Холт Виктория. Мадам Змея

   Мадаленна смущенно проглотила слюну и опустила глаза.
   — Все находят странным, что он смог сделать ребенка этой малышке… а своей жене — нет.
   — Что еще?
   — Говорят, что он питает слабость к итальянским…
   — Купцам, да? А люди не говорят, что купчиха Медичи привила ему вкус к торговле?
   Мадаленна кивнула.
   — Но ведь люди смеются не над дофиной, Мадаленна, а над мадам Дианой, верно?
   — Мадам д'Этамп ликует. В честь короля устраивается грандиозный бал, — поспешила добавить девушка, желая переключить внимание Катрин.
   — В честь девушки из Пьемонта! — Катрин снова громко рассмеялась.
   Но, отпустив Мадаленну, она всплакнула. Девушку звали Филиппой; Катрин слышала это имя, не зная, почему люди произносят его. Филиппа из Пьемонта. Катрин попыталась представить себе суровые губы Генриха, целующие воображаемое лицо, — несомненно, очень красивое, — смуглой, нежной девушки. Итальянская любовь — всегда страстная, требовательная.
   Как жестока жизнь! Катрин особенно задевало то, что избранницей Генриха стала юная итальянка. В чем моя ошибка? — снова и снова спрашивала она себя. — Почему он влюбился в мою простую соотечественницу и пренебрегает своей благородной женой?
   Но приняв участие в маскараде и услышав шепот, намеки, насмешки, она воспряла духом, потому что происшедшее больше задевало Диану, чем ее, Катрин.

 
   Генрих возвращался в Париж; Катрин переполняло предвкушение; радостная надежда периодически сменялась в ее душе отчаянием.
   Она проводила много времени в уединенном доме у реки. Для Катрин изготавливались духи; она научилась искусно пользоваться косметикой. Она решила сделать так, чтобы Генрих, вернувшись в Париж, увидел новую Катрин.
   Он поддавался женским чарам; маленькая пьемонтка доказала это. Она, Катрин, отнимет его у итальянки точно так, как итальянка отняла Генриха у Дианы.
   Катрин была сейчас хорошенькой; она благоухала восхитительными новыми духами, созданными специально для нее братьями Руджери. Катрин ощутила душевный подъем, услышав пение труб и рожков — кавалькада, возглавляемая Генрихом, ехала по улицам столицы.
   С отчаянно бьющимся сердцем она вышла на площадь перед Бастилией, где король устроил своему сыну торжественную встречу. Стены здания по такому случаю были увешаны прекрасными французскими гобеленами, тысячи свечей освещали зал. После банкета должен был состояться бал.
   Франциск, любивший такие мероприятия, выглядел моложе, чем в последние несколько недель. Сейчас он затмевал всех окружающих.
   Под звуки труб Генрих въехал во двор; он тотчас подошел к королю, который тепло обнял его и расцеловал в обе щеки. Затем Генриха обняла королева.
   — А вот, — сказал Франциск, обняв Катрин и подтолкнув ее вперед, — наша дорогая дочь и твоя любимая жена, которая с момента твоего отъезда жила ожиданием этого дня.
   Катрин, чье сердце отчаянно билось под расшитым корсажем, застенчиво подняла глаза и посмотрела на мужа. Он сухо обнял ее. Она не заметила на его лице радости. Она сказала себе, что он скрывает ее, возможно, стыдясь скандальных слухов, которые опередили его. И все же она знала, что обманывает себя.
   — Генрих… — прошептала она так тихо, что только он один услышал ее.
   Он ей не ответил. Генрих отступил назад, готовясь приветствовать людей, которые спешили, преклонив колено, поцеловать руку их будущего правителя.
   Скоро настала очередь вдовы великого сенешаля преклонить колено и выразить свое почтение дофину; глаза не только Катрин, но и всех окружающих были обращены на эту пару; придворные толкали соседей в обтянутые щелком бока своими увешанными драгоценными камнями пальцами; весь двор, включая короля и мадам д'Этамп, замер в ожидании.
   Диана… она показалась сейчас Катрин более прекрасной, чем когда-либо. Ее черно-белое платье было расшито жемчугами; бриллианты украшали ее иссиня-черные волосы. Безмятежная, уверенная в себе, она, казалось, не замечала того интереса, с которым люди смотрели на нее, хотя, конечно, Диана видела, что глаза всех прикованы к ней.
   Если Диана умела скрывать свои чувства, то этого нельзя было сказать о молодом дофине. Он покраснел, его глаза заблестели, и окружающим показалось, что его любовь к Диане отнюдь не угасла. Но в его взгляде затаились печаль, страдание и стыд. Послышались негромкие смешки, смолкнувшие под строгим взглядом короля, который в душе сам смеялся. Генрих напоминал сейчас провинившегося супруга.
   Диана, улыбаясь, встала; произнеся обычные слова приветствия, она повернулась и отошла к старшему сыну герцога де Гиза. Дофин проводил ее взглядом, полным грусти.
   Король приказал сыну сесть рядом с ним, поскольку он хотел обсудить с Генрихом военные дела.
   Спектакль закончился.
   На банкете Генрих должен был по этикету сидеть рядом со своей женой; Диана заняла место среди свиты королевы. Но все, в том числе и Катрин, заметили, что его взгляд постоянно устремлялся в сторону величественной дамы в черно-белом платье. Диана, беседовавшая с королевой о благотворительных акциях, казалась очень счастливой.
   После банкета Диана избегала общества дофина; она не отпускала от себя своих союзников, молодых де Гизов.
   Катрин, воспользовавшись удобным моментом, покинула торжества. Она позвала к себе Мадаленну. Глаза девушки округлились от страха; она боялась возвращения дофина; она заранее знала, что ее ждет.
   — Отправляйся, — глаза Катрин сверкали, лицо было бледным, — в покои Дианы. Спрячься получше. Я хочу знать, что произойдет между ними.

 
   Диана отправилась к себе. Вскоре Генрих последовал за ней.
   Когда служанка спросила ее, должны ли они помочь своей госпоже раздеться, она невозмутимо улыбнулась.
   — Пока нет, Мари. По-моему, ко мне придет посетитель.
   Едва она закончила фразу, как в дверь постучали.
   — Мари, — произнесла Диана, — если это дофин, скажи ему, что я приму его. Впусти его и оставь нас одних.
   Генрих неуверенно вошел в комнату, и Диана вспомнила мальчика; которого она нашла в саду в тот день, когда они говорили о лошадях.
   Приветливо улыбнувшись, Диана протянула Генриху обе свои руки. Служанки покинули комнату и закрыли за собой дверь.
   — Я счастлива, что ты вернулся, — сказала Диана.
   — А я… несчастен, — ответил он.
   — Генрих, такого быть не должно. Пожалуйста, не становись на колени. Это мне следует опуститься перед тобой на колени. Сядь рядом со мной, как раньше, и скажи мне, что делает тебя несчастным.
   — Ты знаешь, Диана.
   — Ты имеешь в виду юную итальянку из Пьемонта?
   — Это правда, Диана, — выпалил он. — Все, что говорят люди, — правда. Я не понимаю самого себя. В меня словно вселился дьявол.
   — Пожалуйста, не переживай, Генрих. Ты любишь эту девушку?
   — Люблю ли я ее? Я люблю только одну женщину и буду любить ее всю мою жизнь. Я всегда знал это. Но мне было одиноко, грустно без тебя. У нее твои иссиня-черные волнистые волосы. Тебя не было со мной, Диана, и я ухватился за твое подобие.
   Она улыбнулась ему. Глядя на нее, Генрих удивился тому, что он нашел в юной итальянке из Пьемонта какое-то сходство с Дианой. Никто на свете не мог сравниться с ней.
   — Дорогой мой, — ласково промолвила она, — для печали нет причин. Ты уехал, но теперь вернулся. По-моему, нам следует радоваться.
   — Ты простишь меня? — взмолился он. — Поймешь меня? Это было короткое влечение. Когда я удовлетворил его, оно исчезло. Оно возникло из моей тоски по тебе.
   — Я всегда знала, — сказала она, — что для тебя и для меня существует только одна любовь.
   Повернувшись к Генриху, она обняла его.
   — Не будем говорить о прощении, любовь моя, — добавила Диана. — Люди шептались, усмехались. Ну, ты знаешь мадам д'Этамп. Это было унизительно… для некоторых.
   — Как я ненавижу эту женщину! Я глубоко опечален тем, что дал кому-то повод унижать тебя. Я ненавижу себя за это. Лучше бы меня убили в сражении до этой истории.
   Она нежно поцеловала его, как в начале их дружбы. Любовь Генриха к Диане была неистовой, страстной; ее же чувство к нему было в значительной мере материнским.
   — Тогда я была бы безутешна, — сказала она. — Если бы ты не вернулся ко мне, я бы не пережила этого.
   Они сели, обнимая друг друга.
   — Диана… так ты меня прощаешь? Мы будем считать, что ничего не случилось?
   — Мне нечего прощать тебе. Я знала, что это ничего не значащий эпизод, и ты подтвердил это. Тебе было одиноко, хорошенькая девушка развлекла тебя. Я благодарна ей за то, что она на какое-то время сделала тебя счастливым. Скажи, ты бы не хотел, чтобы она приехала сюда… в Париж?
   — Нет!
   — Значит, ты больше не любишь ее?
   — Я люблю только одну женщину. Я всегда буду любить ее одну.
   — Тебя не влечет к этой девушке?
   — Когда я понял, что я наделал, я потерял всякое желание ее видеть. О, Диана, любовь моя, мы сможем забыть о случившемся?
   — Нет, это невозможно — я слышала, что у нее будет ребенок.
   Генрих густо покраснел.
   Она засмеялась.
   — Ты снова забыл о своем положении, Генрих. — Этот ребенок когда-нибудь станет отпрыском короля Франции. Ты упустил это из виду?
   — Меня гложет стыд. Ты так добра и красива. Ты понимаешь мои горести, слабости, застенчивость, смущение. Когда мы вместе, я становлюсь счастливым, хоть я и осквернил наш прекрасный союз своей изменой.
   Диана щелкнула пальцами. Ее глаза сияли, рот улыбался. Она думала о том, что двор смеялся слишком поспешно. Она возьмет это дело в свои руки. Пусть двор увидит в ней не любовницу Генриха, а его ближайшего друга и самого главного человека в его жизни, духовную сестру.
   — Дорогой мой, — сказала она, — ребенок требует ухода, он нуждается в воспитании, соответствующем его статусу.
   — Его статусу!
   — Дорогой мой, это твой ребенок. Уже одно это делает его заслуживающим моего внимания. Генрих, ты позволишь мне заняться им лично? Я хочу, чтобы после рождения его доставили во Францию. Я сама буду руководить его воспитанием и обучением.
   — Диана, ты просто чудо!
   — Нет, — небрежно сказала она. — Я люблю тебя и хочу, чтобы ты относился к себе с уважением и исполнил свой долг.
   Он обнял ее.
   — Я мечтал о тебе, — сказал Генрих. — Постоянно думал о тебе, даже когда был с ней.
   Диана упала в его объятия. Она на время перестала быть практичной француженкой. Она была готова принимать его обожание, которое быстро переходило в страсть.

 
   Катрин не увидела мужа в этот день. Мадаленне удалось выскользнуть из покоев Дианы, когда любовники заснули, так что Катрин знала обо всем происшедшем.
   Она всю ночь беззвучно рыдала. Ее надежды не оправдались. Коварная ведьма вновь обворожила Генриха одной своей улыбкой.
   Он появился на следующий день радостным, торжествующим любовником, чья шалость была прощена. На Генрихе были цвета Дианы — черный и белый.
   Двор стал еще сильнее восхищаться Дианой; ненависть Катрин к своей сопернице также возросла. Мадам д'Этамп испытала разочарование и даже тревогу.
   Когда юная пьемонтка родила ребенка Генриха, вдова сенешаля сдержала свое слово; его привезли во Францию, и Диана договорилась насчет его воспитания.
   Это была девочка; к удивлению и восхищению многих, вдова сенешаля нарекла ее Дианой.

ИСПУГАННАЯ ДОФИНА

   В Лоше возникла напряженная атмосфера. Это ощущали все — от Анны д'Этамп до последней посудомойки. Диана, постоянно совещавшаяся со своими молодыми друзьями де Гизами, казалось, стала выше на дюйм и еще надменней. Она видела себя силой, стоящей за троном. Катрин, внешне кроткая, почувствовала в себе новую энергию. Именно благодаря ей эти две женщины, считавшие, что они значительно превосходят Катрин по остроумию и интеллекту, обрели свое нынешнее положение! Катрин воодушевляла возможность определять судьбы других людей, несмотря на то, что тайная работа требовала, чтобы ее организатор оставался в тени, считался незначительной фигурой.
   Холодные декабрьские ветры со свистом раскачивали голые ветви деревьев, что росли в заснеженном саду возле дворца.
   Болезнь свалила короля; многие считали, что ему уже не встать с кровати.
   Растерянность царила не только при дворе, но и во всей Франции. Дело было не только в болезни короля. Дофин, Карл Орлеанский, Монморанси и их свита, состоявшая из французской знати, отправились на юг встречать испанского короля Карла Пятого, приезжавшего во Францию. Болезнь Франциска и дружеский визит в страну его старого врага породили массу домыслов; рассуждения о причинах беспрецедентного события и его разумности звучали во всех кабаках от Парижа до Гавра и от Гавра до Марселя.
   Именно Анн де Монморанси, ревностный католик, нес ответственность за этот миролюбивый шаг по отношению к Карлу Пятому. За время болезни короля Монморанси взял бразды правления в свои руки; сделав это, он стал действовать быстро и решительно. Он разорвал дружеские отношения с англичанами, немцами, турками и герцогом Клевским. Он убедил Франциска, что союз с Испанией сулит ему обретение Милана — города, надежда на обладание которым погибла со смертью Климента вопреки условиям брака Катрин Медичи с Генрихом. Франциск всегда испытывал волнение, слыша слово «Милан». И когда Карлу Пятому пришлось отправиться из Испании во Францию, чтобы усмирить своих мятежных подданных из этой страны, трудно было оказать ему более желательную услугу, чем обеспечение его безопасного проезда через территорию Франции — этот дружеский жест экономил деньги и время императора!
   Приглашение было принято, хотя обе стороны испытывали при этом чувство неловкости. Генрих выехал опечаленным, поскольку, несмотря на уважение и любовь, которые он испытывал к Монморанси, дофин не мог с радостью встречать в качестве гостя Франции человека, который когда-то держал его в тюрьме.
   Придворные собрались возле огромного камина в Лоше, чтобы обсудить прибытие испанского короля и возможную кончину короля Франции. Во дворце царила безрадостная атмосфера. Лош, стоявший на вершине высокого холма, имел длинную мрачную историю, полную несчастий и людских страданий; подземные темницы, комнаты для пыток и карцеры делали это сооружение не самым приятным из французских замков. Почти все придворные желали поскорей вернуться в Фонтенбло. С болезнью короля прекратились пышные увеселения; девушки, пользовавшиеся благосклонностью Франциска, скучали в одиночестве. Французский двор потерял половину своего блеска и жизненной энергии, когда король заболел.
   Катрин сидела на стуле, протянув руки к пламени. Она прислушивалась к беседе окружающих.
   Молодой Ги де Шабо был веселым, смелым, порой безрассудным человеком, предававшимся утехам любви с тем же пылом, с каким Монморанси командовал армией. Сейчас де Шабо беседовал с красивым капитаном гвардейцев, Кристианом де Нанси, человеком такого же склада, что и он. Катрин невольно слышала их разговор.
   — Королю, — сказал де Шабо, — следует быть разборчивей при выборе женщин. Поверьте мне, эту болезнь он подцепил от жестянщицы.
   — Мой друг, — прошептал де Нанси, — вы говорите истинную правду. Она сама сейчас болеет.
   — У нашего короля есть враги, — продолжил де Шабо. — Мужья и отцы соблазненных им женщин не могут любить его с той же готовностью, что их жены и дочери. Это вполне понятно, хотя иногда может причинять неприятности. Я слышал, что муж жестянщицы сделал так, чтобы эта женщина передала нашему королю свои маленькие проблемы.
   Де Нанси щелкнул пальцами.
   — Господи! Король страдает этой болезнью уже много лет. Это просто рецидив старого недомогания, поверьте мне.
   Они знали, что Катрин слышит их. Какое им до этого дело? Тихая малышка не представляла опасности.
   Анна д'Этамп подошла к молодым людям. Они тотчас вскочили; по слухам, они оба пользовались ее милостями. Они поклонились ей, поцеловали руку Анны. Катрин находила смешными их усилия превзойти друг друга в любезности. Анна одарила их обоих мимолетными, но многообещающими улыбками. Они были двумя самыми красивыми мужчинами при дворе, а Анна питала слабость к красивым мужчинам.
   Катрин следила за тем, как они шутят, смеются, весело флиртуют. Анна выглядела превосходно, и лишь такой внимательный наблюдатель, как Катрин, мог заметить следы беспокойства на ее лице.
   К камину приблизилась Диана; ее сопровождали Франциск де Гиз и поэт Маро. К ним присоединились принцесса Маргарита, дочь короля. Они расположились у огня, и Катрин оказалась членом этой группы.
   Напряжение усилилось. Так бывало всегда, когда Диана и Анна, эти две женщины, которых двор считал соперницами, оказывались рядом.
   Очаровательная Диана, на пальце которой было кольцо с большим рубином, подаренное Генрихом, всем своим видом демонстрировала, что считает себя примой двора. Анна, голубое платье которой идеально подходило по цвету к ее глазам и оттеняло ее прекрасные светлые волосы, была более красивой и оживленной, чем Диана. Солнце на закате, подумала Катрин, с жадностью следя за каждым жестом Дианы, часто бывает более впечатляющим, чем восходящее светило.
   — Какими галантными поклонниками вы, верно, находите месье де Нанси и месье де Шабо, — лукаво произнесла Диана. — Они всегда рядом с вами.
   — Верно, — отозвалась Анна. — Боюсь, некоторые люди испытывают зависть из-за каждой адресованной мне улыбки.
   — Они поступают неправильно! — заявила Диана. — Я всегда говорила, что герцогиня д'Этамп заслужила те милости, которыми она пользуется.
   — Мадам весьма любезна. Я сама всегда говорю о ней то же самое.
   Смущение охватило Узкий Круг. Сейчас каждому придется стать на чью-то сторону — это всегда было чревато опасностью. Де Шабо испуганно перевел разговор на другую тему. Он заявил, что ему не терпится поскорей увидеть это чудовище — Карла Пятого.
   — Странно, — сказала принцесса Маргарита, — что этот человек, державший моего отца в тюрьме, приезжает теперь в качестве гостя. Это выше моего разумения.
   — Но это было так давно! — сказал де Гиз. — Те события лучше забыть.
   — Да, — согласилась Анна, — с тех пор утекло много воды. Мадам де Пуатье, вы должны помнить те дни лучше нас. Вы были тогда женой и матерью, а я — еще ребенком.
   — Вы, верно, рано проявили свои дарования, мадам д'Этамп, — парировала Диана. — По-моему, когда король попал в тюрьму, мадам де Шатобриан уже ревновала вас к нему.
   — Французы должны испытывать чувство неловкости, — поспешил вставить де Гиз, — от присутствия на их земле испанцев, пусть даже прибывших в качестве друзей.
   — Испанцев эта ситуация должна смущать еще сильнее! — сказал поэт Маро.
   — Скорей бы они появились здесь. Как скучны дни ожидания! — натянуто засмеялась Анна. Дерзость Дианы всегда беспокоила фаворитку короля; в такие мгновения ей казалось, что время ее могущества проходит.
   — Я полагала, что мадам д'Этамп не может назвать свои дни — и ночи — скучными, — тихо сказала Диана.
   — Это верно, что я родилась с весельем в сердце, — произнесла Анна. — Но я хотела бы увидеть здесь гостей. Мечтаю взглянуть на всесильного Карла.
   Она заметила сидящую поблизости Катрин.
   — Наша маленькая дофина хочет поскорей воссоединиться со своим молодым мужем, правда, мадам дофина?
   Катрин пожала плечами.
   — Позор! — воскликнула Анна. — И это называется жестом преданной жены?
   Катрин не понимала, что на нее нашло. Она думала о Генрихе во время этой беседы. Видя здесь Диану, испытывая к ней лютую ненависть, понимая, что даже в словесном поединке она затмевает Анну, Катрин ощутила, что ее чувства выходят из-под контроля.
   Она заставила себя рассмеяться.
   — Я должна быть преданной женой? Спросите мадам де Пуатье, с кем он проводит дни и ночи.
   Анна ликовала. На лицах всех присутствующих появились улыбки. Маленькая Медичи сумела смутить Диану, чего не удалось сделать Анне д'Этамп.
   Диана с раздражением ощутила, что ее щеки краснеют. Она не выносила намеков на ее любовную связь с дофином; она предпочла бы, чтобы все считали ее духовной наставницей Генриха.
   — Ну мы можем поверить слову бедной брошенной жены, — усмехнулась Анна.
   Подойдя к Катрин, она обняла ее.
   — Я сочувствую вам, моя малышка. Не грустите, он еще вернется к вам. Вы так терпеливы, очаровательны, молоды!
   — Мне жаль, мадам дофина, что вы чувствуете себя брошенной, — сказала Диана. — Когда дофин вернется, возможно, мне удастся убедить его не оставлять вас так часто одну.
   Поднявшись, Диана ушла. После нескольких минут молчания придворные заговорили о приготовлениях к встрече испанцев.

 
   Катрин знала, что она поступила неразумно. Теперь Диана планировала устранение Катрин — она поняла, что дофина не была той покорной, бессловесной женой, которой ее считали. Катрин могла вынашивать недобрые чувства, была собственницей. Диана терпела итальянку, потому что считала ее пустым местом. Никто не оскорблял Диану безнаказанно.
   Катрин испугалась. Жизнь оказалась сложной штукой. Человек проявлял осторожность, следил за каждым своим словом и взглядом. Потом одна минута легкомыслия перечеркивала результаты многолетних усилий.
   Генрих возвратился в Лош, и страх Катрин усилился. Она не радовалась торжествам, устроенным в честь гостей. Банкеты, балы, спектакли и турниры ничего для нее не значили. Генрих смотрел на Катрин с надеждой на то, что когда-нибудь он избавится от своей жены навсегда. Причиной тому было мгновение ее безумия. Ненависть восторжествовала над рассудком подобно тому, как любовь одерживала верх над сдержанностью во время объяснений с Генрихом.
   Двор покинул Лош и направился в Париж. С каким размахом и щедростью принимали испанцев! Катрин равнодушно наблюдала за происходящим. Что значат интриги и заговоры, когда ее собственная жизнь в опасности? Она стала свидетельницей прибытия Карла в Париж; она стояла рядом с королем и королевой у окна отеля Монморанси на улице Сент-Антуан. Однако она смотрела не на испанца, а на молодого человека, ехавшего возле императора — на своего мужа, в котором зарождалась ненависть к ней, желание избавиться от нее; с того момента, когда она продемонстрировала свою неприязнь к любовнице Генриха, Катрин стала верить в то, что он задумывается о ее устранении. Она видела, как Карл дарит городу большую серебряную статую Геркулеса, завернутую в львиную шкуру, расшитую золотом. В честь императора в Нотр-Дам исполняли «Те Деум». Вся эта церемония не производила на девушку впечатления. Она могла думать лишь о том, что ждет ее лично.
   Весь двор смеялся — во время охоты молодой проказник, герцог Орлеанский, вскочил на коня, на котором сидел Карл Пятый, и закричал: «Ваше Императорское Величество, вы — мой пленник!» И Карл, почувствовав, что наступил момент, которого он боялся, мысленно назвал себя дураком, осмелившимся ступить на вражескую территорию. Он поскакал во весь опор сквозь лес в цепких объятиях молодого герцога. Как разозлился в душе Карл, узнав, что это была шутка! Как смеялись над ним французы! Но в сердце Катрин не было места для смеха; ею владел страх за свое будущее.
   Несмотря на бурное веселье и празднества, придворные находили время перешептываться о маленькой дофине.
   Катрин, знавшая об этом, ночами лежала без сна. Неужели действительно готовится развод?
   Некоторое время тому назад она узнала о смерти Алессандро. Его заколол кинжалом ее дальний родственник, немедленно ставший героем Флоренции. Сестра убийцы сыграла роль приманки. Жизнь Алессандро была полна насилия, и умер он насильственной смертью.
   Какую опасную жизнь ведем мы, Медичи, подумала она. Климент, Ипполито, Алессандро — все они погибли внезапно, а последние двое были, несомненно, убиты.
   Была ли она в большей безопасности, чем ее родственники?
   Ее не убьют; однако она предпочла бы смерть тому, что ей предлагали сделать.
   Она подумала о тете императора Карла, которого столь помпезно чествовала Франция. Эту женщину тоже звали Катрин; Катрин Арагонская была женой английского короля. Ей пришлось пережить развод, потому что она не могла родить сына. И затем, очевидно, по той же причине, вторая жена короля, не имевшая могущественных родственников, способных защитить ее, лишилась головы. Теперь некому было заступиться за Катрин де Медичи.
   Они не убьют ее. Она боялась смерти. Их брак расторгнут, и Катрин выдворят из Франции. Она никогда не увидит Генриха.
   — Столько лет брака, — говорили люди, — и ни одного ребенка! Зачем наследнику трона такая жена? Он способен иметь детей; это доказала девушка из Пьемонта. Такая супруга, как Медичи, заслуживает лишь одного — развода!
   Она плакала. Находясь одна, приходила в ярость. О каком ребенке может идти речь, если она почти не видит своего мужа!
   Она старалась сдерживать свою ненависть к Диане де Пуатье. Но во время визита Карла Испанского она поняла, что это ей не по силам.
   Франциск, снова одолевший болезнь, взбодрившийся от визита во Францию своего врага, заговорил с Катрин о ее отношениях с Генрихом, когда она ехала рядом с ним на лошади в составе Узкого Круга.
   Анна осталась во дворце, сославшись на недомогание. Франциску не хватало ее; он попросил свою невестку поехать с ним; он чувствовал, что должен поговорить с Катрин. Это было неприятной обязанностью, и он хотел покончить с ней как можно быстрей. Семь лет брака, и ни одного ребенка! Серьезная ситуация для герцога Орлеанского. Кошмарная для французского дофина!