Холт Виктория. Кирклендские забавы

   – Что ж, это послужит предостережением нам обоим.
   – А что вы делали на галерее? – вдруг спросила я.
   – Я знал, что они в холле.
   – Понимаю. Вам не по душе их возможный союз?
   – Союз? Он никогда на ней не женится. У миссис Редверз свои планы относительно внука. Он возьмет себе жену по ее выбору, и уверяю вас, это будет не моя дочь. И потом… она неравнодушна к Люку.
   – Вы уверены? Не сказала бы.
   – Люк очень ей предан. Будь они оба старше, их брак уже был бы делом решенным. Нельзя допустить, чтобы мою дочь погубил этот...
   – Вы невысокого мнения о его нравственности.
   – Его нравственности!.. Вы здесь недавно и не знаете о его репутации в наших краях. Но уже поздно, а я вас задерживаю. Мне нужно немедленно увезти Дамарис домой. Спокойной ночи, Кэтрин.
   Он ласково пожал мою руку – ту самую, на которой сверкало кольцо Редверзов.
   Я вернулась к себе. В смятении я забыла запереть двери, однако ночные посетители не потревожили моего одиночества. В ту ночь я окончательно осознала глубину своих чувств, я кляла себя за то, что дала им волю, не распознала вовремя любовь под маской неприязни. Я не могла простить Саймону того, что он не оценил меня. Я была уязвлена этим, ибо нуждалась в его высокой оценке.
   В ту ночь я узнала, как из сильной любви вырастает ненависть; я поняла, что зарождение ненависти к мужчине должно насторожить женщину, ибо это может означать, что она слишком увлечена им.
   Обманщик, думала я, пытаясь отогнать от себя воспоминания о его свидании с Дамарис, заглушить звук его голоса, нежного и пылкого. Да кто он такой? Обычный сельский донжуан, который волочится за каждой юбкой. Я просто подвернулась ему под руку. Какая же я дура! И какую ненависть вызывает в нас тот, кто стал причиной нашей глупости. Ненависть и любовь, ибо бывают моменты, когда их невозможно разделить.

7

   В ту ночь я спала беспокойно, а под утро меня разбудила Мэри-Джейн. В комнате было еще темно, и она держала в руках зажженную свечу.
   – Мэри-Джейн! – удивилась я. – Который час?
   – Шесть, мадам.
   – Но зачем...
   – Я хотела рассказать вам вчера, но из-за всей этой праздничной суматохи не успела. Кажется, я его нашла, мадам, – вчера, когда мы украшали холл.
   Я села в постели и воскликнула:
   – Мэри-Джейн! Уж не хочешь ли ты сказать, что обнаружила потайной ход?
   – Похоже, что так, мадам. Он в галерее – в чулане. Я заметила, что между двумя досками в полу широкая щель. Понятное дело, я удивилась, просунула в нее пальцы, ухватила край доски и потянула. Так вот, доска легко подымается, а под ней – пусто. Я туда посветила свечкой и увидела ступеньки! Они ведут вниз. Но туг меня позвал Уильям, я быстренько опустила доску и не стала никому ничего говорить. Хотела пойти прямо к вам, да только мне пришлось помогать на кухне, и я уже до самого вечера не смогла улизнуть, но у меня из головы не шли эти ступеньки.
   – Пойдем туда немедленно!
   – Я знала, что вы захотите посмотреть.
   – В доме кто-нибудь встал?
   – Только слуги, мадам, но они в другом крыле. Еще с полчаса в холле никого не будет.
   – Нам придется поторопиться, – решительно заявила я. – Надо проверить, куда ведет эта лестница.
   – Может, вы оденетесь, мадам?
   – Нет времени. Я наброшу плащ прямо на ночную рубашку.
   Итак, мы с Мэри-Джейн тихо вышли из моей спальни и проскользнули на галерею менестрелей. Я слегка побаивалась, что вдруг откуда-нибудь появится Люк, но на этот раз я была не одна и он не смог бы причинить мне вред.
   Я была взволнована, ибо наконец мне удалось найти неопровержимое доказательство своей правоты. Никто, кроме Мэри-Джейн, не знал об этом, а ей я полностью доверяла.
   В доме стояла такая тишина, что собственные шаги казались мне оглушительными, хотя на ногах у меня были мягкие домашние туфли. Однако мы благополучно добрались до галереи, никого не разбудив.
   Осторожно притворив за собой дверь на галерею, Мэри-Джейн открыла чулан и показала мне щель в полу. Передав мне свечу, она опустилась на колени и подняла одну из досок, которая на самом деле являлась хитро замаскированной крышкой люка.
   Наклонившись над черным провалом, я поднесла к нему свечу и увидела уходившие вниз ступеньки, о которых говорила Мэри-Джейн. Мне очень хотелось спуститься туда прямо сейчас и исследовать подземный ход, однако верхняя ступенька находилась на изрядном расстоянии от пола, а прыгать в моем положении было рискованно.
   Но Мэри-Джейн была сильной и ловкой девушкой. Я повернулась к ней.
   – Полезай вниз, – сказала я, – а я посвечу тебе. Когда спустишься, просто оглядись и скажи мне, что ты видишь.
   Мэри-Джейн слегка побледнела, однако не захотела показаться трусихой и после секундного колебания спустилась в люк. Когда она стала ногами на лестницу, я дала ей свечу.
   – Здесь что-то вроде большой комнаты, – сообщила Мэри-Джейн. – Ужасно холодно.
   – Ты только быстренько осмотрись по сторонам, а потом мы попытаемся найти сюда ход со стороны аббатства.
   Наступила тишина. Я заглянула вниз. Мэри-Джейн медленно спускалась по ступенькам.
   – Осторожнее, – предостерегла я ее.
   – Ничего... Здесь не скользко. Оказавшись внизу, она снова подала голос.
   – Я вижу свет где-то вдали – должно быть, это выход! Сейчас проверю.
   Сердце мое отчаянно колотилось. Как мне хотелось быть внизу вместе с Мэри-Джейн! Я оглянулась, не в силах отделаться от ощущения, что за нами кто-то наблюдает. Но в чулане никого не было, да и весь дом был погружен в полную тишину.
   Снизу раздался крик Мэри-Джейн:
   – Я нашла тут кое-что, мадам!
   – Я тебя не вижу! Где ты?
   – Свечка почти догорела.
   – Поднимайся, Мэри-Джейн. И прихвати свою находку, если она не слишком тяжелая.
   – Но, мадам...
   – Возвращайся! – приказала я.
   Снова увидев пляшущий огонек свечи, я вздохнула с облегчением.
   Мэри-Джейн поднималась, держа свечу в одной руке, а в другой – какой-то сверток. Она протянула его мне, и я сразу поняла что это монашеская ряса. Еще секунда – и Мэри-Джейн благополучно выбралась из люка и стояла передо мной.
   – Я встревожилась, когда ты исчезла, – проговорила я.
   – Да я и сама, мадам, немножко струхнула там, внизу.
   – Ох, ты же совсем закоченела!
   – Там такой холод, мадам. Но зато я нашла рясу!
   – Пойдем ко мне. Я не хочу, чтобы нас здесь увидели.
   Мы опустили доску на место, удостоверились в том, что не оставили в чулане следов своего пребывания, и, прихватив рясу, вернулись в мою спальню.
   Мэри-Джейн немедленно развернула рясу и примерила на себя.
   – Сними сейчас же, – сказала я, вздрогнув. – Мы должны беречь ее как зеницу ока. Теперь, если кто-нибудь осмелится заявить, что мне мерещатся монахи и я не в своем уме, мне будет что предъявить в оправдание.
   – Так мы никому ничего не скажем? И не покажем рясу? Еще вчера я ответила бы: «Мы непременно расскажем все мистеру Редверзу», но сегодня все изменилось. Я больше не верила Саймону, а значит – не верила никому.
   – Пока нет, Мэри-Джейн, – промолвила я. – Но главное вещественное доказательство у нас в руках Я спрячу рясу в платяной шкаф и запру на ключ, чтобы никто не стащил.
   – А что потом, мадам?
   Я взглянула на часы над камином. Они показывали семь часов.
   – Если ты задержишься здесь дольше, тебя хватятся. Я снова лягу в постель, а ты принесешь мне завтрак, как обычно, а потом горячую воду. А я пока подумаю, что нам делать дальше.
   – Слушаю, мадам.
   И Мэри-Джейн ушла.
   После завтрака меня пришла проведать Рут.
   – У тебя усталый вид, – отметила она. – Вчера был тяжелый день.
   – Я и в самом деле чувствую себя неважно.
   – По-моему, сегодня тебе стоит полежать. Я позабочусь о том, чтобы тебе не докучали. Если будешь в силах, спустишься к обеду. Гостей не будет, только свои. Агарь и Саймон отбывают завтра рано утром. Экипаж всегда приезжает за ними в половине десятого.
   – Да, я с удовольствием отдохну.
   Весь день я пролежала в постели, еще и еще раз обдумывая события, в результате которых мне удалось обнаружить рясу. Я припомнила все, начиная со дня встречи с Габриелем и Пятницей. Габриель, несомненно, знал, что камень упал со стены не случайно, что это было покушение на его жизнь, и он боялся. Женившись на мне, он надеялся, что я помогу ему одолеть неизвестного врага. Следующее важное звено – вечер накануне гибели Габриеля, когда Пятница учуял чье-то присутствие в коридоре. Видимо, первоначально убийство намечалось на ту ночь и только присутствие Пятницы спасло тогда Габриеля. После этого Пятницу убили, чтобы он не смог снова помешать преступнику. Сара знала об этом и изобразила мертвого Пятницу на своем гобелене. Может быть, ей известно что-то еще?
   После смерти Габриеля я не представляла интереса для убийцы, пока не обнаружилось, что у меня будет ребенок. Идея представить меня сумасшедшей, видимо, возникла после того, как доктор Смит сообщил Роквеллам о пациентке Ворствистла по имени Кэтрин Кордер.
   Что за дьявольский ум стоял за этим планом! Едва ли он намеревался упрятать меня в Ворствистл, скорее – объявить помешанной и инсценировать самоубийство до рождения ребенка. Но почему я думаю об этом плане в прошедшем времени? Он существует и сейчас. Скоро убийца обнаружит исчезновение рясы, и как он тогда поступит? Наверняка станет действовать, не теряя времени.
   Я не знала, на что решиться. Уехать в Глен-Хаус? Но как осуществить это в тайне от всех? Если же я объявлю о своем отъезде, это лишь подстегнет убийцу. Он сделает все, чтобы я не покинула этот дом живой.
   Я думала о них – о Люке и Саймоне. Нет, только не Саймон! Конечно же, это Люк, а Дамарис ему помогает...
   Дамарис! Но разве вчера вечером я не убедилась, что она встречается не с Люком, а с Саймоном?
   Мои мысли метались, как мышь в клетке. Слава Богу, я нашла рясу. Каким счастьем было бы поделиться этой новостью с Саймоном! – Но нет, теперь мне едва ли придется чем-нибудь с ним делиться. И опять, как у колодца в Нэсборо, когда вода стекала по моим пальцам, я молила: «Только не Саймон! Пожалуйста, пусть это будет не Саймон!»
 
   Вечером я встала, оделась и вышла к обеду, поданному, как и накануне, в холле. Саймон был заботлив и предупредителен, я же, хотя старалась держаться как ни в чем ни бывало, не смогла скрыть, что мое отношение к нему переменилось. За столом мы сидели рядом.
   – Мне очень жаль, – сказал Саймон, – что сегодня я совсем не видел вас. Я думал, мы поедем на прогулку – вы, я и бабушка.
   – Не слишком ли сегодня холодно для миссис Редверз?
   – Наверняка, но она ни за что в этом не призналась бы. Она тоже расстроилась.
   – Вы могли бы пригласить других.
   – Без вас прогулка потеряла для меня свою прелесть.
   – Думаю, Дамарис не отказалась бы составить вам компанию.
   Он засмеялся и сказал, понизив голос:
   – Мне надо кое-что рассказать вам об этом. Я вопросительно взглянула на него.
   – Я же вижу, что вы заметили. Что поделаешь, часто приходится идти к цели окольными путями.
   – Вы изъясняетесь загадками.
   – Ничего удивительного – ведь мы ввязались в такое загадочное дело.
   Я отвернулась от Саймона, так как мне вдруг показалось, что Люк прислушивается к нашему разговору; к счастью, в это время тетя Сара громко разглагольствовала о праздниках прошедших лет, почти дословно повторяя свои вчерашние воспоминания, но прилагая все усилия, чтобы никто не пропустил ни слова.
   После обеда мы перешли в гостиную на втором этаже. Я устроилась возле сэра Мэтью и весь вечер беседовала с ним, не обращая внимания на раздосадованные взгляды, которые бросал на меня Саймон.
   Как и вчера, я рано удалилась к себе. Не прошло и пяти минут, как в дверь моей спальни постучали.
   – Войдите! – сказала я, и в комнату скользнула Сара. Улыбнувшись мне своей странной заговорщической улыбкой, она проговорила, оправдываясь за вторжение:
   – Ты же говорила, что тебе интересно... Вот я и решила...
   – О чем вы?
   – Я поняла, как мне закончить тот гобелен.
   – Могу я взглянуть?
   – Конечно, потому я и пришла. Пойдем?
   Я с готовностью согласилась. Выйдя в коридор, тетя Сара приложила палец к губам.
   – Не хочу, чтобы нас слышали, – объяснила она. – Они еще в гостиной, ведь сегодня День подарков, можно посидеть подольше. Ты-то ушла пораньше, а остальные...
   Мы поднялись по лестнице и прошли в восточное крыло. Здесь было очень тихо, и я поежилась – то ли от холода, то ли от страха. Тетя Сара радостно семенила впереди, словно ребенок, которому не терпится похвастать новой игрушкой. Войдя в рабочую комнату, она торопливо зажгла свечи, подбежала к шкафу, вытащила кусок полотна и развернула его, как и в прошлый раз, держа возле груди. Мне было плохо видно, однако я смогла разглядеть, что та часть гобелена, которая прежде была пустой, теперь чем-то заполнена. Взяв со стола свечу, я поднесла ее поближе к полотну и всмотрелась.
   На одной стороне по-прежнему лежали тела Габриеля и Пятницы, на другой появился тонкий карандашный рисунок. Он изображал странную комнату, похожую на тюремную камеру, причем казалось, что вы заглядываете в нее снаружи через зарешеченное окно. В комнате виднелась фигура женщины, держащей что-то на руках. С содроганием я поняла, что это младенец.
   Я взглянула в лицо Сары. Мягкий свет сглаживал морщины, делая его не просто молодым, но и каким-то нечеловеческим. Какие же тайны, какие мотивы скрываются за этими голубыми глазами?
   – Судя по всему, эта женщина – я... Старушка кивнула.
   – Ты заметила, что у нее на руках ребенок? Видишь, он все-таки родился.
   – Но мы с ним в какой-то тюрьме.
   – Пожалуй, это действительно похоже на тюрьму.
   – Что это, тетя Сара? Что похоже на тюрьму?
   – То место. Я поняла.
   – Все уже разъяснилось, – сказала я. – Это была ошибка, теперь все в прошлом.
   – Но она здесь, – настаивала старушка. – Здесь, на картинке.
   – Просто вы не все знаете.
   Тетя Сара почти раздраженно замотала головой, и мой страх усилился. Она тихо бродит по дому, подслушивает чужие разговоры, потом так же тихо возвращается в эту комнату и изображает все на своих гобеленах. Самое важное в ее жизни – это история семьи Роквеллов, вот почему она готова часами сидеть за вышиванием. Здесь, в этой комнате она – высшее существо, богиня, наблюдающая за нелепым поведением своих созданий; за этим порогом она – всего лишь бедняжка Сара, у которой не все дома. С моей стороны было глупо поддаться ее влиянию и позволить напугать себя мрачными фантазиями, рожденными ее туманным сознанием.
   – В тюрьме, – пробормотала она, – обязательно бывает тюремщик. Я его вижу. Он одет в черное, но капюшон мешает мне разглядеть его лицо.
   – Монах? – небрежным тоном осведомилась я, ибо он больше не внушал мне страха.
   Тетя Сара приблизилась и посмотрела мне в лицо.
   – Монах совсем рядом, Кэтрин. Он ждет, чтобы ты попала к нему в руки... Не думай, что он исчез, – он приближается.
   – Вы знаете, кто он! – обвиняюще бросила я.
   – Чудесный вечер, – отозвалась она. – Легкий морозец, яркие звезды. Должно быть, вид с балкона сейчас изумительный…
   Я отшатнулась от нее.
   – Вы правы, – сказала я, – здесь холодновато. Пожалуй, я вернусь к себе.
   – Подожди, Кэтрин...
   – Лучше я пойду.
   Я направилась к двери, но она схватила меня за платье. Я снова вздрогнула, на сей раз не от холода.
   – Как же ты пойдешь без свечки, – проговорила Сара. – Возьми мою.
   Не отпуская мое платье, она втянула меня обратно в комнату, взяла одну из зажженных свечей и сунула мне в руку. Я схватила ее, вырвалась из цепких ручек и бросилась прочь, словно боясь, что она за мной погонится.
   Задыхаясь, я вбежала в свою комнату. Страх не оставил меня и здесь, я не могла выбросить из головы бессвязное бормотание Сары, ибо чувствовала, что в нем скрывается какой-то важный смысл.
   Какие сомнения терзали меня в ту ночь! Как мне хотелось излить кому-нибудь душу! Находясь рядом с Саймоном, я не могла не верить ему, не могла противиться его обаянию; думаю, расскажи я ему о подслушанном свидании и предложи он мне более или менее правдоподобное объяснение, я с готовностью поверила бы ему. Я приняла бы любые его оправдания, лишь бы они снимали с него подозрения в убийстве Габриеля и в покушении на меня и моего ребенка.
   Нет, я не должна слушать Саймона, если хочу сохранить хладнокровие и объективность. Первый раз в жизни я ощутила, что не могу положиться на свой здравый смысл. Я оказалась во власти своих чувств к этому человеку. Это было унизительно и одновременно упоительно, ибо любовь всегда такова. Если раньше у меня оставались какие-то сомнения в том, что я люблю Саймона Редверза, в ту ночь они полностью развеялись.
 
   Назавтра Агарь и Саймон покинули Кирклендские Забавы. Я попрощалась с ними – тепло с Агарью, прохладно с Саймоном. Перемена в моем отношении не укрылась от него и, кажется, его позабавила. Неужели он настолько циничен, с грустью подумала я.
   После их отъезда я вернулась в свою комнату. Мне хотелось в тишине и спокойствии выработать план действий. Откладывать было нельзя, поскольку убийца уже, должно быть, хватился рясы.
   Я безусловно доверяла только Мэри-Джейн, но чем она могла мне помочь? Впрочем, в сложившихся обстоятельствах преданная душа – это уже много. Может, отправиться к сэру Мэтью, показать ему мою находку и попросить послать людей обследовать подземный ход между домом и аббатством? Или рассказать все Рут? Однако в ней я не была уверена, и меня ничуть не удивило бы, окажись она в курсе происходящего, хотя едва ли она была главным действующим лицом. Сара? Ну, от нее не добьешься разумных поступков. А Люк. Я все еще цеплялась за версию, что он-то и есть мой главный враг.
   Что же делать?..
   Вдруг я заметила на полу возле двери конверт и поспешила подобрать его. Он был не надписан. Я открыла дверь – коридор был пуст. Видимо, письмо потихоньку подсунули под дверь несколько минут назад, когда я была погружена в размышления. Захлопнув дверь, я вскрыла конверт. Из него выпал листок, на котором дрожащими буквами было выведено:
 
   «Немедленно уезжайте домой. Вы в большой опасности».
 
   Я удивленно разглядывала письмо. Рука была мне незнакома, а неровные буквы ни о чем не говорили – возможно, автор письма, не поставивший своей подписи, намеренно изменил почерк. Бумага была без монограммы.
   Кто сунул письмо мне под дверь? И что оно означает? Может быть, это очередная уловка преступника? Так или иначе, а листок бумаги – это уже вполне вещественная улика. Никто не сможет утверждать, что он мне померещился.
   Я подошла к окну и выглянула на улицу. Сердце мое оглушительно забилось, ибо я увидела торопливо удаляющуюся фигурку и узнала ее – это была Дамарис! Значит, это она незаметно прокралась в дом и оставила письмо. Но зачем?
   У меня не было сомнений, что Дамарис участвует в заговоре против меня. Что еще я могла подумать, если она видела монаха вместе со мной, а потом отрицала это? Я еще раз взглянула на письмо. Не может быть, чтобы она действовала заодно с Саймоном... Но я должна посмотреть в лицо фактам и признать правду: я застала их вдвоем в рождественскую ночь, и то, что я услышала и увидела, глубоко меня потрясло. И все же подозревать Саймона было невыносимо. Что бы ни говорил мне разум, глупое женское сердце не соглашалось с ним.
   Кто-то послал Дамарис в Забавы с этим письмом. Но кто? Люк? Он мог бы обойтись без посторонней помощи. Доктор Смит? Я всмотрелась в почерк, но он нисколько не напоминал почерк доктора, который был мне знаком. И тут я вспомнила о своем посещении их дома и о бледной женщине, которая так разочаровала доктора, что он всецело посвятил себя работе. Дрожащим пером могла водить слабая рука больной, особенно если она была чем-то встревожена.
   Я положила письмо в карман, закуталась в теплый плащ и вышла из комнаты. Спускаясь по лестнице, я остановилась у двери на галерею менестрелей, приотворила ее и заглянула внутрь, ибо у меня было опасение, что там может кто-то прятаться.
   Галерея была пуста.
   Я продолжила свой путь, пересекла холл и вышла из дома. На меня набросился холодный ветер, но плотный плащ надежно защищал от непогоды. Я быстро зашагала прочь от дома, оглянувшись лишь один раз, чтобы убедиться, что за мной никто не идет. Я никого не заметила, однако это не означало, что из окна за мной не следят чьи-нибудь зоркие глаза.
   Путь к дому Смитов я проделала, ни разу не остановившись. В этот раз дом показался мне еще более унылым и темным. Жалюзи на окнах были опущены, ветер шумел в ветвях высоких елей у входа.
   На звонок, как и в прошлый раз, вышла горничная.
   – Доктора нет дома, миссис Роквелл, – сообщила она.
   – Я пришла навестить миссис Смит.
   На лице горничной отразилось удивление.
   – Сейчас я доложу ей о вашем приходе.
   – Пожалуйста, скажите миссис Смит, что мне надо видеть ее по делу чрезвычайной важности.
   Горничная удалилась с явной неохотой, я же стала соображать, что мне делать, если миссис Смит откажется меня принять. Тогда я поговорю с Дамарис и потребую, чтобы она призналась, от кого была записка, почему она отрицала, что видела монаха, и какова ее роль в заговоре против меня. Ей придется сказать мне правду!
   Спустя несколько минут вернулась горничная.
   – Миссис Смит вас примет, – объявила она и провела меня наверх, в уже знакомую комнату.
   К моему удивлению, здесь находилась не только миссис Смит, но и Дамарис. Она стояла возле сидевшей в кресле матери, словно ища у нее защиты. Миссис Смит показалась мне еще более изможденной, ее огромные глаза горели какой-то непонятной мне решимостью.
   – Доброе утро, миссис Роквелл, – тихим голосом приветствовала она меня. – Рада вас видеть.
   Я приблизилась и пожала ее протянутую руку. Горничная вышла, прикрыв дверь, и мы остались втроем.
   – Зачем вы пришли сюда? – быстро спросила она. – Это сейчас самое опасное для вас место.
   Я вытащила из кармана письмо и протянула ей.
   – Вы показывали его кому-нибудь еще?
   – Ни единой душе.
   – Почему же вы пришли ко мне?
   – Потому что полагаю, что именно вы прислали мне эту записку. Я видела, как Дамарис выходила из Забав.
   Она молчала. Не выдержав, я крикнула:
   – Признайтесь, ведь это писали вы! Дамарис обняла мать со словами:
   – Тебе нельзя волноваться. – Потом, почти вызывающе, она обратилась ко мне: – Вы расстраиваете маму.
   – Уверена, что миссис Смит может помочь мне найти того, кто так усердно пытался расстроить меня!
   – Не беспокойся, дорогая, – сказала миссис Смит дочери. – Разумеется, миссис Роквелл не следовало сюда приходить, но раз уж она здесь, я сделаю все, что в моих силах.
   – Ты уже сделала...
   – К сожалению, она не вняла моему совету!
   – Какому совету? – осведомилась я.
   – Уезжайте отсюда как можно скорее. Не теряйте ни минуты. Сегодня же возвращайтесь к отцу. Иначе... может быть поздно.
   – Откуда вы знаете?
   – Я знаю слишком много... – устало бросила она.
   – Так скажите, это ваша записка? Она кивнула.
   – Вы должны бежать отсюда, если хотите, чтобы ваш ребенок увидел свет живым и здоровым.
   – Почему я должна верить вам?
   – Какой мне смысл лгать?
   – Разве вы не видите, что я ничего не понимаю?
   – Вижу. Вы упрямы. Вы не послушаете моего совета. Вам хочется раскрыть тайну. Вы слишком отважны, миссис Роквелл.
   – Расскажите мне все, что вам известно, – потребовала я. – Вы обязаны это сделать.
   – Мама... – прошептала Дамарис, и бесстрастная маска упала с ее лица. Я поняла, что она в ужасе.
   – Вы должны рассказать мне, миссис Смит, – попросила я, взяв ее тонкую влажную руку. – Вы же сами это понимаете.
   – Да, вы мне не поверите, пока я не открою вам всего. И не поймете.
   – Так откройте же!
   – Это долгая история... Она началась много лет назад.
   – Я не спешу.
   – Вот в этом вы ошибаетесь. Вам надо очень спешить.
   – Все равно я не уйду, пока не узнаю всего.
   – А если мне удастся убедить вас в том, что вам и вашему ребенку грозит опасность, вы уедете сегодня же?
   – Да, если сочту это необходимым.
   – Мама! – крикнула Дамарис. – Не надо! Не делай этого.
   – Ты все еще боишься, Дамарис?
   – Как и ты, мама. Мы обе боимся... всегда боялись...
   – Да, – проговорила миссис Смит, – я действительно боюсь. Но я думаю о ребенке, и о жизни миссис Роквелл. Не можем же мы спокойно сидеть и ждать, что с ними станет, – как по-твоему, Дамарис? Сейчас не время думать о себе.
   Я умирала от нетерпения.
   – Скажите же мне, – умоляла я, – скорее!
   Она еще немного поколебалась, потом с видимым усилием взяла себя в руки и начала:
   – Я вышла замуж против желания своей семьи. Вы можете подумать, что моя история не имеет отношения ко всему этому, однако я хочу, чтобы вы поняли, откуда мне все известно...
   – Да, конечно!
   Она разгладила одеяло на своих коленях.
   – У меня было небольшое личное состояние. Как вы знаете, когда женщина выходит замуж, ее деньги переходят в собственность мужа. Он нуждался в деньгах... и поэтому женился на мне. Мне казалось, он увлечен своей профессией, я хотела помогать ему. Пациенты боготворили его, он отдавал им всю душу. Но, видите ли, в нем жили два человека. На людях он был очарователен, заботлив, внимателен, а вот дома… Ему нравилась его роль, но не мог же он играть ее постоянно, – верно, Дамарис?
   – Не надо, – пробормотала девушка. – Не делай этого. Если он узнает...
   – Понимаете, – продолжила миссис Смит, – мой муж считал себя не простым смертным, подобным всем остальным. И действительно, он добился блистательного успеха, хотя начинал буквально с нуля. Я восхищалась им – поначалу. Но скоро он перестал притворяться передо мной. Это случилось еще до рождения Дамарис. А потом он очень негодовал, что она не родилась мальчиком, – ему хотелось сына, точную его копию, что в его глазах означало бы совершенство. Дамарис быстро научилась понимать его. Помнишь, Дамарис, – ты беспечно играешь, ты счастлива, ты забыла обо всем на свете – ибо дети легко забывают и потому счастливы. Вдруг в прихожей раздаются шаги, ты бросаешься ко мне и зарываешься в мои юбки, пытаясь спрятаться…