Страница:
Оставив тяжелые вещи на станции, я отправился с Дмитрием в коляске к консулу Якобсону и согласился на предложение его остаться у него обедать и ночевать. Обедали мы вчетвером: он, мадам Якобсон (валашка) и...*. Я занимал их разговором, отправив тебе телеграмму еще перед обедом - до 10 час., а затем откланялся и хочу отвести с тобою душу, душа моя, хотя заочно. Благодарю Бога за время, которое дозволил он в его неизмеримой благости провести с вами, и вспоминая об этих светлых минутах, мне легче будет переносить невзгоды физические и нравственные. А тех и других будет, конечно, вдоволь.
Судя по слухам, наслышанным мною по пути, положение дел вовсе не так улучшилось, как нам казалось за последнее время. Канцлер поговаривает о каких-то конференциях в Риме! А в Главной квартире все жаждут, как бы каким бы то ни было образом покончить скорее войну.
В Жмеринке встретил я возвратившуюся из Бухареста графиню Ржевусскую. Она поехала к отцу. Я ей сказал, что ты приглашаешь ее тебе помогать, когда она доедет до Киева. Она согласна и мне показалась особенно миловидною. Я пил чай и с ней проболтал с полчаса.
Спасибо за индейку и пирожки. Пригодились. Я и Дмитрий ими два дня питались. У Дмитрия сильно разболелась голова, и он все беспокоится, что заболеет и меня где-нибудь посадит, того и смотри. Здесь холоднее, чем в Киеве, и за Жмеринкою везде - хотя не .толстый слой - снег.
Целую ручки у добрейшей матушки. Обнимаю милейших деток и поздравляю Катичку. Тебя, бессменная подруга моя, тысячекратно обнимаю. Всех вас благословляю и Господу Богу всемогущему поручаю. Любите многолюбящего и вернейшего твоего друга и обожателя Николая
No 38(2)
21 ноября 1877 г. Бухарест
Кажется, что я не скуплюсь ни на телеграммы, ни на письма, бесценный друг и милейшая жинка моя. Ответ твой на ясскую телеграмму мою передан весьма быстро обязательным консулом нашим Якобсоном. Надеюсь, что ты получишь исправно мою сегодняшнюю телеграмму. Твоя меня утешила и успокоила. Мысленно, сердцем, душою живу с тобою и с вами неразлучен. Опасаясь остаться без писем, я тотчас по прибытии в Бухарест, и когда определилось, что я должен присоединиться к императорской квартире, телеграфически известил тебя, что писать следует не сюда, в Бухарест, а в Порадим, где я надеюсь быть уже в четверг.
Выехав из Ясс в 3 часа пополудни (однажды в день отходит поезд) в отдельном вагоне, данном мне стараниями обязательного консула до самого Бухареста (меняют два раза ночью), я поместил около себя Дмитрия (je le soigne cause de sa toux)*. Народу было множество везде, и поезд огромный. С нами же ехали 50 сестер милосердия, из которых многие молодые, хорошенькие и даже образованные (между прочим, одна венгерская графиня).
Якобсоны меня угощали, чем могли, выспался я отлично в мягкой кровати и поел отлично, одним словом, reisefertig**.
С Пашкан (с 8 час. вечера) начались остановки. Станции заграждены поездами воинскими, продовольственными и материальными, которые не двигаются. Страшно подумать, что все снабжение армии может остановиться и что мы поставлены будем в самое неприятное положение. Дрентельн в отчаянии и поехал в Главную квартиру, чтобы предупредить, что он ни за что отвечать не может при безобразном состоянии румынских дорог. Подозревают, что Дизраэли и разные агенты (поляки, австрийцы и жиды) подкуплены, чтобы затруднить армию русскую, вполне зависящую от снабжения по железным дорогам. Почти на каждой станции встречал наш поезд препятствия, так что вместо 8 час. утра прибыл он в Бухарест лишь в 3 часа пополудни. На станциях почти ничего нет съестного, и притом пассажиры бросаются, как стаи голодных волков, на несоразмерные буфеты. Я с Дмитрием продовольствовался пирожками киевскими, додержавшимися до Бухареста. Спасибо хозяйке.
Я встречен был везде приветственно. Здесь приготовили мне квартиру (слишком красивую и дорогую) в Grand h рядом с великим князем Алексеем Александровичем. Нашел Нелидова и Базили. Первый приехал из Главной квартиры со специальною целью со мною переговорить. Второй прибыл накануне, не дождавшись меня ни в Раздельной, ни в Яссах. Желание Нелидова в скорейших крестинах*** разделяется старшими. Мельников* решился написать дядюшке и соседу-приятелю, но прежде всего со мною посоветовался. Решетилову** были крайне неприятны и приезд Нелидова, и вызов помещика** . Тем не менее мои замечания приняты и введены в заготовленное. Решетилов хлопотал, как бы меня сбыть скорее с рук, и спросил Мельникова, не переехать ли к нему мне. Ответ утвердительный. Вместе с тем я получил приглашение отправиться (de suite****) в Порадим. Дело не такое легкое, как кажется. Недостаточно было мне найти кучера. Надо его выслать с коляскою и лошадьми в Фратешти. Это исполняется сегодня, а завтра с утра последую я и прибуду в среду вечером или в четверг утром, захватив фургон и вещи в Систове. Искал помощника Дмитрию. Цены неимоверные. Решился взять Евангели.
Обнимаю вас всех тысячекратно. Целую твои ручки и ручки добрейшей матушки. Да благословит вас Бог. Непрестанно думаю о тебе, моя ненаглядная жинка. Гики тебе кланяются. Твой верный друг и любящий муж Николай. Отдал ли Решетилов ящик с бумагами, деньгами и твоими бриллиантами в банк?
No 39 (3)
Начато в Бухаресте 22-го перед выездом
Канцлер уговаривал меня ехать вечером вчера и третьего дня в театр французский, но забава и развлечение на ум не идут без тебя, моя несравненная жинка. Притом минуты слишком важные для России и очень серьезные мы переживаем, не до театров теперь и пустословия. Даже к Гике не пошел вечером, а просидел у себя, занимаясь и принимая посетителей. Здесь Франке, барон Шпийгер, Фродинг, Негропонте и пр., одним словом, много константинопольцев. Они несколько раз в день пытались застать меня наедине, чтобы поговорить о своих делах, но долго не успевали, и Шпийгер мне объявил, что "точь [в] точь в Константинополе, и что я снова попал в такой же коловорот, как и прежде". Действительно, масса осаждающих меня посетителей изумительна. Как я ни стараюсь не говорить о политике, отстраняя себя совершенно от дел и отсылая всех к пребывающему здесь канцлеру, ничто не помогает. Все мне всматриваются в глаза, стараясь изведать будущее, и утверждают, que je suis pivot de la situation*. Почему и зачем? Глупцы - будущее в руках божиих, а мы постоянно не знаем даже, чего хотим! Как прежде утверждали, несмотря ни на какие доводы, что я веду к войне нашу политику, теперь усматривают в моем возвращении несомненный признак скорого мира. Где тут логика и последовательность в общественном мнении, превозносящем и низвергающем личности без смысла и разбора? Одно верно - что меня безличным, тунеядцем, глупцом никто не считает. И за то спасибо, что никто не сомневается, что я неугомонный патриот. Иностранцы ко мне так и лезут. У меня были преинтересные разговоры с Братьяно и Когельничано, первенствующими румынскими министрами. Первый - честный, но увлекающийся либерал-демократ, патриот, завербованный мною в союз с Россией и поддающийся замечательным образом моему влиянию. Беда та, что он впечатлителен, изменчив по непрактичности умственного направления и прежде всего - человек партии, что заставляет его окружать себя людьми недостойными... La queue de son parti est tr mauvaise et g excessivement les relation avec lui**.
Второй - мошенник преестественный, но умный и практический человек, ищущий прежде всего свой личный, материальный интерес. На беду не только эти два министра, но и почти все румыны раскусили канцлера и Жомини, сознав их политическую ничтожность и слабости.
Разговор коснулся - между Братьяно и мною - возвращения нам отошедшей в 1856 г. части Бессарабии. В противность прежнему он старался выставить мне все затруднения, невозможности и опасности для него и его партии подобной уступки. Я был непреклонен и дал понять румынскому министру, что он должен считать вопрос этот решенным, а себя счастливым, что приобрел для своей страны дружбу и покровительство России. Я сказал ему, что он достаточно умен и ловок, чтобы подготовить почву и общественное мнение своей страны для переворота, и посоветовал ему заблаговременно запастись, с одной стороны, донесениями своих префектов отошедшего участка Бессарабии о бесплодности, малодоходности и бесполезности для Румынии этой страны, а равно и об отчуждении от бухарестского правительства населения, сочувствие которого к России пробудилось с новою силою со времени вступления наших войск в родной край и постройки Бендеро-Галацкой железной дороги. С другой стороны, советовал я припасти статистические сведения о Добрудже, посредством которых весьма легко доказать что одни доходы Сулина и Кюстенджи, а равно железных дорог превышают все источники богатств возвращающейся к нам местности. С приобретением Дунайских гирл и двух даровых портов черноморских значение - политическое и финансовое - Румынии возвысится в Европе и т. д.
Когельничано старался оправдать румынскую администрацию касательно беспорядка на железных дорогах и полного застоя движения, грозящего нашей армии большими бедствиями. Когельничано высоко ценит директора дороги (француза), сваливая безурядицу на нашу нераспорядительность и на многоначалие, тогда как Братьяно подозревает этого директора, что он подкуплен Англией или Австро-Венгрией, чтобы парализировать наши действия остановкою подвоза.
Как обыкновенно, сначала наши власти не дали себе труда ни всмотреться, ни обдумать дела, ни заготовить, что нужно, а теперь, видя, что все гибнет и что много - два поезда в день доходят до назначения, решили действовать уже не умом, а кулаком: приостановить всякое торговое движение в крае и конвоировать поезда жандармами, не замечая, что румыны и иностранцы могут парализировать если пойдут наперекор - иным образом. Вагоны будут ломаться, локомотивы за недостатком воды и топлива останавливаться, а армия будет терпеть из-за неумения взяться за дело как следует. Жандармам не сладить с пассивною оппозициею, которую так легко уничтожить, действуя разумно. Канцлер сидит в Бухареете и пальцем не двинет, чтобы пособить им уладить, что нужно. Эгоист, живущий для себя, как будто Россия и он - два отдельных государства!
24 и 25 ноября. Порадим
Поздравляю вас душевно, мои милые именинницы - большая и маленькая Кати. Надеюсь, бесценная жинка, что ты получила телеграмму мою, отправленную из Порадима через час после моего прибытия. Знаю, что через час после подачи телеграмма моя была уже в Кишиневе, и очень сетовать буду, если, несмотря на мое старание, по России произошла задержка. Как хотелось бы на вас посмотреть и обнять тысячекратно наяву так же нежно, как обнимаю мысленно сердцем! Надеюсь, что ты наденешь в этот день мою "боярку", и убежден, что вспомнишь об отсутствующем, которому сегодня очень невесело и unheimlich*.
Принимаюсь, скрепя сердце, за свой дневник в твердом уповании на милость божию. Всемилосердный не продлит чрез меру нашей разлуки и нас снова соединит. Возобновляю, скрепя сердце, свой дневник. Воздержусь от подробного описания моего путешествия. Моим спутником был Базили, которого я довез в своей коляске и который намерен тебе артистически и во всей подробности дать отчет о всех наших впечатлениях.
Выехав в 9 час. утра по Журжевской дороге во Фратешти, я убедился, что как румынская дорога, так и коменданты наши преисполнены были внимания ко мне и желания облегчить мне переезд. Лошадей и коляску мою с Евангели и кучером отправили накануне вечером в Петрушаны, то есть до того пункта, где положены рельсы Поляковым строящейся дороги из Фратешти до Зимницы. Мое путешествие могло таким образом сократиться на один путь, и в действительности оказалось, что Нелидов, выехавший сутками ранее и ехавший на почтовых, тогда как я ехал на собственных лошадях с остановками для корма их, прибыл в Порадим лишь за час времени до меня. Мне лично дали в Бухаресте отдельный вагон, куда я пригласил с собою Скарятина, адъютанта Владимира Александровича. По его рассказам, дела у цесаревича в отряде (хотя там больше порядка) не блистательны. Ванновский (начальник штаба наследника) боится подпасть под влияние Косича (начальник штаба Владимира Александровича), и дело между ними не клеится. Оттого-то упускают все случаи разбить турецкие войска решительным образом, как, например, после дела при Церковном и отступлении Мегмед Али, где 12-й корпус мог угрожать флангу и тылу турецкой армии, а остался в бездействии. Рекогносцировка общая на р. Ломе, о которой рассказывали тебе раненые и где напрасно пострадал батальон Херсонского полка, атаковавший Кады-Кёй, была бесплодным кровопролитием. Наши уже врывались в Кады-Кёй, и турки бежали, когда приказано было отступить, так как предполагалась одна рекогносцировка. "Херсонцы увлеклись". Отступать было труднее, и потери тут стали значительнее. Чтобы выручить один батальон, пришлось ввести в дело два полка. Солдатики наши не понимали, чего от них хотят: "Говорят, иди вперед, ну мы и берем шанцы и гоним турку, а тут начальство замечает, что не надо его бить. Просто дразнить турку посылали", - толкуют метко и остроумно солдатики. А между тем 500 чел. даром потеряли на рекогносцировке, обратившейся было в генеральное сражение. Из Кады-Кёя сделали теперь (мы туда раза четыре входили) вторую Плевну и войска переставили неизвестным для нас образом.
О Дондукове-Корсакове отзываются все с похвалою. Он очень деятельно и усердно занимается своим корпусом, и солдаты его любят.
На станции встретился мне Поляков, отправившийся в одном с нами поезде осматривать свою дорогу. Он хочет ее открыть до Зимницы на будущей неделе и строить уже дороги железные в Болгарии: одну ветвь на Тырнов чрез Горный Студень (насыпь уже доходит почти до этого селения), а другую на Белу. Несомненно, умный человек, но плутоватый жид, забавный своею напускною важностью пред людьми, от него зависящими, своею наблюдательностью и циническим отношением к людям и событиям. Он рассказывает удивительные вещи про тупость, бестолковость и недобросовестность нашей администрации, ходящей на поводу у таких плутовских и оборотливых жидков, как он. Поляков удивляется грубости и простоте (у нас привык он к некоторой утонченности) взяточничества румынской администрации и подтвердил мое сведение, что Когельничано ничего ровно не делает, пока не возьмет взятки, но тогда выказывает свой ум и ловкость.
Очень опасаюсь, что возникшие теперь слухи о скором мире окажут нам такую же дурную услугу, как легкомыслие, беспечность и самоуверенность штаба при начале войны. В надежде, что зимой будет мир, не приведут в исполнение своевременно всего того, что нужно для облегчения зимнего похода и пребывания в Болгарии.
Из Фратешти мы продолжали свое следование по новопроложенным рельсам в том же вагоне. Так как он был единственным в поезде, то Поляков и инженеры сели ко мне. Мимоездом мы отлично видели Рущук. Направление линии должны были несколько изменить, потому что с турецких батарей снаряды долетали до первых рабочих поездов, двинутых в этом направлении. Я взял с собою завтрак из гостиницы бухарестской, Скарятин тоже имел запасы. Мы соединили наши средства и отлично позавтракали la barbe de Mr. Poliakow que avait la pr de nous octroyer un d d'isra parvenu*. Чтобы его утешить, я согласился дополнить мой завтрак вкушением явств, им предложенных, при выходе из вагона. Коляска моя ожидала нас с новым кучером. Поляков предложил еще свою. Ради прекрасных глаз Дмитрия (que devient tr incommode, comme valet de chambre depuis que vous avez laiss le m lui parler de ses poumons** я согласился, предоставив коляску моему Санхо Панхо, который в ней и приехал важно до Систова вместо того, чтобы быть на козлах (скажи его Дульцинее в доказательство, как я его берегу).
В Петрошанах - мост, нами наведенный через Дунай для обеспечения сообщений Владимира Александровича и цесаревича с левым берегом. Тут же живет в домике Алексей Александрович (великий князь), и помещаются моряки. Нас высадили с рельсов в трех верстах. До Зимницы верст 30, но дорога плоха, хотя местами шоссе, испорченное донельзя транспортами. Чрез реку, впадающую в Дунай, пришлось переправляться вброд. Хотя лошадки мои похудели и опустились в Бухаресте, но славно вывезли из грязи около брода, не обращая внимания на засевшие фуры. Стемнело, и мы с трудом нашли Зимницу. Тем не менее и несмотря на возражения кучеров, я, взяв провожатого, отправился тотчас на переправу, рассчитывая, что ночью, когда несметные обозы приостанавливаются, легче добраться до Систова, нежели днем, ибо дорога узка и трудна.
В 9-м часу мы прибыли в дом, занимаемый в Систове Геровым (губернатор). Ночлег устроили весьма изрядный. Денег на содержание моих лошадей и прислуги в мое отсутствие издержали весьма много (слишком 1200 руб. вместе с бухарестскими). Расплатившись утром, я собирался в путь, но оказалось, что Евангели остался ночевать в Зимнице и запоздал с вещами. Затем открылось, что мой фургонный кучер - отставной солдат - спился и пропил даже свое платье, кормил плохо лошадей и пропадал по нескольку дней в кабаках. А губернатор, обязавшийся смотреть, ничего не знал. К довершению всего кучер этот в последнюю минуту (в пьяном виде) отказался запрягать лошадей в фургон и участвовать в зимнем походе! Пришлось наскоро находить другого. Христо подыскал молодого болгарина, и Евангели взялся сам править в случае надобности. Все это задержало меня в Систове до 1-го часу пополудни. Наконец, я выбрался, отправив свой обоз. Дороги плохи, скверны и изрыты десятками тысяч повозок, беспрерывно тянущихся к Плевне, [так] что опасаюсь, что мой фургон развалится, не доехав до Порадима. Вместо моего рыжего (проданного Меншикову) купил под Христо (за 15 золотых) турецкую вороную отличную лошадку.
По карте и с расспросами доехал бы я благополучно до Булгарени, но комендант, желавший прислужиться, дал провожатым "по новому пути" казака. Тот нас водил зигзагами из деревни в деревню даже без дорог, по оврагам, заставив сделать 20 верст лишних и приучить лошадей. Когда уже стемнело, прибыл в деревню, лежавшую вне нашего пути. Со свойственным мне упорством я решил идти все-таки в Булгарени, взяв конного болгарина с проводником. Плутали и бедствовали мы немало, но в 9 час. добрались до Булгарени и расположились ночевать у священника в доме, состоявшем из двух комнат. В главной помещалось вповалку все семейство и рабочие отсутствовавшего попа (4 женщины, 3 мужчины и 5 или 6 детей). Все лежали вповалку без всякой церемонии. В другой комнате передней - поместились на полу (на подушках коляски и шубе) Базили и я. Тут же, по моему настоянию, захрапел Дмитрий. Приятное сообщество и славный ночлег! Какое разнообразие впечатлений. Quels rapprochements! Quelle atmosph В 8-м часу утра отправились мы далее и около 11-ти, странствуя среди мглы, измороси и тумана, добрались до Порадима.
Коляску мою увидал Милютин и сказал государю, что я, вероятно, приехал. Тотчас же пришли приглашать меня на завтрак к его величеству. Едва успел поместиться в отведенной мне землянке и умыть руки. Дмитрий в ужасе от обстановки; il est d'une humeur de chien de fa que je cherche me passer de lui**.
Государь приказал приготовить мне квартиру (все в землянках, исключая самого государя, Адлерберга и Милютина), а потому мне'дали кровать походную, стол и железную печку и покрыли стены и часть пола, то есть земли, солдатским сырым сукном. Маленькое окошечко будет заделано рамою со стеклом. Довольно тепло, но не скажу, чтобы приятно и весело! Анна Матвеевна была бы в отчаянии при виде мрака, господствующего в моей землянке. Приходится почти весь день сидеть со свечкою. Дай Бог уберечь мои глаза и поскорее кончить нашу стоянку под Плевною. Погода отвратительная, и грязь липкая, глубокая, непролазная.
Принят я был государем самым благосклонным образом. Его величество расспрашивал меня о всех вас и о батюшке, а также о моем здоровье. За завтраком и за обедом (государь обедает отдельно, и к его столу всякий раз приглашаются отдельно лица свиты и иностранцы) его величество вспомнил, что день твоих именин, и пил за здоровье твое, графини Тизенгаузен и графини Адлерберг. После завтрака я был позван на совет. Толковали о возможных условиях мира61. Я считаю неправдоподобным, чтобы турки теперь стали просить мира, разве бы Эрзерум и Плевна пали одновременно. Но из Армении вести неутешительные. Войска наши отказываются от атаки Эрзерума в нынешнем году и располагаются на зимние квартиры у Гассан-кале и Девенбойни. Мухтар успеет укрепиться и собрать новые силы. Осман держится по-прежнему, и хотя дезертиры, продолжающие являться ежедневно, утверждают, что турки голодают, но храбрый паша и не думает еще о сдаче, расстреливая всех тех, которые об этом заикнутся.
По всему пути вереницы повозок, как по Невскому проспекту. У одного интендантства 50 тыс. повозок в ходу! Саранча, все съедающая! Что же будет, когда выпадет снег, станет мороз в перемену с оттепелью и дороги еще более испортятся?
Обедал я опять у государя и затем, посидев у Адлерберга и Милютина, собрался домой с фонарем в руке. Вихрь дул в лицо, а дождь мочил сверху, нога по щиколотку уходила в липкую грязь, тянувшую сапоги с ног. Претерпел я много, пока добрался до дома, сбившись несколько раз с пути. Добрый солдатик мне помог выкарабкаться из грязи. Темень ужасная, а собаки окружают и кидаются отчаянно. Дмитрия нашел я спящим, и чтобы наказать меня за Порадим, не дал он мне чаю. Написал я два листика и лег спать, положив Дмитрия с собою. С 5-го часа не стало спаться, думы лезут в голову и не дают покоя. Смешно становится, когда всмотришься в трущобу, где поместился я.
Радостное известие: фельдъегеря направлены снова на Казатин, и наши сообщения, следовательно, обеспечены. Люби меня крепко, и все устроится во благо. Береги свое здоровье, тогда и мое не поколеблется. Смотрю бодро и весело в будущее: я начал свою зимнюю кампанию в день св. Екатерины, как и конференцию. Обнимаю вас тысячекратно. Целую ручки у добрейшей матушки. Обнимаю и благословляю деток. Твой вернейший друг и многолюбящий обожатель Николай.
Турки полезли к Тырнову чрез Елену. Отбиты, но у нас большая потеря, и мы потеряли 11 орудий!! Увы, еще другое нерадостное известие: вследствие несовпадения поездов в Яссах фельдъегерям приказано ехать на Галицию.
No 40(4)
26 ноября 1877 г. Порадим
Не знаю, дойдут ли исправно до Киева два конверта, отправленные мною вчера с фельдъегерем к тебе, бесценный друг и милейшая жинка моя: один с письмом, другой - с фотографическою группою, изображающею мой бивак в Горном Студене. Так хотелось бы скорее удостовериться, что сообщения наши вполне обеспечены. Когда-то я дождусь от тебя доброй весточки. Вообрази - почта и телеграф румынские ходят исправнее и дешевле (!), нежели наши!
Прежде нежели продолжать мой дневник, я припомнил, что ничего еще не сказал тебе как хозяйке о беседе моей с Мельниковым в вагоне до Казатина. Признаюсь, мысль моя блуждала, и на сердце было так тяжело, что болтовня Мельникова мне крайне надоела, и я, наконец, попросил его оставить меня одного. Но на одно обстоятельство считаю необходимым обратить твое внимание, ибо забыл поговорить о том с Мельниковым: гоняют ли на корде твоих верховых лошадей и вообще доставляют ли им надлежащее движение на воздухе? Ведь без этого лошади заболеют и падут на ноги. Полагаю, что за неимением берейтора вернее не дозволять их ездить (остальных, то есть серого, гнедого и мужика можно). Мельникову надо дать положительную и письменную инструкцию, как обращаться с нашими арабами, ибо у меня остался в памяти дикий вопрос, сделанный им мне в последнюю минуту и доказавший мне, что нужны меры осторожности. Он спросил меня, жалуясь на непроизводительность Дервиша, нельзя ли воспользоваться присутствием в Немиринцах других арабских жеребцов? Comment cela vous plait?* Ты можешь себе представить, какой окрик дал я в ответ. Но достаточно, чтобы такая мысль могла зародиться. Общество конское, в котором находятся Джирид и Немель, многочисленно, хотя и не принадлежит к числу избранного. Долго ли тут до беды? Надо охранить их строжайше от искушения и случайности. Полагаю, что ты поручишь написать о том обстоятельно Решетилову. Скажи Павловым, что начальство теперь ими довольно.
25-го был я опять приглашен и завтракать, и обедать к государю. Меня тронули выражения радости придворной прислуги, фельдъегеря с меньшей братией свитской, что я выздоровел и вернулся; "авось вы нас отсюда выведете". Общее желание скорейшего окончания войны и испытаний, до которых, кроме государя, великодушно и добродушно все переносящего, никто не дорос. Зато многие из высшей челяди и иностранные агенты встретили меня с весьма кислою улыбкою. Гика бросился меня обнимать.
Сулейман-паша со свойственной ему настойчивостью продолжает попытку дойти до Тырнова со стороны Еленинского прохода. Дело Святополк-Мирского 22-го, представленное первоначально победно, по моему мнению, весьма не блистательно. Правда, что, отступив, мы, наконец, удержались на укрепленной заранее позиции, но потеря огромна: 11 орудий (в прежнее время этого с нами не случалось!), 50 офицеров и 1800 нижних чинов выбыло из строя. Деллингсгаузен, командующий 11-м корпусом, пошел в обход на Златарицу и Беброво. Но 24-го и 25-го Сулейман возобновлял атаки на наши позиции. Святополк-Мирский получил подкрепления и удержался. Но это оборонительно-пассивное положение мне очень не нравится и не соответствует образу ведения войны, наиболее выгодному, с турками. Дезертиры, которых опрашивает Иванов, являющиеся ежедневно из Плевны, утверждают единогласно, что там голод, что бедствия ужасны, что один Осман за продолжение обороны и поддерживает дисциплину железною волею, жестокими наказаниями против тех, которые слабеют духом, и распространением ложных известий, что Сулейман уже в Ловче, что со всех сторон спешат подкрепления турецкие и что остается выдержать еще несколько дней до окончательного спасения. Вышедший дня 3 тому назад из Плевны очень толковый босняк утверждал, что Осману не выдержать более 8 дней еще и что он в курбан-байрам (будущую субботу) сделает непременно попытку вырваться из Плевны хотя с частью лучших своих войск. Из 70 тыс. армии осталось у него, по показанию турок, едва ли 25 или 30 тыс. чел. Уверяют, что как только Плевна сдастся, государь вернется в Россию. Дай-то Бог...
Судя по слухам, наслышанным мною по пути, положение дел вовсе не так улучшилось, как нам казалось за последнее время. Канцлер поговаривает о каких-то конференциях в Риме! А в Главной квартире все жаждут, как бы каким бы то ни было образом покончить скорее войну.
В Жмеринке встретил я возвратившуюся из Бухареста графиню Ржевусскую. Она поехала к отцу. Я ей сказал, что ты приглашаешь ее тебе помогать, когда она доедет до Киева. Она согласна и мне показалась особенно миловидною. Я пил чай и с ней проболтал с полчаса.
Спасибо за индейку и пирожки. Пригодились. Я и Дмитрий ими два дня питались. У Дмитрия сильно разболелась голова, и он все беспокоится, что заболеет и меня где-нибудь посадит, того и смотри. Здесь холоднее, чем в Киеве, и за Жмеринкою везде - хотя не .толстый слой - снег.
Целую ручки у добрейшей матушки. Обнимаю милейших деток и поздравляю Катичку. Тебя, бессменная подруга моя, тысячекратно обнимаю. Всех вас благословляю и Господу Богу всемогущему поручаю. Любите многолюбящего и вернейшего твоего друга и обожателя Николая
No 38(2)
21 ноября 1877 г. Бухарест
Кажется, что я не скуплюсь ни на телеграммы, ни на письма, бесценный друг и милейшая жинка моя. Ответ твой на ясскую телеграмму мою передан весьма быстро обязательным консулом нашим Якобсоном. Надеюсь, что ты получишь исправно мою сегодняшнюю телеграмму. Твоя меня утешила и успокоила. Мысленно, сердцем, душою живу с тобою и с вами неразлучен. Опасаясь остаться без писем, я тотчас по прибытии в Бухарест, и когда определилось, что я должен присоединиться к императорской квартире, телеграфически известил тебя, что писать следует не сюда, в Бухарест, а в Порадим, где я надеюсь быть уже в четверг.
Выехав из Ясс в 3 часа пополудни (однажды в день отходит поезд) в отдельном вагоне, данном мне стараниями обязательного консула до самого Бухареста (меняют два раза ночью), я поместил около себя Дмитрия (je le soigne cause de sa toux)*. Народу было множество везде, и поезд огромный. С нами же ехали 50 сестер милосердия, из которых многие молодые, хорошенькие и даже образованные (между прочим, одна венгерская графиня).
Якобсоны меня угощали, чем могли, выспался я отлично в мягкой кровати и поел отлично, одним словом, reisefertig**.
С Пашкан (с 8 час. вечера) начались остановки. Станции заграждены поездами воинскими, продовольственными и материальными, которые не двигаются. Страшно подумать, что все снабжение армии может остановиться и что мы поставлены будем в самое неприятное положение. Дрентельн в отчаянии и поехал в Главную квартиру, чтобы предупредить, что он ни за что отвечать не может при безобразном состоянии румынских дорог. Подозревают, что Дизраэли и разные агенты (поляки, австрийцы и жиды) подкуплены, чтобы затруднить армию русскую, вполне зависящую от снабжения по железным дорогам. Почти на каждой станции встречал наш поезд препятствия, так что вместо 8 час. утра прибыл он в Бухарест лишь в 3 часа пополудни. На станциях почти ничего нет съестного, и притом пассажиры бросаются, как стаи голодных волков, на несоразмерные буфеты. Я с Дмитрием продовольствовался пирожками киевскими, додержавшимися до Бухареста. Спасибо хозяйке.
Я встречен был везде приветственно. Здесь приготовили мне квартиру (слишком красивую и дорогую) в Grand h рядом с великим князем Алексеем Александровичем. Нашел Нелидова и Базили. Первый приехал из Главной квартиры со специальною целью со мною переговорить. Второй прибыл накануне, не дождавшись меня ни в Раздельной, ни в Яссах. Желание Нелидова в скорейших крестинах*** разделяется старшими. Мельников* решился написать дядюшке и соседу-приятелю, но прежде всего со мною посоветовался. Решетилову** были крайне неприятны и приезд Нелидова, и вызов помещика** . Тем не менее мои замечания приняты и введены в заготовленное. Решетилов хлопотал, как бы меня сбыть скорее с рук, и спросил Мельникова, не переехать ли к нему мне. Ответ утвердительный. Вместе с тем я получил приглашение отправиться (de suite****) в Порадим. Дело не такое легкое, как кажется. Недостаточно было мне найти кучера. Надо его выслать с коляскою и лошадьми в Фратешти. Это исполняется сегодня, а завтра с утра последую я и прибуду в среду вечером или в четверг утром, захватив фургон и вещи в Систове. Искал помощника Дмитрию. Цены неимоверные. Решился взять Евангели.
Обнимаю вас всех тысячекратно. Целую твои ручки и ручки добрейшей матушки. Да благословит вас Бог. Непрестанно думаю о тебе, моя ненаглядная жинка. Гики тебе кланяются. Твой верный друг и любящий муж Николай. Отдал ли Решетилов ящик с бумагами, деньгами и твоими бриллиантами в банк?
No 39 (3)
Начато в Бухаресте 22-го перед выездом
Канцлер уговаривал меня ехать вечером вчера и третьего дня в театр французский, но забава и развлечение на ум не идут без тебя, моя несравненная жинка. Притом минуты слишком важные для России и очень серьезные мы переживаем, не до театров теперь и пустословия. Даже к Гике не пошел вечером, а просидел у себя, занимаясь и принимая посетителей. Здесь Франке, барон Шпийгер, Фродинг, Негропонте и пр., одним словом, много константинопольцев. Они несколько раз в день пытались застать меня наедине, чтобы поговорить о своих делах, но долго не успевали, и Шпийгер мне объявил, что "точь [в] точь в Константинополе, и что я снова попал в такой же коловорот, как и прежде". Действительно, масса осаждающих меня посетителей изумительна. Как я ни стараюсь не говорить о политике, отстраняя себя совершенно от дел и отсылая всех к пребывающему здесь канцлеру, ничто не помогает. Все мне всматриваются в глаза, стараясь изведать будущее, и утверждают, que je suis pivot de la situation*. Почему и зачем? Глупцы - будущее в руках божиих, а мы постоянно не знаем даже, чего хотим! Как прежде утверждали, несмотря ни на какие доводы, что я веду к войне нашу политику, теперь усматривают в моем возвращении несомненный признак скорого мира. Где тут логика и последовательность в общественном мнении, превозносящем и низвергающем личности без смысла и разбора? Одно верно - что меня безличным, тунеядцем, глупцом никто не считает. И за то спасибо, что никто не сомневается, что я неугомонный патриот. Иностранцы ко мне так и лезут. У меня были преинтересные разговоры с Братьяно и Когельничано, первенствующими румынскими министрами. Первый - честный, но увлекающийся либерал-демократ, патриот, завербованный мною в союз с Россией и поддающийся замечательным образом моему влиянию. Беда та, что он впечатлителен, изменчив по непрактичности умственного направления и прежде всего - человек партии, что заставляет его окружать себя людьми недостойными... La queue de son parti est tr mauvaise et g excessivement les relation avec lui**.
Второй - мошенник преестественный, но умный и практический человек, ищущий прежде всего свой личный, материальный интерес. На беду не только эти два министра, но и почти все румыны раскусили канцлера и Жомини, сознав их политическую ничтожность и слабости.
Разговор коснулся - между Братьяно и мною - возвращения нам отошедшей в 1856 г. части Бессарабии. В противность прежнему он старался выставить мне все затруднения, невозможности и опасности для него и его партии подобной уступки. Я был непреклонен и дал понять румынскому министру, что он должен считать вопрос этот решенным, а себя счастливым, что приобрел для своей страны дружбу и покровительство России. Я сказал ему, что он достаточно умен и ловок, чтобы подготовить почву и общественное мнение своей страны для переворота, и посоветовал ему заблаговременно запастись, с одной стороны, донесениями своих префектов отошедшего участка Бессарабии о бесплодности, малодоходности и бесполезности для Румынии этой страны, а равно и об отчуждении от бухарестского правительства населения, сочувствие которого к России пробудилось с новою силою со времени вступления наших войск в родной край и постройки Бендеро-Галацкой железной дороги. С другой стороны, советовал я припасти статистические сведения о Добрудже, посредством которых весьма легко доказать что одни доходы Сулина и Кюстенджи, а равно железных дорог превышают все источники богатств возвращающейся к нам местности. С приобретением Дунайских гирл и двух даровых портов черноморских значение - политическое и финансовое - Румынии возвысится в Европе и т. д.
Когельничано старался оправдать румынскую администрацию касательно беспорядка на железных дорогах и полного застоя движения, грозящего нашей армии большими бедствиями. Когельничано высоко ценит директора дороги (француза), сваливая безурядицу на нашу нераспорядительность и на многоначалие, тогда как Братьяно подозревает этого директора, что он подкуплен Англией или Австро-Венгрией, чтобы парализировать наши действия остановкою подвоза.
Как обыкновенно, сначала наши власти не дали себе труда ни всмотреться, ни обдумать дела, ни заготовить, что нужно, а теперь, видя, что все гибнет и что много - два поезда в день доходят до назначения, решили действовать уже не умом, а кулаком: приостановить всякое торговое движение в крае и конвоировать поезда жандармами, не замечая, что румыны и иностранцы могут парализировать если пойдут наперекор - иным образом. Вагоны будут ломаться, локомотивы за недостатком воды и топлива останавливаться, а армия будет терпеть из-за неумения взяться за дело как следует. Жандармам не сладить с пассивною оппозициею, которую так легко уничтожить, действуя разумно. Канцлер сидит в Бухареете и пальцем не двинет, чтобы пособить им уладить, что нужно. Эгоист, живущий для себя, как будто Россия и он - два отдельных государства!
24 и 25 ноября. Порадим
Поздравляю вас душевно, мои милые именинницы - большая и маленькая Кати. Надеюсь, бесценная жинка, что ты получила телеграмму мою, отправленную из Порадима через час после моего прибытия. Знаю, что через час после подачи телеграмма моя была уже в Кишиневе, и очень сетовать буду, если, несмотря на мое старание, по России произошла задержка. Как хотелось бы на вас посмотреть и обнять тысячекратно наяву так же нежно, как обнимаю мысленно сердцем! Надеюсь, что ты наденешь в этот день мою "боярку", и убежден, что вспомнишь об отсутствующем, которому сегодня очень невесело и unheimlich*.
Принимаюсь, скрепя сердце, за свой дневник в твердом уповании на милость божию. Всемилосердный не продлит чрез меру нашей разлуки и нас снова соединит. Возобновляю, скрепя сердце, свой дневник. Воздержусь от подробного описания моего путешествия. Моим спутником был Базили, которого я довез в своей коляске и который намерен тебе артистически и во всей подробности дать отчет о всех наших впечатлениях.
Выехав в 9 час. утра по Журжевской дороге во Фратешти, я убедился, что как румынская дорога, так и коменданты наши преисполнены были внимания ко мне и желания облегчить мне переезд. Лошадей и коляску мою с Евангели и кучером отправили накануне вечером в Петрушаны, то есть до того пункта, где положены рельсы Поляковым строящейся дороги из Фратешти до Зимницы. Мое путешествие могло таким образом сократиться на один путь, и в действительности оказалось, что Нелидов, выехавший сутками ранее и ехавший на почтовых, тогда как я ехал на собственных лошадях с остановками для корма их, прибыл в Порадим лишь за час времени до меня. Мне лично дали в Бухаресте отдельный вагон, куда я пригласил с собою Скарятина, адъютанта Владимира Александровича. По его рассказам, дела у цесаревича в отряде (хотя там больше порядка) не блистательны. Ванновский (начальник штаба наследника) боится подпасть под влияние Косича (начальник штаба Владимира Александровича), и дело между ними не клеится. Оттого-то упускают все случаи разбить турецкие войска решительным образом, как, например, после дела при Церковном и отступлении Мегмед Али, где 12-й корпус мог угрожать флангу и тылу турецкой армии, а остался в бездействии. Рекогносцировка общая на р. Ломе, о которой рассказывали тебе раненые и где напрасно пострадал батальон Херсонского полка, атаковавший Кады-Кёй, была бесплодным кровопролитием. Наши уже врывались в Кады-Кёй, и турки бежали, когда приказано было отступить, так как предполагалась одна рекогносцировка. "Херсонцы увлеклись". Отступать было труднее, и потери тут стали значительнее. Чтобы выручить один батальон, пришлось ввести в дело два полка. Солдатики наши не понимали, чего от них хотят: "Говорят, иди вперед, ну мы и берем шанцы и гоним турку, а тут начальство замечает, что не надо его бить. Просто дразнить турку посылали", - толкуют метко и остроумно солдатики. А между тем 500 чел. даром потеряли на рекогносцировке, обратившейся было в генеральное сражение. Из Кады-Кёя сделали теперь (мы туда раза четыре входили) вторую Плевну и войска переставили неизвестным для нас образом.
О Дондукове-Корсакове отзываются все с похвалою. Он очень деятельно и усердно занимается своим корпусом, и солдаты его любят.
На станции встретился мне Поляков, отправившийся в одном с нами поезде осматривать свою дорогу. Он хочет ее открыть до Зимницы на будущей неделе и строить уже дороги железные в Болгарии: одну ветвь на Тырнов чрез Горный Студень (насыпь уже доходит почти до этого селения), а другую на Белу. Несомненно, умный человек, но плутоватый жид, забавный своею напускною важностью пред людьми, от него зависящими, своею наблюдательностью и циническим отношением к людям и событиям. Он рассказывает удивительные вещи про тупость, бестолковость и недобросовестность нашей администрации, ходящей на поводу у таких плутовских и оборотливых жидков, как он. Поляков удивляется грубости и простоте (у нас привык он к некоторой утонченности) взяточничества румынской администрации и подтвердил мое сведение, что Когельничано ничего ровно не делает, пока не возьмет взятки, но тогда выказывает свой ум и ловкость.
Очень опасаюсь, что возникшие теперь слухи о скором мире окажут нам такую же дурную услугу, как легкомыслие, беспечность и самоуверенность штаба при начале войны. В надежде, что зимой будет мир, не приведут в исполнение своевременно всего того, что нужно для облегчения зимнего похода и пребывания в Болгарии.
Из Фратешти мы продолжали свое следование по новопроложенным рельсам в том же вагоне. Так как он был единственным в поезде, то Поляков и инженеры сели ко мне. Мимоездом мы отлично видели Рущук. Направление линии должны были несколько изменить, потому что с турецких батарей снаряды долетали до первых рабочих поездов, двинутых в этом направлении. Я взял с собою завтрак из гостиницы бухарестской, Скарятин тоже имел запасы. Мы соединили наши средства и отлично позавтракали la barbe de Mr. Poliakow que avait la pr de nous octroyer un d d'isra parvenu*. Чтобы его утешить, я согласился дополнить мой завтрак вкушением явств, им предложенных, при выходе из вагона. Коляска моя ожидала нас с новым кучером. Поляков предложил еще свою. Ради прекрасных глаз Дмитрия (que devient tr incommode, comme valet de chambre depuis que vous avez laiss le m lui parler de ses poumons** я согласился, предоставив коляску моему Санхо Панхо, который в ней и приехал важно до Систова вместо того, чтобы быть на козлах (скажи его Дульцинее в доказательство, как я его берегу).
В Петрошанах - мост, нами наведенный через Дунай для обеспечения сообщений Владимира Александровича и цесаревича с левым берегом. Тут же живет в домике Алексей Александрович (великий князь), и помещаются моряки. Нас высадили с рельсов в трех верстах. До Зимницы верст 30, но дорога плоха, хотя местами шоссе, испорченное донельзя транспортами. Чрез реку, впадающую в Дунай, пришлось переправляться вброд. Хотя лошадки мои похудели и опустились в Бухаресте, но славно вывезли из грязи около брода, не обращая внимания на засевшие фуры. Стемнело, и мы с трудом нашли Зимницу. Тем не менее и несмотря на возражения кучеров, я, взяв провожатого, отправился тотчас на переправу, рассчитывая, что ночью, когда несметные обозы приостанавливаются, легче добраться до Систова, нежели днем, ибо дорога узка и трудна.
В 9-м часу мы прибыли в дом, занимаемый в Систове Геровым (губернатор). Ночлег устроили весьма изрядный. Денег на содержание моих лошадей и прислуги в мое отсутствие издержали весьма много (слишком 1200 руб. вместе с бухарестскими). Расплатившись утром, я собирался в путь, но оказалось, что Евангели остался ночевать в Зимнице и запоздал с вещами. Затем открылось, что мой фургонный кучер - отставной солдат - спился и пропил даже свое платье, кормил плохо лошадей и пропадал по нескольку дней в кабаках. А губернатор, обязавшийся смотреть, ничего не знал. К довершению всего кучер этот в последнюю минуту (в пьяном виде) отказался запрягать лошадей в фургон и участвовать в зимнем походе! Пришлось наскоро находить другого. Христо подыскал молодого болгарина, и Евангели взялся сам править в случае надобности. Все это задержало меня в Систове до 1-го часу пополудни. Наконец, я выбрался, отправив свой обоз. Дороги плохи, скверны и изрыты десятками тысяч повозок, беспрерывно тянущихся к Плевне, [так] что опасаюсь, что мой фургон развалится, не доехав до Порадима. Вместо моего рыжего (проданного Меншикову) купил под Христо (за 15 золотых) турецкую вороную отличную лошадку.
По карте и с расспросами доехал бы я благополучно до Булгарени, но комендант, желавший прислужиться, дал провожатым "по новому пути" казака. Тот нас водил зигзагами из деревни в деревню даже без дорог, по оврагам, заставив сделать 20 верст лишних и приучить лошадей. Когда уже стемнело, прибыл в деревню, лежавшую вне нашего пути. Со свойственным мне упорством я решил идти все-таки в Булгарени, взяв конного болгарина с проводником. Плутали и бедствовали мы немало, но в 9 час. добрались до Булгарени и расположились ночевать у священника в доме, состоявшем из двух комнат. В главной помещалось вповалку все семейство и рабочие отсутствовавшего попа (4 женщины, 3 мужчины и 5 или 6 детей). Все лежали вповалку без всякой церемонии. В другой комнате передней - поместились на полу (на подушках коляски и шубе) Базили и я. Тут же, по моему настоянию, захрапел Дмитрий. Приятное сообщество и славный ночлег! Какое разнообразие впечатлений. Quels rapprochements! Quelle atmosph В 8-м часу утра отправились мы далее и около 11-ти, странствуя среди мглы, измороси и тумана, добрались до Порадима.
Коляску мою увидал Милютин и сказал государю, что я, вероятно, приехал. Тотчас же пришли приглашать меня на завтрак к его величеству. Едва успел поместиться в отведенной мне землянке и умыть руки. Дмитрий в ужасе от обстановки; il est d'une humeur de chien de fa que je cherche me passer de lui**.
Государь приказал приготовить мне квартиру (все в землянках, исключая самого государя, Адлерберга и Милютина), а потому мне'дали кровать походную, стол и железную печку и покрыли стены и часть пола, то есть земли, солдатским сырым сукном. Маленькое окошечко будет заделано рамою со стеклом. Довольно тепло, но не скажу, чтобы приятно и весело! Анна Матвеевна была бы в отчаянии при виде мрака, господствующего в моей землянке. Приходится почти весь день сидеть со свечкою. Дай Бог уберечь мои глаза и поскорее кончить нашу стоянку под Плевною. Погода отвратительная, и грязь липкая, глубокая, непролазная.
Принят я был государем самым благосклонным образом. Его величество расспрашивал меня о всех вас и о батюшке, а также о моем здоровье. За завтраком и за обедом (государь обедает отдельно, и к его столу всякий раз приглашаются отдельно лица свиты и иностранцы) его величество вспомнил, что день твоих именин, и пил за здоровье твое, графини Тизенгаузен и графини Адлерберг. После завтрака я был позван на совет. Толковали о возможных условиях мира61. Я считаю неправдоподобным, чтобы турки теперь стали просить мира, разве бы Эрзерум и Плевна пали одновременно. Но из Армении вести неутешительные. Войска наши отказываются от атаки Эрзерума в нынешнем году и располагаются на зимние квартиры у Гассан-кале и Девенбойни. Мухтар успеет укрепиться и собрать новые силы. Осман держится по-прежнему, и хотя дезертиры, продолжающие являться ежедневно, утверждают, что турки голодают, но храбрый паша и не думает еще о сдаче, расстреливая всех тех, которые об этом заикнутся.
По всему пути вереницы повозок, как по Невскому проспекту. У одного интендантства 50 тыс. повозок в ходу! Саранча, все съедающая! Что же будет, когда выпадет снег, станет мороз в перемену с оттепелью и дороги еще более испортятся?
Обедал я опять у государя и затем, посидев у Адлерберга и Милютина, собрался домой с фонарем в руке. Вихрь дул в лицо, а дождь мочил сверху, нога по щиколотку уходила в липкую грязь, тянувшую сапоги с ног. Претерпел я много, пока добрался до дома, сбившись несколько раз с пути. Добрый солдатик мне помог выкарабкаться из грязи. Темень ужасная, а собаки окружают и кидаются отчаянно. Дмитрия нашел я спящим, и чтобы наказать меня за Порадим, не дал он мне чаю. Написал я два листика и лег спать, положив Дмитрия с собою. С 5-го часа не стало спаться, думы лезут в голову и не дают покоя. Смешно становится, когда всмотришься в трущобу, где поместился я.
Радостное известие: фельдъегеря направлены снова на Казатин, и наши сообщения, следовательно, обеспечены. Люби меня крепко, и все устроится во благо. Береги свое здоровье, тогда и мое не поколеблется. Смотрю бодро и весело в будущее: я начал свою зимнюю кампанию в день св. Екатерины, как и конференцию. Обнимаю вас тысячекратно. Целую ручки у добрейшей матушки. Обнимаю и благословляю деток. Твой вернейший друг и многолюбящий обожатель Николай.
Турки полезли к Тырнову чрез Елену. Отбиты, но у нас большая потеря, и мы потеряли 11 орудий!! Увы, еще другое нерадостное известие: вследствие несовпадения поездов в Яссах фельдъегерям приказано ехать на Галицию.
No 40(4)
26 ноября 1877 г. Порадим
Не знаю, дойдут ли исправно до Киева два конверта, отправленные мною вчера с фельдъегерем к тебе, бесценный друг и милейшая жинка моя: один с письмом, другой - с фотографическою группою, изображающею мой бивак в Горном Студене. Так хотелось бы скорее удостовериться, что сообщения наши вполне обеспечены. Когда-то я дождусь от тебя доброй весточки. Вообрази - почта и телеграф румынские ходят исправнее и дешевле (!), нежели наши!
Прежде нежели продолжать мой дневник, я припомнил, что ничего еще не сказал тебе как хозяйке о беседе моей с Мельниковым в вагоне до Казатина. Признаюсь, мысль моя блуждала, и на сердце было так тяжело, что болтовня Мельникова мне крайне надоела, и я, наконец, попросил его оставить меня одного. Но на одно обстоятельство считаю необходимым обратить твое внимание, ибо забыл поговорить о том с Мельниковым: гоняют ли на корде твоих верховых лошадей и вообще доставляют ли им надлежащее движение на воздухе? Ведь без этого лошади заболеют и падут на ноги. Полагаю, что за неимением берейтора вернее не дозволять их ездить (остальных, то есть серого, гнедого и мужика можно). Мельникову надо дать положительную и письменную инструкцию, как обращаться с нашими арабами, ибо у меня остался в памяти дикий вопрос, сделанный им мне в последнюю минуту и доказавший мне, что нужны меры осторожности. Он спросил меня, жалуясь на непроизводительность Дервиша, нельзя ли воспользоваться присутствием в Немиринцах других арабских жеребцов? Comment cela vous plait?* Ты можешь себе представить, какой окрик дал я в ответ. Но достаточно, чтобы такая мысль могла зародиться. Общество конское, в котором находятся Джирид и Немель, многочисленно, хотя и не принадлежит к числу избранного. Долго ли тут до беды? Надо охранить их строжайше от искушения и случайности. Полагаю, что ты поручишь написать о том обстоятельно Решетилову. Скажи Павловым, что начальство теперь ими довольно.
25-го был я опять приглашен и завтракать, и обедать к государю. Меня тронули выражения радости придворной прислуги, фельдъегеря с меньшей братией свитской, что я выздоровел и вернулся; "авось вы нас отсюда выведете". Общее желание скорейшего окончания войны и испытаний, до которых, кроме государя, великодушно и добродушно все переносящего, никто не дорос. Зато многие из высшей челяди и иностранные агенты встретили меня с весьма кислою улыбкою. Гика бросился меня обнимать.
Сулейман-паша со свойственной ему настойчивостью продолжает попытку дойти до Тырнова со стороны Еленинского прохода. Дело Святополк-Мирского 22-го, представленное первоначально победно, по моему мнению, весьма не блистательно. Правда, что, отступив, мы, наконец, удержались на укрепленной заранее позиции, но потеря огромна: 11 орудий (в прежнее время этого с нами не случалось!), 50 офицеров и 1800 нижних чинов выбыло из строя. Деллингсгаузен, командующий 11-м корпусом, пошел в обход на Златарицу и Беброво. Но 24-го и 25-го Сулейман возобновлял атаки на наши позиции. Святополк-Мирский получил подкрепления и удержался. Но это оборонительно-пассивное положение мне очень не нравится и не соответствует образу ведения войны, наиболее выгодному, с турками. Дезертиры, которых опрашивает Иванов, являющиеся ежедневно из Плевны, утверждают единогласно, что там голод, что бедствия ужасны, что один Осман за продолжение обороны и поддерживает дисциплину железною волею, жестокими наказаниями против тех, которые слабеют духом, и распространением ложных известий, что Сулейман уже в Ловче, что со всех сторон спешат подкрепления турецкие и что остается выдержать еще несколько дней до окончательного спасения. Вышедший дня 3 тому назад из Плевны очень толковый босняк утверждал, что Осману не выдержать более 8 дней еще и что он в курбан-байрам (будущую субботу) сделает непременно попытку вырваться из Плевны хотя с частью лучших своих войск. Из 70 тыс. армии осталось у него, по показанию турок, едва ли 25 или 30 тыс. чел. Уверяют, что как только Плевна сдастся, государь вернется в Россию. Дай-то Бог...