Каждый по-своему реагировал на столь необычное положение. Крот, о котором шла слава, что, если суметь разозлить этого миролюбивого и доброго по натуре зверька, он будет сражаться наравне с лучшими бойцами Ивовых Рощ, не разочаровал тех, кто доверился ему. Сжимая в руке свою знаменитую дубинку, он размахивал ею, плывя над головами толпы, и раз за разом издавал свой персональный боевой клич:
   — Кр-р-рот! Кр-р-рот!
   Племянник Крота, в нормальной жизни ничуть не более воинственный, чем его дядюшка, сжав в лапе доставшуюся ему маслобойку, с энтузиазмом обрушился на противника, сопровождаемый ни на шаг не отступавшим от него внуком Барсука.
   Мастер Тоуд, прибывший на запланированное увеселительное мероприятие в рыцарском облачении, к счастью, почти сразу же выронил шпагу и так и не смог вновь чем-нибудь вооружиться в сумятице сражения. Ему пришлось ограничиться размахиванием кулаками, чем он и занялся с немалым воодушевлением. Справедливости ради следует заметить, что лапы у него были довольно короткими, а самого его восставшие подняли довольно высоко и в результате воинственные телодвижения Тоуда-младшего были не столько эффективны, сколько эффектны.
   Барсук, слишком слабый для того, чтобы предпринимать какие-то активные действия, просто-напросто позволил поднять себя над головами наступавших, словно полковое знамя. Когда стало ясно, что на такой высоте ему мало что угрожает, Барсуку даже понравилась вся эта затея.
   Тоуд одним из первых достиг передовой шеренги неприятеля, получил едва ли не наибольшее количество оскорбительных выкриков в свой адрес, равно как и изрядное число весьма чувствительных ударов. Азартный по натуре, Тоуд знал, что нужно использовать любой шанс добиться своей цели или, на худой конец, размяться и развлечься. Говорить так говорить, драться так драться, и он стал прокладывать себе путь вперед, орудуя любезно предоставленной ему одним из горожан садовой мотыгой.
   О ходе этого исторического сражения осталось не так много свидетельств, да и те изрядно расходятся друг с другом. Достоверно известно лишь, что в конце концов Тоуд был отправлен в нокаут, получив от одного из судейских егерей сильнейший удар по голове. Но случилось это уже тогда, когда ничто не могло остановить наступавших. Смяв оборону противника, они бросились вверх по склону Латберийского холма.
   Большую часть битвы Тоуд пролежал в полубессознательном состоянии в вересковых зарослях, едва отдавая себе отчет в том, что происходит вокруг него.
   Он не видел, как полиция, перестроившись у моста, бросилась в погоню за нарушителями, решив непременно взять реванш за поражение в первой стычке. Не видел он и того, как с вершины холма стали спускаться наперерез горожанам спрятавшиеся в засаде работники и егеря усадьбы судьи, который благоразумно не стал выставлять все свои силы у моста.
   Опьяненные первым успехом, оставшиеся без командира восставшие беззаботно бежали к вершине холма, где и попали в хитро подстроенную судьей ловушку, были избиты, остановлены и обращены в бегство.
   Ни о чем этом Тоуд еще не знал, когда, придя в сознание, попытался выбраться из вереска и осмотреться. Когда ему это наконец удалось — несмотря на болевшую и кружившуюся голову, — он понял, что сражение можно считать проигранным, и со стоном вновь повалился в вересковый куст.
   — Теперь меня точно арестуют, — сказал он себе. — Арестуют и на веки вечные посадят в городскую тюрьму, из которой мне уже никогда не выбраться!
   Лежа на спине и глядя в небо, Тоуд чувствовал себя очень странно. Голова сильно болела, но это нисколько не занимало его. Ныло все тело, но и это было не важно. Более всего волновал тот факт, что, пожалуй, не было во всей его жизни дня, когда ему удалось бы сделать что-то столь же значительное и достойное похвалы, как сегодня.
   Столько народу слушало его; столькие последовали за ним. А ведь в его арсенале было только слово, его собственное красноречие и гордость.
   Некоторое время Тоуд пролежал, размышляя о собственной значимости, и пролежал бы так до тех пор, пока констебли не наткнулись бы на него, если бы не душераздирающий стон, раздавшийся где-то неподалеку.
   Вновь заставив себя привстать, Тоуд увидел то, что вынудило его забыть о собственной боли и оторваться от честолюбивых размышлений. Стонал, оказывается, бедный Крот, голову которого украшала наспех сооруженная повязка. Его поддерживал Племянник, сам получивший несколько основательно кровоточащих ссадин. Чуть поодаль внук Барсука деловито накладывал повязку на лапу деда.
   — Тоуд, помоги Кроту, — буркнул Внук, увидев вылезшего из кустов «предводителя восстания».
   — Крот, дружище, — обратился Тоуд к Кроту, опускаясь рядом с ним на колени.
   Услышав знакомый голос, Крот открыл глаза и спросил:
   — Мы потерпели поражение? Скажи честно.
   — Пожалуй, я не стал бы утверждать, что мы одержали победу, — негромко сказал Тоуд, глядя, как демонстранты бредут к мосту, где, вполне вероятно, им предстояло быть арестованными.
   — Значит, мы не обрели свободы, о которой ты говорил, — прошептал Крот. — И не дошли до свободной страны…
   — Свобода? — переспросил Тоуд. — Справедливость? Ну да, я говорил что-то такое, но… но ведь я…
   В голове Тоуда снова что-то завертелось, замелькало, затрепетало. Он попытался привстать. Боль, словно только и ждавшая подходящего момента, мигом залила все его тело. К этому добавилось странное ощущение сдавленности в груди и стесненности в горле. Обнаружив это, Тоуд не на шутку испугался. Не меньше напугало его и зрелище, открывшееся перед ним: отступающие вниз по склону латберийцы и прислужники судьи, стоящие на вершине холма, — шесть егерей, несколько констеблей и большая компания конюхов. Во главе этого отряда выступал комиссар полиции.
   — Крот, — обратился к другу Тоуд, — дашь мне ненадолго свою дубинку?
   Озадаченный Крот даже не сразу ответил.
   — Да, конечно. Бери ее, Тоуд. Только скажи…
   Взяв в руки оружие, Тоуд улыбнулся изумленно глядевшему на него племяннику Крота. Улыбнулся так, как никогда еще мистер Тоуд из Тоуд-Холла не улыбался никому, — печально, открыто и словно извиняясь за что-то.
   Встав на ноги и расправив плечи, Тоуд заявил:
   — Знаешь, что я тебе скажу, друг мой Крот? Это несправедливо!
   — Что несправедливо? — простонал удивленный Крот.
   — Это! — воскликнул Тоуд, обводя лапой пейзаж проигранной битвы. — Вот это — несправедливо! Свободу обрести можно и нужно, как можно и нужно добраться до страны свободы. Уверен, будь Рэтти с нами, он бы так просто не сдался. Мы должны сражаться дальше!
   Тоуду довелось произнести много речей за его жизнь. Но никогда еще слова его не были столь просты, призывы — столь внятны, а стремления — откровенны, как в тот миг, когда он обращался к Кроту на поле боя.
   — Но как же… Тоуд! — встревожился Крот. — Ты куда? Нет, нет, нельзя… не вздумай… Да подожди же ты меня!
   Какими же маленькими, слабыми и уязвимыми казались эти двое, поддерживающие друг друга на пути к стране свободы. Они ковыляли вперед, не оглядываясь, и не видели, как вновь загорелись надеждой глаза Племянника, как восхищение захлестнуло Мастера Тоуда, как одобрительно кивнул Барсук своему внуку, поняв, что Тоуд из Тоуд-Холла изменился окончательно и бесповоротно.
   — Нельзя бросать их! — воскликнул Племянник.
   — Ни в коем случае, — согласился Мастер Тоуд. — Слушай, у меня есть идея. Если у тебя хватит сил, подними меня на плечи, и я попробую обратиться за поддержкой, потому что один — сам понимаешь…
   Племянник мгновенно понял, чего от него хотят, и опустился на землю, чтобы дать Мастеру Тоуду возможность вскарабкаться ему на плечи. С трудом, при активной помощи внука Барсука ему все же удалось подняться на ноги.
   — Эй, вы! — крикнул Мастер Тоуд.
   — Громче! — прохрипел Племянник.
   — Слушайте все!
   — Еще громче! — совсем задыхаясь, произнес Племянник, которому Мастер Тоуд казался с каждой секундой тяжелее и тяжелее.
   Тогда Тоуд-младший издал какой-то дикий вопль, привлекший внимание всех, кто находился на склоне холма. Указав лапой в сторону Крота и Тоуда, он закричал:
   — Смотрите! Это мистер Тоуд! И он не побежден! А с ним — мистер Крот, тоже не побежденный! Поворачивайте и идите за ними! Помогите им в борьбе против несправедливых землевладельцев, против…
   Бедный Племянник не смог больше держать на себе такую тяжесть и, покачнувшись сначала в одну сторону, а затем в другую, рухнул как подкошенный в поросшую вереском торфяную яму.
   Речь осталась недосказанной, но и того, что Мастер Тоуд успел произнести, оказалось достаточно. Те, кто находился неподалеку, увидели Крота с Toyдом, и по Латберийским угодьям прокатился рокот: «Борьба не окончена! Сражение не проиграно! Вон они — мистер Тоуд и мистер Крот, они снова идут вперед, снова наступают!»
   Это зрелище произвело на латберийцев невероятное впечатление. Во-первых, их герой, их предводитель не считал себя побежденным, а во-вторых, если даже его столь слабый, весь израненный соратник — Крот — следовал за ним, то они, сильные, решительные мужчины, были просто обязаны оказать ему помощь.
   И вновь люди пошли за Toyдом — к великому удивлению и немалому испугу судейских прислужников, уже готовившихся праздновать победу. Теперь же восставшие снова переходили в наступление, и число их не только не уменьшилось, но даже возросло, потому что к мужчинам присоединились их жены, подруги и даже дети, до того находившиеся вне поля боя и пришедшие сюда, чтобы помочь пострадавшим и раненым.
   Слуги и егеря судейской усадьбы теперь явно уступали противнику по численности. Многие из них тоже пострадали в первом столкновении и теперь если и могли сражаться, то вполсилы. Подкрепления им ждать было больше неоткуда. Более того, часть констеблей и егерей успела покинуть поле боя и скрыться за мостом — в таверне, где можно было освежиться прохладным элем после столь жаркого дня.
   Видя нерешительность противника, латберийцы поспешили вслед за едва ковыляющими героями — Кротом и Toyдом, за которыми буквально в нескольких шагах устало брели Племянник и Мастер Тоуд.
   Примерно в сотне ярдов от неприятеля друзья поднялись на небольшую кочку, с которой открылся восхитительный вид на другие, еще более высокие холмы и далекие горы на горизонте. Стараясь не глядеть на совсем близкую угрозу, Крот вглядывался в красоты дальних склонов, разукрашенных осенью в самые яркие тона.
   — Тоуд! — еще не веря себе, прошептал Крот. — То, что ты видишь, — это Дальние Края! Это то самое место, куда мы с Рэтти столько лет так хотели добраться, но нам так и не удалось осуществить нашу мечту!
   — Никакие это не Дальние Края, — буркнул запыхавшийся Тоуд. — Теперь это Латберийский Лес, который принадлежит нам и станет нашим новым домом, если только нам удастся получить право доступа к нему.
   — Но ведь…
   — Никаких «но», Крот. Противник ждет нас!
   В этот момент ближайший к ним егерь замахнулся палкой, чтобы сбить Toyда с ног. Тот успел обернуться и крикнуть идущим следом, указывая лапой на вершину холма:
   — Возьмите эту высоту — во имя дела свободы!
   С этими словами он рухнул как подкошенный: от удара ли, от неимоверной ли усталости — этого никто не смог бы сказать наверняка. Возвращая другу оружие, Тоуд, хватаясь за сердце, прохрипел:
   — Вперед, Крот! Вперед, друг мой! Отомсти им за все и за всех! Отомсти за Реку, за Ивовые Рощи, наконец, за Toyда, жившего когда-то в Тоуд-Холле!
   Ни на миг не усомнившись в правоте своего дела, Крот схватил свою верную дубинку и, размахивая ею, повел за собой восставший народ. Вскоре люди судьи были сметены, оборона угодий смята и сражение можно было считать выигранным.
   Чуть позднее, когда зазвучали первые победные песни, когда граждане Латбери, взявшись за руки, смотрели с Латберийского холма на панораму угодий, так долго бывших недоступными, Мастер Тоуд вдруг огорошил всех вопросом:
   — А где же мой дядюшка? Где Тоуд? Тоуд так и остался лежать там, где упал.
   Увидев его, к нему подбежали Мастер Тоуд с племянником Крота и внуком Барсука, а вслед за ними, освободившись от ликующей, качавшей его толпы, и Крот. К ним присоединился и Барсук.
   Закатное солнце отбрасывало красноватые тени на физиономию Тоуда, который, лежа с открытыми глазами, словно не видел царившей вокруг радости победы. Взгляд его был устремлен не на то, что происходило на холме, а дальше, туда, где раскинулся бескрайний Латберийский Лес.
   Заметив рядом с собой друзей, он моргнул и спросил:
   — Мы победили?
   — Да, да, Тоуд! — закричал Крот. — И все благодаря тебе!
   — Увы, мне, видимо, не суждено пожать плоды этой победы, — вздохнул Тоуд, морщась от боли в многочисленных боевых ранах.
   — Что? Что с тобой? — запричитал Мастер Тоуд.
   — Я умираю, — просто и даже как-то буднично сообщил Тоуд. — Но по крайней мере я останусь в памяти тех, кто…
   — Только не это! — Мастер Тоуд, не стесняясь, разрыдался. — Нет, пожалуйста, не умирай!
   — Нет, действительно, Тоуд, я не думаю, что…
   Эти слова Крота были прерваны повелительным жестом Барсука, который, помолчав, шепотом сказал:
   — Пусть Мастер Тоуд сам с этим разберется. Сдается мне, он лучше чувствует своего дядюшку и точнее понимает, что именно ему сейчас нужно. Его слезы кажутся мне не более убедительными, чем стоны и вздохи Тоуда.
   — Не хнычь, Мастер Тоуд, но оплачь меня как подобает мужчине, — поправил Тоуд своего подопечного. — Я исполнил свое предназначение в этой жизни, и в сегодняшнем бою я… я…
   Похрипев еще немного, Тоуд вздрогнул, закрыл глаза и затих, откинувшись на заботливо подставленные лапы Мастера Тоуда. Судя по выражению его лица, он собирал остаток сил, чтобы в последний раз в жизни обратиться с пламенной речью к верным друзьям. При этом стоило ему закрыть глаза, как на физиономии Мастера Тоуда отобразились уже не скорбь и сострадание, а обычная жалость с изрядной долей любопытства.
   — Мистер Крот, — негромко, но так, чтобы Тоуд все же расслышал его слова, произнес Мастер Тоуд, — а где ваша знаменитая корзина, которую вы так тщательно упаковали утром?
   — Осталась в каюте катера, — ответил Крот. — Но стоит ли извлекать ее оттуда, учитывая, насколько слаб наш друг?
   — Племянник, сбегай-ка за корзиной, да поскорее, — скомандовал Барсук, начиная понимать, к чему клонит Мастер Тоуд.
   Тем временем среди победителей разнесся слух, что Тоуд смертельно ранен. Вокруг него тотчас же сомкнулось кольцо сочувствующих, настолько плотное, что внуку Барсука пришлось немного оттеснить собравшихся.
   — О нет, не отгоняйте их, прошу вас. Не изгоняйте тех, кто пришел проститься со мной в мой последний час! — взмолился Тоуд и приподнялся на локте, чтобы лучше слышать сочувственные слова и причитания, адресованные ему.
   Вернулся Племянник с корзиной, и Барсук поспешил осведомиться у Крота:
   — А нет ли среди твоих запасов бутылочки шампанского?
   — Вообще-то есть, — все еще недоверчиво сказал Крот.
   — А какое?
   — То самое, которое Тоуду больше всего нравится… или нравилось? — вздохнул Крот.
   — Ну так откройте же его, мистер Крот, и налейте бокал моему дорогому дядюшке! Да и всем нам не помешает глоток-другой, — сказал Мастер Тоуд.
   При этих словах Тоуд оперся на подставленную ему Мастером Тоудом лапу и сел поудобнее. В его глазах мелькнул намек на интерес к жизни, а на физиономии предательски расплылась блаженная улыбка.
   Бокал шампанского был аккуратно вложен в лапу Тоуда.
   — Дядюшка, — обратился к нему его воспитанник, — вы всегда говорили, что в такой час вам бы хотелось держать в одной лапе бокал с шампанским, а в другой…
   — …Добрую гаванскую сигару, — задумчиво подтвердил Крот, много раз слышавший это пожелание от Тоуда.
   Из корзины была извлечена коробка сигар. Тоуд улыбнулся и, явно чувствуя себя лучше, кивнул и коротко заметил:
   — Именно так.
   Отпустив лапу Мастера Тоуда, он сел еще поудобнее — без всякой посторонней помощи — и взял протянутую ему Кротом уже заботливо обрезанную сигару.
   Крот дал Тоуду прикурить, и тот, затянувшись, блаженно откинулся на вересковый куст: только-только пригубленный бокал шампанского в одной лапе и только-только закуренная гаванская сигара в другой.
   — Не оставляйте нас, мистер Тоуд! — послышался из толпы голос Старого Тома. — Не покидайте нас хотя бы до тех пор, пока презренный судья не признает своего поражения!
   — Пожалуй, я вас не покину! — заявил Тоуд и, улыбнувшись, поднял свой бокал за здоровье все присутствующих.
   В эту минуту над склоном холма раздался голос его чести. Латберийцы не пришли от этого в восторг. Судья, из-за которого все пережили столько неприятностей, человек, слуги которого жестоко избили отважного мистера Тоуда, похоже, намеревался осквернить своим присутствием последние минуты жизни героической Жабы.
   Тоуд быстро смекнул, к чему идет дело и к чему оно может прийти, — такая перспектива его никак не радовала. Собрав в кулак весь свой ум, всю волю и интуицию, он решил действовать.
   — Налейте ему шампанского, — предложил Тоуд после некоторых колебаний и мучительных размышлений.
   Его честь господин судья принял бокал, осушил его за здоровье Тоуда и в краткой речи (краткой по судейским меркам) сообщил, что, во-первых, он не хотел бы беспокоить мистера Тоуда и его друзей дольше, чем это будет необходимо, а во-вторых, ввиду того, что произошло в тот день, в силу событий, которые он видел и премного сожалеет об увиденном, он пришел к выводу, что не имеет смысла чинить дальнейших препятствий народному волеизъявлению, что, как следствие, подразумевает отныне и впредь предоставление абсолютно свободного доступа как на этот холм, так и на все земли, на которые распространяются его права собственника, или пользователя, включая всю территорию Латберийских угодий; исключением будет являться лишь организуемая время от времени на несколько дней большая охота на куропаток.
   Более того, судья заявил во всеуслышание, что передаст в безвозмездное пользование Тоуду и его друзьям участок земли, который обеспечит свободный доступ к их владениям в любое время, а именно территорию от шоссе, ведущего в Латбери, до Латберий-ского Леса. В общем, судья выполнил все требования, выдвинутые жителями Латбери и мистером Тоудом с друзьями.
   Речь судьи была встречена бурными аплодисментами собравшихся. Его честь подняли на руки, покачали на радостях и взгромоздили на плечи одного из самых крепких латберийцев. Тоуд поднял бокал в ознаменование примирения, и тут судья порекомендовал поднять повыше и самого виновника торжества.
   Это предложение вызвало восторг собравшихся. Несколько человек приподняли уже не смертельно раненного, но все еще изрядно измученного Тоуда и посадили его на плечи Старого Тома. С этой трибуны Тоуд протянул бокал судье и все еще героически-слабым голосом объявил, что считает все их разногласия забытыми, а ввиду того, что вечер был не то чтобы уж очень теплый, предложил перенести дальнейшее празднование побед и примирений куда-нибудь в более подходящее для этой цели место.
   И тогда мистер Тоуд — в прошлом владелец Тоуд-Холла, а теперь собственник Латберийского Леса (цена которого в тот день неизмеримо возросла в связи с получением свободного доступа к этой территории), — а также его сосед и добрый приятель (ибо таковым он с этого дня несомненно являлся), наиболее влиятельный представитель закона в окрестностях, были на плечах друзей унесены с холма, ставшего полем боя и местом заключения мира, чтобы глотнуть за победу чего-нибудь менее изящного, но более веселого и доступного, чем шампанское, в общедоступной пивной, именуемой «Таверной Шляпы и Башмака».

XII ВОЗВРАЩЕНИЕ В КРОТОВЫЙ ТУПИК

   В последующие месяцы Тоуд, Крот и Барсук возглавили тихую колонизацию Латберийского Леса. Для проживания были выбраны лучшие места с видом на речку, очень напоминавшую Реку в давние времена, когда, еще не отравленная стоками Города, она привольно текла по своему руслу и вода в ней была чистой-чистой и совершенно прозрачной.
   Нельзя сказать, что Барсук совсем уж оправился и стал таким, каким был в лучшие времена в своем Дремучем Лесу. Тем не менее его разумные и дельные советы были частенько слышны в обсуждении самых разных проблем, если, конечно, удавалось убедить старика выбраться из своих новых, весьма комфортабельных покоев, которые Тоуд выстроил ему в глубине леса, на самом живописном берегу Новой Реки.
   Сам Тоуд тоже недолго оставался без просторного жилья. Прослышав о том, что в Городе собрались сносить стоявший на окраине средневековый замок бывшего канцлера казначейства и строить на развалинах обувную фабрику, Тоуд приказал разобрать замок камень за камнем, перенести его в целости и сохранности (попутно произведя кое-какой ремонт и некоторые внутренние переделки) в лес и выстроить заново неподалеку от нового дома Барсука.
   Целый штат слуг и рабочих был готов во всем помочь и посодействовать Тоуду и Барсуку. Сотрудников по всему Городу подбирали агенты, нанятые Мастером Тоудом. Сам он был слишком занят на работе, где делал весьма заметные успехи, сумев, например, значительно увеличить доходы Тоуда и выгодно разместить неожиданно появившиеся свободные деньги. Разумеется, при такой занятости Мастер Тоуд был нечастым гостем в Латберийском Лесу.
   Месяц шел за месяцем, год за годом, и Барсук с Тоудом стали заметно более ворчливыми, склонными скорее поговорить, чем что-то сделать, помечтать, а не рисковать; им нравилось развалиться в уютных креслах в замке у Тоуда и повспоминать о бурном, достойном пера поэта и кисти художника прошлом, а иногда и посудачить о будущем, о котором им теперь явно можно было особо не беспокоиться.
   И вот как-то по зиме, окруженный старыми друзьями по Ивовым Рощам и всеми родственниками, старый мудрый Барсук умер — в мире с собой и со всем миром. Похоронили его на латберийском церковном кладбище. Крот и Тоуд произнесли трогательные слова прощания на строгой и полной скорби траурной церемонии. Попрощавшись с усопшим, все бросили по горсти земли на гроб, а Крот с внуком Барсука добавили к земле закатанные в торфяные шарики семена деревьев из Дремучего Леса, заботливо сохраненные в течение всех этих лет Внуком в надежде на то, что когда-нибудь Дремучему Лесу еще предстоит возродиться.
   Старел потихоньку и Крот. Ему нравилась эта новая жизнь, нравилось смотреть, как взрослеют и занимают в ней свое место Племянник, Мастер Тоуд и внук Барсука. Когда его спрашивали, он с удовольствием высказывал свое мнение и давал советы; когда же было лучше промолчать, он так и поступал, внимательно следя за тем, как молодежь растет, учится, делает ошибки, исправляет их и снова пытается постичь эту жизнь.
   Рад был Крот и тому, что его всегда радушно принимали как в новом доме Барсука (и до, и после смерти почтенного главы семейства), так и в замке Тоуда. Впрочем, сам хозяин в последнее время нечасто бывал дома, пристрастившись на старости лет к туристическим поездкам по Европе. Но, приезжая домой, Тоуд не переставал удивлять не только Крота, но и изредка навещавшего дядюшку Мастера Тоуда своей активностью, задором и ничуть не утихшим желанием и умением веселиться.
   Но самой большой радостью для Крота стало то, что он незаметно, как-то вполне естественно стал членом счастливой семьи, которую рискнул создать (и не прогадал на этом) Племянник, женившийся на одной симпатичной Кротихе, проживавшей неподалеку. Крот не мог нарадоваться на Племянника, отважившегося нарушить холостяцкие традиции Ивовых Рощ и не разорвавшего при этом самых теплых отношений со старшим поколением.
   Если поначалу супруга Племянника и волновалась по поводу переселения в их дом стареющего дяди, то очень скоро она уже не могла себе представить, как можно жить без этого доброго, ласкового и в то же время надежного Крота, олицетворяющего собой верность традициям и преемственность поколений. Особенно привязались к Кроту дети, а сам он души не чаял в своих внучатых племянниках и племянницах. Не раз и не два застывали Племянник с женой на пороге детской или гостиной, где, сидя на краешке кровати или в кресле у камина, старый Крот снова и снова рассказывал очередную историю о Рэте Водяной Крысе, о мистере Барсуке или мистере Тоуде из Тоуд-Холла.
   Раньше Крот и не предполагал, что жизнь может быть такой полной, насыщенной и счастливой, а дом — таким большим, просторным и в то же время уютным и гостеприимным. А уж о том, что семья может быть настолько дружной, неназойливой и любящей, от даже и подумать бы не мог.
   Частым гостем в их доме был внук Барсука, которого в этих краях потихоньку стали называть Молодым Барсуком, а то и просто Барсуком, отдавая должное тому, что многие характерные черты деда перешли к нему в полной мере, среди прочих — желание учиться, набирать информацию, стремление обдумывать и анализировать ее. В общем, следовало признать, что Молодой Барсук был не по годам умен.