Страница:
Молодой человек, вздохнув, заметил:
— Ах, мадемуазель, ну сделайте же что-нибудь для того, чтобы сдержать мою болтливость! Меня ведь на самом деле заинтересовала невиданная белизна вашей кожи, в жизни не доводилось такого видеть, а я врач, мне по роду службы положено знать причины. Что явилось причиной такой белизны, образ жизни или наследственные особенности кожного покрова? Все женщины в вашей семье были такими беленькими?
А, ну если он врач… У меня отлегло от сердца. И я ответила уже не столь сухо и сдержанно:
— Понятия не имею, какая у меня кожа. В роду у нас все были беленькими, потому что, как и я, избегали солнца. А вот теперь я решила попробовать немного загореть.
— В таком случае — соблюдайте умеренность, это я вам как врач советую. А почему вы избегали солнца? В последнее время считается, что чрезмерное воздействие солнечных лучей вызывает рак кожи. Это вас испугало? Во всяком случае, вы правильно делаете, что загорать начинаете в тени.
Я же не имела понятия ни о каких опасениях относительно рака кожи, а вот как объяснить ему, все ли в нашей семье были такими белокожими, что в моё время и в нашем кругу белая кожа считалась самым драгоценным элементом красоты светской женщины? А такая загорелая кожа, которую я тут вижу абсолютно у всех, считалась вульгарной и присущей только низшему сословию. А если светская женщина появлялась на солнце без специального кружевного зонтика, без шляпки и перчаток, все на неё оглядывались и были шокированы.
Нет, не стала я всего этого рассказывать, хватило ума. Просто шутя произнесла:
— Видите ли, я всю жизнь прожила в густом и тёмном лесу, таком густом, что ни один солнечный луч не пробивался сквозь кроны деревьев. Бродила по лесу, собирала грибы, ягоды, а вода в маленьких лесных озёрах слишком холодна для купания.
— Великий Боже, где же мадемуазель нашла такой замечательный лес? — воскликнул экспансивный доктор. — И почему вы проводили там свою жизнь? Может быть, вас там силой удерживала какая-нибудь злая колдунья? Впрочем, есть правда в том, что вы мне рассказали, об этом свидетельствует и здоровье, которое так и брызжет из мадемуазель. Ведь я сидел и голову ломал, как может быть такой здоровой горожанка в наше время? Что ж, осталось проследить лишь за тем, как ваша кожа воспримет выход из тёмного леса на залитый солнцем пляж.
Не зная, как закончить этот смущавший меня разговор, я что-то буркнула насчёт того, что вроде бы пришло время искупаться и придётся прервать нашу интересную беседу. Спрятав волосы под купальную шапочку, я решительно направилась в море.
Нахал поспешил за мной. Он ещё не подозревал, что я отличная пловчиха. Зайдя по пояс в воду, я устремилась прямо в открытое море. Сначала он от неожиданности отстал, а пока нагонял, я уже была далеко, да и не поговоришь нормально во время плаванья.
Тут со мной чуть не произошёл неприятный случай. Стремясь всеми силами отдалиться от незнакомца, я так энергично плыла, что не обращала внимания на окружение и чуть не столкнулась с большой деревянной доской с парусом, напоминающим крыло бабочки. Потом уже стала осторожнее, ибо на таких досках мужчины и женщины забавлялись, соскальзывая с большой волны и вихрем взлетая на неё. Надо будет и мне попробовать. Думаю, это не очень трудно. Часто крыло бабочки ложилось на набегавшую волну, но его легко и смеясь поднимали, так что это не должно быть очень трудным делом.
Доктор где-то затерялся. Наплававшись вволю, я вышла из моря и, чтобы обсохнуть, немного постояла на солнце. И сразу почувствовала, как сильно оно припекает. Ой, недаром меня так все предупреждали, вот, в самом деле, словно огнём жжёт!
Я поспешила под свой зонтик. Роман уже там поджидал меня.
— Если милостивая пани графиня разрешит, я бы осмелился посоветовать — сейчас пляж покинуть. Солнце в полдень самое сильное, к тому же время перекусить. Пани уже искупалась, теперь имеет смысл прийти ближе к вечеру, перед самым отливом. А излишек солнца для пани вреден, все говорят.
Я и сама уже чувствовала этот излишек на всей коже. Доктор наконец разыскал мой зонтик, но увидев меня вместе с Романом, лишь издали поклонился и не стал приближаться.
Я послушно отправилась домой. Пришлось принять несколько процедур: ополоснуться после морской воды, натереться кремом, в чем мне помогла Флорентина, на спине ведь я бы сама не смогла размазать крем.
А Флорентина знай приговаривала:
— Так я и знала, солнце уже себя показало, вот здесь и здесь виден край купальника. Я бы советовала сегодня вообще больше не выходить на пляж. Ведь madame Le comtesse[3] такая беленькая!
Господи, как же они все надоели мне с этой моей белизной, которой я так гордилась всю жизнь! И опять сказалось с молоком матери впитанное правило: неприлично отступать от общепринятых правил, неприлично выделяться. Именно следование этой заповеди подгоняло меня поскорее стать такой, как все — смуглой, обгорелой, о Езус-Мария! А если меня вдруг неведомая сила опять внезапно возвратит в моё время? Как я там покажусь, такая чёрная?
Переодевшись, я вышла из дому, и тут к крыльцу подъехал один из этих самых… никак не привыкну… автомобилей. Из него в спешке выскочила молодая рыжеволосая особа, уже издали протягивая ко мне руки. Я глянула — Эва Борковская, никакого сомнения. Постаревшая на несколько лет, с волосами совсем другого цвета, но, к моему изумлению, — она!
Мы обнялись, плача и смеясь.
И вот с этого мгновения моя жизнь потекла в ускоренном темпе, потому что рядом оказался человек, которого я могла без всяких сомнений расспрашивать обо всем, что меня интересовало.
Эва представила мне своего мужа Шарля, с которым мы ещё не были знакомы. После этого все поспешили за столик, чтобы вместе пообедать. И не еда оказалась главной в нашем обеде! Глядя на Эву, я училась всему: как сейчас себя держат женщины из высшего общества, как едят, сидят за столом, как говорят, смеются, возмущаются, какие словечки употребляют. Жадно оглядывала я одежду своей подруги, а она походя, деликатно, но решительно дала мне понять, что даже неприлично ходить без маникюра и педикюра, и посоветовала, к каким мастерам обратиться. Говорила в основном Эва, я лишь жадно слушала, впитывая в себя познания как губка. Узнала, как живёт Эва, как работает. Да, да, она работала, как мужчина, хотя муж её был человеком состоятельным и у Эвы не было необходимости работать. По её словам, работала она для удовольствия и душевного удовлетворения в какой-то огромной фирме, занимающейся рекламой. Вот так я узнала много интересного и о рекламе. И потом я не переставая черпала полными горстями из сокровищницы познаний своей подруги. От неё узнала я много нового о людях известных и богатых, об актёрах и актрисах, от неё же услышала впервые слово «секс»…
Через пять дней я была уже совсем другой женщиной.
Все началось с того, что, когда мы все трое — Эва, Шарль и я — сидели под зонтиком на моем пляже, к нам внезапно подошёл тот самый доктор, который предостерегал меня от последствий загара. Подошёл и заговорил со мной так непосредственно, словно мы с ним сто лет знакомы:
— Поразительная мадемуазель женщина! Первый раз встречаю молодую пациентку, которая так следовала бы советам врача. Мадемуазель уже не такая ослепительно белая, а вместе с тем вам удалось как-то не сгореть. Ну и характер у мадемуазель!
И обернулся к моим спутникам:
— Разрешите представиться: я Филип Вийон, врач-терапевт. Как видите, я просто потрясён вашей знакомой! Идёт всего четвёртый день, а она уже может похвастаться очень ровным и здоровым загаром. Правильно я ещё с первого раза заметил — у вас очень здоровый организм, но вот что к тому же ещё и характер сильный — никак не ожидал.
Я не успела и рта раскрыть, как Эва, рассмеявшись, подтвердила:
— Вы совершенно правы, месье, я и сама поражаюсь выдержке своей подруги. Хотя, с другой стороны, меня возмущает, как можно довести себя до такой белизны, на столько лет скрыться от солнца! И больной муж — вовсе не оправдание!
— Ага! — подхватил доктор и шлёпнулся на песок рядом с нами. — Теперь понятно: пани ухаживала за больным мужем. И с каким же результатом, если позволено будет спросить?
— Со смертельным! — сердито ответила я. Мне очень не понравилось, что Эва разоткровенничалась с совсем чужим для меня человеком. Какое она имела право рассказывать обо мне этому доктору, пусть и симпатичному, но которого я знаю без году неделю?
Видя, что я разгневалась, доктор Вийон попытался изобразить печаль на лице, но легкомысленная Эва пошла ещё дальше.
— Э, да зачем притворяться? — махнула она рукой. — Благодарение Господу, что он умер, радоваться должна! Я до сих пор не могу понять, как ты вообще могла выйти замуж за этого отвратительного графа?
Я промолчала. Не стану откровенничать в присутствии посторонних, ведь и с Шарлем я совсем недавно познакомилась. Но если честно, то я и сама не могла этого понять. Хотя… достаточно вспомнить положение, в котором я тогда оказалась. Графский титул нашей фамилии, может, и постарше лет на двести моего супруга, да что толку, если наша семья к тому времени оказалась совсем без средств. Старшая из дочерей, бесприданница, я могла принести в качестве приданого лишь свою молодость и красоту, что вполне удовлетворило моего будущего супруга. Ну, ещё образование, на него родители, особенно батюшка, денег не экономили. К сожалению, много тратил батюшка и на свои многочисленные научные изыскания, в результате чего семью буквально по миру пустил. И никаких родственников, на чью дарственную или наследство мы могли хотя бы в будущем надеяться. Родители еле-еле сводили концы с концами, поэтому предложение руки и сердца богатого графа явилось просто нежданным даром небес. Что с того, что жених был старше меня на сорок лет, страшен как черт и весь в болезнях? Меня не спросили, да и что я могла решить, глупая, шестнадцатилетняя девчонка, жизни не знавшая? Даже будь я поумнее и поопытней, видя, как радуются бедные родители богатому зятю, по-другому поступить не могла. А Эва…
Да, одна Эва отчаивалась из-за меня, плакала и пыталась отговорить. Вспомнив её тогдашнее отчаяние, я сразу перестала на неё сердиться, ведь жалела она меня всем сердцем. А потом так получилось, что перед самой моей свадьбой Эве пришлось уехать из наших краёв, и свиделись мы лишь теперь. Через сто лет!
Гнев быстро охватил меня и так же быстро прошёл, когда я вспомнила свою подружку в ту тяжёлую для меня пору. Единственный человек, который меня пожалел.
— Ну ладно, чего уж там, — примирительно проговорила я, — за графа я вышла ради денег. Ты же сама знаешь — родители остались нищими, мой дочерний долг повелевал мне спасти их. И я, глупая девица…
— Во-первых, глупой ты никогда не была! — перебила меня Эва. — А чтобы обеспечить родителям достойную старость, не обязательно было выходить замуж.
— Интересно, что я ещё могла сделать? — удивилась я.
— Учиться, а потом работать! — убеждённо заявила Эва, — деньги зарабатывать. Семью бы содержала! Впрочем, припоминаю, вам тогда и в самом деле нелегко приходилось. Мать вся в детях, мал-мала меньше, отец — в научных опытах. Ах, как я любила твоего отца, как его уважала! И не смею тебя осуждать. Если благодаря выгодному замужеству ты помогла семье — значит, так ты решила. А они и вправду вылезли из нужды? Тогда, может, ты и правильно поступила. А если ты совершила ошибку, уж сполна за неё заплатила, зато твои родители на старости лет жили в довольстве и спокойствии. И я ни от кого не слышала, чтобы ты проклинала свою судьбу!
А я ведь и впрямь никогда и никому не жаловалась. Значит, так было Богу угодно…
— Простите, а чем болел ваш муж? — задал профессиональный вопрос доктор Вийон. Господи, чем только он НЕ болел?!
— Да всем, — вздохнула я. — Хроническое несварение желудка в сочетании с невоздержанностью в пище, да что там — просто чудовищное обжорство. Жёлчный пузырь. Печень. Постоянные колики. Частичный паралич ног, ревматизм, вечные простуды, из носу текло постоянно, руки дрожали, глаза плохо видели и гноились. Да, ещё сердце и почки! В молодости он вёл весьма нездоровый образ жизни…
И прикусила язык — вот разболталась некстати, ещё не хватает рассказать этим полузнакомым людям о венских куртизанках, в развлечениях с которыми он погубил здоровье. «Они из него все жизненные силы высосали!» — не раз шептали мне приживалки матери. Впрочем, о куртизанках я узнала намного позже, а о способе, каким те высасывали жизнь из моего супруга, так и до сих пор не имею представления. Ну, впрочем, сейчас немного догадываюсь.
И о ста двадцати колдунах[4], которые он в моё отсутствие, будучи в гостях, слопал в один присест вместе с фляками[5], в таком жирном бульоне, которого мне в жизни ещё не приходилось видеть. И, не дожив до рассвета, скончался.
Я ту ночь провела в конюшне — рожала чистокровная кляча. Мы с ветеринаром и Романом всю ночь там провели — жеребеночек родился здоровенький. Но когда я вернулась домой, ко мне прислали гонца со скорбной вестью. За врачом посылали, но тот тоже присутствовал при родах — рожала баронесса Бжезинская, и акушеру пришлось выбирать — спасать две жизни или одну, уж очень трудные роды были у баронессы, не то что у моей клячи.
Задумавшись о страшных превратностях судьбы, что выпали мне на долю, я как-то на время отключилась от общего разговора и подключилась в тот момент, когда Эва с восторгом вспоминала леса моего родного края.
— Ox, какие чудесные чащобы, а до войны, по слухам, и вовсе были непроходимые дебри. Сейчас, говорят, много деревьев вырублено, хотя вроде бы стали следить и за молодняком, и лесничества подключились к новым посадкам. Знаете, доктор, я ведь не представляла, в каком положении оказалась моя подруга, иначе непременно поехала бы к ней в Секерки, чтобы оторвать от ложа этого умирающего старца. Надо же молодой женщине и о себе подумать. Но так случилось, что мы как-то потеряли друг дружку из виду и последние годы не встречались. Теперь тоже встретились случайно, благодаря парижскому нотариусу. Разумеется, в том, что мы растерялись — моя вина. Кася все время находилась в одном месте, а меня носило по миру, то и дело сменяла адреса.
— Вот уж не знаю, следует ли жалеть, что вы не вывезли подругу из её дремучих лесов, — галантно возразил доктор. — Судя по всему, пребывание в лесной глуши оказалось очень полезным для её здоровья и внешнего вида. И я весьма рад, что молодая дама предпочитает умеренность чрезмерности, в том числе, надеюсь, и в еде.
Вспомнились мне опять несчастные колдуны — нет, от обжорства я уж точно не умру! Но неизвестно почему я заговорила не о чревоугодии, а о своей любимой лошадке. Колдуны напомнили, что в ту ночь родилась моя обожаемая Звёздочка.
— А ведь Астра[6] до сих пор является моей самой любимой верховой лошадкой! — похвасталась я.
— Ты занимаешься конным спортом? — почему-то удивилась Эва и сама себя перебила: — Ну как же, помню, у вас всегда были и свои лошади, да и на государственном ипподроме в Служевце ты занималась в конно-спортивной секции. В пять утра не ленилась вставать! Боже, с каким же наслаждением я тобой восхищалась!
Шарль, до сих пор в молчании слушавший наш разговор, рассмеялся.
— Странно как-то ты выразилась, дорогая — «восхищалась с наслаждением»! Может, пояснишь?
— Ну как же, с одной стороны, я гордилась подружкой, которая отлично ездила верхом, а с другой — радовалась, что мне самой не надо для этого вставать в пять утра. Знала, что вот сейчас Каська мчится на беговую дорожку, и, с наслаждением поворачиваясь на другой бок, сладко засыпала.
— В таком случае, ма шер, я отважусь на не совсем тактичное замечание, — улыбаясь заметил Шарль. — Если бы я не знал, что ты не сомневаешься в моих чувствах и знаешь, что я никогда не променяю тебя ни на какую другую женщину, я бы решился заметить — подчёркиваю, это ни в коей мере не критика…
— Что бы ты решился заметить? — не выдержала Эва.
— Что твоя подружка, а вы ведь с ней, насколько я знаю, ровесницы, так вот, твоя подружка выглядит моложе тебя…
И он опять замолк.
— Ну! — мрачно подбодрила мужа Эва. — На сколько?
— Как минимум, года на три! — решился наконец Шарль. — И я уверен — дело здесь в лошадях.
Мы с Эвой переглянулись и расхохотались.
— И ты уверен, что это не свежий лесной воздух? — уточнила Эва.
— Даже если бы я так думал — ни за что бы тебе в этом не признался. Мне вовсе не улыбается подхватить ревматизм, все эти болячки в печёнках-селезёнках и частичный паралич, чтобы ты расцветала и молодела, ухаживая за мной.
— Ну знаешь! Кажется, ты своего добьёшься — я тоже займусь конным спортом! — рассмеялась Эва.
А я сразу почувствовала симпатию к этому незнакомому мне Шарлю. Возможно, он не очень строен и красив, несколько даже неуклюж, но он просто излучает доброту и внимание к людям. Да нет же, у него очень приятное лицо, такое, что не заставляет женское сердце сильнее биться от волнения, но сразу вызывает доверие. Ах, как счастлива Эва, что у неё есть человек, который является для неё опорой и поддержкой. И как любит её!
Что же касается утверждения, будто я выгляжу на три года моложе Эвы, то я не придала этому значения и полностью проигнорировала, сочтя обычным комплиментом. Дело в том, что чем дольше я присматривалась к Эве, тем больше она меня удивляла. Во многом. Я бы, например, ей и двадцати лет не дала. Лицо свежее, кожа прекрасная, движения живые и порывистые, как у молодой девушки, и… Минутку, что это она сказала, что я вставала в пять утра и отправлялась в какую-то конно-спортивную секцию на какой-то ипподром? Как она его назвала? Из головы вылетело. Ах, да, Служевец, слышала я, под Варшавой где-то такая пригородная местность. Но что у меня может быть общего с этим каким-то Служевцем?
И я вдруг вспомнила, что настоящее имя Эвы — Эвелина, и я знала её под этим именем, а тут вдруг привыкла вот к этой Эве, которую в последнее время вижу каждый день, совсем позабыв об Эвелине, которую ведь должна лучше знать! Что за путаница, что за сложности несусветные! Не буду о них думать, а то сразу начинает мутиться в голове и я вовсе перестаю соображать.
Но как не думать, если вспомнилось вдруг важное? Я уже давно чувствовала, что подспудно меня мучило, хотя в общей свистопляске перепутанных понятий и событий мучило многое. Теперь вот отчётливо всплыло: а кто мы с Эвой такие? Кто такие вот в этом новом мире? Ведь обе — аристократки, она урождённая баронесса, а по женской линии правнучка Потоцких, я урождённая графиня и замужем была за графом, вечная ему память, и в моих жилах тоже течёт княжеская кровь. А вот сидим тут на пляже с каким-то простым медиком, болтаем как с равным, а намедни я не погнушалась отобедать в обществе простых клерков, служащих моей акционерной компании. Да и месье Дэсплен, с которым я обращаюсь как с равным и слушаюсь его во всем, кто же он, как не простой стряпчий?
Что же, теперь нет высшего общества, салонов, балов и раутов? Куда подевались социальные барьеры — тьфу! — отделяющие аристократию от простонародья? А прислуга? Прислуга ведь осталась, но она какая-то… ну, словно наравне с нами держится? Что же случилось с этим миром, неужели наступило какое-то ужасающее равенство, когда потомок князя и потомок плебея запросто могут подружиться и даже пожениться? Неужели в этом мире происхождение ничего не значит, в том числе и моё?
И тут с немалым удивлением я отметила, что это меня не возмущает. И вообще не волнует…
Видно, во мне опять отозвались воззрения покойного батюшки, вызывающие в ту пору всеобщее негодование, о том, что гораздо важнее происхождения знания, образование и характер человека. И отец зачастую в качестве негативного примера приводил даже потомков королевского рода. Неужели и в этом отношении я — точная копия своего батюшки?
Должно быть, так.
После таких рассуждений мне совершенно естественным показалось решение отобедать нам всем вместе с моим доктором, который как-то влился в нашу компанию и наверняка принят Эвой и Шарлем в качестве моего поклонника. Признаюсь, мне это было даже приятно.
Вечер я провела с нашей компанией в казино и вышла оттуда, будучи, к своему изумлению, в большом выигрыше. Но гораздо больше выигрыша меня обрадовала возможность на собственном опыте узнать, что такое пресловутый азарт и каким образом наши большие господа проматывали за один вечер свои миллионные состояния. Глупые были эти господа, я вон выиграла, и немало.
Ночью опять почти до утра смотрела телевидение, это получше всяких докладов и исторических трактатов даёт представление о том, что собой представляет современный мир. Не переводя дыхания с ужасом познавала я мир, в котором все перевернулось с ног на голову. Женщины потеряли всякий стыд, теперь не они стали целью адорации мужчины, а сами когтями и зубами дрались за мужчин, зачастую насильно им навязываясь. И средства, которыми они пытаются очаровать мужчин, совсем не те, что в моё время. Теперь не только не скрываются телесные достоинства, но и выставляются на всеобщее обозрение самые отвратительные черты характера, за достоинство выдаются распущенность, абсолютное отсутствие стыда и совести, умение не только накормить, но и прокормить в случае чего своего мужчину и даже содержать его за счёт дамы со всеми удобствами.
И опять я, одна-одинёшенька, потерянная в джунглях этой современной цивилизации, не знала, что и думать и как ко всему этому относиться.
Не могла я Эву обо всем расспрашивать, она сразу заподозрила бы во мне что-то неладное, а Роману… Роман не женщина, его обо всем не расспросишь.
Когда утром мы с Эвой шли на пляж и увидели сцепленных друг с другом наподобие собачьей пары двух молодых особ неизвестно какого пола, я с отвращением отвернулась, а Эва только заметила:
— Да, в своей провинции ты совсем мохом поросла. Ну чего шокируешься?
— Но ведь они…
— Не совокупляются же, хотя совсем немного осталось, и такое, небось, вскоре увидишь. Даже меня раздражает эта всеобщая вседозволенность. Наши бабки при виде вот этой пары на месте бы скончались, а мы ничего — проходим мимо.
— И ты тоже так себя вела?
— Ну не совсем так, немного скромнее, секс напоказ меня никогда не привлекал. А сейчас мне полностью хватает Шарля, больше ничего не прельщает, и вообще мы решили в скором времени завести детей.
Последнее меня не удивило, в конце концов, люди для того и женятся, чтобы у них рождались дети. И я поинтересовалась, почему же они не завели детей раньше, если уже пять лет как женаты. Эва беззаботно пояснила — хотели несколько лет попользоваться свободой и молодостью, а также проверить, крепок ли их брак, выдержит ли испытание временем. Сейчас, оказывается, разводятся чуть ли не все, кто поженился, а когда будут дети — это нежелательно.
О безобразиях с разводами я уже знала из своего телевизора, хотя у меня это никак не укладывалось в голове. Никто не видел в этом особого скандала, даже церковные браки не были препятствием, там тоже давались разводы, а я никак не могла для себя решить — хорошо это или плохо? Конечно, если попадётся такой муж… развестись с ним — милое дело, не придётся всю жизнь коротать с нелюбимым, а с другой стороны — такая лёгкость в столь серьёзных вопросах, бросают хороших мужей, бросают детей, разводятся из-за любого пустяка.
Что уж говорить о людях, не связанных брачными узами. Чего только я не насмотрелась в тех видеокассетах, которые Роман, видно, специально для меня отобрал, чтобы знала, где я сейчас пребываю. Ну никак не могла я поверить, чтобы столь горячая любовь сразу охватывала два человеческих существа, чтобы они немедленно шли в постель, с непристойной торопливостью в ней тут же совокупляясь? Неужто в мире и в самом деле царит такая распущенность нравов?
Не укладывается в голове и публичный показ всего этого. Зачем такие интимные стороны человеческой жизни делать всеобщим достоянием? Лишая себя остатков таинственности и интимности, женщины уж точно ума лишились — ведь это прямой путь к потере мужчинами всякого интереса к ним.
За обедом мы много говорили о фильмах, всех, безусловно, возмущало засилье в них грубости и жестокости, что в первую очередь негативно сказывается на психике детей. Это доктор Вийон так заявил. Я, конечно, была с ним согласна, хотя сама больше помалкивала. Мои друзья в жестоких фильмах главным образом видят причину того, что среди молодёжи стало столько преступников. А какими же вырастать детям, если они ничего другого не видят на экранах, кроме насилия и жестокости?
Потом перешли на современную литературу, сыгравшую свою роль в воспитании таких детей и юношества, которых мы имеем. И тут выяснилось, что я совсем не читала этих книжек. Интересно, как я могла их читать, если даже не имела понятия об их существовании? Видя, что я не принимаю участия в общем разговоре, собеседники приступили ко мне с расспросами, и опять пришлось ссылаться на жизнь в глухом лесном краю и стенающего мужа.
— Ах, мадемуазель, ну сделайте же что-нибудь для того, чтобы сдержать мою болтливость! Меня ведь на самом деле заинтересовала невиданная белизна вашей кожи, в жизни не доводилось такого видеть, а я врач, мне по роду службы положено знать причины. Что явилось причиной такой белизны, образ жизни или наследственные особенности кожного покрова? Все женщины в вашей семье были такими беленькими?
А, ну если он врач… У меня отлегло от сердца. И я ответила уже не столь сухо и сдержанно:
— Понятия не имею, какая у меня кожа. В роду у нас все были беленькими, потому что, как и я, избегали солнца. А вот теперь я решила попробовать немного загореть.
— В таком случае — соблюдайте умеренность, это я вам как врач советую. А почему вы избегали солнца? В последнее время считается, что чрезмерное воздействие солнечных лучей вызывает рак кожи. Это вас испугало? Во всяком случае, вы правильно делаете, что загорать начинаете в тени.
Я же не имела понятия ни о каких опасениях относительно рака кожи, а вот как объяснить ему, все ли в нашей семье были такими белокожими, что в моё время и в нашем кругу белая кожа считалась самым драгоценным элементом красоты светской женщины? А такая загорелая кожа, которую я тут вижу абсолютно у всех, считалась вульгарной и присущей только низшему сословию. А если светская женщина появлялась на солнце без специального кружевного зонтика, без шляпки и перчаток, все на неё оглядывались и были шокированы.
Нет, не стала я всего этого рассказывать, хватило ума. Просто шутя произнесла:
— Видите ли, я всю жизнь прожила в густом и тёмном лесу, таком густом, что ни один солнечный луч не пробивался сквозь кроны деревьев. Бродила по лесу, собирала грибы, ягоды, а вода в маленьких лесных озёрах слишком холодна для купания.
— Великий Боже, где же мадемуазель нашла такой замечательный лес? — воскликнул экспансивный доктор. — И почему вы проводили там свою жизнь? Может быть, вас там силой удерживала какая-нибудь злая колдунья? Впрочем, есть правда в том, что вы мне рассказали, об этом свидетельствует и здоровье, которое так и брызжет из мадемуазель. Ведь я сидел и голову ломал, как может быть такой здоровой горожанка в наше время? Что ж, осталось проследить лишь за тем, как ваша кожа воспримет выход из тёмного леса на залитый солнцем пляж.
Не зная, как закончить этот смущавший меня разговор, я что-то буркнула насчёт того, что вроде бы пришло время искупаться и придётся прервать нашу интересную беседу. Спрятав волосы под купальную шапочку, я решительно направилась в море.
Нахал поспешил за мной. Он ещё не подозревал, что я отличная пловчиха. Зайдя по пояс в воду, я устремилась прямо в открытое море. Сначала он от неожиданности отстал, а пока нагонял, я уже была далеко, да и не поговоришь нормально во время плаванья.
Тут со мной чуть не произошёл неприятный случай. Стремясь всеми силами отдалиться от незнакомца, я так энергично плыла, что не обращала внимания на окружение и чуть не столкнулась с большой деревянной доской с парусом, напоминающим крыло бабочки. Потом уже стала осторожнее, ибо на таких досках мужчины и женщины забавлялись, соскальзывая с большой волны и вихрем взлетая на неё. Надо будет и мне попробовать. Думаю, это не очень трудно. Часто крыло бабочки ложилось на набегавшую волну, но его легко и смеясь поднимали, так что это не должно быть очень трудным делом.
Доктор где-то затерялся. Наплававшись вволю, я вышла из моря и, чтобы обсохнуть, немного постояла на солнце. И сразу почувствовала, как сильно оно припекает. Ой, недаром меня так все предупреждали, вот, в самом деле, словно огнём жжёт!
Я поспешила под свой зонтик. Роман уже там поджидал меня.
— Если милостивая пани графиня разрешит, я бы осмелился посоветовать — сейчас пляж покинуть. Солнце в полдень самое сильное, к тому же время перекусить. Пани уже искупалась, теперь имеет смысл прийти ближе к вечеру, перед самым отливом. А излишек солнца для пани вреден, все говорят.
Я и сама уже чувствовала этот излишек на всей коже. Доктор наконец разыскал мой зонтик, но увидев меня вместе с Романом, лишь издали поклонился и не стал приближаться.
Я послушно отправилась домой. Пришлось принять несколько процедур: ополоснуться после морской воды, натереться кремом, в чем мне помогла Флорентина, на спине ведь я бы сама не смогла размазать крем.
А Флорентина знай приговаривала:
— Так я и знала, солнце уже себя показало, вот здесь и здесь виден край купальника. Я бы советовала сегодня вообще больше не выходить на пляж. Ведь madame Le comtesse[3] такая беленькая!
Господи, как же они все надоели мне с этой моей белизной, которой я так гордилась всю жизнь! И опять сказалось с молоком матери впитанное правило: неприлично отступать от общепринятых правил, неприлично выделяться. Именно следование этой заповеди подгоняло меня поскорее стать такой, как все — смуглой, обгорелой, о Езус-Мария! А если меня вдруг неведомая сила опять внезапно возвратит в моё время? Как я там покажусь, такая чёрная?
Переодевшись, я вышла из дому, и тут к крыльцу подъехал один из этих самых… никак не привыкну… автомобилей. Из него в спешке выскочила молодая рыжеволосая особа, уже издали протягивая ко мне руки. Я глянула — Эва Борковская, никакого сомнения. Постаревшая на несколько лет, с волосами совсем другого цвета, но, к моему изумлению, — она!
Мы обнялись, плача и смеясь.
И вот с этого мгновения моя жизнь потекла в ускоренном темпе, потому что рядом оказался человек, которого я могла без всяких сомнений расспрашивать обо всем, что меня интересовало.
Эва представила мне своего мужа Шарля, с которым мы ещё не были знакомы. После этого все поспешили за столик, чтобы вместе пообедать. И не еда оказалась главной в нашем обеде! Глядя на Эву, я училась всему: как сейчас себя держат женщины из высшего общества, как едят, сидят за столом, как говорят, смеются, возмущаются, какие словечки употребляют. Жадно оглядывала я одежду своей подруги, а она походя, деликатно, но решительно дала мне понять, что даже неприлично ходить без маникюра и педикюра, и посоветовала, к каким мастерам обратиться. Говорила в основном Эва, я лишь жадно слушала, впитывая в себя познания как губка. Узнала, как живёт Эва, как работает. Да, да, она работала, как мужчина, хотя муж её был человеком состоятельным и у Эвы не было необходимости работать. По её словам, работала она для удовольствия и душевного удовлетворения в какой-то огромной фирме, занимающейся рекламой. Вот так я узнала много интересного и о рекламе. И потом я не переставая черпала полными горстями из сокровищницы познаний своей подруги. От неё узнала я много нового о людях известных и богатых, об актёрах и актрисах, от неё же услышала впервые слово «секс»…
Через пять дней я была уже совсем другой женщиной.
* * *
Не полетела я в Лондон через неделю.Все началось с того, что, когда мы все трое — Эва, Шарль и я — сидели под зонтиком на моем пляже, к нам внезапно подошёл тот самый доктор, который предостерегал меня от последствий загара. Подошёл и заговорил со мной так непосредственно, словно мы с ним сто лет знакомы:
— Поразительная мадемуазель женщина! Первый раз встречаю молодую пациентку, которая так следовала бы советам врача. Мадемуазель уже не такая ослепительно белая, а вместе с тем вам удалось как-то не сгореть. Ну и характер у мадемуазель!
И обернулся к моим спутникам:
— Разрешите представиться: я Филип Вийон, врач-терапевт. Как видите, я просто потрясён вашей знакомой! Идёт всего четвёртый день, а она уже может похвастаться очень ровным и здоровым загаром. Правильно я ещё с первого раза заметил — у вас очень здоровый организм, но вот что к тому же ещё и характер сильный — никак не ожидал.
Я не успела и рта раскрыть, как Эва, рассмеявшись, подтвердила:
— Вы совершенно правы, месье, я и сама поражаюсь выдержке своей подруги. Хотя, с другой стороны, меня возмущает, как можно довести себя до такой белизны, на столько лет скрыться от солнца! И больной муж — вовсе не оправдание!
— Ага! — подхватил доктор и шлёпнулся на песок рядом с нами. — Теперь понятно: пани ухаживала за больным мужем. И с каким же результатом, если позволено будет спросить?
— Со смертельным! — сердито ответила я. Мне очень не понравилось, что Эва разоткровенничалась с совсем чужим для меня человеком. Какое она имела право рассказывать обо мне этому доктору, пусть и симпатичному, но которого я знаю без году неделю?
Видя, что я разгневалась, доктор Вийон попытался изобразить печаль на лице, но легкомысленная Эва пошла ещё дальше.
— Э, да зачем притворяться? — махнула она рукой. — Благодарение Господу, что он умер, радоваться должна! Я до сих пор не могу понять, как ты вообще могла выйти замуж за этого отвратительного графа?
Я промолчала. Не стану откровенничать в присутствии посторонних, ведь и с Шарлем я совсем недавно познакомилась. Но если честно, то я и сама не могла этого понять. Хотя… достаточно вспомнить положение, в котором я тогда оказалась. Графский титул нашей фамилии, может, и постарше лет на двести моего супруга, да что толку, если наша семья к тому времени оказалась совсем без средств. Старшая из дочерей, бесприданница, я могла принести в качестве приданого лишь свою молодость и красоту, что вполне удовлетворило моего будущего супруга. Ну, ещё образование, на него родители, особенно батюшка, денег не экономили. К сожалению, много тратил батюшка и на свои многочисленные научные изыскания, в результате чего семью буквально по миру пустил. И никаких родственников, на чью дарственную или наследство мы могли хотя бы в будущем надеяться. Родители еле-еле сводили концы с концами, поэтому предложение руки и сердца богатого графа явилось просто нежданным даром небес. Что с того, что жених был старше меня на сорок лет, страшен как черт и весь в болезнях? Меня не спросили, да и что я могла решить, глупая, шестнадцатилетняя девчонка, жизни не знавшая? Даже будь я поумнее и поопытней, видя, как радуются бедные родители богатому зятю, по-другому поступить не могла. А Эва…
Да, одна Эва отчаивалась из-за меня, плакала и пыталась отговорить. Вспомнив её тогдашнее отчаяние, я сразу перестала на неё сердиться, ведь жалела она меня всем сердцем. А потом так получилось, что перед самой моей свадьбой Эве пришлось уехать из наших краёв, и свиделись мы лишь теперь. Через сто лет!
Гнев быстро охватил меня и так же быстро прошёл, когда я вспомнила свою подружку в ту тяжёлую для меня пору. Единственный человек, который меня пожалел.
— Ну ладно, чего уж там, — примирительно проговорила я, — за графа я вышла ради денег. Ты же сама знаешь — родители остались нищими, мой дочерний долг повелевал мне спасти их. И я, глупая девица…
— Во-первых, глупой ты никогда не была! — перебила меня Эва. — А чтобы обеспечить родителям достойную старость, не обязательно было выходить замуж.
— Интересно, что я ещё могла сделать? — удивилась я.
— Учиться, а потом работать! — убеждённо заявила Эва, — деньги зарабатывать. Семью бы содержала! Впрочем, припоминаю, вам тогда и в самом деле нелегко приходилось. Мать вся в детях, мал-мала меньше, отец — в научных опытах. Ах, как я любила твоего отца, как его уважала! И не смею тебя осуждать. Если благодаря выгодному замужеству ты помогла семье — значит, так ты решила. А они и вправду вылезли из нужды? Тогда, может, ты и правильно поступила. А если ты совершила ошибку, уж сполна за неё заплатила, зато твои родители на старости лет жили в довольстве и спокойствии. И я ни от кого не слышала, чтобы ты проклинала свою судьбу!
А я ведь и впрямь никогда и никому не жаловалась. Значит, так было Богу угодно…
— Простите, а чем болел ваш муж? — задал профессиональный вопрос доктор Вийон. Господи, чем только он НЕ болел?!
— Да всем, — вздохнула я. — Хроническое несварение желудка в сочетании с невоздержанностью в пище, да что там — просто чудовищное обжорство. Жёлчный пузырь. Печень. Постоянные колики. Частичный паралич ног, ревматизм, вечные простуды, из носу текло постоянно, руки дрожали, глаза плохо видели и гноились. Да, ещё сердце и почки! В молодости он вёл весьма нездоровый образ жизни…
И прикусила язык — вот разболталась некстати, ещё не хватает рассказать этим полузнакомым людям о венских куртизанках, в развлечениях с которыми он погубил здоровье. «Они из него все жизненные силы высосали!» — не раз шептали мне приживалки матери. Впрочем, о куртизанках я узнала намного позже, а о способе, каким те высасывали жизнь из моего супруга, так и до сих пор не имею представления. Ну, впрочем, сейчас немного догадываюсь.
И о ста двадцати колдунах[4], которые он в моё отсутствие, будучи в гостях, слопал в один присест вместе с фляками[5], в таком жирном бульоне, которого мне в жизни ещё не приходилось видеть. И, не дожив до рассвета, скончался.
Я ту ночь провела в конюшне — рожала чистокровная кляча. Мы с ветеринаром и Романом всю ночь там провели — жеребеночек родился здоровенький. Но когда я вернулась домой, ко мне прислали гонца со скорбной вестью. За врачом посылали, но тот тоже присутствовал при родах — рожала баронесса Бжезинская, и акушеру пришлось выбирать — спасать две жизни или одну, уж очень трудные роды были у баронессы, не то что у моей клячи.
Задумавшись о страшных превратностях судьбы, что выпали мне на долю, я как-то на время отключилась от общего разговора и подключилась в тот момент, когда Эва с восторгом вспоминала леса моего родного края.
— Ox, какие чудесные чащобы, а до войны, по слухам, и вовсе были непроходимые дебри. Сейчас, говорят, много деревьев вырублено, хотя вроде бы стали следить и за молодняком, и лесничества подключились к новым посадкам. Знаете, доктор, я ведь не представляла, в каком положении оказалась моя подруга, иначе непременно поехала бы к ней в Секерки, чтобы оторвать от ложа этого умирающего старца. Надо же молодой женщине и о себе подумать. Но так случилось, что мы как-то потеряли друг дружку из виду и последние годы не встречались. Теперь тоже встретились случайно, благодаря парижскому нотариусу. Разумеется, в том, что мы растерялись — моя вина. Кася все время находилась в одном месте, а меня носило по миру, то и дело сменяла адреса.
— Вот уж не знаю, следует ли жалеть, что вы не вывезли подругу из её дремучих лесов, — галантно возразил доктор. — Судя по всему, пребывание в лесной глуши оказалось очень полезным для её здоровья и внешнего вида. И я весьма рад, что молодая дама предпочитает умеренность чрезмерности, в том числе, надеюсь, и в еде.
Вспомнились мне опять несчастные колдуны — нет, от обжорства я уж точно не умру! Но неизвестно почему я заговорила не о чревоугодии, а о своей любимой лошадке. Колдуны напомнили, что в ту ночь родилась моя обожаемая Звёздочка.
— А ведь Астра[6] до сих пор является моей самой любимой верховой лошадкой! — похвасталась я.
— Ты занимаешься конным спортом? — почему-то удивилась Эва и сама себя перебила: — Ну как же, помню, у вас всегда были и свои лошади, да и на государственном ипподроме в Служевце ты занималась в конно-спортивной секции. В пять утра не ленилась вставать! Боже, с каким же наслаждением я тобой восхищалась!
Шарль, до сих пор в молчании слушавший наш разговор, рассмеялся.
— Странно как-то ты выразилась, дорогая — «восхищалась с наслаждением»! Может, пояснишь?
— Ну как же, с одной стороны, я гордилась подружкой, которая отлично ездила верхом, а с другой — радовалась, что мне самой не надо для этого вставать в пять утра. Знала, что вот сейчас Каська мчится на беговую дорожку, и, с наслаждением поворачиваясь на другой бок, сладко засыпала.
— В таком случае, ма шер, я отважусь на не совсем тактичное замечание, — улыбаясь заметил Шарль. — Если бы я не знал, что ты не сомневаешься в моих чувствах и знаешь, что я никогда не променяю тебя ни на какую другую женщину, я бы решился заметить — подчёркиваю, это ни в коей мере не критика…
— Что бы ты решился заметить? — не выдержала Эва.
— Что твоя подружка, а вы ведь с ней, насколько я знаю, ровесницы, так вот, твоя подружка выглядит моложе тебя…
И он опять замолк.
— Ну! — мрачно подбодрила мужа Эва. — На сколько?
— Как минимум, года на три! — решился наконец Шарль. — И я уверен — дело здесь в лошадях.
Мы с Эвой переглянулись и расхохотались.
— И ты уверен, что это не свежий лесной воздух? — уточнила Эва.
— Даже если бы я так думал — ни за что бы тебе в этом не признался. Мне вовсе не улыбается подхватить ревматизм, все эти болячки в печёнках-селезёнках и частичный паралич, чтобы ты расцветала и молодела, ухаживая за мной.
— Ну знаешь! Кажется, ты своего добьёшься — я тоже займусь конным спортом! — рассмеялась Эва.
А я сразу почувствовала симпатию к этому незнакомому мне Шарлю. Возможно, он не очень строен и красив, несколько даже неуклюж, но он просто излучает доброту и внимание к людям. Да нет же, у него очень приятное лицо, такое, что не заставляет женское сердце сильнее биться от волнения, но сразу вызывает доверие. Ах, как счастлива Эва, что у неё есть человек, который является для неё опорой и поддержкой. И как любит её!
Что же касается утверждения, будто я выгляжу на три года моложе Эвы, то я не придала этому значения и полностью проигнорировала, сочтя обычным комплиментом. Дело в том, что чем дольше я присматривалась к Эве, тем больше она меня удивляла. Во многом. Я бы, например, ей и двадцати лет не дала. Лицо свежее, кожа прекрасная, движения живые и порывистые, как у молодой девушки, и… Минутку, что это она сказала, что я вставала в пять утра и отправлялась в какую-то конно-спортивную секцию на какой-то ипподром? Как она его назвала? Из головы вылетело. Ах, да, Служевец, слышала я, под Варшавой где-то такая пригородная местность. Но что у меня может быть общего с этим каким-то Служевцем?
И я вдруг вспомнила, что настоящее имя Эвы — Эвелина, и я знала её под этим именем, а тут вдруг привыкла вот к этой Эве, которую в последнее время вижу каждый день, совсем позабыв об Эвелине, которую ведь должна лучше знать! Что за путаница, что за сложности несусветные! Не буду о них думать, а то сразу начинает мутиться в голове и я вовсе перестаю соображать.
Но как не думать, если вспомнилось вдруг важное? Я уже давно чувствовала, что подспудно меня мучило, хотя в общей свистопляске перепутанных понятий и событий мучило многое. Теперь вот отчётливо всплыло: а кто мы с Эвой такие? Кто такие вот в этом новом мире? Ведь обе — аристократки, она урождённая баронесса, а по женской линии правнучка Потоцких, я урождённая графиня и замужем была за графом, вечная ему память, и в моих жилах тоже течёт княжеская кровь. А вот сидим тут на пляже с каким-то простым медиком, болтаем как с равным, а намедни я не погнушалась отобедать в обществе простых клерков, служащих моей акционерной компании. Да и месье Дэсплен, с которым я обращаюсь как с равным и слушаюсь его во всем, кто же он, как не простой стряпчий?
Что же, теперь нет высшего общества, салонов, балов и раутов? Куда подевались социальные барьеры — тьфу! — отделяющие аристократию от простонародья? А прислуга? Прислуга ведь осталась, но она какая-то… ну, словно наравне с нами держится? Что же случилось с этим миром, неужели наступило какое-то ужасающее равенство, когда потомок князя и потомок плебея запросто могут подружиться и даже пожениться? Неужели в этом мире происхождение ничего не значит, в том числе и моё?
И тут с немалым удивлением я отметила, что это меня не возмущает. И вообще не волнует…
Видно, во мне опять отозвались воззрения покойного батюшки, вызывающие в ту пору всеобщее негодование, о том, что гораздо важнее происхождения знания, образование и характер человека. И отец зачастую в качестве негативного примера приводил даже потомков королевского рода. Неужели и в этом отношении я — точная копия своего батюшки?
Должно быть, так.
После таких рассуждений мне совершенно естественным показалось решение отобедать нам всем вместе с моим доктором, который как-то влился в нашу компанию и наверняка принят Эвой и Шарлем в качестве моего поклонника. Признаюсь, мне это было даже приятно.
Вечер я провела с нашей компанией в казино и вышла оттуда, будучи, к своему изумлению, в большом выигрыше. Но гораздо больше выигрыша меня обрадовала возможность на собственном опыте узнать, что такое пресловутый азарт и каким образом наши большие господа проматывали за один вечер свои миллионные состояния. Глупые были эти господа, я вон выиграла, и немало.
Ночью опять почти до утра смотрела телевидение, это получше всяких докладов и исторических трактатов даёт представление о том, что собой представляет современный мир. Не переводя дыхания с ужасом познавала я мир, в котором все перевернулось с ног на голову. Женщины потеряли всякий стыд, теперь не они стали целью адорации мужчины, а сами когтями и зубами дрались за мужчин, зачастую насильно им навязываясь. И средства, которыми они пытаются очаровать мужчин, совсем не те, что в моё время. Теперь не только не скрываются телесные достоинства, но и выставляются на всеобщее обозрение самые отвратительные черты характера, за достоинство выдаются распущенность, абсолютное отсутствие стыда и совести, умение не только накормить, но и прокормить в случае чего своего мужчину и даже содержать его за счёт дамы со всеми удобствами.
И опять я, одна-одинёшенька, потерянная в джунглях этой современной цивилизации, не знала, что и думать и как ко всему этому относиться.
Не могла я Эву обо всем расспрашивать, она сразу заподозрила бы во мне что-то неладное, а Роману… Роман не женщина, его обо всем не расспросишь.
Когда утром мы с Эвой шли на пляж и увидели сцепленных друг с другом наподобие собачьей пары двух молодых особ неизвестно какого пола, я с отвращением отвернулась, а Эва только заметила:
— Да, в своей провинции ты совсем мохом поросла. Ну чего шокируешься?
— Но ведь они…
— Не совокупляются же, хотя совсем немного осталось, и такое, небось, вскоре увидишь. Даже меня раздражает эта всеобщая вседозволенность. Наши бабки при виде вот этой пары на месте бы скончались, а мы ничего — проходим мимо.
— И ты тоже так себя вела?
— Ну не совсем так, немного скромнее, секс напоказ меня никогда не привлекал. А сейчас мне полностью хватает Шарля, больше ничего не прельщает, и вообще мы решили в скором времени завести детей.
Последнее меня не удивило, в конце концов, люди для того и женятся, чтобы у них рождались дети. И я поинтересовалась, почему же они не завели детей раньше, если уже пять лет как женаты. Эва беззаботно пояснила — хотели несколько лет попользоваться свободой и молодостью, а также проверить, крепок ли их брак, выдержит ли испытание временем. Сейчас, оказывается, разводятся чуть ли не все, кто поженился, а когда будут дети — это нежелательно.
О безобразиях с разводами я уже знала из своего телевизора, хотя у меня это никак не укладывалось в голове. Никто не видел в этом особого скандала, даже церковные браки не были препятствием, там тоже давались разводы, а я никак не могла для себя решить — хорошо это или плохо? Конечно, если попадётся такой муж… развестись с ним — милое дело, не придётся всю жизнь коротать с нелюбимым, а с другой стороны — такая лёгкость в столь серьёзных вопросах, бросают хороших мужей, бросают детей, разводятся из-за любого пустяка.
Что уж говорить о людях, не связанных брачными узами. Чего только я не насмотрелась в тех видеокассетах, которые Роман, видно, специально для меня отобрал, чтобы знала, где я сейчас пребываю. Ну никак не могла я поверить, чтобы столь горячая любовь сразу охватывала два человеческих существа, чтобы они немедленно шли в постель, с непристойной торопливостью в ней тут же совокупляясь? Неужто в мире и в самом деле царит такая распущенность нравов?
Не укладывается в голове и публичный показ всего этого. Зачем такие интимные стороны человеческой жизни делать всеобщим достоянием? Лишая себя остатков таинственности и интимности, женщины уж точно ума лишились — ведь это прямой путь к потере мужчинами всякого интереса к ним.
За обедом мы много говорили о фильмах, всех, безусловно, возмущало засилье в них грубости и жестокости, что в первую очередь негативно сказывается на психике детей. Это доктор Вийон так заявил. Я, конечно, была с ним согласна, хотя сама больше помалкивала. Мои друзья в жестоких фильмах главным образом видят причину того, что среди молодёжи стало столько преступников. А какими же вырастать детям, если они ничего другого не видят на экранах, кроме насилия и жестокости?
Потом перешли на современную литературу, сыгравшую свою роль в воспитании таких детей и юношества, которых мы имеем. И тут выяснилось, что я совсем не читала этих книжек. Интересно, как я могла их читать, если даже не имела понятия об их существовании? Видя, что я не принимаю участия в общем разговоре, собеседники приступили ко мне с расспросами, и опять пришлось ссылаться на жизнь в глухом лесном краю и стенающего мужа.