Холт Виктория. Кирклендские услады

   — Вы ведь двоюродный или троюродный брат Габриэля, — не удержалась я, — правда? Но до чего же вы с ним не похожи! Просто полная противоположность!
   Он снова одарил меня своей холодной оценивающей улыбкой. Я прямо выразила ему свою неприязнь, а он в ответ дал мне понять, что его, в отличие от Габриэля, я бы «подловить» не смогла! Как будто наш с Габриэлем союз явился результатом какой-то «ловли».
   — Кстати, если говорить о лицах, — продолжал он, — вы же побывали в галерее. Какая прекрасная возможность для физиономических открытий! Видели старого сэра Джона, который, к ярости Кромвеля, сражался за своего короля? Из-за него мы на какое-то время лишились «Услад». Этот упрямый идеализм написан у него на лице. А сэр Люк? Игрок, чуть не промотавший все наше наследство. Или другие Люк и Джон… самоубийцы. Если подольше всматриваться, нетрудно по их лицам предсказать их судьбу. Взять хотя бы того же Джона. Безвольный рот. Вполне можно представить, что он счел жизнь слишком трудной, вышел на западный балкон… и бросился вниз…
   Тут я обнаружила, что разговор за столом стих и все слушают Саймона. Сэр Мэтью наклонился ко мне и похлопал меня по руке.
   — Не придавайте значения словам моего племянника, — сказал он. — Он любит рассказывать о наших предках, имевших дурную репутацию. Саймона злит, что он родственник Рокуэллов лишь по женской линии и «Услад» ему не видать.
   Я заметила, как странно блеснули глаза Саймона, и обратилась к нему:
   — Но по-моему, у вас прекрасное поместье.
   — «Келли Грейндж»! — чуть не сплюнул презрительно сэр Мэтью. — Редверзы всегда завидовали Рокуэллам! — Он показал на Саймона: — Его дед женился на моей сестре, но она не могла жить без «Услад». То и дело возвращалась сюда, сперва с сыном, потом с внуком. Что-то ты теперь стал реже бывать здесь, Саймон!
   — Обещаю исправиться. — Саймон с усмешкой посмотрел на меня.
   Сэр Мэтью громко фыркнул, чем, кажется, шокировал викария и его супругу.
   Беседа продолжалась, и, хотя мне очень не нравился мой сосед по столу, я испытала сожаление, когда обед закончился. Мне доставила удовольствие наша словесная перепалка. Я радовалась, что удачно сразилась с ним, пусть только на словах. Тем более, что я особенно не люблю людей, готовых осуждать других, не разобравшись в истинном положении вещей. А Саймон Редверз, по-моему, принадлежал именно к таким.
   После обеда леди удалились в гостиную, и я попыталась поближе познакомиться с Дамарис. Но это оказалось не так-то легко: она была любезна, но чрезвычайно сдержанна и не делала никаких попыток вести беседу. Поэтому я решила, что за ее прелестной внешностью скрывается крайняя недалекость. И обрадовалась, когда к нам присоединились мужчины и Саймон Редверз занялся Дамарис, к вящей досаде Люка. Я вздохнула с облегчением и погрузилась в беседу с викарием, который рассказал мне, что церковь ежегодно устраивает в «Усладах» благотворительный праздник под открытым небом, а в этом году, в канун Иванова дня, они с женой собираются поставить спектакль, или живые картины, на руинах аббатства. Он выразил надежду, что я поддержку их усилия, и я заверила, что буду рада сделать все возможное.
   Вскоре после обеда сэру Мэтью стало плохо. Он откинулся на спинку кресла, его лицо сделалось еще более багровым, чем обычно. К нему сразу поспешил доктор Смит и с помощью Люка и Саймона отвел сэра Мэтью в его спальню. Это происшествие, естественно, прервало торжество, однако доктор Смит, вернувшись от пациента, заверил, что с сэром Мэтью все будет в порядке. Доктор сказал, что сейчас же отправляется домой за пиявками: сэр Мэтью всегда настаивает, чтобы ему, как когда-то его отцу, делали кровопускание.
   Уходя, доктор успокоил нас:
   — Через день-другой сэр Мэтью встанет на ноги.
   Но настроение у гостей испортилось, и беседа начала затухать.
   Около половины двенадцатого мы с Габриэлем вернулись к себе. Он обнял меня и сказал, что я имела успех и он мною гордится.
   — Не уверена, что все разделяют твое мнение, — заявила я.
   — Кто же устоял перед твоими чарами?
   — Ну, например, этот твой кузен.
   — А, Саймон. Он циник от рождения. К тому же завистлив. Готов немедленно бросить «Келли Грейндж» ради «Услад». Да ты сама скоро увидишь его поместье. Оно в два раза меньше нашего. Обычный заурядный старый особняк.
   — Не понимаю только, почему жажда заполучить «Услады» должна влиять на его отношение ко мне.
   — Возможно, теперь он завидует мне не только из-за «Услад».
   — Глупости!
   Вдруг Пятница бросился к двери и стал с отчаянным лаем прыгать на нее, словно намеревался вышибить.
   — Что это с ним? — воскликнула я. Габриэль побледнел.
   — Там кто-то есть, — прошептал он.
   — Наверное, кто-то, кого Пятница не любит, — сказала я. — Тихо, Пятница!
   Но тот впервые меня не послушался. С громким лаем он продолжал бушевать у двери. Я подхватила его на руки и выглянула в коридор.
   — Кто здесь? — крикнула я. Ответа не было, по Пятница отчаянно рвался из моих рук.
   — Что-то его тревожит, — предположила я. — Надену-ка на него поводок. Еще прыгнет, чего доброго, с балкона.
   Держа пса на руках, я вернулась в комнату, застегнула на нем поводок, спустила на пол, и он тут же стал тянуть меня куда-то.
   Пятница протащил меня по коридору, но, не доходя до балкона, с лаем бросился на дверь слева от него. Я нажала на ручку, и дверь сразу открылась. За ней был большой, совершенно пустой чулан. Пятница пулей влетел туда и принялся обнюхивать все углы.
   Я открыла и балконную дверь, но там тоже никого не было.
   — Видишь, Пятница, — сказала я псу, — никого. Что же ты так разволновался?
   Мы вернулись в спальню. Когда я вошла, Габриэль стоял ко мне спиной. Он обернулся, и я поразилась его смертельной бледности. «Он испугался того, что было за дверью, — ошеломленно подумала я, — и позволил мне пойти одной! Неужели мой муж — трус?»
   Мысль была крайне неприятная, и я постаралась тут же выбросить ее из головы.
   — Много шуму из ничего, — беззаботно сказала я.
   Казалось, Пятница успокоился и, когда я сняла с него поводок, прыгнул в корзину и свернулся там калачиком.
   Готовясь ко сну, я задавала себе вопрос: что же так встревожило Габриэля? Потом, вспомнив разговоры за обедом, я подумала: уж не считает ли Габриэль, что тут бродит привидение? И почему балкон имеет для него какую-то мрачную притягательность? Но в таком доме, как этот, в голову легко приходят всякие фантазии.
   На следующий день я обнаружила, что Пятница исчез. И вспомнила, что не видела его с самого утра. А утро выдалось хлопотное: вчерашние гости приходили с визитом, чтобы, как принято, поблагодарить за прием.
   Увидев, как к дому подъехал Саймон Редверз на великолепном сером коне, я решила не выходить из своей комнаты, пока он не уедет. Но не видела, чтобы он уезжал, и испугалась, что он остался к ленчу. Однако, когда я спустилась, его уже не было. Доктор Смит и Дамарис приехали в двухместном экипаже. Доктор хотел проверить, как чувствует себя сэр Мэтью после приступа, а Дамарис — нанести визит вежливости. Гости появлялись один за другим, и казалось, вчерашний прием продолжается.
   Перед обедом я стала беспокоиться, куда делся Пятница. Обед в тот день прошел уныло, мы почти не разговаривали. Сэр Мэтью все еще лежал в своей комнате, а остальные, видимо, были обеспокоены его состоянием, хотя и уверяли меня, что такие приступы случаются с ним часто.
   Когда обед кончился, а Пятница так и не появился, я встревожилась не па шутку. Поднявшись в нашу комнату, я обнаружила, что его корзинка со сложенным в ней одеялом пуста. Он явно ею не пользовался. Неужели потерялся?
   «Неужто его украли?» — думала я и, вспомнив, как плохо обращалась с ним цыганка, совсем расстроилась. Что, если недалеко от Киркленд-Мурсайд появились цыгане? Пустоши их всегда привлекают.
   Я накинула легкий плащ и спустилась вниз, чтобы попросить Габриэля пойти со мной поискать Пятницу. Но Габриэля нигде не было, и я пошла одна. По дороге я не переставая звала пса.
   Ноги сами понесли меня к аббатству. В любое другое время я, наверное, побоялась бы пойти туда в такой час, но я думала только о Пятнице. Я продолжала звать его и напряженно прислушивалась, не раздастся ли знакомый лай. Но вокруг стояла тишина.
   Бродить одной среди развалин было жутко. Вечер выдался ясный, и все говорило о том, что завтра будет хорошая погода. Я сразу вспомнила старую пословицу: «С вечера небо красно — утром на дворе ясно». Внезапно меня объял страх. Почудилось, что я не одна, что сквозь узкие просветы, когда-то служившие окнами, за мной следят чьи-то глаза. Лучи заходящего солнца коснулись камней, и они порозовели, а мне в голову пришла нелепая мысль, будто они начинают оживать.
   Не знаю, что на меня нашло, но я ждала, что вот сейчас услышу из церкви пение монахов. С отчаянно бьющимся сердцем я подняла глаза на арки и увидела сквозь них кроваво-красное небо. И вдруг мне померещилось, что где-то недалеко хрустнул камень и послышались шаги.
   — Кто здесь? — крикнула я, и мой голос пугающе гулко прозвучал в развалинах.
   Я огляделась. Нигде никого. Вокруг только груды камней, полуразрушенные стены и обозначенные кирпичами прямоугольники, поросшие внутри травой. Давным-давно здесь жили люди, и я чуть не воочию увидела, как время поворачивает вспять: вокруг меня вырастают стены в их первозданном виде, и вот-вот появится крыша, она закроет от меня небо, и — прощай, XIX век!
   Я снова принялась звать Пятницу и вдруг заметила, что с тех пор, как я пришла сюда, сильно стемнело. Вечером небо быстро меняет цвет, и теперь красный фон затягивался серой дымкой. Солнце зашло, скоро меня поглотит темнота.
   Я попробовала вернуться тем же путем, каким пришла, но через несколько минут поняла, что попала в ту часть развалин, где еще не была. Передо мной оказались остатки лестницы, уходящей вниз, в темноту. Я поспешила прочь. Споткнулась о гряду камней и едва удержалась на ногах. Больше всего я боялась сломать ногу и остаться пленницей развалин на всю ночь. От одной мысли об этом я чуть не теряла сознание.
   Я сама себя не узнавала. Что со мной? — спрашивала я себя. Чего я боюсь? Здесь нет ничего, кроме кирпичей и травы. Но какой толк уговаривать себя? Я все равно боялась.
   Наугад я двинулась дальше. Мной владела одна-единственная мысль, одно страстное желание — скорее вырваться из кирклендских развалин.
   Только теперь, заблудившись, я поняла, как велико аббатство, и сердце мое сжималось от страха, что я так и застряну в здешнем каменном лабиринте. С каждой секундой становилось темней, а я так рвалась выбраться отсюда, что совсем потеряла голову и не представляла, в какую сторону идти. Когда же мне наконец удалось выйти из развалин, оказалось, что я нахожусь в дальнем конце аббатства и теперь руины отделяют меня от дома.
   Ни за что на свете я не согласилась бы вновь пойти тем же путем, каким вышла. Да это было бы затруднительно. Я бы опять заблудилась среди камней. Поэтому я пустилась бегом в обход страшного места и бежала, пока не очутилась на дороге. Прикинув, куда идти, я зашагала очень быстро, то и дело переходя на бег.
   Поравнявшись с рощицей, через которую вилась дорога, я вдруг увидела, что навстречу движется какая-то фигура. И меня охватил ужас. Но потом я различила знакомые очертания, и знакомый голос воскликнул:
   — Привет! Никак, за вами черти гонятся?
   В голосе сквозила явная издевка. Это рассердило меня, и страх прошел.
   — Я заблудилась, мистер Редверз. Но сейчас, по-моему, иду правильно.
   Он рассмеялся:
   — Правильно. Но могу показать вам путь короче… если позволите.
   — Разве эта дорога не ведет к «Усладам»?
   — В конце концов приведет. Но если пройти через эту рощу, путь будет на полмили короче. Разрешите сопровождать вас?
   — Благодарю вас, — ответила я холодно. Мы пошли рядом, и он старался подладиться к моим шагам.
   — Как вы оказались здесь одна в такой час? — спросил он.
   Я сказала, что куда-то запропал Пятница и я пошла его искать.
   — Не следовало уходить одной так далеко, — сказал он с упреком. — Сами видите, как легко заблудиться.
   — Днем я бы сразу нашла дорогу.
   — Но сейчас не день. А ваш Пятница наверняка увязался за какой-нибудь собачонкой. Пес всегда остается псом.
   Я не ответила. Мы миновали рощу, и я увидела «Услады». Через пять минут мы были дома. Габриэль, Руфь, Люк и доктор Смит встретили нас во дворе. Они искали меня. Доктор приехал навестить сэра Мэтью и узнал, что я исчезла. Габриэль так волновался, что впервые за нашу совместную жизнь рассердился на меня. С трудом переводя дыхание, я объяснила, что разыскивала Пятницу, заблудилась в развалинах, а на обратном пути встретила Саймона Редверза.
   — Нельзя вам выходить из дома одной в сумерки, — мягко пожурил меня доктор Смит.
   — Любой из нас пошел бы с вами, — с упреком сказал Люк.
   — Знаю, — с облегчением улыбнулась я, счастливая оттого, что вернулась. — Благодарю вас, мистер Редверз, — добавила я, повернувшись к Саймону.
   Он насмешливо поклонился.
   — Для меня это было удовольствие, — проговорил он.
   — А Пятница вернулся? — спросила я Габриэля.
   Он покачал головой.
   — Завтра объявится, — вставил свое слово Люк.
   — Надеюсь, — отозвалась я. Габриэль обнял меня:
   — Сегодня мы ничего не можем сделать. И у тебя усталый вид. Пойдем в дом.
   Казалось, все наблюдают за нами. Я обернулась и сказала:
   — Спокойной ночи…
   Их ответ я услышала, уже входя в дом.
   — Никогда не видел тебя такой бледной и усталой, — сказал Габриэль.
   — Я думала, что никогда не вернусь.
   Он засмеялся и снова обнял меня. Потом вдруг сказал:
   — Правда, у нас был чудесный медовый месяц? Только очень короткий. Надо его продлить. Я часто думаю, что хорошо бы нам поехать в Грецию.
   — «О, светлый край златой весны, где Феб родился, где цвели искусства мира и войны, где песни Сафо небо жгли», — продекламировала я звонко (Байрон. «Дон Жуан», перевод Гнедич.).
   Несмотря на беспокойство о Пятнице, я испытывала огромное облегчение, оттого что цела, невредима и вернулась домой. Конечно, это было довольно глупо.
   — Скажу, чтобы тебе принесли горячего молока. Быстрее заснешь, — сказал Габриэль.
   — Габриэль, Пятница у меня из головы не выходит!
   — Он вернется. Поднимайся к нам в комнату, а я пойду на кухню, распоряжусь насчет молока.
   Я пошла наверх, думая о том, какой Габриэль деликатный, как заботливо относится к слугам. Ведь в таком большом доме им приходится без конца бегать вверх-вниз по лестницам.
   Войдя в комнату, я увидела пустую корзинку Пятницы и опять расстроилась. Вышла в коридор и еще раз покричала его. Старалась успокоить себя, что он гоняется за кроликами — это было его любимое занятие, и я знала, что при этом он забывает обо всем. Может быть, действительно утром он вернется. Понимая, что больше сделать ничего не могу, я разделась и легла в постель.
   Я так устала, что, когда вернулся Габриэль, почти спала. Он сел на край постели и заговорил о нашей поездке в Грецию. Казалось, эти планы очень его увлекли. Но вскоре вошла служанка, неся на подносе молоко для меня. Я совсем не хотела молока, но все-таки выпила, чтобы сделать приятное Габриэлю, и через несколько минут крепко заснула.
 
   Меня разбудил громкий стук в дверь. Я неохотно вынырнула из глубокого сна — так крепко мне редко случалось спать. Сев на постели, я увидела Руфь. Она была белая как мел, глаза широко раскрыты.
   — Кэтрин! — твердила она. — Просыпайтесь! Да проспитесь же, ну пожалуйста!
   И я поняла: случилось что-то страшное. Поискала глазами Габриэля, но его в спальне не было.
   — С Габриэлем беда, — сказала Руфь. — Приготовьтесь к худшему.
   — Что… что с ним? — воскликнула я. Слова с трудом шли с языка.
   — Он умер, — объявила она. — Покончил с собой.
   Я не поверила. Наверное, я еще сплю, подумалось мне, сплю и вижу какие-то невероятные сны.
   Габриэль… умер? Это невозможно! Как же так? Ведь совсем недавно он сидел рядом со мной на постели, смотрел, как я пью молоко, и говорил о поездке в Грецию.
   — Я считаю, мне надо сказать вам все, — продолжала Руфь, не сводя с меня глаз, и не было ли в ее взгляде обвинения? — Габриэль бросился с балкона. Его только что нашел один из конюших.
   — Не может быть!
   — Вам лучше одеться.
   Я выбралась из постели. Руки и ноги у меня тряслись, и единственная мысль завладела мною: «Неправда, Габриэль не мог убить себя!»

Глава 3

 
   Итак, не прошло и недели после моего приезда в «Кирклендские услады», как в доме разыгралась трагедия. Я плохо помню последовательность событий того дня. Помню одно: мной владело какое-то оцепенение, уверенность, что произошло неизбежное, то, чего я ждала и боялась с первой минуты, как переступила порог этого дома.
   То страшное утро я по настоянию Руфи пролежала в постели и вот тут поняла, какой у нее сильный характер. Пришел доктор Смит и дал мне успокоительное. Он сказал, что это необходимо, и я проспала до обеда.
   Вечером я присоединилась к остальным членам семьи, ждавшим меня в так называемой «зимней гостиной» — небольшой комнате на втором этаже. Ее окна выхолили во внутренний двор, и зимой в ней было теплее и уютнее, чем в других помещениях. Здесь собрались все — сэр Мэтью, тетя Сара, Руфь, Люк. С ними был и Саймон Редверз. Войдя, я почувствовала, что все взгляды обратились на меня.
   — Входите, дорогая, — позвал сэр Мэтью. — Ужасное потрясение для всех нас, а для вас, милое дитя, особенно.
   Я подошла и села рядом с ним, так как он вызывал у меня большее доверие, чем остальные, и тут же тетя Сара, придвинув стул, села по другую сторону от меня, взяла меня за руку и больше ее не выпускала.
   Люк отошел к окну.
   — Так же, как те, другие, — бестактно заметил он. — Наверное, они не выходили у него из головы. Мы все время их вспоминали, а он, как видно, вынашивал свои планы…
   — Если вы думаете, будто Габриэль покончил с собой, — заявила я резко, — то я в это не верю. И не поверю ни за что.
   — Для вас это ужасное потрясение, дорогая, — пробормотал сэр Мэтью.
   Тетя Сара придвинулась поближе и наклонилась ко мне. На меня повеяло запахом старости.
   — А что же, по-вашему, произошло? — спросила она, и ее голубые глаза зажглись любопытством.
   Я отвернулась.
   — Не знаю! — воскликнула я. — Знаю только одно: он не покончил с собой.
   — Дорогая Кэтрин, — резко перебила меня Руфь, — вы переутомлены. Мы все очень вам сочувствуем, но… вы знали его слишком недолго. С нами он прожил всю жизнь, он — один из нас…
   У нее прервался голос, но я не верила в искренность ее горя и невольно подумала: «Теперь дом достанется Люку. Вас это радует, Руфь?»
   — Вчера вечером он говорил, что нам надо уехать, — настойчиво продолжала я. — Он мечтал о поездке в Грецию.
   — Может, он просто не хотел, чтобы вы догадались о том, что он задумал, — предположил Люк.
   — Меня он не мог обмануть. Зачем ему было говорить о поездке в Грецию, если он задумал… такое?
   Тут в разговор вступил Саймон. Его голос звучал холодно, и казалось, он доносится издалека.
   — Мы не всегда говорим о том, что у нас на уме.
   — Но я знаю… говорю вам, я твердо знаю.
   Сэр Мэтью закрыл лицо рукой, и я слышала, как он шепчет:
   — Сын мой… мой единственный сын…
   В дверь постучали. На пороге стоял Уильям.
   — Приехал доктор Смит, мадам, — обратился он к Руфи.
   — Проводите его сюда, — распорядилась та.
   Через несколько минут вошел доктор Смит. Его лицо светилось сочувствием. Он подошел прямо ко мне.
   — Не могу выразить, как я огорчен, — проговорил он. — Меня беспокоит ваше состояние.
   — Пожалуйста, не беспокойтесь, — ответила я. — Я пережила страшное потрясение, но со мной все будет в порядке. — И неожиданно для себя я истерически расхохоталась, что саму меня привело в ужас.
   Доктор положил мне руку на плечо.
   — На ночь я дам вам снотворное, — пообещал он. — Вам это необходимо. А когда проснетесь, горе уже отдалится от вас на целую ночь. На один шаг вы от него отойдете.
   И вдруг тетя Сара громко и как-то сварливо заявила:
   — Доктор, она не верит, что он покончил с собой.
   — Ну, ну, — стал успокаивать ее доктор. — В это трудно поверить. Бедный Габриэль!
   «Бедный Габриэль!» Эти слова эхом пронеслись по комнате, будто их подхватили остальные.
   Я поймала себя на том, что смотрю на Саймона Редверза.
   — Бедный Габриэль! — вздохнул он, и, когда встретился со мной взглядом, его глаза холодно блеснули.
   Я почувствовала, что мне хочется закричать ему: «Вы считаете, что я к этому причастна? Габриэль был со мной счастливее, чем когда-либо в жизни! Он не уставал мне это повторять!» Но я промолчала. Ко мне повернулся доктор Смит:
   — Вы были сегодня на воздухе, миссис Рокуэлл?
   Я покачала головой.
   — Небольшая прогулка вам бы не помешала. Если разрешите, я с радостью составлю вам компанию.
   Было ясно, что он хочет поговорить со мной наедине, и я сразу встала.
   — Наденьте накидку, — сказала Руфь. — Сегодня холодно.
   Холодно, подумала я. И на сердце у меня холод. Что же теперь будет? Моя жизнь повисла между Глен-Хаус и «Усладами», и будущее скрыто густым туманом.
   Руфь позвонила, и через некоторое время горничная принесла накидку. Саймон взял ее и накинул мне на плечи. Я обернулась к нему и попыталась по глазам прочесть, о чем он думает, но тщетно. С радостью ушла я из этой комнаты и осталась с доктором наедине.
   Мы молчали, пока не вышли из дома и не направились в сторону аббатства. Трудно было поверить, что я заблудилась здесь только вчера вечером.
   — Дорогая миссис Рокуэлл, — начал доктор Смит, — я догадался, что вам хочется уйти из дома. Вот почему и предложил вам эту прогулку. Вы ведь не знаете, что теперь делать, не так ли?
   — Да. Но в одном я совершенно уверена.
   — Вы не допускаете, что Габриэль убил себя?
   — Да, не допускаю.
   — Потому что вы были счастливы вместе?
   — Мы действительно были счастливы.
   — Вот я и думаю: а может быть, именно потому, что Габриэль был счастлив с вами, жизнь стала для него невыносимой?
   — Я вас не понимаю.
   — Вы знаете, что у него было неважно со здоровьем?
   — Да. Он сказал мне об этом до того, как мы поженились.
   — Ах вот как! А я подумал, что, возможно, он скрыл это от вас. У него было слабое сердце, и он мог умереть в любую минуту. Но оказывается, вы это знали.
   Я кивнула.
   — Это у них семейное. Бедный Габриэль! Он заболел молодым. Я только вчера беседовал с ним о его… э… недомогании. Не знаю, связано ли это с трагедией. Могу ли я быть с вами откровенным? Вы очень молоды, но вы замужняя женщина, и, боюсь, мне следует сказать вам правду.
   — Пожалуйста, говорите.
   — Спасибо. Меня с самого начала поразил ваш здравый смысл, и я порадовался, что Габриэль сделал мудрый выбор. Вчера он пришел ко мне посоветоваться насчет… своей супружеской жизни.
   Я почувствовала, как краска бросилась мне в лицо, и попросила:
   — Прошу вас, объясните, что вы имеете в виду.
   — Он спросил меня, не опасно ли для него при состоянии его сердца выполнять супружеские обязанности.
   — О! — слабо отозвалась я, не в силах заставить себя смотреть на доктора. Мы как раз дошли до развалин, и я не отрывала глаз от квадратной башни. — И что же… что вы ему ответили?
   — Я сказал, что, по моему мнению, при таких отношениях он подвергает себя определенному риску.
   — Понятно.
   Доктор старался прочесть мои мысли, но я не смотрела на него. То, что происходило между мной и Габриэлем, касалось только нас двоих, в этом я не сомневалась. Мне было неловко обсуждать подобные вопросы, и, хотя я напоминала себе, что разговариваю с врачом, неловкость не проходила. Однако я понимала, куда он клонит, и не было нужды объяснять мне дальше, но он все-таки продолжал:
   — Габриэль был совершенно нормальным молодым человеком, если не считать больного сердца. И очень гордым. Я видел, что мои предостережения потрясли его. Но тогда я еще не понял, как глубоко это его задело.
   — И вы… вы считаете, что ваши предостережения… решили дело?
   — Мне кажется, что такое предположение логично. А как вы считаете, миссис Рокуэлл? В прошлом между вами были… э… э…
   Я дотронулась до полуразвалившейся стены и ответила голосом таким же холодным, как эти камни:
   — Я не считаю, что ваш разговор с моим мужем мог привести его к самоубийству.
   По-видимому, мой ответ удовлетворил доктора.
   — Я бы очень не хотел думать, будто мои слова могли…
   — У вас не должно быть никаких угрызений, — добавила я. — Вы сказали Габриэлю то, что сказал бы любой другой врач.
   — Я подумал, что, может, в этом причина…
   — Вы не возражаете, если мы повернем назад? — спросила я. — По-моему, похолодало.
   — Простите меня. Не следовало вести вас сюда. Вас знобит из-за потрясения, которое вы перенесли. Боюсь, я напрасно обсуждал с вами эти… эти щекотливые вопросы, как раз когда…
   — Наоборот, вы были очень великодушны. Но я так ошеломлена, я все еще не могу поверить, что вчера в это самое время…
   — Это пройдет. Поверьте, я знаю, что говорю. Вы так молоды! Вы уедете отсюда… Во всяком случае, мне так кажется… Ведь не останетесь же вы здесь, в этом медвежьем углу, правда?
   — Я не знаю, как поступлю. Об этом я еще не думала.
   — Конечно, не думали. Я хочу сказать, что перед вами вся жизнь. Пройдет несколько лет, и все, что случилось, покажется вам дурным сном.