Ходжа Энвер. Хрущевцы

   Повторяю: мы будем держать курс на улучшение как государственных так и партийных отношений с Югославией. Добьемся мы этого или нет, это другое дело, зато совесть у нас будет чиста, этим мы окажем услугу нашей партии и всем другим партиям. Дела обострять не следует. Румынские товарищи по праву охарактеризовали вас в "Скынтейя" как "склочников".
   - Мы не только против подобного несносного ярлыка, но и против духа, в котором братская партия, какой является румынская партия, трактует этот вопрос в своем центральном органе, - сказал я Хрущеву. - Быть склочником значит совершать беспринципные нападки. Мы никогда ни с кем не поступали так. Сама "Скынтейя" и те, кто написал эту статью, становятся возбудителями неправильных и беспринципных действий. У нас свои замечания и оговорки и касательно отношения польских товарищей ко многим вопросам, но в печати мы не критиковали их, так как не хотим стать возбудителями распрей и раскола. У нас были и есть замечания и в адрес итальянцев, как и по поводу отношения самих румынских товарищей к ряду вопросов. И все же мы проявляли и проявляем сдержанность, не критиковали их в печати, так как не хотим решать проблемы вне норм и правил, регулирующих отношения между братскими партиями.
   Хрущев, который этим самым получил ответ в связи со своим "согласием" со "Скынтейя", продолжил, чуть снизив тон:
   - Спокойно, спокойно, товарищи, всегда спокойно и мы победим. Знаете, что говорил нам Сталин? - добавил он. - "Прежде чем выносить решения, надо принять холодный душ, как это делали римляне". Сталин так советовал нам, но сам душ не принимал. Пусть сделаем мы то, чего Сталин не делал!
   Сказав это, он помолчал, а затем снова пустился в обвинения:
   - Вы тоже не принимаете душ прежде чем выносить решения, - отметил он. - Вы казнили Дали Ндреу и Лири Гега. Мы считаем тяжелой, очень тяжелой ошибкой подобный акт.
   - По поводу этих агентов, - сказал я, - мы говорили с вами и раньше, но тем не менее, если хотите, могу привести здесь бесчисленные подробности об их антипартийной и антиалбанской деятельности. Они все время действовали в ущерб нашей стране.
   -- Все равно! Все равно! - воскликнул Хрущев. - Не следовало так сурово наказать их. Югославы пришли в ярость.
   - Еще бы, они были их верными агентами, - сказал я и заметил, что решение нашего суда взбесило Хрущева не меньше югославов.
   - Узнав, что вы намеревались предпринять, мы дали нашему послу в Тиране, Крылову, срочную радиограмму, в которой говорили ему о необходимости обязательно отменить данное решение вашего суда. Видимо, вы не вняли ему. Это был наш приказ.
   - Я впервые слышу и удивляюсь тому, что вами был отдан такой приказ, отметил я, стараясь подавить в себе гнев. - Но вам следовало бы знать, что во время судебного процесса была целиком и полностью доказана преступная деятельность этих опасных агентов. Наш народ не простил бы нам терпимости к ним. Мы не гладим врагов по голове, а наказываем их по заслугам, согласно проголосованным народом законам.
   Но Хрущев места себе не находил.
   - После выступления Тито в Пуле, - вставил Пономарев, - мы направили Крылову радиограмму, в которой давали ему указание советовать вам хранить хладнокровие, отвечая Тито, так как мы тоже собирались написать статью, и чтоб не получилось так, будто все это подстроено. В ней мы также указывали ему, что вам следовало предпринять в отношении Дали Ндреу и Лири Гега.
   - О статье он сообщил нам, - ответил я, - но мы не могли не дать ответа Тито, поэтому и написали ( Речь идет о статье, опубликованной в газете "Зери и популлыт" 23 ноября 1956 года, "По поводу речи, произнесенной в последнее время Иосипом Броз Тито".[)]. Что же касается Дали Ндреу и. Лири Гега, то мне известно, что ваш посол осведомился о них после их ареста и мы говорили ему о деятельности этих агентов. Никакого приказа он упомянуть не упомянул, и правильно поступил. Но, и если бы он передал нам его, мы ни в коем случае не могли идти наперекор решению народного правосудия.
   - Наш посол, - сказал Хрущев, обращаясь к своим товарищам, - своего долга не выполнил. Этот шаг следовало пресечь.
   Этот человек всегда открыто брал под защиту наших врагов, представляя себе Албанию, как страну, где нужно было исполнять его приказы, а не законы нашего государства. Помню, однажды он говорит мне:
   - Я получил от некоего Панайота Пляку письмо, в котором он просит меня выручить его.
   - Вы знаете этого человека? - спросил я. (Мне было известно, что он прекрасно знал убежавшего в Югославию изменника, агента югославов Панайота Пляку, который просил, чтобы его приняли в Советский Союз.)
   - Нет, - ответил мне Хрущев, - я его не знаю.
   Он лгал.
   - Это изменник, - говорю я ему, - и, если вы примете его в вашу страну, нашей дружбе с вами придет конец. В случае, если примете его, то вы должны передать его нам, чтобы мы повесили его на площади.
   - Вы подобно Сталину, который убивал людей, - сказал Хрущев.
   - Сталин убивал предателей, мы также именно их убиваем, - добавил я.
   Не найдя другого выхода, он отступил. Он еще надеялся подчинить нас себе иными средствами и путями. Излив все, что у него было, он замолчал, положил руки на стол, сбавил резкий тон и опять пустился в "советы".
   Тактике "кнута" наступил конец: Хрущев снова подал "калач" на стол переговоров.
   - Поймите же нас, товарищи, - сказал он, - мы разговариваем так только с вами, так как сильно вас любим, вы в наших сердцах, - и т.д. и т.п. И после всего этого сделал жест "щедрости": освободил нас от выплаты кредитов, предоставленных до конца 1955 года Советским Союзом нашей стране для ее хозяйственного и культурного развития. Мы, конечно, поблагодарили их, поблагодарили в первую очередь советский рабочий класс и братский советский народ за эту помощь маленькой, но мужественной, трудолюбивой и несгибаемой стране. Тем не менее, все мы раскусили "мотивы" этой "щедрости" Хрущева. Он хотел "задобрить" нас, кое-как смягчить напряженную обстановку, сложившуюся во время переговоров, хотел разубедить нас этой "помощью", которая была для Хрущева не помощью, а подачкой, приманкой, посредством которой он старался обмануть и подчинить нас. Но вскоре он убедился, что мы из тех, кто готов и травой питаться, но ему и никакому другому изменнику не подчиниться.
   Несколько дней спустя после жеста "щедрости" Хрущев дал в честь нашей делегации большой ужин, на который пригласил и Мичуновича. Увидев его где-то в конце зала, он позвал его:
   - Иди сюда! Чего ты поодаль сидишь!? Он представил нас друг другу и сказал, улыбаясь:
   - Договоритесь сами! - и отошел со стаканом в руке, чтобы дать нам "договориться". Мы поссорились.
   Я пересчитал Мичуновичу все сказанное Хрущеву на встрече и отметил:
   - Мы проявляли готовность и готовы и теперь улучшить государственные отношения с вами и прилагали к этому все усилия, но вы должны окончательно отказаться от антиалбанской деятельности.
   - Вы называете нас ревизионистами, - сказал Мичунович. - Как же вы можете поддерживать отношения с ревизионистами?
   - Нет, - ответил я, - с ревизионистами мы никогда отношений поддерживать не будем, но я говорю о государственных отношениях. Такие отношения мы можем и должны иметь. Что касается существующих между нами идеологических противоречий, то вы должны уяснить себе, что мы ни в коем случае не откажемся от борьбы против оппортунизма и против ревизии марксизма-ленинизма.
   - Когда вы говорите против ревизионизма, вы имеете в виду нас, - сказал Мичу-нович.
   - Это верно, - отметил я. - Упоминаем мы или нет Югославию, в действительности мы имеем в виду и вас.
   Мичунович настаивал на своем. Спор обострялся. Хрущев, следивший за нами издалека, почуял обострение и подошел к нам.
   Мичунович взялся повторить ему сказанное мне и продолжал возводить на нас обвинения. Однако на этом ужине Хрущев держал "нашу сторону".
   - Когда Тито был на Корфу, - напомнил он Мичуновичу, - король Греции сказал ему: "Ну что, не разделить ли нам Албанию?". Тито не ответил, а королева попросила их прекратить подобные разговоры.
   Мичунович растерялся, он сказал:
   - Это была шутка.
   - Такие шутки, особенно с монархо-фашистами, которые всю жизнь притязали и притязают на Южную Албанию, делать нельзя. А подобные "шутки", сказал я ему, - вы делали и раньше. У нас документ Бориса Кидри-ча, в котором он считает Албанию седьмой Республикой Югославии.
   - Это сделано одним отдельным человеком, - ответил Мичунович.
   - Отдельным-то отдельным, но зато членом Политбюро вашей партии и председателем Государственной плановой комиссии, - сказали мы ему.
   Мичунович еще больше растерялся и ушел. Хрущев взял меня под руку и спросил:
   - Как это случилось? Опять вы поссорились?
   - А как же могло случиться иначе? Плохо, как с ревизионистами, ответил я.
   - Ну и странные люди вы албанцы, - отметил он, - вы упрямый народ.
   - Нет. - сказал я, - мы марксисты. Мы расстались недовольные друг другом. Но Хрущев был изменчивым в своих ковар-ствах. Как я уже говорил, он то смягчал, то обострял отношения с Тито. Когда обострялись его отношения с Тито, он смягчал их с нами. Помню, выступая на VII съезде Болгарской коммунистической партии, Хрущев резко атаковал Тито и все аплодировали ему.
   На перерыве все главы делегаций собрались в одной комнате на кофе. Там Хрущев сказал:
   - Несмотря на то, что я говорил о Тито, товарищ Энвер Ходжа опять-таки недоволен.
   - Вы правы, - сказал я ему, - Тито нужно еще решительнее и беспрестанно изобличать.
   Однако не всегда было так. До поездки Хрущева в Албанию в мае 1959 года советское руководство направило нам радиограмму, в которой сообщалось, что "по понятным причинам он не коснется в своих речах югославского вопроса и надеется, что албанские друзья как следует учтут это в своих речах".
   Это было условием, которое они ставили:
   нам, и они ждали от нас ответа. Мы долго обсуждали этот вопрос в Политбюро, все выразили сожаление и негодование по поводу этого визита, сопровождаемого условиями, взвесили все плюсы и минусы, которые вытекли бы из принятия или непринятия нами условия, поставленного Хрущевым. Мы отдавали себе отчет в том, что югославы и вся реакция будут потирать руки и скажут:
   - Вот поехал Хрущев в Албанию и заткнул рот албанцам. Да где? У них дома!
   Однако приезд в Албанию Председателя Совета Министров СССР и Первого секретаря Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза имел особое значение для укрепления международного положения нашей страны.
   Вот почему мы единогласно решили принять условие Хрущева лишь за дни его пребывания в Албании, а с его отъездом из Албании по-прежнему продолжать нашу последовательную борьбу с югославскими ревизионистами. Опасаясь того, как бы не случилось как в Ленинграде в апреле 1957 года, Хрущев, сразу же по прибытии к нам с визитом к концу мая 1959 года, первым заговорил, не дав мне даже приветствовать его с приездом:
   - Вы должны знать, что против Тито я говорить не буду.
   - Мы гостя считаем гостем и ничего ему не навязываем, - ответил я.
   Говорил я, сказал то, что у нас было, конечно, в дружественном духе, но не думаю, что он не понял моих намеков.
   Тем не менее мы дружески относились к нему и старались, чтобы он вынес как можно более хорошие впечатления о нашей стране и о нашем народе. Он все время вел себя так, как это вошло у него в привычку: то будто в шутку, то резким тоном изливал все, что было у него на уме.
   Беседовали мы о наших экономических проблемах. Поставив его в известность о достигнутых до тех пор результатах, я рассказал ему и о наших перспективах. В числе главных отраслей я упомянул нефтепромышленность и сообщил ему, что в последние дни забил новый нефтяной фонтан:
   - Неужели? - сказал он. - А какого нефть качества? Насколько мне известно, у вас плохая, тяжелая нефть. Вы подсчитали, во сколько обойдется вам ее переработка? К тому же кому будете продавать ее, кто нуждается в вашей нефти?
   Далее я рассказал ему о нашей горной промышленности, ее очень хороших перспективах, упомянув при этом ферроникелевую, хромовую, медную руды.
   - Этих руд у нас в достатке и мы полагаем, что нам следует идти по пути их переработки в стране. И в беседах с вами в истекшем году, и неоднократно на совещаниях СЭВ мы отмечали необходимость создания металлургической промышленности в Албании, - сказал я. - До сих пор мы не получали положительного ответа, тем не менее мы настаиваем на этом.
   - Металлургический завод? - прервал он меня. - Согласен, но вы хорошенько обдумали это? Подсчитали ли вы, во сколько обойдется вам тонна выплавленного металла? Если она дорого обойдется, то вам ее не нужно. Повторяю: продукции одного дня у нас хватит на удовлетворение ваших потребностей на несколько лет..
   Вот так отвечал он на все наши запросы, так подходил он ко всем нашим проблемам. Как только кончил я, слово взял Хрущев:
   - Изложение товарища Энвера, - сказал он, - еще больше разъяснило нам ваше положение. Что касается ваших потребностей, то скажу вам, что приехали сюда мы не для того, чтобы их рассматривать. Мы не уполномочены правительством вести с вами переговоры по таким вопросам. Мы приехали сюда, чтобы знакомиться, обмениваться мнениями.
   Потом, улыбаясь, отпустил шутку, которая не была просто шуткой:
   - Мы полагаем, - сказал он, - что ваши дела идут хорошо. Албания прошагнула вперед и, если бы вы предоставили нам заем, мы охотно получили бы его.
   - Камней, моря и воздуха у нас сколько угодно, - ответили мы ему.
   - Их у нас намного больше, чем у вас, - заметил он. -. Доллары у вас есть? -- спросил Хрущев, а затем изменил тон:
   - Оставим это, - сказал он. - Вы, правда, наметили сдвиги, но вас удовлетворить трудно. Мы отпустили вам в прошлом году кредит, вы просите еще. А у нас народная поговорка: "По одежке протягивай ножки".
   - Такая же поговорка существует и у нас, - сказал я, - мы ее знаем и довольно хорошо применяем.
   - Да, - отметил он, - но вы опять кредиты запрашиваете. - Пожал плечами, помолчал и снова заговорил, улыбаясь:
   - Или же, угостив нас плотным обедом, вы воспользовались случаем, чтобы снова просить. Если бы знали об этом, мы принесли бы обед с собою.
   - Албанцы, - сказал я ему, - питают к гостю особое уважение; есть у них или нет, они все равно гостеприимны. Когда кто-нибудь приходит-к ним в гости, они оказывают ему все почести, проявляя даже терпимость, если что-нибудь не так.
   - Я шучу, - сказал он, громко смеясь. Но это больше походило на гримасу. Где бы ни бывал, он критиковал нас. Насчет большого Штойского виноградника он заметил:
   - Зачем вы деньги зря тратите? Здесь ничего не получится.
   Но мы, независимо от замечаний "специалиста по сельскому хозяйству", продолжили работу и сегодня Штойские виноградники - прямо чудо.
   Он критически отнесся к работе по осушению Тербуфского болота. Во Влере вызвал главного у нас советского специалиста-нефтяника и тот, наверняка, хорошенько "подготовленный" советским посольством в Тиране, у нас на глазах сделал чрезмерно пессимистический доклад, заявив, что в Албании нет нефти. Но туда пришла и группа албанских специалистов-нефтяников, которые на многочисленных доводах и фактах отвергли слова советских. Они подробно рассказали об истории развития нашей нефтяной промышленности, о большом интересе, который в прошлом иностранные империалистические компании проявляли к албанской нефти, и о больших и обнадеживающих результатах, достигнутых нами за 15 лет народной власти. В свою очередь, мы подробно проинформировали Хрущева о широких перспективах развития нефтедобывающей промышленности в Албании и указали ему на последние открытия в этой области.
   - Ладно, ладно, - повторил Хрущев, - но ваша нефть тяжелая, она сернистая. Занимаетесь ли вы расчетами или нет? Допустим, вы перерабатывать ее будете, но литр бензина обойдется вам дороже килограмма икры. Нужно хорошо учесть коммерческую сторону. Ведь не обязательно все иметь на месте. А друзья-то на что?!
   Он посоветовал нам в Саранде сажать только апельсины и лимоны, в которых Советский Союз остро нуждался.
   - Пшеницы дадим вам мы. Столько пшеницы, сколько вам нужно, у нас крысы съедают, - отметил он, повторив сказанное нам в Москве еще в 1957 году. И дал он нам уйму "советов".
   - Не тратье вашей земли и вашего замечательного климата на кукурузу и пшеницу. Они не приносят вам доходов. У вас произрастают лавры. А знаете ли вы что это такое? Лавры - это золото. Засаживайте лаврами тысячи гектаров земли, а покупать их будем мы.
   Затем он заговорил о земляном орехе, чае, цитрусовых.
   - Вот что вам разводить надо, - сказал он. - Таким образом Албания станет цветущим садом.
   Иными словами, он хотел, чтобы Албания превратилась в плодоводческую колонию, которая служила бы ревизионистскому Советскому Союзу, как это служат Соединенным Штатам Америки колонии банановых и фруктовых плантаций в Латинской Америке.
   Однако мы не могли допустить и не допустили такого самоубийства, которое советовал нам Хрущев. Впрочем даже археологические работы он подверг критике, обозвав археологические находки "мертвечиной". Посещая Бутринт, он сказал нам:
   - Зачем тратить все эти силы и средства на такую мертвечину! Оставьте эллинов и римлян в их старине!
   - Кроме эллинской и римской культуры, - отметил я ему, - в этих краях развивалась и процветала еще другая древняя культура, иллирийская. Албанцы иллирийского происхождения, и наши археологические исследования подтверждают и бросают свет на нашу многовековую историю, на древнюю и богатую культуру мужественного, трудолюбивого, несгибаемого народа.
   Но Хрущев был круглым невеждой в этих вопросах. Он исходил только из "выгоды":
   - Какая польза будет вам от этого? Повышает ли это благосостояние народа, -спросил он и позвал Малиновского, тогдашнего министра обороны, который всюду сопровождал его:
   - Посмотри, - уловил я их шопот, - какое здесь чудо! Можно построить идеальную базу для наших подлодок. Выкопаем и выбросим в море всю эту мертвечину (они имели в виду археологические объекты Бутринта), пробьем эту гору насквозь, - и они протянули руку в направлении Ксамиля. - У нас будет самая идеальная и самая надежная в Средиземноморье база. Отсюда можно все парализовать и атаковать.
   Спустя два дня то же самое повторили они и во Влере. Мы сидели на веранде дачи в "Уи и Фтохтэ".
   - Великолепно, великолепно! -воскликнул Хрущев и повернулся к Малиновскому. Я подумал, что это он говорил о действительно замечательном пейзаже нашей Ривьеры. Но у них совсем другое было на уме.
   - Какая надежная бухта у подножия этих гор! - говорили они. - Если разместить здесь мощный флот, все Средиземное море от Босфора до Гибралтара будет в наших руках! Мы любого можем зажать в кулак.
   Я содрогнулся при этих словах, содрогнулся оттого, что они вели себя как владыки морей, стран, народов. Нет, Никита Хрущев, сказал я про себя, мы никогда не допустим, чтобы наша земля стала исходным пунктом для кровопролития и для порабощения других стран и народов. Ни Бутринт, ни Влера, ни'одна пядь албанской земли никогда не будут твоими, ты никогда не сможешь использовать их в твоих темных целях.
   Фиктивный "мир" все больше расшатывался до основания. Хрущев и его последователи все ярче видели наше сопротивление и пытались сломить нас, прибегая к экономическому давлению, оркестрируя под сурдинку дискриминацию нашего руководства через своих специалистов, работавших у нас во всех секторах - на нефтепромыслах, экономических предприятиях, где у нас не было достаточного опыта работы, в армии, где они имели своих советников, и т.д. Советское посольство располагало бесчисленными "советниками", являвшимися дипломатами только по названию, так как в действительности они были офицерами органов безопасности, оно поддерживало связи со всеми этими "специалистами" и давало им соответствующие указания. Первым делом они дали своим специалистам по экономической части указания расслабить свою работу в Албании. Специалисты эти, кто больше, а кто меньше, начали интересоваться в первую очередь приобретением шерстяных тканей и других предметов, которые они посылали в Советский Союз и продавали на черном рынке, вместо того чтобы работать с нашими товарищами.
   Специалистов, которые продолжали искренне относиться к нам, посольство одного за другим удаляло по несостоятельным причинам и вопреки их воле. Расставаясь с нашими людьми, специалисты эти выражали свое недовольство. В Албании, конечно, оставались те, кому было приказано подорвать главные, невралгические узлы нашей экономики, особенно в области нефтепромышленности и геологических изысканий. Советские "специалисты"-нефтяники, как выяснилось впоследствии, завербовали и несколько агентов среди наших геологов и, как это последние сами признали, им было дано задание не сообщать нашей партии и нашему правительству точных данных о производимых открытиях, утаивать результаты этих открытий, использовать всевозможные формы саботажа направлять буровые работы не туда, где надо, нарушать всякую технику поисков и добычи, попусту тратить сотни миллионов лек, и т.д. Агентов, которых они вербовали у нас, хрущевские ревизионисты учили разным способам саботажа. И агенты эти выполняли указы своих хозяев. Эти "специалисты"-нефтяники и "геологи" составляли два доклада: один с точными и положительными данными от разведки разных полезных ископаемых, а другой -- ложный, где утверждалось, будто поиски дали отрицательные результаты, а, следовательно, искомых минералов не обнаружилось. Первый доклад отправлялся в Москву и Ленинград через гнездо КГБ - советское посольство в Тиране, а второй - в наше Министерство промышленности и шахт. Вся эта подлость была раскрыта и доказана, когда советские убрались из нашей страны. Будучи убежденным в наличии саботажнической деятельности, наш Центральный Комитет отдал приказ изучить доклады, снарядить наши собственные геологические экспедиции во все те места, которые советские саботажники объявили отрицательными, и начать там поиски. Так и было сделано. Именно в тех местах, о которых они заявляли, что "ничего нет", мы нашли нефть, хромовую, медную, феррони-келевую руды, каменный уголь и другие полезные ископаемые.
   Это было экономическое давление, рассчитанное на то, чтобы заставить нас мириться с их взглядами. Но они разбили себе голову. Сопротивление нашей партии постоянно усиливалось, хотя мы не сжигали мосты с ними. В свою очередь, советские ревизионисты также действовали осмотрительно, чтобы не сжечь мосты с нами. Советский посол часто приходил щупать нам пульс в связи с какой-либо международной проблемой, о которой я без обиняков высказывал наше мнение, или же узнать что-либо из первых рук, и я буквально заваливал его сообщениями о погоде, севе, уборке или каком-нибудь общем постановлении партии по экономическим и культурным вопросам.
   Таковыми были советские послы после вступления Хрущева на престол. Они полагали, что мы слепцы. Когда мы обращались к ним с вопросами, они никогда не высказывали какого-либо мнения. В таких случаях они отвечали:
   "Сообщу" или "спрошу Москву". В их обязанности входило служить информаторами. Они редко понимали проблемы нашей промышленности и сельского хозяйства.
   Советский посол Крылов, приехавший в Албанию до Иванова, побывал в нескольких краях Южной Албании. По возвращении оттуда он навестил меня.
   - Ну что, остался доволен увиденным? - спросил я.
   Он ничего конкретного не ответил, ибо предпринял поездку с целью увидеть то, о чем опасно было сообщить мне. И произнес он всего лишь одно слово . . . "великолепно".
   - Я заметил, что у вас в селах и городах много собак и, по моим подсчетам, в Албании должно быть .. . собак, которые должны съедать ... хлеба, и что хлеб этот в переводе на зерно составляет .. . тысяч центнеров.
   Ну и посла отправили они к нам, - подумал я и сказал ему:
   - Возможно, это верно, однако у нас нет собачьих парикмахерских и ресторанов, как в Париже. Какие меры советуете вы нам принять, товарищ посол?
   - Убейте их! - ответил он.
   - Но в таком случае заявило бы протест "Общество по охране животных", ведь порядочно нас обвиняют в убийстве предателей и агентов реакции, сказал я.
   Этот же посол как-то порекомендовал мне не прибегать к резким выражениям в отношении Тито на предстоящей сессии Народного Собрания. Я ответил ему:
   - Товарищ посол, я ни от кого не получаю приказов, кроме как от своей партии.
   - Это нам ясно, но в случае если будет атакован Тито, на сессии Народного Собрания я присутствовать не буду, -- выразил он свой протест.
   - Тито будет разоблачен даже сильнее, чем я писал по этому поводу, а сессия Народного Собрания будет открыта даже и в случае вашего отсутствия, сказал я ему.