Страница:
Он требовал извинений. Но если первые, погибшие в начале кровавого столетия юцианские братья еще знали, за что должны извиниться перед ним, то новые поколения понятия не имели, в чем же они провинились. Орден, теряясь в догадках, теряя людей, тем не менее, держался. Соображения были простыми («И типичными для смертных», – не удержался от шпильки Тир), да, простыми и типичными: если предшественники, несмотря на убийства, считали, что извиняться не нужно, значит, извиняться не нужно.
Так оно и тянулось. Удивительно, что в этих условиях в орден еще шли новые люди. Хотя ситуация не оглашалась, и о том, насколько опасно быть юцианцем, знали лишь те, кто имел возможность получать больше сведений, чем простые смертные.
И только через сто лет начальство ордена не выдержало террора и склонилось перед сумасшедшим шефанго. Магистр попросил аудиенции, и де Фокс согласился встретиться с ним и с главами орденских служб.
– Ваша милость, – заговорил магистр, убедившись, что его не убьют сию же секунду, – соблаговолите ответить, за что мы должны извиниться?
Де Фокс долго смотрел на них, на братьев в бело-голубых рясах, смиренно стоящих у дверей его приемного зала. А потом рассмеялся. Юцианцы, наслышанные о характере Неистового, решили, что теперь они точно погибнут. Оказалось, нет. Оказалось, что им просто удалось развеселить его милость.
– Так вы, бедолаги, – сказал барон, – даже не знали, за что я вас убиваю? А ведь и правда, сто лет прошло. Что-то я не подумал… вы ж короткоживущие. Да все просто, святые отцы, ваш орден когда-то убил двух человек, которых я приказал не трогать.
– Сто лет назад? – уточнил магистр.
– Нет… – де Фокс задумался, – сто семь. Несколько лет я вам дал, чтоб одумались, а потом начал убивать.
– Мы, – сказал магистр, – приносим свои извинения от имени ордена, от имени наших почивших братьев, и каждый – от себя лично. Самые искренние извинения, ваша милость. Самые покаянные.
– Извинения приняты, – просто ответил де Фокс. – Можете идти. Больше я вас убивать не буду.
– Он такой, блин, справедливый, – прокомментировал Тир, когда прошел первоначальный шок, – аж страшно делается. Но все равно, Падре, это – история, это – в прошлом. Что он может сейчас? Не будет же убивать одного за другим всех эстремадцев. Это все-таки не орденских монахов резать. Прости, конечно, но сколько-то там монахов и население целого государства – вещи несопоставимые.
– Орки, – Падре только досадливо помотал головой, – орки, Суслик, могли бы с тобой поспорить. Они сказали бы совсем другое. Совсем. Для Лонгвийца нет разницы, скольких убить. Было бы за что. И наверняка он уверен в том, что Эстремада заслужила неограниченное количество смертей. Мать его… это такое кровожадное чудовище, Суслик, это такая жуткая тварь, что ты по сравнению с ним – дитя, отрывающее крылышки у мух.
– А что орки? – Тир посмотрел на Шаграта.
– Красноглазый – убийца, – сказал Шаграт.
Это прозвучало пугающе. В устах орка – пугающе. На памяти Тира Шаграт никого еще не называл убийцей, для него убийства были в порядке вещей, были так же естественны, как для самого Тира.
– Эльрик де Фокс убивал их сотнями, – прозвучал спокойный голос Риттера.
– Он на них охотился, – добавил Мал. – У нас все это знают.
– Да. – Риттер кивнул. – Орки были дичью, де Фокс – охотником, орочьи земли – его охотничьими угодьями. Это продолжалось год. И даже церковь, хоть орки и не христиане, и вообще не люди, но даже церковь взывала к нему, настаивая на прекращении кровопролития.
– У него ожерелье, – проворчал Шаграт и подвинул к себе тарелку Падре.
– С орочьими клыками, – подтвердил Мал. – Клыки он брал только правые и выбирал самые крупные. И нанизывал ожерелье. Там две тысячи клыков.
– Правых? – повторил Тир с легким восхищением. – И только самых крупных?.. Если это правда, то ваше пугало начинает мне нравиться.
– Урод ты, – безнадежно сказал Падре, – демон паршивый. Пошел бы, купил у Лонгвийца душу, что ли. Я б тогда, по знакомству, попросил, чтоб ты ему запретил Эстремаде мстить.
– Да не будет ничего. – Тир никак не мог подобрать слова, чтобы они поняли то, что он чувствовал. – Все изменилось. Лонгвиец, он… если уж вы тут вспомнили о клыках, так вот его клыки кто-то вырвал, а может, они выпали. От старости. Осталась только репутация. Которую поддерживают разные паникеры, вроде тебя, Падре. Уверен, в Эстремаде таких тоже предостаточно, пугают друг друга шефангской местью и срутся от страха.
– Пятьдесят лет, – напомнил Падре. – Пятьдесят лет назад его клыки еще были на месте.
– Пятьдесят лет – это много. Вы все воспитаны на своей истории, для вас Лонгвиец – нечто вечное, неизменное и страшное, но это особенности восприятия, не больше. Падре, я же видел его, я с ним, можно сказать, поговорил, нахамил даже. Он – памятник. Железяка, каменюка, что угодно. Вы же не боитесь статуй на площадях? Лонгвиец – такая же статуя. Символ эпохи, причем, ушедшей. Его вышибли из Эстремады, его заставили дать разные обещания, и он ничего не сможет с этим сделать. Он ничего не будет делать. Черт… только я понятия не имею, как донести до вас эту простую мысль, чтоб вы мне поверили.
Они не поверили. Они думали, что знают Лонгвийца, хотя знание это было почерпнуто из книг и страшных историй. А Тир – он тоже не мог сказать, что знает Лонгвийца. Но он видел, что времена изменились. Он, в конце концов, разбирался в людях как настоящий демон, и то, что Лонгвиец – не человек, ничего не меняло.
…Отсыпались и трезвели уже на борту летящего на юг шлиссдарка. Эрик был с ними, точнее – это они были с Эриком. Шесть походных коек на почти пустой палубе, четверо пилотов, спящих крепким, безмятежным сном запойных пьяниц.
Эрик не спал, сидел на палубе, рядом со своим болидом, курил и смотрел на восток. Увидеть рассвет, будучи в небе, – хорошая примета.
Тир, разумеется, тоже не спал. И бодрствовали четверо «Стальных», охраняя императора Вальденского.
– Война заканчивается, Суслик, – сказал Эрик, когда небо на востоке начало окрашиваться в разные оттенки красного, а земля стала непроглядно, бездонно-черной, – война без победителей… ты доволен?
– Все войны бессмысленны, – откликнулся Тир. – Керты помогли вам сделать Вальден империей. Да. Я доволен.
– Вы будете сопровождать меня на переговорах.
– Почему мы?
– Потому что заслужили, Суслик, – его величество усмехнулся сквозь завесу табачного дыма, – потому что вас все еще недостаточно хорошо знают. И потому, что искусство может и должно приносить пользу. Ты согласен?
– Со всем, кроме последнего тезиса.
– Неужели?
– Я понимаю, ваше величество, что проел вам мозги рациональностью, пользой и целесообразностью вещей. Но искусство – не вещь. Искусство – явление. Какая от него польза? Никакой. Оно не для того.
– Для чего же?
– Не знаю, – Тир пожал плечами, – честно, не знаю. Оно просто есть, необъяснимое и бессмысленное, но если бы его не было, люди остались бы животными, а демонов вообще не появилось.
– А искусство убивать?
– А такого нет, ваше величество. Убийство – это или ремесло, или способ выжить.
В полдень царь Акигардамский и император Вальденский подписали договор о полном прекращении военных действий. Но так и не заключили мира.
ГЛАВА 8
В предпоследний день месяца рейхэ в вэсст-залах больших городов на всех трех материках состоялся показ фильма «Яледская бойня». Никакого отношения к учебным фильмам Тира фон Рауба эта картина не имела, но к Яледской операции имела отношение самое прямое.
Создатели (если можно называть создателями людей, которые просто смонтировали вырезанные из множества записей куски) выбрали не самые зрелищные моменты боя, они выбрали самое страшное, что бывает в бою. Кровь, волной захлестывающую разбитый колпак кабины. Болиды, на бешеной скорости врезающиеся в землю. Людей, осознавших, что они уже мертвы, но еще не успевших умереть. Агонию тел в потерявших управление машинах. И самое жуткое – лица пилотов, только что сбивших – убивших – врага.
Святую одержимость боем, жизнь, поделенную пополам: на своих и врагов, и дикий восторг победы фильм превратил в людоедское, бесчеловечное уродство, в кровожадную прихоть летающих нелюдей.
Фильм продержался в показе одиннадцать часов.
Потом его уже нельзя было ни увидеть, ни даже купить кристалл у контрабандистов. Потому что погибли все до одного создатели фильма, владельцы вэсст-залов, люди, продавшие исходные записи, и люди, попытавшиеся продавать копии «Яледской бойни».
В течение какого-нибудь часа погибло больше тысячи человек. На разных материках, в разных городах, но по одной и той же причине.
Причину равнодушно и холодно изложил Эльрик де Фокс барон де Лонгви:
– Мне не понравилось то, что они сделали. Без этих людей Новый год будет лучше.
Эти слова с точностью до запятой попали во все, без исключения, газеты Саэти. Произнесенные в последний день года, в последний вечер года, их повторяли почти в каждом доме. Повторяли кто с ужасом, кто с восхищением, кто – искренне недоумевая, как может живое, разумное существо говорить или даже думать такие дикие вещи.
Предпраздничная ночь для многих оказалась омрачена усилением воздушного оцепления и увеличением числа разведгрупп. Эрик ожидал нападения кертов. Договор о ненападении был подписан два года назад и с тех пор не нарушался ни в одном пункте. Но этим вечером с акигардамских летных полей стали уходили грузовые шлиссдарки, неся боеприпасы и снаряды с зажигательной смесью, и никто не мог сказать, кому предназначен груз и где садятся эти корабли. Они словно растворились в небе.
Шлиссдарк, конечно, не иголка, а сотня шлиссдарков и вовсе бросается в глаза. Однако корабли взлетали с разных полей, по одному, редко – по два, и в разных направлениях. И тот факт, что никто из старогвардейцев не решил, будто император перестраховывается, говорил лишь о том, что старогвардейцы верили в императора абсолютно и без рассуждений.
Впрочем, их в боевое дежурство никто не отправлял. Наоборот, Эрик сделал им роскошный подарок: разрешил не присутствовать на празднике в замке.
В первый раз за семь лет, между прочим.
Раньше его величество делал исключения только для Тира. С тех самых пор, как запретил ему конфликтовать со «Стальными». Но в отношении Тира послабление объяснялось не особым расположением императора, а обычным здравым смыслом.
Лейб-гвардия Эрика Вальденского – рыцари далеко не в первом поколении – и раньше-то не упускала случая сцепиться со старогвардейцами во внеслужебное время. А уж когда «Стальные» поняли, что единственный представитель Старой Гвардии, который мог за себя постоять, стал тих и безответен и всеми силами избегает встреч и на людных улицах, и в темных переулках, и – особенно – в замке, «охота на Суслика» стала регулярной лейб-гвардейской забавой.
Так что Эрик, с одной стороны, осложнив Тиру жизнь, с другой, сильно ее облегчил, разрешив пропускать официальные мероприятия и появляться в замке только по специальному приглашению. На время нынешнего праздника монаршья милость распространилась на всю Старую Гвардию.
Ошалев от такой радости, старогвардейцы отправились в переполненный «Антиграв», где и встретили Новый год в абсолютно неофициальной обстановке.
– Весна пришла, – сказал Мал, когда колокола в далекой столице пробили первый час, а над храмом Тарсе встало зарево, яркое, как полуденное весеннее солнце.
– Аминь, – подытожил Падре. – Выпьем.
Часа через полтора в компанию влился Казимир, сбежавший из замка под благовидным предлогом, а с Казимиром, разумеется, Дара. Баронесса фон Гаар была не слишком довольна тем, что ее супруг предпочел социально опасных алкоголиков блестящему обществу аристократов, собравшихся в императорском замке, но Тир, которого уже подташнивало от общего веселья, обрадовался ее недовольству настолько, что вытянул его сразу и до донышка.
Дара ненадолго потеряла интерес к происходящему, однако атмосфера праздника довольно быстро заполнила эмоциональную пустоту. Тем более что красивая женщина в исключительно мужской компании автоматически оказывается в центре внимания, а будучи в центре внимания, трудно оставаться апатичной и равнодушной.
Никто из старогвардейцев своих женщин в «Антиграв» не привел.
Это была какая-то неписаная традиция: если они собирались здесь всей компанией, пусть даже на праздник, то встречи проходили без женщин. Бог весть почему. Тир спросил однажды, Падре в ответ покрутил пальцем у виска и сказал:
– Ты, Суслик, дурак. Сказано мудрыми: горе миру от соблазнов[14]. Бабам же одинокий красавчик, как мухам… мед. А вас тут аж двое: ты и Шаграт.
– Оба красавчики, – согласился Тир и больше вопросов не задавал.
Это было полтора года назад – спустя несколько месяцев после открытия «Антиграва». И ничего с тех пор не изменилось.
Когда обильные возлияния сделали свое дело и всю компанию потянуло на философские темы и беседы «за жизнь», разговор вывернул на «Яледскую бойню» и, естественно, на Лонгвийца.
– Умеет же, – признал Тир, – выбрать время, чтоб сказать что-нибудь эпохальное. Эти убийства, что, действительно его работа?
– Не только его, я думаю. – Риттер огляделся, понизил голос: – Вы когда-нибудь слышали о Мечниках?
– Памятник в Лонгви, – вспомнил Казимир.
– В том числе. Те двое погибли, но есть и другие. Бойцы, которые убивают так же, как мы летаем. Как Казимир сражается. Только еще лучше. Они маги, все до одного. И ходят слухи, никем не подтвержденные, но никем и не опровергнутые, что именно Мечники правят миром.
– О боги! – Тир чуть не подавился от смеха листом салата.
– Жуй, травоядное! – рявкнул на него Падре. – Не встревай! Я про них тоже слышал.
– Да, – кивнул Мал. – Князь наш, Лонгвиец-то, как раз из этих.
– Они бывают в Лонгви. – Дара благодарно кивнула Риттеру, наполнившему ее бокал. – Их немного, и все они – очень необычные люди. Принц Эртугул, Оскил Моряк, Бакр Галадский, Енги-хан… Об этих четверых я знаю, о них все в Лонгви знают. Это друзья барона. Все четверо, заметьте, правители. Наверняка есть и другие…
– Хелед Рыжая, – вставил Падре с непонятной ухмылкой, – Светлая Госпожа, Императрица Айнодорская, стало быть. Над всеми эльфами хозяйка. Так она Лонгвийцу вообще жена. Причем аж два раза уже. Правда, они уже лет сорок, как опять разбежались: Хелед замужем за каким-то эльфом. А де Фокс так – по разным бабам.
– Хелед замужем за Эльнаром из Замка Звездопада, командиром Всадников Ветра. – Риттер произнес это внушительно и с уважением. – Эльнар не какой-то эльф, это глава силового ведомства Айнодора. А без помощи сына Хелед и Эльнара эстремадцам не удалось бы вынудить Лонгвийца отказаться от престола. Эта семейка… их сынок уж точно еще устроит нам всем неприятностей.
– Женщина – Мечник? – переспросил Казимир, чтоб сменить тему.
– А ты думал?
– У Эртугула жена – Мечник, – вспомнила Дара, – тоже эльфийка. Зовут ее Тари, а насчет прозвища я не знаю.
– Представляю себе, – пробормотал Казимир, – что у них будут за детишки.
– Не представляешь, – отрезал Риттер. – Одна их детишка – супруга Торанго, а второй командует таким воздушным флотом, какой Вальдену и не снился. Теперь понимаешь, что вырезать жалкую тысячу человек, пусть даже в разных концах света, для такой компании – на десять минут работы.
– Что ж они целый час делали? – поинтересовался Казимир.
Тир улыбнулся…
Он никого не хотел напугать – честное слово, никого – просто представил себе, что можно сделать за пятьдесят оставшихся минут.
– Вселенское зло, – неуверенно усмехнулся Казимир, прерывая тягостную тишину и пытаясь сгладить напряжение. – Этот ваш Лонгвиец, в смысле. Мировая закулиса.
– Сионский мудрец, – прошелестел Тир, опасаясь привлекать к себе лишнее внимание, но не в силах удержаться от шпильки.
– Если он такой страшный, – продолжил светлый князь, – почему вы его до сих пор терпите? Не вы лично, а вообще. Давно бы убили. У нас вот, на Земле, с тиранами всякими разговор короткий, верно, Суслик?
– Он бессмертный, – объяснил Падре. – Его убивали раза три вроде. А толку? Живехонек.
– Он не зло, – добавил Риттер. – Он просто шефанго. Они не виноваты, что так выглядят.
– Шефанго не зло, – подтвердил Падре. – Они для этого слишком страшные. А настоящее зло… Нет, дети мои, вы не знаете, каково настоящее зло. – Жестикуляция Падре уже была не слишком сдержанной, но речь оставалась ясной. – Зло привлекательно. Притягательно. Да что там, оно прекрасно… Вот, посмотрите, – рука с рюмкой махнула в сторону Тира, – разве он не красив? Да он, храни нас Господи, почти совершенен. И мы прощаем ему – все. Знаем, что он творит, но прощаем, потому что видим его и не верим, что это – воплощенное зло. А даже если и верим? Кто из нас сможет? У кого достанет сил? – Падре обвел изумленную компанию налитыми глазами и мрачно добавил: – Вот то-то же.
Тир скорчил рожу, достаточно ужасную, чтобы шарахнулся даже Шаграт.
– Я непривлекательная личность, – сказал он противным голосом, – я вообще отвратительная личность. Значит, я никакое не зло.
Падре зареготал и отвесил ему легкий, покровительственный подзатыльник:
– Я ж так, Суслик, для примера. Все мы про тебя знаем, и все равно мы тебя любим. Так что не бойся.
– Не обидим, – серьезно добавил Мал.
Сейчас они говорили правду, и Тир им верил, и Падре действительно не имел в виду, что Тир – зло, подлежащее обязательному уничтожению. Он просто противопоставил его Лонгвийцу. Всего лишь.
Но это пройдет, это всегда проходит. Сначала тебе говорят, что не убьют, обещают, что не убьют, а потом обстоятельства меняются, и тебя отправляют в огонь.
Рано или поздно так и случится.
Не сейчас. Еще не скоро. Так что не нужно думать об этом.
– Ничего вы не знаете о настоящем зле, – глухо проговорил Казимир, – даже не представляете, что это.
Шаграт сыто икнул.
– Цыпа, – Падре тяжело опустил на стол ладонь, – ты только что подтвердил мой тезис о привлекательности зла. По-твоему, это очень романтично… Молчи, не перебивай! Ты у нас круче Суслика по всем меркам, но в небе и… вот в этом, в том, что он… – не находя слов, Падре выдохнул и мотнул головой, как конь, – в этом, Цыпа, даже не пробуй с ним тягаться. Потому что Суслик – безгрешен. Улавливаешь, нет? Он проклят, но на нем нет греха. А ты – обычный грешник. Ты б лучше в храм сходил, покаялся, а то сам ведь не помнишь, когда в последний раз причащался.
Пожав плечами, Казимир проигнорировал призыв. На лице его были написаны скука и легкая брезгливость.
На секунду Тир возненавидел Казимира, возненавидел от острой, пронзительной зависти. Как много бы он отдал за то, чтобы его назвали обыкновенным грешником! За то, чтобы не казаться, а быть таким же, как все. И не бояться смерти.
И не бояться жизни.
Тир подумал, что, если бы он был человеком, он бы вообще ничего не боялся.
ГЛАВА 9
В первый день года весь цивилизованный мир гулял и праздновал начало новой весны. В первую ночь года весь цивилизованный мир отдыхал после празднований.
Тир на рассвете услышал отдаленный грохот, и ему почудилось, что он снова на границе, в ожидании вылета, а где-то в небе идут бои…
И почти сразу он понял, что бои действительно идут. И не где-то, а в небе над Рогером. Он вылетел из спальни, позабыв открыть окно, – осколки стекла и куски рамы еще осыпались с фюзеляжа, а Блудница уже неслась над Гвардейской улицей, высаживая стекла в спальнях спящих старогвардейцев.
Другого способа поднять тревогу не было.
Сигнальные колокола ударили чуть позже.
Первый кертский шлиссдарк, окруженный стаей болидов, старогвардейцы встретили уже над центром города. Смахнули кертов с неба, почти не задержавшись, и, по боевому расписанию, понеслись к летному полю. Куда смотрела воздушная охрана, что делали бойцы оцепления, как керты прорвали заслон? Ответы на все вопросы дала армада, закрывшая, кажется, половину неба.
Чудовищное количество шлиссдарков и боевых болидов.
Безразмерная грозовая туча.
Тиру показалось, что они – пять хрупких машин – оказались перед полчищами кертов в полном и жутком одиночестве.
Пять машин против нескольких сотен.
Керты атаковали сверху, с таких высот, на которых люди летать просто не могли. Внезапность – одно из важнейших преимуществ воздушного боя, оказалась на стороне нелюдей, и его использовали в полной мере. Оцепление смели одним слаженным ударом. И атаковали оставшийся беззащитным город.
Старогвардейцы пронеслись над летным полем. Над развалинами командного пункта…
Тир выругался, увидев догорающий ангар с полусотней машин. Оставалось надеяться, что пилоты, по расписанию находившиеся на поле, успели поднять свои болиды в воздух.
Оставалось надеяться, что они не погибли.
На дымящейся, изрытой земле еще угадывались выложенные диспетчером числа, означающие какой-то из штатных приказов, и стрелка, указывающая направление полета.
Чисел было уже не разобрать, отчасти они сгорели, отчасти их забросало ошметками диспетчера. Но направление…
В замок Рогер.
Эрик там.
Старая Гвардия мчалась над городом. Привычный маршрут, но сегодня они летели высоко, так высоко, как только могли. А за ними, лишь чуть медленнее, надвигались на Рогер враги.
Эрик не дал старогвардейцам сесть, взлетел навстречу.
Теперь их было шестеро.
Столичные авиаполки поднимались по тревоге. Действовали, наверное, быстро и слаженно, должны были действовать быстро и слаженно – два года прошло после периода малых войн, еще никто не разучился взлетать по тревоге и сразу, едва разогнав ШМГ, вступать в бой.
Но пока их было шестеро.
Первые группы истребителей поднялись в небо, когда император и его Старая Гвардия атаковали флагманские шлиссдарки.
Ударная группа: Тир, Шаграт и Мал.
Группа прикрытия: Эрик, Риттер и Падре.
Они игнорировали болиды, пронизывая их ряды, как игла редкую ткань. На встречных курсах влетали на палубу шлиссдарка, выщелкнув лезвия, проносились над ней юзом, разрубая в щепу и кровавые ошметки все неживое и живое. Емкости с горючей смесью и зажигательные снаряды взрывались от контакта с воздухом, но болиды ускользали от пламени и мчались дальше, оставляя пылающий корабль лететь по инерции.
Захлебываясь десятками посмертных даров, Тир, озверев от злости, пьяный от крови, орал, чередуя русские слова с вальденским матом:
– Любимый город… может… спать спокойно…
Когда он мельком видел рядом Шаграта, то по яростной артикуляции понимал, что тот орет «Лимпопо!», и было бы смешно, если бы не зашкаливающая за предельные отметки дикая злоба.
Посмертные дары – это не магия, это непонятно что, и если в военных действиях можно использовать демона, значит, можно использовать и шестерых демонов. Тир брал и отдавал, жизнь и смерть в нем скрутились в узел, в два непрерывных потока, и Старая Гвардия была неуязвима, и их император – хозяин! – был неподвластен смерти.
Керты, не понимая, что происходит с флагманами, видя, что старогвардейцы каким-то образом поджигают имеющийся на шлиссдарках боезапас, стали сбрасывать снаряды с напалмом, спеша избавиться от опасного груза.
Внизу были пригороды.
Еще не город…
Внизу была Гвардейская улица.
И уже подоспели поднявшиеся по тревоге войска. И гвардия – мелькнула в мешанине боя машина Казимира с черным драконом на фюзеляже – атаковала кертские шлиссдарки. Армаду почти удалось остановить.
Тут с неба, уже по-дневному светлого, безоблачного неба вывалилось нечто.
Огромное.
Жуткое.
Оно летело. Махина размером с дом, целиком окованная сталью. Неуязвимая для ШМГ. Неуязвимая… да просто – неуязвимая. Летающий утюг, узкие смотровые щели которого были меньше, чем диаметр раскаленных стальных шариков.
В этом убедились сразу трое: Шаграт, Мал и Тир – одновременно прицельно выстрелив по трем смотровым щелям.
Орудия утюга время от времени выплевывали в пространство вокруг тучи шрапнели. Неповоротливое, чудовищно тяжелое, стрелять прицельно это чудовище не могло, но зато лишенное уязвимых мест, оно спокойно оставило позади приостановленную вальденскими пилотами армаду и понеслось к центру.
В днище открылось два ряда люков, выронив круглые снаряды с зажигательной смесью.
Шаграт и Мал выстрелили по снарядам, Тир – в ближайший люк.
Почти каждый из шариков попал в цель. Ухнуло и взорвалось так, что болиды вздрогнули.
Утюг даже не качнуло.
В очередной раз плюнув шрапнелью, он пошел на снижение.
Мог себе позволить: эта глыба способна была таранить каменные дома, проходить их насквозь, не получив даже царапины. И у него должны были, обязаны были найтись слабые места! Не бывает идеального оружия!
Так оно и тянулось. Удивительно, что в этих условиях в орден еще шли новые люди. Хотя ситуация не оглашалась, и о том, насколько опасно быть юцианцем, знали лишь те, кто имел возможность получать больше сведений, чем простые смертные.
И только через сто лет начальство ордена не выдержало террора и склонилось перед сумасшедшим шефанго. Магистр попросил аудиенции, и де Фокс согласился встретиться с ним и с главами орденских служб.
– Ваша милость, – заговорил магистр, убедившись, что его не убьют сию же секунду, – соблаговолите ответить, за что мы должны извиниться?
Де Фокс долго смотрел на них, на братьев в бело-голубых рясах, смиренно стоящих у дверей его приемного зала. А потом рассмеялся. Юцианцы, наслышанные о характере Неистового, решили, что теперь они точно погибнут. Оказалось, нет. Оказалось, что им просто удалось развеселить его милость.
– Так вы, бедолаги, – сказал барон, – даже не знали, за что я вас убиваю? А ведь и правда, сто лет прошло. Что-то я не подумал… вы ж короткоживущие. Да все просто, святые отцы, ваш орден когда-то убил двух человек, которых я приказал не трогать.
– Сто лет назад? – уточнил магистр.
– Нет… – де Фокс задумался, – сто семь. Несколько лет я вам дал, чтоб одумались, а потом начал убивать.
– Мы, – сказал магистр, – приносим свои извинения от имени ордена, от имени наших почивших братьев, и каждый – от себя лично. Самые искренние извинения, ваша милость. Самые покаянные.
– Извинения приняты, – просто ответил де Фокс. – Можете идти. Больше я вас убивать не буду.
– Он такой, блин, справедливый, – прокомментировал Тир, когда прошел первоначальный шок, – аж страшно делается. Но все равно, Падре, это – история, это – в прошлом. Что он может сейчас? Не будет же убивать одного за другим всех эстремадцев. Это все-таки не орденских монахов резать. Прости, конечно, но сколько-то там монахов и население целого государства – вещи несопоставимые.
– Орки, – Падре только досадливо помотал головой, – орки, Суслик, могли бы с тобой поспорить. Они сказали бы совсем другое. Совсем. Для Лонгвийца нет разницы, скольких убить. Было бы за что. И наверняка он уверен в том, что Эстремада заслужила неограниченное количество смертей. Мать его… это такое кровожадное чудовище, Суслик, это такая жуткая тварь, что ты по сравнению с ним – дитя, отрывающее крылышки у мух.
– А что орки? – Тир посмотрел на Шаграта.
– Красноглазый – убийца, – сказал Шаграт.
Это прозвучало пугающе. В устах орка – пугающе. На памяти Тира Шаграт никого еще не называл убийцей, для него убийства были в порядке вещей, были так же естественны, как для самого Тира.
– Эльрик де Фокс убивал их сотнями, – прозвучал спокойный голос Риттера.
– Он на них охотился, – добавил Мал. – У нас все это знают.
– Да. – Риттер кивнул. – Орки были дичью, де Фокс – охотником, орочьи земли – его охотничьими угодьями. Это продолжалось год. И даже церковь, хоть орки и не христиане, и вообще не люди, но даже церковь взывала к нему, настаивая на прекращении кровопролития.
– У него ожерелье, – проворчал Шаграт и подвинул к себе тарелку Падре.
– С орочьими клыками, – подтвердил Мал. – Клыки он брал только правые и выбирал самые крупные. И нанизывал ожерелье. Там две тысячи клыков.
– Правых? – повторил Тир с легким восхищением. – И только самых крупных?.. Если это правда, то ваше пугало начинает мне нравиться.
– Урод ты, – безнадежно сказал Падре, – демон паршивый. Пошел бы, купил у Лонгвийца душу, что ли. Я б тогда, по знакомству, попросил, чтоб ты ему запретил Эстремаде мстить.
– Да не будет ничего. – Тир никак не мог подобрать слова, чтобы они поняли то, что он чувствовал. – Все изменилось. Лонгвиец, он… если уж вы тут вспомнили о клыках, так вот его клыки кто-то вырвал, а может, они выпали. От старости. Осталась только репутация. Которую поддерживают разные паникеры, вроде тебя, Падре. Уверен, в Эстремаде таких тоже предостаточно, пугают друг друга шефангской местью и срутся от страха.
– Пятьдесят лет, – напомнил Падре. – Пятьдесят лет назад его клыки еще были на месте.
– Пятьдесят лет – это много. Вы все воспитаны на своей истории, для вас Лонгвиец – нечто вечное, неизменное и страшное, но это особенности восприятия, не больше. Падре, я же видел его, я с ним, можно сказать, поговорил, нахамил даже. Он – памятник. Железяка, каменюка, что угодно. Вы же не боитесь статуй на площадях? Лонгвиец – такая же статуя. Символ эпохи, причем, ушедшей. Его вышибли из Эстремады, его заставили дать разные обещания, и он ничего не сможет с этим сделать. Он ничего не будет делать. Черт… только я понятия не имею, как донести до вас эту простую мысль, чтоб вы мне поверили.
Они не поверили. Они думали, что знают Лонгвийца, хотя знание это было почерпнуто из книг и страшных историй. А Тир – он тоже не мог сказать, что знает Лонгвийца. Но он видел, что времена изменились. Он, в конце концов, разбирался в людях как настоящий демон, и то, что Лонгвиец – не человек, ничего не меняло.
…Отсыпались и трезвели уже на борту летящего на юг шлиссдарка. Эрик был с ними, точнее – это они были с Эриком. Шесть походных коек на почти пустой палубе, четверо пилотов, спящих крепким, безмятежным сном запойных пьяниц.
Эрик не спал, сидел на палубе, рядом со своим болидом, курил и смотрел на восток. Увидеть рассвет, будучи в небе, – хорошая примета.
Тир, разумеется, тоже не спал. И бодрствовали четверо «Стальных», охраняя императора Вальденского.
– Война заканчивается, Суслик, – сказал Эрик, когда небо на востоке начало окрашиваться в разные оттенки красного, а земля стала непроглядно, бездонно-черной, – война без победителей… ты доволен?
– Все войны бессмысленны, – откликнулся Тир. – Керты помогли вам сделать Вальден империей. Да. Я доволен.
– Вы будете сопровождать меня на переговорах.
– Почему мы?
– Потому что заслужили, Суслик, – его величество усмехнулся сквозь завесу табачного дыма, – потому что вас все еще недостаточно хорошо знают. И потому, что искусство может и должно приносить пользу. Ты согласен?
– Со всем, кроме последнего тезиса.
– Неужели?
– Я понимаю, ваше величество, что проел вам мозги рациональностью, пользой и целесообразностью вещей. Но искусство – не вещь. Искусство – явление. Какая от него польза? Никакой. Оно не для того.
– Для чего же?
– Не знаю, – Тир пожал плечами, – честно, не знаю. Оно просто есть, необъяснимое и бессмысленное, но если бы его не было, люди остались бы животными, а демонов вообще не появилось.
– А искусство убивать?
– А такого нет, ваше величество. Убийство – это или ремесло, или способ выжить.
В полдень царь Акигардамский и император Вальденский подписали договор о полном прекращении военных действий. Но так и не заключили мира.
ГЛАВА 8
Кто здесь оспорит, что право оправдано правдой?
Джэм
Империя Вальден. Рогер. 2562-й год Эпохи Людей. Месяц коссар
Двухгодичной давности разговор об искусстве вспомнился под Новый год.В предпоследний день месяца рейхэ в вэсст-залах больших городов на всех трех материках состоялся показ фильма «Яледская бойня». Никакого отношения к учебным фильмам Тира фон Рауба эта картина не имела, но к Яледской операции имела отношение самое прямое.
Создатели (если можно называть создателями людей, которые просто смонтировали вырезанные из множества записей куски) выбрали не самые зрелищные моменты боя, они выбрали самое страшное, что бывает в бою. Кровь, волной захлестывающую разбитый колпак кабины. Болиды, на бешеной скорости врезающиеся в землю. Людей, осознавших, что они уже мертвы, но еще не успевших умереть. Агонию тел в потерявших управление машинах. И самое жуткое – лица пилотов, только что сбивших – убивших – врага.
Святую одержимость боем, жизнь, поделенную пополам: на своих и врагов, и дикий восторг победы фильм превратил в людоедское, бесчеловечное уродство, в кровожадную прихоть летающих нелюдей.
Фильм продержался в показе одиннадцать часов.
Потом его уже нельзя было ни увидеть, ни даже купить кристалл у контрабандистов. Потому что погибли все до одного создатели фильма, владельцы вэсст-залов, люди, продавшие исходные записи, и люди, попытавшиеся продавать копии «Яледской бойни».
В течение какого-нибудь часа погибло больше тысячи человек. На разных материках, в разных городах, но по одной и той же причине.
Причину равнодушно и холодно изложил Эльрик де Фокс барон де Лонгви:
– Мне не понравилось то, что они сделали. Без этих людей Новый год будет лучше.
Эти слова с точностью до запятой попали во все, без исключения, газеты Саэти. Произнесенные в последний день года, в последний вечер года, их повторяли почти в каждом доме. Повторяли кто с ужасом, кто с восхищением, кто – искренне недоумевая, как может живое, разумное существо говорить или даже думать такие дикие вещи.
Предпраздничная ночь для многих оказалась омрачена усилением воздушного оцепления и увеличением числа разведгрупп. Эрик ожидал нападения кертов. Договор о ненападении был подписан два года назад и с тех пор не нарушался ни в одном пункте. Но этим вечером с акигардамских летных полей стали уходили грузовые шлиссдарки, неся боеприпасы и снаряды с зажигательной смесью, и никто не мог сказать, кому предназначен груз и где садятся эти корабли. Они словно растворились в небе.
Шлиссдарк, конечно, не иголка, а сотня шлиссдарков и вовсе бросается в глаза. Однако корабли взлетали с разных полей, по одному, редко – по два, и в разных направлениях. И тот факт, что никто из старогвардейцев не решил, будто император перестраховывается, говорил лишь о том, что старогвардейцы верили в императора абсолютно и без рассуждений.
Впрочем, их в боевое дежурство никто не отправлял. Наоборот, Эрик сделал им роскошный подарок: разрешил не присутствовать на празднике в замке.
В первый раз за семь лет, между прочим.
Раньше его величество делал исключения только для Тира. С тех самых пор, как запретил ему конфликтовать со «Стальными». Но в отношении Тира послабление объяснялось не особым расположением императора, а обычным здравым смыслом.
Лейб-гвардия Эрика Вальденского – рыцари далеко не в первом поколении – и раньше-то не упускала случая сцепиться со старогвардейцами во внеслужебное время. А уж когда «Стальные» поняли, что единственный представитель Старой Гвардии, который мог за себя постоять, стал тих и безответен и всеми силами избегает встреч и на людных улицах, и в темных переулках, и – особенно – в замке, «охота на Суслика» стала регулярной лейб-гвардейской забавой.
Так что Эрик, с одной стороны, осложнив Тиру жизнь, с другой, сильно ее облегчил, разрешив пропускать официальные мероприятия и появляться в замке только по специальному приглашению. На время нынешнего праздника монаршья милость распространилась на всю Старую Гвардию.
Ошалев от такой радости, старогвардейцы отправились в переполненный «Антиграв», где и встретили Новый год в абсолютно неофициальной обстановке.
– Весна пришла, – сказал Мал, когда колокола в далекой столице пробили первый час, а над храмом Тарсе встало зарево, яркое, как полуденное весеннее солнце.
– Аминь, – подытожил Падре. – Выпьем.
Часа через полтора в компанию влился Казимир, сбежавший из замка под благовидным предлогом, а с Казимиром, разумеется, Дара. Баронесса фон Гаар была не слишком довольна тем, что ее супруг предпочел социально опасных алкоголиков блестящему обществу аристократов, собравшихся в императорском замке, но Тир, которого уже подташнивало от общего веселья, обрадовался ее недовольству настолько, что вытянул его сразу и до донышка.
Дара ненадолго потеряла интерес к происходящему, однако атмосфера праздника довольно быстро заполнила эмоциональную пустоту. Тем более что красивая женщина в исключительно мужской компании автоматически оказывается в центре внимания, а будучи в центре внимания, трудно оставаться апатичной и равнодушной.
Никто из старогвардейцев своих женщин в «Антиграв» не привел.
Это была какая-то неписаная традиция: если они собирались здесь всей компанией, пусть даже на праздник, то встречи проходили без женщин. Бог весть почему. Тир спросил однажды, Падре в ответ покрутил пальцем у виска и сказал:
– Ты, Суслик, дурак. Сказано мудрыми: горе миру от соблазнов[14]. Бабам же одинокий красавчик, как мухам… мед. А вас тут аж двое: ты и Шаграт.
– Оба красавчики, – согласился Тир и больше вопросов не задавал.
Это было полтора года назад – спустя несколько месяцев после открытия «Антиграва». И ничего с тех пор не изменилось.
Когда обильные возлияния сделали свое дело и всю компанию потянуло на философские темы и беседы «за жизнь», разговор вывернул на «Яледскую бойню» и, естественно, на Лонгвийца.
– Умеет же, – признал Тир, – выбрать время, чтоб сказать что-нибудь эпохальное. Эти убийства, что, действительно его работа?
– Не только его, я думаю. – Риттер огляделся, понизил голос: – Вы когда-нибудь слышали о Мечниках?
– Памятник в Лонгви, – вспомнил Казимир.
– В том числе. Те двое погибли, но есть и другие. Бойцы, которые убивают так же, как мы летаем. Как Казимир сражается. Только еще лучше. Они маги, все до одного. И ходят слухи, никем не подтвержденные, но никем и не опровергнутые, что именно Мечники правят миром.
– О боги! – Тир чуть не подавился от смеха листом салата.
– Жуй, травоядное! – рявкнул на него Падре. – Не встревай! Я про них тоже слышал.
– Да, – кивнул Мал. – Князь наш, Лонгвиец-то, как раз из этих.
– Они бывают в Лонгви. – Дара благодарно кивнула Риттеру, наполнившему ее бокал. – Их немного, и все они – очень необычные люди. Принц Эртугул, Оскил Моряк, Бакр Галадский, Енги-хан… Об этих четверых я знаю, о них все в Лонгви знают. Это друзья барона. Все четверо, заметьте, правители. Наверняка есть и другие…
– Хелед Рыжая, – вставил Падре с непонятной ухмылкой, – Светлая Госпожа, Императрица Айнодорская, стало быть. Над всеми эльфами хозяйка. Так она Лонгвийцу вообще жена. Причем аж два раза уже. Правда, они уже лет сорок, как опять разбежались: Хелед замужем за каким-то эльфом. А де Фокс так – по разным бабам.
– Хелед замужем за Эльнаром из Замка Звездопада, командиром Всадников Ветра. – Риттер произнес это внушительно и с уважением. – Эльнар не какой-то эльф, это глава силового ведомства Айнодора. А без помощи сына Хелед и Эльнара эстремадцам не удалось бы вынудить Лонгвийца отказаться от престола. Эта семейка… их сынок уж точно еще устроит нам всем неприятностей.
– Женщина – Мечник? – переспросил Казимир, чтоб сменить тему.
– А ты думал?
– У Эртугула жена – Мечник, – вспомнила Дара, – тоже эльфийка. Зовут ее Тари, а насчет прозвища я не знаю.
– Представляю себе, – пробормотал Казимир, – что у них будут за детишки.
– Не представляешь, – отрезал Риттер. – Одна их детишка – супруга Торанго, а второй командует таким воздушным флотом, какой Вальдену и не снился. Теперь понимаешь, что вырезать жалкую тысячу человек, пусть даже в разных концах света, для такой компании – на десять минут работы.
– Что ж они целый час делали? – поинтересовался Казимир.
Тир улыбнулся…
Он никого не хотел напугать – честное слово, никого – просто представил себе, что можно сделать за пятьдесят оставшихся минут.
– Вселенское зло, – неуверенно усмехнулся Казимир, прерывая тягостную тишину и пытаясь сгладить напряжение. – Этот ваш Лонгвиец, в смысле. Мировая закулиса.
– Сионский мудрец, – прошелестел Тир, опасаясь привлекать к себе лишнее внимание, но не в силах удержаться от шпильки.
– Если он такой страшный, – продолжил светлый князь, – почему вы его до сих пор терпите? Не вы лично, а вообще. Давно бы убили. У нас вот, на Земле, с тиранами всякими разговор короткий, верно, Суслик?
– Он бессмертный, – объяснил Падре. – Его убивали раза три вроде. А толку? Живехонек.
– Он не зло, – добавил Риттер. – Он просто шефанго. Они не виноваты, что так выглядят.
– Шефанго не зло, – подтвердил Падре. – Они для этого слишком страшные. А настоящее зло… Нет, дети мои, вы не знаете, каково настоящее зло. – Жестикуляция Падре уже была не слишком сдержанной, но речь оставалась ясной. – Зло привлекательно. Притягательно. Да что там, оно прекрасно… Вот, посмотрите, – рука с рюмкой махнула в сторону Тира, – разве он не красив? Да он, храни нас Господи, почти совершенен. И мы прощаем ему – все. Знаем, что он творит, но прощаем, потому что видим его и не верим, что это – воплощенное зло. А даже если и верим? Кто из нас сможет? У кого достанет сил? – Падре обвел изумленную компанию налитыми глазами и мрачно добавил: – Вот то-то же.
Тир скорчил рожу, достаточно ужасную, чтобы шарахнулся даже Шаграт.
– Я непривлекательная личность, – сказал он противным голосом, – я вообще отвратительная личность. Значит, я никакое не зло.
Падре зареготал и отвесил ему легкий, покровительственный подзатыльник:
– Я ж так, Суслик, для примера. Все мы про тебя знаем, и все равно мы тебя любим. Так что не бойся.
– Не обидим, – серьезно добавил Мал.
Сейчас они говорили правду, и Тир им верил, и Падре действительно не имел в виду, что Тир – зло, подлежащее обязательному уничтожению. Он просто противопоставил его Лонгвийцу. Всего лишь.
Но это пройдет, это всегда проходит. Сначала тебе говорят, что не убьют, обещают, что не убьют, а потом обстоятельства меняются, и тебя отправляют в огонь.
Рано или поздно так и случится.
Не сейчас. Еще не скоро. Так что не нужно думать об этом.
– Ничего вы не знаете о настоящем зле, – глухо проговорил Казимир, – даже не представляете, что это.
Шаграт сыто икнул.
– Цыпа, – Падре тяжело опустил на стол ладонь, – ты только что подтвердил мой тезис о привлекательности зла. По-твоему, это очень романтично… Молчи, не перебивай! Ты у нас круче Суслика по всем меркам, но в небе и… вот в этом, в том, что он… – не находя слов, Падре выдохнул и мотнул головой, как конь, – в этом, Цыпа, даже не пробуй с ним тягаться. Потому что Суслик – безгрешен. Улавливаешь, нет? Он проклят, но на нем нет греха. А ты – обычный грешник. Ты б лучше в храм сходил, покаялся, а то сам ведь не помнишь, когда в последний раз причащался.
Пожав плечами, Казимир проигнорировал призыв. На лице его были написаны скука и легкая брезгливость.
На секунду Тир возненавидел Казимира, возненавидел от острой, пронзительной зависти. Как много бы он отдал за то, чтобы его назвали обыкновенным грешником! За то, чтобы не казаться, а быть таким же, как все. И не бояться смерти.
И не бояться жизни.
Тир подумал, что, если бы он был человеком, он бы вообще ничего не боялся.
ГЛАВА 9
Торжество с печалью следом – пламя и зола.
Черно-алая победа дымный плащ взвила.
Э. Р. Транк
В первый день года весь цивилизованный мир гулял и праздновал начало новой весны. В первую ночь года весь цивилизованный мир отдыхал после празднований.
Тир на рассвете услышал отдаленный грохот, и ему почудилось, что он снова на границе, в ожидании вылета, а где-то в небе идут бои…
И почти сразу он понял, что бои действительно идут. И не где-то, а в небе над Рогером. Он вылетел из спальни, позабыв открыть окно, – осколки стекла и куски рамы еще осыпались с фюзеляжа, а Блудница уже неслась над Гвардейской улицей, высаживая стекла в спальнях спящих старогвардейцев.
Другого способа поднять тревогу не было.
Сигнальные колокола ударили чуть позже.
Первый кертский шлиссдарк, окруженный стаей болидов, старогвардейцы встретили уже над центром города. Смахнули кертов с неба, почти не задержавшись, и, по боевому расписанию, понеслись к летному полю. Куда смотрела воздушная охрана, что делали бойцы оцепления, как керты прорвали заслон? Ответы на все вопросы дала армада, закрывшая, кажется, половину неба.
Чудовищное количество шлиссдарков и боевых болидов.
Безразмерная грозовая туча.
Тиру показалось, что они – пять хрупких машин – оказались перед полчищами кертов в полном и жутком одиночестве.
Пять машин против нескольких сотен.
Керты атаковали сверху, с таких высот, на которых люди летать просто не могли. Внезапность – одно из важнейших преимуществ воздушного боя, оказалась на стороне нелюдей, и его использовали в полной мере. Оцепление смели одним слаженным ударом. И атаковали оставшийся беззащитным город.
Старогвардейцы пронеслись над летным полем. Над развалинами командного пункта…
Тир выругался, увидев догорающий ангар с полусотней машин. Оставалось надеяться, что пилоты, по расписанию находившиеся на поле, успели поднять свои болиды в воздух.
Оставалось надеяться, что они не погибли.
На дымящейся, изрытой земле еще угадывались выложенные диспетчером числа, означающие какой-то из штатных приказов, и стрелка, указывающая направление полета.
Чисел было уже не разобрать, отчасти они сгорели, отчасти их забросало ошметками диспетчера. Но направление…
В замок Рогер.
Эрик там.
Старая Гвардия мчалась над городом. Привычный маршрут, но сегодня они летели высоко, так высоко, как только могли. А за ними, лишь чуть медленнее, надвигались на Рогер враги.
Эрик не дал старогвардейцам сесть, взлетел навстречу.
Теперь их было шестеро.
Столичные авиаполки поднимались по тревоге. Действовали, наверное, быстро и слаженно, должны были действовать быстро и слаженно – два года прошло после периода малых войн, еще никто не разучился взлетать по тревоге и сразу, едва разогнав ШМГ, вступать в бой.
Но пока их было шестеро.
Первые группы истребителей поднялись в небо, когда император и его Старая Гвардия атаковали флагманские шлиссдарки.
Ударная группа: Тир, Шаграт и Мал.
Группа прикрытия: Эрик, Риттер и Падре.
Они игнорировали болиды, пронизывая их ряды, как игла редкую ткань. На встречных курсах влетали на палубу шлиссдарка, выщелкнув лезвия, проносились над ней юзом, разрубая в щепу и кровавые ошметки все неживое и живое. Емкости с горючей смесью и зажигательные снаряды взрывались от контакта с воздухом, но болиды ускользали от пламени и мчались дальше, оставляя пылающий корабль лететь по инерции.
Захлебываясь десятками посмертных даров, Тир, озверев от злости, пьяный от крови, орал, чередуя русские слова с вальденским матом:
– Любимый город… может… спать спокойно…
Когда он мельком видел рядом Шаграта, то по яростной артикуляции понимал, что тот орет «Лимпопо!», и было бы смешно, если бы не зашкаливающая за предельные отметки дикая злоба.
Посмертные дары – это не магия, это непонятно что, и если в военных действиях можно использовать демона, значит, можно использовать и шестерых демонов. Тир брал и отдавал, жизнь и смерть в нем скрутились в узел, в два непрерывных потока, и Старая Гвардия была неуязвима, и их император – хозяин! – был неподвластен смерти.
Керты, не понимая, что происходит с флагманами, видя, что старогвардейцы каким-то образом поджигают имеющийся на шлиссдарках боезапас, стали сбрасывать снаряды с напалмом, спеша избавиться от опасного груза.
Внизу были пригороды.
Еще не город…
Внизу была Гвардейская улица.
И уже подоспели поднявшиеся по тревоге войска. И гвардия – мелькнула в мешанине боя машина Казимира с черным драконом на фюзеляже – атаковала кертские шлиссдарки. Армаду почти удалось остановить.
Тут с неба, уже по-дневному светлого, безоблачного неба вывалилось нечто.
Огромное.
Жуткое.
Оно летело. Махина размером с дом, целиком окованная сталью. Неуязвимая для ШМГ. Неуязвимая… да просто – неуязвимая. Летающий утюг, узкие смотровые щели которого были меньше, чем диаметр раскаленных стальных шариков.
В этом убедились сразу трое: Шаграт, Мал и Тир – одновременно прицельно выстрелив по трем смотровым щелям.
Орудия утюга время от времени выплевывали в пространство вокруг тучи шрапнели. Неповоротливое, чудовищно тяжелое, стрелять прицельно это чудовище не могло, но зато лишенное уязвимых мест, оно спокойно оставило позади приостановленную вальденскими пилотами армаду и понеслось к центру.
В днище открылось два ряда люков, выронив круглые снаряды с зажигательной смесью.
Шаграт и Мал выстрелили по снарядам, Тир – в ближайший люк.
Почти каждый из шариков попал в цель. Ухнуло и взорвалось так, что болиды вздрогнули.
Утюг даже не качнуло.
В очередной раз плюнув шрапнелью, он пошел на снижение.
Мог себе позволить: эта глыба способна была таранить каменные дома, проходить их насквозь, не получив даже царапины. И у него должны были, обязаны были найтись слабые места! Не бывает идеального оружия!