— Кого нас? — не понял Грибов.
— Не знаю. Но кого-то из вас.
— Але, — игриво произнес Григорьев, срывая с рычагов трубку.
— Ты что, охренел? — зашипел Грибов. — Это же разрабатываемый телефон! Это же…
Григорьев быстро прикрыл ладонью микрофон.
— Ну, срочное же дело. Можно сказать — вопрос жизни и смерти. И снова снял ладонь с трубки.
— Да, это именно он и слушает… А вы Катя?.. Я так и понял… Здравствуйте, Маша… Да… Да… Конечно…
С превеликим моим удовольствием. Когда — сказать не могу. Но как только — так непременно…
Ну зачем же «прощайте»? Зачем так грустно? Лучше до свидания. Надеюсь, до очень скорого свидания.
— Прекращай! — показал, скрестив руки, Грибов.
— Да…Да…
Не дают поговорить… Секретарь не дает… Ну что вы такое говорите! Какая красавица. Ни рожи ни кожи. Смотреть не на что… Ну что вы! Я вам точно говорю. Ни один нормальный мужик на нее не позарится…
И с совершенно ехидной рожей взглянул на напарника.
— Ты что, не мог дать номер мобильного телефона? — возмутился Грибов.
— Ну да! Скажешь тоже. Его наши слушают. А дело, сам понимаешь, конфиденциальное…
И снова открыл трубку.
— Да, я всегда занят. Увы. Такая работа. Даже невозможно поговорить с тем, с кем хочется поговорить. Так клиенты наседают. Просто спасу нет…
Грибов настойчиво постучал по циферблату наручных часов.
— Время! Время!
Григорьев выставил указательный палец. И провел им поперек горла.
— Ну минуту! Всего одну минуту! Ну зарез!
— Нет! — покачал головой Грибов.
— Тогда давайте сделаем так, — проворковал Григорьев. — Вы мне все-таки дадите свой номер, а я, как закончу презентацию, сразу вам перезвоню. Хорошо? — и нетерпеливо защелкал пальцами, требуя ручку.
— На! Подавись! — тихо сказал Грибов, передавая ручку и бумагу.
— Вот и хорошо… Обязательно… Непременно… Секретарше? Конечно, передам. Только она все равно ничего не поймет. Она у нас девушка без фантазии. И без юмора. Просто мужик какой-то. Но хуже бабы.
До встречи.
И, облегченно вздохнув, положил трубку.
— Ну? — требовательно спросил
Грибов.
— Что «ну»? Информатор звонил. Может дать очень ценные сведения.
— А может не дать… — съехидничал Грибов.
— А может не дать… Но обычно столковываемся.
И тут же снова зазвонил телефон. Скорее подчиняясь инстинкту, чем разуму, Григорьев схватил трубку. И поднес ее к растянувшемуся в сладкой улыбке рту.
Но тут же стиснул зубы и лихорадочно замотал головой.
— Он? — напряженным шепотом спросил Грибов.
— Он! — быстро закивал Григорьев.
— Черт!
Не разбирая дороги, переворачивая на ходу стулья и срывая портьеры, Грибов рванулся в сторону спальни.
— Телефон! — хриплым шепотом заорал он. — Возьмите трубку!
— Я слушаю, — тихо сказала жена. Грибов включил магнитофон на запись.
— Это я, — сказал голос, — узнаешь?
— Где моя дочь?! Где Света? Если вы не вернете мне мою дочь… — что есть силы заорала женщина.
Оттолкнув мужа, Грибов обхватил и аккуратно, но сильно сжал голову женщины. Развернул ее лицом к себе. И очень медленно покачал головой.
— Спокойно! — показал он губами. — Спокойно!!
Женщина испуганно взглянула на него. И взяла себя в руки.
— Требуйте дочь! — тихо сказал Грибов. — Дочь!
— Где моя дочь? Я хочу услышать ее голос, — напряженно потребовала женщина. — Позовите к телефону мою дочь! Если вы не дадите поговорить с моей дочерью, я прекращу разговор.
Грибов закрыл глаза и утвердительно кивнул.
— Молодец! Так и говори дальше Именно так!
Григорьев прижал к уху отводной наушник. До боли прижал. Другой рукой лихорадочно набирая номер на мобильном телефоне.
И тут же услышал голос девочки.
— Мама. Это я. У меня все хорошо Меня никто не обижает. Я очень соскучилась…
— Светочка, где ты… В наушнике телефона что-то хрустнуло.
— У нас она. На магнитофоне, который вы слышали. И не на магнитофоне — тоже. И с ней действительно все хорошо. Пока хорошо. Пока мы не потеряли надежду получить то, что просили.
— Что вы от нас хотите?
— Материальной помощи в уже известном вам размере.
— Но у нас нет такой суммы…
— Тогда у вас нет дочери… И тут же гудки.
Гудки.
Гудки…
Грибов отбросил ставший бесполезным наушник. И обеими руками схватил мобильный телефон.
— ЦАБ? Дежурный? Черт. Забыл! Какой сегодня пароль?
— Кажется, Ромашка, — подсказал вовремя подоспевший Грибов. — Да, точно, Ромашка.
— Говорит Ромашка. Откуда был звонок на телефон… Да, да, только что. Секунду назад.
Так, понял. Понял вас.
— Ну? — нетерпеливо спросил Грибов. — Где он? Откуда звонил?
— Улица Красная. Телефон-автомат номер 212. Возле магазина «Продукты». Недалеко!
— Совсем рядом. Давай ходу!
Спотыкаясь и перепрыгивая сразу по три-четыре ступеньки, следователи бросились вниз. Из подъезда. Через небольшой двор к стоящей на импровизированной стоянке машине.
Плюхнулись на сиденье. Запустили мотор.
— Мигалку!
— Что мигалку?
— Мигалку поставь!
Грибов опустил стекло и налепил на крышу проблесковый милицейский фонарь.
Машина рванула с места, вывернула на улицу и, распугивая транспорт, покатила по указанному телефонистами адресу.
— Мигалку!
— Что мигалку?
— Мигалку сними! Мы уже близко.
Грибов снял мигалку. И милицейская машина превратилась в обыкновенный, не первой молодости «жигуль».
Направо.
Налево.
Еще раз налево.
— Придержи. Мы уже гражданские, — напомнил Грибов, — не хватало еще нацеплять на себя гаишников.
Последнюю сотню метров машина прошла на самой малой скорости.
— Кажется, вон тот.
В телефонной будке живо общалась с неизвестным абонентом пожилая женщина. Злодея-шантажиста она напоминала мало.
— Давай так — ты посмотришь, что и как, там, на месте. А я вокруг покручусь, — предложил Григорьев. — Может, он не успел уйти далеко.
— Тогда тормози здесь. Дальше будет опасно.
Машина резко затормозила возле самой бровки тротуара. Грибов стремглав выскочил наружу из машины.
— Спасибо! — сказал он, сунув водителю несколько смятых купюр.
— Не за что. Может, подождать? — предложил свои услуги явно довольный щедростью пассажира водитель.
— Нет. Не надо.
От машины Грибов прямым ходом двинулся к ближайшему телефону-автомату. И попытался открыть дверь.
— Ты что, не видишь, что здесь занято? — истерично вскрикнула женщина. Словно непрошеный визитер рвался не в телефонную будку, а совсем в другое, примерно такое же по архитектурным формам и габаритам, помещение. — Занято! Занято!
— Я понимаю, мамаша. Извините, мамаша. Но дело не терпит отлагательства. Вы здесь папку не видели?
— Какую такую папку?
— Такую коричневую кожаную. С документами. Я ее здесь оставил. Буквально десять минут назад.
— Нет. Не видела. Ничего я здесь не видела! Дайте мне спокойно договорить…
— Ай-я-яй! — жалобно вскрикнул Грибов и выкатил на щеку одинокую мужскую слезу. — Теперь все. Конец! Теперь мне за нее голову свернут! Теперь я не жилец!
Женщина взглянула на ворвавшегося в будку молодого мужчину уже без прежней ненависти.
— Простите, а вы давно здесь разговариваете?
— Всего минутку. Одну. «Значит, пять», — внес поправку Грибов.
— А до этого никого не видели? Мне без этой папки нельзя. Ну просто никак нельзя!
— Нет. Никого. Когда я подошла, будка пустая была.
— А рядом? Может, кто-нибудь рядом был? Ну там парень или девушка. Которые чуть раньше вышли? Не видели?
— Нет.
— Никого?
— Никого.
— Тогда… Тогда разрешите позвонить? Мне очень срочно надо! Иначе… — И следователь выпустил на щеку еще одну слезу.
— Конечно, конечно, — засуетилась женщина. — Маша, я тебе попозже перезвоню. Тут у молодого человека несчастье случилось… Какое? Он папку оставил. Какую? Не знаю. Наверное, с документами. А может быть, даже с деньгами. С какими? Наверное, с большими… Представляешь, я с тобой разговариваю, а тут он подбегает. Такой весь расстроенный… Как кто? Молодой человек. У которого папка пропала. С деньгами…
Молодой человек вежливо кашлянул.
— Ладно. Я тебе потом расскажу, а то он очень торопится. Очень, говорю тебе! Вопрос жизни и смерти! Чьей? Да нет, его…
Молодой человек вежливо полез в будку. Ему не нужен был телефон. Ему нужна была трубка. Именно эта трубка. И никакая другая.
Левой рукой он вытянул из кармана блокнот. И случайно выронил его на пол. Из блокнота выпали, рассыпались по полу несколько бумажных купюр. Которые, вполне естественно, привлекли внимание женщины. И любых других возможных соглядатаев. И тем, как в цирковом фокусе, отвлекли их внимание от другой руки. В ладонь которой молодой человек, потерявший папку, уложил спецпленку для снятия отпечатков пальцев.
— Спасибо. Спасибо вам, — поблагодарил потерпевший женщину, помогающую ему подобрать деньги. — Большое спасибо…
Обжал правой рукой трубку. Промокнул, припечатал пленку к эбонитовой поверхности. Набрал номер. Первый, пришедший ему в голову.
— Офис? Тут такое дело. Понимаете, я папку… — сильно волнуясь, произнес он. — Как, у вас? У вас?! Точно у вас?! Ну слава богу! А я до смерти испугался. Ну, тогда все в порядке. Все, еду.
И вышел из кабины. С чувством исполненного долга.
— Все нормально. Уж извините. Папку в офисе забыл, — обрадованно сказал он.
Женщина вздохнула. Не столько облегченно, сколько разочарованно Папка нашлась. Рассказывать подруге было не о чем…
В машине Грибов аккуратно раскрыл ладонь и с помощью пинцета снял и уложил пленку в полиэтиленовый мешок.
— Ну что? — спросил Григорьев.
— Ничего. Ничего не видела. Ничего не слышала. А что у тебя?
— Примерно то же самое. Зафиксировал несколько выехавших с улицы машин. Передал номера гаишникам. Попросил проверить.
— И что?
— Остановили. Проверили. Записали все данные. На первый взгляд все чисто.
— Значит, он пешком пришел. И пешком ушел. Разумно.
— Скользкий, гад. Как вазелин в… насосе.
— Скользкий. Потому и миллион «зеленых» затребовал. А не ящик водки.
Ладно. Поехали пальчики отвозить. Вдруг… Хотя, чувствую, кроме бабушкиного подсолнечного масла, там ничего не будет. Если он раньше, когда письма писал, об отпечатках думал, то и теперь не забудет…
Глава 12
Глава 13
Глава 14
— Не знаю. Но кого-то из вас.
— Але, — игриво произнес Григорьев, срывая с рычагов трубку.
— Ты что, охренел? — зашипел Грибов. — Это же разрабатываемый телефон! Это же…
Григорьев быстро прикрыл ладонью микрофон.
— Ну, срочное же дело. Можно сказать — вопрос жизни и смерти. И снова снял ладонь с трубки.
— Да, это именно он и слушает… А вы Катя?.. Я так и понял… Здравствуйте, Маша… Да… Да… Конечно…
С превеликим моим удовольствием. Когда — сказать не могу. Но как только — так непременно…
Ну зачем же «прощайте»? Зачем так грустно? Лучше до свидания. Надеюсь, до очень скорого свидания.
— Прекращай! — показал, скрестив руки, Грибов.
— Да…Да…
Не дают поговорить… Секретарь не дает… Ну что вы такое говорите! Какая красавица. Ни рожи ни кожи. Смотреть не на что… Ну что вы! Я вам точно говорю. Ни один нормальный мужик на нее не позарится…
И с совершенно ехидной рожей взглянул на напарника.
— Ты что, не мог дать номер мобильного телефона? — возмутился Грибов.
— Ну да! Скажешь тоже. Его наши слушают. А дело, сам понимаешь, конфиденциальное…
И снова открыл трубку.
— Да, я всегда занят. Увы. Такая работа. Даже невозможно поговорить с тем, с кем хочется поговорить. Так клиенты наседают. Просто спасу нет…
Грибов настойчиво постучал по циферблату наручных часов.
— Время! Время!
Григорьев выставил указательный палец. И провел им поперек горла.
— Ну минуту! Всего одну минуту! Ну зарез!
— Нет! — покачал головой Грибов.
— Тогда давайте сделаем так, — проворковал Григорьев. — Вы мне все-таки дадите свой номер, а я, как закончу презентацию, сразу вам перезвоню. Хорошо? — и нетерпеливо защелкал пальцами, требуя ручку.
— На! Подавись! — тихо сказал Грибов, передавая ручку и бумагу.
— Вот и хорошо… Обязательно… Непременно… Секретарше? Конечно, передам. Только она все равно ничего не поймет. Она у нас девушка без фантазии. И без юмора. Просто мужик какой-то. Но хуже бабы.
До встречи.
И, облегченно вздохнув, положил трубку.
— Ну? — требовательно спросил
Грибов.
— Что «ну»? Информатор звонил. Может дать очень ценные сведения.
— А может не дать… — съехидничал Грибов.
— А может не дать… Но обычно столковываемся.
И тут же снова зазвонил телефон. Скорее подчиняясь инстинкту, чем разуму, Григорьев схватил трубку. И поднес ее к растянувшемуся в сладкой улыбке рту.
Но тут же стиснул зубы и лихорадочно замотал головой.
— Он? — напряженным шепотом спросил Грибов.
— Он! — быстро закивал Григорьев.
— Черт!
Не разбирая дороги, переворачивая на ходу стулья и срывая портьеры, Грибов рванулся в сторону спальни.
— Телефон! — хриплым шепотом заорал он. — Возьмите трубку!
— Я слушаю, — тихо сказала жена. Грибов включил магнитофон на запись.
— Это я, — сказал голос, — узнаешь?
— Где моя дочь?! Где Света? Если вы не вернете мне мою дочь… — что есть силы заорала женщина.
Оттолкнув мужа, Грибов обхватил и аккуратно, но сильно сжал голову женщины. Развернул ее лицом к себе. И очень медленно покачал головой.
— Спокойно! — показал он губами. — Спокойно!!
Женщина испуганно взглянула на него. И взяла себя в руки.
— Требуйте дочь! — тихо сказал Грибов. — Дочь!
— Где моя дочь? Я хочу услышать ее голос, — напряженно потребовала женщина. — Позовите к телефону мою дочь! Если вы не дадите поговорить с моей дочерью, я прекращу разговор.
Грибов закрыл глаза и утвердительно кивнул.
— Молодец! Так и говори дальше Именно так!
Григорьев прижал к уху отводной наушник. До боли прижал. Другой рукой лихорадочно набирая номер на мобильном телефоне.
И тут же услышал голос девочки.
— Мама. Это я. У меня все хорошо Меня никто не обижает. Я очень соскучилась…
— Светочка, где ты… В наушнике телефона что-то хрустнуло.
— У нас она. На магнитофоне, который вы слышали. И не на магнитофоне — тоже. И с ней действительно все хорошо. Пока хорошо. Пока мы не потеряли надежду получить то, что просили.
— Что вы от нас хотите?
— Материальной помощи в уже известном вам размере.
— Но у нас нет такой суммы…
— Тогда у вас нет дочери… И тут же гудки.
Гудки.
Гудки…
Грибов отбросил ставший бесполезным наушник. И обеими руками схватил мобильный телефон.
— ЦАБ? Дежурный? Черт. Забыл! Какой сегодня пароль?
— Кажется, Ромашка, — подсказал вовремя подоспевший Грибов. — Да, точно, Ромашка.
— Говорит Ромашка. Откуда был звонок на телефон… Да, да, только что. Секунду назад.
Так, понял. Понял вас.
— Ну? — нетерпеливо спросил Грибов. — Где он? Откуда звонил?
— Улица Красная. Телефон-автомат номер 212. Возле магазина «Продукты». Недалеко!
— Совсем рядом. Давай ходу!
Спотыкаясь и перепрыгивая сразу по три-четыре ступеньки, следователи бросились вниз. Из подъезда. Через небольшой двор к стоящей на импровизированной стоянке машине.
Плюхнулись на сиденье. Запустили мотор.
— Мигалку!
— Что мигалку?
— Мигалку поставь!
Грибов опустил стекло и налепил на крышу проблесковый милицейский фонарь.
Машина рванула с места, вывернула на улицу и, распугивая транспорт, покатила по указанному телефонистами адресу.
— Мигалку!
— Что мигалку?
— Мигалку сними! Мы уже близко.
Грибов снял мигалку. И милицейская машина превратилась в обыкновенный, не первой молодости «жигуль».
Направо.
Налево.
Еще раз налево.
— Придержи. Мы уже гражданские, — напомнил Грибов, — не хватало еще нацеплять на себя гаишников.
Последнюю сотню метров машина прошла на самой малой скорости.
— Кажется, вон тот.
В телефонной будке живо общалась с неизвестным абонентом пожилая женщина. Злодея-шантажиста она напоминала мало.
— Давай так — ты посмотришь, что и как, там, на месте. А я вокруг покручусь, — предложил Григорьев. — Может, он не успел уйти далеко.
— Тогда тормози здесь. Дальше будет опасно.
Машина резко затормозила возле самой бровки тротуара. Грибов стремглав выскочил наружу из машины.
— Спасибо! — сказал он, сунув водителю несколько смятых купюр.
— Не за что. Может, подождать? — предложил свои услуги явно довольный щедростью пассажира водитель.
— Нет. Не надо.
От машины Грибов прямым ходом двинулся к ближайшему телефону-автомату. И попытался открыть дверь.
— Ты что, не видишь, что здесь занято? — истерично вскрикнула женщина. Словно непрошеный визитер рвался не в телефонную будку, а совсем в другое, примерно такое же по архитектурным формам и габаритам, помещение. — Занято! Занято!
— Я понимаю, мамаша. Извините, мамаша. Но дело не терпит отлагательства. Вы здесь папку не видели?
— Какую такую папку?
— Такую коричневую кожаную. С документами. Я ее здесь оставил. Буквально десять минут назад.
— Нет. Не видела. Ничего я здесь не видела! Дайте мне спокойно договорить…
— Ай-я-яй! — жалобно вскрикнул Грибов и выкатил на щеку одинокую мужскую слезу. — Теперь все. Конец! Теперь мне за нее голову свернут! Теперь я не жилец!
Женщина взглянула на ворвавшегося в будку молодого мужчину уже без прежней ненависти.
— Простите, а вы давно здесь разговариваете?
— Всего минутку. Одну. «Значит, пять», — внес поправку Грибов.
— А до этого никого не видели? Мне без этой папки нельзя. Ну просто никак нельзя!
— Нет. Никого. Когда я подошла, будка пустая была.
— А рядом? Может, кто-нибудь рядом был? Ну там парень или девушка. Которые чуть раньше вышли? Не видели?
— Нет.
— Никого?
— Никого.
— Тогда… Тогда разрешите позвонить? Мне очень срочно надо! Иначе… — И следователь выпустил на щеку еще одну слезу.
— Конечно, конечно, — засуетилась женщина. — Маша, я тебе попозже перезвоню. Тут у молодого человека несчастье случилось… Какое? Он папку оставил. Какую? Не знаю. Наверное, с документами. А может быть, даже с деньгами. С какими? Наверное, с большими… Представляешь, я с тобой разговариваю, а тут он подбегает. Такой весь расстроенный… Как кто? Молодой человек. У которого папка пропала. С деньгами…
Молодой человек вежливо кашлянул.
— Ладно. Я тебе потом расскажу, а то он очень торопится. Очень, говорю тебе! Вопрос жизни и смерти! Чьей? Да нет, его…
Молодой человек вежливо полез в будку. Ему не нужен был телефон. Ему нужна была трубка. Именно эта трубка. И никакая другая.
Левой рукой он вытянул из кармана блокнот. И случайно выронил его на пол. Из блокнота выпали, рассыпались по полу несколько бумажных купюр. Которые, вполне естественно, привлекли внимание женщины. И любых других возможных соглядатаев. И тем, как в цирковом фокусе, отвлекли их внимание от другой руки. В ладонь которой молодой человек, потерявший папку, уложил спецпленку для снятия отпечатков пальцев.
— Спасибо. Спасибо вам, — поблагодарил потерпевший женщину, помогающую ему подобрать деньги. — Большое спасибо…
Обжал правой рукой трубку. Промокнул, припечатал пленку к эбонитовой поверхности. Набрал номер. Первый, пришедший ему в голову.
— Офис? Тут такое дело. Понимаете, я папку… — сильно волнуясь, произнес он. — Как, у вас? У вас?! Точно у вас?! Ну слава богу! А я до смерти испугался. Ну, тогда все в порядке. Все, еду.
И вышел из кабины. С чувством исполненного долга.
— Все нормально. Уж извините. Папку в офисе забыл, — обрадованно сказал он.
Женщина вздохнула. Не столько облегченно, сколько разочарованно Папка нашлась. Рассказывать подруге было не о чем…
В машине Грибов аккуратно раскрыл ладонь и с помощью пинцета снял и уложил пленку в полиэтиленовый мешок.
— Ну что? — спросил Григорьев.
— Ничего. Ничего не видела. Ничего не слышала. А что у тебя?
— Примерно то же самое. Зафиксировал несколько выехавших с улицы машин. Передал номера гаишникам. Попросил проверить.
— И что?
— Остановили. Проверили. Записали все данные. На первый взгляд все чисто.
— Значит, он пешком пришел. И пешком ушел. Разумно.
— Скользкий, гад. Как вазелин в… насосе.
— Скользкий. Потому и миллион «зеленых» затребовал. А не ящик водки.
Ладно. Поехали пальчики отвозить. Вдруг… Хотя, чувствую, кроме бабушкиного подсолнечного масла, там ничего не будет. Если он раньше, когда письма писал, об отпечатках думал, то и теперь не забудет…
Глава 12
— Ты в постель писаешься? — спросил врач.
— Писаюсь, — честно признался сидящий напротив него мальчик. Стоящая неподалеку его мама громко всхлипнула.
— Ты когда писаешься? — спросил врач.
— Когда попью.
— Когда попьешь, тогда и писаешься?
— Да. Когда попью, тогда и писаюсь.
— А когда пописаешь?
— Снова пью.
— Понятно. Значит, снова пьешь.. И снова писаешься. А телевизор смотришь?
— Смотрю.
— И перед сном смотришь?
— И перед сном.
— Вот что, дружок. Ты пока выйди. И посиди в коридоре. А я с твоей мамой поговорю.
Мальчик сказал «До свидания» и вышел.
— Ну?! — с надрывом спросила мама. — Что?!
— Успокойтесь. Я думаю, с вашим мальчиком все в порядке.
— Но он же писает! В постель.
— Но он же смотрит телевизор.
— Я не понимаю. Не понимаю связи.
— Он рекламу смотрит. Памперсов. Где мальчик пьет и писает. Снова пьет. И снова писает. Наверное, он думает, что всех, кто пьет и писает, показывают по телевизору. И его, значит, тоже, если он будет делать так же. Дети, знаете, очень впечатлительны. И очень часто действуют на подсознательном уровне.
— И что мне делать?
— Ничего. Не давайте ему перед сном пить. И смотреть телевизор.
— А если вдруг…
— «Если вдруг» — приходите еще раз. До свидания.
— Спасибо, — поблагодарила женщина врача. — И вам спасибо, — повернулась к молчаливо наблюдавшему прием еще одному врачу.
— Не за что. Скажите там, что я продолжу прием через десять минут. — И повернулся к своему молчаливому коллеге. — Что у вас?
На стоящей у стены обитой зеленой клеенкой кушетке, в белом, вкривь и вкось сидящем медицинском халате, по стойке «смирно» сидел следователь Григорьев.
— Мне рекомендовал обратиться к вам главврач…
— Это я знаю. Что вы хотите лично от меня?
— Видите ли, в чем дело. Вам нужно прослушать одну запись.
— Какую запись?
— Магнитофонную.
— Я не специалист в звукозаписывающей аппаратуре. И не меломан. Я врач. И никак не могу понять, чем могу вам быть полезен.
— На магнитофоне записана детская речь. Нам нужно узнать по ней о психическом состоянии ребенка.
— По магнитофонной записи?
— Да, по записи.
— А не проще ли побеседовать с самим ребенком?
— Дело в том… Дело в том, что ребенка нет. Есть только его голос…
— Вы из милиции, — догадался врач.
— Да. Из милиции.
— А девочка пропала? И прислала домой магнитофонную запись. Так?
— Примерно так. Только еще хуже. Девочку выкрали. И требуют с родителей выкуп.
— Хорошо, давайте вашу запись. Хотя без прямого общения с ребенком гарантировать безошибочный результат не могу. Это, знаете ли, напоминает шаманство. Когда только по голосу
Следователь включил запись.
«Мама. Это я. У меня все хорошо. Меня никто не обижает. Я очень соскучилась…»
— Еще раз, пожалуйста. «Мама. Это я. У меня все хорошо. Меня никто не обижает…»
— Еще разочек. Если можно… «Мама. Это я…»
— Интересно…
— Что интересно?
— Нет, ничего. Это так, мысли вслух. Еще раз. Будьте любезны… «Мама…»
— Достаточно.
Врач откинулся на спинку стула.
— Ну так что вас интересует?
— Состояние девочки.
— Насколько я могу судить — по тембру голоса, по интонациям, по построению фраз, — девочка находится в нормальном психическом состоянии.
— Как так в нормальном?
— В нормальном — это значит в нормальном. В адекватном. Свободная, плавная речь. Выдержанные паузы между словами и фразами. Верно расставленные акценты. Не ощущается ни особого страха, ни подавленности, ни возбуждения. Если вас интересует это.
— То есть вы хотите сказать, что ребенок не волнуется?
— Если и волнуется, то не очень выражение.
— Странно.
— Что странно?
— Что не волнуется. Все-таки похищение. Угрозы. Злые дяди вместо родителей. Неизвестность.
— У детей это бывает. Их психика гораздо более пластична, чем у взрослых. Лучше приспосабливается к стрессовым ситуациям. Вначале они плачут, а потом принимают существующее положение за норму. Скажем, наблюдения за детьми, попавшими в Бухенвальд в раннем возрасте и выросшими там, показали их гораздо большую адаптацию к внешним обстоятельствам, чем у взрослых. Взрослые боролись за выживание. А они просто жили. И даже находили в этих, казалось бы, не совместимых с жизнью условиях свои маленькие радости.
— И все же странно. Ведь прошло всего несколько дней.
— Возможно, ей обеспечили более-менее нормальное содержание. Или использовали какое-нибудь медикаментозное средство. Или…
— Что «или»? Или она была раньше знакома с похитителями?
— Может быть. По крайней мере, это объяснило бы ее спокойствие.
— Спасибо, доктор.
— Не за что. Заходите, если нужда будет.
— Малая? Как у того мальчика?
— Любая. Большая тоже.
— Нет. Спасибо, доктор. Я лучше к зубному.
— Писаюсь, — честно признался сидящий напротив него мальчик. Стоящая неподалеку его мама громко всхлипнула.
— Ты когда писаешься? — спросил врач.
— Когда попью.
— Когда попьешь, тогда и писаешься?
— Да. Когда попью, тогда и писаюсь.
— А когда пописаешь?
— Снова пью.
— Понятно. Значит, снова пьешь.. И снова писаешься. А телевизор смотришь?
— Смотрю.
— И перед сном смотришь?
— И перед сном.
— Вот что, дружок. Ты пока выйди. И посиди в коридоре. А я с твоей мамой поговорю.
Мальчик сказал «До свидания» и вышел.
— Ну?! — с надрывом спросила мама. — Что?!
— Успокойтесь. Я думаю, с вашим мальчиком все в порядке.
— Но он же писает! В постель.
— Но он же смотрит телевизор.
— Я не понимаю. Не понимаю связи.
— Он рекламу смотрит. Памперсов. Где мальчик пьет и писает. Снова пьет. И снова писает. Наверное, он думает, что всех, кто пьет и писает, показывают по телевизору. И его, значит, тоже, если он будет делать так же. Дети, знаете, очень впечатлительны. И очень часто действуют на подсознательном уровне.
— И что мне делать?
— Ничего. Не давайте ему перед сном пить. И смотреть телевизор.
— А если вдруг…
— «Если вдруг» — приходите еще раз. До свидания.
— Спасибо, — поблагодарила женщина врача. — И вам спасибо, — повернулась к молчаливо наблюдавшему прием еще одному врачу.
— Не за что. Скажите там, что я продолжу прием через десять минут. — И повернулся к своему молчаливому коллеге. — Что у вас?
На стоящей у стены обитой зеленой клеенкой кушетке, в белом, вкривь и вкось сидящем медицинском халате, по стойке «смирно» сидел следователь Григорьев.
— Мне рекомендовал обратиться к вам главврач…
— Это я знаю. Что вы хотите лично от меня?
— Видите ли, в чем дело. Вам нужно прослушать одну запись.
— Какую запись?
— Магнитофонную.
— Я не специалист в звукозаписывающей аппаратуре. И не меломан. Я врач. И никак не могу понять, чем могу вам быть полезен.
— На магнитофоне записана детская речь. Нам нужно узнать по ней о психическом состоянии ребенка.
— По магнитофонной записи?
— Да, по записи.
— А не проще ли побеседовать с самим ребенком?
— Дело в том… Дело в том, что ребенка нет. Есть только его голос…
— Вы из милиции, — догадался врач.
— Да. Из милиции.
— А девочка пропала? И прислала домой магнитофонную запись. Так?
— Примерно так. Только еще хуже. Девочку выкрали. И требуют с родителей выкуп.
— Хорошо, давайте вашу запись. Хотя без прямого общения с ребенком гарантировать безошибочный результат не могу. Это, знаете ли, напоминает шаманство. Когда только по голосу
Следователь включил запись.
«Мама. Это я. У меня все хорошо. Меня никто не обижает. Я очень соскучилась…»
— Еще раз, пожалуйста. «Мама. Это я. У меня все хорошо. Меня никто не обижает…»
— Еще разочек. Если можно… «Мама. Это я…»
— Интересно…
— Что интересно?
— Нет, ничего. Это так, мысли вслух. Еще раз. Будьте любезны… «Мама…»
— Достаточно.
Врач откинулся на спинку стула.
— Ну так что вас интересует?
— Состояние девочки.
— Насколько я могу судить — по тембру голоса, по интонациям, по построению фраз, — девочка находится в нормальном психическом состоянии.
— Как так в нормальном?
— В нормальном — это значит в нормальном. В адекватном. Свободная, плавная речь. Выдержанные паузы между словами и фразами. Верно расставленные акценты. Не ощущается ни особого страха, ни подавленности, ни возбуждения. Если вас интересует это.
— То есть вы хотите сказать, что ребенок не волнуется?
— Если и волнуется, то не очень выражение.
— Странно.
— Что странно?
— Что не волнуется. Все-таки похищение. Угрозы. Злые дяди вместо родителей. Неизвестность.
— У детей это бывает. Их психика гораздо более пластична, чем у взрослых. Лучше приспосабливается к стрессовым ситуациям. Вначале они плачут, а потом принимают существующее положение за норму. Скажем, наблюдения за детьми, попавшими в Бухенвальд в раннем возрасте и выросшими там, показали их гораздо большую адаптацию к внешним обстоятельствам, чем у взрослых. Взрослые боролись за выживание. А они просто жили. И даже находили в этих, казалось бы, не совместимых с жизнью условиях свои маленькие радости.
— И все же странно. Ведь прошло всего несколько дней.
— Возможно, ей обеспечили более-менее нормальное содержание. Или использовали какое-нибудь медикаментозное средство. Или…
— Что «или»? Или она была раньше знакома с похитителями?
— Может быть. По крайней мере, это объяснило бы ее спокойствие.
— Спасибо, доктор.
— Не за что. Заходите, если нужда будет.
— Малая? Как у того мальчика?
— Любая. Большая тоже.
— Нет. Спасибо, доктор. Я лучше к зубному.
Глава 13
Второй день Грибов «щупал» отца девочки. Родного. Того, который обещал бросившей его жене и матери девочки беспокойную жизнь. И второй день не нащупывал ничего, кроме проскальзывающей между пальцев пустоты.
Из шестнадцати выданных ему в адресном столе адресов одиннадцать отпали сразу. То есть люди с запрашиваемой фамилией, именем, отчеством и годом рождения там проживали. Но совсем не те. Совсем другие. Не имеющие никакого отношения ни к жене банкира, ни к ее ребенку. По крайней мере так утверждали участковые инспектора.
Лишь пять адресов обещали какую-то надежду. Но и из них уже отпали два. Оставалось три. Три адреса надежды…
Грибов нашел очередной дом, подъезд и квартиру. Осмотрелся. И позвонил… В соседнюю. Дверь открыла заспанная женщина.
— Ну и что? — строго спросил Грибов.
— Что, что? — недоуменно сказала женщина.
— Я говорю, что делать будем?
— С кем?
— С вами делать. С жильцами квартиры номер тридцать три. Вот, соседи на вас жалуются. Говорят, шум ночами. Возня какая-то. Крики… — И следователь махнул в воздухе мелко исписанной им же бумажкой.
— Крики? У нас?
— Ваша квартира тридцать три?
— Да, тридцать три.
— Значит, у вас. Можно войти?
— Конечно. Заходите.
Грибов зашел. В уличной обуви в гостиную. Как и должен уважающий себя и не уважающий жильцов вверенного ему участка ответственный работник жилищно-коммунального хозяйства.
— А кто насту…? То есть, я хотела сказать, кто на нас жалобу написал?
— Соседи. Точнее отвечать я не уполномочен. Жалоба конфиденциальная. Направлена начальнику нашего жэка. Лично. Поэтому разглашать информацию о том, кто сигнализировал в соответствующие инстанции о имевших место фактах вопиющего безобразия, я не обязан. Но обязан принять немедленные меры к пресечению и исключению повторных сигналов граждан.
Ваша фамилия?
— Моя?
— Ваша!
— Петрова. Анастасия Петровна.
— Рассказывайте, Анастасия Петровна.
— О чем?
— О допущенных вами вопиющих фактах.
— Да не было никаких фактов. И никакого шума.
— А чего же тогда жильцы пишут? Вернее сказать, сигнализируют о фактах творимых безобразий. Что они, выдумывают, что ли?
— Может, и выдумывают! Кому здесь писать? Симоновым, что ли? Из соседней квартиры. Так они сами алкаши и дебоширы. Орут каждый вечер. В стену стучат. Головами.
— Ну при чем здесь Симоновы?
— А кто? Кто тогда? Нижние? Так их там не бывает целыми неделями. Дача у них. Тыквы-кабачки. Они только к Новому году объявляются…
— Нет, нижние соседи ничего такого…
— Тогда он! Гад!
— Кто он?
— Тот, что напротив. Из тридцать первой. Он, гад. Больше некому. Молчуном прикидывается. Глухонемым. А писать, значит, умеет.
— Ну что вы…
— Он, он.
— Минуточку. Во-первых, я не должен сообщать вам, кто сигнализировал. Во-вторых, вполне вероятно, что он ошибся в источнике шума.
— Ну тогда пошли к нему. И выясним, чего это он ошибается. Пошли, пошли.
И жиличка потянула представителя власти за рукав.
— Пусть он мне в глаза скажет. Пусть попробует…
Дверь открыл офицер. В звании подполковника Российской армии.
Минус четырнадцатый адрес… Итого в остатке два. Два адреса надежды…
… — Поступил сигнал. Что вы шумите! Жильцам спать не даете…
…А вот этого я вам сообщать не уполномочен…
…В соседней? Ну, может быть, он ошибся. Так сказать, перепутал источник шума. Тогда пойдемте и попытаемся выяснить это непосредственно…
Не пойдете? Почему? Потому что боитесь? Дружки у него? В кожаных куртках? А где работает? Нигде не работает? Отчего вы так решили? Оттого что он постоянно дома? И постоянно пьянствует? С дружками? И всем грозит? Кому? Может быть, кому-нибудь конкретно? Жене или близким? Ах разведен. Года три разведен. Вот как оно получается. У самого рыльце в пушку, а он на других пишет. Поди, сам больше всех шумит? Шумит? Крики слышны? Плач? Слышны… Чьи крики? И плач? Женские? А может, детские? Они ведь похожи — женские и детские. Возможно, и детские? Ну тогда, наверное, действительно произошла ошибка. Так что приношу от лица жэка свои извинения. А с соседом вашим мы разберемся. Непременно разберемся. По всей строгости существующих норм общежития…
До свидания.
Неужели сработало? Неужели он? Надо бы проверить. Только как? Пригласить участкового? Или группу поддержки из ближайшего РОВД? Так права такого нет. По причине неофициальности следствия. Информацию получить, используя старинные знакомства, это еще туда-сюда. А в квартиру ломиться без ордера… Нет, на это они не пойдут. Даже несмотря на приятельские отношения.
Может, самому? По-тихому. Под личиной работника жэка? Вряд ли он будет набрасываться на каждого позвонившего в дверь. Вряд ли будет демаскировать себя.
Грибов подошел к нужной квартире, прижался ухом к холодному металлу внешней двери. Прислушался.
Тихо…
Нет, не тихо. Работает радиоприемник. Впрочем, это может быть радиоточка. Которую не выключают. Радиоточка не показатель… Что еще? Еще льется вода. Кажется, на кухне. Правда, краны, случается, тоже забывают закручивать.
Звук падающей воды изменился. И затих совсем. Кто-то закрутил кран.
Значит, квартира была обитаема. Значит, люди там были…
Грибов мгновение помедлил, на всякий случай расстегнул ремень на скрытого ношения кобуре и нажал пальцем на кнопку звонка…
Из шестнадцати выданных ему в адресном столе адресов одиннадцать отпали сразу. То есть люди с запрашиваемой фамилией, именем, отчеством и годом рождения там проживали. Но совсем не те. Совсем другие. Не имеющие никакого отношения ни к жене банкира, ни к ее ребенку. По крайней мере так утверждали участковые инспектора.
Лишь пять адресов обещали какую-то надежду. Но и из них уже отпали два. Оставалось три. Три адреса надежды…
Грибов нашел очередной дом, подъезд и квартиру. Осмотрелся. И позвонил… В соседнюю. Дверь открыла заспанная женщина.
— Ну и что? — строго спросил Грибов.
— Что, что? — недоуменно сказала женщина.
— Я говорю, что делать будем?
— С кем?
— С вами делать. С жильцами квартиры номер тридцать три. Вот, соседи на вас жалуются. Говорят, шум ночами. Возня какая-то. Крики… — И следователь махнул в воздухе мелко исписанной им же бумажкой.
— Крики? У нас?
— Ваша квартира тридцать три?
— Да, тридцать три.
— Значит, у вас. Можно войти?
— Конечно. Заходите.
Грибов зашел. В уличной обуви в гостиную. Как и должен уважающий себя и не уважающий жильцов вверенного ему участка ответственный работник жилищно-коммунального хозяйства.
— А кто насту…? То есть, я хотела сказать, кто на нас жалобу написал?
— Соседи. Точнее отвечать я не уполномочен. Жалоба конфиденциальная. Направлена начальнику нашего жэка. Лично. Поэтому разглашать информацию о том, кто сигнализировал в соответствующие инстанции о имевших место фактах вопиющего безобразия, я не обязан. Но обязан принять немедленные меры к пресечению и исключению повторных сигналов граждан.
Ваша фамилия?
— Моя?
— Ваша!
— Петрова. Анастасия Петровна.
— Рассказывайте, Анастасия Петровна.
— О чем?
— О допущенных вами вопиющих фактах.
— Да не было никаких фактов. И никакого шума.
— А чего же тогда жильцы пишут? Вернее сказать, сигнализируют о фактах творимых безобразий. Что они, выдумывают, что ли?
— Может, и выдумывают! Кому здесь писать? Симоновым, что ли? Из соседней квартиры. Так они сами алкаши и дебоширы. Орут каждый вечер. В стену стучат. Головами.
— Ну при чем здесь Симоновы?
— А кто? Кто тогда? Нижние? Так их там не бывает целыми неделями. Дача у них. Тыквы-кабачки. Они только к Новому году объявляются…
— Нет, нижние соседи ничего такого…
— Тогда он! Гад!
— Кто он?
— Тот, что напротив. Из тридцать первой. Он, гад. Больше некому. Молчуном прикидывается. Глухонемым. А писать, значит, умеет.
— Ну что вы…
— Он, он.
— Минуточку. Во-первых, я не должен сообщать вам, кто сигнализировал. Во-вторых, вполне вероятно, что он ошибся в источнике шума.
— Ну тогда пошли к нему. И выясним, чего это он ошибается. Пошли, пошли.
И жиличка потянула представителя власти за рукав.
— Пусть он мне в глаза скажет. Пусть попробует…
Дверь открыл офицер. В звании подполковника Российской армии.
Минус четырнадцатый адрес… Итого в остатке два. Два адреса надежды…
… — Поступил сигнал. Что вы шумите! Жильцам спать не даете…
…А вот этого я вам сообщать не уполномочен…
…В соседней? Ну, может быть, он ошибся. Так сказать, перепутал источник шума. Тогда пойдемте и попытаемся выяснить это непосредственно…
Не пойдете? Почему? Потому что боитесь? Дружки у него? В кожаных куртках? А где работает? Нигде не работает? Отчего вы так решили? Оттого что он постоянно дома? И постоянно пьянствует? С дружками? И всем грозит? Кому? Может быть, кому-нибудь конкретно? Жене или близким? Ах разведен. Года три разведен. Вот как оно получается. У самого рыльце в пушку, а он на других пишет. Поди, сам больше всех шумит? Шумит? Крики слышны? Плач? Слышны… Чьи крики? И плач? Женские? А может, детские? Они ведь похожи — женские и детские. Возможно, и детские? Ну тогда, наверное, действительно произошла ошибка. Так что приношу от лица жэка свои извинения. А с соседом вашим мы разберемся. Непременно разберемся. По всей строгости существующих норм общежития…
До свидания.
Неужели сработало? Неужели он? Надо бы проверить. Только как? Пригласить участкового? Или группу поддержки из ближайшего РОВД? Так права такого нет. По причине неофициальности следствия. Информацию получить, используя старинные знакомства, это еще туда-сюда. А в квартиру ломиться без ордера… Нет, на это они не пойдут. Даже несмотря на приятельские отношения.
Может, самому? По-тихому. Под личиной работника жэка? Вряд ли он будет набрасываться на каждого позвонившего в дверь. Вряд ли будет демаскировать себя.
Грибов подошел к нужной квартире, прижался ухом к холодному металлу внешней двери. Прислушался.
Тихо…
Нет, не тихо. Работает радиоприемник. Впрочем, это может быть радиоточка. Которую не выключают. Радиоточка не показатель… Что еще? Еще льется вода. Кажется, на кухне. Правда, краны, случается, тоже забывают закручивать.
Звук падающей воды изменился. И затих совсем. Кто-то закрутил кран.
Значит, квартира была обитаема. Значит, люди там были…
Грибов мгновение помедлил, на всякий случай расстегнул ремень на скрытого ношения кобуре и нажал пальцем на кнопку звонка…
Глава 14
Контактный телефон молчал. Судя по всему, напарник еще не вернулся. Еще отрабатывал адреса.
"Может, позвонить по мобильному? — подумал Григорьев. — Нет, не стоит. Мало ли где он сейчас находится, с кем и в каком обличье беседует. Может, в настоящий момент он, изображая бедного жэковского сантехника, пихает руку в канализационную трубу. А тут вдруг зуммер мобильного ценой в много сотен долларов телефона из кармана робы. Неувязочка…
Ладно, подождем. Рано или поздно объявится…"
Григорьев развернул машину и отправился по очередному адресу. Которых у него тоже было не меньше десятка: обиженных судьбой и банкиром сослуживцев, приятелей, уголовной «крыши». Сейчас на очереди была уголовная «крыша». О которой можно было узнать только в подвале.
За три квартала до известного ему адреса Григорьев запарковал машину, на всякий случай надел темные очки, прилепил под нос усы и развинченной походкой подошел к двери не работающей по причине летнего сезона котельной.
— Здорово! — крикнул он вниз, открыв дверь.
— Ты кто? — ответил голос.
— Я от Серого. По делу.
— Проходи.
В котельной находились три человека. Кроме того, которого ожидал увидеть Григорьев. Три совершенно незнакомых следователю парня.
«Вот гад! — подумал следователь. — Крутит торговлю, используя предоставленную ему легальную возможность. Расширяет клиентуру. Без зазрения совести».
Незнакомые парни насторожились. Но хозяин котельной быстро успокоил их:
— Это свой. Все нормально. Передал какой-то небольшой пакет. Получил деньги.
— Если все нормально, придем завтра, — сказали незнакомцы.
— Завтра едва ли… Завтра может ничего не быть.
— Тогда послезавтра.
— Послезавтра тоже…
«Юлит, — понял Григорьев. — Не хочет демаскировать масштабы торговли. Боится лишиться индульгенции».
— А послепослезавтра?
— Ну не знаю. Зайдите на всякий случай.
Парни распрощались и ушли.
— Опять за старое взялся? — строго спросил следователь.
— Ну что вы, гражданин начальник! Это так, случайность. Направил один кореш. А так в рамках разрешенного. Мамой клянусь.
— Какой мамой? Ты же детдомовский.
— Ну и что? Мама все равно была. Где-нибудь.
— Смотри у меня! Мы тебе не для того разрешили «травкой» торговать, чтобы ты рынок расширял.
— А для чего? — нагло спросил торговец.
— Для того, чтобы информацию давал.
— А какая же информация может быть без торговли? Кто со мной разговаривать станет, если я пустой буду. Чем больше клиентура, тем больше я буду знать. И вы тоже.
— Наглеешь?
— Наоборот. Стараюсь быть полезным органам. Отчего вынужден расширять круг знакомых.
— Смотри у меня, доиграешься! Пролетишь на крупной партии или, не дай бог, на «порошке» — выручать не стану. Загремишь по полной!
— Ну что вы, гражданин начальник. Как можно! Я же понимаю!
Понимал не только торговец «травкой», но и следователь. Все всё понимали. И то, что масштабы торговли намного превосходили разрешенные, и то, что разговор шел не только о «травке», но и о более крепких и разнообразных сортах зелья. И еще оба понимали, что все равно никто ничего с торговцем наркотой не сделает. Потому что взамен предоставленной милицией «отмазки» он поставлял информацию. Очень ценную информацию, которую в свою очередь получал у своих информаторов и случайных, из среды наркоманов-преступников, собеседников. Торговец был очень ценной для уголовного розыска фигурой. И поэтому на его мелкие и даже крупные прегрешения закрывали глаза.
— Ну смотри…
— А вы зачем ко мне, гражданин начальник?
Вопрос был не праздный. Обычно сексот и его куратор встречались по условному звонку информатора на нейтральной территории. И только в очень срочных случаях — у него. Похоже, этот случай был срочный.
— Да ты не бойся. Скажешь, новый клиент. При твоих масштабах торговли лишний человек подозрения не вызовет.
— Какие масштабы? Гражданин…
— Ладно, не прибедняйся. Приготовь лучше мне порцию. Чтобы все выглядело как положено.
Хозяин котельной погрустнел. Нести убыток ему не хотелось. Даже ради соблюдения правил конспирации.
— А вы тогда деньги. Чтобы, если кто-нибудь войдет, все было натурально.
— Вот тебе деньги! — показал кукиш Григорьев. — Твой пакет больше моей недельной зарплаты стоит. Перебьешься. Скажешь, в долг дал.
— Я в долг не даю.
— А тут, скажешь, дал. Как очень уважаемому клиенту.
— А может, вы потом при выходе…
— А потом я снесу твой пакет в экспертизу. Чтобы знать, чем ты народ травишь! И если вдруг травишь, сообщу кому следует. И знаешь, что за этим последует?
"Может, позвонить по мобильному? — подумал Григорьев. — Нет, не стоит. Мало ли где он сейчас находится, с кем и в каком обличье беседует. Может, в настоящий момент он, изображая бедного жэковского сантехника, пихает руку в канализационную трубу. А тут вдруг зуммер мобильного ценой в много сотен долларов телефона из кармана робы. Неувязочка…
Ладно, подождем. Рано или поздно объявится…"
Григорьев развернул машину и отправился по очередному адресу. Которых у него тоже было не меньше десятка: обиженных судьбой и банкиром сослуживцев, приятелей, уголовной «крыши». Сейчас на очереди была уголовная «крыша». О которой можно было узнать только в подвале.
За три квартала до известного ему адреса Григорьев запарковал машину, на всякий случай надел темные очки, прилепил под нос усы и развинченной походкой подошел к двери не работающей по причине летнего сезона котельной.
— Здорово! — крикнул он вниз, открыв дверь.
— Ты кто? — ответил голос.
— Я от Серого. По делу.
— Проходи.
В котельной находились три человека. Кроме того, которого ожидал увидеть Григорьев. Три совершенно незнакомых следователю парня.
«Вот гад! — подумал следователь. — Крутит торговлю, используя предоставленную ему легальную возможность. Расширяет клиентуру. Без зазрения совести».
Незнакомые парни насторожились. Но хозяин котельной быстро успокоил их:
— Это свой. Все нормально. Передал какой-то небольшой пакет. Получил деньги.
— Если все нормально, придем завтра, — сказали незнакомцы.
— Завтра едва ли… Завтра может ничего не быть.
— Тогда послезавтра.
— Послезавтра тоже…
«Юлит, — понял Григорьев. — Не хочет демаскировать масштабы торговли. Боится лишиться индульгенции».
— А послепослезавтра?
— Ну не знаю. Зайдите на всякий случай.
Парни распрощались и ушли.
— Опять за старое взялся? — строго спросил следователь.
— Ну что вы, гражданин начальник! Это так, случайность. Направил один кореш. А так в рамках разрешенного. Мамой клянусь.
— Какой мамой? Ты же детдомовский.
— Ну и что? Мама все равно была. Где-нибудь.
— Смотри у меня! Мы тебе не для того разрешили «травкой» торговать, чтобы ты рынок расширял.
— А для чего? — нагло спросил торговец.
— Для того, чтобы информацию давал.
— А какая же информация может быть без торговли? Кто со мной разговаривать станет, если я пустой буду. Чем больше клиентура, тем больше я буду знать. И вы тоже.
— Наглеешь?
— Наоборот. Стараюсь быть полезным органам. Отчего вынужден расширять круг знакомых.
— Смотри у меня, доиграешься! Пролетишь на крупной партии или, не дай бог, на «порошке» — выручать не стану. Загремишь по полной!
— Ну что вы, гражданин начальник. Как можно! Я же понимаю!
Понимал не только торговец «травкой», но и следователь. Все всё понимали. И то, что масштабы торговли намного превосходили разрешенные, и то, что разговор шел не только о «травке», но и о более крепких и разнообразных сортах зелья. И еще оба понимали, что все равно никто ничего с торговцем наркотой не сделает. Потому что взамен предоставленной милицией «отмазки» он поставлял информацию. Очень ценную информацию, которую в свою очередь получал у своих информаторов и случайных, из среды наркоманов-преступников, собеседников. Торговец был очень ценной для уголовного розыска фигурой. И поэтому на его мелкие и даже крупные прегрешения закрывали глаза.
— Ну смотри…
— А вы зачем ко мне, гражданин начальник?
Вопрос был не праздный. Обычно сексот и его куратор встречались по условному звонку информатора на нейтральной территории. И только в очень срочных случаях — у него. Похоже, этот случай был срочный.
— Да ты не бойся. Скажешь, новый клиент. При твоих масштабах торговли лишний человек подозрения не вызовет.
— Какие масштабы? Гражданин…
— Ладно, не прибедняйся. Приготовь лучше мне порцию. Чтобы все выглядело как положено.
Хозяин котельной погрустнел. Нести убыток ему не хотелось. Даже ради соблюдения правил конспирации.
— А вы тогда деньги. Чтобы, если кто-нибудь войдет, все было натурально.
— Вот тебе деньги! — показал кукиш Григорьев. — Твой пакет больше моей недельной зарплаты стоит. Перебьешься. Скажешь, в долг дал.
— Я в долг не даю.
— А тут, скажешь, дал. Как очень уважаемому клиенту.
— А может, вы потом при выходе…
— А потом я снесу твой пакет в экспертизу. Чтобы знать, чем ты народ травишь! И если вдруг травишь, сообщу кому следует. И знаешь, что за этим последует?