Страница:
Когда же он пришел к ней, она расцарапала ему живот острым краем монеты, у него, как у свиньи текла кровь, и он кричал громче женщины, которую порет муж.
Жители Трёндалёга очень гордились, когда он стал архиепископом. Еще живы женщины, которые могут рассказать, как они работали в усадьбе его отца и помогали этому недорослю застегнуть штаны, когда он еще не умел обходиться без посторонней помощи. Но после того, как Эйстейн короновал конунга Магнуса, ничего приятного для жителей Трёндалёга не произошло. Ярл Эрлинг и его сын оказались тяжелым бременем для людей. Истина в том, что архиепископ Эйстейн покупает и продает людей, он тверд, как подкова, и мысль у него острее моего клинка. Не доверяй ему, государь!
Неужели ты думаешь, Сверрир, что человек, возложивший корону на голову твоего противника, перейдет на твою сторону, если ты явишься в Нидарос с мечом, вложенным в ножны? Тебе известно, что у архиепископа есть больше двух сотен дружинников? Ты понимаешь, что, если он пустит нам кровь, он потребует у конунга Магнуса вознаграждения за это раньше, чем прочтет заупокойную молитву по тебе, павшему конунгу?
Не доверяй ему!
Мы постараемся незамеченными пробраться в Нидарос, как ты сказал, государь. Если нам не изменит удача и святой конунг Олав будет больше на нашей стороне, чем на его, то я уверен, что его архиепископский престол опустеет еще до наступления ночи. Самое лучшее, если он умрет, но, если он окажется нашим пленником, есть способ помочь ему перебраться в иной мир.
Он ничего не потеряет от этого путешествия.
Ведь он сам говорит, что иной мир лучше этого.
Сигурд ушел от нас. Все эти дни у него шла носом кровь, и он был бледней, чем обычно.
Позже, йомфру Кристин, я познакомился с архиепископом Эйстейном. В моей памяти он остался как благородный человек.
Конунг спросил, известны ли мне сомнения Фомы Неверного, который, чтобы поверить, хотел вложить палец в раны от гвоздей на руках Спасителя.
— Во мне, — сказал он, — живет и Петр Скала и Иуда Искариот, но сомнение — не частый гость в моем сердце. Нынче я пригласил его к себе.
Если мы на своих жалких кораблях войдем во фьорд днем, горожане вскоре узнают, что конунг Сверрир со своим разбойниками снова направляется в Нидарос. Но станут ли они сражаться с нами? Скорей всего они расколются на два лагеря. В прошлом году, когда мы были в Нидаросе, у нас были там и друзья и враги. Может, на нашей стороне окажется больше людей, чем на стороне ярла Эрлинга? И кто будет подстрекать к борьбе тех, кто относится к нам недружественно? Если людей ярла в городе нет, кто, кроме архиепископа Эйстейна, сможет сделать это? Но захочет ли он?
Может, нам все-таки следует войти во фьорд днем? Щиты опущены, мечи вложены в ножны, мы не будем петь Господи, помилуй! — это выглядело бы лицемерием. Нет, нет, мы войдем тихо, на веслах, сойдем на берег, и расположимся там, никого не трогая, а через день или два с достоинством, без лести, однако с вежливым поклоном, один из моих людей отправится к архиепископу и скажет: Конунг Сверрир хотел бы поговорить с тобой, архиепископ Эйстейн, у алтаря в церкви Олава Святого, если ты окажешь ему эту милость…
Как думаешь, он примет меня?
А что, если горожане встретят нас с оружием? Мы ведь тоже не безоружны? Я думаю, что хоть нас и немного, но после сражения, буде оно состоится, нас все-таки окажется больше, чем их! Вряд ли архиепископ захочет бросить в сражение своих дружинников! Он умный человек и не захочет разом потерять все.
— Или, — конунг взглянул на меня, — он все-таки ввяжется в сражение?
— Не знаю, — сказал я.
— Но мне важно знать это! — воскликнул конунг. — Разве я не такой же, как вы, разве я тоже не пас коз и не ловил птиц? Но мне важно это знать! Аудун, что мне делать?
Он склонился ко мне и заплакал.
— Мой отец жив или нет? — спросил он.
— У тебя дома есть два малолетних сына, поэтому ты богаче меня, — ответил я.
— Конунг всегда беден, — сказал он.
Страсть помучить себя заставила конунга заговорить о моем добром отце Эйнаре Мудром:
— Я так завидовал, когда видел вас вместе на пустоши, он шел впереди, ты — сзади, две темные фигуры на фоне неба и облаков, иногда он нес на плечах ягненка, а ты бежал за ним, как подобает послушному сыну. Я слушал его приятный голос в те годы, когда работал в епископской усадьбе и ел за столом епископа, а твой отец приходил к нему в гости. Я понимал, что у меня не могло быть такого доброго и любящего отца. И не было.
Когда он толкует сон, он заглядывает в сердце человека. Случается порой, правда, редко, что Всемогущий использует сон как инструмент, позволяющий истине спуститься с небес к нам, недостойным, и таким образом указать нам путь. И потому твой добрый отец Эйнар Мудрый служит не только людям, но и Богу. Ведь он толкует не только загадки человеческого сердца, но отчасти и самого Господа Бога. И я не мог не любить его.
Помню я и твою добрую матушку фру Раннвейг, и ее смиренную любовь к своему мужу и повелителю. Эйнар говорил, что ему редко приходилось ее наказывать, он мудро руководил ею и воспитал тебя правильно мыслящим человеком. Меня часто удивляло, что он при всем том обладал и незаурядной мужской силой. На вид он не выглядел сильным. Нет, не выглядел, он был чуть косоват — одно плечо чуть выше другого и голова наклонена, словно он ожидал, что его сейчас ударят. Но я не знаю другого человека, способного проявить такую же силу и мужество, как твой добрый отец Эйнар Мудрый.
Понимаешь ли ты, Аудун, какую зависть испытывала моя жалкая душа и какую муку терпело мое сердце? Их могла победить лишь воля, более сильная, чем моя.
— Что ты думаешь об архиепископе Эйстейне? — спросил он и взял меня за край плаща.
Кончилось тем, что мы плывем в Нидарос при свете дня, мужество покинуло наших людей. Сигурд сказал с горечью в голосе:
— Это люди без конунга, и конунг без людей.
Лицо Сверрира омрачало тяжелое сомнение.
Впереди идет Сигурд, он стирает кровь с носа. Жестокие прислужники Эрлинга Кривого ворвались однажды в его усадьбу в Бувике и увели его оттуда опозоренного, со связанными руками. Сигурда заставили быть гребцом на корабле ярла и увезли на Оркнейские острова, — где мы со Сверриром и познакомились с ним, — а потом обратно в страну норвежцев. Однажды над страной пронеслась весть: Появился новый конунг, его зовут Эйстейн Девчушка, люди добрые, собирайтесь под его начало! Тогда Сигурд покинул дружину ярла Эрлинга в Бьёргюне, темными ночами он бежал через всю страну в Нидарос, нашел там прибежище в женском монастыре, нашел там Рагнфрид, а она — его, за что ее изгнали из монастыря, а он скрылся в городе. Громкими криками он приветствовал прибытие туда нового конунга Эйстейна, разочаровался в нем, добрался морозными зимними дорогами до Рэ, сражался там, потерпел поражение, обмороженный проделал долгий путь до Хамара в Вермаланде, встретил там нового конунга, более сурового, чем все предыдущие, человека, у которого в глазах горел огонь победы: Приветствую тебя, Сверрир, под твоим знаменем мы победим! А дальше Ямталанд, Нидарос, Мьёрс, горы Согна, Эстердаль, Наумудаль и наконец снова Нидарос. Кровь из носа капала ему на бороду, он был предан своим друзьям, не владел учтивой речью и имел лишь одно желание — вернуться домой в Бувик к Рагнфрид и маленькому Сигурду, вернуться с кровью на руках, их можно отмыть, и с глубоким шрамом в душе, который уже не изгладится. Этот крестьянский парень, ставший воином, человеком конунга, мечтал теперь этого конунга покинуть.
Последние дни у него шла носом кровь.
И вот показались корабли.
Сигурд как-то рассказывал мне о своем брате Йоне:
В детстве и юности Йон был такой же угрюмый и брюзгливый, как и теперь, но руки у него были золотые. Однажды он пошел в кузницу, выгнал оттуда кузнеца и выковал себе удобные щипцы с длинными губами и короткими ручками. Их было легко спрятать под рубаху, и вот как-то вечером, когда молодежь, перекликаясь и аукаясь с пригорка на пригорок, собралась водить хороводы, одна молодая девушка вдруг взвыла, как раненый бык. Это Йон ущипнул ее сзади своими щипцами, быстро их спрятал, ущипнул другую и замешался среди танцующих. Многие девушки подверглись с его стороны этому жестокому обращению, младшие побежали домой за утешением к своим матерям, а других дружки увели в лес и там, сняв с них юбки, натерли салом.
О поступке кузнеца из Сальтнеса стало известно, и слава о нем пошла по округе.
Когда молодежь в другой раз собралась поплясать, Йон счел уместным остаться дома.
— Дай мне твои щипцы! — попросил у него Сигурд.
— Боюсь, ты мне их испортишь, — ответил Йон, кислый как простокваша.
— Ну и ладно. — Сигурд обладал завидным спокойствием, он никогда ни на кого не таил зла, тем более на брата.
Через пятнадцать лет Йон однажды спросил у него:
— Помнишь те щипцы?…
— Как не помнить…
— Прости меня.
Сигурд давно простил.
Сигурд как-то рассказал мне о Вильяльме:
— Ты, наверное, помнишь, что в сражении при Рэ его ранили мечом в пах, я видел его рану, в ней был длинный червяк, Вильяльм выковырнул червяка ножом и расковырял рану, чтобы кровь омыла и очистила ее. С тех пор женщины не интересовали Вильяльма. Но мне иногда кажется, не завелся ли такой же червяк у него в голове? Однажды вечером, пьяный, он заговорил о Бенедикте. Кто такая эта Бенедикта? Я пойду к Бенедикте, сказал он. Я останусь у Бенедикты. Но кто она, эта Бенедикта? У нее синий ноготь, сказал он и засмеялся, я пойду к ней. Но если после того ранения женщины стали ему не к чему, зачем ему понадобилась эта Бенедикта?
У Бенедикты синий ноготь, сказал он. Это из-за меня у нее синий ноготь.
К нам шли корабли, их было четыре, у нас тоже было четыре корабля. Но те корабли были больше наших и лучше оснащены, к тому же для них ветер был попутный. У бортов стояли вооруженные воины, они не издавали воинственных кличей, казалось, что они, как и мы, тоже растерялись. Если бы все было, как раньше, у нас был бы готовый план. Каждый предводитель знал бы свое место в бою и занял его, мы, не задумываясь, напали бы на них. Но теперь конунг приказал нам дождаться, чтобы они первые напали на нас.
— Может, их предводители в Нидаросе послали их, чтобы вступить в сражение, только если мы нападем на них. А потому давайте дружески встретим их, может, они только этого и ждут!
И тут они первыми напали на нас, обрушились с силой, достойной берестеников, и мы, берестеники, отступили. Неожиданно они, один за другим, оказались на наших кораблях. Мы не успели даже вскрикнуть, как горожане, а это были они, уже пробились к мачте корабля, где стоял конунг. Мы попытались оттеснить их, но это нам не удалось, к ним все время присоединялись новые люди, сражение шло на наших кораблях, а мы к этому не привыкли. Нам даже показалось, что им удалось захватить корабль конунга. Но тут же мы услыхали его голос, призывавший нас к мужеству. Для нас ветер был встречный. Корабли сбились в кучу, и их медленно несло к берегу. За спиной у нас был мыс Хаттархамар. Мы понимали, что нам грозит столкновение с прибрежными камнями, но не могли изменить курс, не могли развернуть корабли кормой вперед, как часто делали. Мы потеряли и обзор и превосходство над врагом, что прежде всегда давало нам мужество и приводило к победе. Сражение длилось долго. Они дрались неистово, мы — почти безвольно. У их кораблей борта были выше, чем у наших. Когда мы пускали стрелы, они успевали укрыться за ними, когда рубили мечами, попадали в дерево. Они снова напали на нас. Видно, их вела чья-то твердая воля. Но не архиепископа Эйстейна, на кораблях был поднят стяг города, а дружинников архиепископа было бы легко узнать по стягу Олава Святого, их тут не было. Я дрался в третьем ряду, неожиданно меня позвал конунг, он стоял на корме, вокруг летали стрелы, но он их не замечал. Он направлял людей туда, где требовалась помощь, с кормы у него был хороший обзор, небеса были еще на его стороне. Я встал справа от конунга и попытался прикрыть его щитом, слева от конунга стоял Хельги Ячменное Пузо, который носил точильные камни. День был жаркий, ветер едва касался воды, крики битвы, как шум шторма, долетали до берега. Время от времени мой взгляд выхватывал из сражения отдельные картины:
Острие меча входит кому-то в кадык и выходит через затылок, брызжет кровь, человек падает, но я не знаю, кто это…
У Кормильца щита нет, он прикрывает живот железным котлом и орудует мечом, будто это нож для разделки туши…
В воздух взлетает клок волос, человек пригибается, это Коре из Фрёйланда, он жив, поскользнувшись на крови, он падает, отползает в сторону и сразу вскакивает, с отхваченным клоком волос он снова бросается в битву…
И тут наши корабли налетают на прибрежные скалы.
А из-за мыса появляется новый корабль, он тоже больше наших и более богатый, чем те, с которыми мы сражаемся. На мачте развевается стяг Олава Святого — это корабль архиепископа Эйстейна.
И тогда мужество изменяет нам. Как раз в это мгновение Сигурд падает, я вижу его в последний раз.
Он что-то кричит, мне удается различить его крик, несмотря на тяжелый грохот волн. Он получил роковой удар.
Мы отступаем и бежим.
Мы с конунгом перепрыгиваем на корабль, который стоит между нашим кораблем и берегом. Мимо нас бегут люди, конунг скользит на мокрой от крови скамье и неожиданно проваливается под палубу. Я тоже поскользнулся и застрял — одна нога — на скамье, другая провалилась вниз. Конунг цепляется за меня, пытаясь выбраться. Я кричу:
— Спасайте конунга!
Люди не отвечают, они бегут. Тогда появляется Хельги Ячменное Пузо, тот, который нес точильные камни через горы. Одним рывком он выдергивает конунга, конунг бежит, снова спотыкается, кричит, наконец выбираюсь и я. Меня толкают бегущие люди, я прыгаю через борт на камни. За мной прыгает конунг. Потом Хельги.
Я потерял меч, передо мной лежит человек с разрубленной головой, я хватаю его меч. Кое-кто из наших еще сражается на берегу, один из них Йон. Потом Йон падает.
Потом падает конунг.
Я мельком вижу человека, который сразил конунга, это наш старый знакомый. Мы встречались с ним в монастыре на Селье и потом в Тунсберге, это Серк из Рьодара, которого силой взяли в войско Эрлинга Кривого. Он метнул в конунга дротик и попал ему в шею. Хельги набрасывается на Серка, Серк отступает, с корабля прыгают горожане. Конунг вскакивает. Из шеи у него хлещет кровь, Хельги защищает его, я — тоже, тут и Гудлауг, и Свиной Стефан, и теламёркцы, — мы все защищаем конунга. Выстраиваемся и держим оборону, у Гудлауга большой опыт в сражениях, но враг напирает и нам приходится отступить, чтобы не попасть в кольцо. Конунг бежит, его поддерживает Хельги, сразу от воды поднимается крутой склон, его венчает грозная вершина Хаттархамар. Конунг наступает на полу плаща и скатывается вниз по склону.
Он опять внизу на камнях, его окружают враги, тогда Хельги и Гудлауг хватают мечи обеими руками и отбивают конунга. Должно быть, горожане расстреляли все свои стрелы, с мечами они не осмеливаются напасть на людей, окруживших конунга. Конунг снова вскакивает, из шеи у него все еще идет кровь, я бегу сзади и подталкиваю его, кажется, мне помогает мой добрый отец Эйнар Мудрый.
Наконец мы одолели этот склон.
Подходят Хельги и Гудлауг, многие лежат на земле, я вижу корабль, это наш корабль, начальником на нем был Вильяльм. Корабль горит, горят паруса, горящий корабль плывет по морю.
Наступает вечер, потом ночь, моросит дождь, в деревьях прячутся легкие сумерки. Мы поднимаемся на гору Гауларас, враг преследует нас, но он тоже обессилел и в лесу чувствует себя неуверенно. Свиной Стефан идет рядом с конунгом, он ведет нас. Гудлауг куда-то исчез, потом возвращается окровавленный, в разорванной одежде, но молчит о случившемся.
До конца ночи мы хлопочем вокруг конунга, мой добрый отец Эйнар Мудрый остановил кровотечение, но конунг очень слаб. Ненадолго он впадает в забытье, потом приходит в себя и говорит:
— Пусть Вильяльм со своим отрядом прикроет нас!…
Мы молчим.
И ведем его дальше.
Мы идем всю ночь, Кормилец приносит конунгу крынку пива и заставляет его выпить. Наверное, Кормилец нашел поблизости какую-нибудь усадьбу и украл там пиво.
Конунг поднимает голову от крынки, у него лихорадочный взгляд, на лице кровь, он говорит:
— Пусть Вильяльм со своим отрядом прикроет нас!…
Он еще не знает, что Вильяльм остался на том охваченном огнем корабле, который унесло в море.
Потом говорили, что корабль Вильяльма загорелся от брошенного на борт горящего полена. С горящими парусами, будто с красным стягом, корабль шел по фьорду, на борту был предводитель дружинников Вильяльм из Сальтнеса. Он был ранен в голову, из раны у него текла кровь, обеими руками он зажимал рану, чтобы остановить кровь. Кроме того, его рубанули мечом по руке, эту рану он обмотал лоскутом, оторванном от рубахи. Раненые стонут, на них падают горящие доски, у одно парня загораются волосы, и он страшно кричит. Их преследуют горожане, корабль горожан идет быстрей, чем корабль Вильяльма. Вильяльм слышит победные крики, скоро они их догонят и раскроят череп ненавистному предводителю дружинников Вильяльму из Сальтнеса. И тогда из горла Вильяльма вырывается вопль, должно быть, Вильяльм давно сдерживал его силой воли:
— К черту!…
Преследователи приближаются. Хагбард Монетчик тоже был на том корабле, он-то и рассказал мне о том, что там случилось. Хагбард не был ранен, он считал, что будет сражаться на корме, отгороженный от врага горящей мачтой, а потом утонет с образом Малыша перед глазами. И вдруг ветер прекратился.
Мачта падает, а с нею парус и снасти, корабль плывет по течению, горожане берутся за весла, и тогда Вильяльм кричит своим людям:
— Всем на весла!…
Раненые и умирающие, с пузырями от ожогов на ладонях люди хватают весла и гребут. У них почти нет сил, но и их преследователи тоже ослабели. Вильяльм хочет схватить весло, падает ничком и у него из раны на голове снова течет кровь, он переворачивается на спину и кричит:
— К черту!…
Снова зажав рану обеими руками, он пытается остановить кровь, люди гребут, преследователи уже так близко, что пущенная стрела, впившись, дрожит в борту корабля. Но и преследователям тоже приходится зажимать свои раны руками. Тем временем наступает вечер, расстояние между кораблями остается прежним. Вильяльм знает здесь каждую шхеру, каждый островок, в детстве он ловил здесь рыбу. Если они завернут за мыс, они окажутся в его родном фьорде, там будет легче найти спасение. Наступает ночь, и они заворачивают за мыс. Предводитель дружины лежит в забытьи, порой он кричит: К черту!… Больше других на весла налегает Хагбард, он не ранен, иногда он оборачивается и смотрит, жив ли Вильяльм. Вильяльм жив, он зажимает руками рану на голове, в серых глазах ходят ночные тени, он весь скорчился, этот человек уже никогда не сдавит щипцами ноготь женщине, чтобы узнать, где она прячет свою скотину.
— К черту!…
Они уже за мысом, летняя ночь светла, море и берег хорошо видны, высоко над ними с моря на землю ползут легкие облака. Но за спиной у них преследователи. Впереди показывается усадьба — туда-то и стремится Вильяльм — он поднимает голову над бортом судна, видит родной дом в синих сумерках и кричит:
— К черту!…
Люди отдают веслам последние силы, корабль ударяется о камни, преследователи не отстают. Хагбард неожиданно переваливается через борт. Он не ранен, он погружается в воду и прячется в тростнике, вспугнув утку. У него за спиной раздается крик:
— К черту!…
Никто не заметил, что там, где только что пряталась утка, притаился человек. Теперь прыгают и другие, они скользят на камнях, падают, поднимаются. Прыгает и Вильяльм, зажимая руками рану на голове. Он добирается до берега. Прячется в траве. Ползет прочь. Слышит, как преследователи шарят среди прибрежных камней. Они убивают всех, кого находят, слышится крик, потом тишина, и они бегут дальше, новый крик и опять тишина, Вильяльм ползет прочь.
Он знает здесь каждую тропинку. Ловко прячется даже в низкой траве, светлеет, за ним тянется кровавый след. Увидит ли его враг? Кровь капает в вереск и на мох, собак у преследователей нет, они находят раненых и убивают, но Вильяльма они не видят.
Он знает, где ему укрыться. За усадьбой есть земляной погреб, его крыша покрыта дерном, из него есть ход в лисью нору. Если он доберется туда, он спасен. Уже совсем рассвело, Вильяльм ползет кругами, видит собственный кровавый след, сворачивает с него, выбирает новое направление. Вот наконец и двор.
Он поднимает голову, по-прежнему зажимая руками рану, — никого нет, он знает: чтобы миновать двор, надо сделать большой круг, на это у него нет сил. И он принимает решение.
Он ползет вдоль изгороди, прислушивается, но слышит лишь удары своего сердца. Приподнимается, чтобы оглядеться, и видит их.
Они замечают его и бегут к нему.
Тогда появляется его мать, фру Гудрун из Сальтнеса.
Она первой оказывается рядом с Вильяльмом, потом — они. Молодой парень говорит:
— Он отрубил руку моему брату…
Два человека держат фру Гудрун, парень взмахивает мечом. И они уходят.
Мать поднимает труп сына, вносит его в дом и сажает на почетное сиденье.
Вот рассказ Рагнфрид, жены Сигурда, женщины, которая мазала волосы конским навозом и посыпала их золой. Фру Гудрун из Сальтнеса оседлала лошадей и через Гауларас поехала к Хаттархамару, где было сражение. Она нашла там трупы своих сыновей, Сигурда и Йона, и вернулась домой. Рагнфрид со своим сыном, которого тоже звали Сигурд, ездила с ней.
С трупов еще капала кровь, и собака, бежавшая за ними, лизала ее. Мальчик долго держал бессильную руку отца, потом ему надоело и он позвал мать. Она прижала его к себе, и они, держась за руки, шли за лошадьми до самого дома.
Фру Гудрун внесла привезенных сыновей в дом, теперь она всех троих посадила на почетное сиденье, они сидели, прислоненные друг к другу, еще в крови после сражения.
Мать поклялась отомстить за сыновей.
Мы втроем поддерживаем конунга, пока идем через Гауларас, — Хельги Ячменное Пузо, мой добрый отец Эйнар Мудрый и я. Рана конунга уже перевязана полотном, кровь остановилась, и он уже не в забытьи. Мы то бежим, то идем.
Конунг говорит, что во всем виноват Сигурд.
— Он хорошо знал архиепископа Эйстейна, но дал мне неумный совет. Сигурд одной ногой стоял на корабле, другой — на земле, он был глуп и труслив. Приведите его сюда!… — кричит конунг.
Мы только что присели отдохнуть, наших преследователей больше не слышно. Люди молча сидят под деревьями, лежат в траве, на мху и дышат с трудом. Некоторые мочатся на раны, чтобы они не воспалились. Конунг больше не в забытьи.
— Приведите сюда Сигурда!… — кричит он. — Он мне заплатит за это!…
Мы втроем уводим конунга от людей. Хельги обнажил меч, он немногословен и бесстрашен. Я говорю Сверриру:
— Сигурд мертв.
Сверрир не отвечает, он как будто не слышит меня и опять говорит:
— Сигурд знал архиепископа Эйстейна, он должен был предупредить меня. Должен был сказать, что архиепископ непременно поднимет горожан и потому надо явиться туда под покровом ночи, разделиться на две части и свалиться на них, как снег на голову. А что сказал Сигурд?
— Сигурд мертв, — говорю я.
Сверрир не слышит, он начинает кричать, рвет на себе волосы, вскакивает, пытается вытащить меч, который заклинило в ножнах, наверное потому, что с него не стерли кровь.
— Приведите сюда Сигурда! — говорит он. — Я скажу ему все, что думаю, здесь и сейчас, и пусть каждый слышит это, он знал архиепископа и не предупредил…
— Сигурд мертв, — говорю я.
Сверрир не слышит.
Он уже снова сидит и раскачивается всем телом, я слышу, что он плачет. Потом встает, не пытаясь скрыть слез, хочет вытащить меч, не может, поднимает над головой сжатые кулаки и чертыхается, выбирая самые богохульные слова, на губах у него выступает пена и он говорит:
— Сигурд должен умереть.
— Сигурд уже мертв, — отвечаю я.
Он как будто не слышит. Смотрит на меня, хватает меня за грудки и говорит с мольбой:
— Разве ты не согласен со мной, что Сигурд должен был дать мне более умный совет? Ведь он знал архиепископа! Почему он не сказал, пока еще было время: Послушай, Сверрир! Я знаю архиепископа. Знаю, что он суровый человек, умный и твердый, нет, не твердый, он непримирим, полон ненависти, низок, он друг ярла, он безжалостен и умен. Не полагайся на его добрые слова. Вот что должен был сказать мне Сигурд. А он дал мне неумный совет. Поэтому все так получилось. — Сверрир наклоняет голову и плачет.
Вскоре он начинает кричать, люди слышат его, и если наши преследователи недалеко, они тоже могут услышать его и прийти сюда. Я уговариваю Сверрира, но он не замечает меня. Эйнар Мудрый трясет его за плечо, это не помогает, конунг отпихивает его от себя.
Жители Трёндалёга очень гордились, когда он стал архиепископом. Еще живы женщины, которые могут рассказать, как они работали в усадьбе его отца и помогали этому недорослю застегнуть штаны, когда он еще не умел обходиться без посторонней помощи. Но после того, как Эйстейн короновал конунга Магнуса, ничего приятного для жителей Трёндалёга не произошло. Ярл Эрлинг и его сын оказались тяжелым бременем для людей. Истина в том, что архиепископ Эйстейн покупает и продает людей, он тверд, как подкова, и мысль у него острее моего клинка. Не доверяй ему, государь!
Неужели ты думаешь, Сверрир, что человек, возложивший корону на голову твоего противника, перейдет на твою сторону, если ты явишься в Нидарос с мечом, вложенным в ножны? Тебе известно, что у архиепископа есть больше двух сотен дружинников? Ты понимаешь, что, если он пустит нам кровь, он потребует у конунга Магнуса вознаграждения за это раньше, чем прочтет заупокойную молитву по тебе, павшему конунгу?
Не доверяй ему!
Мы постараемся незамеченными пробраться в Нидарос, как ты сказал, государь. Если нам не изменит удача и святой конунг Олав будет больше на нашей стороне, чем на его, то я уверен, что его архиепископский престол опустеет еще до наступления ночи. Самое лучшее, если он умрет, но, если он окажется нашим пленником, есть способ помочь ему перебраться в иной мир.
Он ничего не потеряет от этого путешествия.
Ведь он сам говорит, что иной мир лучше этого.
Сигурд ушел от нас. Все эти дни у него шла носом кровь, и он был бледней, чем обычно.
Позже, йомфру Кристин, я познакомился с архиепископом Эйстейном. В моей памяти он остался как благородный человек.
***
Конунг спросил, известны ли мне сомнения Фомы Неверного, который, чтобы поверить, хотел вложить палец в раны от гвоздей на руках Спасителя.
— Во мне, — сказал он, — живет и Петр Скала и Иуда Искариот, но сомнение — не частый гость в моем сердце. Нынче я пригласил его к себе.
Если мы на своих жалких кораблях войдем во фьорд днем, горожане вскоре узнают, что конунг Сверрир со своим разбойниками снова направляется в Нидарос. Но станут ли они сражаться с нами? Скорей всего они расколются на два лагеря. В прошлом году, когда мы были в Нидаросе, у нас были там и друзья и враги. Может, на нашей стороне окажется больше людей, чем на стороне ярла Эрлинга? И кто будет подстрекать к борьбе тех, кто относится к нам недружественно? Если людей ярла в городе нет, кто, кроме архиепископа Эйстейна, сможет сделать это? Но захочет ли он?
Может, нам все-таки следует войти во фьорд днем? Щиты опущены, мечи вложены в ножны, мы не будем петь Господи, помилуй! — это выглядело бы лицемерием. Нет, нет, мы войдем тихо, на веслах, сойдем на берег, и расположимся там, никого не трогая, а через день или два с достоинством, без лести, однако с вежливым поклоном, один из моих людей отправится к архиепископу и скажет: Конунг Сверрир хотел бы поговорить с тобой, архиепископ Эйстейн, у алтаря в церкви Олава Святого, если ты окажешь ему эту милость…
Как думаешь, он примет меня?
А что, если горожане встретят нас с оружием? Мы ведь тоже не безоружны? Я думаю, что хоть нас и немного, но после сражения, буде оно состоится, нас все-таки окажется больше, чем их! Вряд ли архиепископ захочет бросить в сражение своих дружинников! Он умный человек и не захочет разом потерять все.
— Или, — конунг взглянул на меня, — он все-таки ввяжется в сражение?
— Не знаю, — сказал я.
— Но мне важно знать это! — воскликнул конунг. — Разве я не такой же, как вы, разве я тоже не пас коз и не ловил птиц? Но мне важно это знать! Аудун, что мне делать?
Он склонился ко мне и заплакал.
— Мой отец жив или нет? — спросил он.
— У тебя дома есть два малолетних сына, поэтому ты богаче меня, — ответил я.
— Конунг всегда беден, — сказал он.
***
Страсть помучить себя заставила конунга заговорить о моем добром отце Эйнаре Мудром:
— Я так завидовал, когда видел вас вместе на пустоши, он шел впереди, ты — сзади, две темные фигуры на фоне неба и облаков, иногда он нес на плечах ягненка, а ты бежал за ним, как подобает послушному сыну. Я слушал его приятный голос в те годы, когда работал в епископской усадьбе и ел за столом епископа, а твой отец приходил к нему в гости. Я понимал, что у меня не могло быть такого доброго и любящего отца. И не было.
Когда он толкует сон, он заглядывает в сердце человека. Случается порой, правда, редко, что Всемогущий использует сон как инструмент, позволяющий истине спуститься с небес к нам, недостойным, и таким образом указать нам путь. И потому твой добрый отец Эйнар Мудрый служит не только людям, но и Богу. Ведь он толкует не только загадки человеческого сердца, но отчасти и самого Господа Бога. И я не мог не любить его.
Помню я и твою добрую матушку фру Раннвейг, и ее смиренную любовь к своему мужу и повелителю. Эйнар говорил, что ему редко приходилось ее наказывать, он мудро руководил ею и воспитал тебя правильно мыслящим человеком. Меня часто удивляло, что он при всем том обладал и незаурядной мужской силой. На вид он не выглядел сильным. Нет, не выглядел, он был чуть косоват — одно плечо чуть выше другого и голова наклонена, словно он ожидал, что его сейчас ударят. Но я не знаю другого человека, способного проявить такую же силу и мужество, как твой добрый отец Эйнар Мудрый.
Понимаешь ли ты, Аудун, какую зависть испытывала моя жалкая душа и какую муку терпело мое сердце? Их могла победить лишь воля, более сильная, чем моя.
— Что ты думаешь об архиепископе Эйстейне? — спросил он и взял меня за край плаща.
Кончилось тем, что мы плывем в Нидарос при свете дня, мужество покинуло наших людей. Сигурд сказал с горечью в голосе:
— Это люди без конунга, и конунг без людей.
Лицо Сверрира омрачало тяжелое сомнение.
***
Впереди идет Сигурд, он стирает кровь с носа. Жестокие прислужники Эрлинга Кривого ворвались однажды в его усадьбу в Бувике и увели его оттуда опозоренного, со связанными руками. Сигурда заставили быть гребцом на корабле ярла и увезли на Оркнейские острова, — где мы со Сверриром и познакомились с ним, — а потом обратно в страну норвежцев. Однажды над страной пронеслась весть: Появился новый конунг, его зовут Эйстейн Девчушка, люди добрые, собирайтесь под его начало! Тогда Сигурд покинул дружину ярла Эрлинга в Бьёргюне, темными ночами он бежал через всю страну в Нидарос, нашел там прибежище в женском монастыре, нашел там Рагнфрид, а она — его, за что ее изгнали из монастыря, а он скрылся в городе. Громкими криками он приветствовал прибытие туда нового конунга Эйстейна, разочаровался в нем, добрался морозными зимними дорогами до Рэ, сражался там, потерпел поражение, обмороженный проделал долгий путь до Хамара в Вермаланде, встретил там нового конунга, более сурового, чем все предыдущие, человека, у которого в глазах горел огонь победы: Приветствую тебя, Сверрир, под твоим знаменем мы победим! А дальше Ямталанд, Нидарос, Мьёрс, горы Согна, Эстердаль, Наумудаль и наконец снова Нидарос. Кровь из носа капала ему на бороду, он был предан своим друзьям, не владел учтивой речью и имел лишь одно желание — вернуться домой в Бувик к Рагнфрид и маленькому Сигурду, вернуться с кровью на руках, их можно отмыть, и с глубоким шрамом в душе, который уже не изгладится. Этот крестьянский парень, ставший воином, человеком конунга, мечтал теперь этого конунга покинуть.
Последние дни у него шла носом кровь.
И вот показались корабли.
***
Сигурд как-то рассказывал мне о своем брате Йоне:
В детстве и юности Йон был такой же угрюмый и брюзгливый, как и теперь, но руки у него были золотые. Однажды он пошел в кузницу, выгнал оттуда кузнеца и выковал себе удобные щипцы с длинными губами и короткими ручками. Их было легко спрятать под рубаху, и вот как-то вечером, когда молодежь, перекликаясь и аукаясь с пригорка на пригорок, собралась водить хороводы, одна молодая девушка вдруг взвыла, как раненый бык. Это Йон ущипнул ее сзади своими щипцами, быстро их спрятал, ущипнул другую и замешался среди танцующих. Многие девушки подверглись с его стороны этому жестокому обращению, младшие побежали домой за утешением к своим матерям, а других дружки увели в лес и там, сняв с них юбки, натерли салом.
О поступке кузнеца из Сальтнеса стало известно, и слава о нем пошла по округе.
Когда молодежь в другой раз собралась поплясать, Йон счел уместным остаться дома.
— Дай мне твои щипцы! — попросил у него Сигурд.
— Боюсь, ты мне их испортишь, — ответил Йон, кислый как простокваша.
— Ну и ладно. — Сигурд обладал завидным спокойствием, он никогда ни на кого не таил зла, тем более на брата.
Через пятнадцать лет Йон однажды спросил у него:
— Помнишь те щипцы?…
— Как не помнить…
— Прости меня.
Сигурд давно простил.
***
Сигурд как-то рассказал мне о Вильяльме:
— Ты, наверное, помнишь, что в сражении при Рэ его ранили мечом в пах, я видел его рану, в ней был длинный червяк, Вильяльм выковырнул червяка ножом и расковырял рану, чтобы кровь омыла и очистила ее. С тех пор женщины не интересовали Вильяльма. Но мне иногда кажется, не завелся ли такой же червяк у него в голове? Однажды вечером, пьяный, он заговорил о Бенедикте. Кто такая эта Бенедикта? Я пойду к Бенедикте, сказал он. Я останусь у Бенедикты. Но кто она, эта Бенедикта? У нее синий ноготь, сказал он и засмеялся, я пойду к ней. Но если после того ранения женщины стали ему не к чему, зачем ему понадобилась эта Бенедикта?
У Бенедикты синий ноготь, сказал он. Это из-за меня у нее синий ноготь.
***
К нам шли корабли, их было четыре, у нас тоже было четыре корабля. Но те корабли были больше наших и лучше оснащены, к тому же для них ветер был попутный. У бортов стояли вооруженные воины, они не издавали воинственных кличей, казалось, что они, как и мы, тоже растерялись. Если бы все было, как раньше, у нас был бы готовый план. Каждый предводитель знал бы свое место в бою и занял его, мы, не задумываясь, напали бы на них. Но теперь конунг приказал нам дождаться, чтобы они первые напали на нас.
— Может, их предводители в Нидаросе послали их, чтобы вступить в сражение, только если мы нападем на них. А потому давайте дружески встретим их, может, они только этого и ждут!
И тут они первыми напали на нас, обрушились с силой, достойной берестеников, и мы, берестеники, отступили. Неожиданно они, один за другим, оказались на наших кораблях. Мы не успели даже вскрикнуть, как горожане, а это были они, уже пробились к мачте корабля, где стоял конунг. Мы попытались оттеснить их, но это нам не удалось, к ним все время присоединялись новые люди, сражение шло на наших кораблях, а мы к этому не привыкли. Нам даже показалось, что им удалось захватить корабль конунга. Но тут же мы услыхали его голос, призывавший нас к мужеству. Для нас ветер был встречный. Корабли сбились в кучу, и их медленно несло к берегу. За спиной у нас был мыс Хаттархамар. Мы понимали, что нам грозит столкновение с прибрежными камнями, но не могли изменить курс, не могли развернуть корабли кормой вперед, как часто делали. Мы потеряли и обзор и превосходство над врагом, что прежде всегда давало нам мужество и приводило к победе. Сражение длилось долго. Они дрались неистово, мы — почти безвольно. У их кораблей борта были выше, чем у наших. Когда мы пускали стрелы, они успевали укрыться за ними, когда рубили мечами, попадали в дерево. Они снова напали на нас. Видно, их вела чья-то твердая воля. Но не архиепископа Эйстейна, на кораблях был поднят стяг города, а дружинников архиепископа было бы легко узнать по стягу Олава Святого, их тут не было. Я дрался в третьем ряду, неожиданно меня позвал конунг, он стоял на корме, вокруг летали стрелы, но он их не замечал. Он направлял людей туда, где требовалась помощь, с кормы у него был хороший обзор, небеса были еще на его стороне. Я встал справа от конунга и попытался прикрыть его щитом, слева от конунга стоял Хельги Ячменное Пузо, который носил точильные камни. День был жаркий, ветер едва касался воды, крики битвы, как шум шторма, долетали до берега. Время от времени мой взгляд выхватывал из сражения отдельные картины:
Острие меча входит кому-то в кадык и выходит через затылок, брызжет кровь, человек падает, но я не знаю, кто это…
У Кормильца щита нет, он прикрывает живот железным котлом и орудует мечом, будто это нож для разделки туши…
В воздух взлетает клок волос, человек пригибается, это Коре из Фрёйланда, он жив, поскользнувшись на крови, он падает, отползает в сторону и сразу вскакивает, с отхваченным клоком волос он снова бросается в битву…
И тут наши корабли налетают на прибрежные скалы.
А из-за мыса появляется новый корабль, он тоже больше наших и более богатый, чем те, с которыми мы сражаемся. На мачте развевается стяг Олава Святого — это корабль архиепископа Эйстейна.
И тогда мужество изменяет нам. Как раз в это мгновение Сигурд падает, я вижу его в последний раз.
Он что-то кричит, мне удается различить его крик, несмотря на тяжелый грохот волн. Он получил роковой удар.
Мы отступаем и бежим.
***
Мы с конунгом перепрыгиваем на корабль, который стоит между нашим кораблем и берегом. Мимо нас бегут люди, конунг скользит на мокрой от крови скамье и неожиданно проваливается под палубу. Я тоже поскользнулся и застрял — одна нога — на скамье, другая провалилась вниз. Конунг цепляется за меня, пытаясь выбраться. Я кричу:
— Спасайте конунга!
Люди не отвечают, они бегут. Тогда появляется Хельги Ячменное Пузо, тот, который нес точильные камни через горы. Одним рывком он выдергивает конунга, конунг бежит, снова спотыкается, кричит, наконец выбираюсь и я. Меня толкают бегущие люди, я прыгаю через борт на камни. За мной прыгает конунг. Потом Хельги.
Я потерял меч, передо мной лежит человек с разрубленной головой, я хватаю его меч. Кое-кто из наших еще сражается на берегу, один из них Йон. Потом Йон падает.
Потом падает конунг.
Я мельком вижу человека, который сразил конунга, это наш старый знакомый. Мы встречались с ним в монастыре на Селье и потом в Тунсберге, это Серк из Рьодара, которого силой взяли в войско Эрлинга Кривого. Он метнул в конунга дротик и попал ему в шею. Хельги набрасывается на Серка, Серк отступает, с корабля прыгают горожане. Конунг вскакивает. Из шеи у него хлещет кровь, Хельги защищает его, я — тоже, тут и Гудлауг, и Свиной Стефан, и теламёркцы, — мы все защищаем конунга. Выстраиваемся и держим оборону, у Гудлауга большой опыт в сражениях, но враг напирает и нам приходится отступить, чтобы не попасть в кольцо. Конунг бежит, его поддерживает Хельги, сразу от воды поднимается крутой склон, его венчает грозная вершина Хаттархамар. Конунг наступает на полу плаща и скатывается вниз по склону.
Он опять внизу на камнях, его окружают враги, тогда Хельги и Гудлауг хватают мечи обеими руками и отбивают конунга. Должно быть, горожане расстреляли все свои стрелы, с мечами они не осмеливаются напасть на людей, окруживших конунга. Конунг снова вскакивает, из шеи у него все еще идет кровь, я бегу сзади и подталкиваю его, кажется, мне помогает мой добрый отец Эйнар Мудрый.
Наконец мы одолели этот склон.
Подходят Хельги и Гудлауг, многие лежат на земле, я вижу корабль, это наш корабль, начальником на нем был Вильяльм. Корабль горит, горят паруса, горящий корабль плывет по морю.
***
Наступает вечер, потом ночь, моросит дождь, в деревьях прячутся легкие сумерки. Мы поднимаемся на гору Гауларас, враг преследует нас, но он тоже обессилел и в лесу чувствует себя неуверенно. Свиной Стефан идет рядом с конунгом, он ведет нас. Гудлауг куда-то исчез, потом возвращается окровавленный, в разорванной одежде, но молчит о случившемся.
До конца ночи мы хлопочем вокруг конунга, мой добрый отец Эйнар Мудрый остановил кровотечение, но конунг очень слаб. Ненадолго он впадает в забытье, потом приходит в себя и говорит:
— Пусть Вильяльм со своим отрядом прикроет нас!…
Мы молчим.
И ведем его дальше.
Мы идем всю ночь, Кормилец приносит конунгу крынку пива и заставляет его выпить. Наверное, Кормилец нашел поблизости какую-нибудь усадьбу и украл там пиво.
Конунг поднимает голову от крынки, у него лихорадочный взгляд, на лице кровь, он говорит:
— Пусть Вильяльм со своим отрядом прикроет нас!…
Он еще не знает, что Вильяльм остался на том охваченном огнем корабле, который унесло в море.
***
Потом говорили, что корабль Вильяльма загорелся от брошенного на борт горящего полена. С горящими парусами, будто с красным стягом, корабль шел по фьорду, на борту был предводитель дружинников Вильяльм из Сальтнеса. Он был ранен в голову, из раны у него текла кровь, обеими руками он зажимал рану, чтобы остановить кровь. Кроме того, его рубанули мечом по руке, эту рану он обмотал лоскутом, оторванном от рубахи. Раненые стонут, на них падают горящие доски, у одно парня загораются волосы, и он страшно кричит. Их преследуют горожане, корабль горожан идет быстрей, чем корабль Вильяльма. Вильяльм слышит победные крики, скоро они их догонят и раскроят череп ненавистному предводителю дружинников Вильяльму из Сальтнеса. И тогда из горла Вильяльма вырывается вопль, должно быть, Вильяльм давно сдерживал его силой воли:
— К черту!…
Преследователи приближаются. Хагбард Монетчик тоже был на том корабле, он-то и рассказал мне о том, что там случилось. Хагбард не был ранен, он считал, что будет сражаться на корме, отгороженный от врага горящей мачтой, а потом утонет с образом Малыша перед глазами. И вдруг ветер прекратился.
Мачта падает, а с нею парус и снасти, корабль плывет по течению, горожане берутся за весла, и тогда Вильяльм кричит своим людям:
— Всем на весла!…
Раненые и умирающие, с пузырями от ожогов на ладонях люди хватают весла и гребут. У них почти нет сил, но и их преследователи тоже ослабели. Вильяльм хочет схватить весло, падает ничком и у него из раны на голове снова течет кровь, он переворачивается на спину и кричит:
— К черту!…
Снова зажав рану обеими руками, он пытается остановить кровь, люди гребут, преследователи уже так близко, что пущенная стрела, впившись, дрожит в борту корабля. Но и преследователям тоже приходится зажимать свои раны руками. Тем временем наступает вечер, расстояние между кораблями остается прежним. Вильяльм знает здесь каждую шхеру, каждый островок, в детстве он ловил здесь рыбу. Если они завернут за мыс, они окажутся в его родном фьорде, там будет легче найти спасение. Наступает ночь, и они заворачивают за мыс. Предводитель дружины лежит в забытьи, порой он кричит: К черту!… Больше других на весла налегает Хагбард, он не ранен, иногда он оборачивается и смотрит, жив ли Вильяльм. Вильяльм жив, он зажимает руками рану на голове, в серых глазах ходят ночные тени, он весь скорчился, этот человек уже никогда не сдавит щипцами ноготь женщине, чтобы узнать, где она прячет свою скотину.
— К черту!…
Они уже за мысом, летняя ночь светла, море и берег хорошо видны, высоко над ними с моря на землю ползут легкие облака. Но за спиной у них преследователи. Впереди показывается усадьба — туда-то и стремится Вильяльм — он поднимает голову над бортом судна, видит родной дом в синих сумерках и кричит:
— К черту!…
Люди отдают веслам последние силы, корабль ударяется о камни, преследователи не отстают. Хагбард неожиданно переваливается через борт. Он не ранен, он погружается в воду и прячется в тростнике, вспугнув утку. У него за спиной раздается крик:
— К черту!…
Никто не заметил, что там, где только что пряталась утка, притаился человек. Теперь прыгают и другие, они скользят на камнях, падают, поднимаются. Прыгает и Вильяльм, зажимая руками рану на голове. Он добирается до берега. Прячется в траве. Ползет прочь. Слышит, как преследователи шарят среди прибрежных камней. Они убивают всех, кого находят, слышится крик, потом тишина, и они бегут дальше, новый крик и опять тишина, Вильяльм ползет прочь.
Он знает здесь каждую тропинку. Ловко прячется даже в низкой траве, светлеет, за ним тянется кровавый след. Увидит ли его враг? Кровь капает в вереск и на мох, собак у преследователей нет, они находят раненых и убивают, но Вильяльма они не видят.
Он знает, где ему укрыться. За усадьбой есть земляной погреб, его крыша покрыта дерном, из него есть ход в лисью нору. Если он доберется туда, он спасен. Уже совсем рассвело, Вильяльм ползет кругами, видит собственный кровавый след, сворачивает с него, выбирает новое направление. Вот наконец и двор.
Он поднимает голову, по-прежнему зажимая руками рану, — никого нет, он знает: чтобы миновать двор, надо сделать большой круг, на это у него нет сил. И он принимает решение.
Он ползет вдоль изгороди, прислушивается, но слышит лишь удары своего сердца. Приподнимается, чтобы оглядеться, и видит их.
Они замечают его и бегут к нему.
Тогда появляется его мать, фру Гудрун из Сальтнеса.
Она первой оказывается рядом с Вильяльмом, потом — они. Молодой парень говорит:
— Он отрубил руку моему брату…
Два человека держат фру Гудрун, парень взмахивает мечом. И они уходят.
Мать поднимает труп сына, вносит его в дом и сажает на почетное сиденье.
***
Вот рассказ Рагнфрид, жены Сигурда, женщины, которая мазала волосы конским навозом и посыпала их золой. Фру Гудрун из Сальтнеса оседлала лошадей и через Гауларас поехала к Хаттархамару, где было сражение. Она нашла там трупы своих сыновей, Сигурда и Йона, и вернулась домой. Рагнфрид со своим сыном, которого тоже звали Сигурд, ездила с ней.
С трупов еще капала кровь, и собака, бежавшая за ними, лизала ее. Мальчик долго держал бессильную руку отца, потом ему надоело и он позвал мать. Она прижала его к себе, и они, держась за руки, шли за лошадьми до самого дома.
Фру Гудрун внесла привезенных сыновей в дом, теперь она всех троих посадила на почетное сиденье, они сидели, прислоненные друг к другу, еще в крови после сражения.
Мать поклялась отомстить за сыновей.
***
Мы втроем поддерживаем конунга, пока идем через Гауларас, — Хельги Ячменное Пузо, мой добрый отец Эйнар Мудрый и я. Рана конунга уже перевязана полотном, кровь остановилась, и он уже не в забытьи. Мы то бежим, то идем.
Конунг говорит, что во всем виноват Сигурд.
— Он хорошо знал архиепископа Эйстейна, но дал мне неумный совет. Сигурд одной ногой стоял на корабле, другой — на земле, он был глуп и труслив. Приведите его сюда!… — кричит конунг.
Мы только что присели отдохнуть, наших преследователей больше не слышно. Люди молча сидят под деревьями, лежат в траве, на мху и дышат с трудом. Некоторые мочатся на раны, чтобы они не воспалились. Конунг больше не в забытьи.
— Приведите сюда Сигурда!… — кричит он. — Он мне заплатит за это!…
Мы втроем уводим конунга от людей. Хельги обнажил меч, он немногословен и бесстрашен. Я говорю Сверриру:
— Сигурд мертв.
Сверрир не отвечает, он как будто не слышит меня и опять говорит:
— Сигурд знал архиепископа Эйстейна, он должен был предупредить меня. Должен был сказать, что архиепископ непременно поднимет горожан и потому надо явиться туда под покровом ночи, разделиться на две части и свалиться на них, как снег на голову. А что сказал Сигурд?
— Сигурд мертв, — говорю я.
Сверрир не слышит, он начинает кричать, рвет на себе волосы, вскакивает, пытается вытащить меч, который заклинило в ножнах, наверное потому, что с него не стерли кровь.
— Приведите сюда Сигурда! — говорит он. — Я скажу ему все, что думаю, здесь и сейчас, и пусть каждый слышит это, он знал архиепископа и не предупредил…
— Сигурд мертв, — говорю я.
Сверрир не слышит.
Он уже снова сидит и раскачивается всем телом, я слышу, что он плачет. Потом встает, не пытаясь скрыть слез, хочет вытащить меч, не может, поднимает над головой сжатые кулаки и чертыхается, выбирая самые богохульные слова, на губах у него выступает пена и он говорит:
— Сигурд должен умереть.
— Сигурд уже мертв, — отвечаю я.
Он как будто не слышит. Смотрит на меня, хватает меня за грудки и говорит с мольбой:
— Разве ты не согласен со мной, что Сигурд должен был дать мне более умный совет? Ведь он знал архиепископа! Почему он не сказал, пока еще было время: Послушай, Сверрир! Я знаю архиепископа. Знаю, что он суровый человек, умный и твердый, нет, не твердый, он непримирим, полон ненависти, низок, он друг ярла, он безжалостен и умен. Не полагайся на его добрые слова. Вот что должен был сказать мне Сигурд. А он дал мне неумный совет. Поэтому все так получилось. — Сверрир наклоняет голову и плачет.
Вскоре он начинает кричать, люди слышат его, и если наши преследователи недалеко, они тоже могут услышать его и прийти сюда. Я уговариваю Сверрира, но он не замечает меня. Эйнар Мудрый трясет его за плечо, это не помогает, конунг отпихивает его от себя.