Холт Виктория. Опороченная Лукреция

   Наблюдая за ним, Лукреция думала о том, как мало менялись привычки Папы. Вот так же он приходил по вечерам на Пиццо-ди-Мерло, где она и двое ее братьев дожидались его – как сегодня будет ждать маленький Родриго. Может быть, там тоже была какая-нибудь молодая няня? Вероятно, нет – Ваноцца, их мать, не допустила бы соперничества.
   – Вы будете скучать по Родриго, – сказала Лукреция. Последовало молчание, и Лукреция внезапно вздрогнула – ей стало страшно.
   Наконец Папа мягко произнес:
   – Если ты оставишь его здесь, то сможешь быть уверенной в самом лучшем уходе за ним.
   Итак, он уже все решил. Она должна расстаться с Родриго. И едва ли могла рассчитывать на что-то иное. Эсте, конечно же, не захотят видеть у себя ребенка от ее предыдущего брака. Ну почему, почему ей не пришло это в голову, когда она давала согласие на партию с ними?
   Папа пристально смотрел на нее. Лукреция догадалась – лицо отражало ее переживания. Он понял их и, вероятно, вспомнил О тех днях, когда его дочь оплакивала смерть супруга.
   – О отец! – порывисто воскликнула она. – Может быть, этот брак все-таки не принесет мне счастья…
   Он взял ее руку и нежно поцеловал.
   – Он непременно принесет тебе счастье, моя обожаемая герцогиня. Тебе нечего бояться. Доверь мне маленького Родриго – разве он не твой сын? И разве он не принадлежит всем нам?
   – Отец… – нерешительно начала Лукреция. Но он перебил ее.
   – Сейчас ты думаешь о том, что я не вечно буду оставаться с тобой?
   – Прошу вас, не говорите таких слов! Я не вынесу их. Он засмеялся.
   – Лукреция, твоему отцу скоро исполнится семьдесят лет. Далеко не все люди доживают до такого возраста, а те, что все-таки умудряются, уже не могут рассчитывать на долгую жизнь.
   – Я даже думать об этом не смею! – воскликнула она. – Отец, если вы умрете, то что станет со всеми нами? Мы не сможем жить без вас!
   Слова дочери пришлись ему по душе. Он знал, что в них не было лести. Она не преувеличивала… ну, разве только самую малость. Его дети нуждались в нем – и хрупкая Лукреция, и возмужавший Чезаре.
   – Во мне еще много жизненных сил, – сказал он. – Но ради твоего спокойствия, дорогая, у малютки будет еще один опекун. Что ты скажешь о нашем родственнике Франческо Борджа? Кардинал – мягкий человек. Он любит тебя, любит твое дитя. Тебя устроит такое предложение?
   – Франческо я бы доверилась, – сказала она.
   – Ну, вот и решено.
   Александр снова взял ее руку и заметил, что она дрожит.
   – Лукреция, – сказал он, – ты уже не ребенок. На днях мне предстоит небольшая поездка по стране. Свои светские обязанности я собираюсь возложить на тебя.
   Она запротестовала.
   – Но… я женщина, а это задача для самых опытных кардиналов.
   – Пусть все знают, что моя дочь способна справиться с любой из тех задач, которые могут выпасть на ее долю.
   Лукреция поняла: он хочет, чтобы она показала на что способна, прежде чем вступит в дом Эсте. А заодно – поверила в себя.
   Он был предан ей, как ни одному другому человеку, если не считать Чезаре. Она тоже любила его – неистово, страстно. И спрашивала себя: не лежит ли какое-то проклятие на всей семье Борджа, если их любовь забирает так много, что в конце концов они вынуждены отворачиваться от нее и бежать, куда попало?
 
   Рим праздновал счастливое событие. На улицах было людно – каждый хотел видеть Лукрецию на ее пути в собор Санта Мария дель Портико, где она произнесет слова благодарности Господу, потому что герцог Феррары наконец подписал брачный контракт между ней и своим наследником.
   Торжественная церемония сопровождалась шумным весельем. На мосту Сант-Анджело палили пушки, над всеми римскими холмами разносился колокольный звон. Лукреция, чей наряд сверкал небывалым множеством драгоценных камней и золотых украшений, шла во главе многочисленной процессии, вместе с послами Испании и Франции.
   Народ, толпившийся перед входом в собор, почтительно расступился и пропустил ее к большому мраморному ковчегу, где она по указанию Александра преклонила колена и поблагодарила Бога за ниспосланную ей честь.
   В отсутствие Папы ее регентство прошло более, чем успешно. Вопросы, которые она решала, были не из легких, и кардиналы Его Святейшества дружно удивлялись серьезности и пониманию сути всякого дела, столь неожиданно обнаружившимся в этой молодой и миловидной женщине. Вернувшись в Рим, Александр остался доволен завоеванным ею уважением.
   Когда она вышла из собора, были уже сумерки, и на всем ее пути в Ватикан горожане скандировали:
   – Да здравствует герцогиня Феррарская! Да здравствует Его Святейшество Александр Четвертый!
   Едва стемнело, всюду зажглись фейерверки; карлики из свиты Лукреции, все в переливающихся атласных костюмах, бегали среди толпы, кричали: «Да здравствует герцогиня Феррарская!» и распевали песни о ее добродетелях и красоте.
   Народ, обожавший подобные зрелища, с готовностью забыл прежние скандалы и громко подхватывал:
   – Да здравствует добродетельная герцогиня Феррарская!
   Папа сначала возглавлял это веселое шествие, а потом руководил праздничным застольем. Он хотел, чтобы все послы и представители иностранных дворов знали, как глубоки его чувства к дочери. Все то же самое было предостережением роду Эсте. Александр давал понять, как велик будет его гнев, если кто-либо не окажет должного почтения новой герцогине.
   На другой день, согласно обычаю, Лукреция отдала свое платье шуту, который напялил его и принялся бегать по городу, крича: «Ура герцогине Феррарской!» За ним по пятам следовала толпа горожан, до слез смеявшихся над горбуном в роскошном женском наряде и не перестававших осыпать его непристойными шутками. Папа и Лукреция забавлялись, глядя на них.
 
   Подписав брачный контракт своей дочери, Папа получил долгожданную возможность уладить еще одно важное для нее дело. И вот однажды он пригласил Лукрецию к себе.
   Когда она пришла, Александр принял ее с обычным радушием, а затем отпустил прислугу и сказал:
   – Дорогая, у меня для тебя есть сюрприз!
   Она уже приготовилась поблагодарить его за какой-нибудь новый свадебный подарок – драгоценное украшение или, может быть, произведение искусства, – но ошиблась в своих предположениях.
   Папа прошел в переднюю и обратился к кому-то, находившемуся там.
   – Можешь идти, – сказал он. – Я возьму ребенка.
   И вернулся к Лукреции, держа за руку прелестного маленького мальчика – годиков трех, не больше.
   Лукреция вдруг почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо. Она долго всматривалась в его прекрасные черные глаза, а потом недоверчиво посмотрела на отца.
   – Да, – сказал Папа. – Это он.
   Лукреция опустилась на колени, чтобы обнять мальчика, но тот испуганно отпрянул и вопросительно уставился на нее.
   Она подумала: а как могло быть иначе? Прошло целых три года… и за все это время он ни разу не видел своей матери.
   – Ну, молодой человек, – улыбнулся Александр, – что скажешь об этой очаровательной госпоже?
   – Красивая, – сказал мальчик и потянулся к перстням, сверкавшим на пальцах Лукреции.
   Он засопел от удовольствия – почувствовал запах мускуса, которым она смазала свои руки.
   – Посмотри на меня, маленький, – сказала Лукреция. – Отвлекись от этих побрякушек.
   Он настороженно взглянул на нее – и она не смогла удержаться от того, чтобы не обнять и не расцеловать его.
   Папа со счастливой улыбкой наблюдал за ними. Он не знал большего наслаждения, чем доставлять удовольствие тем, кого любил, – а этот прелестный карапуз в первую же минуту покорил его сердце.
   – Пустите, – сказал мальчик. – Я не люблю, когда меня целуют.
   Его слова позабавили Папу.
   – Полюбишь, молодой человек! – засмеялся он. – Пройдет десяток лет, и ты уже не будешь отвергать поцелуи красивых женщин.
   – Все равно не люблю, – не сдавался мальчик.
   – Должно быть, тебя не очень часто целовали? – спросила она.
   Он кивнул.
   – Думаю, я смогу исправить этот недостаток в твоем воспитании, – сказала она.
   В ответ он еще крепче прижался к Папе.
   – Маленькому Джованни нравится его новый дом, верно я говорю? – спросил Александр.
   Маленький Джованни оценивающе оглядел роскошную обстановку папских апартаментов и застенчиво улыбнулся.
   – Джованни хочет остаться со святым отцом, – сказал он.
   От восторга Александр даже причмокнул губами. Он погладил густую курчавую шевелюру мальчика.
   – Будь по-твоему, чадо мое! Твое желание исполнится, потому что Его Святейшество так же восхищен маленьким Джованни, как Джованни – Его Святейшеством.
   – Как Джованни – Его Святейшеством, – радостно повторил малыш.
   – А теперь, – улыбнулся Папа, – назови этой госпоже твое полное имя.
   – Джованни.
   – Джованни – а дальше?
   – Джованни Борджа.
   – Вот – Борджа! Никогда не забывай. Это самая важная часть твоего имени. В Италии можно найти тысячи различных Джованни, и только нескольких Борджа. Это имя ты будешь носить с гордостью.
   – Борджа… – повторил мальчик.
   – О Джованни, – воскликнула Лукреция, – ты не жалеешь о том, что покинешь свой прежний дом?
   Мальчик опустил глаза.
   – Здесь лучше, – сказал он.
   – Разумеется, лучше, – засмеялся Папа, – ведь здесь живут Его Святейшество и прекрасная мадонна Лукреция.
   – Мадонна Лукреция, – застенчиво прошептал Джованни.
   Александр взял мальчика на руки и поцеловал.
   – Ну вот, – сказал он. – Ты его увидела.
   – Он остается у вас? Папа кивнул.
   – Его Святейшество не может нарушить обещания, которое он дал маленькому Джованни Борджа.
   Джованни тоже кивнул – с серьезным видом.
   – А теперь мы проводим его в детскую. Мне не терпится посмотреть, как он поладит со своим младшим родственником.
   Они отвели Джованни к маленькому Родриго, посмотрели на мальчиков, которые сразу нашли общий язык, и вернулись в апартаменты Александра.
   – Вижу, как ты счастлива, дорогая, – сказал Папа. – Ну вот, теперь он будет воспитываться как один из нас.
   – Благодарю вас, отец.
   – Наверное, мне следовало бы подготовить тебя к встрече с ним. Но его только сегодня привезли сюда – и я уже не мог удержаться. Признаюсь, он очаровал меня. Прелестный мальчик! Настоящий Борджа!
   Она вдруг бросилась в его объятья и заплакала.
   – Простите, отец, это было так неожиданно… и я так отчетливо вспомнила…
   Он нежно погладил ее волосы.
   – Знаю, дорогая. Я видел выражение твоего лица. Но ведь сейчас ты плачешь от счастья, не так ли? И понимаешь, что за мальчиком хорошо ухаживали. Пожалуйста, впредь не беспокойся на этот счет. Я дам ему все необходимые владения и титулы. Не бойся за его будущее, оно в надежных руках.
   Она принялась целовать его холеные белые руки.
   – Самые добрые… самые щедрые руки в мире… – всхлипывала она.
   – И для них нет ничего приятней, чем приносить счастье моей дочери.
   – Но отец, он мой сын… как и Родриго… и мне грустно покидать их.
   – Да, ты не можешь взять их в Феррару. Но ты же знаешь – здесь им будет хорошо.
   – Вы всегда хотели, чтобы ваши дети росли рядом с вами. Того же хочу и я.
   Он немного помолчал.
   – Знаю, – наконец сказал он. Затем улыбнулся.
   – Лукреция, почему бы тебе не взять их к себе… в свое время, а? Ты умная женщина. И к тому же красивая. Уверен – ты очаруешь своего супруга. А при желании – многого добьешься от него.
   – Вы думаете, я смогу уговорить его? Он нежно поцеловал ее.
   – Не сомневаюсь, дорогая.
 
   Появление маленького Джованни не могло пройти незамеченным, и прибавление в семействе Папы стало темой оживленных разговоров. В определенных кругах не замедлили задаться вопросом – кто такой Джованни Борджа? Вскоре ему присвоили прозвище, звучавшее как титул – Романский младенец.
   Александр был немного смущен. Брак с Феррарой только с виду казался вполне устроенным. Подписывая контракт, старый Эркюль торговался, как последний лавочник, и Папа понимал – при первой же возможности тот попытается нарушить достигнутое соглашение. Если бы не страх перед папской армией и не сегодняшняя тревожная обстановка в Италии, он бы и вовсе отвернулся от семьи Борджа. Этот надменный аристократ явно гнушался их скандальной славы. Вот почему так несвоевременны оказались новые толки о детях Александра – на сей раз касающиеся трехлетнего мальчика, к рождению которого он не имел прямого отношения.
   Кто такой этот Романский младенец? Вопрос требовал ответа.
   Изабелла д'Эсте написала отцу письмо, где вновь изложила свои сведения, позволявшие установить родителей таинственного ребенка. Если бы в связи с мальчиком было упомянуто имя Лукреции, Эркюль получил бы достаточные основания для пренебрежения брачным соглашением.
   Тогда Александр выпустил буллу, главным в которой было признание маленького Джованни законнорожденным. Поскольку никто не сомневался в его принадлежности семье Борджа, то у Папы попросту не оставалось иного выхода. Он объявил, что отцом младенца был Чезаре, герцог де Валентинуа, а матерью – одна малоизвестная римлянка. Родитель множества незаконнорожденных детей, Чезаре не возражал против ответственности за одного законного.
   Слухи на какое-то время улеглись; Эркюль уже не мог придраться к прошлому своей невестки. Но Александр все равно беспокоился за будущее ее сына.
 
   Между тем французские войска вступили на территорию Неаполя; в их походе – как того требовала договоренность между Папой и Луи – участвовал Чезаре.
   Федерико проявил малодушие и сдался еще до прибытия объединенной франко-ватиканской армии. Луи милостиво предложил ему убежище во Франции, а тот с благодарностью принял его предложение.
   Больше всех успехом этой военной кампании упивался Чезаре. Наконец-то был посрамлен и унижен человек, некогда отказавшийся выдать дочь замуж за Борджа! Чезаре давно ждал этого времени. Кроме того, теперь многие преклонялись перед ним, и в ходе сегодняшних блестящих побед большинство восхищенных взоров обращалось на него, а не на Луи, которому на самом деле он был обязан и этим, и предыдущим триумфом.
   Победителей встречали пирами и балами, и в центре всех праздников неизменно оказывался Чезаре. Множество женщин пылали желанием познакомиться с ним – хотя известия о кровавой резне, учиненной им в Капуе, не могли не достичь их, если уж даже французские военачальники во всеуслышание заявляли о том, что они не считают себя союзниками такого жестокого и разнузданного варвара.
   Дикая натура Чезаре давала о себе знать всякий раз, когда, он считал, что кто-то унизил его достоинство, – так было и сейчас. Все жестокости и насилия этой военной кампании совершались им ради исцеления ран, нанесенных принцессой Карлоттой и ее отцом.
   В Капуе он велел слугам разыскивать и приводить к нему всех самых красивых девушек, известных в городе, – требовал, чтобы каждая была девственницей. Затем выбрал сорок наиболее приглянувшихся ему и отправил в Рим, где поселил в своем дворце и держал, как рабынь в гареме. Нравы его и впрямь были варварскими. Мужчинам, которых он подозревал в каком-либо умышленном или неумышленном оскорблении, а то и просто в недружелюбии, отрезали язык, отрубали руки и выставляли на всеобщее обозрение, как наглядный урок всем непокорным.
   Он удовлетворял все свои прихоти, но делал это так неосмотрительно, что очень скоро заразился болезнью, которой страдал в ранней молодости и которая в Италии была известна под названием французский недуг.
   Этот недуг не только подтачивал его физические силы, но и все заметней сказывался на состоянии рассудка. Необузданность превращалась в звериную озлобленность; свирепость становилась главной чертой характера; страдая от боли, он вел себя так, будто был одержим одним неистовым желанием – причинять ее другим.
   Весь Рим содрогнулся от ужаса, когда он вернулся из похода и присоединился к торжествам, посвященным замужеству его сестры.
 
   Альфонсо д'Эсте, днем работавший в литейной мастерской, а по ночам развлекавшийся со своими бессчетными любовницами, был наименее обеспокоенным человеком при дворе старого герцога.
   – Столько шума из-за какого-то брака! – морщился он. – Поскорей бы покончить с этим делом.
   Его братья, Ипполит, Ферранте и Сигизмунд, которым предстояло отправиться за Лукрецией в Рим и привезти ее в Феррару, горячо спорили с ним. Он их не слушал. В семье Альфонсо споры давно стали обычным явлением – что, вероятно, было не удивительно, поскольку число мнений здесь никогда не уступало количеству братьев.
   Ипполит, мечтавший о кардинальской мантии и сопутствующих ей привилегиях, не переставал говорить о своем желании доставить невесту в их дом. Кроме того, он немало слышал о ней и находил, что женщина с таким скандальным прошлым может быть интересна сама по себе.
   Ферранте заявлял, что ему уже давно не терпится посмотреть на нее. Кровосмесительница и убийца! Наконец-то в Ферраре будет не так скучно, как прежде!
   Сигизмунд торопливо крестился и говорил, что им следует упасть на колени и молить Бога о том, чтобы это супружество не обернулось несчастьем для их семьи.
   Альфонсо сначала смеялся над ними, потом перестал обращать внимание.
   – Хватит болтать, – в конце концов не выдержал он. – Эта женщина – такая же, как тысячи других.
   – Ошибаешься, брат, – сказал Ферранте. – Она обольстительница, и говорят, что ее брат, Чезаре Борджа, убил второго брата, а затем и супруга Лукреции, потому что сам желал обладать ею.
   Альфонсо сплюнул через плечо.
   – Я бы мог найти дюжину таких, как она, – в любой вечер, в любом феррарском борделе.
   Он зевнул. Затем повернулся и пошел в свою литейную мастерскую.
   Сигизмунд вздохнул.
   – Наш отец не торопится посылать нас в Рим, – сказал он. – Думаю, он поступает правильно.
 
   Чезаре застал сестру, окруженной служанками, посреди рулонов атласа и бархата. Лукреция была поглощена своим любимым занятием – кройкой платьев собственного фасона.
   Отрез кремового с голубоватым оттенком бархата выпал из ее рук, и она застыла на месте, глядя на брата широко раскрытыми глазами, цепенея от страха и восторга перед ним. В целом мире не было человека, подобного ему. Больше никто не имел такой власти над ней – причинять невыносимую боль и переполнять нежностью.
   – Чезаре… – наконец выдохнула она.
   Он усмехнулся и кивнул на рулоны материи.
   – Стало быть, готовишься к свадьбе.
   – Ах, впереди еще много дел.
   Она махнула служанкам, и те с готовностью удалились.
   – Брат мой, – сказала она, – я счастлива снова видеть тебя в Риме.
   Он засмеялся. Затем коснулся ее лица своими пальцами – такими же красивыми и тонкими, как у его отца.
   – Причина моего возвращения – не из приятных.
   – Ты очень страдаешь. Надеюсь, лечение подействует?
   – Говорят – да, но иногда мне кажется, что я уже никогда не избавлюсь от этой мерзости. Эх, знать бы, кто наградил меня ею на сей раз…
   Его глаза сверкнули, и она вздрогнула. Ей уже рассказывали о тех варварских жестокостях, которыми он прославился в Неаполе.
   – Кажется, сестра, – сказал Чезаре, – ты все-таки не очень рада меня видеть.
   – Ах, ошибаешься!.. Вот только жаль, что ты выглядишь не так хорошо, как мне хотелось бы.
   Он взял ее за руку, и она постаралась не показать, что его пожатие причинило ей боль.
   – Твой будущий супруг слывет грубияном, – сказал он. – Я кое-что слышал о нем. Едва ли он будет похож на твоего прежнего Альфонсо… к которому ты питала такие нежные чувства.
   Она не смела взглянуть на него.
   – Мы не выбираем тех, за кого выходим замуж, – прошептала она. – Такова наша судьба – мы должны покоряться ей.
   – Моя Лукреция! – воскликнул он. – Неужели Богу угодно…
   Она знала, что он собирался сказать, и поэтому перебила его:
   – Мы будем встречаться. Ты постараешься почаще приезжать ко мне в Феррару. А я – к тебе в Романью.
   – Да, – сказал он. – Да! Ничто не должно разлучить нас.
   Затем наклонился к ее лицу и прошептал:
   – Лукреция… ты дрожишь. Точно боишься меня. Во имя всех святых, почему? Почему?
   – Чезаре, – ответила она. – Скоро ты уедешь из Рима. А я… я выйду замуж.
   – И ты боишься… своего брата, который так любит тебя! Лукреция, я этого не допущу. Я заставлю тебя радоваться мне… любить меня так же, как я – тебя!
   – Да, Чезаре.
   – Лукреция, ты для меня важнее всех на свете. С кем бы я ни был, я люблю только тебя. Все остальные… они быстро надоедают мне. Они – не Борджа. Лукреция… Лукреция… я бы отдал тебе все, что у меня есть… всю свою жизнь, если бы только…
   – Нет, – твердо сказала она. – Нет!
   – А я говорю – да, – властным тоном произнес он.
   Его рука легла на ее затылок. В это мгновение она подумала, что он готов убить ее, потому что сейчас наверняка представил свою сестру вместе с супругом, а для него не было ничего более невыносимого, чем такая картина.
   Затем он неожиданно выпустил ее – и горько рассмеялся.
   – В тебе течет кровь Борджа, а ты как будто и не знаешь об этом. Хочешь быть, как все остальные. Любить супруга, растить детей… Но ты все равно не спрячешь того, что есть в тебе! Никуда не денешься от своей натуры. Сегодня ты придешь в мои покои. Я устраиваю небольшую вечеринку. Будут наш отец и кое-кто еще. Думаю, ты хорошо проведешь время.
   – С великим удовольствием приду к тебе, – согласилась она.
   – Да, Лукреция, – сказал он. – Ты придешь.
 
   В тот вечер в покоях Чезаре состоялась оргия – одна из тех, что позже стали упоминаться чуть ли не в каждом разговоре, касающемся семьи Борджа.
   Эта затея принадлежала самому Чезаре. Были зажжены свечи в канделябрах, у одной стены стоял папский трон, искусно убранный в шелк и парчу. На троне сидел Папа. Лукрецию посадили между ним и его сыном.
   Все сопровождалось неумеренными возлияниями, непристойными разговорами. Тон задавал Чезаре. Это было то, что он называл порядочной компанией, и ему, видимо, хотелось перейти от непристойных разговоров к такому же непристойному поведению.
   По его распоряжению сюда привели пятьсот самых известных римских куртизанок, готовых делать все, что от них потребуют, и больше всего на свете боявшихся не угодить Чезаре Борджа.
   Они танцевали. Музыка становилась все громче, танцы – все разнузданней. Тема была одна: обольщение и торжество обольстителя. Чезаре пристально следил за сценой. На небольшом столике перед ним лежала коллекция платьев из тончайшего шелка, чудесная кожаная обувь и шляпы; это были награды, которые Лукреция должна была вручить лучшим исполнительницам, – вот почему он потребовал, чтобы она внимательно следила за каждой парой и замечала все их достоинства и недостатки.
   Когда танцовщицы начали в такт музыке раздевать друг друга, Папа захлопал в ладоши.
   Лукреция сидела неподвижно, стараясь не смотреть на отца и брата. Она пыталась улыбаться, но улыбка была неестественной.
   Не вид обнаженных женщин смущал ее – выросшая в Риме, она привыкла к подобным зрелищам. Лукреция понимала символическое значение этого зрелища. Посредством него Чезаре говорил ей, что она – одна из них; что она принадлежит им; что даже в добропорядочной семье Эсте она не сможет забыть этого вечера.
   – А теперь, – сказал Чезаре, – начинается состязание.
   – Очень любопытно, – засмеялся Папа, не отрывавший взгляда от пухлой брюнетки, которая освободилась от последней части своего туалета.
   Чезаре хлопнул в ладоши, и ему принесли большую чашу жареных каштанов.
   – Мы будем их разбрасывать, а дамы – собирать, – объяснил он. – И каждая будет держать зажженный подсвечник. Полагаю, это несколько усложнит их задачу, но тем интересней будет наблюдать за ними.
   – Ваше вино оказалось слишком крепким. Заявляю – я не буду ползать по полу и бороться за вашу приманку, – сказал Папа.
   Он взял горсть каштанов и бросил их в пухлую брюнетку.
   Все кроме Лукреции тотчас разразились громким хохотом. Куртизанки отталкивали друг дружку, боролись, обжигались о горящие подсвечники и визжали во весь голос. Иных сбивали с ног – они падали и продолжали собирать каштаны, ползая на четвереньках.
   Это и было условным сигналом для слуг, стоявших в углу комнаты. Возбужденные видом обнаженных женщин, они кинулись на сцену.
   Папа смеялся до слез, показывая то на одну пару, то на другую.
   Чезаре положил руку на плечо сестры.
   – Хорошенько примечай, – сказал он. – Тебе предстоит раздавать награды тем, кто умеет демонстрировать свое ремесло.
   Она не смела пошевелиться. Щеки у нее горели, но в глазах застыл ужас.
   Все это было затеяно с одной целью – опорочить ее и навсегда заклеймить этим пороком.
   – Никуда ты не денешься от нас! – хохотал Чезаре. – Ты наша – кровь от крови, плоть от плоти. Ты не смоешь с себя клеймо Борджа! Не смоешь, потому что оно – часть тебя!
   Наконец все закончилось. Ее тошнило от ужаса и отвращения. И все-таки она сделала то, что от нее требовали, – выбрала победительниц и раздала награды.
   Она знала, что всегда будет исполнять желания своего брата. Выход оставался только один – побег.
   В ее покоях долго горел свет.
   – Пресвятая Богородица, – молилась она, – сделай так, чтобы я поскорей очутилась в Ферраре. Пусть за мной приедут… Поскорей, пока еще не слишком поздно.
 
   Она ждала, а они все не ехали. Папа не скрывал досады.
   – Ну, что на сей раз? – вопрошал он. – Что еще нужно этому неуемному Эркюлю? Выгодное назначение для его ублюдка Юлия? Какое-нибудь тепленькое местечко, синекуру, не требующую больших хлопот, но гарантирующую приличный доход? Пусть и не мечтает! Кардинальскую мантию для его приятеля Джиана Лука Кастеллини да Понтремоли? Этого он тоже не добьется. Тогда что? Чего он ждет? Погода-то скоро совсем испортится!