Страница:
— Я знаю, — сказала она.
— Ничего ты не знаешь.
Я отхлебнул кофе. Он был крепкий и горьковатый, с сильным привкусом — чего? Соли? Я скривился.
— Бог мой, что это?
Она уставилась на чашку.
— Прости, — сказала она. — Я забыла.
Она пошла к кофеварке и вернулась с новой чашкой кофе, крепкого и сладкого.
— Я все еще забываю, — сказала она, протягивая мне чашку. — После стольких лет.
Я отхлебнул кофе.
— Откуда ты?
— Ты этого места не знаешь.
— А вдруг знаю?
— Недалеко отсюда, — сказала она. — С километр, не больше.
— Непохоже, что ты родилась здесь, — сказал я. — У тебя занятный акцент, непохоже, что ты давно живешь здесь, в городе.
— Когда я родилась, — тихо сказала она, — здесь не было города.
— Ясно, — съязвил я. — Городу свыше пятисот лет. Ты на вид немного моложе.
— Я была здесь десять лет назад, — сказала она, — и тогда города не было.
Я похолодел.
— Что ты мелешь!
— Здесь была деревушка, — продолжала она. — А за несколько километров отсюда небольшой замок. Никаких автомобилей и ракет, разве иногда воздушный корабль. Мирная сельская глушь.
Я почувствовал, как у меня в животе растет холодный ком.
— Как в сказке, — пробормотал я.
— Тебе не понять, — сказала она устало, как будто рассказывала уже не впервые, и слова вылетали у нее сами собой. — Меня привезли оттуда.
— Брось, — сказал я. — Каким образом?
— Сам знаешь. Стальная камера.
Я подскочил так стремительно, что чуть не пролил кофе.
— Ты с ума сошла! — вскричал я. — Из одной Вероятности в другую ничего переносить нельзя. Это исключено!
— Все так говорят, — тихо сказала она. — Я жду уже десять лет, и все говорят, что это невозможно. Так сказали в Службе Вероятностей, когда меня привезли, и когда я спрашиваю тех, кто выходит из здания, они говорят то же самое. — Она отвернулась. — Я всех спрашиваю десять лет подряд, — повторила она. — Я жду возле здания десять лет, и все говорят одно и то же.
— Что тебе надо? — спросил я.
— Я хочу домой.
Она пробыла у меня два дня. После того первого разговора она почти не вспоминала о своих фантазиях, однако я ничего не забыл. На второй день я пошел к библиотекарю Службы и спросил его. Он смущенно ответил, что не знает. Я проверил сам и выяснил, что для сотрудников моего ранга нужные видеопленки засекречены. Когда я вернулся домой, она устало улыбнулась и написала мне код.
— Этот номер, — сказала она, — мне дал один программист, имевший доступ ко всем засекреченным материалам. Он предупреждал, что толку все равно не будет. Но это код моей Вероятности.
— Я не могу тебе помочь.
— Знаю, — отозвалась она. — С самого начала знала, и все же надеялась. Теперь больше не надеюсь, просто жду и жду, вдруг когда-нибудь повезет, но на самом деле я уже ни во что не верю.
— Я всего лишь техник, — сказал я. — Нажимаю на кнопки и еду Наверх, слежу за приборами и смотрю на экраны, вот и все. Я только крошечный винтик в машине.
— Знаю, — сказала она. — Прости, что я тебя побеспокоила.
На следующий день она исчезла. Недели через две я поговорил о ней с одним сотрудником Службы.
— Как же, встречал я ее, — подтвердил он. — Ее все встречали. Вечно торчит у входа. Она чокнутая, считает, что попала сюда из другой Вероятности, и хочет назад, к себе. В мире полно психов. Выбрось-ка ее из головы.
— Она утверждает, что с тех пор прошло десять лет, — сказал я. — Тогда испытания только начались и никто не знал, чем это грозит, если забрать что-нибудь из другой Вероятности. Теперь это известно, стало быть, кто-то обжегся.
Он пожал плечами.
— Может, и так. Но даже если это правда, назад ей все равно никогда не попасть.
Никогда. Существует какая-то математическая формула, которая это объясняет, но я не математик. Я только знаю, что пока мы Наверху, двери камеры заперты снаружи. Ни при каких обстоятельствах нельзя ничего забрать или оставить там…
Значит, кто-то попробовал и обнаружил.
Время от времени я видел ее на лестнице Службы Вероятностей. Она все так же безнадежно ждала, с опущенными плечами и застывшим лицом. Поначалу многие молодые техники заводили с ней знакомство в выходные дни. Она шла ко всем, кто готов был ее выслушать. Потом она перестала быть такой сговорчивой, и все спешили мимо, отводя от нее взгляд. Я теперь редко выходил на улицу, город страшил меня, жизнь за пределами здания пугала, я думал о Вероятностях, таких прекрасных или таких чудовищных, что и вообразить невозможно, я видел в мониторах изменчивые миры, столь же реальные или нереальные, как мой собственный, и мне становилось страшно. Я перебрался жить в комнату без окон в здании Службы. Перестал выходить.
Много лет спустя я случайно нашел бумажку с кодом ее линии Вероятности. Во время испытательной поездки я заложил код в компьютер и отправился Наверх.
Склонившись к монитору, я вглядывался в клубившийся туман. До того, как ее забрали отсюда, здесь был мир. Теперь я не увидел ничего.
Ничего.
Пер Линдстрем
— Ничего ты не знаешь.
Я отхлебнул кофе. Он был крепкий и горьковатый, с сильным привкусом — чего? Соли? Я скривился.
— Бог мой, что это?
Она уставилась на чашку.
— Прости, — сказала она. — Я забыла.
Она пошла к кофеварке и вернулась с новой чашкой кофе, крепкого и сладкого.
— Я все еще забываю, — сказала она, протягивая мне чашку. — После стольких лет.
Я отхлебнул кофе.
— Откуда ты?
— Ты этого места не знаешь.
— А вдруг знаю?
— Недалеко отсюда, — сказала она. — С километр, не больше.
— Непохоже, что ты родилась здесь, — сказал я. — У тебя занятный акцент, непохоже, что ты давно живешь здесь, в городе.
— Когда я родилась, — тихо сказала она, — здесь не было города.
— Ясно, — съязвил я. — Городу свыше пятисот лет. Ты на вид немного моложе.
— Я была здесь десять лет назад, — сказала она, — и тогда города не было.
Я похолодел.
— Что ты мелешь!
— Здесь была деревушка, — продолжала она. — А за несколько километров отсюда небольшой замок. Никаких автомобилей и ракет, разве иногда воздушный корабль. Мирная сельская глушь.
Я почувствовал, как у меня в животе растет холодный ком.
— Как в сказке, — пробормотал я.
— Тебе не понять, — сказала она устало, как будто рассказывала уже не впервые, и слова вылетали у нее сами собой. — Меня привезли оттуда.
— Брось, — сказал я. — Каким образом?
— Сам знаешь. Стальная камера.
Я подскочил так стремительно, что чуть не пролил кофе.
— Ты с ума сошла! — вскричал я. — Из одной Вероятности в другую ничего переносить нельзя. Это исключено!
— Все так говорят, — тихо сказала она. — Я жду уже десять лет, и все говорят, что это невозможно. Так сказали в Службе Вероятностей, когда меня привезли, и когда я спрашиваю тех, кто выходит из здания, они говорят то же самое. — Она отвернулась. — Я всех спрашиваю десять лет подряд, — повторила она. — Я жду возле здания десять лет, и все говорят одно и то же.
— Что тебе надо? — спросил я.
— Я хочу домой.
Она пробыла у меня два дня. После того первого разговора она почти не вспоминала о своих фантазиях, однако я ничего не забыл. На второй день я пошел к библиотекарю Службы и спросил его. Он смущенно ответил, что не знает. Я проверил сам и выяснил, что для сотрудников моего ранга нужные видеопленки засекречены. Когда я вернулся домой, она устало улыбнулась и написала мне код.
— Этот номер, — сказала она, — мне дал один программист, имевший доступ ко всем засекреченным материалам. Он предупреждал, что толку все равно не будет. Но это код моей Вероятности.
— Я не могу тебе помочь.
— Знаю, — отозвалась она. — С самого начала знала, и все же надеялась. Теперь больше не надеюсь, просто жду и жду, вдруг когда-нибудь повезет, но на самом деле я уже ни во что не верю.
— Я всего лишь техник, — сказал я. — Нажимаю на кнопки и еду Наверх, слежу за приборами и смотрю на экраны, вот и все. Я только крошечный винтик в машине.
— Знаю, — сказала она. — Прости, что я тебя побеспокоила.
На следующий день она исчезла. Недели через две я поговорил о ней с одним сотрудником Службы.
— Как же, встречал я ее, — подтвердил он. — Ее все встречали. Вечно торчит у входа. Она чокнутая, считает, что попала сюда из другой Вероятности, и хочет назад, к себе. В мире полно психов. Выбрось-ка ее из головы.
— Она утверждает, что с тех пор прошло десять лет, — сказал я. — Тогда испытания только начались и никто не знал, чем это грозит, если забрать что-нибудь из другой Вероятности. Теперь это известно, стало быть, кто-то обжегся.
Он пожал плечами.
— Может, и так. Но даже если это правда, назад ей все равно никогда не попасть.
Никогда. Существует какая-то математическая формула, которая это объясняет, но я не математик. Я только знаю, что пока мы Наверху, двери камеры заперты снаружи. Ни при каких обстоятельствах нельзя ничего забрать или оставить там…
Значит, кто-то попробовал и обнаружил.
Время от времени я видел ее на лестнице Службы Вероятностей. Она все так же безнадежно ждала, с опущенными плечами и застывшим лицом. Поначалу многие молодые техники заводили с ней знакомство в выходные дни. Она шла ко всем, кто готов был ее выслушать. Потом она перестала быть такой сговорчивой, и все спешили мимо, отводя от нее взгляд. Я теперь редко выходил на улицу, город страшил меня, жизнь за пределами здания пугала, я думал о Вероятностях, таких прекрасных или таких чудовищных, что и вообразить невозможно, я видел в мониторах изменчивые миры, столь же реальные или нереальные, как мой собственный, и мне становилось страшно. Я перебрался жить в комнату без окон в здании Службы. Перестал выходить.
Много лет спустя я случайно нашел бумажку с кодом ее линии Вероятности. Во время испытательной поездки я заложил код в компьютер и отправился Наверх.
Склонившись к монитору, я вглядывался в клубившийся туман. До того, как ее забрали отсюда, здесь был мир. Теперь я не увидел ничего.
Ничего.
Пер Линдстрем
Жизнь продолжается
— Это просто непристойно, иначе не назовешь. — Миссис Мортимер фыркнула от возмущения. — Вообще-то я ничего не имею против роботов. — (Однако ее интонация расходилась со смыслом слов.) — Но чтобы они разгуливали среди нас и выдавали себя за людей — нет, это уж слишком! Да еще за умерших! Это противоречит божественному промыслу. — (Наконец-то она нашла нужные слова, против них не поспоришь!) — Вот именно: противоречит божественному промыслу. Я просто не представляю, чтобы такая мысль могла зародиться в человеческой голове. Это козни сатаны, это…
— Конечно, дорогая, — удалось вставить мистеру Мортимеру, жаждавшему ее успокоить. — И разумеется, такой проект никогда не пройдет. Правительство не допустит. Так что ты… мы, — поправился он, — можем не волноваться.
Сам-то он в глубине души не очень верил собственным доводам. Да и хотел ли верить? Торопливо прихлебывая горячий кофе, он украдкой еще раз глянул в газету. «Андроид», как его называли в газете, красовался на первой странице и действительно ничем не отличался от человека. Мысль сама по себе чем-то будоражила воображение. Надо же, до чего могут додуматься ученые! Вдруг его охватил энтузиазм; в приподнятом настроении, какого у него давно не бывало, он проглотил еще один бутерброд, запил его горячей черной бурдой и выбежал из дому, чтобы успеть на вертолет 8.15.
Обычно в часы утренней спешки пассажиры бывают невыспавшимися и раздраженными, но сегодня в вертолете царило оживление. Все взгляды были прикованы к телеэкрану, где явно только что показывалось изображение того самого андроида, которого Мортимер видел в газете. Теперь с экрана вещал известный комментатор по научным вопросам Макс Ардон.
Возможно, Мортимер слишком поспешно проглотил кофе и бутерброды или слишком быстро бежал. Так или иначе, но он вдруг вновь осознал себя усталым пожилым человеком. Энтузиазм мало-помалу угас, и в конце концов Мортимер вовсе перестал слушать то, о чем своим хорошо поставленным голосом развязно болтал комментатор.
О этот беспокойный технический век! Что ни день — новое чудо науки! Теперь снова разыграются такие же баталии, как несколько лет назад, когда решался вопрос насчет роботов. Тогда вся Америка, да что там — весь мир разделился на два враждующих лагеря. Что до Мортимера, то он был уже сыт чудесами по горло, и он знал: так думает не он один. Нет, конечно, они были не против полетов в космос, расщепления атома и тому подобного. Но эксперименты над человеком, эксперименты над тем, что всегда считалось священным, — это, по их мнению, было уже слишком.
Взять хоть затею с андроидами. Разумеется, в сущности андроиды — всего лишь роботы, просто они больше похожи на людей, чем обычные, и в этом нет ничего страшного. Но опыт, о котором рассказывала газета, заключался в том, что в андроида вселяли не только личность, но и память человека, а это уже выходило за границы допустимого. Конечной целью опыта объявлялась возможность для каждого человека незадолго до смерти перевести себя в такого неодушевленного робота — ну не кощунство ли? В таком деле Мортимер участвовать не собирался. Загробная жизнь — в качестве робота… Нет, всему есть предел! Мортимер инстинктивно отталкивал от себя проблему андроидов. Он решил: отныне, что бы ни происходило, он будет игнорировать все, связанное с нею.
Но отгородиться оказалось труднее, чем он предполагал. С самого начала затее был придан грандиозный размах. На первых порах кое-кто, пожалуй, воспринял ее как своего рода научный "черный юмор", и сатирики и карикатуристы стали изощряться по этому поводу в остроумии. Но смеялись недолго: очень скоро выяснилось, что за Программой «Андроид», как ее называли, стоят мощные капиталы. Теперь в видеогазетах, по радио и телевидению непрерывным потоком текли научно-популярные передачи на разные темы, каким-то образом связанные либо с андроидами, либо с "мыслящими машинами", либо с вечной жизнью. Знаменитости в своих интервью высказывались «за» или «против», различные организации выступали с протестами или слали приветственные телеграммы.
Теперь Мортимер всегда читал газету со второй полосы и старался не смотреть программу «Новости» по телевизору. По дороге на работу и с работы он был глух и нем, не вступал в дискуссии ни со сторонниками, ни с противниками андроидов. Но что проку? Страсти так кипели, вокруг было столько споров, что ему все равно не удавалось отгородиться от "величайшей всемирно-исторической победы человека" (или, как выражались противники, "грядущего самоубийства человечества"). Филантропические организации, а также религиозные круги выражали негодование. Папа римский проклял Программу, тысяча и один женский клуб США протестовал, федерация профсоюзов протестовала (против незаконной конкуренции), даже Центральная корпорация роботов протестовала (против нарушения человеческих прав роботов). И конечно, протестовала миссис Мортимер.
Мистер Мортимер устал и все больше замыкался в себе. Все чаще проводил он вечера в своем клубе, где по молчаливому согласию никогда не говорили об андроидах, зная, что в девяносто девяти случаях из ста дело кончается перебранкой. Вся усталость, накопившаяся за Долгую трудовую жизнь, навалилась на Мортимера. Нигде не было покоя. Дома Мэрион бесконечно твердила одно и то же, хоть уши затыкай. А на работе он все чаще замечал, что отстает, что ему не по силам такой лихорадочный темп. Он не был создан для века, когда задерганные люди тщетно состязались с роботами в производительности труда.
— Покажись врачу, — пилила его миссис Мортимер. — Ты в последнее время совсем потерял аппетит, а бледный стал — просто ужас! Ты прямо на себя не похож с тех самых пор, как…
— Да-да, — поспешно перебил мистер Мортимер. — Конечно, я могу сходить к врачу, если потвоему это необходимо, но…
— …с тех самых пор, как началась шумиха вокруг этих мерзких андроидов, — ворчливо договорила миссис Мортимер. — Если бы ты знал, как я сама возмущаюсь и нервничаю все это время, тебе бы, конечно, было…
Мистер Мортимер еще раз повторил свое обычное "да, да, конечно, ты совершенно права, дорогая" и обратился в бегство. Он почувствовал, что вот-вот сорвется.
— Еще одно слово про андроидов — и я сойду с ума, — сердито пробормотал он себе под нос по дороге в клуб.
Назавтра ради мира в семье Мортимер отправился к врачу. Вышел он из врачебного кабинета другим человеком, не похожим на замотанного, заурядного, стареющего мистера Мортимера, вошедшего туда несколько часов назад. Осанка его и движения обрели значительность и достоинство, а лицо можно было назвать просветленным.
Странно чувствовать себя счастливым и довольным, только что выслушав свой смертный приговор, размышлял Мортимер, медленно бредя по центральным улицам, особенно шумным в эти послеполуденные часы, погрузившись в себя и в то же время жадно вбирая глазами окружающую жизнь. Странно испытывать облегчение при мысли, что лично твоя жизнь скоро прекратится. А между тем он чувствовал именно счастье и облегчение. Он ощущал свое превосходство над этими замотанными людьми, которые так суетились, чтобы успеть, в сущности, неизвестно куда.
Вдруг его внимание привлекла толпа перед большим уличным телеэкраном, передававшим последние новости. Обычно в таких случаях он прибавлял шагу, стремясь поскорей пройти мимо, но в сегодняшнем своем раскованно-гармоничном состоянии духа он почувствовал лишь снисходительное любопытство. Чего там они еще насочиняли, подумал он с легкой иронией, осознав вдруг, что, поскольку он давно перестал следить за перипетиями борьбы вокруг андроидов, он понятия не имеет, каково теперь положение дел.
"Конгресс поддерживает"… Он долго смотрел на огромные буквы заголовка, не понимая, что они значат. Нахмурившись, протискался поближе и прочитал короткое сообщение. И наконец понял. То, что прежде не укладывалось в голове, стало фактом. Конгресс без всяких поправок утвердил Программу «Андроид», выделил на нее для начала сто миллионов и объявил, что она будет пользоваться преимуществами по сравнению с другими научными программами.
Давка усиливалась. Толпа была возбуждена, коегде раздавались крики «ура», веселый смех, но большинство весьма недвусмысленно выражали свое неудовольствие. Мортимеру удалось вырваться из людского скопища; напоследок он услышал, как за его спиной кто-то объяснял:
— Смекаете, что к чему? Эти чертовы сенаторы боятся смерти. Сами знаете, в конгрессе заседает сплошное старичье. Вот они и ухватились за возможность обеспечить вечную жизнь — уж какую-никакую — лично себе. Очень типично. Думают только о своей шкуре, а что будет с нами, остальными, им наплевать.
Мортимер был возмущен. Он никак не предполагал, что дело зашло так далеко. Он почувствовал смертельную усталость. Недавняя душевная гармония сменилась беспросветным отчаянием. "Тот человек в толпе конечно же был прав, — подумал он с горечью. — Ведь известно, что политики — шайка продажных эгоистов, такие они все, без исключения. Разумеется, с восторгом ухватились за возможность спасти собственную шкуру, в то время как другие, такие, как я…"
Вдруг он остановился как вкопанный.
— Нет, — громко вскрикнул он. — Нет! Нет! Никогда в жизни!
— Что касается денег, мистер Мортимер, — терпеливо разъяснял страховой агент, — то об этом вы можете не беспокоиться. В уплату пойдет ваш страховой полис. А вам эти деньги все равно не нужны, ведь сразу же после… гм… выздоровления вы снова начнете работать, как обычно.
— Но точно ли, что я, то есть он, будет принят обратно на мою, то есть на его… тьфу, черт!..
Страховой агент с пониманием улыбнулся.
— Разумеется, мистер Мортимер, это право закреплено законом. К тому же совсем не обязательно сообщать о перемене — если и считать, что произойдет какая-то перемена. Вы ведь знаете — сошлюсь хотя бы на профессора Мерна, — что, в сущности, ничего не меняется…
— Да, да. Это все я слыхал, — быстро перебил Мортимер. — Но что же будет с моим имуществом, моим домом? — Он беспомощно развел руками. — Со всем этим. Я ведь буду совершенно бесправен.
— Ну что вы, мистер Мортимер, вам ведь известно, что в вашем правовом статусе ничего не изменится. Вы даже не обязаны ничего сообщать властям. Знать будет только персонал больницы, а с него взята клятва о неразглашении, да еще миссис Мортимер. Кстати, в этой связи я должен вам напомнить, чтобы перед дублированием вы подписали бумагу, что, дескать, согласны дать супруге развод, если она потребует его после операции. Чистейшая формальность, уверяю вас. Таких случаев почти не бывает…
Все поплыло перед глазами у Мортимера.
— И какое-то паршивое резиновое чучело будет… Нет, это уж слишком!
Он тяжело опустился в кресло, надеясь, что настырный агент, наконец, сообразит убраться восвояси.
— Я прекрасно понимаю, мистер Мортимер, вам нелегко: вопрос возник перед вами неожиданно, у вас не было времени свыкнуться с этой мыслью, но позвольте мне объяснить вам, позвольте заверить вас исходя из опыта, а опыт у меня, можно сказать, богатейший…
Страховой агент, нимало не смущаясь, молол языком, а Мортимер не пытался ни вникнуть в его слова, ни собраться, с силами и выставить его вон. Тем не менее через какое-то время он, сам того не желая, вновь стал возражать, приводить свои доводы и вслушиваться в то, что говорил безукоризненно вежливый, маслено любезный собеседник. В конце концов он даже был вынужден признать, что согласиться на треклятое дублирование — его долг по отношению к жене и детям. От этой мысли ему почему-то стало легче. Долг есть долг.
Как это ни удивительно, не кто иной, как Мэрион, заставила его — да, буквально заставила — пойти в Институт и подать заявление. Ему же хуже, если он будет тянуть, пилила его она. Очереди с каждым днем все больше, а скоро вообще будет слишком поздно.
Он знал, что ее убедил страховой агент. Уговорил "смотреть на вещи трезво", "отказаться от предвзятых мнений и думать прежде всего о муже… не говоря уже о детях и их будущем".
Бросалось в глаза, что Мэрион в последнее время ожила. Она стала тщательнее одеваться и иногда украдкой поглядывала на него странным мечтательным взглядом. А еще ее одолевали смехотворные страхи, как бы с ним чего-нибудь не случилось. Она боялась, что он попадет под машину, или примет слишком сильную дозу лекарства, или у него случится приступ на работе. "Уж не опасается ли она, что я умру раньше, чем надо?" — саркастически спрашивал он себя.
Но, быть может, не только она изменилась! А он сам — уж не ревнует ли он? Какой-то там робот, пародия на него самого, займет его место, унаследует все его имущество, будет жить с его женой и растить его детей. Бездушное чудовище, внешне до смешного похожее на него самого, займет его место…
Первая встреча с андроидом оказалась совсем не такой, как представлял себе Мортимер. В замешательстве уставился он на человека, который, судя по виду, мирно дремал в кресле.
— Да ведь это же я! — ошарашенно воскликнул он.
Инженер — специалист по андроидам — широко улыбнулся.
— Разумеется. Большинству труднее всего постигнуть именно это. Постигнуть, что сходство, как внешнее, так и «внутреннее», или уж не знаю как это назвать, настолько велико, что можно без преувеличения говорить об идентичности. Потому-то мы и считаем необходимой такую встречу, как сегодняшняя. После нее даже маловеры, если такие попадаются, в корне меняют свое отношение к андроидам.
Но Мортимер не слушал. Все его внимание было приковано к человеку в кресле. Другой мистер Мортимер — только так он и мог его назвать — спал. Лежал он в точности в такой же позе, в какой сам мистер Мортимер всегда дремал в кресле у себя дома; сцепив пальцы на животе и склонив голову к правому плечу.
— Только не трогайте его, — предупредил инженер. — Он находится в коматозном состоянии и, как вы знаете, должен очнуться, то есть я хочу сказать, вы должны очнуться только тогда, когда ваше нынешнее тело перестанет функционировать. До этого момента будет жить только ваше новое тело, мозг же совершенно пассивен, я не побоюсь сказать — мертв. Кроме того, соответствие — мы называем его идентичностью — пока еще не полное. Мы успели провести только два сеанса дублирования. Осталось еще двадцать. А под конец, непосредственно перед самым наступлением смерти, необходимо по меньшей мере два дня непрерывного дублирования, которое заканчивается только тогда, когда мы совершенно уверены, что смерть уже наступила. Именно поэтому вы можете не сомневаться, что любая, даже мельчайшая подробность вашей нынешней и прошедшей жизни сохранится у вас в памяти, когда вы проснетесь к новой жизни в новом теле. Большинство пациентов думают даже, что произошло просто-напросто оздоровление их прежней телесной оболочки.
В голосе инженера прозвучала легкая насмешка.
— Некоторые, проснувшись, бывают немного не в себе. Конечно, они переживают шок, но когда первое возбуждение уляжется, они как дети радуются тому, что могут вернуться к своей обычной жизни, будто ровно ничего не случилось.
— Да, мне это понятно, — осторожно согласился Мортимер. — Но скажите, как устроено… как будет устроено мое новое тело? Из чего оно сделано и тому подобное.
— Сами ткани, — деловито начал инженер, — состоят из ткани Фарнуэлла, той самой, которая применяется при пластических операциях. Пользуясь различными способами обработки, мы достигаем различной их плотности и твердости и таким образом создаем весь организм от скелета до мышц, нервов и органов чувств, а следовательно, и жизнь, которая является их конечным продуктом. Вы будете жить, как жили раньше. Будете есть, когда проголодаетесь, спать, когда вас станет клонить в сон, гулять, заниматься спортом, развлекаться, одним словом, наслаждаться жизнью, в точности как прежде. К сожалению, вы не сможете иметь детей. Но мы надеемся, что в ближайшем будущем нам удастся устранить этот дефект в конструкции.
Что же касается головного и спинного мозга, то с ними дело обстоит иначе. Они выполнены из пластмассы, пронизанной сложной сетью высокопрочных иридиевых проводов. Как видите, ничего общего с мозгом обычного робота. Никаких подвижных деталей и вообще ничего такого, что могло бы испортиться или сломаться. Вот в этот мозг мы и заключаем вашу личность, тем самым гарантируя вам чуть ли не вечную жизнь. Когда ваше новое тело начнет изнашиваться, мы легко заменим его еще одним, а иридиевый мозг практически износу не подвержен.
Мистер Мортимер невольно содрогнулся. И одновременно почувствовал необъяснимый прилив бодрости и сил. Деловитый, будничный голос инженера, излагавшего голые факты, и будоражил, и успокаивал. Для специалиста само собой разумелось, что в искусственном теле проснется действительно мистер Мортимер, и, когда Мортимер осознал это, его охватила безумная надежда. Прежде он считал, что вся затея, в сущности, не имеет к нему никакого отношения. Что совсем другое существо унаследует его имущество, его воспоминания и мечты. И возможно, выманив, загубит все, созданное им. Теперь ему вдруг открылось, что все не так просто. Каким-то непостижимым образом этот андроид действительно будет им самим. Его привычки, его воспоминания, его личность, возможно, даже его сознание будут продолжать жить. Андроид — это просто-напросто он сам.
Как завороженный, смотрел он на человека, который, казалось, мирно спал в кресле.
Когда Мортимер был у врача, тот нашел у него рак крови и сказал, что жить ему осталось немногим более года. Конец можно оттянуть на несколько месяцев за счет умелого хирургического вмешательства и курса облучения, сказал он и добавил, что, учитывая, как далеко зашла болезнь, Мортимер находится в отличной форме. Последнее можно было приписать поистине материнским (пожалуй, излишним, на взгляд самого Мортимера) заботам его супруги.
Мортимер посмотрел на жену, что-то припоминая, потом спросил:
— По-моему, сегодня ты должна была пойти в женский клуб?
— Вообще-то да. — Миссис. Мортимер ответила не сразу, неохотно и, кажется, смутилась. — Но ты так болен… и к тому же там в последнее время стало ужасно скучно. Только и говорят об… ну ты знаешь о чем. Сегодня вечером опять собирались устроить митинг протеста, будет выступать этот противный пастор Хеллисон и… Если хочешь знать мое мнение, все это сплошной вздор. Наши старые девы не имеют права осуждать других только за то, что те не такие ограниченные и лицемерные, как они сами. Слышал бы ты вчера по телевизору выступление профессора Мерна! Так понятно, как в этот раз, он еще никогда не объяснял! По его словам, думать, что нельзя перенести себя самого в новое тело, — предрассудок. Мы, говорит, уже доказали, что это возможно. И религия тут ни при чем. Можно оставаться добрым христианином, живя в новом и лучшем теле. По его словам, переход из одного тела в другое в природе встречается очень часто, он привел массу примеров. А если бы господь был против, он просто сделал бы это невозможным — так говорит профессор Мерн. И, думаю, он совершенно прав.
Давно ли Мэрион утверждала обратное? Мортимер только диву давался. Прежняя Мэрион не придала бы никакого значения тому, что "какой-то там заучившийся придурок" болтал по телевизору. Напротив, в те времена для нее было непререкаемо мнение пастора Хеллисона п ему подобных. "Но какой спрос с женщин, — подумал он снисходительно, — они ведь всегда так субъективны. Последовательности от них не жди".
Мысль его перескочила на профессора МернаТому, пожалуй, лет восемьдесят, не меньше. Еще бы ему быть против андроидов! Наверняка он уже обзавелся своим андроидом про запас. Как, по-видимому, и большинство из тех, кому за шестьдесят. Вот почему оппозиция, поначалу столь мощная, так быстро сошла на нет. Она осталась без лидеров, если не считать таких, как пастор Хеллисон. Впрочем, кто знает, может, и для пастора уже подготовлен андроид?
Нет, так нельзя. Надо обуздать свою фантазию. Нельзя видеть все в таком смешном и жутком свете. "Относитесь к этому как к вещи совершенно естественной", — сказал ему психоаналитик. Мортимер решил впредь следовать его совету. Потому что это ведь и вправду была совершенно естественная вещь.
Между тем болезнь быстро прогрессировала. Мортимер переговорил со своим директором и попросил полугодовой отпуск по болезни. "Для обширной и сложной операции", как было сказано в медицинской справке.
— Конечно, дорогая, — удалось вставить мистеру Мортимеру, жаждавшему ее успокоить. — И разумеется, такой проект никогда не пройдет. Правительство не допустит. Так что ты… мы, — поправился он, — можем не волноваться.
Сам-то он в глубине души не очень верил собственным доводам. Да и хотел ли верить? Торопливо прихлебывая горячий кофе, он украдкой еще раз глянул в газету. «Андроид», как его называли в газете, красовался на первой странице и действительно ничем не отличался от человека. Мысль сама по себе чем-то будоражила воображение. Надо же, до чего могут додуматься ученые! Вдруг его охватил энтузиазм; в приподнятом настроении, какого у него давно не бывало, он проглотил еще один бутерброд, запил его горячей черной бурдой и выбежал из дому, чтобы успеть на вертолет 8.15.
Обычно в часы утренней спешки пассажиры бывают невыспавшимися и раздраженными, но сегодня в вертолете царило оживление. Все взгляды были прикованы к телеэкрану, где явно только что показывалось изображение того самого андроида, которого Мортимер видел в газете. Теперь с экрана вещал известный комментатор по научным вопросам Макс Ардон.
Возможно, Мортимер слишком поспешно проглотил кофе и бутерброды или слишком быстро бежал. Так или иначе, но он вдруг вновь осознал себя усталым пожилым человеком. Энтузиазм мало-помалу угас, и в конце концов Мортимер вовсе перестал слушать то, о чем своим хорошо поставленным голосом развязно болтал комментатор.
О этот беспокойный технический век! Что ни день — новое чудо науки! Теперь снова разыграются такие же баталии, как несколько лет назад, когда решался вопрос насчет роботов. Тогда вся Америка, да что там — весь мир разделился на два враждующих лагеря. Что до Мортимера, то он был уже сыт чудесами по горло, и он знал: так думает не он один. Нет, конечно, они были не против полетов в космос, расщепления атома и тому подобного. Но эксперименты над человеком, эксперименты над тем, что всегда считалось священным, — это, по их мнению, было уже слишком.
Взять хоть затею с андроидами. Разумеется, в сущности андроиды — всего лишь роботы, просто они больше похожи на людей, чем обычные, и в этом нет ничего страшного. Но опыт, о котором рассказывала газета, заключался в том, что в андроида вселяли не только личность, но и память человека, а это уже выходило за границы допустимого. Конечной целью опыта объявлялась возможность для каждого человека незадолго до смерти перевести себя в такого неодушевленного робота — ну не кощунство ли? В таком деле Мортимер участвовать не собирался. Загробная жизнь — в качестве робота… Нет, всему есть предел! Мортимер инстинктивно отталкивал от себя проблему андроидов. Он решил: отныне, что бы ни происходило, он будет игнорировать все, связанное с нею.
Но отгородиться оказалось труднее, чем он предполагал. С самого начала затее был придан грандиозный размах. На первых порах кое-кто, пожалуй, воспринял ее как своего рода научный "черный юмор", и сатирики и карикатуристы стали изощряться по этому поводу в остроумии. Но смеялись недолго: очень скоро выяснилось, что за Программой «Андроид», как ее называли, стоят мощные капиталы. Теперь в видеогазетах, по радио и телевидению непрерывным потоком текли научно-популярные передачи на разные темы, каким-то образом связанные либо с андроидами, либо с "мыслящими машинами", либо с вечной жизнью. Знаменитости в своих интервью высказывались «за» или «против», различные организации выступали с протестами или слали приветственные телеграммы.
Теперь Мортимер всегда читал газету со второй полосы и старался не смотреть программу «Новости» по телевизору. По дороге на работу и с работы он был глух и нем, не вступал в дискуссии ни со сторонниками, ни с противниками андроидов. Но что проку? Страсти так кипели, вокруг было столько споров, что ему все равно не удавалось отгородиться от "величайшей всемирно-исторической победы человека" (или, как выражались противники, "грядущего самоубийства человечества"). Филантропические организации, а также религиозные круги выражали негодование. Папа римский проклял Программу, тысяча и один женский клуб США протестовал, федерация профсоюзов протестовала (против незаконной конкуренции), даже Центральная корпорация роботов протестовала (против нарушения человеческих прав роботов). И конечно, протестовала миссис Мортимер.
Мистер Мортимер устал и все больше замыкался в себе. Все чаще проводил он вечера в своем клубе, где по молчаливому согласию никогда не говорили об андроидах, зная, что в девяносто девяти случаях из ста дело кончается перебранкой. Вся усталость, накопившаяся за Долгую трудовую жизнь, навалилась на Мортимера. Нигде не было покоя. Дома Мэрион бесконечно твердила одно и то же, хоть уши затыкай. А на работе он все чаще замечал, что отстает, что ему не по силам такой лихорадочный темп. Он не был создан для века, когда задерганные люди тщетно состязались с роботами в производительности труда.
— Покажись врачу, — пилила его миссис Мортимер. — Ты в последнее время совсем потерял аппетит, а бледный стал — просто ужас! Ты прямо на себя не похож с тех самых пор, как…
— Да-да, — поспешно перебил мистер Мортимер. — Конечно, я могу сходить к врачу, если потвоему это необходимо, но…
— …с тех самых пор, как началась шумиха вокруг этих мерзких андроидов, — ворчливо договорила миссис Мортимер. — Если бы ты знал, как я сама возмущаюсь и нервничаю все это время, тебе бы, конечно, было…
Мистер Мортимер еще раз повторил свое обычное "да, да, конечно, ты совершенно права, дорогая" и обратился в бегство. Он почувствовал, что вот-вот сорвется.
— Еще одно слово про андроидов — и я сойду с ума, — сердито пробормотал он себе под нос по дороге в клуб.
Назавтра ради мира в семье Мортимер отправился к врачу. Вышел он из врачебного кабинета другим человеком, не похожим на замотанного, заурядного, стареющего мистера Мортимера, вошедшего туда несколько часов назад. Осанка его и движения обрели значительность и достоинство, а лицо можно было назвать просветленным.
Странно чувствовать себя счастливым и довольным, только что выслушав свой смертный приговор, размышлял Мортимер, медленно бредя по центральным улицам, особенно шумным в эти послеполуденные часы, погрузившись в себя и в то же время жадно вбирая глазами окружающую жизнь. Странно испытывать облегчение при мысли, что лично твоя жизнь скоро прекратится. А между тем он чувствовал именно счастье и облегчение. Он ощущал свое превосходство над этими замотанными людьми, которые так суетились, чтобы успеть, в сущности, неизвестно куда.
Вдруг его внимание привлекла толпа перед большим уличным телеэкраном, передававшим последние новости. Обычно в таких случаях он прибавлял шагу, стремясь поскорей пройти мимо, но в сегодняшнем своем раскованно-гармоничном состоянии духа он почувствовал лишь снисходительное любопытство. Чего там они еще насочиняли, подумал он с легкой иронией, осознав вдруг, что, поскольку он давно перестал следить за перипетиями борьбы вокруг андроидов, он понятия не имеет, каково теперь положение дел.
"Конгресс поддерживает"… Он долго смотрел на огромные буквы заголовка, не понимая, что они значат. Нахмурившись, протискался поближе и прочитал короткое сообщение. И наконец понял. То, что прежде не укладывалось в голове, стало фактом. Конгресс без всяких поправок утвердил Программу «Андроид», выделил на нее для начала сто миллионов и объявил, что она будет пользоваться преимуществами по сравнению с другими научными программами.
Давка усиливалась. Толпа была возбуждена, коегде раздавались крики «ура», веселый смех, но большинство весьма недвусмысленно выражали свое неудовольствие. Мортимеру удалось вырваться из людского скопища; напоследок он услышал, как за его спиной кто-то объяснял:
— Смекаете, что к чему? Эти чертовы сенаторы боятся смерти. Сами знаете, в конгрессе заседает сплошное старичье. Вот они и ухватились за возможность обеспечить вечную жизнь — уж какую-никакую — лично себе. Очень типично. Думают только о своей шкуре, а что будет с нами, остальными, им наплевать.
Мортимер был возмущен. Он никак не предполагал, что дело зашло так далеко. Он почувствовал смертельную усталость. Недавняя душевная гармония сменилась беспросветным отчаянием. "Тот человек в толпе конечно же был прав, — подумал он с горечью. — Ведь известно, что политики — шайка продажных эгоистов, такие они все, без исключения. Разумеется, с восторгом ухватились за возможность спасти собственную шкуру, в то время как другие, такие, как я…"
Вдруг он остановился как вкопанный.
— Нет, — громко вскрикнул он. — Нет! Нет! Никогда в жизни!
— Что касается денег, мистер Мортимер, — терпеливо разъяснял страховой агент, — то об этом вы можете не беспокоиться. В уплату пойдет ваш страховой полис. А вам эти деньги все равно не нужны, ведь сразу же после… гм… выздоровления вы снова начнете работать, как обычно.
— Но точно ли, что я, то есть он, будет принят обратно на мою, то есть на его… тьфу, черт!..
Страховой агент с пониманием улыбнулся.
— Разумеется, мистер Мортимер, это право закреплено законом. К тому же совсем не обязательно сообщать о перемене — если и считать, что произойдет какая-то перемена. Вы ведь знаете — сошлюсь хотя бы на профессора Мерна, — что, в сущности, ничего не меняется…
— Да, да. Это все я слыхал, — быстро перебил Мортимер. — Но что же будет с моим имуществом, моим домом? — Он беспомощно развел руками. — Со всем этим. Я ведь буду совершенно бесправен.
— Ну что вы, мистер Мортимер, вам ведь известно, что в вашем правовом статусе ничего не изменится. Вы даже не обязаны ничего сообщать властям. Знать будет только персонал больницы, а с него взята клятва о неразглашении, да еще миссис Мортимер. Кстати, в этой связи я должен вам напомнить, чтобы перед дублированием вы подписали бумагу, что, дескать, согласны дать супруге развод, если она потребует его после операции. Чистейшая формальность, уверяю вас. Таких случаев почти не бывает…
Все поплыло перед глазами у Мортимера.
— И какое-то паршивое резиновое чучело будет… Нет, это уж слишком!
Он тяжело опустился в кресло, надеясь, что настырный агент, наконец, сообразит убраться восвояси.
— Я прекрасно понимаю, мистер Мортимер, вам нелегко: вопрос возник перед вами неожиданно, у вас не было времени свыкнуться с этой мыслью, но позвольте мне объяснить вам, позвольте заверить вас исходя из опыта, а опыт у меня, можно сказать, богатейший…
Страховой агент, нимало не смущаясь, молол языком, а Мортимер не пытался ни вникнуть в его слова, ни собраться, с силами и выставить его вон. Тем не менее через какое-то время он, сам того не желая, вновь стал возражать, приводить свои доводы и вслушиваться в то, что говорил безукоризненно вежливый, маслено любезный собеседник. В конце концов он даже был вынужден признать, что согласиться на треклятое дублирование — его долг по отношению к жене и детям. От этой мысли ему почему-то стало легче. Долг есть долг.
Как это ни удивительно, не кто иной, как Мэрион, заставила его — да, буквально заставила — пойти в Институт и подать заявление. Ему же хуже, если он будет тянуть, пилила его она. Очереди с каждым днем все больше, а скоро вообще будет слишком поздно.
Он знал, что ее убедил страховой агент. Уговорил "смотреть на вещи трезво", "отказаться от предвзятых мнений и думать прежде всего о муже… не говоря уже о детях и их будущем".
Бросалось в глаза, что Мэрион в последнее время ожила. Она стала тщательнее одеваться и иногда украдкой поглядывала на него странным мечтательным взглядом. А еще ее одолевали смехотворные страхи, как бы с ним чего-нибудь не случилось. Она боялась, что он попадет под машину, или примет слишком сильную дозу лекарства, или у него случится приступ на работе. "Уж не опасается ли она, что я умру раньше, чем надо?" — саркастически спрашивал он себя.
Но, быть может, не только она изменилась! А он сам — уж не ревнует ли он? Какой-то там робот, пародия на него самого, займет его место, унаследует все его имущество, будет жить с его женой и растить его детей. Бездушное чудовище, внешне до смешного похожее на него самого, займет его место…
Первая встреча с андроидом оказалась совсем не такой, как представлял себе Мортимер. В замешательстве уставился он на человека, который, судя по виду, мирно дремал в кресле.
— Да ведь это же я! — ошарашенно воскликнул он.
Инженер — специалист по андроидам — широко улыбнулся.
— Разумеется. Большинству труднее всего постигнуть именно это. Постигнуть, что сходство, как внешнее, так и «внутреннее», или уж не знаю как это назвать, настолько велико, что можно без преувеличения говорить об идентичности. Потому-то мы и считаем необходимой такую встречу, как сегодняшняя. После нее даже маловеры, если такие попадаются, в корне меняют свое отношение к андроидам.
Но Мортимер не слушал. Все его внимание было приковано к человеку в кресле. Другой мистер Мортимер — только так он и мог его назвать — спал. Лежал он в точности в такой же позе, в какой сам мистер Мортимер всегда дремал в кресле у себя дома; сцепив пальцы на животе и склонив голову к правому плечу.
— Только не трогайте его, — предупредил инженер. — Он находится в коматозном состоянии и, как вы знаете, должен очнуться, то есть я хочу сказать, вы должны очнуться только тогда, когда ваше нынешнее тело перестанет функционировать. До этого момента будет жить только ваше новое тело, мозг же совершенно пассивен, я не побоюсь сказать — мертв. Кроме того, соответствие — мы называем его идентичностью — пока еще не полное. Мы успели провести только два сеанса дублирования. Осталось еще двадцать. А под конец, непосредственно перед самым наступлением смерти, необходимо по меньшей мере два дня непрерывного дублирования, которое заканчивается только тогда, когда мы совершенно уверены, что смерть уже наступила. Именно поэтому вы можете не сомневаться, что любая, даже мельчайшая подробность вашей нынешней и прошедшей жизни сохранится у вас в памяти, когда вы проснетесь к новой жизни в новом теле. Большинство пациентов думают даже, что произошло просто-напросто оздоровление их прежней телесной оболочки.
В голосе инженера прозвучала легкая насмешка.
— Некоторые, проснувшись, бывают немного не в себе. Конечно, они переживают шок, но когда первое возбуждение уляжется, они как дети радуются тому, что могут вернуться к своей обычной жизни, будто ровно ничего не случилось.
— Да, мне это понятно, — осторожно согласился Мортимер. — Но скажите, как устроено… как будет устроено мое новое тело? Из чего оно сделано и тому подобное.
— Сами ткани, — деловито начал инженер, — состоят из ткани Фарнуэлла, той самой, которая применяется при пластических операциях. Пользуясь различными способами обработки, мы достигаем различной их плотности и твердости и таким образом создаем весь организм от скелета до мышц, нервов и органов чувств, а следовательно, и жизнь, которая является их конечным продуктом. Вы будете жить, как жили раньше. Будете есть, когда проголодаетесь, спать, когда вас станет клонить в сон, гулять, заниматься спортом, развлекаться, одним словом, наслаждаться жизнью, в точности как прежде. К сожалению, вы не сможете иметь детей. Но мы надеемся, что в ближайшем будущем нам удастся устранить этот дефект в конструкции.
Что же касается головного и спинного мозга, то с ними дело обстоит иначе. Они выполнены из пластмассы, пронизанной сложной сетью высокопрочных иридиевых проводов. Как видите, ничего общего с мозгом обычного робота. Никаких подвижных деталей и вообще ничего такого, что могло бы испортиться или сломаться. Вот в этот мозг мы и заключаем вашу личность, тем самым гарантируя вам чуть ли не вечную жизнь. Когда ваше новое тело начнет изнашиваться, мы легко заменим его еще одним, а иридиевый мозг практически износу не подвержен.
Мистер Мортимер невольно содрогнулся. И одновременно почувствовал необъяснимый прилив бодрости и сил. Деловитый, будничный голос инженера, излагавшего голые факты, и будоражил, и успокаивал. Для специалиста само собой разумелось, что в искусственном теле проснется действительно мистер Мортимер, и, когда Мортимер осознал это, его охватила безумная надежда. Прежде он считал, что вся затея, в сущности, не имеет к нему никакого отношения. Что совсем другое существо унаследует его имущество, его воспоминания и мечты. И возможно, выманив, загубит все, созданное им. Теперь ему вдруг открылось, что все не так просто. Каким-то непостижимым образом этот андроид действительно будет им самим. Его привычки, его воспоминания, его личность, возможно, даже его сознание будут продолжать жить. Андроид — это просто-напросто он сам.
Как завороженный, смотрел он на человека, который, казалось, мирно спал в кресле.
Когда Мортимер был у врача, тот нашел у него рак крови и сказал, что жить ему осталось немногим более года. Конец можно оттянуть на несколько месяцев за счет умелого хирургического вмешательства и курса облучения, сказал он и добавил, что, учитывая, как далеко зашла болезнь, Мортимер находится в отличной форме. Последнее можно было приписать поистине материнским (пожалуй, излишним, на взгляд самого Мортимера) заботам его супруги.
Мортимер посмотрел на жену, что-то припоминая, потом спросил:
— По-моему, сегодня ты должна была пойти в женский клуб?
— Вообще-то да. — Миссис. Мортимер ответила не сразу, неохотно и, кажется, смутилась. — Но ты так болен… и к тому же там в последнее время стало ужасно скучно. Только и говорят об… ну ты знаешь о чем. Сегодня вечером опять собирались устроить митинг протеста, будет выступать этот противный пастор Хеллисон и… Если хочешь знать мое мнение, все это сплошной вздор. Наши старые девы не имеют права осуждать других только за то, что те не такие ограниченные и лицемерные, как они сами. Слышал бы ты вчера по телевизору выступление профессора Мерна! Так понятно, как в этот раз, он еще никогда не объяснял! По его словам, думать, что нельзя перенести себя самого в новое тело, — предрассудок. Мы, говорит, уже доказали, что это возможно. И религия тут ни при чем. Можно оставаться добрым христианином, живя в новом и лучшем теле. По его словам, переход из одного тела в другое в природе встречается очень часто, он привел массу примеров. А если бы господь был против, он просто сделал бы это невозможным — так говорит профессор Мерн. И, думаю, он совершенно прав.
Давно ли Мэрион утверждала обратное? Мортимер только диву давался. Прежняя Мэрион не придала бы никакого значения тому, что "какой-то там заучившийся придурок" болтал по телевизору. Напротив, в те времена для нее было непререкаемо мнение пастора Хеллисона п ему подобных. "Но какой спрос с женщин, — подумал он снисходительно, — они ведь всегда так субъективны. Последовательности от них не жди".
Мысль его перескочила на профессора МернаТому, пожалуй, лет восемьдесят, не меньше. Еще бы ему быть против андроидов! Наверняка он уже обзавелся своим андроидом про запас. Как, по-видимому, и большинство из тех, кому за шестьдесят. Вот почему оппозиция, поначалу столь мощная, так быстро сошла на нет. Она осталась без лидеров, если не считать таких, как пастор Хеллисон. Впрочем, кто знает, может, и для пастора уже подготовлен андроид?
Нет, так нельзя. Надо обуздать свою фантазию. Нельзя видеть все в таком смешном и жутком свете. "Относитесь к этому как к вещи совершенно естественной", — сказал ему психоаналитик. Мортимер решил впредь следовать его совету. Потому что это ведь и вправду была совершенно естественная вещь.
Между тем болезнь быстро прогрессировала. Мортимер переговорил со своим директором и попросил полугодовой отпуск по болезни. "Для обширной и сложной операции", как было сказано в медицинской справке.