Холт Виктория. Кирклендские услады

   — Ну, этот глупостей не натворит, — заявляла она. — Саймон слишком благоразумен. Придет время, он найдет себе достойную партию.
   — Надо надеяться, — парировала я, — что та, кого он сочтет достойной, будет того же мнения и о нем.
   Хейгар эта реплика явно удивила. По-моему, ее поразило, что не все смотрят на ее любимца ее глазами. Вот доказательство, подумалось мне, что даже у самых мудрых людей есть свои слабости. Слабостью Хейгар, несомненно, был ее внук. А мне хотелось знать, какие слабости были у него. Если они вообще были.
   И все же я питала к нему искреннюю благодарность за то, что он поверил в мой рассказ о монахе. Поэтому держалась с ним не столь холодно, как прежде.
   Я распрощалась с Саймоном и пошла прямо к себе в спальню. День клонился к вечеру. Через полчаса должна была надвинуться темнота. На лестнице и в моей комнате витали тени, и, когда я открыла дверь, меня сразу охватил такой же непреодолимый страх, как в тот раз, когда я увидела монаха у моей постели. Может быть, пугаться и не стоило, но я сразу вспомнила ту ночь — занавески вокруг моей постели были задернуты!
   Я направилась прямо к кровати и отдернула их. Окажись за ними монах, я бы не удивилась, но, разумеется, за занавеской никого не было. Я поспешно оглядела комнату и прошла в туалетную. И там никого. На мой звонок сразу пришла Мэри Джейн.
   — Зачем вы задернули занавески у кровати? — сердито спросила я.
   Мэри Джейн в недоумении воззрилась на кровать:
   — Но… мадам… Я вовсе их не задергивала!
   — А кто же мог это сделать?
   — Но, мадам, ведь занавески не задернуты!
   — Что же, по-вашему, мне померещилось, что они были задернуты? Разумеется, я сама их раздернула только что!
   Я бросила на нее яростный взгляд, и она в испуге отпрянула:
   — Я… я… их не касалась! Вы же всегда говорите, что не любите, когда они задернуты.
   — Но кто же их закрыл? — повторила я свой вопрос.
   — Да некому, мадам. Я всегда сама убираю ваша комнату, как велела миссис Грэнтли.
   — Нет, наверное, все же вы их задернули, — повторила я, — иначе как это объяснить?
   Мэри Джейн попятилась к дверям:
   — Поверьте мне, мадам, я их не трогала!
   — Вы просто забыли. Иначе быть не может.
   — Нет, мадам, могу поклясться, не забыла!
   — Забыли! — упрямо повторила я. — Можете идти.
   Потрясенная Мэри Джейн ушла. До этого у нас с ней всегда были прекрасные отношения, и я никогда так резко с ней не разговаривала.
   После ее ухода я осталась стоять, вперив глаза в дверь, и мне вспомнились слова тетушки Сары: «Вы сердитесь, потому что боитесь». Она была права. Вид задернутых занавесок напугал меня. Но почему? Что было в этом странного? Ответ долго искать не пришлось: задернутые занавески напомнили мне о зловещем ночном посетителе.
   Но вообще-то занавески мог задернуть кто угодно! Скажем, кто-то хотел вытрясти из них пыль… а потом забыл раздвинуть? Почему Мэри Джейн боится признаться? Да потому, что она их не задергивала! Мэри Джейн прекрасно все помнит. Недаром я столько раз твердила, что не люблю спать, когда занавеси задернуты.
   Меня охватила легкая дрожь. Мне вновь живо представилась та ночь: как я внезапно проснулась, как передо мной предстало это жуткое видение, как я ринулась за ним и наткнулась на стену из голубого шелка. Однако бояться нет причин. Это всего лишь неприятное воспоминание, оно-то и ввергло меня в испуг. Но тут же меня охватила тревога — неужели обо мне не забыли? Неужели после нескольких спокойных недель за меня берутся снова, и мне грозят новые страхи? Да, я сердилась, потому что была испугана, но я не имела права срывать гнев на Мэри Джейн!
   Мне стало стыдно, и я кинулась к звонку. Мэри Джейн сразу же появилась на пороге, но ее лицо не сияло обычной улыбкой, и она смотрела в сторону.
   — Мэри Джейн, — проговорила я. — Простите меня!
   Она недоумевающе на меня поглядела.
   — Я не имела права вас упрекать. Если бы занавески задернули вы, вы бы так и сказали. Я знаю. Я просто устала.
   Она, все еще ничего не понимая, смотрела на меня, потом спохватилась:
   — Что вы, мадам, это пустяки.
   — Нет, Мэри Джейн, — настаивала я. — Я была не права, а я несправедливости не терплю. Пойдите и принесите свечи, становится темно.
   — Слушаюсь, мадам. — И она вышла, куда более веселая, чем когда покидала мою комнату несколько минут назад.
   К тому времени, как она вернулась со свечами, я приняла решение поговорить с ней начистоту. Мне совсем не хотелось, чтобы она думала, будто я отношусь к тем людям, кто вымещает на других свои обиды и неприятности. Я решила поделиться с ней терзавшими меня подозрениями. Она должна знать правду.
   — Поставьте свечи на камин и на туалетный столик. Ну вот, теперь совсем другое дело. Понимаете, Мэри Джейн, когда я увидела эти задернутые занавески, я сразу вспомнила то происшествие…
   — Понимаю, мадам.
   — И я решила, что кто-то опять вздумал позабавиться надо мной. Вот мне и хотелось, чтобы выяснилось, будто занавеси задернули вы. Я бы тогда сразу успокоилась.
   — Но этого не было, мадам. Не могла же я сказать вам неправду.
   — Конечно. Вот я и ломаю себе голову: кто это сделал и зачем?
   — Да сюда мог войти кто угодно. Вы же днем спальню не запираете!
   — Да, не запираю, так что войти мог всякий. Но, впрочем, все это не важно. Наверное, у меня просто разыгралось воображение. Скорее всего, это находит на меня из-за того, что я жду ребенка.
   — Да, мадам, Этти тоже теперь не та, что прежде.
   — Вероятно, со многими женщинами в это время случается подобное.
   — Вот-вот. Этти, к примеру, всегда нравилось, как Джим поет. У нашего Джима голос хоть куда! А теперь она его слышать не может. Говорит, что не выносит никакого шума.
   — Вот видите, Мэри Джейн, чего только с нами, женщинами, не бывает! Просто не надо ничему удивляться. А я, между прочим, хотела показать вам одно платье. По-моему, оно может вам подойти. Мне оно больше не годится.
   Я вынула из шкафа темно-зеленое габардиновое платье с отделкой из шотландки в красную и зеленую клетку, и глаза у Мэри Джейн заблестели.
   — О, мадам! Вот это да! И как раз мне впору!
   — Ну и берите его себе. Мне это только приятно.
   — Спасибо большое, мадам!
   Мэри Джейн была добрая душа. Не меньше, чем платье, ее порадовало и то, что между нами снова установилась прежняя дружба.
   Когда она ушла, мне показалось, что ее радостное настроение сообщилось и мне. Я заметила свое отражение в зеркале — молодое лицо, зеленые глаза сверкают, как бриллианты. Все-таки свечи всегда льстят нам. Но, едва успев вглядеться в зеркало, я поймала себя на том, что смотрю не на себя, а испытующе обвожу глазами углы и жду, что за моей спиной кто-то вынырнет из тени. Страх снова вернулся ко мне.
   Я плохо спала в ту ночь. Вставала и заглядывала под кровать. Мне все время слышался шорох раздвигаемого шелка. Но все это были выдумки. Занавески оставались в прежнем положении, и призраки в моей спальне больше не появлялись. Однако кто все-таки задернул занавески? Спросить ни у кого нельзя. На меня опять начнут смотреть с подозрением. Но следовало держаться настороже.
 
   Несколькими днями позже выяснилось, что из моей комнаты исчезла грелка. Я не сразу заметила, что ее нет, поэтому не могла сказать, когда ее место над дубовым комодом опустело.
   Утром, когда Мэри Джейн принесла мне завтрак, я сидела в постели. По совету доктора Смита я завела обычай завтракать в спальне. И надо признаться, мне это пришлось по душе, тем более что из-за беспокойных ночей я по утрам ощущала слабость.
   — Послушайте, Мэри Джейн, — спросила я, оглядывая комнату, — куда это вы подевали мою грелку?
   Мэри Джейн поставила поднос и оглянулась. На ее лице ясно выразилось недоумение.
   — О, мадам! — воскликнула она. — Ее нет!
   — Может, она упала?
   — Не знаю, мадам, я ее не трогала. — Мэри Джейн подошла поближе к стене. — Крючок, во всяком случае, на месте.
   — Интересно, кто же ее взял? Ну, ладно, спрошу миссис Грэнтли. Может, она знает, куда запропастилась грелка. А мне правилось, как она здесь висела. Такая блестящая, сияющая.
   И я занялась завтраком, сразу позабыв о пропаже. Тогда мне даже в голову не пришло, что между ее исчезновением и странными событиями, происходящими со мной, может быть какая-то связь. Я не думала о грелке до самого вечера. А вечером мы с Руфью пили чай. И она вспоминала, как в прежнее время они праздновали Рождество и как теперь все изменилось. Особенно в этом году, когда мы никого не принимаем и сами никуда не выезжаем из-за гибели Габриэля.
   — Раньше у нас бывало весело, — рассказывала Руфь. — Мы отправлялись на телеге за подходящим бревном, чтобы в сочельник, как положено, в камине горело рождественское полено, да и остролист собирали. Обычно к нам на Рождество съезжалось множество гостей. Ну а уж в этот раз соберемся только своей семьей. Надеюсь, тетушка Хейгар с Саймоном смогут приехать. Они всегда на Рождество проводили у нас дня два. Думаю, тетя Хейгар выдержит переезд из «Келли Грейндж» к нам.
   Перспектива рождественских праздников сразу приобрела для меня заманчивость, и я стала прикидывать, когда мне лучше выбраться в Хэрроугейт или в Райпон за подарками. Подумать только, в прошлое Рождество я была еще в Дижоне! А там на праздниках мне всегда бывало одиноко. Почти все мои соученицы разъезжались по домам, и в школе нас оставалось человек пять-шесть. Но мы вкладывали в праздники всю душу, а на Рождество всегда самозабвенно веселились.
   — Надо выяснить, рискнет ли тетя Хейгар выбраться к нам, — продолжала Руфь, — да сказать слугам, чтобы хорошенько проветрили ее постель. В прошлый раз она жаловалась, что простыни были сырые.
   И тут я вспомнила.
   — Да, кстати, — проговорила я, — что сталось с грелкой, которая висела в моей спальне?
   На лице Руфи выразилось удивление.
   — Она куда-то запропала. Мэри Джейн не знает, где она.
   — Так что, грелка исчезла?
   — Ну, я вижу, вы ничего не знаете. Я-то думала, вы распорядились ее убрать.
   Руфь покачала головой:
   — Наверное, ее убрал кто-то из слуг. Я выясню. Когда похолодает, грелка вам понадобится, а холод непременно наступит. Вряд ли можно ждать, что такая теплынь продержится долго.
   — Спасибо, — поблагодарила я, — между прочим, я собираюсь поехать в Хэрроугейт или в Райпон. Мне надо кое-что купить.
   Руфь подняла брови и окинула меня внимательным взглядом:
   — Думаете, вы сможете поехать? Ведь время идет. Может быть, вы доверите сделать ваши покупки кому-нибудь из нас?
   Я покачала головой:
   — Нет-нет, спасибо. Я прекрасно себя чувствую, и мне хочется поехать самой.
   Руфь вынуждена была сдаться:
   — Ну что ж, вам решать. Впрочем, можно поехать всем вместе. Мне давно хочется заглянуть в магазины, а Люк, по-моему, говорил, что ему надо вывезти Дамарис за рождественскими покупками.
   — Замечательно! Поедем все вместе. Вот хорошо!
   На следующий день, решив воспользоваться тем, что дождь перестал и засияло солнце, я собралась прогуляться и встретила Руфь на лестнице.
   — Решили пройтись? — спросила она. — На дворе хорошо. Совсем тепло. Да, между прочим, мне не удалось выяснить, куда девалась ваша грелка.
   — Как странно.
   — Видно, кто-то взял ее и забыл. — Руфь тихо рассмеялась и как-то слишком пристально посмотрела на меня.
   Но я тут же вышла из дому. За дверями меня ожидало такое великолепное утро, что я сразу забыла об исчезнувшей грелке. У живой изгороди я заметила даже несколько не успевших замерзнуть цветков — пастушью сумку и чистец, и, хотя до пустоши не дошла, мне показалось, что вдали золотится в бледном солнечном свете дрок.
   Помня наставления Руфи, я не позволила себе гулять долго и вскоре повернула к дому. По дороге я бросила взгляд на руины. Последнее время меня не тянуло к аббатству. Я подозревала, что не смогу теперь гулять среди развалин, не думая о посетившем меня монахе, и поэтому старалась обходить руины стороной, что не совсем вязалось с моим утверждением, будто я ничего не боюсь.
   Остановившись под дубом, я поймала себя на том, что вглядываюсь в узоры на его коре. Когда-то отец рассказывал мне, что древние бритты считали, будто извилины дубовой коры — свидетельство, что в дереве обитает какое-то сверхъестественное существо. Я водила по коре пальцем — этих бриттов легко можно, понять, мало ли, какие фантазии лезут в голову. В них ничего не стоит поверить.
   Стоя под дубом, я вдруг услышала чей-то смех над головой и испуганно подняла глаза, ожидая увидеть нечто устрашающее. Но увидела просто зеленого дятла.
   Я поспешила в дом. Войдя в столовую, я обнаружила, что за столом сидят только сэр Мэтью, Сара и Люк. Руфи не было. Они тоже недоумевали, где она может быть.
   — Она никогда не опаздывает, — сказал сэр Мэтью.
   — Но у Руфи столько дел, — возразила тетя Сара. — Она так беспокоится о Рождестве, думает, какие комнаты выберут Хейгар и Саймон, если решат пробыть здесь несколько дней.
   — Хейгар будет жить в своей бывшей комнате, — сказал сэр Мэтью. — А Саймон расположится там, где всегда располагается, так что Руфи нечего беспокоиться.
   — Ну, наверное, она немного побаивается Хейгар. Ты же знаешь, как с Хейгар трудно. Будет совать свой длинный нос во все углы и укорять нас, что мы плохо следим за домом, не то что в те времена, когда был жив отец.
   — Хейгар вечно лезет куда не надо, — проворчал сэр Мэтью. — Если ей здесь не нравится, может не приезжать. Обойдемся без ее указаний.
   И тут вошла Руфь. Она немного раскраснелась.
   — А мы попять не можем, что с тобой, — укоризненно сказал сэр Мэтью.
   — Подумайте только, какая нелепость, — начала Руфь и беспомощно оглядела нас всех. — Я зашла в комнату Габриэля и заметила что-то под покрывалом. И как вы думаете, что это было?
   Я не могла отвести от нее глаз и почувствовала, что краснею, мне трудно было сдерживать свои чувства — я уже все поняла.
   — Грелка из вашей комнаты, Кэтрин. — Руфь обличающе смотрела на меня. — Кто мог ее туда занести?
   — Удивительно! — услышала я свой голос.
   — Что ж, вот она и нашлась. Наверное, все это время там лежала. — Руфь обернулась к остальным. — У Кэтрин из комнаты исчезла грелка, — пояснила она. — Кэтрин предположила, что это я велела кому-то из слуг забрать грелку. Но кто мог додуматься засунуть ее в кровать в комнате Габриэля?
   — Надо выяснить! — резко проговорила я.
   — Я опросила слуг. Совершенно очевидно, что они ничего не знают.
   — Но кто-то же отнес ее туда? — Я услышала в своем голосе несвойственные мне визгливые нотки.
   Руфь пожала плечами.
   — Все равно надо выяснить, — настаивала я. — Кто-то задумал зло шутить надо мной. Разве не ясно? Так же как с задернутыми занавесками.
   — С какими занавесками?
   Я подосадовала на себя. Ведь о случае с занавесками кроме нас с Мэри Джейн знал только тот, кто их задернул. А теперь придется объяснять. И я вкратце рассказала, что имела в виду.
   — Кто же задернул занавески? — заверещала тетя Сара. — Кто спрятал грелку в кровать Габриэля? Да, кстати, ведь и вы спали в этой постели, правда, Кэтрин? Это же ваша супружеская кровать!
   — Я бы много дала, чтобы узнать, кто это! — гневно выкрикнула я.
   — Да, кто-то проявил редкостную рассеянность, — заметил как бы невзначай Люк.
   — Не думаю, что тут дело в рассеянности, — отрезала я.
   — Но, Кэтрин, — увещсвающе заговорила Руфь, — кому надо задергивать занавески у вашей кровати и прятать вашу грелку?
   — Вот и я хотела бы это знать!
   — Давайте забудем эту историю, — воззвал к нам сэр Мэтью. — В конце концов, пропажа нашлась.
   — Но зачем? Почему? — не могла успокоиться я.
   — Вы слишком возбуждены, дорогая, — шепнула мне Руфь.
   — Я хочу выяснить, что за странности творятся у меня в комнате.
   — Утка остывает, — напомнил сэр Мэтью. Подойдя ко мне, он взял меня под руку: — Забудьте об этой грелке, дитя мое. Мы узнаем, кто ее унес, всему свое время.
   — Да, — подхватил Люк. — Всему свое время. — Он пристально смотрел на меня, и по его глазам я видела, что он что-то прикидывает в уме.
   — Пора ужинать, — проговорила Руфь, и, когда все сели за стол, мне не оставалось ничего другого, как присоединиться к ним. Но аппетит у меня пропал. Я думала только о том, с какой целью затеваются эти странные истории, направленные, как я понимала, против меня.
   И решила не отступать. Я решила добраться до правды.
   Примерно месяц спустя нас всех пригласили к викарию, чтобы обсудить с его женой возникшие в последнюю минуту соображения по поводу приближающегося благотворительного базара под девизом «Приноси и покупай!».
   — Миссис Картрайт перед праздниками вечно что-нибудь да взбредет в голову! — возмутился Люк. — Спасибо, хоть это не ее летние fetes⁴ в саду или скучнейшие живые картинки!
   — Миссис Картрайт просто очень энергичная, — возразила Руфь. — Вот уж кто обладает всеми качествами, необходимыми для жены викария!
   — Меня там тоже ждут? — спросила я.
   — А как же? Она обидится, если вы не придете. Пойдем? Это совсем близко. Но если хотите, можем поехать в экипаже.
   — Нет, я охотно пройдусь пешком, — поспешила ответить я.
   — Ну, тогда пойдем все вместе. Прекрасный случай для вас познакомиться с соседями. Пока мы в трауре, дом викария стал центром деревенской жизни. Обычно такие встречи проводились у нас.
   В половине одиннадцатого мы вышли из «Услад» и через пятнадцать минут оказались у дома викария, серого каменного здания у самой церкви. По дороге к нам присоединились еще двое или трое местных жителей, и Руфь представила им меня. Я чувствовала на себе заинтересованные взгляды. Еще бы! Они знали, что Габриэль женился довольно неожиданно и погиб, прожив с молодой женой всего две недели и оставив ее в положении.
   Соседи изучающе приглядывались ко мне, но я не обижалась. Учитывая все обстоятельства, их любопытство было оправдано. Вполне возможно, кое-кто из них считал, что я чем-то виновата в смерти Габриэля.
   Миссис Картрайт, с которой я, разумеется, уже встречалась, была крупной цветущей дамой с весьма властным характером. Она собрала нас в своей гостиной, показавшейся мне тесной. Ведь я привыкла к огромным комнатам в «Усладах». Горничная подала кофе с печеньем. Меня посадили у окна, откуда виднелось кладбище. Как только у меня перед глазами оказался склеп Рокуэллов с навесом из кованого железа, мысли мои сразу обратились к Габриэлю.
   Когда все гости собрались, миссис Картрайт громогласно объявила, что нам необходимо спешить. Распродажу надо начать как можно скорее, чтобы все успели запастись рождественскими подарками.
   — Поэтому прошу вас как следует покопаться у себя на чердаках. Пригодится любая, пусть самая небольшая вещица. Для вас она, быть может, уже не представляет ценности. А другим как раз понравится. И прошу вас, приносите свои дары заранее. Мы должны успеть оценить их. А в день распродажи милости прошу — приходите и покупайте! Помните, все деньги пойдут на церковь. Крыша ее так нуждается в ремонте! Вам известно, что в стропилах завелся жук-точильщик? Я уверена, что все готовы помочь. Но надо поторапливаться! У кого какие соображения?
   Соображений оказалось достаточно. Миссис Картрайт придирчиво подвергала их обсуждению. Совещание носило весьма деловой характер. И меня восхищала энергия жены викария. Когда дебаты закончились, она подсела ко мне и сказала, что очень рада видеть меня у себя в доме.
   — До чего же приятно, что в «Усладах» скоро будет прибавление семейства! И вы так прекрасно выглядите! Я убеждена, что сэр Мэтью просто в восторге! На седьмом небе от счастья! При нынешних печальных обстоятельствах это для него такое утешение!
   Как я успела заметить, миссис Картрайт была из тех дам, кто обожает поболтать и охотно берет на себя тяжкое бремя вести разговор, предпочитая говорить, а не слушать.
   — У нас всегда столько дел, столько дел! И люди здесь превосходные, так хотят помочь! Но, между нами говоря, разворачиваются очень медленно. Вы меня понимаете? Чтобы вовлечь их в наши дела, приходится без конца всех теребить. Взять хоть этот рождественский базар. Толк от него будет, только если провести его заблаговременно, до праздников. Надеюсь, вы тоже сможете принести какой-нибудь пустячок и что-нибудь купите, правда? Ну а если у вас найдется не одна интересная безделушка, а больше — тем лучше! Все, что угодно! И разумеется, хорошо бы что-нибудь подороже. Простите, что я так назойлива.
   Я ответила, что понимаю: ею движут благие намерения, и пообещала непременно что-нибудь принести.
   — У меня есть маленькая брошка с бирюзой и жемчужинками.
   — Восхитительно! Как вы добры! А можно получить ее завтра? Я кого-нибудь пришлю за ней.
   — Только она довольно старомодная.
   — Не важно. Прекрасно подойдет. Как я рада, что вы пришли! Чувствую, вы будете нам хорошей помощницей, особенно когда… Конечно, сейчас у вас сил маловато, но зато потом… Уж я-то знаю, о чем говорю. У меня самой шестеро. Трудно поверить, правда? Младшему уже девятнадцать. Он тоже собирается стать священником. Я так рада, что хоть один посвятит себя церкви. А то я уже начала опасаться… Словом, потом вы сможете приносить нам большую пользу. Например, при подготовке к живым картинкам. Этим летом я собираюсь устроить их прямо среди развалин аббатства.
   — А вы уже устраивали что-нибудь подобное?
   — Последний раз пять лет тому назад. Правда, погода все испортила. Дождь лил как из ведра. И это в июле! Наверное, этим летом лучше устраивать в июне. В июле вечно дождь.
   — А чему были посвящены те живые картины?
   — Историческим сюжетам. При таком фоне иначе и быть не могло. Костюмы были великолепны.
   — Где же вы их достали?
   — Кое-что взяли напрокат в «Усладах», другие сшили сами. С «кавалерами» было проще. Для них в «Усладах» много чего нашлось, а вот для «круглоголовых» пришлось мастерить самим. Но это было не трудно.
   — Понятно. Значит, вы начинали с Гражданской войны?
   — Нет, что вы! Мы начали с закрытия монастыря. При такой-то сценической площадке мы бы не простили себе, упустив столь замечательную возможность. И это себя оправдало. Все говорили, что в тот день руины словно ожили, и аббатство предстало перед нами, каким оно было в старину.
   Я старалась не выдать своего волнения:
   — Значит, кто-то из участников ваших живых картин изображал монахов?
   — Разумеется! Монахов было множество. Но вы понимаете, каждый выступал в нескольких ролях. В одной сцене — монах, в другой — разудалый «кавалер». Иначе было нельзя. Желающих участвовать всегда немного. И с мужчинами так трудно иметь дело! Они так стесняются. Пришлось нарядить монахами даже кое-кого из женщин. Можете себе представить?
   — Но костюм монаха, наверное, соорудить просто?
   — Проще простого! Черпая ряса и капюшон. А как эффектно выглядели эти костюмы на фоне серых руин! По-моему, эти сцены были самыми впечатляющими.
   — Наверное. Ведь само аббатство тоже сыграло большую роль.
   — Как приятно, что вас это так интересует! Я непременно устрою живые картины и в этот раз, но только в июне! Запомните, в июне. Июль все же всегда дождливый.
   Руфь давно уже ловила мой взгляд, и я поднялась. Я чувствовала, что сделала важное открытие, и радовалась, что согласилась пойти к жене викария.
   — Если мы не хотим опоздать к ленчу, — сказала Руфь, — пора идти.
   Мы попрощались с миссис Картрайт и отправились домой.
   Я никак не могла начать разговор. В голове у меня стучала одна мысль: «Тот, кто пять лет назад изображал монаха в живых картинках, сохранил костюм до сих пор и воспользовался им, явившись ко мне среди ночи».
   Но как узнать, кто был монахом в тех живых картинах? Вернее, кто из живущих в нашем доме? Наверное, только Руфь. Люк пять лет назад был слишком мал. Впрочем, почему?
   Пять лет назад ему была двенадцать. И он высокий. Вполне мог сыграть роль монаха. Сэр Мэтью и тетушка Сара уже тогда были слишком стары. Значит, остаются Руфь и Люк.
   — Миссис Картрайт рассказывала мне про живые картины, разыгранные в руинах. Вы в них участвовали?
   — Плохо же вы знаете миссис Картрайт, если думаете, будто она позволит кому-то уклониться!
   — А кого же вы играли?
   — Жену короля — королеву Генриетту-Марию.
   — Только ее и больше никого?
   — Ну, это была одна из главных ролей.
   — Я спросила потому, что, по словам миссис Картрайт, участников было немного и кое-кому пришлось играть по нескольку ролей.
   — Это тем, кто исполнял маленькие роли.
   — А Люк?
   — О, Люк все время был на переднем плане. Без него ни одна сцена не обошлась.
   Люк, подумала я. И ведь в ту ночь он появился на мой зов позже всех. У него было время снять рясу и надеть халат. Конечно, чтобы взлететь на третий этаж, ему пришлось очень спешить, но ведь он молодой и быстрый!
   А занавески у моей кровати и грелка? И это — дело его рук. А почему бы и нет? Во всяком случае, и время, и возможности у него для этого были. Мои сомнения превратились почти в уверенность. Напугать меня хотел Люк. Он старается погубить мое неродившееся дитя. Нечего и говорить — в случае смерти моего ребенка больше всех выиграет Люк.
   — С вами все в порядке? — забеспокоилась идущая рядом Руфь.