Игнатова Наталья Владимировна. Змея в тени орла

   Тэмор дойдет. Этот не погибнет. Стрелы его не берут. Клинки отскакивают от толстенной шкуры. Не кожа и не чешуя, что-то...
   Йорик говорил, что тролли наполовину из камня. Или... нет, не то чтобы наполовину. Слово “кремнийорганика...”
   И снова улыбается Эфа. Вспоминает, как пытался сотник найти объяснения, такие, чтоб понятно было ей, Разящей, не желающей вспоминать свой родной мир.
   Кремнийорганика.
   Камень. И живое тело.
   Эфа так и не поняла, какое отношение ко всему этому имеет уголь. Или не уголь? И почему уголь обязательно есть и в человеческом теле, и в деревьях, и даже в траве?
   Наверное, все-таки не уголь. Йорик называл это как-то иначе.
   А не все ли равно?
   И стелется под ноги земля, укрытая порыжевшей хвоей. Чует Эфа за спиной Легенду. Видит впереди неутомимо шагающего сотника.
   Обернется – высится, замыкая строй, огромный тролль.
   И Лес вокруг. Смотрят из-за стволов, выглядывают из переплетения корней, таращатся с поднебесной высоты раскидистых крон сотто. Большеглазые духи Больших Деревьев.
 
   ***
 
   Привала не делали. Чтобы устать в Лесу, нужно было пройти много. Очень много. Путь шел в гору постепенно. Полого. Почти незаметно. Близилась Цошэн, гора девяти сомнений. Но пока деревья с легкостью взбегали на плавный склон. Только сотто исчезли. Лес еще не кончился. Деревьев больших в достатке было. А вот маленькие хранители уже предпочли отстать от отряда.
   Легенда оглянулась и увидела малышей, выстроившихся неровным рядком. Тэмор тоже повернул тяжелую голову. Но тролль не мог разглядеть сотто. Эльфом для этого нужно было быть.
   Или орком.
   Два таких разных и все же таких похожих народа.
   Если Темный действительно создал орков не для того, чтобы поиздеваться над творениями Светлого Владыки...
   Откуда такие мысли, Легенда?
   А откуда бы взяться другим?
   Эльфийка пожала плечами, не найдя ответа ни на один из вопросов. Не важно, в конце концов, кто и для чего создавал орков. Не важно даже, кто и для чего создал эльфов. Потом, когда кончится все и вернется она домой, тогда станет как раньше. Старые предания. Старая ненависть. Священные книги снова окажутся непреложной истиной. А пока... Будь ее воля, она всадила бы стрелу в спину Йорику. Ублюдок. Смесок. Ни Свет, ни Тьма не принимают таких. Но сейчас она, эльфийка, зависит от этого полукровки. А он зависит от нее. И в бою Йорик будет драться с ней рядом.
   Или все-таки предпочтет Эфу?
   Интересно, эти самые шефанго кем созданы? Не Владыкой, это уж точно. И кому поклоняются они?
   Надо полагать, у этих, жутких, ни на кого не похожих созданий, есть свой бог. Свой Творец, чтимый, принимающий жертвы, наверняка кровавые. Ведь какой народ, такие и боги...
   Эта мысль была для Легенды слишком уж вольной. И эльфийка тут же поправила себя: “Какие боги, такой и народ”.
   А Эфа замерла вдруг. И Йорик, даром что впереди шел, тоже остановился.
   – Алярм, – сообщил он скучным голосом.
   Стрелы на тетивы. Рассыпаться. Вперед...
   И уже совсем иначе, рыком гулким, голос командира. Слышишь такой и сперва выполняешь приказ, а уж потом начинаешь думать.
   – Сомкнуться!
   А из-под деревьев туман. Из-под корней. Гнилой. Зеленый. Душный.
   Стрелять?
   Но в кого стрелять?
   Сомкнуться, чтоб не потерять друг друга. Чтоб видеть, хотя бы силуэт смутный видеть рядом. Чтобы знать – это свой.
   А в тумане, смутно, маревом дрожащим… Астандо. Астандо – это имя. Это образ. Это – музыка и дивные стихи. Он, выбранный однажды и навсегда. И нет тумана. Синева небесная есть. Склон холма, сбегающий к морю. Лошади... вон они, лошади, пасутся рядышком. И лютня, брошенная на траву.
   Так и было. Ведь так это все и было, когда...
   – Легенда, – такой знакомый, родной, певучий голос. И улыбка в нем. – Не долго ли купаешься?
   – Долго. – Она делает шаг навстречу.
   Значит, там, дома, времени прошло немного. Совсем немного. Астандо не успел даже встревожиться всерьез.
   Искупалась, называется.
   – Легенда...
   Удар по лицу. Больно. Туман вокруг.
   Зачем? Почему?
   И рычащий голос...
   Чей?
   – Дура!
   Эфа! Это Эфа, беловолосая, тощая девчонка. Это она помешала, она не позволила вернуться. Туда. Домой.
   Убить! Убить и попытаться снова. Еще раз попытаться. Ведь получилось же, ведь...
   Но знакомо уже, с силой, неожиданной в тонких жилистых руках, Эфа швыряет ее на землю. И снова бьет. По лицу. Хлестко. Наотмашь.
   – Это морок! Морок, понимаешь?
   Нет. Легенда не понимала. Но встать уже не могла. Лежала. Чувствовала, как катятся по лицу слезы. Ненавидела их. Слабость свою ненавидела. Эфу ненавидела. Лес этот проклятый...
   А Разящая уже отвернулась. Исчезла в дурно пахнущем тумане.
 
   ***
 
   Йорик видел, как Тэмор, несокрушимая скала, качнулся и пошел вперед, на ходу убирая в ножны свой страшный клинок. Тролль уходил в туман, терялся...
   – Куда?! – Собственный голос показался приглушенно-жалким.
   Мелькнула за зеленоватой завесой Эфа.
   И Эфа же вышла с другой стороны. Спрыгнула с опускающегося трапа, не дожидаясь, пока тонкие лапы-подножки коснутся земли. Катер висел на антигравах, медленно таяли защитные поля...
   – Ты где пропадаешь, командор? – Низкий голос звучал укоризненно и с легкой насмешкой. – Загулял?
   Кивнуть. Согласиться. Действительно ведь, загулял. Не то слово. А “Гончая” уже готова к старту...
   Да только Эфе там не место. Ну никак не место. Она – жестокое дитя древности. Не укладываются в одну картинку “Гончая” и девочка-убийца из сказочного Средневековья. Не сходится... Не верится...
   Что за бред?
   А поле космолога уже подрагивает зеленым маревом. Плывет.
   Морок. Обман.
   Тело само дергается назад. Жуткая, бесформенная тварь расплывается, сливаясь с туманом.
   Что-то кричит за спиной Эфа. Настоящая. Живая.
   Зеленая муть душит. Нечем дышать.
   Йорик рванул из ножен мечи. Крутнулся, рассекая туман, как живую плоть. И взвыло вокруг. Заплясало. Шарахнулось. Легкие жадно глотнули воздух.
   В бой, как в танец.
 
   ***
 
   Эфа бросила эльфийку на землю. Развернулась. Развернулась, чтобы увидеть, как уходит, исчезает в тумане Тэмор.
   Деревья стонали. Их не видно было за туманной завесой, но стон, почти плач, стоял над Лесом. Жуткий. Заунывный.
   А Йорик кромсал туман мечами. И зеленые клочья расползались, оседали на землю, шарахались, подергиваясь, отступая от орка.
   Шефанго рванулась на помощь.
   Браслет на руке, деревянная змейка, переполз с запястья на плечо. Вздрагивал там. Все, что мог он, – это рассеять мороки. Для Эфы рассеять. А Йорик, значит, тоже понял. Он-то как?
   Додумать некогда.
   Еще несколько шагов. Но там, где только что рубился сотник, вскипает ведьминым варевом.
   Крутится мутно, осязаемо, разваливается на клочья, тает и снова свивается тугими клубами.
   – Йорик!
   Зеленая, плотная муть.
   Последний взрыв, последний проблеск стали. Развиднелось на миг. Всего на миг, чтобы увидеть, как падает, выронив мечи...
   На колени. Пальцы царапают горло...
   Йорик...
   Она уже рядом. Уже... Дымкой расползается туман. Густится в стороне.
   – Сотник, мать твою...
   Желтые глаза, как капли солнца в янтаре. Гаснут.
   И происходит что-то... Что-то внутри. Ломается. Рвется. Цунами на пологий берег. Стеной.
   Волна.
   Не укрыться. Не спрятаться.
   Из закоулков души, из тайников, с ревом, лязгая когтями по каменному полу...
   Зверь.
 
   ***
 
   Смех, безумный смех, яростный хохот. Душит. Рвется на волю. Сабли в руках. Смерть.
   – Я – шефанго. – Рык потревоженного чудовища.
   Плотины прорваны. Память кипящим потоком, пенистым водоворотом затягивает, раскручивает тело в стремительный вихрь убийства.
   – Шефанго...
   Последнее осознанное. Как проблеск молнии в взбесившихся тучах – Тэмор, взмахнувший мечом.
 
   ***
 
   Легенда слышала стон деревьев. Приглушенный туманом, вязкий, тянущий вой. И голос Эфы слышала. Тоже глухой. Далекий. Шефанго окликала сотника. А потом вскрикнула... Эльфийке еще не доводилось слышать, чтобы Эфа кричала так.
   И случилось что-то.
   Повисшая над лесом кисея тумана потянулась, закружилась, сгущаясь там, куда сгинула шефанго. Рычащий смех, сумасшедший, страшный в своей искренности.
   Кровавый хохот.
   Оформился в мутных клубах неотвратимый, огромный, как крепостная башня, Тэмор. Тускло мелькнула сталь тяжелого клинка.
   Легенда ни испугаться не могла, ни даже понять, что надо бы бояться. Меч тролля опускался туда, где должна была быть Эфа.
   А потом стал опускаться тролль. Падать, роняя оружие. И долго он падал. И долго летел, лезвием вниз, а потом вонзался в мягкую землю его клинок.
   А за туманной завесой хохотало, рычало, гремело яростным счастьем. Или счастливой яростью.
   Встать надо было. Идти туда. Там Астандо...
   Морок.
   Эфа там одна. Ей помощь нужна.
   Только встать не получалось. А кроме того... то, что было там, в тумане, то, что убило Тэмора, от Эфы оно не оставило вообще ничего.
   Эльфийка мельком заметила скользнувшие мимо нее грациозно-корявенькие силуэты сотто. И, кажется, потеряла сознание. Во всяком случае, что было потом, Легенда не помнила.
   А еще она не знала, долго ли тянулось это “потом”.
   Следующее осознанное – чистый воздух. Небо все еще синее, начавшее по-вечернему светлеть. Бесформенной грудой, холмом мертвой плоти – Тэмор. Чуть поодаль – Йорик. И Эфа, на коленях, рядом с сотником.
   Цепляясь за ствол ближайшего дерева, Легенда поднялась на ноги. В голове мутилось, перед глазами плыло – точь-в-точь как тогда, в степи. Когда Разящая щедрой рукой сыпанула ей яду. Для полноты картины недоставало лишь еще какой-нибудь сумасшедшей выходки со стороны шефанго.
   – Эфа?
   Блазнится ей? Последствия обморока и иллюзорного бреда. Или в самом деле изменилась фигура Разящей? Разве поймешь под этой мешковатой одеждой... даже если одежда стала вдруг впору.
   А широкие плечи под тонкой замшей напрягаются, не по-женски напрягаются, да и не было никогда у Эфы такого разворота плеч...
   – Не сейчас, Легенда.
   – О Владыка... – эльфийка как стояла, покачиваясь правда, но ведь стояла же, так и села на сухую хвою.
   Голос. Голос мужской. И лицо. Жуткое лицо, не закрытое краем юкколя.
   Очень захотелось вновь упасть в обморок, но не получалось никак. Кто-то толкнул под локоть, аккуратно. Острые уши, огромные глаза. Сотто:
   – На, выпей. И не трогай его пока. Эфа умерла.
   Легенда машинально сделала глоток из плоской деревянной чаши. Жидкость была кисловатой. Как запах молодой листвы.
   Странно. Разве может быть вкус у запаха?
   Или запах у вкуса?
   – Тебе приснится сказка, – прошептал над ухом хрипловатый голосок сотто. – И проснешься ты только с рассветом. Ладно?
   Кажется, Легенда кивнула, прежде чем откинуться на неожиданно мягкие корни.
   А может быть, и нет.
   Но сказка ей и вправду приснилась.
 
   ***
 
   "Ты все-таки сделал это, командор. Ты заставил меня вспомнить...” – Тонкие пальцы медлят, прежде чем закрыть глаза мертвому.
   Медлят.
   Медлят.
   Нет. На Ямах Собаки нет такого обычая. И у орков тоже нет. Пусть остается, как есть. За стывший луч в янтаре. Капли смолы на свежем древесном срезе.
   Глупая смерть. Но смерть вообще не бывает умной. Особенно смерть бессмертного.
   Больно. Слишком неожиданно и страшно все случилось.
   Больно.
   Слишком много воспоминаний. Сразу.
   Горячий комок, свинец, расплавленный в горле. Вдохни глубоко. Считай про себя. До сотни. До тысячи. До сотен тысяч. Но не смей поддаться боли.
   Йорик, командир... командор.
 
   ***
 
   "Гончая” ушла в дальний поиск.
   Ее возвращение стало сенсацией.
   Пространственная аномалия найдена и исследована...
   Потери? Да. Были потери.
   И легенды складывались все время, пока ждали возвращения корабля.
   Полно, да ждали ли?
   Когда вышли все сроки, мало кто продолжал верить, что “Гончая” вернется. А ведь поди ж ты, вернулась. “На честном слове и на одном крыле”, как пелось в какой-то старой, очень старой песне.
   Командор Хасг, Йорик Хасг... сэр Йорик Хасг.
   Возвращение крейсера – его заслуга. Его последнее “Невозможного нет”.
   Легендарный корабль. Легендарный командор.
   Легендарный девиз.
   Помнится, когда-то казавшийся странным, потом сумасшедшим, потом... потом глупым. А потом – единственно верной истиной.
   "Невозможного нет”.
   Память вернулась, и слишком многое нужно осмыслить. А главное, привыкнуть, смириться с тем, что Йорик погиб. Кем он успел стать для Эфы, этот желтоглазый орк-полукровка?
   Эфа тоже мертва.
   Почему же так больно?
   – Больно. – Маленький и остроухий, глаза светятся даже сейчас, днем. Садится рядом. Кладет шершавую лапку на руку застывшего над трупом шефанго. – Больно. Твоя женщина спит. Твой друг мертв. Пойдем с нами.
   – Куда? – Язык ворочается с трудом. Еще не хватало сейчас забыть здешние наречия... Стоило вспоминать десятки языков своего мира, чтобы разучиться говорить в этом. – Зачем?
   – Наша очередь рассказывать. Пойдем. О нем позаботятся. – Шершавая коричневая лапка. Шершавый, отдающий кедровым запахом голос. – Пойдем с нами. – И совсем тихо, тише, чем ветер, зацепившийся за хвоинки:
   – Даже Большие Деревья плачут, когда им больно.
 
   ***
 
   Просторная поляна. Высоченный кедр в центре. Ночь. И непонятно, когда успело стемнеть.
   – У вашей богини, – чуть поскрипывает тонкий голосок, – есть ступка. Каменная ступка и каменный пестик. Каждое новолуние толчет она в ступке белый порошок. Звездный свет, дыхание снега, запах цветов, крики птиц – она смешивает все это, превращает в пыль. А ветер подхватывает пылинки и разносит их по всему миру. Когда рождаются дети, с первым криком своим вдыхают они этот ветер. Когда проклевывается семя, в солнечных лучах ловит оно частицы волшебной пыльцы. Когда из куколки вылупляется бабочка, на крылья ей ложится чудесный узор...
   – Не бывает живой воды. – Собственный голос неожиданно хриплый. Жестяной какой-то. – Не бывает.
   – Воды не бывает, – соглашается сотто. – А пыльца есть. Если коснуться ею глаз слепого, он прозреет. Если присыпать ею рану, она затянется. Если из мертвого тела еще не ушло тепло жизни, оно оживет. Душа вернется. Мы сохраним тело твоего друга, пока ты не достанешь пыльцу.
   – Но Сорхе... Она сама хотела смерти Йорика. Разве я смогу уговорить ее?
   – Сможешь. – Зеленые глаза угасают на мгновение. – Если ты хочешь спасти своего друга, ты сумеешь.
   "Ты сумеешь...”
   Ему бы такую уверенность. Почему все и всегда уверены в том, что он сможет, у него получится, его не остановить...
   Стоп. Откуда это? Чужие мысли, чужая усталая злость.
   Йорик. Конечно, это его. Командор Хасг. Он как раз и жил с этим, с этой всеобщей убежденностью в его непобедимости.
   – Что это были за твари? Те, которые в тумане?
   Мутно-косноязычно. Но трудно почему-то вернуть себе способность управлять словами. А сотто молчит. И ночь молчит. Даже птиц не слышно. Даже ветер и тот перестал шуметь и ворочаться в кронах.
   – Большую Гору охраняют девять сомнений, – произносит наконец скрипучий голосок. – Вы столкнулись с первым. Это мутные мороки. – Сухая лапка поднимается, предупреждая слова. – Мы сказали бы вам, поверь, если бы знали сами. Но Лес давно не видел их. Так давно, что только самые большие деревья сохранили воспоминания. – И растерянно:
   – Мы спешили. Мы хотели помочь.
   Почему-то не кажется странным, и смешным не кажется это “хотели помочь”. Хрупкие малыши сотто.
   – Эти мутные, они посылают видения. Зачем? Что случается с теми, кто верит?
   – Они становятся птицей. Ушедших хватает морокам надолго. В вас есть то, чего нет больше ни в ком: любовь, страсть, желание. Мы слушаем, деревья помнят, а мороки – пожирают. Ты хорошо сделал, что убил своего друга, того, который похож на оживший камень. Ты его спас.
   Тэмор?
   "Ты убил своего друга...”
   – Я убил? – Да кончится ли когда-нибудь эта проклятая ночь? Свет нужен. Свет! Режущая ясность, холод утра, блеск небесный. – Я убил Тэмора?
   – Ты спас его. А твой командир спас тебя. Больше всего мороки боятся вашей, человеческой злости.
   Злости там хватало с избытком. В те короткие секунды боя. Проблеск стали в туманной мгле. Дрожащая кисея шарахается, ползет клочьями, окружает снова...
   Ярость командора. А потом – Эфы. Нет. Не Эфы уже. Эфа умерла.
   – В тебе слишком много мыслей, – чуть укоризненно замечает сотто. – И все они перепутались. День будет. День всегда приходит. А сейчас ночь. Ночью люди спят. И ты тоже должен заснуть.
   "Какой, к акулам, сон?”
   Мысли не то что перепутались, они еще и выталкивают друг друга, норовя поудобнее расположиться в наспех завоеванном мозгу. Память... да, еще и память. И она препирается сейчас с воспоминаниями Эфы. И остатки, останки девочки-убийцы не спешат исчезнуть, даже разложиться не спешат, чтобы смердеть себе спокойно, не дергаясь.
   Не пристало мертвым дергаться. Темное небо чашкой опрокинутой, звезды подрагивают, ветер мягкой лапой огладил лицо. “День будет. День всегда приходит”. А ночью люди спят.
 
   ***
 
   Тринадцать лет. В четырнадцать на Ямах Собаки ты стал бы считаться взрослым. Это дает право носить оружие. Ходить в боевые походы. Командовать дружиной.
   Но пока – тринадцать.
   А отец обещал на день рождения эсминец.
   В других государствах иначе. Там взрослеют долго, так долго, что многие к совершеннолетию умудряются уже и детьми обзавестись. Это ж подумать только – в восемнадцать лет тебя признают человеком. Воином признают. А до этого кто? Ребенок?
   По их законам эсминец тебе еще долго не полагался бы. Глупые люди. Совсем глупые. Никак не могут понять, что шефанго к четырнадцати годам проживают без малого половину срока, отпущенного смертным. Шесть десятилетий. Шестьдесят навигаций. За это время кто угодно взрослым станет.
   "Гончей” бредили тогда все мальчишки. Да и девчонки, если уж на то пошло. Песни на мнемокристаллах заигрывали до полной потери звучания. В голову не приходило, что песни эти писались на “Гончей” и для “Гончей”, что легендарность корабля не повод еще для того, чтобы считать их музыку полноправно своей.
   Вечер. Вся семья за ужином.
   К ужину положено переодеваться, и тебе – Трессе этот обычай очень нравится. А вот тебе – Эльрику он поперек глотки. Ну какая разница, спустишься ты в столовую в джинсах или в смокинге? Да никакой! И вообще, в джинсах удобнее.
   Но стоит взглянуть на затянутого в белоснежный костюм отца, на маму – в изысканном туалете, и поневоле бредешь переодеваться.
   – Если ты боевой командир, – мамины губы недовольно подрагивают, поблескивают клыки, – тебе не пристало писать стихи. И уж тем более музыку.
   – Да ну? – У отца голос благодушно-насмешливый. – А я вот припоминаю одного скальда, что навигаций пятьсот назад прославился своими набегами на Морскую Империю. И чем тебе ранды тогда не угодили?
   – Шефанго другое дело. – Мама всегда придерживалась убеждения, что для Ям Собаки законы не писаны. – К тому же наши скальды и их, с позволения сказать, поэты...
   – Шовинистка, – усмехается отец. – Он толковый командир, этот Хасг. И стихи у него очень неплохие. Когда мы с ним ходили на “Красотке”... Помнишь еще ту войну, смешанные экипажи, десантные группы из людей на наших кораблях...
   А у тебя сердце замирает. Оказывается, отец, твой отец, обыкновенный владетельный конунг, знает Йорика Хасга. Лично знает. Больше того, легендарный командор “Гончей” командовал человеческим отрядом на отцовской “Красотке”!
   Расспросить! Обязательно расспросить поподробнее. Только не при маме. Мама вообще не любит орков.
 
   ***
 
   Маготехника. Основа основ твоего мира. А душа к ней не лежит почему-то.
   Нет, ты с удовольствием разбираешься в устройствах управления. Ты брал призы на соревнованиях малых кораблей. Наставники утверждают, что ты пилот божьей милостью.
   Может быть, это действительно так.
   Но почему из оружия милее всего стальные клинки?
   Ты стреляешь из скорчера. Из легкого плазменного ружья. Да и из тяжелого, но это только под отцовским присмотром. Игольчатый бластер, оружие, считающееся самым сложным в обращении, становится любимым именно потому, что сложно. Что из него действительно нужно уметь стрелять.
   Но сталь, холодная, тяжелая, нелепая...
   Хорошо, что в Империи свято чтят традиции. Хорошо, что любое поколение готово сняться и уйти в иные миры, в миры, где не будет места ничему, кроме деревянных дарков, стальных мечей, неповоротливых арбалетов. Твоя привязанность к архаике вызывает удивление, но не насмешки.
   Мама довольна. И совсем не обязательно вспоминать случайно услышанный спор отца и мамы:
   – Зачем ты приучила девчонку к старому оружию?
   – Начинать занятия нужно, как только ребенок встанет на ноги. Но нельзя же давать младенцу скорчер!
   – Во-первых, учить с младенчества положено мальчиков...
   – А девочки, по-твоему, могут только вышивать крестиком?
   – Не утрируй, Хильда. Кроме того, есть модели оружия, разработанные специально для...
   – Для нынешних балбесов, которые не знают, чем готская шпага отличается от эннэмского кончара? Из этих новых плазмоганов, – мама произносит это слово с ужасающим венедско-аквитонским акцентом, – может стрелять даже безрукий слепец. Тресса должна знать, что такое настоящее оружие.
   – Но мы живем во времена...
   – Меч остается мечом в любые времена. Все. Тема закрыта.
   Ах, папа, папа. Такой сильный. И строгий. И совершенно не умеющий спорить с собственной женой.
   Тринадцать лет. Странный возраст. Ты еще не взрослый, но уже не ребенок. И редко когда проходят ночи без какой-нибудь из девушек-рабынь, но по-прежнему строго следит мама, чисто ли вымыты у тебя уши.
   Убивать еще не доводилось. Положа руку на сердце, ты понимаешь, что вряд ли придется, во всяком случае не в ближайшем будущем. И сладкая тайна первого убийства манит. Завораживает. Только вот – “если не знаешь, за что убить стоящего перед тобой, – не убивай”. Второй, предпоследний закон Империи. И уже несколько поколений шефанго живут, так и не познав наслаждения настоящего боя. Некого убивать.
   Не за что.
   Потому и рвутся в космос. Может быть, там?
   Но “там” последняя война отгремела задолго до твоего рождения. Захваченная планетная система была честно поделена, а больше никого разумного во Вселенной пока не встретилось...
 
   ***
 
   Наубивался вдосталь.
   Наубивалась.
   Откуда же взялась эта сумасшедшая девчонка? Эфа. На удивление сильная личность. Достаточно сильная, чтобы вытеснить тебя, потерявшего память, потерявшегося, потерянного... Сплошные потери и внутри пустота с редкими проблесками воспоминаний-сомнений.
   Шефанго, не знающая о том, что не всем своим желаниям стоит потакать, – это Эфа.
   Жажда убийства, превратившаяся в смысл жизни, – это Эфа.
   Ребенок душой, ребенок с силой, знанием и навыками опытного бойца – это Эфа.
   Страшное же дело!
   Сознавая свою исключительность, по-детски не желая, чтобы мир вокруг менялся, по-шефангски упрямо она властвовала над телом, настоящий хозяин которого...
   Тоже хозяин! Одно слово, что настоящий. Запинали в угол, плевком перешибли... Кого обманывать-то? Себя разве что. Ведь не из пустого места появилась девочка-убийца, Разящая, Смерть в руках барбакитов. Не из пустого.
   Только есть ли смысл сейчас каяться? Да и каяться-то не в чем. Желание убивать взяло верх над умением владеть собой. Желание обрело плоть. Превратилось в личность. В живого человека. Ты прятался там, в глубине, ты не рвался на свободу. Чего уж там, ты был доволен своим положением. Как бык племенной. Эфа выпускала тебя, когда ее тело, ваше на двоих тело, в котором она была главной, требовало любви. А ты старался.
   Она убивала. – Ты... ты был машиной для соитий.
   Наследный конунг, Эльрик Тресса де Фокс.
   – Смешно.
 
   ***
 
   Другое странно. Страшно. Страх и страсть, и странность – слова разные, А чувства смешиваются.
   Мутные мороки, пожирающие желания... Значит, любовь... или похоть? Змейка-браслет холодит запястье.
   Были такие демоны, суккубы. Были и, может быть, есть. Только не здесь. Здесь – мутные мороки. Миляги. Тэмор увидел женщину, огромную и страхолюдную, как он сам. Увидел и пошел к ней, позабыв обо всем, обо всех. Безоглядно пошел.
   Легенда тоже видела. Только мужчину. Эльфа.
   Йорик...
   Нехорошо это, наверное, подглядывать за чужими видениями. Свинство, прямо скажем, беспардонное. Но что делать, если уж увиделось, если подарок сотто – не простой подарок. Оберег, охранил, развеял дурман, а заодно открыл то, что видели остальные.
   А Йорик? Он увидел Эфу. Вот так-то, девонька.
   Но ты напрягись, ты вспомни, наследный конунг, Эльрик Тресса де Фокс, вспомни Разящую за несколько минут до скоропостижной ее смерти. Помнишь? Нет? Может быть, лучше женщиной стать для, так сказать, большего слияния с образом?
   Помнишь ты все.
   Что там увидела Эфа, прежде чем раскаленным железом обжег деревянный браслет?
   Келья Судира наложилась на просторный двор родового замка. А небо Степи голубело над белым пламенем снегов. И сам Хозяин... Бывает же такое. Под большим впечатлением была Разящая от учителя своего...