Том Холт
Граальщики
1
Да, погодка разыгралась что надо.
Все началось с совершенно обычных порывов визгливых скрипичных глиссандо, но вскоре зазвенела медь, а сразу же за ней засвистела и вся группа деревянных духовых; а сейчас тубы и контрабасы разорались уже вовсю, а тромбоны поддерживают их со спины вспышками молний. К тому же сверху все это обильно поливается дождем.
Ослепительная вспышка электрического света прорезает тьму и мучительно ярко отражается от кольчуги рыцаря, с трудом взбирающегося на крутой откос. Его забрало поднято, и видно страдальчески искаженное лицо. Он идиот. Это можно определить с первого взгляда. Не то чтобы его выдавало его стройное, молодцеватое, атлетически сложенное тело или насквозь промокшие золотистые кудри, налипшие на лоб, как водоросли; просто ни один человек, у которого между ушами есть хоть что-то, о чем стоит говорить, не станет лезть в грозу на крутую гору в полном доспехе.
Да, конечно, предполагается, что на вершине горы спит принцесса, которую можно разбудить поцелуем от столетнего зачарованного сна. Да, конечно, утверждается, что эта принцесса прекрасна, мудра и невероятно богата; и скорее всего, она почувствует расположение к человеку, который ее разбудит. Но здравый смысл – даже если он окажется в состоянии переварить саму гипотезу существования спящих принцесс на горных вершинах – уж наверное должен подсказать, что если она пролежала там сотню лет, то скорее всего никуда оттуда не денется и к утру, когда дождь прекратится и наш приятель сможет разглядеть, куда ставит ногу.
Рыцарь, спотыкаясь, лезет дальше, и что-то – видимо, пресловутая удача, хранящая дураков, – удерживает его ногу от преткновения о муравейники, вересковые кочки и прочие естественные препятствия, грозящие пустить его, вместе с его пятьюдесятью фунтами листовой стали, кувырком вниз по склону, как бронированный тобогган. Раздвоенная молния вновь срывается с небес, и вместо того, чтобы изжарить его на месте, зачем-то освещает вершину горы. Она даже заходит еще дальше, услужливо воспламеняя согнувшийся под ветром корявый терновый куст, чтобы рыцарь смог разглядеть фигуру человека, спящего под выступом скалы. Если не считать отсутствия неоновой вывески с надписью «ТЕБЕ СЮДА», казалось, было сделано все, чтобы облегчить ему задачу.
– Ага! – говорит рыцарь.
Он кладет на землю свой щит и копье и на минуту преклоняет колени, пораженный благоговейным восторгом. Овца, пристроившаяся под ближайшим кустиком можжевельника и жующая вересковый корень, бросает на него взгляд, исполненный глубочайшего презрения.
Спящая принцесса пребывает в неподвижности. Как ни странно, но для человека, проспавшего сотню лет на вершине горы, она довольно неплохо сохранилась. Стоит лишь задуматься о том, что случится с обычными вельветовыми штанами, если их по неосторожности оставить на ночь на веревке, – и следовало бы удивиться, насколько она опрятна. Но, разумеется, наш идиот ничего не замечает – по правде говоря, он все еще молится. Похоже, он просто не хочет обращать внимания на некоторые странности.
Но вот дождь кончился, и рассвет, зябко поеживаясь, уже высовывает свою розовую ножку из-под пухового облачного одеяла. Изящный солнечный лучик освещает сцену. Доспехи рыцаря тихо ржавеют. Кому-то потом придется заняться ими с проволочной щеткой и банкой политуры, но, как вы, без сомнения, уже догадались, это будет не наш рыцарь.
Наконец, справившись с не слишком большим количеством «патерностеров» и довольно подозрительно звучащим «Te Deum», рыцарь поднимается на ноги и приближается к спящей фигуре. Рассвет к этому времени уже разыгрался вовсю, и как раз в тот момент, когда он откидывает с ее лица вуаль – прошу заметить, что какая-то невидимая сила на протяжении столетия предохраняла вуаль от плесени, – солнце выпускает на волю непомерное количество атмосферного розового сияния. Слегка скрипнув, рыцарь наклоняется и запечатлевает сдержанный целомудренный поцелуй на щеке спящей.
Она шевелится. Томно открывает глаза. Вспомните, как вы себя чувствуете сразу после пробуждения, а потом умножьте на тридцать шесть тысяч пятьсот. Совершенно верно: вам было бы чертовски не по себе, не правда ли? И первое, что бы вы сказали, было бы, конечно же, «мгррх-х-х!» или что-нибудь в этом роде? Как бы не так.
– Привет тебе, о солнце! – говорит она. – привет тебе, свет дня, привет тебе, расс…
Тут она запинается. Хлопает ресницами.
– Постой-ка, – говорит она.
Рыцарь остается на коленях. На его лице все то же абсолютно идиотское выражение, какое мы можем наблюдать лишь на картинах прерафаэлитов.
– Ты кто? – спрашивает принцесса.
Рыцарь прочищает глотку.
– Я, – говорит он, – принц Боамунд, старший сын короля Ипсимера Нортгэльского, и я пришел…
– Кто-кто?
Принц поднимает брови, словно персонаж Берн-Джонса, наступивший на что-то острое.
– Я принц Боамунд, старший сын короля…
– Боамунд?
– Совершенно верно, – говорит рыцарь. – Боамунд, старший сын…
– Как это пишется?
Рыцарь выглядит озабоченным. Там, где он обучался, можно было либо записаться на продвинутый курс соколиной охоты, либо изучать правописание, – но не то и другое одновременно. Угадайте, что он выбрал.
– Бэ, – говорит он, запинаясь. – О… А…
На лице принцессы (без сомнения, ангельски прекрасном) возникает странное выражение.
– Ты что, схохмить решил или что?
– Схохмить?
– Прикалываешься, – поясняет она. – Шутки шутишь. – Она некоторое время обдумывает ситуацию. – Но ты ведь не шутишь, правда?
– Правда, – отвечает Боамунд. Он глубоко задумывается. – Слушай, – говорит он. – Я Боамунд, старший сын короля Ипсимера Нортгэльского, а ты Кримхильда Прекрасная, и ты спишь колдовским сном на вершине этой горы с тех пор, как злой волшебник Дунтор наложил на тебя заклятие, и я только что разбудил тебя поцелуем. Все правильно?
Принцесса кивает.
– Ну вот, – говорит Боамунд.
– И что?
– Что значит «и что»? – говорит Боамунд, краснея. – Я хочу сказать, ведь считается, что… ну…
– Что – «ну»?
– Ну…
Кримхильда кидает на него еще один странный взгляд и лезет под стоящий рядом камень за своей кофточкой. Кофточка, разумеется, девственно чиста.
– То есть, – говорит она, – ты, конечно, подходишь; ты, конечно, принц и все такое, но… в общем, здесь какая-то ошибка, вот и все.
– Ошибка?
– Ошибка. Слушай, – говорит она. – Кто тебе рассказал? О том, что я лежу здесь и все такое?
Боамунд погружается в задумчивость.
– Ну, – говорит он, – один человек в таверне, если уж ты хочешь знать.
– Рыцарь?
Боамунд скребет в затылке. Представьте себе рыцаря Альма-Тадемы, который умудрился каким-то образом выпасть из картины и теперь гадает, как ему забраться обратно, не разбив стекла.
– Да, я думаю, что это мог быть и рыцарь. Мы играли в карты, и я выиграл.
Розовые губки Кримхильды вытягиваются в жесткую линию.
– Вот как? – говорит она.
– Да, – отвечает Боамунд, – и когда я попросил его расплатиться, он сказал, что ужасно сожалеет, но у него совершенно нет денег. И я как раз собирался хорошенько рассердиться на него, когда он сказал, что, если я хочу, он может взамен навести меня на довольно интересное дельце. Ну, я подумал, что у меня не такой уж большой выбор, так что…
– Понимаю, – говорит Кримхильда ледяным тоном. – Скажи, а этот рыцарь, он был такой смуглый, симпатичный, такой вроде как угрюмый, с длинным носом, волосы на затылке взъерошены.?
– Да, – говорит Боамунд удивленно. – Ты его знаешь? То есть, я хочу сказать, – откуда, ты ведь проспала…
– Ну подожди, я еще доберусь до него! Лживый маленький крысеныш! – яростно восклицает Кримхильда. – Как я сразу не догадалась!
– Так значит, ты его действительно знаешь?
Кримхильда горько смеется.
– О да, – говорит она. – Я хорошо знаю Танкреда де ла Гран. Вонючий хорек, – добавляет она. – У меня найдется пара слов для месье де ла Гран, когда он наконец сподобится прийти сюда.
Что-то начинает медленно проворачиваться в мозгах Боамунда.
– О, – говорит он. – Так ты собираешься, э-э…
– Да.
– И ты, м-м, не собираешься…
– Нет. – Кримхильда снимает свою кофточку, скатывает ее в комок и сует себе под голову. – Пожалуйста, перед тем, как уйти, верни мою вуаль туда, где она была, – говорит она решительно. – Спокойной ночи.
– О, – говорит Боамунд. – Ну что ж, хорошо. – Он осторожно наклоняется и поднимает с земли вуаль, не замечая, что стоит на ее конце. Раздается звук рвущейся ткани. – Прошу прощения, – говорит он и, насколько это возможно, укутывает обрывками лицо принцессы, которая, впрочем, уже снова спит. Она всхрапывает.
– Проклятье, – тихонько говорит Боамунд; он пожимает плечами (наплечники ржаво скрипят) и начинает медленно спускаться с горы.
Когда он проходит примерно с треть пути к подножию, опять начинается дождь.
На его счастье, неподалеку находится маленькая пещера, вход в которую наполовину прикрыт корявым терновым кустом, и рыцарь тяжело хлюпает к ней. У самого входа он видит карлика, сидящего со скрещенными ногами и уплетающего куриную ножку.
Выглядит многообещающе.
– Привет, карлик, – говорит Боамунд.
– И тебе, как там тебя, – отвечает тот, не поднимая головы. – Там снаружи все поливает?
– М-м, – говорит Боамунд. – Ну да.
– Чертов климат, сдохнуть можно, а? – говорит карлик. – Я полагаю, ты собирался зайти внутрь?
– Если ты не против.
– Располагайся, – говорит карлик. – Думаю, ты не откажешься выпить?
Лицо Боамунда под мокрой челкой светлеет.
– У тебя есть молоко? – спрашивает он.
Карлик награждает его взглядом, исполненным чистейшего презрения, и кивает на большую кожаную бутыль.
– Чувствуй себя как дома, – говорит он с набитым ртом.
Странное питье, думает Боамунд. Похоже, там какие-то травы, – фиточай или что-то в этом роде. И тут он чувствует, что ужасно, ужасно хочет спать.
Когда он погружается в глубокий сон, карлик выбрасывает наружу куриную кость, зловеще ухмыляется, чертит в воздухе кабалистический знак и собирается уходить. Но тут ему приходит на ум что-то еще, и он вновь поворачивается к рыцарю. Обыскав его, он забирает его кошелек, перочинный нож со штопором и носовой платок, и наконец исчезает.
Боамунд спит.
Некоторое время спустя он проснулся.
Похоже, он или попал под прицельный залп дождя, или кто-то опростал над ним ведро воды. Он попытался пошевелиться, но не смог. Что-то скрипнуло.
– Все в порядке, – сказал голос над его головой. Это, наверное, Бог, подумал Боамунд; в таком случае то, что он всегда подозревал, было правдой. Бог действительно был выходцем из Вест-Райдинга в Йоркшире.
– Ты не парализован, и с тобой ничего не случилось, – продолжал голос. – Просто твои доспехи совсем заржавели. То есть совсем заржавели: спеклись в один кусок, – добавил голос с оттенком благоговения. – Пожалуй, чтобы извлечь тебя наружу, потребуется что-нибудь посерьезнее, чем ножницы по жести.
Боамунд попытался разглядеть, кто это говорит, – может быть, это все же не Бог, – но самое большее, что ему удалось сделать, это выпучить глаза до предела. Результат: нижний край его забрала крупным планом.
– Где я? – спросил он.
– В пещере, – ответил голос и продолжал: – Ты какое-то время пролежал здесь; прости, весьма сожалею.
Боамунд обратил свой ум в прошлое. Гора, озаренная всполохами. Девушка. Карлик. Молоко со странным вкусом. Что-то, что когда-то давным-давно говорила ему мама насчет того, что не следует пить молоко из рук подозрительных карликов.
– Что произошло? – спросил он.
– А, – отвечал голос, – ты быстро все схватываешь, как я погляжу. Возможно, все, что здесь нужно, – это капелька машинного масла. Ну-ка, не шевелись.
Это предупреждение было, разумеется, несколько излишним, но в конце концов Боамунд уловил, как что-то маленькое, в красной шапочке, промелькнуло в ограниченном поле его зрения.
– Эй, – сказал он, – ты же карлик, верно? Тот самый, который…
– Близко, – сказал карлик, – но не в точку.
– Да ладно тебе, – настаивал Боамунд. – Это ты, или…
– Я не тот карлик, о котором ты думаешь, – отвечал тот, – но я его родственник.
– Родственник?
– Да, – маленькая, безобразная широкая ухмылка на мгновение возникла перед щелью в Боамундовом забрале, и затем снова исчезла. – Родственник. Фактически…
– Да?
– Э-э… – Торопливый шум. – Непосредственный родственник. – Странный шаркающий звук около Боамундова левого колена. – Ну-ка, попробуй!
Боамунд сделал попытку согнуть ногу – без результата.
– Попробуем еще раз, – сказал карлик. – Это «WD-40» – замечательная штука, но ему нужно дать некоторое время, чтобы оно просочилось.
В голове у Боамунда заворочалась новая мысль.
– Слушай, так сколько же я здесь пролежал? – спросил он. – Если мои доспехи действительно полностью заржавели – это значит, что я лежу здесь уже… – он подумал, – …больше месяца, – предположил он.
– Попробуй.
– Ничего.
– Ты уверен?
– Конечно, я…
Карлик с шумом втянул воздух сквозь зубы. Известные своими связями с заклинателями, магами и прочими зловещими организациями подобного толка, карлики являются также признанными кузнецами и металлургами. Что означает, что они тоже имеют эту ужасно раздражающую манеру, знакомую любому, кто когда-либо ставил свою машину на техосмотр для выяснения причин непонятных шумов в моторе, – втягивать воздух через дырку в зубах вместо того, чтобы отвечать на вопросы. (Дырка в зубах, как указывают современные исследования, обычно является результатом нанесения по ним удара после сообщения вспыльчивому клиенту, что нужных запчастей нет.)
– Ты застрял намертво, приятель, – сказал карлик. – То есть в буквальном смысле намертво. Никогда не видел ничего подобного.
Боамунд ощутил легкий приступ паники где-то в глубинах своего пищеварительного аппарата.
– То есть как это – «намертво»? – испуганно спросил он.
Карлик, казалось, не слышал его.
– По правде говоря, это и неудивительно, если учесть, сколько времени ты тут пролежал. Ну что ж, допустим, можно попробовать старым добрым зубилом, но я ничего не обещаю.
– Эй-эй! – сказал Боамунд; но в следующую секунду вселенная начала яростно содрогаться.
– Я так и думал, что ничего не выйдет, – сказал карлик спустя некоторое время. – Шлем намертво приржавел к оплечью. Похоже, придется поработать ножовкой. Подожди минутку, ладно?
В идеальном мире Боамунд указал бы ему (вполне справедливо), что у него не такой уж большой выбор в этом вопросе; однако поскольку мир, в котором он находился, до сих пор страдал от последствий атаки карлика на его шлем с молотком и зубилом, Боамунд не стал утруждать себя. Он ограничился коротким «А-а-гх».
– Ну и хорошо, – сказал карлик откуда-то сбоку. – Вот ножовка, вот молоток побольше, лом и ацетиленовый резак. Полежи тихо минуточку, пока я…
– А что это такое – «астиленовый»… – как ты там сказал?
– Ах да, – карлик немного помолчал. – Помнишь, я говорил тебе, что я родственник того карлика?
– И что?
– Ну так вот, – сказал карлик, – на самом деле, я его… Сейчас скажу… – Карлик принялся бормотать себе под нос. Он считал.
– Ты его кто?
– Я его пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– правнук, – сказал карлик. – Приблизительно. Если основываться на том, – скажем, мы имеем пятнадцать сотен лет, кладем тридцать пять с чем-то лет на поколение… Ну, ты уловил идею.
На протяжении нескольких минут в пещере царила очень глубокая тишина, нарушаемая только карликом, который пробовал справиться с петлями Боамундова забрала с помощью треугольного рашпиля.
– Повтори, что ты сейчас сказал? – проговорил Боамунд.
– Я пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– правнук этого карлика, – сказал карлик. – Того, про которого ты говорил. Меня зовут Ноготь-на-Ноге, можно просто Ноготь. Ага, вот так уже лучше! Думаю, мы близки к цели.
Боамунд издал булькающий звук, какой издает кран в отеле, когда отключают воду.
– Что это ты сказал, – уточнил он, – про пятнадцать сотен лет?
Ноготь поднял глаза от рашпиля.
– Примерно пятнадцать сотен лет, – отвечал он, – плюс-минус пара лет или что-то вроде того. Такова устная традиция относительно тебя; понимаешь ли, это предание, которое передавалось из уст в уста на протяжении сорока поколений. По крайней мере, приблизительно сорока поколений. Ну-ка, подержись секундочку…
Раздался хруст, и что-то подалось. Через несколько секунд Ноготь горделиво продемонстрировал бурый от ржавчины кусок металла.
– Твое забрало, – объяснил он. – Теперь самое трудное.
– Я пролежал здесь пятнадцать сотен лет?
– Да, что-то вроде, – сказал карлик. – Так сказать, наличными. Ты был зачарован.
– Я так и подумал.
– Молоко, – продолжал карлик. – В нашей семье есть целое предание о том, как Ноготь Первый заколдовал Глупого Рыцаря, дав ему выпить молочного коктейля своего приготовления. Вообще-то это, можно сказать, самое интересное, что случилось у нас за все это время. Полтора тысячелетия наша линия не прерывалась, и сейчас нас осталось трое, с тех пор, как мамаша преставилась, да покоится она с миром, – я, братец Отмороженный да братец Заусеница; полтора тысячелетия, и что мы сделали за это время? Опоили одного рыцаря, да починили пару сотен тысяч чайников, да наточили еще пару сотен тысяч ножей для газонокосилок! Это называется «преемственность».
– Я…
– Лежи смирно.
Раздался ужасающий скрежет, и что-то сильно ударило Боамунда в подбородок. Когда он пришел в себя, его голова снова могла двигаться, а рядом с ним лежало нечто, напоминающее большое бурое ведерко для угля.
– Твой шлем, – с гордостью сказал Ноготь. – Кстати, добро пожаловать в двадцатый век.
– Добро пожаловать куда?
– Ах да, – отвечал Ноготь, – я и забыл, в твое время еще не начали их считать. Я бы на твоем месте не беспокоился, – добавил он, – ты не так уж много пропустил.
– Правда?
Ноготь подумал.
– Да, пожалуй, – сказал он. – Так, теперь твой нагрудник. Здесь нужна горелка, я полагаю.
Несмотря на то, что сказал Ноготь, Боамунд почувствовал, что кое-что он определенно пропустил, – а именно изобретение ацетиленового резака.
– Какого черта, – сказал он, когда снова овладел своим голосом. – Что это было?
– Я все объясню потом, – отвечал Ноготь. – Пока что считай, что это просто переносной дракон, ладно? – Он поднял отрезанный кусок и отшвырнул его в сторону. С лязгом приземлившись, нагрудник исчез в облаке ржавых хлопьев.
– Коротко говоря, – продолжал Ноготь, – у вас были Темные века, потом Средневековье, затем Ренессанс, век Просвещения, век Индустриальной Революции, и век Мировых Войн. Ну, а в основном это была сплошная суета, как всегда. Вот разве что, – добавил он, – эта страна больше не называется Альбионом, она называется Великобританией.
Боамунд снова издал булькающий звук.
– Велико.?
– …британией. Или Соединенным Королевством. Сокращенно – «UK». Ну, знаешь, как пишут: «Kawaguchi Industries (UK) plc». Но, в целом, это то же самое, – поменяли несколько названий, и только. Мы попозже это все обсудим. Держись крепче.
Боамунд хотел спросить что-то еще, но карлик снова взялся за ацетиленовый резак, и рыцарь был настолько скован слепым ужасом, что уже не мог развивать эту тему. В какой-то момент он был уверен, что устрашающее бело-голубое пламя прошло насквозь через его руку.
– Ну-ка, попробуй, – сказал Ноготь.
– Гр-ррр-р.
– Прошу прощения?
Боамунд издал еще какой-то звук, который еще сложнее воспроизвести в письменном виде, но явно выражающий ужас.
– Да не беспокойся ты так, – сказал карлик. – Скажи лучше спасибо, что я не догадался принести лазер.
– А что такое.?
– Забудь. Если хочешь, можешь подвигать руками.
На секунду Боамунд решил было, что это наглая ложь; но затем он обнаружил, что действительно может. А затем полуторатысячелетний запас иголок и булавок наконец-то обнаружил свою цель, и он вскрикнул.
– Это хороший знак, – заорал Ноготь, перекрикивая шум, – видать, старая кровь вновь побежала по жилам. Еще немного, и ты будешь в норме, попомни мои слова.
– И первое, что я сделаю, – зарычал на него Боамунд, – это возьму твой астилен и…
Ноготь ухмыльнулся, взял горелку и принялся за работу над Боамундовой ногой. Тот мудро решил, что ему лучше не продолжать.
– Как бы там ни было, – сказал Ноготь, водя взад и вперед ужасным языком пламени, – бьюсь об заклад, главный вопрос, который ты до смерти хочешь мне задать, это зачем тебя погрузили в сон на пятнадцать сотен лет, в пещере, в полном вооружении? Я прав, не так ли?
– А-а-гх!
– Что ж… – продолжал карлик, – ой, прошу прощения, на минуточку потерял концентрацию… Лично я считаю, что оставить доспехи было ошибкой. Маленькая небрежность со стороны старого Ногтя Первого, по моему мнению. – Карлик довольно улыбнулся. – Однако, что касается погружения в сон, это действительно было тебе предназначено.
– А-А-ГХ!!
– Экий я растяпа, – пробормотал карлик. – Прошу прощения. Короче говоря, как я слышал, тебе суждено стать каким-то великим героем или вроде того. Как в старых легендах, ну, знаешь, – Альфред Великий, сэр Фрэнсис Дрейк…
– Кто?
– Да, это, наверно, было уже после твоего времени. В общем, великим национальным героем, который не умер, а просто спит до той поры, когда он будет нужен своей стране, – что-то в этом роде.
– Как Анбилан де Гане? – предположил Боамунд. – Или сэр Персифлан…
– Кто?
– Сэр Персифлан Серый, – сказал Боамунд несчастным голосом. – Ты должен был слышать о нем – говорили, что он спит под скалой Сьюлвен-Крэг, и стоит лишь королю Бенвика ступить на землю Альбиона, как он проснется и…
Ноготь ухмыльнулся и покачал головой.
– Прости, старина, – сказал он. – Боюсь, он забыл завести будильник. Тем не менее, ты правильно уловил идею. Так вот, это ты.
– Я?
– Ты. Я бы, конечно, не сказал, что в настоящий момент происходит что-то особенное. То есть, конечно, по телеку говорят, что если кто-нибудь срочно что-то не сделает с процентными ставками, то это будет означать конец для малого бизнеса по всей стране, но это вряд ли по твоей части, как я думаю. Может быть, ты как-нибудь изменишь стандарты начального школьного образования. Я угадал, как ты считаешь?
– Что значит школьное образование?
– А может быть, и нет, – продолжал Ноготь. – Что это еще может быть? – Он помолчал. – Ты случайно не играешь в крикет? Я подумал – может, ты какой-нибудь сверхбыстрый подающий, да еще и левша впридачу, а?
– Что такое.?
– А жаль, нам бы это очень не помешало. В любом случае, чем бы ни оказалось то, что нам нужно, – это, очевидно, ты. Попробуй пошевелить ногой.
– У-ух.
– Чемпион, – сказал Ноготь. – Дадим тебе минутку, а потом попробуй подняться.
Боамунд слегка подвинулся и обнаружил, что провел последние полтора тысячелетия лежа на маленьком, но остром камне.
– Ох, – сказал он.
Ноготь убирал инструменты в маленькую холщовую сумку.
– Что я тебе скажу, – проговорил он, – в старину умели делать прочные вещи. Тысячепятисотлетняя сталь, а? – Он подобрал массивный наручник Боамундова доспеха и проткнул его пальцем. – По-хорошему, его следовало бы отдать в какой-нибудь музей. Наверняка найдутся люди, готовые заплатить большие деньги…
Боамунд оставил попытки и снова лег, гадая, можно ли умереть от булавочных уколов. Снаружи раздавался шум – он продолжался уже некоторое время, но Боамунд только сейчас его заметил. Низкий, зловещий рев, словно рычание какого-то животного, – нет, скорее, словно жужжание пчелиного роя. Только вот пчелы должны были быть восьми футов в длину, чтобы издавать такой звук.
Ноготь, ухмыляясь, посмотрел на него.
– То, что ты слышишь, – сказал он, – это «М-62». Не обращай внимания.
– Это не опасно?
Ноготь задумался.
– С какой стороны посмотреть, – сказал он. – Но для тебя в настоящий момент нет. Попробуй встать.
Он протянул руку, и Боамунд схватился за нее. Через мгновение он перенес весь свой вес на полуторатысячелетние ботинки. Как ни странно, они выдержали. Впрочем, капелька ваксы им бы не помешала.
– Моя одежда, – сказал Боамунд. – Почему она.?
– Зачарована, – ответил Ноготь. – Это позволяет ей оставаться в целости и сохранности. Пошли, мы уже опаздываем.
Боамунд прошел вслед за Ногтем до входа в пещеру, выглянул наружу и вскрикнул.
Около года назад один телевизионный продюсер, некий Денни Беннетт, снял документальный фильм, в котором доказывал, что поэт Т. С. Элиот был убит ЦРУ.
Согласно гипотезе Беннетта, Элиот был убит из-за того, что он, совершенно случайно, наткнулся на некие метафизические данные высшей степени секретности, которые разрабатывал Пентагон для военных целей. Не осознавая, что делает, Элиот опубликовал свои находки в «Четырех квартетах»; и вот двадцать девять лет спустя он был мертв, – еще одна жертва Людей В Серых Костюмах.
Все началось с совершенно обычных порывов визгливых скрипичных глиссандо, но вскоре зазвенела медь, а сразу же за ней засвистела и вся группа деревянных духовых; а сейчас тубы и контрабасы разорались уже вовсю, а тромбоны поддерживают их со спины вспышками молний. К тому же сверху все это обильно поливается дождем.
Ослепительная вспышка электрического света прорезает тьму и мучительно ярко отражается от кольчуги рыцаря, с трудом взбирающегося на крутой откос. Его забрало поднято, и видно страдальчески искаженное лицо. Он идиот. Это можно определить с первого взгляда. Не то чтобы его выдавало его стройное, молодцеватое, атлетически сложенное тело или насквозь промокшие золотистые кудри, налипшие на лоб, как водоросли; просто ни один человек, у которого между ушами есть хоть что-то, о чем стоит говорить, не станет лезть в грозу на крутую гору в полном доспехе.
Да, конечно, предполагается, что на вершине горы спит принцесса, которую можно разбудить поцелуем от столетнего зачарованного сна. Да, конечно, утверждается, что эта принцесса прекрасна, мудра и невероятно богата; и скорее всего, она почувствует расположение к человеку, который ее разбудит. Но здравый смысл – даже если он окажется в состоянии переварить саму гипотезу существования спящих принцесс на горных вершинах – уж наверное должен подсказать, что если она пролежала там сотню лет, то скорее всего никуда оттуда не денется и к утру, когда дождь прекратится и наш приятель сможет разглядеть, куда ставит ногу.
Рыцарь, спотыкаясь, лезет дальше, и что-то – видимо, пресловутая удача, хранящая дураков, – удерживает его ногу от преткновения о муравейники, вересковые кочки и прочие естественные препятствия, грозящие пустить его, вместе с его пятьюдесятью фунтами листовой стали, кувырком вниз по склону, как бронированный тобогган. Раздвоенная молния вновь срывается с небес, и вместо того, чтобы изжарить его на месте, зачем-то освещает вершину горы. Она даже заходит еще дальше, услужливо воспламеняя согнувшийся под ветром корявый терновый куст, чтобы рыцарь смог разглядеть фигуру человека, спящего под выступом скалы. Если не считать отсутствия неоновой вывески с надписью «ТЕБЕ СЮДА», казалось, было сделано все, чтобы облегчить ему задачу.
– Ага! – говорит рыцарь.
Он кладет на землю свой щит и копье и на минуту преклоняет колени, пораженный благоговейным восторгом. Овца, пристроившаяся под ближайшим кустиком можжевельника и жующая вересковый корень, бросает на него взгляд, исполненный глубочайшего презрения.
Спящая принцесса пребывает в неподвижности. Как ни странно, но для человека, проспавшего сотню лет на вершине горы, она довольно неплохо сохранилась. Стоит лишь задуматься о том, что случится с обычными вельветовыми штанами, если их по неосторожности оставить на ночь на веревке, – и следовало бы удивиться, насколько она опрятна. Но, разумеется, наш идиот ничего не замечает – по правде говоря, он все еще молится. Похоже, он просто не хочет обращать внимания на некоторые странности.
Но вот дождь кончился, и рассвет, зябко поеживаясь, уже высовывает свою розовую ножку из-под пухового облачного одеяла. Изящный солнечный лучик освещает сцену. Доспехи рыцаря тихо ржавеют. Кому-то потом придется заняться ими с проволочной щеткой и банкой политуры, но, как вы, без сомнения, уже догадались, это будет не наш рыцарь.
Наконец, справившись с не слишком большим количеством «патерностеров» и довольно подозрительно звучащим «Te Deum», рыцарь поднимается на ноги и приближается к спящей фигуре. Рассвет к этому времени уже разыгрался вовсю, и как раз в тот момент, когда он откидывает с ее лица вуаль – прошу заметить, что какая-то невидимая сила на протяжении столетия предохраняла вуаль от плесени, – солнце выпускает на волю непомерное количество атмосферного розового сияния. Слегка скрипнув, рыцарь наклоняется и запечатлевает сдержанный целомудренный поцелуй на щеке спящей.
Она шевелится. Томно открывает глаза. Вспомните, как вы себя чувствуете сразу после пробуждения, а потом умножьте на тридцать шесть тысяч пятьсот. Совершенно верно: вам было бы чертовски не по себе, не правда ли? И первое, что бы вы сказали, было бы, конечно же, «мгррх-х-х!» или что-нибудь в этом роде? Как бы не так.
– Привет тебе, о солнце! – говорит она. – привет тебе, свет дня, привет тебе, расс…
Тут она запинается. Хлопает ресницами.
– Постой-ка, – говорит она.
Рыцарь остается на коленях. На его лице все то же абсолютно идиотское выражение, какое мы можем наблюдать лишь на картинах прерафаэлитов.
– Ты кто? – спрашивает принцесса.
Рыцарь прочищает глотку.
– Я, – говорит он, – принц Боамунд, старший сын короля Ипсимера Нортгэльского, и я пришел…
– Кто-кто?
Принц поднимает брови, словно персонаж Берн-Джонса, наступивший на что-то острое.
– Я принц Боамунд, старший сын короля…
– Боамунд?
– Совершенно верно, – говорит рыцарь. – Боамунд, старший сын…
– Как это пишется?
Рыцарь выглядит озабоченным. Там, где он обучался, можно было либо записаться на продвинутый курс соколиной охоты, либо изучать правописание, – но не то и другое одновременно. Угадайте, что он выбрал.
– Бэ, – говорит он, запинаясь. – О… А…
На лице принцессы (без сомнения, ангельски прекрасном) возникает странное выражение.
– Ты что, схохмить решил или что?
– Схохмить?
– Прикалываешься, – поясняет она. – Шутки шутишь. – Она некоторое время обдумывает ситуацию. – Но ты ведь не шутишь, правда?
– Правда, – отвечает Боамунд. Он глубоко задумывается. – Слушай, – говорит он. – Я Боамунд, старший сын короля Ипсимера Нортгэльского, а ты Кримхильда Прекрасная, и ты спишь колдовским сном на вершине этой горы с тех пор, как злой волшебник Дунтор наложил на тебя заклятие, и я только что разбудил тебя поцелуем. Все правильно?
Принцесса кивает.
– Ну вот, – говорит Боамунд.
– И что?
– Что значит «и что»? – говорит Боамунд, краснея. – Я хочу сказать, ведь считается, что… ну…
– Что – «ну»?
– Ну…
Кримхильда кидает на него еще один странный взгляд и лезет под стоящий рядом камень за своей кофточкой. Кофточка, разумеется, девственно чиста.
– То есть, – говорит она, – ты, конечно, подходишь; ты, конечно, принц и все такое, но… в общем, здесь какая-то ошибка, вот и все.
– Ошибка?
– Ошибка. Слушай, – говорит она. – Кто тебе рассказал? О том, что я лежу здесь и все такое?
Боамунд погружается в задумчивость.
– Ну, – говорит он, – один человек в таверне, если уж ты хочешь знать.
– Рыцарь?
Боамунд скребет в затылке. Представьте себе рыцаря Альма-Тадемы, который умудрился каким-то образом выпасть из картины и теперь гадает, как ему забраться обратно, не разбив стекла.
– Да, я думаю, что это мог быть и рыцарь. Мы играли в карты, и я выиграл.
Розовые губки Кримхильды вытягиваются в жесткую линию.
– Вот как? – говорит она.
– Да, – отвечает Боамунд, – и когда я попросил его расплатиться, он сказал, что ужасно сожалеет, но у него совершенно нет денег. И я как раз собирался хорошенько рассердиться на него, когда он сказал, что, если я хочу, он может взамен навести меня на довольно интересное дельце. Ну, я подумал, что у меня не такой уж большой выбор, так что…
– Понимаю, – говорит Кримхильда ледяным тоном. – Скажи, а этот рыцарь, он был такой смуглый, симпатичный, такой вроде как угрюмый, с длинным носом, волосы на затылке взъерошены.?
– Да, – говорит Боамунд удивленно. – Ты его знаешь? То есть, я хочу сказать, – откуда, ты ведь проспала…
– Ну подожди, я еще доберусь до него! Лживый маленький крысеныш! – яростно восклицает Кримхильда. – Как я сразу не догадалась!
– Так значит, ты его действительно знаешь?
Кримхильда горько смеется.
– О да, – говорит она. – Я хорошо знаю Танкреда де ла Гран. Вонючий хорек, – добавляет она. – У меня найдется пара слов для месье де ла Гран, когда он наконец сподобится прийти сюда.
Что-то начинает медленно проворачиваться в мозгах Боамунда.
– О, – говорит он. – Так ты собираешься, э-э…
– Да.
– И ты, м-м, не собираешься…
– Нет. – Кримхильда снимает свою кофточку, скатывает ее в комок и сует себе под голову. – Пожалуйста, перед тем, как уйти, верни мою вуаль туда, где она была, – говорит она решительно. – Спокойной ночи.
– О, – говорит Боамунд. – Ну что ж, хорошо. – Он осторожно наклоняется и поднимает с земли вуаль, не замечая, что стоит на ее конце. Раздается звук рвущейся ткани. – Прошу прощения, – говорит он и, насколько это возможно, укутывает обрывками лицо принцессы, которая, впрочем, уже снова спит. Она всхрапывает.
– Проклятье, – тихонько говорит Боамунд; он пожимает плечами (наплечники ржаво скрипят) и начинает медленно спускаться с горы.
Когда он проходит примерно с треть пути к подножию, опять начинается дождь.
На его счастье, неподалеку находится маленькая пещера, вход в которую наполовину прикрыт корявым терновым кустом, и рыцарь тяжело хлюпает к ней. У самого входа он видит карлика, сидящего со скрещенными ногами и уплетающего куриную ножку.
Выглядит многообещающе.
– Привет, карлик, – говорит Боамунд.
– И тебе, как там тебя, – отвечает тот, не поднимая головы. – Там снаружи все поливает?
– М-м, – говорит Боамунд. – Ну да.
– Чертов климат, сдохнуть можно, а? – говорит карлик. – Я полагаю, ты собирался зайти внутрь?
– Если ты не против.
– Располагайся, – говорит карлик. – Думаю, ты не откажешься выпить?
Лицо Боамунда под мокрой челкой светлеет.
– У тебя есть молоко? – спрашивает он.
Карлик награждает его взглядом, исполненным чистейшего презрения, и кивает на большую кожаную бутыль.
– Чувствуй себя как дома, – говорит он с набитым ртом.
Странное питье, думает Боамунд. Похоже, там какие-то травы, – фиточай или что-то в этом роде. И тут он чувствует, что ужасно, ужасно хочет спать.
Когда он погружается в глубокий сон, карлик выбрасывает наружу куриную кость, зловеще ухмыляется, чертит в воздухе кабалистический знак и собирается уходить. Но тут ему приходит на ум что-то еще, и он вновь поворачивается к рыцарю. Обыскав его, он забирает его кошелек, перочинный нож со штопором и носовой платок, и наконец исчезает.
Боамунд спит.
Некоторое время спустя он проснулся.
Похоже, он или попал под прицельный залп дождя, или кто-то опростал над ним ведро воды. Он попытался пошевелиться, но не смог. Что-то скрипнуло.
– Все в порядке, – сказал голос над его головой. Это, наверное, Бог, подумал Боамунд; в таком случае то, что он всегда подозревал, было правдой. Бог действительно был выходцем из Вест-Райдинга в Йоркшире.
– Ты не парализован, и с тобой ничего не случилось, – продолжал голос. – Просто твои доспехи совсем заржавели. То есть совсем заржавели: спеклись в один кусок, – добавил голос с оттенком благоговения. – Пожалуй, чтобы извлечь тебя наружу, потребуется что-нибудь посерьезнее, чем ножницы по жести.
Боамунд попытался разглядеть, кто это говорит, – может быть, это все же не Бог, – но самое большее, что ему удалось сделать, это выпучить глаза до предела. Результат: нижний край его забрала крупным планом.
– Где я? – спросил он.
– В пещере, – ответил голос и продолжал: – Ты какое-то время пролежал здесь; прости, весьма сожалею.
Боамунд обратил свой ум в прошлое. Гора, озаренная всполохами. Девушка. Карлик. Молоко со странным вкусом. Что-то, что когда-то давным-давно говорила ему мама насчет того, что не следует пить молоко из рук подозрительных карликов.
– Что произошло? – спросил он.
– А, – отвечал голос, – ты быстро все схватываешь, как я погляжу. Возможно, все, что здесь нужно, – это капелька машинного масла. Ну-ка, не шевелись.
Это предупреждение было, разумеется, несколько излишним, но в конце концов Боамунд уловил, как что-то маленькое, в красной шапочке, промелькнуло в ограниченном поле его зрения.
– Эй, – сказал он, – ты же карлик, верно? Тот самый, который…
– Близко, – сказал карлик, – но не в точку.
– Да ладно тебе, – настаивал Боамунд. – Это ты, или…
– Я не тот карлик, о котором ты думаешь, – отвечал тот, – но я его родственник.
– Родственник?
– Да, – маленькая, безобразная широкая ухмылка на мгновение возникла перед щелью в Боамундовом забрале, и затем снова исчезла. – Родственник. Фактически…
– Да?
– Э-э… – Торопливый шум. – Непосредственный родственник. – Странный шаркающий звук около Боамундова левого колена. – Ну-ка, попробуй!
Боамунд сделал попытку согнуть ногу – без результата.
– Попробуем еще раз, – сказал карлик. – Это «WD-40» – замечательная штука, но ему нужно дать некоторое время, чтобы оно просочилось.
В голове у Боамунда заворочалась новая мысль.
– Слушай, так сколько же я здесь пролежал? – спросил он. – Если мои доспехи действительно полностью заржавели – это значит, что я лежу здесь уже… – он подумал, – …больше месяца, – предположил он.
– Попробуй.
– Ничего.
– Ты уверен?
– Конечно, я…
Карлик с шумом втянул воздух сквозь зубы. Известные своими связями с заклинателями, магами и прочими зловещими организациями подобного толка, карлики являются также признанными кузнецами и металлургами. Что означает, что они тоже имеют эту ужасно раздражающую манеру, знакомую любому, кто когда-либо ставил свою машину на техосмотр для выяснения причин непонятных шумов в моторе, – втягивать воздух через дырку в зубах вместо того, чтобы отвечать на вопросы. (Дырка в зубах, как указывают современные исследования, обычно является результатом нанесения по ним удара после сообщения вспыльчивому клиенту, что нужных запчастей нет.)
– Ты застрял намертво, приятель, – сказал карлик. – То есть в буквальном смысле намертво. Никогда не видел ничего подобного.
Боамунд ощутил легкий приступ паники где-то в глубинах своего пищеварительного аппарата.
– То есть как это – «намертво»? – испуганно спросил он.
Карлик, казалось, не слышал его.
– По правде говоря, это и неудивительно, если учесть, сколько времени ты тут пролежал. Ну что ж, допустим, можно попробовать старым добрым зубилом, но я ничего не обещаю.
– Эй-эй! – сказал Боамунд; но в следующую секунду вселенная начала яростно содрогаться.
– Я так и думал, что ничего не выйдет, – сказал карлик спустя некоторое время. – Шлем намертво приржавел к оплечью. Похоже, придется поработать ножовкой. Подожди минутку, ладно?
В идеальном мире Боамунд указал бы ему (вполне справедливо), что у него не такой уж большой выбор в этом вопросе; однако поскольку мир, в котором он находился, до сих пор страдал от последствий атаки карлика на его шлем с молотком и зубилом, Боамунд не стал утруждать себя. Он ограничился коротким «А-а-гх».
– Ну и хорошо, – сказал карлик откуда-то сбоку. – Вот ножовка, вот молоток побольше, лом и ацетиленовый резак. Полежи тихо минуточку, пока я…
– А что это такое – «астиленовый»… – как ты там сказал?
– Ах да, – карлик немного помолчал. – Помнишь, я говорил тебе, что я родственник того карлика?
– И что?
– Ну так вот, – сказал карлик, – на самом деле, я его… Сейчас скажу… – Карлик принялся бормотать себе под нос. Он считал.
– Ты его кто?
– Я его пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– правнук, – сказал карлик. – Приблизительно. Если основываться на том, – скажем, мы имеем пятнадцать сотен лет, кладем тридцать пять с чем-то лет на поколение… Ну, ты уловил идею.
На протяжении нескольких минут в пещере царила очень глубокая тишина, нарушаемая только карликом, который пробовал справиться с петлями Боамундова забрала с помощью треугольного рашпиля.
– Повтори, что ты сейчас сказал? – проговорил Боамунд.
– Я пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– пра– правнук этого карлика, – сказал карлик. – Того, про которого ты говорил. Меня зовут Ноготь-на-Ноге, можно просто Ноготь. Ага, вот так уже лучше! Думаю, мы близки к цели.
Боамунд издал булькающий звук, какой издает кран в отеле, когда отключают воду.
– Что это ты сказал, – уточнил он, – про пятнадцать сотен лет?
Ноготь поднял глаза от рашпиля.
– Примерно пятнадцать сотен лет, – отвечал он, – плюс-минус пара лет или что-то вроде того. Такова устная традиция относительно тебя; понимаешь ли, это предание, которое передавалось из уст в уста на протяжении сорока поколений. По крайней мере, приблизительно сорока поколений. Ну-ка, подержись секундочку…
Раздался хруст, и что-то подалось. Через несколько секунд Ноготь горделиво продемонстрировал бурый от ржавчины кусок металла.
– Твое забрало, – объяснил он. – Теперь самое трудное.
– Я пролежал здесь пятнадцать сотен лет?
– Да, что-то вроде, – сказал карлик. – Так сказать, наличными. Ты был зачарован.
– Я так и подумал.
– Молоко, – продолжал карлик. – В нашей семье есть целое предание о том, как Ноготь Первый заколдовал Глупого Рыцаря, дав ему выпить молочного коктейля своего приготовления. Вообще-то это, можно сказать, самое интересное, что случилось у нас за все это время. Полтора тысячелетия наша линия не прерывалась, и сейчас нас осталось трое, с тех пор, как мамаша преставилась, да покоится она с миром, – я, братец Отмороженный да братец Заусеница; полтора тысячелетия, и что мы сделали за это время? Опоили одного рыцаря, да починили пару сотен тысяч чайников, да наточили еще пару сотен тысяч ножей для газонокосилок! Это называется «преемственность».
– Я…
– Лежи смирно.
Раздался ужасающий скрежет, и что-то сильно ударило Боамунда в подбородок. Когда он пришел в себя, его голова снова могла двигаться, а рядом с ним лежало нечто, напоминающее большое бурое ведерко для угля.
– Твой шлем, – с гордостью сказал Ноготь. – Кстати, добро пожаловать в двадцатый век.
– Добро пожаловать куда?
– Ах да, – отвечал Ноготь, – я и забыл, в твое время еще не начали их считать. Я бы на твоем месте не беспокоился, – добавил он, – ты не так уж много пропустил.
– Правда?
Ноготь подумал.
– Да, пожалуй, – сказал он. – Так, теперь твой нагрудник. Здесь нужна горелка, я полагаю.
Несмотря на то, что сказал Ноготь, Боамунд почувствовал, что кое-что он определенно пропустил, – а именно изобретение ацетиленового резака.
– Какого черта, – сказал он, когда снова овладел своим голосом. – Что это было?
– Я все объясню потом, – отвечал Ноготь. – Пока что считай, что это просто переносной дракон, ладно? – Он поднял отрезанный кусок и отшвырнул его в сторону. С лязгом приземлившись, нагрудник исчез в облаке ржавых хлопьев.
– Коротко говоря, – продолжал Ноготь, – у вас были Темные века, потом Средневековье, затем Ренессанс, век Просвещения, век Индустриальной Революции, и век Мировых Войн. Ну, а в основном это была сплошная суета, как всегда. Вот разве что, – добавил он, – эта страна больше не называется Альбионом, она называется Великобританией.
Боамунд снова издал булькающий звук.
– Велико.?
– …британией. Или Соединенным Королевством. Сокращенно – «UK». Ну, знаешь, как пишут: «Kawaguchi Industries (UK) plc». Но, в целом, это то же самое, – поменяли несколько названий, и только. Мы попозже это все обсудим. Держись крепче.
Боамунд хотел спросить что-то еще, но карлик снова взялся за ацетиленовый резак, и рыцарь был настолько скован слепым ужасом, что уже не мог развивать эту тему. В какой-то момент он был уверен, что устрашающее бело-голубое пламя прошло насквозь через его руку.
– Ну-ка, попробуй, – сказал Ноготь.
– Гр-ррр-р.
– Прошу прощения?
Боамунд издал еще какой-то звук, который еще сложнее воспроизвести в письменном виде, но явно выражающий ужас.
– Да не беспокойся ты так, – сказал карлик. – Скажи лучше спасибо, что я не догадался принести лазер.
– А что такое.?
– Забудь. Если хочешь, можешь подвигать руками.
На секунду Боамунд решил было, что это наглая ложь; но затем он обнаружил, что действительно может. А затем полуторатысячелетний запас иголок и булавок наконец-то обнаружил свою цель, и он вскрикнул.
– Это хороший знак, – заорал Ноготь, перекрикивая шум, – видать, старая кровь вновь побежала по жилам. Еще немного, и ты будешь в норме, попомни мои слова.
– И первое, что я сделаю, – зарычал на него Боамунд, – это возьму твой астилен и…
Ноготь ухмыльнулся, взял горелку и принялся за работу над Боамундовой ногой. Тот мудро решил, что ему лучше не продолжать.
– Как бы там ни было, – сказал Ноготь, водя взад и вперед ужасным языком пламени, – бьюсь об заклад, главный вопрос, который ты до смерти хочешь мне задать, это зачем тебя погрузили в сон на пятнадцать сотен лет, в пещере, в полном вооружении? Я прав, не так ли?
– А-а-гх!
– Что ж… – продолжал карлик, – ой, прошу прощения, на минуточку потерял концентрацию… Лично я считаю, что оставить доспехи было ошибкой. Маленькая небрежность со стороны старого Ногтя Первого, по моему мнению. – Карлик довольно улыбнулся. – Однако, что касается погружения в сон, это действительно было тебе предназначено.
– А-А-ГХ!!
– Экий я растяпа, – пробормотал карлик. – Прошу прощения. Короче говоря, как я слышал, тебе суждено стать каким-то великим героем или вроде того. Как в старых легендах, ну, знаешь, – Альфред Великий, сэр Фрэнсис Дрейк…
– Кто?
– Да, это, наверно, было уже после твоего времени. В общем, великим национальным героем, который не умер, а просто спит до той поры, когда он будет нужен своей стране, – что-то в этом роде.
– Как Анбилан де Гане? – предположил Боамунд. – Или сэр Персифлан…
– Кто?
– Сэр Персифлан Серый, – сказал Боамунд несчастным голосом. – Ты должен был слышать о нем – говорили, что он спит под скалой Сьюлвен-Крэг, и стоит лишь королю Бенвика ступить на землю Альбиона, как он проснется и…
Ноготь ухмыльнулся и покачал головой.
– Прости, старина, – сказал он. – Боюсь, он забыл завести будильник. Тем не менее, ты правильно уловил идею. Так вот, это ты.
– Я?
– Ты. Я бы, конечно, не сказал, что в настоящий момент происходит что-то особенное. То есть, конечно, по телеку говорят, что если кто-нибудь срочно что-то не сделает с процентными ставками, то это будет означать конец для малого бизнеса по всей стране, но это вряд ли по твоей части, как я думаю. Может быть, ты как-нибудь изменишь стандарты начального школьного образования. Я угадал, как ты считаешь?
– Что значит школьное образование?
– А может быть, и нет, – продолжал Ноготь. – Что это еще может быть? – Он помолчал. – Ты случайно не играешь в крикет? Я подумал – может, ты какой-нибудь сверхбыстрый подающий, да еще и левша впридачу, а?
– Что такое.?
– А жаль, нам бы это очень не помешало. В любом случае, чем бы ни оказалось то, что нам нужно, – это, очевидно, ты. Попробуй пошевелить ногой.
– У-ух.
– Чемпион, – сказал Ноготь. – Дадим тебе минутку, а потом попробуй подняться.
Боамунд слегка подвинулся и обнаружил, что провел последние полтора тысячелетия лежа на маленьком, но остром камне.
– Ох, – сказал он.
Ноготь убирал инструменты в маленькую холщовую сумку.
– Что я тебе скажу, – проговорил он, – в старину умели делать прочные вещи. Тысячепятисотлетняя сталь, а? – Он подобрал массивный наручник Боамундова доспеха и проткнул его пальцем. – По-хорошему, его следовало бы отдать в какой-нибудь музей. Наверняка найдутся люди, готовые заплатить большие деньги…
Боамунд оставил попытки и снова лег, гадая, можно ли умереть от булавочных уколов. Снаружи раздавался шум – он продолжался уже некоторое время, но Боамунд только сейчас его заметил. Низкий, зловещий рев, словно рычание какого-то животного, – нет, скорее, словно жужжание пчелиного роя. Только вот пчелы должны были быть восьми футов в длину, чтобы издавать такой звук.
Ноготь, ухмыляясь, посмотрел на него.
– То, что ты слышишь, – сказал он, – это «М-62». Не обращай внимания.
– Это не опасно?
Ноготь задумался.
– С какой стороны посмотреть, – сказал он. – Но для тебя в настоящий момент нет. Попробуй встать.
Он протянул руку, и Боамунд схватился за нее. Через мгновение он перенес весь свой вес на полуторатысячелетние ботинки. Как ни странно, они выдержали. Впрочем, капелька ваксы им бы не помешала.
– Моя одежда, – сказал Боамунд. – Почему она.?
– Зачарована, – ответил Ноготь. – Это позволяет ей оставаться в целости и сохранности. Пошли, мы уже опаздываем.
Боамунд прошел вслед за Ногтем до входа в пещеру, выглянул наружу и вскрикнул.
Около года назад один телевизионный продюсер, некий Денни Беннетт, снял документальный фильм, в котором доказывал, что поэт Т. С. Элиот был убит ЦРУ.
Согласно гипотезе Беннетта, Элиот был убит из-за того, что он, совершенно случайно, наткнулся на некие метафизические данные высшей степени секретности, которые разрабатывал Пентагон для военных целей. Не осознавая, что делает, Элиот опубликовал свои находки в «Четырех квартетах»; и вот двадцать девять лет спустя он был мертв, – еще одна жертва Людей В Серых Костюмах.