Страница:
Так вот, не знаю, правда, кем — может быть, и самими единоверцами, конспект его выступления на съезде был пущен в обиход, размножен и прочитан практически всеми делегатами. И гостями съезда — тоже. И журналистами… Вспыхнул скандал. Одни — большинство — обвиняли Яковлева, будто он втайне от съезда ведет фракционную работу. Другие — соратники бывшего главного идеолога КПСС — говорили о злонамеренном распространении фальшивки с целью бросить тень на самого демократического из демократически мыслящих вождей… За эмоциональной полемикой, кто, как говаривали в деревне, у кого теленка украл, пропало зерно яковлевской проповеди: с партией или без — перестройка пройдет. “Все равно”. Иначе говоря, ситуацией управляет теперь не та самая “руководящая и направляющая”, исключенная из Конституции СССР. Ситуацией управляют иные, пока еще не обозначенные жестко силы, способные достичь своей цели вопреки любым барьерам, которые еще может нагородить-настроить загнанная в окопы компартия, ее перепутанная, дезорганизованная номенклатура.
(К слову: избиению партаппаратадала энергичный импульс статья молодого ленинградского ученого Сергея Андреева о превращении номенклатуры в самостоятельный средний класс, опубликованная в одном из периферийных литературных журналов, кажется, “Сибирские огни”. В ксерокопиях статья ходила едва ли не в каждом научном учреждении, не исключая и собственно партийных).
Немудрено, что при таких туманных обстоятельствах браться за разработку партийной программы ни А. Яковлев, ни его верные соратники уже не стремились. Руководителем творческой группы был назначен не известный партии академик Иван Тимофеевич Фролов, недавний помощник генсека, а с 23 октября 1989 года — главный редактор “Правды”, избранный на ближайшем пленуме и Секретарем ЦК КПСС (так было условлено с самого начала). Состав группы менялся, из нее выхватывали то одну, то другую фигуру — кого на подготовку к Лондонскому совещанию Большой “семерки”, где пока еще на приставном стульчике должен был дебютировать М. Горбачев, кого — в другие команды, которые работали практически беспрерывно по заданиям президента-генсека на московских штаб-квартирах и подмосковных дачах.
Фролову очень хотелось обязательно заманить в коттедж, где корпела наша “программная” группа, самого Михаила Сергеевича. Несколько раз объявлялся авральный сбор перед уж теперь-то непременной встречей с М.С. , и это было нелишней мерой, так как далеко не все участники работы над “историческим” документом отдавали ей все свое время. Кто-то дописывал статьи для научных журналов, кто-то — отзывы на дежурные диссертации ученых коллег, кто-то почитывал лекции и участвовал в телепередачах. Но в назначенный срок все мчались в Волынское-2, которое до сих пор кое-кто считает подмосковным поселком, хотя от Кремля или Старой площади ехать до этой “творческой лаборатории” не более получаса.
Горбачев действительно не однажды наезжал в Волынское, однако же “программную” группу вниманием так и не удостоил. Его гораздо больше увлекала предстоящая поездка на Лондонскую встречу, к друзьям из “большой семерки”, и вот ее подготовке и были посвящены длительные мозговые атаки с участием президента в Волынском.
Фролов явно нервничал, и не без оснований. Уже перед самой выдачей на-гора очередного варианта, по уверениям нашего руководителя, почти совсем одобренного М.С. , выяснилось, что какая-то иная команда подготовила якобы на основе одного из “фроловских” вариантов свой, совершенно особый проект Программы. И что с этим проектом ходят к генсеку совсем иные люди. Больше того, руку к нему приложил все тот же А. Яковлев. Не будучи в Политбюро, он не мог действовать открыто, и его идеи, заложенные в новый партийный “манифест”, который по многим параметрам уже нельзя было бы назвать коммунистическим, пробивал по аппаратным каналам один из секретарей и членов ПБ.
Не помню точно, был ли Фролов даже приглашен на последнее “узкое”совещание к генсеку, где шла доводка проекта. Вероятно, все-таки был.
Историческая по своему значению работа над главным партийным документом на этом последнем этапе по сути попала в обычный аппаратный водоворот. Итог — известен.
Расскажу еще один эпизод, с этой же темой. Когда недели за две-три перед июльским пленумом ЦК в Мраморном зале здания на Старой площади, рядом с кабинетом генсека, он все же собрал Программную комиссию, сформированную еще ХХVIII съездом, многие участники обсуждения вели речь о разных по сути проектах. Кому-то выслали едва ли не первый, еще очень сырой вариант, кому-то уже успели раздать сверхновый… Горбачев сам вел заседание, слушал выступления, с кем-то спорил, кого-то поддерживал. Но вот завершилось отведенное время, которого, как всегда, не хватило, чтобы высказаться всем. Наиболее настойчивые из неполучивших слова бросились к трибуне: вероятно, хотелось доспорить, что-то досказать, на что-то обратить внимание… Михаил Сергеевич быстро собрал документы в папочку, глаза его сделались жесткими — он уже переключился на другое и, ни с кем не вступая в дискуссию, вышел в боковую дверь.
Партия, генсек которой, очевидно, считал работу над ее Программой делом не первостепенным, была обречена.
И все же проект, напечатанный в “Правде” 8 августа 1991 года, вызвал лавину разнообразных откликов. Он был существенно доработан в самые последние перед Пленумом дни, текст шлифовался и позже, даже в день публикации. Наша работа в Волынском не пропала втуне— многие идеи и формулы, перекочевав из фроловского в яковлевско-шахназаровский вариант, позволили чуть-чуть “утяжелить” слишком легковесные для научного документа места…
По первым откликам в “Правду” у меня сложилось ощущение, что серьезная дискуссия по проекту “Программы” могла по-настоящему всколыхнуть партию, помочь ей обрести свежее дыхание и новые жизнетворные силы.
Но уже через 10 дней наступило 18 августа. История пошла по иному сценарию.
Прочитал записанную мною в те перестроечные годы строчку: “пытается еще раз казнить уже казненных”. Это стало модным сначала открывать новые имена, оттирать с их одежды малейшие пятнышки, а потом еще больше замазывать их грязью. Хотя какое широкое поле исследований — настоящих,научных, добросовестных — с целью поиска истины открывалась перед учеными и публицистами. Помню, молодые историки Козлов и Бордюгов предложили “Правде” для публикации оригинальную статью о становлении политической структуры и государственности в России после Октября 1917-го. О ее содержании можно судить по эпиграфу — стихам Высоцкого: “А мы все ставим правильный ответ и не находим нужного вопроса”.Действительно, историческая наука только, только начинала вместо готовых ответов искать и разрешать новые вопросы. Это могло стать прорывом в науке, в нашем понимании истории. Но — не стало. После переворота в августе 91-го архивы, прежде секретные, были отданы пиратам “демократической волны”, а они искали на архивных полках в спецхранах и самых тайных сейфах с документами, том числе сталинского архива, только прямых подтверждений уже заранее заданных ответов. Знаки поменялись. Вот и все.
ПЕРВАЯ В СПИСКЕ РЕПРЕССИРОВАННЫХ
(К слову: избиению партаппаратадала энергичный импульс статья молодого ленинградского ученого Сергея Андреева о превращении номенклатуры в самостоятельный средний класс, опубликованная в одном из периферийных литературных журналов, кажется, “Сибирские огни”. В ксерокопиях статья ходила едва ли не в каждом научном учреждении, не исключая и собственно партийных).
Немудрено, что при таких туманных обстоятельствах браться за разработку партийной программы ни А. Яковлев, ни его верные соратники уже не стремились. Руководителем творческой группы был назначен не известный партии академик Иван Тимофеевич Фролов, недавний помощник генсека, а с 23 октября 1989 года — главный редактор “Правды”, избранный на ближайшем пленуме и Секретарем ЦК КПСС (так было условлено с самого начала). Состав группы менялся, из нее выхватывали то одну, то другую фигуру — кого на подготовку к Лондонскому совещанию Большой “семерки”, где пока еще на приставном стульчике должен был дебютировать М. Горбачев, кого — в другие команды, которые работали практически беспрерывно по заданиям президента-генсека на московских штаб-квартирах и подмосковных дачах.
Фролову очень хотелось обязательно заманить в коттедж, где корпела наша “программная” группа, самого Михаила Сергеевича. Несколько раз объявлялся авральный сбор перед уж теперь-то непременной встречей с М.С. , и это было нелишней мерой, так как далеко не все участники работы над “историческим” документом отдавали ей все свое время. Кто-то дописывал статьи для научных журналов, кто-то — отзывы на дежурные диссертации ученых коллег, кто-то почитывал лекции и участвовал в телепередачах. Но в назначенный срок все мчались в Волынское-2, которое до сих пор кое-кто считает подмосковным поселком, хотя от Кремля или Старой площади ехать до этой “творческой лаборатории” не более получаса.
Горбачев действительно не однажды наезжал в Волынское, однако же “программную” группу вниманием так и не удостоил. Его гораздо больше увлекала предстоящая поездка на Лондонскую встречу, к друзьям из “большой семерки”, и вот ее подготовке и были посвящены длительные мозговые атаки с участием президента в Волынском.
Фролов явно нервничал, и не без оснований. Уже перед самой выдачей на-гора очередного варианта, по уверениям нашего руководителя, почти совсем одобренного М.С. , выяснилось, что какая-то иная команда подготовила якобы на основе одного из “фроловских” вариантов свой, совершенно особый проект Программы. И что с этим проектом ходят к генсеку совсем иные люди. Больше того, руку к нему приложил все тот же А. Яковлев. Не будучи в Политбюро, он не мог действовать открыто, и его идеи, заложенные в новый партийный “манифест”, который по многим параметрам уже нельзя было бы назвать коммунистическим, пробивал по аппаратным каналам один из секретарей и членов ПБ.
Не помню точно, был ли Фролов даже приглашен на последнее “узкое”совещание к генсеку, где шла доводка проекта. Вероятно, все-таки был.
Историческая по своему значению работа над главным партийным документом на этом последнем этапе по сути попала в обычный аппаратный водоворот. Итог — известен.
Расскажу еще один эпизод, с этой же темой. Когда недели за две-три перед июльским пленумом ЦК в Мраморном зале здания на Старой площади, рядом с кабинетом генсека, он все же собрал Программную комиссию, сформированную еще ХХVIII съездом, многие участники обсуждения вели речь о разных по сути проектах. Кому-то выслали едва ли не первый, еще очень сырой вариант, кому-то уже успели раздать сверхновый… Горбачев сам вел заседание, слушал выступления, с кем-то спорил, кого-то поддерживал. Но вот завершилось отведенное время, которого, как всегда, не хватило, чтобы высказаться всем. Наиболее настойчивые из неполучивших слова бросились к трибуне: вероятно, хотелось доспорить, что-то досказать, на что-то обратить внимание… Михаил Сергеевич быстро собрал документы в папочку, глаза его сделались жесткими — он уже переключился на другое и, ни с кем не вступая в дискуссию, вышел в боковую дверь.
Партия, генсек которой, очевидно, считал работу над ее Программой делом не первостепенным, была обречена.
И все же проект, напечатанный в “Правде” 8 августа 1991 года, вызвал лавину разнообразных откликов. Он был существенно доработан в самые последние перед Пленумом дни, текст шлифовался и позже, даже в день публикации. Наша работа в Волынском не пропала втуне— многие идеи и формулы, перекочевав из фроловского в яковлевско-шахназаровский вариант, позволили чуть-чуть “утяжелить” слишком легковесные для научного документа места…
По первым откликам в “Правду” у меня сложилось ощущение, что серьезная дискуссия по проекту “Программы” могла по-настоящему всколыхнуть партию, помочь ей обрести свежее дыхание и новые жизнетворные силы.
Но уже через 10 дней наступило 18 августа. История пошла по иному сценарию.
Из записных книжек
Прочитал записанную мною в те перестроечные годы строчку: “пытается еще раз казнить уже казненных”. Это стало модным сначала открывать новые имена, оттирать с их одежды малейшие пятнышки, а потом еще больше замазывать их грязью. Хотя какое широкое поле исследований — настоящих,научных, добросовестных — с целью поиска истины открывалась перед учеными и публицистами. Помню, молодые историки Козлов и Бордюгов предложили “Правде” для публикации оригинальную статью о становлении политической структуры и государственности в России после Октября 1917-го. О ее содержании можно судить по эпиграфу — стихам Высоцкого: “А мы все ставим правильный ответ и не находим нужного вопроса”.Действительно, историческая наука только, только начинала вместо готовых ответов искать и разрешать новые вопросы. Это могло стать прорывом в науке, в нашем понимании истории. Но — не стало. После переворота в августе 91-го архивы, прежде секретные, были отданы пиратам “демократической волны”, а они искали на архивных полках в спецхранах и самых тайных сейфах с документами, том числе сталинского архива, только прямых подтверждений уже заранее заданных ответов. Знаки поменялись. Вот и все.
ПЕРВАЯ В СПИСКЕ РЕПРЕССИРОВАННЫХ
Сейчас, на переломе второго и третьего тысячелетия, когда самое время соизмерять наши слова и мысли с масштабом истории, как-то особенно неловко читать на страницах газет, видеть на телеэкране скороспелые и скоропортящиеся гадания на кофейной гуще по поводам столь мелким, что стыдно становится за принадлежность к не самой завалящей среди прочих журналистской профессии. Мэтры и подмастерья наперебой обсуждают, строят версии, кто же займет пост министра или Федерального агентства, чья возьмет при сколачивании очередной временной команды на площади свободной России….
Господи, в какое время мы живем?
Поэтически это было в свой час выражено с достойным пафосом: какое, дескать, тысячелетье на дворе.
Как свидетель на неизбежном суде истории должен заявить, что все эти кофейные страдания не имеют ничего общего с действительным ходом событий. Фамилии предводителей борющихся кланов будут забыты, их замысловатые интриги станут надписями на зыбучем песке. Стали же таковыми имена первых мефистофелей демократического и иного пошиба, взлетевших на ведьминском огне августовских (1991 года) мятежей…
…19-го августа я проснулся от громких звуков радио, напоминающих годы Великой Отечественной войны. Диктор Кириллов или кто-то другой извещал всех радиослушателей Советского Союза, что президент СССР Горбачев “по болезни”не может исполнять свои обязанности и потому власть в союзном государстве перешла к ГКЧП.
В ту ночь у нас гостила подруга моей дочери Аня (фамилии не помню) — они и позвали меня: “Папа, послушай, что говорят…”
Вскоре гэкачепистские сообщения были полностью и не раз повторены, а я с ужасом думал о том, что теперь всё — съезда партии не будет, а значит, все наши упражнения с Программой КПСС пошли насмарку. И еще — вчера, 18 августа, в воскресенье, я ничтоже сумняшесь написал в номер довольно злую заметку о домыслах Александра Яковлева, только что с шумом совиных крыл вылетевшего из партии, насчет готовящегося группой лиц наверху государственного переворота. Я сходу отмел такую возможность. И вот нате вам — государственный переворот! Стыдоба…
Эта заметка мне дорого обойдется в дальнейшем, но суть, пожалуй, все-таки не в этом.Я и до сих пор не понимаю, чего больше в яковлевском сбывшемся предсказании — пророчества или провокации хорошо осведомленного борца “на два фронта”.
На заседании редколлегии мы сидели рядом с М.С. Костровым, замом директора издательства “Правда”, и он съязвил: “Кажется, вы, Александр Алексеевич, ошиблись. Заметочка ваша не в струю…” Ни он, ни я не понимали всей сатанинской сути происходящего.
Но неприятности для меня на этом не кончились. Дело в том, что 20-го августа, во вторник, я уходил в отпуск: путевки на теплоход “Русь” были заранее куплены, только мое путешествие оценивалось, кажется, в 1700 рублей — сумма по тем временам огромная. Сдать путевки было уже невозможно. Поэтому вечером 19-го на высказанное одним из замов главного, М.Я. Королевым, сомнение: надо ли отпускать Ильина? — я безропотно согласился с мнением и.о. главного редактора Г.Н. Селезнева — пусть, мол, едет. Дело ясное, и присутствие Александра Алексеевича не является необходимым…
Дело действительно представлялось достаточно ясным. По естественной аналогии со снятием Н.С. Хрущева в октябре 1964-го. Уж если свергать своего неугодного “вождя” берутся его ближайшие соратники — успешный исход операции предопределен. Никто не думал тогда, что за 18 лет правления Брежнева подросшие в номенклатурном поле новые сотрудники и “друзья” нового первого лица стали уже не те — оказались беспомощными, морально и политически безвольными…
Один безупречный кагэбист мог бы прервать полет М.С. Горбачева “над гнездом кукушки”, восстановить нормальный ход жизни в СССР…Но нестандартных решений в горбачевском стане не нашлось. В отличие от ельцинской стаи.
Никто так и не развеял сомнений, будто затеял переворот сам Горбачев и что будто втянут он был в этот путч по сценарию Ельцина и перешедшего на его сторону бывшего первого горбачевского визиря…
В то время, кстати, еще продолжалось противоборство“Правды”с А.Н. Яковлевым, окончательно перебравшимся из стана революционных “перестройщиков” в стан “реставраторов” капитализма, объявившим марксизм аморальным, постыдным учением. Это документально зафиксировано в его книге “Обвал”. (Я оставляю в стороне, как говорилось в старинных пьесах, личный вклад“ниспровергателя” во вдалбливание марксистского учения в умы легкодумных “гомосоветикусов” в былые годы. Однако же не пойму, почему этот не самый бесхитростный “вероучитель” не стыдится сподобиться “шестерке,” десятки лет выполнявшей, не задумываясь, поручения своих идеологических “начальников”).
Яковлев с первых шагов перестройки яростно невзлюбил “Правду” по причинам отнюдь не личным, хотя помнил и то, как лет двадцать пять назад его подставила тогдашний собкор “Правды” Анна Ваняшова и кто-то из партотдела, вставивший в передовую статью устаревшую информацию, занизив степень готовности к новому учебному году школ Ярославской области.…Об этом А.Н., смакуя, рассказал на встрече в редакции с собкорами “Правды”. Но, конечно, не потому он вел против газеты настоящую войну. Ключевой целью было — убрать с поста главного редактора В.Г. Афанасьева и поставить своего человека типа Виталия Коротича, выписанного “серым кардиналом” из Киева в Москву, на “Огонек”. Война шла в основном по принципу “удушить в объятиях”, но иной раз выплескивалась наружу. Окруженцы и порученцы из Идеологического отдела, выступая в Академии общественных наук, а так же на периферии, начали как-то уже прямым текстом говорить, что судьба Афанасьева решена, “Правде” не нужен доперестроечный редактор. По старой партийной традиции во главе “Правды” должен был быть доверенный человек самого генсека. Лично его. Тут даже ближайшему другу и советчику диктовать и тем более решать не позволено. А у Горбачева с Афанасьевым сложились и давно особые личные отношения, и потому даже Яковлев вынужден был идти кругами, выжидая удобный момент. Но процесс шел…
Попутно исторгли из редакции весьма независимого в суждениях и поступках первого заместителя главного Ивана Егоровича Ворожейкина, кинув его на заурядный по тогдашним меркам первый пост в Госкомиздате РСФСР. На его место подтолкнули Льва Спиридонова, занимавшего в Московском горкоме КПСС кресло секретаря ГК по зарубежным связям, бывшего главного редактора “Московской правды”. Именно через него, минуя Афанасьева, стали поступать в “Правду” импульсы от яковлевских людей.
Лев Николаевич, кстати, первым в редакции получил сигнал — задание расколошматить, разбить идейно “ошибочную” статью Андреевой “Не могу поступаться принципами”, напечатанную в “Советской России” в марте 1987 года. Подготовку контрвыступления в “Правде” курировал, как всегда из тени, сам А.Н., был в курсе и Горбачев, читали гранки разоблачительного материала против “выброса” антиперестройщиков и другие члены Политбюро ЦК.
Не стану углубляться в подробности скандальной публикации “Правды” в духе приснопамятного борца с врагами народа Андрея Януарьевича Вышинского, — сам я к ней, подготовленной конспиративно, прямого касательства не имел. Отмечу лишь несколько деталей.
В редакции не было единодушия в оценках статьи Андреевой, как, позднее, и приговорного выступления “Правды”, инспирированного ЦК. В день выхода“Не могу поступаться принципами” я встречался с бывшим помощником генсека Георгием Лукичом Смирновым, тогда — директором ИМЭЛ, мы уточняли план публикаций в “Правде” начатой Володей Глаголевым и Леонидом Куриным серии “Страницы истории”.
— Что вы думаете о статье Нины Андреевой в “Советской России”? — спросил меня Георгий Лукич. Опытный помощник тогдашних вождей ничем своего отношения к публикации не выдал.
— В ней много справедливого, — ответил я, несколько смешавшись: все-таки мы с директором ИМЭЛ находились на разных этажах идеологической иерархии. — Но я считаю, что Нина Андреева перечеркивает многое из того, что наметилось в перестроечные годы, что мы с учеными вашего института начали переосмысливать в последнее время. Она ставит барьер свободе мысли…
— Вот и я так считаю, — с облегчением, как мне показалось, согласился Г.Л. Смирнов. — Неясно, чего она хочет. Вернуть все назад, к доперестроечным временам? Я считаю, что это невозможно…
Однако и упорное стремление авторов “установочной” правдинской статьи заклеймить и размазать антиперестройщиков тоже не вызывало энтузиазма у многих журналистов “Правды”. Больше всего возмущало очевидное намерение верхов использовать нас как промакашку. Казалось бы, чего проще: возьмите перо, Александр Николаевич, и от своего имени, силой аргументов разбейте “принципы” вашего оппонента! Честно, благородно, без подставок. Так нет же — точка зрения одной из сторон в дискуссии, временно захватившей командные высоты, будет освящена именем “Правды”…
Виктор Григорьевич Афанасьев не мог возражать напрямую, хотя по многим позициям был, я это знаю, согласен с Андреевой. Но говорил об этом лишь в узком кругу соратников из руководства газеты. Не мог он и откровенно поразмышлять, поспорить о сложности создавшейся ситуации со своим первым замом.…Это — трагедия, когда ты знаешь, что ближайший по службе человек настроен совсем по-другому, иначе, чем ты, оценивает события. Хотя, как я могу судить, Лев Николаевич Спиридонов и сам разделял многие выводы Нины Андреевой, но прошедший огни и воды, всегда помнил, кем и при каких обстоятельствах был прислан в “Правду”.
Весьма скоро мы поняли, что статья Нины Андреевой сослужила А. Яковлеву хорошую службу в борьбе с его главным оппонентом — Юрием Кузьмичем Лигачевым, занимавшим — формально! — в партийной иерархии более высокую ступеньку, чем Александр Николаевич.
Статья дала повод нанести удар по Лигачеву, отодвинуть его как можно дальше от генсека, опорочить его имя в партии и стране. Это было нам ясно с самого начала. И еще было ясно: разгромная статья в “Правде” направлена отнюдь не против “Советской России” — ей она придала только ореол некоей жертвенности, гонимого издания, и тем самым способствовала популярности газеты. Статья против Нины Андреевой стала толчком к тотальному наступлению на “Правду” и в конечном счете привела к дискредитации газеты в глазах миллионов людей, уже испытавших на себе все мнимые прелести горбачевско-яковлевской перестройки. “Правда” была обречена вплоть до августа 91-го защищать ложные ценности, навязываемые стране многомудрыми вождями, истинные намерения которых стали понятны лишь годы спустя.
Пытаясь как-то вырваться из западни, Афанасьев все же поручил отделу писем готовить полосы читательских откликов, где находили бы отражение разные точки зрения. Увы, плетью обуха не перешибешь…
Расскажу еще о двух эпизодах нашего неуспешного противоборства с “демоном перестройки”, предшествовавших Августу 91-го.
В ту пору громкую известность приобрел Юрий Афанасьев — в прошлом удачливый “пионервожатый” и партфункционер, как и многие его коллеги, выгодно обменявший общественные нагрузки на вполне хлебные места в полулегальном, но некриминальном бизнесе и расковавшейся от противоборства догм и принципов общественной науки. Юрий Николаевич, став ректором прежде не блиставшего историко-архивного института, сделал его шумным флагманом перестройки, светочем мысли для либеральной интеллигенции, которая на первых этапах наживала себе капиталец тем, что с гусарской удалью “перестраивала” исторические взгляды, оценки, меняла знаки на тех или иных исторических явлениях и фигурах. В отличие от множества собратьев, разменявших “юность комсомольскую свою” на пьянки, гулянки, бесплатных девочек из романтической микрофауны, Ю. Афанасьев времени даром не терял: он читал и конспектировал авторов западных книг из доступного прилежным активистам тщательно законспирированного “спецхрана”. К моменту призыва: “Все на перестройку!” Ю. Афанасьев был предельно отмобилизован и не собирался отсиживаться в “тени давно забытых предков”.
Наша непогрешимая по своему положению в партии “Правда” в те роковые дни и месяцы держала читателей в полнейшей уверенности, что ни одно событие в мирене может произойти без ее судьбоносного волеизъявления, хотя бы в виде традиционной передовой статьи.“Диссидентствующий” однофамилец нашего главного редактора, очевидно, не признавал этих безграничных возможностей “Правды”, не верил в ее способность испортить, как раньше, кому-либо биографию, и потому “пер на буфет”, якобы не отдавая себе отчета, в чьих руках на самом деле его “жизнь и судьба”…А вот мы, верные правдисты советской эпохи, сил своих явно не рассчитали. В первую голову, конечно, наш “голова” — Виктор Григорьевич Афанасьев. И вот первый тому пример.
Нам было неизвестно, какими путями на полосе очередного номера “Правды” появилась статья неугомонного Побиска Кузнецова (светлая ему память) против вошедшего в моду историка Юрия Афанасьева. Для читателей газеты имя П. Кузнецова было миражным, фантасмагорическим, подобно лохнесскому чудовищу — никто не верил, что такой автор действительно существует. И в самом деле — Побиск Кузнецов был реально действующим субъектом, занимал кабинет на нашем восьмом этаже, но то, что именно он написал упомянутую статью, уже тогда оставалось под большим вопросом.И не без основания. (Скоро выяснилось, что “ответ историку” Ю. Афанасьеву сочинила по заказу со Старой площади группа ученых ИМЭЛ). А более всего фантастическими оказались постулаты нашего Побиска (в расшифровке: поколение большевиков и строителей коммунизма), будто Россия все время шла правильным, ленинским курсом, а вот на каком-то этапе девочки-мальчики регулировщики что-то напутали с дорожными знаками и флажками. В итоге заехали не в ту степь…
Замысел Юрия Афанасьева был, конечно же, совсем другим. Он подрезал корни советской идеологии, а история для него служила лишь сборником компрометирующих фактов. Если так же подойти к истории Франции, Германии, США, можно легко доказать, на какой крови и грязи зиждется их цивилизованность…
Появление Кузнецовской статьи было шокирующим, прежде всего, для самих правдистов. Особенно — для нас, сотрудников идеологического отдела, которых все дружно подозревали в причастности к скандальной публикации. Кроме, конечно, В.Г. Афанасьева, знавшего, как на самом деле готовилась злополучная статья. Я же все это выяснил уже впоследствии, когда мои коллеги по “Страницам истории” назвали имэловских авторов статьи, для которой П. Кузнецов — химик по образованию, как, кстати, и весьма тогда популярная Нина Андреева — по-дружески дал свое имя. Я с ним крепко повздорил вечером, уже после первого выпуска газеты, однако он, отбиваясь от критики, не выдал, кто же в действительности был ее автором…
К нам в редакцию хлынули потоки откликов-писем, по 70-80 в день, причем было очень непросто понять, кто из авторов занимает какие позиции. Но П. Кузнецова ругали все: одни — за то, что он слишком мягко заклеймил Ю. Афанасьева и К`, другие — за то, что слишком очевидной была некомпетентность, неуклюжестьавтора (такой обычно и бывает“коллективка”).
Публикация долго оставалась предметом дискуссий в редакции, свидетельствуя, что времена козьма-прутковского единомыслия уходят и от нас, что у правдистов вновь просыпается профессиональная и человеческая гордость, что с нами нельзя обращаться как с гибкой лозой по весне, попросту плести из нас лапти…
История эта знаменательна своей концовкой, достойной пера Н.В. Гоголя.
Само собой разумеется, что вокруг публикации разгорелись страсти не только в редакции. Сторонники и противники героя статьи — Ю.Н. Афанасьева атаковали партийно-государственный Олимп, требуя объяснений или сатисфакции. Требование “дуэли”, в отличие от пушкинской эпохи, обсуждалось не друзьями — возможными секундантами, но обитателями чиновных кабинетов в Кремле и на Старой площади. Чаша весов колебалась постоянно.
Однажды наш главный редактор был вызван к генсеку — М.С. Горбачеву и, вернувшись из верхних этажей партийной власти, собрал имевшихся в наличии руководителей “Правды”.
— Мне, — сказал он, — дано задание подготовить резкий ответ Юрию Афанасьеву. Мы должны его разобрать по косточкам, по пунктам. Я сам берусь за эту статью.… Подготовьте мне письма о его научной несостоятельности. Жду к пяти часам.
В пять часов главного на месте не оказалось — он появился, как обычно, к шести. Но особого желания видеть собранные нашим отделом материалы уже не наблюдалось.
— Давайте лучше завтра утром!
Утром — минут за пять до заседания редколлегии — я зашел к нему.
— Знаешь, от нас ничего не требуется. Пишут Отто Лацис и Игорь Дедков из “Коммуниста”.
— Я могу посмотреть, что они пишут?
— Хочешь — смотри.
Часов в двенадцать я заглянул к главному.
— Я заслал в набор, — сказал В.Г. — Посмотришь в полосе.
Тогда я попросил в типографии тиснуть отдельно гранку свеженабранной статьи. Мне пошли навстречу — я много лет работал заместителем ответственного секретаря, и служба выпуска это помнила.
В гранке, готовой к публикации, не только не было даже намека на критику по адресу Ю.Н. Афанасьева. В ней шла речь о том, что “Правда” допустила грубую ошибку и должна ее признать… Я буквально ворвался в кабинет главного:
— Виктор Григорьевич, это нельзя печатать! Почему мы должны сами себя размазывать?
— Чего ты кипятишься? — умиротворенно сказал В.Г. — По-моему хорошая статья.
Виктор Григорьевич порой круто менял свои оценки, но это уже был перебор.
— Хорошая статья, в которой мы сами себя — мордой об стол…
— А что ты предлагаешь?
— Давайте хотя бы поправим один абзац.
Господи, в какое время мы живем?
Поэтически это было в свой час выражено с достойным пафосом: какое, дескать, тысячелетье на дворе.
Как свидетель на неизбежном суде истории должен заявить, что все эти кофейные страдания не имеют ничего общего с действительным ходом событий. Фамилии предводителей борющихся кланов будут забыты, их замысловатые интриги станут надписями на зыбучем песке. Стали же таковыми имена первых мефистофелей демократического и иного пошиба, взлетевших на ведьминском огне августовских (1991 года) мятежей…
…19-го августа я проснулся от громких звуков радио, напоминающих годы Великой Отечественной войны. Диктор Кириллов или кто-то другой извещал всех радиослушателей Советского Союза, что президент СССР Горбачев “по болезни”не может исполнять свои обязанности и потому власть в союзном государстве перешла к ГКЧП.
В ту ночь у нас гостила подруга моей дочери Аня (фамилии не помню) — они и позвали меня: “Папа, послушай, что говорят…”
Вскоре гэкачепистские сообщения были полностью и не раз повторены, а я с ужасом думал о том, что теперь всё — съезда партии не будет, а значит, все наши упражнения с Программой КПСС пошли насмарку. И еще — вчера, 18 августа, в воскресенье, я ничтоже сумняшесь написал в номер довольно злую заметку о домыслах Александра Яковлева, только что с шумом совиных крыл вылетевшего из партии, насчет готовящегося группой лиц наверху государственного переворота. Я сходу отмел такую возможность. И вот нате вам — государственный переворот! Стыдоба…
Эта заметка мне дорого обойдется в дальнейшем, но суть, пожалуй, все-таки не в этом.Я и до сих пор не понимаю, чего больше в яковлевском сбывшемся предсказании — пророчества или провокации хорошо осведомленного борца “на два фронта”.
На заседании редколлегии мы сидели рядом с М.С. Костровым, замом директора издательства “Правда”, и он съязвил: “Кажется, вы, Александр Алексеевич, ошиблись. Заметочка ваша не в струю…” Ни он, ни я не понимали всей сатанинской сути происходящего.
Но неприятности для меня на этом не кончились. Дело в том, что 20-го августа, во вторник, я уходил в отпуск: путевки на теплоход “Русь” были заранее куплены, только мое путешествие оценивалось, кажется, в 1700 рублей — сумма по тем временам огромная. Сдать путевки было уже невозможно. Поэтому вечером 19-го на высказанное одним из замов главного, М.Я. Королевым, сомнение: надо ли отпускать Ильина? — я безропотно согласился с мнением и.о. главного редактора Г.Н. Селезнева — пусть, мол, едет. Дело ясное, и присутствие Александра Алексеевича не является необходимым…
Дело действительно представлялось достаточно ясным. По естественной аналогии со снятием Н.С. Хрущева в октябре 1964-го. Уж если свергать своего неугодного “вождя” берутся его ближайшие соратники — успешный исход операции предопределен. Никто не думал тогда, что за 18 лет правления Брежнева подросшие в номенклатурном поле новые сотрудники и “друзья” нового первого лица стали уже не те — оказались беспомощными, морально и политически безвольными…
Один безупречный кагэбист мог бы прервать полет М.С. Горбачева “над гнездом кукушки”, восстановить нормальный ход жизни в СССР…Но нестандартных решений в горбачевском стане не нашлось. В отличие от ельцинской стаи.
Никто так и не развеял сомнений, будто затеял переворот сам Горбачев и что будто втянут он был в этот путч по сценарию Ельцина и перешедшего на его сторону бывшего первого горбачевского визиря…
В то время, кстати, еще продолжалось противоборство“Правды”с А.Н. Яковлевым, окончательно перебравшимся из стана революционных “перестройщиков” в стан “реставраторов” капитализма, объявившим марксизм аморальным, постыдным учением. Это документально зафиксировано в его книге “Обвал”. (Я оставляю в стороне, как говорилось в старинных пьесах, личный вклад“ниспровергателя” во вдалбливание марксистского учения в умы легкодумных “гомосоветикусов” в былые годы. Однако же не пойму, почему этот не самый бесхитростный “вероучитель” не стыдится сподобиться “шестерке,” десятки лет выполнявшей, не задумываясь, поручения своих идеологических “начальников”).
Яковлев с первых шагов перестройки яростно невзлюбил “Правду” по причинам отнюдь не личным, хотя помнил и то, как лет двадцать пять назад его подставила тогдашний собкор “Правды” Анна Ваняшова и кто-то из партотдела, вставивший в передовую статью устаревшую информацию, занизив степень готовности к новому учебному году школ Ярославской области.…Об этом А.Н., смакуя, рассказал на встрече в редакции с собкорами “Правды”. Но, конечно, не потому он вел против газеты настоящую войну. Ключевой целью было — убрать с поста главного редактора В.Г. Афанасьева и поставить своего человека типа Виталия Коротича, выписанного “серым кардиналом” из Киева в Москву, на “Огонек”. Война шла в основном по принципу “удушить в объятиях”, но иной раз выплескивалась наружу. Окруженцы и порученцы из Идеологического отдела, выступая в Академии общественных наук, а так же на периферии, начали как-то уже прямым текстом говорить, что судьба Афанасьева решена, “Правде” не нужен доперестроечный редактор. По старой партийной традиции во главе “Правды” должен был быть доверенный человек самого генсека. Лично его. Тут даже ближайшему другу и советчику диктовать и тем более решать не позволено. А у Горбачева с Афанасьевым сложились и давно особые личные отношения, и потому даже Яковлев вынужден был идти кругами, выжидая удобный момент. Но процесс шел…
Попутно исторгли из редакции весьма независимого в суждениях и поступках первого заместителя главного Ивана Егоровича Ворожейкина, кинув его на заурядный по тогдашним меркам первый пост в Госкомиздате РСФСР. На его место подтолкнули Льва Спиридонова, занимавшего в Московском горкоме КПСС кресло секретаря ГК по зарубежным связям, бывшего главного редактора “Московской правды”. Именно через него, минуя Афанасьева, стали поступать в “Правду” импульсы от яковлевских людей.
Лев Николаевич, кстати, первым в редакции получил сигнал — задание расколошматить, разбить идейно “ошибочную” статью Андреевой “Не могу поступаться принципами”, напечатанную в “Советской России” в марте 1987 года. Подготовку контрвыступления в “Правде” курировал, как всегда из тени, сам А.Н., был в курсе и Горбачев, читали гранки разоблачительного материала против “выброса” антиперестройщиков и другие члены Политбюро ЦК.
Не стану углубляться в подробности скандальной публикации “Правды” в духе приснопамятного борца с врагами народа Андрея Януарьевича Вышинского, — сам я к ней, подготовленной конспиративно, прямого касательства не имел. Отмечу лишь несколько деталей.
В редакции не было единодушия в оценках статьи Андреевой, как, позднее, и приговорного выступления “Правды”, инспирированного ЦК. В день выхода“Не могу поступаться принципами” я встречался с бывшим помощником генсека Георгием Лукичом Смирновым, тогда — директором ИМЭЛ, мы уточняли план публикаций в “Правде” начатой Володей Глаголевым и Леонидом Куриным серии “Страницы истории”.
— Что вы думаете о статье Нины Андреевой в “Советской России”? — спросил меня Георгий Лукич. Опытный помощник тогдашних вождей ничем своего отношения к публикации не выдал.
— В ней много справедливого, — ответил я, несколько смешавшись: все-таки мы с директором ИМЭЛ находились на разных этажах идеологической иерархии. — Но я считаю, что Нина Андреева перечеркивает многое из того, что наметилось в перестроечные годы, что мы с учеными вашего института начали переосмысливать в последнее время. Она ставит барьер свободе мысли…
— Вот и я так считаю, — с облегчением, как мне показалось, согласился Г.Л. Смирнов. — Неясно, чего она хочет. Вернуть все назад, к доперестроечным временам? Я считаю, что это невозможно…
Однако и упорное стремление авторов “установочной” правдинской статьи заклеймить и размазать антиперестройщиков тоже не вызывало энтузиазма у многих журналистов “Правды”. Больше всего возмущало очевидное намерение верхов использовать нас как промакашку. Казалось бы, чего проще: возьмите перо, Александр Николаевич, и от своего имени, силой аргументов разбейте “принципы” вашего оппонента! Честно, благородно, без подставок. Так нет же — точка зрения одной из сторон в дискуссии, временно захватившей командные высоты, будет освящена именем “Правды”…
Виктор Григорьевич Афанасьев не мог возражать напрямую, хотя по многим позициям был, я это знаю, согласен с Андреевой. Но говорил об этом лишь в узком кругу соратников из руководства газеты. Не мог он и откровенно поразмышлять, поспорить о сложности создавшейся ситуации со своим первым замом.…Это — трагедия, когда ты знаешь, что ближайший по службе человек настроен совсем по-другому, иначе, чем ты, оценивает события. Хотя, как я могу судить, Лев Николаевич Спиридонов и сам разделял многие выводы Нины Андреевой, но прошедший огни и воды, всегда помнил, кем и при каких обстоятельствах был прислан в “Правду”.
Весьма скоро мы поняли, что статья Нины Андреевой сослужила А. Яковлеву хорошую службу в борьбе с его главным оппонентом — Юрием Кузьмичем Лигачевым, занимавшим — формально! — в партийной иерархии более высокую ступеньку, чем Александр Николаевич.
Статья дала повод нанести удар по Лигачеву, отодвинуть его как можно дальше от генсека, опорочить его имя в партии и стране. Это было нам ясно с самого начала. И еще было ясно: разгромная статья в “Правде” направлена отнюдь не против “Советской России” — ей она придала только ореол некоей жертвенности, гонимого издания, и тем самым способствовала популярности газеты. Статья против Нины Андреевой стала толчком к тотальному наступлению на “Правду” и в конечном счете привела к дискредитации газеты в глазах миллионов людей, уже испытавших на себе все мнимые прелести горбачевско-яковлевской перестройки. “Правда” была обречена вплоть до августа 91-го защищать ложные ценности, навязываемые стране многомудрыми вождями, истинные намерения которых стали понятны лишь годы спустя.
Пытаясь как-то вырваться из западни, Афанасьев все же поручил отделу писем готовить полосы читательских откликов, где находили бы отражение разные точки зрения. Увы, плетью обуха не перешибешь…
Расскажу еще о двух эпизодах нашего неуспешного противоборства с “демоном перестройки”, предшествовавших Августу 91-го.
В ту пору громкую известность приобрел Юрий Афанасьев — в прошлом удачливый “пионервожатый” и партфункционер, как и многие его коллеги, выгодно обменявший общественные нагрузки на вполне хлебные места в полулегальном, но некриминальном бизнесе и расковавшейся от противоборства догм и принципов общественной науки. Юрий Николаевич, став ректором прежде не блиставшего историко-архивного института, сделал его шумным флагманом перестройки, светочем мысли для либеральной интеллигенции, которая на первых этапах наживала себе капиталец тем, что с гусарской удалью “перестраивала” исторические взгляды, оценки, меняла знаки на тех или иных исторических явлениях и фигурах. В отличие от множества собратьев, разменявших “юность комсомольскую свою” на пьянки, гулянки, бесплатных девочек из романтической микрофауны, Ю. Афанасьев времени даром не терял: он читал и конспектировал авторов западных книг из доступного прилежным активистам тщательно законспирированного “спецхрана”. К моменту призыва: “Все на перестройку!” Ю. Афанасьев был предельно отмобилизован и не собирался отсиживаться в “тени давно забытых предков”.
Наша непогрешимая по своему положению в партии “Правда” в те роковые дни и месяцы держала читателей в полнейшей уверенности, что ни одно событие в мирене может произойти без ее судьбоносного волеизъявления, хотя бы в виде традиционной передовой статьи.“Диссидентствующий” однофамилец нашего главного редактора, очевидно, не признавал этих безграничных возможностей “Правды”, не верил в ее способность испортить, как раньше, кому-либо биографию, и потому “пер на буфет”, якобы не отдавая себе отчета, в чьих руках на самом деле его “жизнь и судьба”…А вот мы, верные правдисты советской эпохи, сил своих явно не рассчитали. В первую голову, конечно, наш “голова” — Виктор Григорьевич Афанасьев. И вот первый тому пример.
Нам было неизвестно, какими путями на полосе очередного номера “Правды” появилась статья неугомонного Побиска Кузнецова (светлая ему память) против вошедшего в моду историка Юрия Афанасьева. Для читателей газеты имя П. Кузнецова было миражным, фантасмагорическим, подобно лохнесскому чудовищу — никто не верил, что такой автор действительно существует. И в самом деле — Побиск Кузнецов был реально действующим субъектом, занимал кабинет на нашем восьмом этаже, но то, что именно он написал упомянутую статью, уже тогда оставалось под большим вопросом.И не без основания. (Скоро выяснилось, что “ответ историку” Ю. Афанасьеву сочинила по заказу со Старой площади группа ученых ИМЭЛ). А более всего фантастическими оказались постулаты нашего Побиска (в расшифровке: поколение большевиков и строителей коммунизма), будто Россия все время шла правильным, ленинским курсом, а вот на каком-то этапе девочки-мальчики регулировщики что-то напутали с дорожными знаками и флажками. В итоге заехали не в ту степь…
Замысел Юрия Афанасьева был, конечно же, совсем другим. Он подрезал корни советской идеологии, а история для него служила лишь сборником компрометирующих фактов. Если так же подойти к истории Франции, Германии, США, можно легко доказать, на какой крови и грязи зиждется их цивилизованность…
Появление Кузнецовской статьи было шокирующим, прежде всего, для самих правдистов. Особенно — для нас, сотрудников идеологического отдела, которых все дружно подозревали в причастности к скандальной публикации. Кроме, конечно, В.Г. Афанасьева, знавшего, как на самом деле готовилась злополучная статья. Я же все это выяснил уже впоследствии, когда мои коллеги по “Страницам истории” назвали имэловских авторов статьи, для которой П. Кузнецов — химик по образованию, как, кстати, и весьма тогда популярная Нина Андреева — по-дружески дал свое имя. Я с ним крепко повздорил вечером, уже после первого выпуска газеты, однако он, отбиваясь от критики, не выдал, кто же в действительности был ее автором…
К нам в редакцию хлынули потоки откликов-писем, по 70-80 в день, причем было очень непросто понять, кто из авторов занимает какие позиции. Но П. Кузнецова ругали все: одни — за то, что он слишком мягко заклеймил Ю. Афанасьева и К`, другие — за то, что слишком очевидной была некомпетентность, неуклюжестьавтора (такой обычно и бывает“коллективка”).
Публикация долго оставалась предметом дискуссий в редакции, свидетельствуя, что времена козьма-прутковского единомыслия уходят и от нас, что у правдистов вновь просыпается профессиональная и человеческая гордость, что с нами нельзя обращаться как с гибкой лозой по весне, попросту плести из нас лапти…
История эта знаменательна своей концовкой, достойной пера Н.В. Гоголя.
Само собой разумеется, что вокруг публикации разгорелись страсти не только в редакции. Сторонники и противники героя статьи — Ю.Н. Афанасьева атаковали партийно-государственный Олимп, требуя объяснений или сатисфакции. Требование “дуэли”, в отличие от пушкинской эпохи, обсуждалось не друзьями — возможными секундантами, но обитателями чиновных кабинетов в Кремле и на Старой площади. Чаша весов колебалась постоянно.
Однажды наш главный редактор был вызван к генсеку — М.С. Горбачеву и, вернувшись из верхних этажей партийной власти, собрал имевшихся в наличии руководителей “Правды”.
— Мне, — сказал он, — дано задание подготовить резкий ответ Юрию Афанасьеву. Мы должны его разобрать по косточкам, по пунктам. Я сам берусь за эту статью.… Подготовьте мне письма о его научной несостоятельности. Жду к пяти часам.
В пять часов главного на месте не оказалось — он появился, как обычно, к шести. Но особого желания видеть собранные нашим отделом материалы уже не наблюдалось.
— Давайте лучше завтра утром!
Утром — минут за пять до заседания редколлегии — я зашел к нему.
— Знаешь, от нас ничего не требуется. Пишут Отто Лацис и Игорь Дедков из “Коммуниста”.
— Я могу посмотреть, что они пишут?
— Хочешь — смотри.
Часов в двенадцать я заглянул к главному.
— Я заслал в набор, — сказал В.Г. — Посмотришь в полосе.
Тогда я попросил в типографии тиснуть отдельно гранку свеженабранной статьи. Мне пошли навстречу — я много лет работал заместителем ответственного секретаря, и служба выпуска это помнила.
В гранке, готовой к публикации, не только не было даже намека на критику по адресу Ю.Н. Афанасьева. В ней шла речь о том, что “Правда” допустила грубую ошибку и должна ее признать… Я буквально ворвался в кабинет главного:
— Виктор Григорьевич, это нельзя печатать! Почему мы должны сами себя размазывать?
— Чего ты кипятишься? — умиротворенно сказал В.Г. — По-моему хорошая статья.
Виктор Григорьевич порой круто менял свои оценки, но это уже был перебор.
— Хорошая статья, в которой мы сами себя — мордой об стол…
— А что ты предлагаешь?
— Давайте хотя бы поправим один абзац.