Холт Виктория. Кирклендские услады

   — Да, спасибо, а что?
   — Мне показалось, вы сами с собой разговариваете.
   — Нет, что вы! Я просто думаю о миссис Картрайт. Она весьма словоохотлива, правда?
   — Да уж.
   Показался наш дом, и мы обе устремили взгляды на него. Как всегда, я отыскала глазами южный балкон, с которого упал Габриэль, и что-то меня насторожило. Я вгляделась внимательнее. Руфь тоже прищурилась.
   — Что это? — воскликнула она и ускорила шаги.
   На балконе что-то темнело, издали казалось, будто кто-то перегнулся через парапет.
   «Габриэль!» — подумала я и, вероятно, невольно произнесла это вслух, так как Руфь тут же одернула меня:
   — Глупости! Этого не может быть! Но что… кто это?
   Я пустилась бежать. Дыхание со свистом вырывалось у меня из груди, и Руфь старалась меня удержать.
   — Там кто-то есть! — задыхаясь, выкрикивала я. — Но кто? Что это? Кто-то повис…
   Теперь уже можно было различить, что тот, кто находился на балконе, одет в плащ с капюшоном и капюшон свесился вниз. Больше ничего разобрать было невозможно.
   — Она упадет! Кто это? Что это значит? — кричала Руфь и, опередив меня, бросилась в дом. Она двигалась куда быстрей, чем я. А я уже едва могла дышать, но со всех ног спешила за ней. В коридор вышел Люк. Он удивленно уставился на бегущую мать, потом перевел глаза на меня, с трудом поспевающую за ней.
   — Ради всего святого! Что случилось? — воскликнул он.
   — Кто-то свесился с балкона! — выкрикнула я. — С балкона Габриэля.
   — Кто?
   Люк поспешил вверх по лестнице впереди меня, а я, выбиваясь из сил, старалась не отстать.
   На площадке появилась Руфь. На ее губах играла горькая усмешка. В руках она держала плащ. И я сразу узнала его — мой зимний плащ, предназначенный защищать меня от стужи и ветра. Длинный синий плащ с капюшоном.
   — Мой плащ! — ахнула я.
   — С какой стати вы повесили его на балконе? — резко, почти грубо спросила Руфь.
   — Повесила? Я? Да что вы такое говорите?
   Руфь и Люк понимающе переглянулись. Потом Руфь пробормотала:
   — Кому-то хотелось, чтобы плащ приняли за человека, падающего с балкона. Я чуть не лишилась сознания, когда это увидела. Какая глупая шутка!
   — Но кто это сделал? — воскликнула я. — Кто придумывает все эти гнусности?
   Мать с сыном смотрели на меня так, будто я несу какую-то дикость и тем подтверждаю зародившиеся у них сомнения на мой счет.
 
   Необходимо было выяснить, что означают все эти зловещие происшествия. Нервы у меня были взвинчены, я все время ждала — что еще случится. Все можно было рассматривать как нелепые шутки, не считая появления монаха у меня в спальне. Если хотели поселить в моей душе тревогу, способ был выбран безошибочно. Ну а все эти мелкие происшествия… какую цель преследовали они?
   По-видимому, Руфь и Люк утвердились во мнении, что мне свойственны чудачества. Впрочем, пожалуй, это слишком мягкое определение для того, что они думали обо мне. Я чувствовала, что они наблюдают за каждым моим шагом. Это тоже действовало на нервы.
   Я собралась было навестить Редверзов и рассказать все им, но меня так одолела подозрительность, что я опасалась даже Хейгар. А Саймон хоть и принял мою версию о монахе, но кто знает, как он отнесется к рассказу о занавесках и грелке. Во всем этом я видела чей-то злой умысел, и мне не терпелось как можно скорее доискаться до истины. Но разбираться мне предстояло в одиночку. Я не доверяла больше никому, кто был хоть как-то связан с «Усладами».
   На следующий день я снова отправилась к миссис Картрайт. Все, что она рассказывала о живых картинах, представлялось мне крайне важным, и я надеялась выпытать у нее что-нибудь еще. Кроме бирюзовой брошки я прихватила и отделанную эмалью шкатулку, которая сохранилась у меня с незапамятных времен и стояла без применения.
   Мне повезло, и я застала миссис Картрайт дома одну. Она бурно приветствовала меня, а брошка и шкатулка вызвали у нее восхищение.
   — О, миссис Рокуэлл, как вы добры! И сами все принесли! Теперь не надо думать, кого к вам послать! Вижу, вижу, вы будете нам незаменимой помощницей. Как приятно! Уверена, что эти очаровательные вещички можно хорошо оценить. А если хотите первой посмотреть, чем мы уже располагаем, я с превеликим удовольствием вам покажу.
   И миссис Картрайт лукаво поглядела на меня, решив, видно, что я только за тем и явилась.
   Я не сразу нашлась что ответить. Но мне нельзя было вызывать подозрений. Я чувствовала, что с тех пор, как начались эти странные происшествия, я должна уметь объяснить каждый свой шаг.
   — Ну что ж… — начала я. Миссис Картрайт прервала меня и заговорщически зашептала:
   — Да почему, собственно, вам и не быть первой? Вы вполне это заслужили. И вам будет удобно выбрать рождественские подарки, тем более вы не в том положении, чтобы ездить их разыскивать. Полагаю, все, кто помогает нам, должны иметь известные привилегии… Изучите все как следует, а потом, может быть, выпьете со мной чашечку кофе?
   Я сделала вид, будто только и мечтаю об этом. Миссис Картрайт отвела меня в маленькую комнату, где были выставлены сувениры, и я выбрала булавку для галстука, табакерку и китайскую вазу. Жена викария расцвела от счастья — я оказалась не только щедрым дарителем, но не менее щедрым покупателем. Словом, миссис Картрайт была уже в нужном настроении для доверительной беседы.
   Как только мы уселись в ее гостиной пить кофе, я завела разговор о живых картинах. Это не составило труда, ибо живые картины были ее любимым детищем.
   — И вы действительно снова хотите их устроить?
   — Приложу все силы.
   — Воображаю, как будет интересно!
   — Еще бы! А вам придется сыграть одну из главных ролей. Я всегда считала, что ведущие роли должны оставаться за членами самого уважаемого семейства в округе. Вы согласны со мной?
   — Ну конечно, — ответила я, — а они охотно отзывались на ваши приглашения? Я имею в виду, они всегда участвовали в ваших представлениях?
   — О да! Должна сказать, ваша семья всегда была — как бы это выразиться? — верна долгу.
   — Расскажите же мне о ваших планах! Наверное, миссис Грэнтли и Люк тоже примут участие?
   — В прошлый раз они согласились.
   — Да, миссис Грэнтли мне рассказывала. Она изображала жену Карла I.
   — Ну конечно. В тот раз мы разыгрывали сцены Гражданской войны. «Услады» ведь в самом деле были захвачены сторонниками парламента. Счастье, что эти вандалы не уничтожили поместье… Впрочем, все ценности удалось спрятать.
   — Как интересно! Где же?
   — Ну, дорогая миссис Рокуэлл, ваши родные знают это лучше, чем я. Впрочем, по-моему, это до сих пор остается тайной.
   — Значит, в вашем представлении вы изобразили и эту сцену с «Усладами»?
   — Ну, не совсем эту. Мы показали только наступление «круглоголовых» и захват поместья. А потом связали возрождение королевской власти с возрождением «Услад».
   — И в вашем изображении аббатство предстало таким, каким было до закрытия монастыря? Наверное, захватывающее было зрелище.
   — Конечно! И я предлагаю показать всю сцену снова. Ведь это так впечатляет. К тому же у каждого будет возможность сыграть хотя бы маленькую роль.
   — Воображаю, как эффектно выглядели среди руин все эти монахи в черных рясах!
   — И не говорите!
   — Ну, Люк тогда был совсем мальчик, вряд ли он мог исполнять значительную роль.
   — Что вы! Напротив! Он отнесся ко всему с большим воодушевлением. Оказался одним из лучших монахов. Он ведь уже тогда был ростом со взрослого мужчину. В семействе Рокуэлл все высокие, вы же знаете.
   — Какая у вас великолепная память, миссис Картрайт! Вы, наверное, вообще помните все роли и кто кого играл.
   Она рассмеялась:
   — Ближайших соседей, конечно, помню. Но в живых картинах участвовало такое множество народа! И у каждого была своя роль. Ну и благодаря этому зрителей собрались целые толпы.
   — А сколько всего у вас было монахов?
   — Уйма! Кто только их не изображал. Я пыталась завлечь даже доктора Смита.
   — И удалось?
   — Нет. Как раз в тот день он должен был навестить эту… эту лечебницу… И кроме того, он сказал, что ему нельзя отлучаться — вдруг его вызовут к больному.
   — А его дочь? Она участвовала?
   — Ну а как же! Она играла юного Карла. С длинными волосами, в бархатных штанишках, она выглядела очаровательно. Будь она постарше, ее костюм могли бы счесть нескромным, а та сцена, в которой изображалась знаменитая картина, там где Карла спрашивают: «И когда же вы в последний раз видели своего отца?», растрогала всех чуть ли не до слез.
   — А в роли монаха она не выступала?
   — Нет. Но ее принца Карла я просто забыть не могу. Впрочем, все играли прекрасно. Даже мистер Редверз, а ведь никому бы и в голову не пришло, что на сцене он как рыба в воде!
   — И какая же роль досталась ему?
   — Просто монаха. Но он изображал его с большим усердием.
   — Как… интересно!
   — Еще кофе?
   — Нет, спасибо. Кофе великолепен. Но мне пора.
   — Как хорошо, что вы нашли время зайти. Надеюсь, ваши покупки вас не разочаруют.
   Мы расстались, осыпая друг друга благодарностями, и я в некотором смятении пошла домой. Я не сомневалась, что разгадала, откуда взялся костюм моего ночного посетителя. У кого-то сохранился костюм монаха, и он использовал этот наряд, чтобы попугать меня. Такой костюм в свое время был у Люка. Интересно, хранится ли он у него? Был костюм монаха и у Саймона. Однако он об этом даже не заикнулся, когда я рассказывала, что мне пришлось пережить.
 
   Сначала я решила поделиться своим открытием насчет монашеских ряс с Хейгар. Потом заколебалась: если я расскажу ей, об этом узнает Саймон, а я не была уверена, что хочу посвящать его в то, как далеко продвинулась в своих изысканиях.
   Конечно, подозревать Саймона было смешно. Не мог же он оказаться в ту ночь в нашем доме! Но приходилось еще и еще раз напоминать себе, что он — второй претендент на «Услады», второй после Люка. Никому нельзя довериться! Сознавать это было горько, но что я могла поделать?
   Поэтому когда на другой день я была в гостях у Хейгар, я ни словом не обмолвилась про историю с моим плащом, хотя и жаждала с кем-нибудь поделиться. Пришлось болтать на самые обыденные темы. В частности, я осведомилась у Хейгар, надо ли помочь ей с покупками. Я сказала, что собираюсь поехать с Руфью и Люком в какой-нибудь ближайший городок и с удовольствием выполню ее поручения. Немного подумав, Хейгар составила список того, что ей было нужно, и, когда мы обсуждали этот список, в гостиную вошел Саймон.
   — Если бы вы поехали в Нэсборо, я мог бы подвезти вас. Я собираюсь туда по делам.
   Я ответила не сразу. А вдруг он воспользуется случаем, чтобы попугать меня? Но конечно, в это трудно было поверить. И все же, напомнила я себе, сначала он невзлюбил меня. Наши отношения изменились только из-за моей дружбы с его бабушкой. Мысль, что Саймона нельзя исключить из числа подозреваемых, крайне меня угнетала. Если он действительно способен разыгрывать подобные шутки над женщиной в положении, значит, он совсем не тот, за кого я его принимаю. Словом, я все-таки решила, что доверять ему нельзя.
   А его мои колебания рассмешили. Ему, конечно, и в голову не пришло, что я подозреваю в нем злоумышленника. Он вообразил, будто я просто боюсь нарушить приличия.
   — Может быть, с нами захочет поехать Руфь или Люк, — с усмешкой произнес он. — А тогда, глядишь, и вы соблазнитесь.
   — Охотно, — отозвалась я.
   Так и получилось, что, когда Саймон поехал в Нэсборо, с ним отправились Люк, Дамарис и я.
   Для начала декабря день выдался теплый. Мы выехали утром, сразу после девяти, и собирались вернуться засветло, то есть часа в четыре.
   Люк и Саймон пребывали в прекрасном настроении, и я почувствовала, что заражаюсь их веселостью. Дамарис же, как обычно, хранила молчание. По дороге я подумала, что, стоит мне уехать из «Услад», я тут же обретаю всегда отличавший меня здравый смысл, а все страхи куда-то исчезают. Во всяком случае, размышляла я, со мной не может произойти ничего такого, с чем я не справлюсь. Прислушиваясь к остроумной болтовне Люка, я убеждала себя, что если меня разыгрывал он, то исключительно желая подразнить. После первой ночной шутки он, конечно, понял, что хватил через край, и решил ограничиться мелкими проделками вроде похищения грелки. Он всегда смотрел на меня с некоторой иронией. Ну чего мне бояться? Меня просто избрали мишенью для мальчишеского озорства. Так я думала, пока мы ехали в Нэсборо.
   Я уже немного знала этот городок, и он мне всегда нравился. Я находила его одним из самых живописных и интересных старых городов в Западном Йоркшире.
   Мы остановились у гостиницы, где слегка подкрепились, а потом разошлись каждый в свою сторону — Саймон отправился по делам, из-за которых приехал, Люк, Дамарис и я — по магазинам. Договорились, что встретимся через два часа в гостинице.
   Люка и Дамарис я вскоре потеряла. Вероятно, они ускользнули, пока я была в магазине, так как хотели остаться вдвоем.
   Купив все, что заказала Хейгар, и кое-что для себя, я поняла, что у меня в запасе еще целый час, и решила воспользоваться случаем и посмотреть город. Раньше мне это не удавалось.
   В тот солнечный декабрьский день Нэсборо выглядел очаровательно. Народу на улицах было совсем мало. Любуясь сверкающей рекой Нидд, крутыми улочками, по обе стороны которых стояли дома под красными крышами, полуразрушенным замком с красивой старинной башней, я чувствовала себя окрыленной, и мне не верилось, что всего несколько часов назад меня мучил гнетущий страх. Когда я спускалась к реке, за моей спиной раздался голос:
   — Миссис Кэтрин!
   Я оглянулась и увидела, что меня догоняет Саймон.
   — Ну как, покончили с покупками?
   — Да.
   Саймон вынул из кармана часы:
   — У нас еще почти час. Что вы собираетесь делать?
   — Хочу пройтись вдоль реки.
   — Пойдемте вместе.
   Он взял у меня пакеты и зашагал рядом. А мне бросились в глаза две вещи: какой силой веет от Саймона и как пустынен берег реки.
   — Я знаю, куда вы направляетесь. Хотите попытать счастья у источника.
   — У какого источника?
   — Неужели вы не слышали о здешнем знаменитом источнике? Разве вы не бывали раньше в Нэсборо?
   — Была раза два с отцом. Но источника мы не видели.
   — Миссис Кэтрин, у вас явные пробелы в образовании. — Саймон шутливо прищелкнул языком.
   — Так расскажите, что это за источник.
   — Давайте сходим туда вместе. Хотите? Если вы опустите руку в воду и загадаете желание, а потом, не обтирая руки, дадите ей высохнуть, ваше желание исполнится.
   — Убеждена, что сами-то вы в такие выдумки не верите.
   — О, вы еще плохо меня знаете, миссис Кэтрин, хотя, конечно, не сомневаетесь в обратном.
   — Я не сомневаюсь, что вы — человек чрезвычайно практичный и никогда не станете желать того, что, по вашим расчетам, недостижимо.
   — Как-то вы назвали меня самонадеянным. Значит, по-вашему, я считаю себя всесильным. А раз так, я могу пожелать чего угодно и не сомневаться, что мое желание исполнится.
   — Но все равно в глубине души будете сознавать, что, если хочешь получить то, что задумал, надо потрудиться.
   — Скорее всего.
   — Тогда зачем загадывать желание, раз можно достичь того же собственными усилиями?
   — Миссис Кэтрин, в таком настроении к Капающему источнику и ходить нечего. Давайте на время забудем о здравом смысле! Попробуем хотя бы раз в жизни быть легковерными!
   — Что ж, я не прочь взглянуть на этот источник.
   — А загадать желание?
   — Да, пожалуй, и загадать желание.
   — И скажете мне, если оно сбудется?
   — Скажу!
   — Только не говорите, что именно вы задумали, пока желание не исполнится. Это — одно из главных условий. То, что вы загадали, должно остаться тайной, тайным сговором между вами и то ли темными, то ли добрыми силами — не помню точно, какие из них здесь заправляют.
   Словом, в этом городе две достопримечательности — Капающий источник и пещера матушки Шиптон (Согласно преданию, матушка Шиптон — колдунья и прорицательница, жившая в XV в. (1486-1516), родилась в пещере, соседствующей с Капающим источником. Известны ее сбывшиеся предсказания судьбы ряду высокопоставленных лиц при дворе Генриха VIII.). Ваш отец рассказывал вам предание про старую матушку Шиптон?
   — Никаких преданий он мне не рассказывал. Он вообще мало со мной разговаривал.
   — Значит, я обязан вас просветить. Старая матушка Шиптон была ведьмой. Она жила в здешних краях лет этак четыреста назад… Плод любви, она родилась от союза деревенской девушки и никому не известного бродяги. Тот уверял, что продал душу нечистой силе. Свою возлюбленную он бросил еще до того, как родилась маленькая Урсула. А девочка росла, росла и стала колдуньей. Вышла замуж за человека по фамилии Шиптон, и ее прозвали матушкой Шиптон.
   — Как интересно! Наконец-то я узнала, что это за матушка Шиптон.
   — Некоторые ее предсказания сбылись. Говорят, она напророчила падение Уолси (Томас Уолси (1473-1530) — кардинал, впоследствии канцлер, в 1529 г. обвинен в государственной измене.), гибель Армады и предсказала, что будет с Западным Йоркширом после Гражданской войны. Про ее пророчество даже стихи сложены. Я кое-что до сих пор помню:
   Будут мысли, точно стрелы,
   Через мир земной лететь.
   — Когда-то я знал все это стихотворение наизусть и распевал его над ухом бабушкиной кухарки, пока та не выставляла меня из кухни.
   Под водою будут люди ездить, спать, и пить, и петь.
   И, поди ж ты, смогут люди просто по небу лететь!
   А двадцатого столетья девяносто первый год
   Не увидят даже дети — свету он конец несет!
   — Ну, еще несколько лет у нас в запасе остается, — сказала я, и мы оба расхохотались. Наконец мы подошли к источнику.
   — Источник, конечно, волшебный, — сказал Саймон. — И знаете, как еще его называют? Мертвящий. Все, что туда попадает, постепенно превращается в камень.
   — Почему?
   — Разумеется, с матушкой Шиптон это никак не связано, хотя многие уверены, что это ее проделки. Просто в здешней воде избыток магнезиевой извести. Она попадает из почвы, сквозь которую просачивается вода. Итак, теперь надо опустить руку в воду и загадать желание. Кто первый? Вы или я?
   — Вы.
   Саймон наклонился над источником, а я смотрела, как капли воды, проходя сквозь землю, падают ему на ладонь.
   Выпрямившись, он показал мне мокрую руку:
   — Ну вот, я загадал! Пусть рука обсохнет, и мое желание непременно исполнится. Теперь ваша очередь.
   Он не отошел в сторону, а остался стоять рядом со мной. Я сняла перчатку и наклонилась над источником. И вдруг поняла, какая вокруг тишина. Мы были здесь одни, и только Саймон знал, где я. Я нагнулась ниже, и ледяные капли упали мне на руку. Вода была невероятно холодная.
   Саймон стоял сзади, почти вплотную ко мне, и на мгновение меня охватила паника. Он уже представлялся мне облаченным в черную монашескую рясу.
   Только не Саймон! — взмолилась я. Пусть это будет не Саймон, твердила я про себя, совсем забыв о других желаниях.
   Саймон стоял так близко, что я ощущала тепло его тела, и, замерев, затаила дыхание, а в голове у меня промелькнуло: «Сейчас что-то со мной случится…»
   Я резко выпрямилась и повернулась. Саймон отступил на шаг. Он был совсем рядом. «Почему?» — испуганно спрашивала я себя.
   — Не забудьте, рука должна высохнуть, — предупредил он. — А я знаю, что вы загадали.
   — Вот как?
   — Не так трудно догадаться. Вы шепнули: «Хочу, чтобы у меня родился мальчик!»
   — Рука совсем онемела.
   — Это от здешней воды. Она удивительно холодная. Видно, от извести, так я полагаю.
   Он смотрел мимо меня, и я заметила, что он как-то возбужден. Неожиданно к нам подошел мужчина, приближения которого я не заметила, а Саймон, наверное, видел, как он подходит.
   — Ага, пробуете наш волшебный источник, — приветливо сказал незнакомец.
   — Разве можно пройти мимо и не поддаться искушению? — ответил Саймон.
   — Сюда народ съезжается издалека. Всем хочется попытать счастья у источника и посмотреть пещеру матушки Шиптон.
   — Да, место здесь интересное, — подтвердила я.
   — Еще бы!
   Саймон подбирал с земли мои пакеты.
   — Проверьте-ка, высохла ли рука, — сказал он, и, когда мы пошли, я выставила ладонь вперед.
   Саймон взял меня под руку и повел вверх по крутым улочкам к замку.
   Люк и Дамарис уже поджидали нас в гостинице. Мы наскоро выпили чаю и поехали домой. Уже смеркалось, когда мы добрались до Киркленд-Мурсайд. Саймон высадил Дамарис у дома доктора и повез нас с Люком в «Услады». Я вернулась подавленная. Виной тому были возникшие у меня новые подозрения. Я старалась разубедить себя, но напрасно. Почему там, над источником, на меня напал такой страх? Что было на уме у Саймона, когда он стоял за моей спиной? Не замышлял ли он чего, и только неожиданное появление незнакомца помешало ему?
   Я удивлялась сама себе: сколько бы я ни притворялась, что не верю в волшебную силу источника, я всем сердцем жаждала, чтобы мое невольно задуманное желание исполнилось. Только бы не Саймон! А почему, собственно? Не все ли равно — Люк или Саймон?
   Но нет, мне было не все равно! Вероятно, именно тогда я начала догадываться, какие чувства питаю к Саймону. Не нежность, нет. Но ни один другой человек не пробуждал во мне такого ощущения полноты жизни. Я могла сердиться на него — и часто сердилась, — но злиться на Саймона было куда приятнее, чем любезничать с другими. Я радовалась, что он считает меня здравомыслящей, и дорожила этим мнением. Ведь я знала, что здравый смысл он ставил выше всех прочих достоинств. При каждой нашей встрече мое отношение к нему менялось, и я начинала понимать, что все больше и больше подпадаю под его обаяние.
   Только теперь, когда Саймон занял такое место в моей жизни, я стала разбираться в своих чувствах к Габриэлю. Я поняла, что любила Габриэля, но не была влюблена в него. Я вышла за него замуж, потому что видела, как он нуждается в защите и заботе, и мне хотелось его защитить. Решение выйти за него казалось таким разумным — я могла подарить ему душевный покой, а он готов был избавить меня от царящего в нашем доме уныния, которое становилось все невыносимей. Я не любила Габриэля по-настоящему. Вот почему я никак не могла вспомнить, как он выглядел, вот почему, несмотря на случившуюся с ним трагедию, я с надеждой смотрела в будущее. Эти надежды вселяли в меня Саймон и мой ребенок. Так что мольба, которую я доверила источнику: «Сделай так, чтобы это не был Саймон!» — шла от самого сердца.
   В последнее время я стала замечать, что по отношению ко мне все в доме ведут себя как-то странно. Я ловила многозначительные взгляды, которыми обменивались члены семейства, и даже сэр Мэтью, как мне казалось, держался со мной настороженно.
   Объяснение этих странностей открылось мне благодаря тетушке Саре. И это открытие оказалось столь пугающим, что все случившееся до сих пор не шло с ним ни в какое сравнение.
   Однажды я пошла проведать тетушку Сару и застала ее за работой. Она штопала крестильную рубашечку.
   — Как хорошо, что вы пришли, — обрадовалась тетушка Сара. — Вас раньше интересовали мои вышивки.
   — И сейчас интересуют, — заверила я. — По-моему, они у вас замечательно получаются. А что вы сейчас вышиваете?
   Она лукаво посмотрела на меня:
   — Вам правда интересно?
   — Очень.
   Она хихикнула, отложила крестильную рубашечку и, поднявшись, взяла меня за руку. Некоторое время старушка молчала, наморщив лоб.
   — Я никому пока не показываю. Это секрет, — прошептала она наконец. — Вот закончу и покажу.
   — Ну, тогда я не буду смотреть. А когда вы предполагаете закончить?
   В ответ она проговорила чуть ли не со слезами:
   — Как я могу закончить, когда я ничего не знаю! Я думала, вы мне поможете. Вы же говорили, что он не убивал себя.
   Затаив дыхание, я ждала, что последует дальше, но ее мысли уже перескочили на другое.
   — В крестильной рубашечке дырка, — спокойно сообщила она.
   — Правда? Но вы начали рассказывать о вашей вышивке…
   — Я же сказала, что никому ее не покажу, пока не закончу. Это все из-за Люка.
   — Из-за Люка? — Сердце у меня аж заколотилось.
   — Маленький он был такой беспокойный! У купели раскричался и порвал рубашечку. И с тех пор ее не удосужились починить. Да, впрочем, пока не ждали следующее дитя, зачем было стараться?
   — Вы так заштопаете, что никто ничего не заметит, — сказала я, и тетушка Сара просияла.
   — Все дело в вас, — пробормотала она, — не знаю, куда вас поместить. В этом вся загвоздка.
   — Куда поместить меня? — повторила я в изумлении.
   — Ну да, Габриэля я вышила… и собаку тоже. Славная была собачка. И как ее необычно звали — Пятница!
   — Тетя Сара, — вскинулась я, — вы что-то знаете про Пятницу?
   — Бедный Пятница. Такой милый песик. Такой преданный! Вот поэтому-то, наверное… Ох, дорогая моя, я все думаю, как-то ваш малыш поведет себя на крестинах? Правда, дети Рокуэллов никогда не ведут себя смирно. А рубашечку я сама выстираю.
   — Тетя Сара, что вы знаете про Пятницу? Пожалуйста, прошу вас, скажите!
   Она внимательно всмотрелась в меня.
   — Пятница был ваш пес, — произнесла она. — Вам и положено знать. А крестильную рубашечку я никому не позволю трогать. Ее так трудно гладить! В некоторых местах нужно загладить складочки. Я для Люка гладила. И для Габриэля.
   — Тетушка Сара, покажите мне вашу новую вышивку, — вдруг неожиданно для себя самой попросила я.
   Глаза Сары хитро блеснули.
   — Она не закончена. А я не хочу показывать, пока не закончу.