чтобы представить свои мысли по этому поводу, но посмотрела на Люцину и прикусила язык. Было похоже, что она думала о том же. Тётя Ядя выдвинула несмелое предположение, что Франек таким тактичным способом пытается дать нам понять, что не желает у себя никаких перемен. Или Ванда — его жена. Или Ендрек — его сын.
— Не может быть, — энергично вмешалась моя мамуся. — Они могут восстановить свалку и после того, как мы уедем. Но я их сегодня же спрошу…
Проведённое вечером расследование доказало невиновность всех обвиняемых. Франек целыми днями работал в поле и не имел времени на глупые шутки. Ендрек не проявлял никакого интереса. Он был чуть живым, поскольку отец запряг его как першерона, о подбрасывании цепей он и думать не мог. Ванду очень смешили чудачества родственников из города, но она не собиралась принимать в них участия, имея достаточно забот по хозяйству и больное колено. Туристов в деревне не было, местное население не проявляло к нам никакого интереса. Короче говоря, преступников не было.
— Значит, завтра берёмся за эту свалку все вместе, — решила я. — Уберём весь мусор до конца и посмотрим, что из этого выйдет. Подбросят новый или нет…