Христолюбова Ирина. Загадочная личность

   Все засмеялись, а Иванов громче всех. Один Рыжиков не засмеялся, а посмотрел на меня с удивлением.
   — Какую же оценку, Веткина, ты заслужила? — размышлял Сергей Афанасьевич вслух, склонившись над журналом. — Неважную оценку, Веткина, неважную. Правило выучила, но не усвоила. Двойку тебе ставлю, Веткина. Мыслить надо!
   В дневнике у меня появилась жирная двойка. Подруга Таня смотрела на меня с осуждением.
   После уроков меня встретил Капустин. В этот день он в школе не был.
   — Болею, — сказал Капустин охрипшим голосом. Я с сомнением посмотрела на него. Капустин возмутился — Все болеют, а мне нельзя?
   — А чего по улице ходишь?
   — В аптеку иду, — гордо произнес он.
   Тут вывалилась из школы толпа ребят. Впереди независимо шел Иванов, а все бежали за ним. Капустин глазам своим не поверил.
   Последним из школы вышел Рыжиков. Он шел, глубоко надвинув шапку, и катил впереди себя ледышку.
   — Чего это философ такой пришибленный? — удивился Капустин.
   — Мне кажется, Капустин, что все не так, — сказала я.
   — Что не так?
   — Не знаю что, только не так.
   — Вот ты узнай сначала.
   — А ты знаешь, почему обещают мороз, а идет мокрый снег?
   — Наука еще не дошла. Метеорологи в погоде ничего не понимают, — авторитетно сказал Капустин.
   Тут подул ветер, и целый столб снега прямо на глазах вырос, закрутился, как змей, а потом опустился на землю и пополз на нас. Мы побежали.
   — Кто за тобой гнался? — спросила Дуся, когда я прибежала домой.
   — Буран напал неожиданно.
   Я села за уроки и очень быстро все сделала. Думаю, хоть этим порадую родителей. Дуся удивилась.
   — Любовь к знаниям у меня пробуждается, — сказала я.
   — Неспроста у тебя эта любовь к знаниям.
   Я вздохнула: Дуся всегда все понимала. Я ничего не стала ей говорить про двойку по математике, все равно родителям надо будет дневник показывать.
   — Дуся, — говорю я, — после уроков у меня по расписанию прогулка на свежем воздухе.
   — С каких это пор ты живешь по расписанию? — хмыкнула Дуся. Но тут же добавила: — Правильно, сходи за хлебом.
   Я надела брюки и свою любимую шапку с длинными ушами и вышла на улицу. Я надеялась встретить Рыжикова. Мне казалось, что за это время что-то изменилось. Может быть. Рыжиков мечется в постели в бреду? А может быть… Что еще может быть, я не знала. Но что-то может быть.
   Где можно встретить Рыжикова? Скорее всего, там, у пещеры. И я пошла туда.
   Но у пещеры никого не было. Да и пещеры не было. Сугроб лежал чистый, нетронутый, как будто его только что нанесло. Наверно, ночью была метель, и пещеру задуло снегом. Я побродила по сугробу, поползала, даже полежала. Сугроб был покрыт твердой ледяной корочкой, припорошенной сухим чистым снегом. Куда все-таки делась пещера? Я залезла на кирпичную стену и прыгнула. Провалилась по пояс. Но пещеры не было.
   На улице подымался буран, и морозило все сильнее. Щеки щипало, нос. А по радио сегодня передали: «Во второй половине дня ожидается повышение температуры, мокрый снег, переходящий в дождь». Как только сообщили сводку, тут и мороз ударил, которого ожидали две недели назад. Все наоборот. Ждешь мороз — мокрый снег, ждешь дождя — тут тебе мороз. Капустин неправ. Метеорологи тут ни при чем. Просто вместо снега идет дождь, и все.
   А сейчас мороз вместо дождя. Я быстрее побежала в булочную, потому что уж совсем замерзла. Купила хлеба, выхожу из булочной и вижу — Федя Рыжиков идет. Не идет, а бежит. В одном свитере, в вязаной шапочке. А впереди него — дяденька, тоже в свитере, совсем без шапки, невысокий такой, в очках. Раз без шапки — значит, отец Феди.
   — Рыжиков! — крикнула я.
   Рыжиков остановился, и дядя остановился. Я подошла к ним и спросила:
   — Ты куда?
   — Никуда, с папой, — неохотно ответил Рыжиков, потирая покрасневший нос.
   Сейчас Рыжиков совсем не походил на философа. А папа его не походил на чемпиона по боксу, уже совсем не походил.
   — Пещеры почему-то нет, — сказала я тихо.
   — Нет, — сказал Рыжиков. — И не было.
   Федина шутка мне не понравилась.
   — Бегом занимаешься? — спросил меня отец Рыжикова.
   — Иногда, — сказала я.
   — А меня Федя заставляет бегать каждый день, — сказал он, довольный. И побежал дальше.
   — В субботу, в четыре часа, на этом же месте, — сказал мне Рыжиков.
   — Будем бегать?
   — Увидишь. — И Рыжиков скрылся за поворотом.
   Я тоже побежала домой, закрыв варежкой нос и думая об отце Феди Рыжикова. Наверно, его Федя закалил, и он стал чемпионом.
   Когда папа и мама пришли с работы, настроение у них было хорошее. Папе премию за что-то дали. Мне очень не хотелось портить им настроение.
   Мы поужинали все вместе, разговаривая о том о сем.
   — Ну, как, — спросил папа, — научилась спички ломать?
   — Нет, еще не научилась, — без энтузиазма сказала я.
   — У нас на работе все заразились, — засмеялся папа. — И ни у кого не получается. Я говорю: моя дочь покажет, как это делается.
   — Покажу, — уныло пообещала я.
   — А сейчас покажите-ка дневники, — весело сказал папа.
   Сначала показала Дуся. У нее все было хорошо, ее не спрашивали. Папа остался доволен.
   Потом он взял мой дневник. Некоторое время папа молчал, улыбка медленно сходила с его лица. Потом он позвал маму. Мама сразу выразила свое мнение.
   — Какой позор! — воскликнула она и села на диван, расстроенная.
   Я хотела ее успокоить, но папа сказал:
   — Молчи! — Я замолчала. — За что тебе поставили двойку? — спросил он.
   — Я все ответила правильно. Но Сергей Афанасьевич спросил, убеждена ли я, что А плюс В равняется С. Я сказала, что не убеждена.
   — Почему же ты не убеждена? — удивился папа.
   — А ты убежден?
   Папа как-то заколебался. Зато мама очень возмутилась:
   — Все убеждены, кроме тебя!
   Мама зачем-то открыла мой портфель, который стоял у дивана, и увидела коробок спичек.
   — Вот в чем дело! — воскликнула она и бросила коробок на стол. — Вот почему у нее двойка! Ей некогда учиться: она ломает спички! В голове у нее не то!
   Я потрогала голову. Как это — не то? А что такое — ТО? Почему-то никто никому не говорит: «У тебя в голове — ТО!»
   — Что молчишь? — спросила мама. — Тебе нечего сказать родителям?
   — Я закаляла волю и дух.
   — Другим способом надо закалять, — покашлял папа.
   — Может быть, мы все вместе станем «моржами»? — сказала я.
   — Кем-кем? — спросила мама.
   — «Моржами». Будем все в проруби зимой купаться.
   Больше со мной никто разговаривать не стал. Мама так и сказала:
   — Больше не о чем говорить.
   Я ушла спать. Всю ночь мне снились какие-то погони, а под утро Рыжиков приснился.
   Будто плывем мы с ним в Северном Ледовитом океане. Не на теплоходе, не на лодке, а как рыбы, ныряем, бултыхаемся. Льдины кругом. Под одну льдину поднырнем, у другой вынырнем.
   Вдруг подплывает какая-то странная рыбина, огромная, глаза светятся. Подплыла ко мне и укусила за руку. Я тут же вынырнула и села на льдину. Рыжиков тоже вынырнул и сел рядом со мной.
   Тут снова рыбина подплыла и как укусит Рыжикова за ногу! Он тихо заплакал и лег на льдину.
   Лежит Рыжиков на льдине. Льдина большая-большая, белая-белая, а Рыжиков такой маленький-маленький и плачет.
   — Как мы до дома сейчас доберемся — раненые? — спросил он.
   — Давай раскачаем льдину, оттолкнемся и поплывем, — сказала я.
   Мы стали раскачивать льдину. Качали-качали и раскачали. Поплыла льдина. Рыжиков смотрит на часы, которые показывают север и юг. Вот уж и берег видно.
   — Приедем домой, заведу собаку Боби, черную и лохматую, — сказал Федя.
   — Почему Боби, а не Бобика?
   — Я давно хотел Боби.
   Как мы прибыли в родные края, я не знаю, потому что Дуся меня разбудила.
   Когда я пришла в школу, Рыжиков уже сидел за партой, а рядом с ним Капустин. Все ребята собрались на последней парте, вокруг Иванова.
   Я подошла к Рыжикову и спросила:
   — Ты не завел собаку?
   Рыжиков грустно покачал головой. Тут я заметила, что лицо у Феди поморожено: одна щека белая, а другая темно-бордовая.

Старший брат Геня

 

 
   Старший брат у меня появился совершенно неожиданно. Даже когда прозвенел звонок и кончились уроки, я еще и понятия не имела о своем брате. Но не успели мы тетради собрать, как в класс вошла Марья Степановна.
   — Не расходитесь, ребята, — сказала она, — сейчас к нам придут шефы — учащиеся девятого «Г» класса. Лучшие учащиеся, — добавила она.
   — А зачем, а зачем? — закричали мы хором.
   Марья Степановна укоризненно постучала указкой по столу.
   — Тихо, ребята. Разве вы не знаете, зачем ходят шефы? — спросила она.
   Я не знала. А моя подруга Таня знала. Она подняла руку.
   — Шефы ходят шефствовать, — сказала Таня, — и брать отстающих на буксир.
   — Выскочка! — сказал двоечник Капустин.
   За грубость Капустин получил замечание, а подруга Таня от меня отвернулась, будто не Капустин сказал «выскочка», а я.
   Но мне надо было с Таней поговорить, видимо, она про шефов все знала.
   — Таня, — говорю я, — они что, все отличники?
   — Большинство, — ответила Таня.
   Я задумалась. Меня брало сомнение: чтобы в «Г» и столько отличников. Если бы в «А» — то понятно. Все отличники отчего-то в «А» учатся.
   Но вот отворилась дверь. И в класс вошли шефы. Их было трое.
   Мы все шумно встали, а потом шумно сели.
   — Познакомьтесь, ребята, — обратилась к нам Марья Степановна. — Наши шефы: ученики девятого «Г» класса Тамара Фетисова, Галя Яковлева и Игорь Забродин.
   Тамара Фетисова была невысокой, плотненькой, со смелым взглядом больших серых глаз.
   Она подошла к столу, оглядела нас.
   — С сегодняшнего дня мы будем над вами шефствовать! — решительно и громко сказала Тамара.
   У меня сердце упало: ну, думаю, что и будет!
   — В нашем классе мы ликвидировали всех лодырей и двоечников! — Тамара сделала паузу, чтоб мы почувствовали всю важность сообщения.
   В классе воцарилась гробовая тишина. Молчал даже. Капустин.
   — Ну, если не всех, то почти всех, — продолжала Тамара, убедившись, что до нас «дошло». — С остальными боремся.
   Мы молчали. Если бы по классу пролетела муха, то ее было бы слышно. Но мухи не было.
   — Какие милые дети! — радостно воскликнула вторая девушка, Галя Яковлева, которая с любовью смотрела на нас.
   Тут мы все заулыбались. И вот тогда я обратила внимание на третьего шефа — Игоря Забродина. Я была поражена его внешностью.
   Он был высокий, широкоплечий, с простой открытой улыбкой и самое главное — кудрявый. В нашем классе не было ни одного кудрявого мальчика.
   Игорь нам подмигнул: мол, держись, братва!
   Я ткнула Таню в бок. Но Таня меня не поняла. Она не спускала глаз с Тамары Фетисовой.
   — Поднимите руку, у кого из вас нет ни сестер, ни братьев, — сказала Тамара. — То есть кто в семье один ребенок?
   Все переглянулись: это еще зачем?
   Но, как ни странно, руку подняло большинство. И Таня, естественно, тоже подняла. Она была одним ребенком в семье. И так мне ее сразу жалко стало, словно она сирота.
   У меня была сестра Дуся. Я ею всегда гордилась. Конечно, хорошо, если б у меня был еще и брат. Я страшно завидовала всем, у кого есть братья. Когда я была маленькой, то даже придумывала себе братьев.
   — Дети, слушайте внимательно! — хлопнула в ладоши Галя. — Вам, конечно, всем хочется иметь старшего брата или старшую сестру? Хочется?
   — Хочется! — ответили все хором, а я громче всех.
   — А ты чего кричишь! — зашипел сзади Капустин. — У тебя ведь есть.
   — У тебя тоже есть, — ответила я.
   — Я и не кричу.
   — А чего тебе кричать, если у тебя сестра и целых два брата. А у меня всего одна сестра.
   — Капустин, — сказала Марья Степановна. — Не нарушай дисциплину, подумай о тех, у кого нет сестер и братьев.
   — А я тут при чем? — пробурчал Капустин.
   — Мы, комсомольцы девятого «Г» класса, постановили, — торжественно произнесла Тамара, — стать старшим братом или старшей сестрой своим подшефным, то есть вам. Сейчас по списку мы каждому назначим брата или сестру.
   Подруга Таня подняла руку.
   — Что тебе, девочка? — спросила Тамара.
   — Я хочу, чтобы вы были моей старшей сестрой.
   Серые глаза Тамары смотрели ласково и тепло.
   — Как твоя фамилия?
   — Гущина.
   — Хорошо, Гущина, я буду твоей старшей сестрой.
   Таня сияла. Я ее понимала. Не было старшей сестры — и вдруг появилась. Хотя я лично выбрала бы Галю Яковлеву. Но у меня уже была сестра Дуся. Вот если бы мне дали в братья Игоря Забродина!
   — Еще у кого какие будут пожелания? — спросила Тамара.
   Все подняли руки, и я тоже.
   Тамара даже растерялась, кого первого спросить.
   Я думаю: «Не увидит меня», — и изо всех сил тяну руку, даже привстала.
   Все руки тянут, переживают. А Игорь Забродин стоит и улыбается своей простой открытой улыбкой.
   — Веткина, — говорит Марья Степановна. — Сядь на место.
   — Я хочу, чтоб моим братом был Игорь Забродин! — выпалила я.
   Как все зашуме-е-ели!
   — Тихо, — сказала Тамара.
   — У нее есть сестра Дуся! — крикнул Капустин.
   — А брата у меня нет!
   — Достаточно сестры, — весело сказала Галя Яковлева.
   Забродина сделали братом Хазбулатова, потому что Хазбулатов самый слабый физически. Мне очень захотелось быть слабой, хилой и бледной.
   Галя Яковлева стала сестрой нашей модницы Анжелики, которая тут же достала зеркальце и посмотрела на себя.
   Остальных распределили по списку. Меня, конечно, в списке не было.
   Я снова подняла руку.
   — Успокойся, Веткина, — душевно сказала Марья Степановна.
   — Дайте мне брата! Я хочу иметь старшего брата!
   — Может быть, в виде исключения, — попросила Марья Степановна Тамару.
   — Но у нас никого нет, всех распределили.
   — Тогда дайте мне из другого класса, — сказала я, — можно из десятого.
   — Не шуми, Веткина, — строго сказала Тамара. — Мы ваши шефы, а не другие.
   — Давайте прикрепим Дубровского, — неуверенно предложила Галя Яковлева.
   «Дубровский! — восторженно подумала я. — Вот это да! Неужели у нас в школе есть учащийся по фамилии Дубровский!»
   — Кого, кого? — переспросила Тамара и так выразительно посмотрела на Галю большими серыми глазами, что даже я поняла: Галя сказала что-то не то, прямо противоположное тому, что надо было сказать.
   Но Игорь Забродин, который, видимо, не особенно вникал в то, что происходит и что можно говорить, а что нельзя, тут же поддержал Галю.
   — По-моему, идея! — широко улыбнувшись, сказал он.
   Тамара сурово сдвинула брови.
   — Дубровский не активист, — сказала она.
   — Ну и пусть! — я соскочила с места, но тут же села и подняла руку. Но на меня не обращали внимания.
   Шефы совещались. Марья Степановна молча слушала их разговор и несколько раз посмотрела на меня с сочувствием.
   — Дубровский наш класс тянет вниз, — холодно сказала Тамара.
   Марья Степановна отвела Тамару к окну и что-то тихо, но убедительно стала ей говорить. Я не дышала от волнения. Решался вопрос: будет или не будет у меня старший брат?
   — Зачем тебе брат? — прошептала подруга Таня. — Да еще отстающий?
   Я промолчала, потому что волновалась и не могла говорить о том о сем.
   Наконец Тамара подошла к столу.
   — Веткина, — сказала она. — Мы решили удовлетворить твою просьбу. В виде исключения прикрепляем тебе братом Дубровского. Я думаю, вы будете взаимно и положительно влиять друг на друга. По всем вопросам будешь обращаться ко мне. Поняла, Веткина?
   — Поняла! — радостно крикнула я.
   — Завтра братья и сестры в актовом зале познакомятся друг с другом, — сказала Галя Яковлева. — Мы приготовили вам небольшой концерт.
   Я шла домой счастливая. Игорь Забродин с простой открытой улыбкой все еще стоял у меня перед глазами. Но мне уже казалось, что это Дубровский. Мужественный, благородный, таинственный, черные кудри спадают до плеч.
   — Я не француз Дефорж, я Дубровский! — произнесла я гордо.
   Дома я решила пока ничего не говорить, даже сестре Дусе. Неизвестно, как она отнесется к неожиданному появлению брата да еще по фамилии Дубровский.
   На следующий день девятнадцать детей-одиночек из нашего класса собрались в актовом зале. Предстояло торжественное знакомство со старшими братьями и сестрами. Почему-то сестер было гораздо больше, чем братьев. Зато все братья были серьезные и скромные. Если сестры бегали, что-то устраивали, налаживали, то братья молча сидели в последнем ряду, прижавшись друг к другу.
   «Который же мой? — думала я. — Наверное, вон тот в свитере, с мужественным благородным лицом».
   Я подошла к Игорю Забродину, который уже никогда не будет моим братом, и тихо спросила:
   — Кто из них Дубровский?
   Игорь широко улыбнулся.
   — Его здесь нет. По-моему, он в классе, разговаривает с Тамарой. Сходи познакомься. Ты ведь инициативная?
   — Да, инициативная, — сказала я и пошла в 9 «Г» класс.
   Но дверь класса оказалась закрытой, хотя явно там кто-то был.
   Я стояла в раздумье. Вдруг дверь распахнулась, и на пороге появилась взволнованная Тамара. Щеки ее пылали.
   — Веткина! — радостно воскликнула она. — Вот молодец, что ты пришла. Ему, видите ли, ни к чему общественное поручение, — кивнула она на того, кто был в классе. От волнения, а скорее всего от возмущения, голос ее прерывался. — Иди, иди, Веткина, познакомься с Дубровским, — попросила она. — А мне пора.
   Я робко вошла в класс.
   На столе, болтая ногами, сидел длинный парень. Такой длинный, что ноги почти доставали пол.
   Волосы у него были тоже длинные и прямые, как солома. И нос длинный. И руки длинные — торчали из рукавов.
   Лицо его выражало полное безразличие ко мне. И вообще у него было такое выражение, словно он считал в уме и никак не мог сосчитать.
   Вначале я подумала, что, может быть, это не Дубровский. Но в классе никого больше не было.
   — Чего смотришь? — шмыгнув длинным носом, спросил он, по-прежнему не выражая ко мне интереса. — Людей не видела, что ли?
   — Вы Дубровский? — спросила я.
   — Ну, Дубровский.
   Сердце мое упало. Никогда, никогда не будет у меня кудрявого брата!
   — Маша Веткина, — вздохнула я и подала руку.
   Дубровский удивился, что я руку подала, и даже лицо его изменилось, как будто проснулся. Он неловко протянул мне свою большую руку и произнес:
   — Геня.
   — Почему Геня? — возмутилась я.
   — Ишь ты какая! — вдруг рассердился Дубровский и как-то сразу весь вспыхнул. — Геней был — Геней и останусь! Если Дубровский, так обязательно Владимир, да? Вот и ха-ха-ха! Между прочим, очень ты мне нужна. Хоть бы дали парня, а то девчонку… подсунули. Сестренка нашлась!
   Дубровский махал длинными руками и время от времени стучал длинными ногами.
   «Жила же я до сих пор без брата, мирно, спокойно, — думала я, переживая в душе. — Была у меня единственная сестра Дуся. И зачем мне брат-то понадобился?»
   Дубровский соскочил со стола и стал большими шагами ходить по классу. Он оказался еще длиннее, чем я думала.
   — И ты нахалка, и Тамарка Фетисова нахалка. Обе нахалки. Придумали! Постановили!
   «Может, пока не поздно, отказаться, — мелькнула у меня мысль. — Скажу: родители не разрешили. Родители ведь тоже имеют право?» Я потихоньку даже стала к двери двигаться, но тут же устыдилась своего позорного малодушия. Я поняла, что веду себя недостойно. Разве не мог у меня действительно быть такой брат? Вполне даже мог. Именно такой. Брат есть брат. Ведь от родного брата я бы не убежала, не отказалась бы от него из-за того, например, что у него нос длинный. А нос, между прочим, даже красивый. Да и сам он красивый — высокий и стройный. И совсем не обязательно быть кудрявым. Быть блондином с голубыми глазами даже лучше.
   — Знаешь что, — сказала я, — ты мне очень нравишься.
   — Вот и врешь, — сказал он неуверенно. — Чего это я тебе буду нравиться?
   — Потому что ты мой старший брат. Я тобой горжусь.
   — Гордишься? — удивленно сказал Дубровский, и губы его расплылись в улыбке.
   И когда он улыбнулся, я поняла, что никакого другого брата мне не надо.
   — Ты самый красивый и самый добрый из всех братьев!
   — Ладно. Раз я твой брат, ты должна меня слушаться. Идет?
   — Идет! — сказала я.
   В актовом зале пел хор 9 «Г» класса. Мы вышли на улицу. Ранняя осень. Тепло. Листья под ногами шуршат.
   — Ты любишь, когда деревья желтые? — спросила я.
   — А тебе что?
   Дубровский шел, не глядя на меня. Он — один шаг, а я — восемь. Мне показалось, что Дубровский раскаялся в своем минутном порыве.
   Я забежала вперед.
   — Ты куда идешь? — крикнула я.
   — А тебе что?
   Он шагнул три шага и оказался от меня далеко. Я — за ним. Догнала, поймала за пиджак — держусь.
   Дубровский остановился.
   — Ты что, сейчас всегда за мной бегать будешь?
   — Геня, — сказала я, — не сердись.
   Дубровский улыбнулся. Я поняла, что у моего брата очень мягкий и отходчивый характер. Дуся на его месте ни за что бы не улыбнулась.
   — Геня, возьми меня с собой.
   — Куда?
   — Не знаю. Куда идешь — туда и возьми.
   Дубровский внимательно посмотрел на меня.
   — Ладно, — сказал он. — Возьму, надеюсь, не проболтаешься.
   Я поняла, что у него есть тайна.
   Он шагал своими большими шагами, а я бежала рядом с ним.
   Потом мы ехали, потом снова шли. И оказались у старого парка, даже совсем недалеко от нашего дома, только с другой стороны подъехали.
   Старый парк стал как лес. За ним никто не следил, и дорожки никто не подметал. Да и дорожки эти уже превратились в тропочки.
   Мне казалось, что я знаю парк, но Дубровский повел меня совсем неизвестным путем.
   Кругом желтые и красные деревья, тишина.
   Дубровский шагал неторопливо, но уверенно. «Что-то тут не так, — думала я. — Наверно, он атаман. И зовут его совсем не Геня».
   Тропинка становилась все уже. Дубровский шел молча, не оглядываясь. Наконец мы вышли к небольшому озеру — и остановились.
   Озеро было совсем маленьким, и по нему, как лодочки, плавали листья.
   — Пришли, — сказал Дубровский. — Я хожу сюда лежать. — Он положил портфель под голову и лег, вытянув длинные ноги.
   — Ты что, вот так лежишь и все? — спросила я, не веря.
   — Не шуми тут, — сказал Дубровский. — Любите все шуметь, кричать.
   Я тоже положила портфель под голову и легла.
   И сразу стало так хорошо. Лежу, смотрю на небо сквозь желтые и красные листья. Небо высоко-высоко. И чувствую, что земля — шар. А я очень даже мало места, на немзанимаю. Он плывет себе в космическом пространстве, а я лежу на нем, покачиваюсь.
   Не знаю точно, сколько мы пролежали. Мне кажется, что я всю жизнь могла бы так лежать и смотреть в небо и следить, как плывут облака, как листья отрываются от деревьев и кружатся в воздухе. Красные, оранжевые, желтые…
   Я покосилась на Геню. На нем лежало несколько листочков. Наверно, листочки приняли его за своего и очень удобно разместились у него на плечах, на груди, на ногах.
   Мне даже обидно стало, что листочки ко мне не летят, — наверно, не доверяют.
   — Пора и домой, — сказал Геня. — А то еще тебя потеряют.
   Он осторожно снял с себя листочки и положил их под дерево.
   — А завтра еще придем? — спросила я.
   — Придем. Пока дожди не начнутся, я буду брать тебя с собой. А уж как начнутся — тогда все. Тогда надо ждать снега. Зимой тоже хорошо, только потеплее одеться.
   Дома меня уже давно ждали.
   — Откуда ты так поздно явилась? — спросила Дуся.
   — В старом парке, — говорю, — была.
   — И что ты там делала?
   — В небо смотрела.
   Я думала, Дуся дальше начнет выспрашивать, тогда бы я ей и о старшем брате сообщила. Но Дуся сказала:
   — Ну и ну, — и больше ни о чем спрашивать не стала.
   А со старшим братом Геней мы стали каждый день ходить в старый парк — лежать. Листочки меня уже не боялись и отдыхали прямо у меня на лице.
   — Я могу разговаривать с деревьями, — сказал однажды Геня. — Может быть, научу тебя.
   У меня дух захватило.
   — А что они тебе говорят?
   — Разное. Придет время — скажу.
   В школе Геня на меня особого внимания не обращал. Я к нему тоже не приставала.
   — Ну и нашла ты братца! — сказала подруга Таня. — Вот у меня сестра так сестра. Ее портрет на доску Почета повесили.
   — У моего брата просто фотографии нет, — сказала я.
   — И неправда. Он пассивный.
   В перемену ко мне подошла Тамара Фетисова, портрет которой висел на доске Почета. Ее большие серые глаза были строги.
   — Веткина, — сказала она, — приготовь отчет, какую шефскую работу провел с тобой Дубровский. Между прочим, звонила твоя мама. Она обеспокоена, что у нас в школе каждый день, до самого вечера, мероприятия. Скажи, Веткина, какое мероприятие было вчера?
   Я, наморщив лоб, смотрела в окно. За окном собирались тучи. Вначале я просто так подумала, что тучи, мимоходом подумала. А потом ахнула:
   — Дождь будет!
   — Веткина, я вижу, со мной ты не хочешь откровенно и честно разговаривать. Но сегодня же вечером ты все объяснишь своим родителям. А отчет о Дубровском приготовь. Будет собрание. Мы допустили большую ошибку.
   Какую ошибку допустили, Тамара не сказала, не успела. Ее уже кто-то звал, искал, не мог без нее обойтись. Тамара всем была нужна.
   А по окну стучал дождь. На наше озеро, наверно, упали первые капли.
   После уроков я пришла в условленное место — на автобусную остановку. Здесь мы всегда встречались с Дубровским.
   Я еще издали увидела его длинную фигуру.