Страница:
Дик привез тебя к нам, считая, что тебе будет лучше в нашем доме, к тому же мы с ним надеялись, что необходимость заботиться о маленьком ребенке поможет моей жене прийти в себя. Тебя даже назвали так же, как нашу дочь...»
На несколько секунд я прервала чтение письма. Так вот, оказывается, в чем дело… Да, это все объясняет. Меня охватила радость, худшие мои опасения развеялись.
Мне показалось, что я припоминаю ее, эту женщину с безумными глазами, которая сжала меня так крепко, что я заплакала. Я подумала о человеке, которого считала своим отцом, о том, как он жил все эти долгие тоскливые годы, ни на минуту не забывая о счастье, которое он испытал с женщиной, запертой теперь в Ворствистле, снова и снова переживая тяжкие дни страданий, призывая ее – ту, прежнюю…
Меня переполняла жалость к ним обоим; я раскаивалась, что не проявляла большей терпимости, живя в их сумрачном доме с вечно опущенными жалюзи.
Я вернулась к письму.
«Дик полагал, что с нами тебе будет лучше, чем с ним. Когда твоя мать умерла, он отказался от мысли бросить море. По его словам, в море он тосковал по ней меньше, чем на берегу, что кажется мне вполне объяснимым. Поэтому ты росла в уверенности, будто твой отец – я, хотя я часто говорил Дику, что лучше было бы открыть тебе правду. Он обожал тебя и делал для тебя все, что мог. Ему непременно хотелось, чтобы ты получила образование на родине своей матери, вот почему тебя послали учиться в Дижон. Но мы выдавали тебя за мою дочь, поскольку надеялись, что так моей жене будет легче привязаться к тебе.
Если бы это помогло! Вначале мы еще питали какие-то надежды. Но потрясение ее было слишком велико, рассудок помутился, и в конце концов пребывание ее в доме стало невозможным. После ее отъезда мы поселились в Глен-Хаусе, где ничто не напоминало о прошлом и откуда было недалеко до Ворствистла...»
Как жаль, что я ничего не знала! Я смогла бы хоть немного скрасить его жизнь.
Но прошлое не вернешь, а сейчас, в этот декабрьский день, я была счастлива, с души у меня свалился тяжкий камень. Теперь остается только выяснить, кто в этом доме желает мне зла, и я возьмусь за это с таким рвением, что результат не заставит себя ждать.
Мой ребенок родится в начале весны, и я ни на минуту не разлучусь с ним. К тому времени дядя Дик – то есть, конечно, мой отец, хотя я никогда не смогу называть его так, – так вот, дядя Дик уже вернется домой.
Мой малыш будет расти, мои отношения с Саймоном пройдут положенные стадии от появления бутонов до пышного цветения.
Да, в тот день я была счастлива.
Кажется, судьба наконец решила смилостивиться надо мной, ибо на следующий день произошел инцидент, после которого мое настроение улучшилось еще больше.
Я никому не рассказала о полученном письме, хотя меня так и подмывало оповестить о его содержании всех – Рут, Люка, сэра Мэтью и тетю Сару. Но я решила с этим повременить. Свою главную роль письмо уже выполнило: избавило меня от мучительного страха. Теперь, если я проснусь и увижу в ногах кровати монаха, хладнокровие мне не изменит. Но я непременно дознаюсь, кто же играет со мной опасные шутки, благо мне больше не мешают ужасные сомнения в здравости собственного рассудка.
Будь осторожна, говорила я себе, не раскрывай свои карты – пусть о письме никто не знает.
Никто? Даже Саймон? Ему и Агари, пожалуй, можно сообщить радостное известие.
Однако погода стояла холодная, дул пронизывающий ветер, вот-вот грозил пойти снег, поэтому разумнее было не подвергать опасности свое здоровье и остаться дома. У меня возникла мысль отправить в Келли Грейндж письмо, но кто мог поручиться, что оно не будет перехвачено? Ничего, новость подождет. Тем временем я выработаю план дальнейших действий.
Мои раздумья прервала Мэри-Джейн, явившаяся ко мне в комнату в состоянии крайнего возбуждения.
– О, мадам, – выпалила она, – нашей Этти пришло время рожать! За два дня до Рождества... Мы-то думали, что уж никак не раньше Нового года.
– Наверное, ты хочешь пойти проведать ее?
– Хорошо бы, мадам... Отец только что прислал нам сказать. Мать уже пошла туда.
– Вот что, Мэри-Джейн, – ты тоже отправляйся в Келли Грейндж, вдруг сестре понадобится твоя помощь.
– Спасибо, мадам!
– Сегодня очень ветрено.
– Мне не привыкать, мадам.
– Погоди-ка...
Я открыла платяной шкаф, вытащила теплый плащ – тот самый, синий, с капюшоном, который лежал на парапете, – и надела его на Мэри-Джейн.
– Так тебя не продует, – сказала я. – Застегнись хорошенько и накинь капюшон.
– Вы так добры, мадам.
– Не хочу, чтобы ты простудилась, Мэри-Джейн.
– О, мадам, вот спасибо! – Ее благодарность была искренней. Немного помявшись, она застенчиво добавила: – Я... я так рада, мадам, что последние два дня вам стало лучше.
Я рассмеялась, продолжая застегивать пуговицы на плаще.
– Мне и правда лучше, – признала я, – много лучше. – Ну, теперь беги и можешь не торопиться обратно. Если понадобится, оставайся там до завтра.
Мэри-Джейн вернулась на закате. Она сразу пришла ко мне, вид у нее был какой-то странный.
– Этти?.. – спросила я. Она покачала головой.
– Малыш родился еще до моего прихода, мадам. Чудесная девочка, и Этти в порядке.
– Так, а что не в порядке?
– Да вот на обратном пути... Видите ли, мадам, я возвращалась через аббатство. Там я его и увидела. Господи, и напугалась же я! Уже начало смеркаться…
– Кого же ты увидела?! – вскричала я.
– Монаха, мадам. Он поглядел на меня и кивнул головой.
– О, Мэри-Джейн, это просто замечательно! Ну, и что ты сделала? Что?
– Сперва я застыла как вкопанная и просто глядела на него. У меня будто ноги отнялись, такой страх. А потом побежала что было духу. Я боялась, вдруг он пустится за мной, но он исчез.
Я обняла ее и прижала к себе.
– Мэри-Джейн, ты даже не представляешь, как это важно для меня!
Отступив на шаг, я оглядела ошеломленную девушку. Она была примерно моего роста, широкий длинный плащ совершенно скрывал фигуру и платье. Очевидно, благодаря плащу ее приняли за меня.
Я не сомневалась, что Мэри-Джейн предана мне и считает меня доброй и снисходительной хозяйкой. Она – единственный человек в этом доме, с которым меня связывает теплое, почти дружеское чувство, – Рут слишком холодна для дружбы, а тетя Сара – слишком экстравагантна. Мэри-Джейн служила мне с охотой, ибо наши отношения были более близкими, чем обычно принято между горничной и госпожой. Я решила, что могу говорить с ней откровенно.
– Мэри-Джейн, как ты думаешь, кто это был? Может, ты видела привидение?
– Говоря по чести, мадам, я ни во что такое не верю.
– Я тоже. Мне кажется, под рясой был живой человек.
– Но как он пробрался к вам в спальню, мадам?
– Именно это я и собираюсь выяснить.
– Так это он задернул полог и стащил грелку?
– Думаю, да. Мэри-Джейн, прошу тебя пока никому не говорить о том, что ты видела. Наш монах полагает, что это я сегодня на закате спешила домой через развалины. Ему и в голову не пришло, что он видел тебя. Не будем открывать ему глаза на ошибку... пока. Ты исполнишь мою просьбу?
– Можете положиться на меня, мадам.
Рождественское утро выдалось ясным и морозным. Я лежала в постели и с удовольствием разбирала почту. Одно из поздравлений пришло от человека, которого я, как и прежде, мысленно называла отцом. Он слал мне наилучшие пожелания и выражал надежду, что предыдущее его письмо не слишком меня расстроило. Настоящий мой отец также написал мне и сообщил, что рассчитывает к весне быть в Англии.
Скорее бы настала весна! Весной появится на свет мой ребенок Что еще? Не стоит забегать вперед – довольно пока и этого.
Мысли мои вернулись – впрочем, они и не уходили далеко. От этого предмета, – к необходимости разоблачить человека, пытавшегося повредить моему ребенку. Я еще раз подробно перебрала в памяти все случаи появления монаха, ибо в них лежал ключ к разгадке.
В первый раз монах вошел в мою спальню, потом выбежал в коридор и очень быстро скрылся. Чем больше я об этом думала, тем более странным казалось мне столь стремительное исчезновение. Может быть, в галерее есть тайник? Монаха видели не только в доме, но и на развалинах. Уж нет ли между Забавами и аббатством подземного хода? А что если роль монаха исполняли два человека? Например, Люк и Дамарис: она – в тот самый первый раз, дав возможность Люку появиться на лестнице в халате; он – когда мы с Дамарис шли через развалины.
Я вспомнила старинный план аббатства, который нашла в библиотеке в свой первый приезд в Забавы. Надо еще раз взглянуть на него. Если на плане есть какие-то пометки, которые могут означать подземный ход, это значительно приблизит меня к решению задачи. У меня есть две отправные точки. Во-первых, крытая галерея в аббатстве, где монах появлялся дважды – передо мной и Дамарис, а потом перед Мэри-Джейн. Надо хорошенько изучить на плане это место. Ну, а во-вторых, галерея менестрелей в Забавах.
Я горела нетерпением и была не в силах ждать, когда Мэри-Джейн придет помочь мне одеться. Да и зачем одеваться? Накинув халат, я торопливо спустилась в библиотеку. Так, где же план? Ага, вот он – пожелтевший пергаментный свиток в кожаном футляре.
Я сунула свиток под мышку, в этот момент за моей спиной раздался шорох, и, обернувшись, я увидела Люка. Он смотрел на меня с настороженностью, которую последнее время я то и дело замечала во взглядах окружающих и которая прежде ранила меня, а теперь была мне безразлична.
– О, да это Кэтрин! Веселого Рождества, Кэтрин… и плодотворного Нового года.
– Спасибо, Люк.
Он стоял в дверях загораживая мне дорогу. Я смутилась не столько из-за свитка под мышкой, сколько из-за своего неглиже.
– Что случилось, Кэтрин? – осведомился Люк.
– Ничего.
– У тебя такой вид, словно ты боишься, как бы я тебя не проглотил.
– Значит, мой вид обманчив.
– Ты и вправду настроена ко мне благожелательно этим прекрасным рождественским утром?
– Именно в это утро надо быть благожелательной ко всем.
– Ты просто отбиваешь хлеб у Картрайта. Сегодня нам придется тащиться в церковь и слушать его рождественскую проповедь... – Он зевнул. – Иногда мне хочется поступить так, как один помещик, про которого мне рассказывали. Он приходил в местную церковь, засекал по часам время – десять минут на проповедь, и ни секундой больше, – когда же время истекало, он щелкал пальцами, и священник закруглялся – если, конечно, боялся потерять место. Пожалуй, я попробую это проделать, когда…
Я пристально взглянула на юношу, прекрасно понимая, что он хотел сказать: когда стану здесь полновластным хозяином. Мне стало не по себе, хотя в библиотеке было светло.
– А что ты читаешь? – Люк ухватился за кожаный футляр.
– Да так, набрела случайно. Хочу рассмотреть получше.
Он вытащил у меня план, несмотря на мое нежелание расставаться с ним; впрочем, я не слишком сопротивлялась – не играть же мне с ним в перетягивание свитка.
– Снова это аббатство! – пробормотал он. – Знаешь, Кэтрин, у тебя повышенный интерес к аббатствам, монахам и прочим вещам в этом роде.
– А у тебя?
– У меня? С чего ему взяться? Я здесь родился, так что мне все это не в диковинку. Вот приезжие, те не устают восторгаться.
Люк сунул свиток обратно мне под мышку.
– Ой, Кэтрин, да мы же стоим под омелой! – воскликнул он, проворно обнял меня и поцеловал в губы. – Веселого Рождества, Кэтрин, и счастливого Нового года!
После этого он посторонился и пропустил меня с насмешливым поклоном. Стараясь сохранять достоинство, насколько позволяла ситуация, я вышла из библиотеки и направилась к лестнице. Люк стоял на том же месте и глядел мне вслед.
Неудачно, что Люк меня видел. Интересно, догадывается ли он, зачем мне вдруг понадобился старый план аббатства. Вообще Люк меня беспокоит... Я не понимаю его, но мне кажется, что мое присутствие в доме раздражает его более чем кого бы то ни было. Его и Рут. Если они действуют заодно, тогда многое становится ясным. А Дамарис лгала просто из преданности Люку.
Поднявшись к себе, я снова забралась в постель и принялась изучать план.
«Кирклендское аббатство», – гласила надпись на верху листа, под ней шла дата: «1520». Мне представилось, будто под моим взглядом аббатство поднялось из руин, разрушенные стены восстановились, на них легла целехонькая крыша. Так вот каким оно было – настоящий маленький городок, не нуждавшийся во внешнем мире, самодостаточный, способный обеспечить себя без помощи извне. Оказывается, я хорошо изучила его топографию – благодаря не столько частым посещениям, сколько воображению, которое меня не обмануло. Главная башня могла служить отличным ориентиром. Я уперлась в нее пальцем. Так... Северный и южный трансепты, алтарь, галерея, здание капитула, дортуар. А вот и крытая галерея с массивными колоннами, за которыми прятался монах, – она ведет к трапезной, пекарням и солодовне. Мой взгляд упал на надпись: «Вход в подвалы».
Если в аббатстве были подвалы, то непременно были и соединительные подземные коридоры. Такие лабиринты характерны для монастырей той эпохи. Я вспомнила, что мне доводилось читать о таких известных аббатствах, как Фаунтинзское, Киркстолское и Риво. С возрастающим волнением я обнаружила, что подвалы располагались как раз в той части аббатства, которая лежала ближе всего к Забавам.
Я была так погружена в свои изыскания, что не услышала стук в дверь, и вошедшая Рут застала меня врасплох. Она остановилась в изножье кровати, на том самом месте, где стоял монах.
– Веселого Рождества, – сказала она.
– Спасибо, и тебе тоже.
– Ты чем-то занята?
– А-а... да.
Взгляд Рут был прикован к плану, и я поняла, что она его узнала.
– Как ты себя чувствуешь?
– Много лучше.
– Вот и прекрасно. Ты встанешь? Скоро приедут гости.
– Да-да, сейчас встану.
Рут кивнула, еще раз скользнув глазами по плану. Мне показалось, вид у нее сделался встревоженный.
Все уже были готовы идти в церковь, а Саймона и Агари еще не было.
– Обычно они приезжают заранее, – заметила Рут. – Наверное, что-то случилось. Что ж, придется идти без них, не можем же мы пропустить рождественскую службу.
Сэр Мэтью и тетя Сара спустились вниз одетые соответственно торжественному случаю. Мне нечасто приходилось видеть их принаряженными для выхода. Экипаж отвезет их в церковь и обратно: согласно традиции, в день Рождества скамья Роквеллов не должна пустовать.
Мне не терпелось пойти в аббатство и поискать подвалы, но сделать это надо было так, чтобы никто не заметил. Если бы я изобрела предлог, чтобы не ходить в церковь, я могла бы быть совершенно уверена, что в течение ближайших двух часов мне не помешают.
Я с удовольствием отправилась бы к службе и заняла свое место на фамильной скамье, ибо я испытывала уважение к древним традициям и стремление к умиротворению, которое пролила бы на мою душу рождественская проповедь. Но у меня было более важное дело – защита моего ребенка, и я решилась на небольшое притворство.
Все уже садились в экипаж когда я вдруг застыла на месте, прижав руки к животу.
– Что с тобой? – спросила Рут.
– Ничего страшного, но, пожалуй, мне лучше не ездить с вами. Ведь доктор все время говорит, что я не должна переутомляться.
– Я останусь с тобой, – предложила Рут. – Тебе надо немедленно лечь в постель.
– Не стоит, – запротестовала я. – Мэри-Джейн мне поможет.
– Мне было бы спокойнее, если бы я была рядом, – сказала Рут.
– В таком случае я поеду с вами, потому что не хочу лишать тебя возможности послушать рождественскую службу.
Поколебавшись, Рут промолвила:
– Что ж, раз ты настаиваешь... А что ты будешь делать?
– Вернусь к себе и полежу, чтобы нормально чувствовать себя вечером.
Рут кивнула, потом повернулась к лакею.
– Сходи-ка за Мэри-Джейн. И поскорей, не то мы опоздаем в церковь.
Вскоре на крыльцо выбежала Мэри-Джейн.
– Миссис Роквелл неважно себя чувствует и не поедет в церковь, – сообщила ей Рут. – Помоги ей подняться в ее комнату и побудь с ней.
– Слушаю, мадам.
Удовлетворенная, Рут уселась в коляску и отправилась в церковь, мы же с Мэри-Джейн вернулись в мою спальню. Закрыв дверь, я сказала:
– Мы уходим, Мэри-Джейн.
– Но, мадам...
Я поняла, что мне придется оказать горничной еще большее доверие. Так или иначе, она уже была вовлечена в мою тайну, а то, что она сдержала свое обещание и никому не рассказала про монаха, доказывало ее преданность.
– Я чувствую себя прекрасно, – объяснила я, – и с удовольствием поехала бы в церковь вместе со всеми, но мне нужно заняться кое-чем другим. Мы с тобой прогуляемся к аббатству.
Я заставила Мэри-Джейн хорошенько закутаться в тот же синий плащ, сама же надела другой, темно-коричневый.
Мы выскользнули из дома и торопливо зашагали к развалинам. Медлить было нельзя – я не знала, сколько времени могут занять поиски, а мы непременно должны были вернуться домой раньше всех.
– Я изучила план аббатства, – сказала я Мэри-Джейн. – Он сейчас со мной. Мы с тобой видели монаха на одном и том же месте, недалеко от входа в подвалы. Пойдем прямо туда.
– А что мы станем делать, если встретим этого монаха?
– Думаю, сегодня он вряд ли нам попадется.
– Я бы сказала ему пару теплых слов. Как вспомню, просто дрожь берет, а ведь я-то не в положении...
– Надеюсь, – проговорила я, и мы обе засмеялись – кажется, довольно нервно, ибо Мэри-Джейн понимала не хуже меня, что мы имеем дело отнюдь не с невинным любителем розыгрышей и что за всем этим кроется что-то зловещее. – Наша задача, – продолжила я, – выяснить, нет ли тайного хода из аббатства в Забавы. Нельзя забывать, что во времена Гражданской войны из дома исчезли все обитатели со всеми ценностями и долгое время где-то прятались. Значит, они ушли подземным ходом.
Мэри-Джейн кивнула.
– Как пить дать, мадам. В этом доме полно всяких укромных уголков и закоулков.
К тому времени, когда мы добрались до развалин, я стала немного задыхаться от ходьбы и волнения, и Мэри-Джейн сбавила шаг.
– Не забывайте о своем положении, мадам, – напомнила она мне.
Именно об этом я все время и думала, более того – я собиралась предпринять все меры, чтобы со мной ничего не случилось. Ни один ребенок так не нуждался в защите, как мой, ибо над ним нависла ужасная угроза.
Мы прошли по крытой галерее от колонны к колонне, как это делал монах, и приблизились к месту, где когда-то располагались пекарня и солодовня. Уходящие вниз полуразрушенные ступени винтовой лестницы, должно быть, вели в подвал. Эта часть развалин как раз и была ближайшей к Забавам.
С величайшей осторожностью я спустилась по ступенькам впереди Мэри-Джейн. От подножия лестницы уходили два коридора, оба в направлении дома. Когда-то они, без сомнения, были туннелями, но теперь я с разочарованием обнаружила, что сводом им, как нефу и трансепту, служило небо.
Тем не менее мы разделились и прошли по этим коридорам вдоль обвалившейся стены. Ярдах в пятидесяти от начала они соединялись и вливались в некое более обширное помещение, возможно, в прошлом служившее для жилья. Остатки кирпичных перегородок указывали на то, что оно состояло из нескольких просторных комнат. Вероятно, именно здесь и были спрятаны фамильные ценности во время Гражданской войны. Но в таком случае должен быть ход, соединяющий это укрытие с Забавами, и нам предстояло его найти.
Убежище располагалось на самом краю аббатства, Забавы были совсем рядом, причем обращены к нам именно той стороной, где находилась галерея менестрелей. Но, увы, никакого хода туда мы не обнаружили.
Мэри-Джейн растерянно взглянула на меня, словно спрашивая, что же делать дальше. Посмотрев на часы, я обнаружила, что нам нужно спешить домой, иначе наше отсутствие не пройдет незамеченным.
– Придется вернуться, – сказала я, – но мы еще сюда наведаемся.
Расстроенная Мэри-Джейн по неосторожности споткнулась о большие камни, прислоненные к осыпающейся стене. Раздался гулкий звук, но в тот момент я не обратила на это внимания: я обдумывала возможные последствия своей тайной прогулки и пыталась представить, какие выводы сделают домашние, обнаружив, что я и не думала лежать в постели.
– Возможно, даже завтра, – продолжала я, – а сейчас пойдем скорее.
Мы вернулись домой как нельзя вовремя, ибо не пробыла я в своей комнате и пяти минут, как Мэри-Джейн доложила, что пришел доктор Смит и спрашивает меня. Я спустилась в холл.
– Кэтрин! – приветствовал меня доктор, беря за руку и внимательно вглядываясь в лицо. – Как вы себя чувствуете?
– Хорошо, благодарю вас.
– Я встревожился, увидев, что вас нет в церкви.
– О, я просто решила побыть сегодня дома.
– Понимаю, захотели отдохнуть. Я был в церкви с дочерью и воспользовался первой же возможностью, чтобы улизнуть.
– Но вам бы непременно сообщили, если бы я заболела.
– Я предполагал, что ваше недомогание несерьезно, но все же решил лично удостовериться.
– Как вы внимательны!
– Это естественно.
– А ведь я даже не ваша пациентка. Когда придет время, обо мне позаботится Джесси Данквейт.
– Я бы хотел тоже быть рядом.
– Пойдемте в зимнюю гостиную, – предложила я. – Там уютнее и теплее.
Гостиная выглядела прелестно, украшенная ветками остролиста, густо обсыпанными крупными ягодами.
– Это ваша горничная встретила меня? – поинтересовался доктор, когда мы устроились у камина. – Кажется, ее сестра недавно родила.
– Да, Мэри-Джейн так переживала за нее, даже ходила в тот день в Келли Грейндж. И как вы думаете, кого она видела по дороге?
Он улыбался, словно радуясь моему хорошему настроению.
– Вы удивитесь, – продолжала я, – но Мэри-Джейн видела монаха.
– Она видела... монаха?
– Именно. Я дала ей свой плащ, и, когда она возвращалась через развалины, монах повторил для нее свой спектакль – бродил между камней и кивал головой.
Я услышала, как у доктора перехватило дыхание.
– Не может быть!
– Я никому об этом не говорила, но вы, конечно, должны знать: ведь вы считали, что я схожу с ума, так что мне хочется разубедить вас. Но это еще не все.
– Сгораю от нетерпения услышать все ваши новости.
– Я получила письмо из дома...
Я пересказала доктору все, что узнала из письма отца. Он заметно расслабился, наклонился ко мне и ласково взял за руку.
– О, Кэтрин, – горячо промолвил он, – вы даже не представляете, как я рад это слышать!
– Можете себе представить, как обрадовалась я.
– О да.
– А теперь, когда Мэри-Джейн тоже видела монаха… Все выглядит совсем не так мрачно, как в тот ужасный день, когда вы сообщили мне…
– Я сам не находил себе места. Не знал, правильно ли поступил, рассказав вам о той женщине.
– Вы поступили совершенно правильно. Подобные вещи лучше не замалчивать. Видите, благодаря вам я развеяла все свои сомнения.
Он вдруг стал очень серьезен.
– Но, Кэтрин, вы сказали, Мэри-Джейн видела этого монаха. Что это может означать?
– Что кто-то угрожает жизни моего ребенка. Но я найду этого человека, тем более что мне известен его сообщник.
Я замолчала, и доктор быстро спросил:
– Сообщник?
Я колебалась, не решаясь сказать ему, что в этом деле замешана его дочь. Но доктор был настойчив, и я выпалила:
– Точнее – сообщница. Мне очень жаль, но это Дамарис. Он взглянул на меня в ужасе.
– Дамарис... – прошептал он еле слышно.
– Она, несомненно, видела монаха, однако отрицала это. Значит, ей известно, кто это, и она ему помогает.
– Не может быть! Зачем ей это? Зачем?..
– Если бы я знала... Впрочем, в последние дни я сделала несколько важных открытий. К сожалению, я никому не могу доверять.
– Это упрек, и Он мной заслужен. Поверьте, Кэтрин, я действительно пережил ужасные минуты, когда узнал, что в Ворствистле есть пациентка по имени Кэтрин Кордер и что она приходится вам родственницей. Я сообщил об этом сэру Мэтью и Рут, ибо так велел мне мой долг. Я всего лишь хотел поместить вас туда на несколько дней для обследования, у меня и в мыслях не было оставить вас там навсегда. Я лишь заботился о вашем благе.
– Я пережила ужасный удар, услышав свое имя в связи с этим заведением.
– Знаю. Но то, что вы мне сказали... это просто какой-то страшный сон. Дамарис, моя дочь... пособница преступления! Здесь какое-то недоразумение. Это известно кому-нибудь, кроме вас?
– Пока нет.
– Я вас понимаю: чем осторожнее вы будете действовать, тем легче вам будет обнаружить врага. Но я рад, что вы рассказали мне.
Раздался стук в дверь, и вошел Уильям.
– Мадам, прибыли миссис Роквелл-Редверз и мистер Редверз.
Мы с доктором спустились вниз встретить Агарь и Саймона.
Днем мы с Саймоном получили возможность поговорить наедине.
На улице было по-прежнему холодно, дул сильный северный ветер, но снег еще не пошел. Старшие члены семьи отдыхали в своих комнатах; где находились Рут и Люк, я не знала. Рут посоветовала мне полежать до чая, чтобы не повторился утренний приступ. Я заверила ее, что так и поступлю, но мне было трудно усидеть в своей комнате, и, промучившись десять минут, я вышла в зимнюю гостиную и обнаружила там Саймона, расположившегося у камина.
На несколько секунд я прервала чтение письма. Так вот, оказывается, в чем дело… Да, это все объясняет. Меня охватила радость, худшие мои опасения развеялись.
Мне показалось, что я припоминаю ее, эту женщину с безумными глазами, которая сжала меня так крепко, что я заплакала. Я подумала о человеке, которого считала своим отцом, о том, как он жил все эти долгие тоскливые годы, ни на минуту не забывая о счастье, которое он испытал с женщиной, запертой теперь в Ворствистле, снова и снова переживая тяжкие дни страданий, призывая ее – ту, прежнюю…
Меня переполняла жалость к ним обоим; я раскаивалась, что не проявляла большей терпимости, живя в их сумрачном доме с вечно опущенными жалюзи.
Я вернулась к письму.
«Дик полагал, что с нами тебе будет лучше, чем с ним. Когда твоя мать умерла, он отказался от мысли бросить море. По его словам, в море он тосковал по ней меньше, чем на берегу, что кажется мне вполне объяснимым. Поэтому ты росла в уверенности, будто твой отец – я, хотя я часто говорил Дику, что лучше было бы открыть тебе правду. Он обожал тебя и делал для тебя все, что мог. Ему непременно хотелось, чтобы ты получила образование на родине своей матери, вот почему тебя послали учиться в Дижон. Но мы выдавали тебя за мою дочь, поскольку надеялись, что так моей жене будет легче привязаться к тебе.
Если бы это помогло! Вначале мы еще питали какие-то надежды. Но потрясение ее было слишком велико, рассудок помутился, и в конце концов пребывание ее в доме стало невозможным. После ее отъезда мы поселились в Глен-Хаусе, где ничто не напоминало о прошлом и откуда было недалеко до Ворствистла...»
Как жаль, что я ничего не знала! Я смогла бы хоть немного скрасить его жизнь.
Но прошлое не вернешь, а сейчас, в этот декабрьский день, я была счастлива, с души у меня свалился тяжкий камень. Теперь остается только выяснить, кто в этом доме желает мне зла, и я возьмусь за это с таким рвением, что результат не заставит себя ждать.
Мой ребенок родится в начале весны, и я ни на минуту не разлучусь с ним. К тому времени дядя Дик – то есть, конечно, мой отец, хотя я никогда не смогу называть его так, – так вот, дядя Дик уже вернется домой.
Мой малыш будет расти, мои отношения с Саймоном пройдут положенные стадии от появления бутонов до пышного цветения.
Да, в тот день я была счастлива.
Кажется, судьба наконец решила смилостивиться надо мной, ибо на следующий день произошел инцидент, после которого мое настроение улучшилось еще больше.
Я никому не рассказала о полученном письме, хотя меня так и подмывало оповестить о его содержании всех – Рут, Люка, сэра Мэтью и тетю Сару. Но я решила с этим повременить. Свою главную роль письмо уже выполнило: избавило меня от мучительного страха. Теперь, если я проснусь и увижу в ногах кровати монаха, хладнокровие мне не изменит. Но я непременно дознаюсь, кто же играет со мной опасные шутки, благо мне больше не мешают ужасные сомнения в здравости собственного рассудка.
Будь осторожна, говорила я себе, не раскрывай свои карты – пусть о письме никто не знает.
Никто? Даже Саймон? Ему и Агари, пожалуй, можно сообщить радостное известие.
Однако погода стояла холодная, дул пронизывающий ветер, вот-вот грозил пойти снег, поэтому разумнее было не подвергать опасности свое здоровье и остаться дома. У меня возникла мысль отправить в Келли Грейндж письмо, но кто мог поручиться, что оно не будет перехвачено? Ничего, новость подождет. Тем временем я выработаю план дальнейших действий.
Мои раздумья прервала Мэри-Джейн, явившаяся ко мне в комнату в состоянии крайнего возбуждения.
– О, мадам, – выпалила она, – нашей Этти пришло время рожать! За два дня до Рождества... Мы-то думали, что уж никак не раньше Нового года.
– Наверное, ты хочешь пойти проведать ее?
– Хорошо бы, мадам... Отец только что прислал нам сказать. Мать уже пошла туда.
– Вот что, Мэри-Джейн, – ты тоже отправляйся в Келли Грейндж, вдруг сестре понадобится твоя помощь.
– Спасибо, мадам!
– Сегодня очень ветрено.
– Мне не привыкать, мадам.
– Погоди-ка...
Я открыла платяной шкаф, вытащила теплый плащ – тот самый, синий, с капюшоном, который лежал на парапете, – и надела его на Мэри-Джейн.
– Так тебя не продует, – сказала я. – Застегнись хорошенько и накинь капюшон.
– Вы так добры, мадам.
– Не хочу, чтобы ты простудилась, Мэри-Джейн.
– О, мадам, вот спасибо! – Ее благодарность была искренней. Немного помявшись, она застенчиво добавила: – Я... я так рада, мадам, что последние два дня вам стало лучше.
Я рассмеялась, продолжая застегивать пуговицы на плаще.
– Мне и правда лучше, – признала я, – много лучше. – Ну, теперь беги и можешь не торопиться обратно. Если понадобится, оставайся там до завтра.
Мэри-Джейн вернулась на закате. Она сразу пришла ко мне, вид у нее был какой-то странный.
– Этти?.. – спросила я. Она покачала головой.
– Малыш родился еще до моего прихода, мадам. Чудесная девочка, и Этти в порядке.
– Так, а что не в порядке?
– Да вот на обратном пути... Видите ли, мадам, я возвращалась через аббатство. Там я его и увидела. Господи, и напугалась же я! Уже начало смеркаться…
– Кого же ты увидела?! – вскричала я.
– Монаха, мадам. Он поглядел на меня и кивнул головой.
– О, Мэри-Джейн, это просто замечательно! Ну, и что ты сделала? Что?
– Сперва я застыла как вкопанная и просто глядела на него. У меня будто ноги отнялись, такой страх. А потом побежала что было духу. Я боялась, вдруг он пустится за мной, но он исчез.
Я обняла ее и прижала к себе.
– Мэри-Джейн, ты даже не представляешь, как это важно для меня!
Отступив на шаг, я оглядела ошеломленную девушку. Она была примерно моего роста, широкий длинный плащ совершенно скрывал фигуру и платье. Очевидно, благодаря плащу ее приняли за меня.
Я не сомневалась, что Мэри-Джейн предана мне и считает меня доброй и снисходительной хозяйкой. Она – единственный человек в этом доме, с которым меня связывает теплое, почти дружеское чувство, – Рут слишком холодна для дружбы, а тетя Сара – слишком экстравагантна. Мэри-Джейн служила мне с охотой, ибо наши отношения были более близкими, чем обычно принято между горничной и госпожой. Я решила, что могу говорить с ней откровенно.
– Мэри-Джейн, как ты думаешь, кто это был? Может, ты видела привидение?
– Говоря по чести, мадам, я ни во что такое не верю.
– Я тоже. Мне кажется, под рясой был живой человек.
– Но как он пробрался к вам в спальню, мадам?
– Именно это я и собираюсь выяснить.
– Так это он задернул полог и стащил грелку?
– Думаю, да. Мэри-Джейн, прошу тебя пока никому не говорить о том, что ты видела. Наш монах полагает, что это я сегодня на закате спешила домой через развалины. Ему и в голову не пришло, что он видел тебя. Не будем открывать ему глаза на ошибку... пока. Ты исполнишь мою просьбу?
– Можете положиться на меня, мадам.
Рождественское утро выдалось ясным и морозным. Я лежала в постели и с удовольствием разбирала почту. Одно из поздравлений пришло от человека, которого я, как и прежде, мысленно называла отцом. Он слал мне наилучшие пожелания и выражал надежду, что предыдущее его письмо не слишком меня расстроило. Настоящий мой отец также написал мне и сообщил, что рассчитывает к весне быть в Англии.
Скорее бы настала весна! Весной появится на свет мой ребенок Что еще? Не стоит забегать вперед – довольно пока и этого.
Мысли мои вернулись – впрочем, они и не уходили далеко. От этого предмета, – к необходимости разоблачить человека, пытавшегося повредить моему ребенку. Я еще раз подробно перебрала в памяти все случаи появления монаха, ибо в них лежал ключ к разгадке.
В первый раз монах вошел в мою спальню, потом выбежал в коридор и очень быстро скрылся. Чем больше я об этом думала, тем более странным казалось мне столь стремительное исчезновение. Может быть, в галерее есть тайник? Монаха видели не только в доме, но и на развалинах. Уж нет ли между Забавами и аббатством подземного хода? А что если роль монаха исполняли два человека? Например, Люк и Дамарис: она – в тот самый первый раз, дав возможность Люку появиться на лестнице в халате; он – когда мы с Дамарис шли через развалины.
Я вспомнила старинный план аббатства, который нашла в библиотеке в свой первый приезд в Забавы. Надо еще раз взглянуть на него. Если на плане есть какие-то пометки, которые могут означать подземный ход, это значительно приблизит меня к решению задачи. У меня есть две отправные точки. Во-первых, крытая галерея в аббатстве, где монах появлялся дважды – передо мной и Дамарис, а потом перед Мэри-Джейн. Надо хорошенько изучить на плане это место. Ну, а во-вторых, галерея менестрелей в Забавах.
Я горела нетерпением и была не в силах ждать, когда Мэри-Джейн придет помочь мне одеться. Да и зачем одеваться? Накинув халат, я торопливо спустилась в библиотеку. Так, где же план? Ага, вот он – пожелтевший пергаментный свиток в кожаном футляре.
Я сунула свиток под мышку, в этот момент за моей спиной раздался шорох, и, обернувшись, я увидела Люка. Он смотрел на меня с настороженностью, которую последнее время я то и дело замечала во взглядах окружающих и которая прежде ранила меня, а теперь была мне безразлична.
– О, да это Кэтрин! Веселого Рождества, Кэтрин… и плодотворного Нового года.
– Спасибо, Люк.
Он стоял в дверях загораживая мне дорогу. Я смутилась не столько из-за свитка под мышкой, сколько из-за своего неглиже.
– Что случилось, Кэтрин? – осведомился Люк.
– Ничего.
– У тебя такой вид, словно ты боишься, как бы я тебя не проглотил.
– Значит, мой вид обманчив.
– Ты и вправду настроена ко мне благожелательно этим прекрасным рождественским утром?
– Именно в это утро надо быть благожелательной ко всем.
– Ты просто отбиваешь хлеб у Картрайта. Сегодня нам придется тащиться в церковь и слушать его рождественскую проповедь... – Он зевнул. – Иногда мне хочется поступить так, как один помещик, про которого мне рассказывали. Он приходил в местную церковь, засекал по часам время – десять минут на проповедь, и ни секундой больше, – когда же время истекало, он щелкал пальцами, и священник закруглялся – если, конечно, боялся потерять место. Пожалуй, я попробую это проделать, когда…
Я пристально взглянула на юношу, прекрасно понимая, что он хотел сказать: когда стану здесь полновластным хозяином. Мне стало не по себе, хотя в библиотеке было светло.
– А что ты читаешь? – Люк ухватился за кожаный футляр.
– Да так, набрела случайно. Хочу рассмотреть получше.
Он вытащил у меня план, несмотря на мое нежелание расставаться с ним; впрочем, я не слишком сопротивлялась – не играть же мне с ним в перетягивание свитка.
– Снова это аббатство! – пробормотал он. – Знаешь, Кэтрин, у тебя повышенный интерес к аббатствам, монахам и прочим вещам в этом роде.
– А у тебя?
– У меня? С чего ему взяться? Я здесь родился, так что мне все это не в диковинку. Вот приезжие, те не устают восторгаться.
Люк сунул свиток обратно мне под мышку.
– Ой, Кэтрин, да мы же стоим под омелой! – воскликнул он, проворно обнял меня и поцеловал в губы. – Веселого Рождества, Кэтрин, и счастливого Нового года!
После этого он посторонился и пропустил меня с насмешливым поклоном. Стараясь сохранять достоинство, насколько позволяла ситуация, я вышла из библиотеки и направилась к лестнице. Люк стоял на том же месте и глядел мне вслед.
Неудачно, что Люк меня видел. Интересно, догадывается ли он, зачем мне вдруг понадобился старый план аббатства. Вообще Люк меня беспокоит... Я не понимаю его, но мне кажется, что мое присутствие в доме раздражает его более чем кого бы то ни было. Его и Рут. Если они действуют заодно, тогда многое становится ясным. А Дамарис лгала просто из преданности Люку.
Поднявшись к себе, я снова забралась в постель и принялась изучать план.
«Кирклендское аббатство», – гласила надпись на верху листа, под ней шла дата: «1520». Мне представилось, будто под моим взглядом аббатство поднялось из руин, разрушенные стены восстановились, на них легла целехонькая крыша. Так вот каким оно было – настоящий маленький городок, не нуждавшийся во внешнем мире, самодостаточный, способный обеспечить себя без помощи извне. Оказывается, я хорошо изучила его топографию – благодаря не столько частым посещениям, сколько воображению, которое меня не обмануло. Главная башня могла служить отличным ориентиром. Я уперлась в нее пальцем. Так... Северный и южный трансепты, алтарь, галерея, здание капитула, дортуар. А вот и крытая галерея с массивными колоннами, за которыми прятался монах, – она ведет к трапезной, пекарням и солодовне. Мой взгляд упал на надпись: «Вход в подвалы».
Если в аббатстве были подвалы, то непременно были и соединительные подземные коридоры. Такие лабиринты характерны для монастырей той эпохи. Я вспомнила, что мне доводилось читать о таких известных аббатствах, как Фаунтинзское, Киркстолское и Риво. С возрастающим волнением я обнаружила, что подвалы располагались как раз в той части аббатства, которая лежала ближе всего к Забавам.
Я была так погружена в свои изыскания, что не услышала стук в дверь, и вошедшая Рут застала меня врасплох. Она остановилась в изножье кровати, на том самом месте, где стоял монах.
– Веселого Рождества, – сказала она.
– Спасибо, и тебе тоже.
– Ты чем-то занята?
– А-а... да.
Взгляд Рут был прикован к плану, и я поняла, что она его узнала.
– Как ты себя чувствуешь?
– Много лучше.
– Вот и прекрасно. Ты встанешь? Скоро приедут гости.
– Да-да, сейчас встану.
Рут кивнула, еще раз скользнув глазами по плану. Мне показалось, вид у нее сделался встревоженный.
Все уже были готовы идти в церковь, а Саймона и Агари еще не было.
– Обычно они приезжают заранее, – заметила Рут. – Наверное, что-то случилось. Что ж, придется идти без них, не можем же мы пропустить рождественскую службу.
Сэр Мэтью и тетя Сара спустились вниз одетые соответственно торжественному случаю. Мне нечасто приходилось видеть их принаряженными для выхода. Экипаж отвезет их в церковь и обратно: согласно традиции, в день Рождества скамья Роквеллов не должна пустовать.
Мне не терпелось пойти в аббатство и поискать подвалы, но сделать это надо было так, чтобы никто не заметил. Если бы я изобрела предлог, чтобы не ходить в церковь, я могла бы быть совершенно уверена, что в течение ближайших двух часов мне не помешают.
Я с удовольствием отправилась бы к службе и заняла свое место на фамильной скамье, ибо я испытывала уважение к древним традициям и стремление к умиротворению, которое пролила бы на мою душу рождественская проповедь. Но у меня было более важное дело – защита моего ребенка, и я решилась на небольшое притворство.
Все уже садились в экипаж когда я вдруг застыла на месте, прижав руки к животу.
– Что с тобой? – спросила Рут.
– Ничего страшного, но, пожалуй, мне лучше не ездить с вами. Ведь доктор все время говорит, что я не должна переутомляться.
– Я останусь с тобой, – предложила Рут. – Тебе надо немедленно лечь в постель.
– Не стоит, – запротестовала я. – Мэри-Джейн мне поможет.
– Мне было бы спокойнее, если бы я была рядом, – сказала Рут.
– В таком случае я поеду с вами, потому что не хочу лишать тебя возможности послушать рождественскую службу.
Поколебавшись, Рут промолвила:
– Что ж, раз ты настаиваешь... А что ты будешь делать?
– Вернусь к себе и полежу, чтобы нормально чувствовать себя вечером.
Рут кивнула, потом повернулась к лакею.
– Сходи-ка за Мэри-Джейн. И поскорей, не то мы опоздаем в церковь.
Вскоре на крыльцо выбежала Мэри-Джейн.
– Миссис Роквелл неважно себя чувствует и не поедет в церковь, – сообщила ей Рут. – Помоги ей подняться в ее комнату и побудь с ней.
– Слушаю, мадам.
Удовлетворенная, Рут уселась в коляску и отправилась в церковь, мы же с Мэри-Джейн вернулись в мою спальню. Закрыв дверь, я сказала:
– Мы уходим, Мэри-Джейн.
– Но, мадам...
Я поняла, что мне придется оказать горничной еще большее доверие. Так или иначе, она уже была вовлечена в мою тайну, а то, что она сдержала свое обещание и никому не рассказала про монаха, доказывало ее преданность.
– Я чувствую себя прекрасно, – объяснила я, – и с удовольствием поехала бы в церковь вместе со всеми, но мне нужно заняться кое-чем другим. Мы с тобой прогуляемся к аббатству.
Я заставила Мэри-Джейн хорошенько закутаться в тот же синий плащ, сама же надела другой, темно-коричневый.
Мы выскользнули из дома и торопливо зашагали к развалинам. Медлить было нельзя – я не знала, сколько времени могут занять поиски, а мы непременно должны были вернуться домой раньше всех.
– Я изучила план аббатства, – сказала я Мэри-Джейн. – Он сейчас со мной. Мы с тобой видели монаха на одном и том же месте, недалеко от входа в подвалы. Пойдем прямо туда.
– А что мы станем делать, если встретим этого монаха?
– Думаю, сегодня он вряд ли нам попадется.
– Я бы сказала ему пару теплых слов. Как вспомню, просто дрожь берет, а ведь я-то не в положении...
– Надеюсь, – проговорила я, и мы обе засмеялись – кажется, довольно нервно, ибо Мэри-Джейн понимала не хуже меня, что мы имеем дело отнюдь не с невинным любителем розыгрышей и что за всем этим кроется что-то зловещее. – Наша задача, – продолжила я, – выяснить, нет ли тайного хода из аббатства в Забавы. Нельзя забывать, что во времена Гражданской войны из дома исчезли все обитатели со всеми ценностями и долгое время где-то прятались. Значит, они ушли подземным ходом.
Мэри-Джейн кивнула.
– Как пить дать, мадам. В этом доме полно всяких укромных уголков и закоулков.
К тому времени, когда мы добрались до развалин, я стала немного задыхаться от ходьбы и волнения, и Мэри-Джейн сбавила шаг.
– Не забывайте о своем положении, мадам, – напомнила она мне.
Именно об этом я все время и думала, более того – я собиралась предпринять все меры, чтобы со мной ничего не случилось. Ни один ребенок так не нуждался в защите, как мой, ибо над ним нависла ужасная угроза.
Мы прошли по крытой галерее от колонны к колонне, как это делал монах, и приблизились к месту, где когда-то располагались пекарня и солодовня. Уходящие вниз полуразрушенные ступени винтовой лестницы, должно быть, вели в подвал. Эта часть развалин как раз и была ближайшей к Забавам.
С величайшей осторожностью я спустилась по ступенькам впереди Мэри-Джейн. От подножия лестницы уходили два коридора, оба в направлении дома. Когда-то они, без сомнения, были туннелями, но теперь я с разочарованием обнаружила, что сводом им, как нефу и трансепту, служило небо.
Тем не менее мы разделились и прошли по этим коридорам вдоль обвалившейся стены. Ярдах в пятидесяти от начала они соединялись и вливались в некое более обширное помещение, возможно, в прошлом служившее для жилья. Остатки кирпичных перегородок указывали на то, что оно состояло из нескольких просторных комнат. Вероятно, именно здесь и были спрятаны фамильные ценности во время Гражданской войны. Но в таком случае должен быть ход, соединяющий это укрытие с Забавами, и нам предстояло его найти.
Убежище располагалось на самом краю аббатства, Забавы были совсем рядом, причем обращены к нам именно той стороной, где находилась галерея менестрелей. Но, увы, никакого хода туда мы не обнаружили.
Мэри-Джейн растерянно взглянула на меня, словно спрашивая, что же делать дальше. Посмотрев на часы, я обнаружила, что нам нужно спешить домой, иначе наше отсутствие не пройдет незамеченным.
– Придется вернуться, – сказала я, – но мы еще сюда наведаемся.
Расстроенная Мэри-Джейн по неосторожности споткнулась о большие камни, прислоненные к осыпающейся стене. Раздался гулкий звук, но в тот момент я не обратила на это внимания: я обдумывала возможные последствия своей тайной прогулки и пыталась представить, какие выводы сделают домашние, обнаружив, что я и не думала лежать в постели.
– Возможно, даже завтра, – продолжала я, – а сейчас пойдем скорее.
Мы вернулись домой как нельзя вовремя, ибо не пробыла я в своей комнате и пяти минут, как Мэри-Джейн доложила, что пришел доктор Смит и спрашивает меня. Я спустилась в холл.
– Кэтрин! – приветствовал меня доктор, беря за руку и внимательно вглядываясь в лицо. – Как вы себя чувствуете?
– Хорошо, благодарю вас.
– Я встревожился, увидев, что вас нет в церкви.
– О, я просто решила побыть сегодня дома.
– Понимаю, захотели отдохнуть. Я был в церкви с дочерью и воспользовался первой же возможностью, чтобы улизнуть.
– Но вам бы непременно сообщили, если бы я заболела.
– Я предполагал, что ваше недомогание несерьезно, но все же решил лично удостовериться.
– Как вы внимательны!
– Это естественно.
– А ведь я даже не ваша пациентка. Когда придет время, обо мне позаботится Джесси Данквейт.
– Я бы хотел тоже быть рядом.
– Пойдемте в зимнюю гостиную, – предложила я. – Там уютнее и теплее.
Гостиная выглядела прелестно, украшенная ветками остролиста, густо обсыпанными крупными ягодами.
– Это ваша горничная встретила меня? – поинтересовался доктор, когда мы устроились у камина. – Кажется, ее сестра недавно родила.
– Да, Мэри-Джейн так переживала за нее, даже ходила в тот день в Келли Грейндж. И как вы думаете, кого она видела по дороге?
Он улыбался, словно радуясь моему хорошему настроению.
– Вы удивитесь, – продолжала я, – но Мэри-Джейн видела монаха.
– Она видела... монаха?
– Именно. Я дала ей свой плащ, и, когда она возвращалась через развалины, монах повторил для нее свой спектакль – бродил между камней и кивал головой.
Я услышала, как у доктора перехватило дыхание.
– Не может быть!
– Я никому об этом не говорила, но вы, конечно, должны знать: ведь вы считали, что я схожу с ума, так что мне хочется разубедить вас. Но это еще не все.
– Сгораю от нетерпения услышать все ваши новости.
– Я получила письмо из дома...
Я пересказала доктору все, что узнала из письма отца. Он заметно расслабился, наклонился ко мне и ласково взял за руку.
– О, Кэтрин, – горячо промолвил он, – вы даже не представляете, как я рад это слышать!
– Можете себе представить, как обрадовалась я.
– О да.
– А теперь, когда Мэри-Джейн тоже видела монаха… Все выглядит совсем не так мрачно, как в тот ужасный день, когда вы сообщили мне…
– Я сам не находил себе места. Не знал, правильно ли поступил, рассказав вам о той женщине.
– Вы поступили совершенно правильно. Подобные вещи лучше не замалчивать. Видите, благодаря вам я развеяла все свои сомнения.
Он вдруг стал очень серьезен.
– Но, Кэтрин, вы сказали, Мэри-Джейн видела этого монаха. Что это может означать?
– Что кто-то угрожает жизни моего ребенка. Но я найду этого человека, тем более что мне известен его сообщник.
Я замолчала, и доктор быстро спросил:
– Сообщник?
Я колебалась, не решаясь сказать ему, что в этом деле замешана его дочь. Но доктор был настойчив, и я выпалила:
– Точнее – сообщница. Мне очень жаль, но это Дамарис. Он взглянул на меня в ужасе.
– Дамарис... – прошептал он еле слышно.
– Она, несомненно, видела монаха, однако отрицала это. Значит, ей известно, кто это, и она ему помогает.
– Не может быть! Зачем ей это? Зачем?..
– Если бы я знала... Впрочем, в последние дни я сделала несколько важных открытий. К сожалению, я никому не могу доверять.
– Это упрек, и Он мной заслужен. Поверьте, Кэтрин, я действительно пережил ужасные минуты, когда узнал, что в Ворствистле есть пациентка по имени Кэтрин Кордер и что она приходится вам родственницей. Я сообщил об этом сэру Мэтью и Рут, ибо так велел мне мой долг. Я всего лишь хотел поместить вас туда на несколько дней для обследования, у меня и в мыслях не было оставить вас там навсегда. Я лишь заботился о вашем благе.
– Я пережила ужасный удар, услышав свое имя в связи с этим заведением.
– Знаю. Но то, что вы мне сказали... это просто какой-то страшный сон. Дамарис, моя дочь... пособница преступления! Здесь какое-то недоразумение. Это известно кому-нибудь, кроме вас?
– Пока нет.
– Я вас понимаю: чем осторожнее вы будете действовать, тем легче вам будет обнаружить врага. Но я рад, что вы рассказали мне.
Раздался стук в дверь, и вошел Уильям.
– Мадам, прибыли миссис Роквелл-Редверз и мистер Редверз.
Мы с доктором спустились вниз встретить Агарь и Саймона.
Днем мы с Саймоном получили возможность поговорить наедине.
На улице было по-прежнему холодно, дул сильный северный ветер, но снег еще не пошел. Старшие члены семьи отдыхали в своих комнатах; где находились Рут и Люк, я не знала. Рут посоветовала мне полежать до чая, чтобы не повторился утренний приступ. Я заверила ее, что так и поступлю, но мне было трудно усидеть в своей комнате, и, промучившись десять минут, я вышла в зимнюю гостиную и обнаружила там Саймона, расположившегося у камина.