«Как же так? — в отчаянии подумал он, карабкаясь сквозь боль и страх. — Да ведь это же смерть!.. Да ведь так нельзя, умирать, не повидав Анны, ведь он обещал ей вернуться живым, он должен, прежде чем умереть, объясниться...»
Но эта самая важная, самая последняя мысль путалась и рвалась, вытесняемая из сознания болью и чернотой.
Все, он умер?..
— Саша!.. Саша!.. Сашенька!.. — громко и монотонно звала какая-то женщина.
Валериан Христофорович, спавший в углу на подстеленном пальто, теперь стоял на четвереньках, зачем-то отряхивая его от кирпичной пыли. Пальто было разорвано в нескольких местах вместе с подкладом, и теперь его можно было лишь выбросить.
— Валериан Христофорович, что с вами? — встревоженно спросил Паша-кочегар, одежда которого выглядела ничуть не лучше. — Вы живы?
— Кажется, живой... Вот, полюбопытствуйте, милостивый государь, беда-то какая... пальто почти новое! — расстроенно отвечал Валериан Христофорович.
— Вы Мишеля Алексеевича не видели? — перебил его Паша-кочегар.
Валериан Христофорович бросил пальто, взгляд его обрел осмысленность.
— Да-да, верно, — забормотал он. — Ведь он там, на скамье был! Жив ли он теперь — ведь рвануло-то аккурат в том самом месте! Да вы, как я погляжу, тоже ранены! — ахнул Валериан Христофорович, заметив кровь, стекавшую по лицу матроса.
— Где?
— Да вот же! — мазнул пальцем Валериан Христофорович.
— Да, верно, — подивился Паша-кочегар, промокнув ладонью кровь. — Но это пустяки, царапина... Вот кабы сюда шестидюймовый снаряд главного калибра нашего «Мстислава» угодил — всех бы в клочья!
И к чему он о том сказал?..
Мишеля нашли подле стенки, придавленного каким-то дородным мужчиной. Мертвым. Того стащили за ноги в сторону, наклонились.
— Ну, чего там? — страшась ответа, спросил Валериан Христофорович.
— Вроде кости целы, — ответил Паша-кочегар, ощупывая тело. — Товарищ Фирфанцев!.. Мишель Алексеевич, вы живой?.. Куда вас ранило-то?
— Вы переверните его, переверните!
— Ага, сейчас!..
Какая-то новая неведомая сила, ворвавшись в черноту, стала отчаянно ворочать и трясти Мишеля, доставляя ему тем ужасные страдания.
«Не надо, мне больно!» — хотел было возмутиться Мишель. Но смог лишь что-то глухо промычать.
— Надо же — живой! — заорал близко торжествующий голос. — Я же говорил!
Мишель сел, мотая головой из стороны в сторону.
Был он, не считая нескольких кровоподтеков, цел, хоть получил сильную контузию. Тот дородный мужчина, что лежал на нем, спас его, приняв в себя назначенные Мишелю осколки.
— Да вы, милостивый государь, в рубашке родились! — радовался Валериан Христофорович. — Ведь во второй раз смерть обходите — помните Хитровку, как в вас из револьвера подручный Федьки Сыча стрелял, да вместо вас в колье пулей угодил!
«Да нет, уж не во второй, уж поболе», — подумал про себя Мишель, вспоминая расстрел в Кремле, пред воротами Арсенала, да еще другой, в ЧК.
И то верно — везучий он, доколе только?..
— Что здесь случилось? — спросил Мишель.
— Вроде поляки наступают, — ответил Паша-матрос.
Наступают?.. Но коли наступают, то скоро будут здесь!
— Где начпрод?
Валериан Христофорович закрутил во все стороны головой.
— Да ведь только здесь был!..
— Сбег! — ахнул Паша-кочегар. — Как есть — сбег!
— Ну, тогда и нам уходить надобно, — сказал, с трудом унимая нестерпимую головную боль, Мишель.
— Так поезд еще не подали! — ответил Валериан Христофорович.
— Не будет никакого поезда, — сказал Мишель. — Пути наверняка обстрелом порушены — надобно коней или повозку искать или пешком идти. Здесь скоро поляки объявятся!
— Да откуда ж им взяться? — не поверил Валериан Христофорович. — В городе красных полков без счету да бронепоезд еще!..
— Будут, непременно будут, — уверил Мишель, прислушиваясь к орудийной пальбе, — да ведь, коли по звуку судить, тех батарей не одна и не две, да стреляют бегло, с переносом огня по заранее намеченным целям — значит, сие не просто бой, а тщательно подготовленное наступление. Не устоят полки, побегут!
Мишель обшарил живот и спину, нащупал сбившуюся назад кобуру, вытащил, проверил револьвер.
— Вы что, стрелять намереваетесь? — подивился Валериан Христофорович.
— Там поглядим, — ответил Мишель.
Рассыпающиеся частым горохом выстрелы звучали уж совсем рядом, уж на станции — а кому стрелять, как не полякам или... не по полякам...
Паша-кочегар бросился было к выходу.
— Куда? — крикнул ему вослед Мишель. — Не туда, там теперь самая рубка будет — через заднюю дверь надо!
Пересекли разрушенный снарядом зал. За Мишелем, признав в нем, хоть был он в штатском, офицера, потянулись какие-то солдаты.
Вышли из станции.
Было уже светло.
Мишель замер, оглядываясь... Стрельба, все нарастая, катилась с запада. Польские батареи били куда-то за станцию — верный признак, что скоро сюда прорвется враг, уж коли артиллеристы перенесли огонь в глубину, дабы своих не пострелять.
Дело было даже хуже, чем Мишель ожидал...
Люди бежали к поезду, который вряд ли куда пойдет, лезли на подножки и в окна, стаскивали друг друга вниз за ноги.
Совсем рядом стоял сброшенный с рельсов паровоз, который, будто большое раненое животное, свистел, выбрасывая далеко в сторону белую горячую струю пара из пробитого осколком котла. Подле паровоза корчился, крича от боли, обожженный машинист.
Бронепоезд отчего-то молчал, лишь с водокачки взахлеб, длинными очередями строчил пулемет. Никакого сопротивления не было — вдоль путей в беспорядке бежали растрепанные, ошалело озирающиеся красноармейцы. Порой они прикладывались к винтовкам и, почти не целясь, стреляли куда-то назад.
— Эй, стой, куда вы? — крикнул Мишель. — С путей, с путей уходите!
Но солдаты, будто завороженные, прыгали по шпалам.
Ах дурачье, ведь именно тут, по насыпи конница пойдет! Солдаты все бежали и бежали по двое, по трое. Кто-то на ходу отчаянно кричал:
— Тикайте, счас ляхи будут здесь!
И верно, где-то совсем близко зазвенели клинки, загикали конники — теперь уж спасения не было, от конного пешему не убежать — ворвется на станцию конная лава, растечется, изрубит всех в куски.
— А ну стой!.. — рявкнул во всю глотку Мишель.
Да все без толку — разве окриком ошалевшего от страха остановить!
Вскинув револьвер, Мишель несколько раз пальнул в воздух и под ноги бегущим красноармейцам. Он по опыту германского фронта знал, что, коли теперь хоть нескольких остановить да привести в чувство, другие тоже встанут.
— Стой, курицыны дети!.. Прибью!..
Валериан Христофорович обалдело уставился на Мишеля, от которого впервые слышал брань.
— Не сметь! Все одно не уйдете — порубают вас!
Обернулся к Паше-кочегару:
— Надо их во что бы то ни стало задержать!
Матрос понятливо кивнул, сделал несколько шагов в сторону, не мудрствуя лукаво, перехватил бегущего солдатика, с ходу ударил его своим пудовым кулачищем в ухо, так, что тот, ойкнув, свалился с ног.
— Куда бежишь, шкура!..
— Ты чего дерешься — там же поляки, ведь убьют! — всхлипнул, утираясь, солдат.
— Ага, только прежде них я из тебя душу выну! — грозно пообещал Паша-кочегар.
Сграбастал еще пару бегущих красноармейцев за воротники, крутанул, стукнул лбами.
— Стоять!.. Тухлого кашалота вам в глотку!..
Этот, коли сказано, мимо ни единой души не пропустит!.. — успокоился Мишель.
Крикнул зычно:
— Слушай мою команду!..
— Слушать командира, язви вас в селезенку! — поддакнул Паша-кочегар.
Теперь уж Мишеля услышали.
— Занимай оборону — вы трое там, вы — здесь...
Стрельба залпами по моей команде!
Несколько красноармейцев плюхнулись на животы, выставили вперед винтовки, озираясь на Мишеля. Теперь и другие стали останавливаться, залегать, образуя цепь.
Валериан Христофорович, широко раскрыв глаза, глядел на Фирфанцева, которого знал интеллигентным, вполне мирным господином и никогда не видел таким вот, отчаянным сорвиголовой, палящим из револьвера и разговаривающим матом.
— Вы только, Валериан Христофорович, Христа ради, никуда не лезьте! — попросил, обернувшись к нему, Мишель. — Спрячьтесь где-нибудь — Бог даст, вас не тронут!
И вновь иным, командирским тоном прокричал:
— Всякого, кто струсит и побежит, буду расстреливать на месте!
Ждать пришлось недолго. Совсем близко, в двухстах шагах, выскочили на платформу всадники. Пригнувшись к холкам коней, они вертели над собой саблями, наотмашь рубя убегающих красноармейцев, которые, закрывая головы, валились снопами под копыта лошадей. Рубка шла беспощадная, без пленных, если кто поднимал руки, то его все одно рубили, иной раз перерезая наискось, от шеи до самого бедра.
Картина была страшная!
Кто-то с испугу пальнул.
— А ну — кто посмел?! Прекратить! — гаркнул Мишель. — Без моей команды не стрелять!
Понимал он, что конную лаву беспорядочной стрельбой не остановить. Это как слону дробина — он лишь вздрогнет! Вот только если дробин будет много да все они ударят разом и в лад, тогда только, может, будет толк!
Несется лава, сверкают клинки и вывернутые белки глаз... Теперь бы и страшиться, но именно сейчас Мишель стал спокоен, как всегда с ним случалось в бою — там, на германской, трусость среди офицерства почиталась худшим из пороков — умри, но не выказывай своей слабости пред нижними чинами. Лучше смерть, чем позор!
Вот уж стали хорошо различимы перекошенные, злые, возбужденные лица.
— Товсь! — громко, но спокойно скомандовал Мишель.
Задвигались, зашевелились винтовки.
Еще немного...
Пора!..
— Залп! — скомандовал Мишель, сам первый вскинув взятую у кого-то винтовку и целясь в грудь всаднику.
Затрещал, будто старый холст разорвали, нестройный залп. Передних всадников смело с седел, бросив на задние ряды. Несколько коней, припадая на бегу, упали на передние ноги, перевернулись, заржали. На них налетели другие.
— То-овсь! — напрягая связки, прокричал Мишель. Вразнобой, но все равно слитно, заклацали затворы винтовок, зазвенели, покатились выброшенные гильзы.
— ...Залп!..
Вновь дружно затрещало со всех сторон, закладывая уши. Пули впились в живую, несущуюся рысью стену, сшибли всадников, швырнули их под ноги позади скачущих коней. На мгновенье все смешалось, мертвые и еще живые тела образовали собой баррикаду. Бег лавы замер. Но напирающие ряды полезли вперед, топча убитых.
— То-овсь!..
— ...Залп!..
Вновь кавалеристы ткнулись в невидимую, но страшную свинцовую стену, которая ударом сбросила их наземь. Но не всех!
— Товсь!..
В обоймах оставалось всего-то по два патрона, и коли теперь не остановить конницу, то перезарядить винтовки они уж не дадут — налетят, сомнут, изрубят!
— Цель в коней! — крикнул Мишель.
Дула винтовок поползли вниз.
— Залп!..
Сразу по нескольку, из многих винтовок, пуль ударили в шеи и головы коней, пробивая их навылет. Но кони, уже будучи убитыми, уже мертвыми, пробегали еще несколько шагов, прежде чем упасть и свалить своих седоков.
— Товсь!..
Это были последние в обоймах патроны, а всадники были уж в десятке шагов.
— Залп!..
Упали, опрокинулись ближние ряды.
Но задние продолжали напирать, хоть кони вязли в завалах трупов, оскальзываясь на них, сбиваясь на шаг.
— В штыки! — крикнул Мишель, удобней перехватывая винтовку и бросаясь вперед. Хоть это была почти безнадежная затея — пехотинец против кавалериста не боец! Всаднику легче рубить пешего — сверху вниз, с оттягом и без, колоть, сшибать его с ног, давить и топтать конем.
Но все ж таки пеший не беззащитен, коли ловок и смел. Тем паче не в чистом поле, а здесь, среди рухнувших стен и горящих вагонов, где развернуться, а тем более перестроиться в боевые порядки мудрено, где главное преимущество конницы — скорость и напор — почти утрачены, и кони переступают на месте, а всадники крутятся в седлах, рубя пред собой воздух, а случается, и уши коням.
Так отчего не побороться, чтоб коли не победить, так хоть умереть в бою!
— За мной, ребята!.. Ур-ра!
Красноармейцы встали, побежали, все более входя в азарт боя. Навстречу им ударили выстрелы, но остановить их было уже невозможно.
Поляки дрогнули, попятились, побежали...
Теперь бы их преследовать да бить в спины, но куда там — треть воинства Мишеля была постреляна и побита, а там, за первым эшелоном наступающих, верно, шел другой!
— Слушай меня! — крикнул Мишель. — Покуда они не очухались да не вернулись — беги кто куда может. Да не по насыпи, а под вагонами, да кустами, а там лесом!
Увидел, как растерянно глядят на него поверившие в него бойцы. Почувствовал к ним благодарность, хотел было что-то сказать, да времени на то уж не осталось.
— Разбегайтесь — ну!.. В другой раз нам не устоять — мало нас!.. Врассыпную — шагом-марш!
Красноармейцы побежали во все стороны.
Но с десяток все ж таки остались при Мишеле.
— Ну чего встали, раззявились — айда! — крикнул Паша-кочегар.
Они прыгнули меж горящих вагонов, пересекли пути, выскочили, побежали по улице. В городе часто и беспорядочно стреляли.
Куда бежать, как угадать, где теперь поляки, где свои? Свои?.. — мгновенно удивился Мишель. — Красные? Неужто так?..
Решили двигаться туда, где меньше была слышна пальба.
И надо же такому случиться — на первом же перекрестке напоролись на конный разъезд.
— А ну — стой! — крикнули им по-русски.
— Сдавайся! Не то всех порубаем!
Медлить было нельзя ни мгновения!
— Вперед! — крикнул Мишель, с ходу вскидывая винтовку и стреляя в ближайшего всадника.
Попал, потому что того сбросило с седла.
Уже не глядя, следуют за ним или нет, Мишель пробежал еще несколько шагов, поднырнул под морду хрипящего, разбрызгивающего пену коня, где его трудно было достать шашкой, и, изловчившись, ткнул штыком поляка снизу в живот. Тот выпучил глаза, выронил шашку, сполз на гриву, хватая ее окровавленными руками.
Но сбоку подскочил другой кавалерист — оскалился перекошенным ртом, привстал на стременах, замахнулся... Мишель еле-еле успел перехватить винтовку поперек, вскинул ее над головой, подставив под удар, отбил шашку, которая, звякнув, рубанула по стволу, соскальзывая вбок. Но это все, что он мог сделать, — теперь всадник, покуда он ворочает неповоротливой винтовкой, ткнет его прямо в грудь либо рубанет сбоку.
И точно, поляк, прокрутив в воздухе «восьмерку», замахнулся вновь.
Не успеть! — мгновенно понял Мишель, не отбить, не уклониться!.. Втянул голову в плечи...
Но всадник вдруг, недорубив, вздрогнул всем телом и откинулся назад, свалившись и повиснув в стременах.
— Твою... в бога в душу... куды прешь, камбала слепая, али глаз у тебя нету!.. — страшно гримасничая и вращая глазищами, обругал Мишеля Паша-кочегар.
Это он, вовремя заметив опасность, успел подскочить, выпалить из винтовки и свалить всадника, спасая тем своего командира!
Да ведь он даже выстрела не услышал!
— Благодарю! — коротко сказал Мишель.
Паша-кочегар, схватив за плечо, потащил Мишеля куда-то в сторону.
Прямо перед ними, вскрикнув, упал разрубленный надвое красноармеец, обрызгав их с головы до ног кровью. Да тут же наскочил еще всадник, и Мишель, уж не надеясь боле на винтовку, выпалил в него два раза из револьвера. Попал...
Шашка, свистнув, пролетела в вершке от головы Паши-кочегара, звякнула о мостовую.
«Вот мы и квиты», — подумал Мишель.
Дале все смешалось — Мишель уворачивался от ударов, сам бил штыком и прикладом, раз чуть не погиб оттого, что штык застрял в боку проткнутого им кавалериста и никак не выдергивался.
Сброшенные с коней всадники пытались драться в пешем строю, но что такое шашка против винтовки, когда противники твердо стоят на земле!.. Мишель проткнул двух поляков... Наконец кто-то из красноармейцев зашвырнул в ряды конников гранату, которая, лопнув, разметала всадников.
Поляки замешкались.
— Тикай!..
Все бросились врассыпную, забегая во дворы, перепрыгивая через заборы. Поляки, настигая беглецов, рубили их шашками.
Мишель нырнул в какой-то проулок, замер, прижавшись спиной к стене, переводя дыхание.
— Валериан Христофорович где?
— Да вот же он, — указал Паша-кочегар.
Валериан Христофорович был белее полотна.
— Вы ранены? — испугался за него Мишель.
— Нет-нет, — покачал тот головой, хоть лица на нем не было.
Ну да, верно, с непривычки всякого от такого мороз по коже продерет! Мишеля, как он в первый раз ходил в штыки, после три дня наизнанку выворачивало!
— Валериан Христофорович, нам теперь здесь долго стоять нельзя, нам отсюда бежать надо! — как мог мягче сказал Мишель.
— Да-да, я сейчас! — затряс сыщик седой головой. — Я ведь ныне тоже... я только что человека зарезал!
Да показал залитую кровью руку.
Ах ты боже мой!
— Да ведь не человека, а врага! — сказал, нарочно грубо, Мишель. — На то и война, чтоб убивать!
— Да?.. Но он ведь даже не увидел, как я его, — не слыша Мишеля, пробормотал Валериан Христофорович. — Он отвернулся, а я... Как все это мерзко и богопротивно!..
— Вот что — берите его силой! — приказал Мишель Паше-кочегару.
— Ага! — понятливо кивнул тот, сграбастывая старого сыщика и увлекая за собой. — Пойдемте поскорей, Валериан Христофорович, ну что вы в самом деле как маленький — ну зарезали и зарезали, мало что одного, нужно было больше — то ж контрики, буржуи!..
Скоро на пути им встретились два красноармейца.
— Не ходите туда — поляки там! — испуганно закричали они, показывая в конец улицы.
Свернули в первый же проулок, но, не пробежав ста шагов, уперлись в какие-то ворота — дальше хода не было, а позади с гиканьем, пришпоривая коней, выносились в проулок всадники!
Спастись от них не было никакой возможности... Один из красноармейцев, бросив под ноги винтовку, вскинул вверх руки.
— Ах ты, контра! — свирепо рявкнул Паша-кочегар.
Да вдруг, отойдя на шаг и громко крякнув, ударил в ворота плечом, вышиб доску, — толкнул в дыру Валериана Христофоровича с Мишелем да прыгнул туда сам. Всадники наскочили, расшиблись о ворота, затоптались за ними, изрубили замешкавшихся красноармейцев, выпалили несколько раз наугад... Но в дыру никто не сунулся, как видно, боясь напороться на пулю.
— Туда!..
Снова побежали, задыхаясь и обливаясь потом.
В одном месте, вовремя заметив опасность, затаились, а как поляки прошли мимо, вновь побежали.
Да, видно, от судьбы, как ни спеши, не убежать!..
Уж почти когда думали, что спаслись, на самой окраине, откуда был виден спасительный лес, они наскочили на отряд поляков, да по-глупому так, выкатившись им под самые ноги!
— Стой! Бросай оружие!..
Сопротивляться было бесполезно — поляков было два десятка, а их всего трое. Мишель переглянулся с Пашей-кочегаром и в сердцах отбросил револьвер, в котором уж не оставалось патронов.
К ним подъехали, обступили, обшарили, связали руки веревкой.
Так вот он каков, плен!..
Поляки, съехавшись вместе, о чем-то переговаривались, смеялись, поглядывая искоса на пленных, видно, решая, что с ними делать — то ли с собой вести, то ли здесь же порубать саблями, как рубали пленных поляков красноармейцы.
Мишель вдруг вспомнил того маленького, лупоглазого полячонка, которого убил штыком конвоир. Подумал — теперь, верно, и их так же!.. Что ж — справедливо, ведь он тогда, наверное, мог защитить его!..
Что-то тихо лязгнуло.
Один из поляков потянул из ножен шашку.
«Будут рубить! — отчетливо понял Мишель. — Зачем им возиться с их конвоированием, зачем кормить, поить, охранять. Так вот — проще!..»
Да будто увидел кучи раздетых, синих, изрубленных тел, что встречал вдоль дорог, и припомнил слова корреспондента Бабеля, который говорил, как все здесь, на войне, ожесточились.
Ну и ладно — не просить же пощады!..
Да и не пощадит их никто!
На войне — как на войне!..
Глава 25
Но эта самая важная, самая последняя мысль путалась и рвалась, вытесняемая из сознания болью и чернотой.
Все, он умер?..
* * *
...Средь серой пыли, дыма и обломков возились, копошились люди — они ползали на коленях, мотая головами, разыскивая свои вещи, натыкаясь на чемоданы, на мертвецов, на ошметки разорванных тел, на обломки кирпичей. В здание вокзала угодил снаряд, который, пробив стену, разорвался в зале ожидания, в самой гуще людей — кто не был убит и ранен, тот был контужен отраженной от стен взрывной волной.— Саша!.. Саша!.. Сашенька!.. — громко и монотонно звала какая-то женщина.
Валериан Христофорович, спавший в углу на подстеленном пальто, теперь стоял на четвереньках, зачем-то отряхивая его от кирпичной пыли. Пальто было разорвано в нескольких местах вместе с подкладом, и теперь его можно было лишь выбросить.
— Валериан Христофорович, что с вами? — встревоженно спросил Паша-кочегар, одежда которого выглядела ничуть не лучше. — Вы живы?
— Кажется, живой... Вот, полюбопытствуйте, милостивый государь, беда-то какая... пальто почти новое! — расстроенно отвечал Валериан Христофорович.
— Вы Мишеля Алексеевича не видели? — перебил его Паша-кочегар.
Валериан Христофорович бросил пальто, взгляд его обрел осмысленность.
— Да-да, верно, — забормотал он. — Ведь он там, на скамье был! Жив ли он теперь — ведь рвануло-то аккурат в том самом месте! Да вы, как я погляжу, тоже ранены! — ахнул Валериан Христофорович, заметив кровь, стекавшую по лицу матроса.
— Где?
— Да вот же! — мазнул пальцем Валериан Христофорович.
— Да, верно, — подивился Паша-кочегар, промокнув ладонью кровь. — Но это пустяки, царапина... Вот кабы сюда шестидюймовый снаряд главного калибра нашего «Мстислава» угодил — всех бы в клочья!
И к чему он о том сказал?..
Мишеля нашли подле стенки, придавленного каким-то дородным мужчиной. Мертвым. Того стащили за ноги в сторону, наклонились.
— Ну, чего там? — страшась ответа, спросил Валериан Христофорович.
— Вроде кости целы, — ответил Паша-кочегар, ощупывая тело. — Товарищ Фирфанцев!.. Мишель Алексеевич, вы живой?.. Куда вас ранило-то?
— Вы переверните его, переверните!
— Ага, сейчас!..
Какая-то новая неведомая сила, ворвавшись в черноту, стала отчаянно ворочать и трясти Мишеля, доставляя ему тем ужасные страдания.
«Не надо, мне больно!» — хотел было возмутиться Мишель. Но смог лишь что-то глухо промычать.
— Надо же — живой! — заорал близко торжествующий голос. — Я же говорил!
Мишель сел, мотая головой из стороны в сторону.
Был он, не считая нескольких кровоподтеков, цел, хоть получил сильную контузию. Тот дородный мужчина, что лежал на нем, спас его, приняв в себя назначенные Мишелю осколки.
— Да вы, милостивый государь, в рубашке родились! — радовался Валериан Христофорович. — Ведь во второй раз смерть обходите — помните Хитровку, как в вас из револьвера подручный Федьки Сыча стрелял, да вместо вас в колье пулей угодил!
«Да нет, уж не во второй, уж поболе», — подумал про себя Мишель, вспоминая расстрел в Кремле, пред воротами Арсенала, да еще другой, в ЧК.
И то верно — везучий он, доколе только?..
— Что здесь случилось? — спросил Мишель.
— Вроде поляки наступают, — ответил Паша-матрос.
* * *
И верно, за выбитыми окнами все не стихала, все ухала орудийная пальба, да теперь стала слышна трескотня выстрелов.Наступают?.. Но коли наступают, то скоро будут здесь!
— Где начпрод?
Валериан Христофорович закрутил во все стороны головой.
— Да ведь только здесь был!..
— Сбег! — ахнул Паша-кочегар. — Как есть — сбег!
— Ну, тогда и нам уходить надобно, — сказал, с трудом унимая нестерпимую головную боль, Мишель.
— Так поезд еще не подали! — ответил Валериан Христофорович.
— Не будет никакого поезда, — сказал Мишель. — Пути наверняка обстрелом порушены — надобно коней или повозку искать или пешком идти. Здесь скоро поляки объявятся!
— Да откуда ж им взяться? — не поверил Валериан Христофорович. — В городе красных полков без счету да бронепоезд еще!..
— Будут, непременно будут, — уверил Мишель, прислушиваясь к орудийной пальбе, — да ведь, коли по звуку судить, тех батарей не одна и не две, да стреляют бегло, с переносом огня по заранее намеченным целям — значит, сие не просто бой, а тщательно подготовленное наступление. Не устоят полки, побегут!
Мишель обшарил живот и спину, нащупал сбившуюся назад кобуру, вытащил, проверил револьвер.
— Вы что, стрелять намереваетесь? — подивился Валериан Христофорович.
— Там поглядим, — ответил Мишель.
Рассыпающиеся частым горохом выстрелы звучали уж совсем рядом, уж на станции — а кому стрелять, как не полякам или... не по полякам...
Паша-кочегар бросился было к выходу.
— Куда? — крикнул ему вослед Мишель. — Не туда, там теперь самая рубка будет — через заднюю дверь надо!
Пересекли разрушенный снарядом зал. За Мишелем, признав в нем, хоть был он в штатском, офицера, потянулись какие-то солдаты.
Вышли из станции.
Было уже светло.
Мишель замер, оглядываясь... Стрельба, все нарастая, катилась с запада. Польские батареи били куда-то за станцию — верный признак, что скоро сюда прорвется враг, уж коли артиллеристы перенесли огонь в глубину, дабы своих не пострелять.
Дело было даже хуже, чем Мишель ожидал...
Люди бежали к поезду, который вряд ли куда пойдет, лезли на подножки и в окна, стаскивали друг друга вниз за ноги.
Совсем рядом стоял сброшенный с рельсов паровоз, который, будто большое раненое животное, свистел, выбрасывая далеко в сторону белую горячую струю пара из пробитого осколком котла. Подле паровоза корчился, крича от боли, обожженный машинист.
Бронепоезд отчего-то молчал, лишь с водокачки взахлеб, длинными очередями строчил пулемет. Никакого сопротивления не было — вдоль путей в беспорядке бежали растрепанные, ошалело озирающиеся красноармейцы. Порой они прикладывались к винтовкам и, почти не целясь, стреляли куда-то назад.
— Эй, стой, куда вы? — крикнул Мишель. — С путей, с путей уходите!
Но солдаты, будто завороженные, прыгали по шпалам.
Ах дурачье, ведь именно тут, по насыпи конница пойдет! Солдаты все бежали и бежали по двое, по трое. Кто-то на ходу отчаянно кричал:
— Тикайте, счас ляхи будут здесь!
И верно, где-то совсем близко зазвенели клинки, загикали конники — теперь уж спасения не было, от конного пешему не убежать — ворвется на станцию конная лава, растечется, изрубит всех в куски.
— А ну стой!.. — рявкнул во всю глотку Мишель.
Да все без толку — разве окриком ошалевшего от страха остановить!
Вскинув револьвер, Мишель несколько раз пальнул в воздух и под ноги бегущим красноармейцам. Он по опыту германского фронта знал, что, коли теперь хоть нескольких остановить да привести в чувство, другие тоже встанут.
— Стой, курицыны дети!.. Прибью!..
Валериан Христофорович обалдело уставился на Мишеля, от которого впервые слышал брань.
— Не сметь! Все одно не уйдете — порубают вас!
Обернулся к Паше-кочегару:
— Надо их во что бы то ни стало задержать!
Матрос понятливо кивнул, сделал несколько шагов в сторону, не мудрствуя лукаво, перехватил бегущего солдатика, с ходу ударил его своим пудовым кулачищем в ухо, так, что тот, ойкнув, свалился с ног.
— Куда бежишь, шкура!..
— Ты чего дерешься — там же поляки, ведь убьют! — всхлипнул, утираясь, солдат.
— Ага, только прежде них я из тебя душу выну! — грозно пообещал Паша-кочегар.
Сграбастал еще пару бегущих красноармейцев за воротники, крутанул, стукнул лбами.
— Стоять!.. Тухлого кашалота вам в глотку!..
Этот, коли сказано, мимо ни единой души не пропустит!.. — успокоился Мишель.
Крикнул зычно:
— Слушай мою команду!..
— Слушать командира, язви вас в селезенку! — поддакнул Паша-кочегар.
Теперь уж Мишеля услышали.
— Занимай оборону — вы трое там, вы — здесь...
Стрельба залпами по моей команде!
Несколько красноармейцев плюхнулись на животы, выставили вперед винтовки, озираясь на Мишеля. Теперь и другие стали останавливаться, залегать, образуя цепь.
Валериан Христофорович, широко раскрыв глаза, глядел на Фирфанцева, которого знал интеллигентным, вполне мирным господином и никогда не видел таким вот, отчаянным сорвиголовой, палящим из револьвера и разговаривающим матом.
— Вы только, Валериан Христофорович, Христа ради, никуда не лезьте! — попросил, обернувшись к нему, Мишель. — Спрячьтесь где-нибудь — Бог даст, вас не тронут!
И вновь иным, командирским тоном прокричал:
— Всякого, кто струсит и побежит, буду расстреливать на месте!
Ждать пришлось недолго. Совсем близко, в двухстах шагах, выскочили на платформу всадники. Пригнувшись к холкам коней, они вертели над собой саблями, наотмашь рубя убегающих красноармейцев, которые, закрывая головы, валились снопами под копыта лошадей. Рубка шла беспощадная, без пленных, если кто поднимал руки, то его все одно рубили, иной раз перерезая наискось, от шеи до самого бедра.
Картина была страшная!
Кто-то с испугу пальнул.
— А ну — кто посмел?! Прекратить! — гаркнул Мишель. — Без моей команды не стрелять!
Понимал он, что конную лаву беспорядочной стрельбой не остановить. Это как слону дробина — он лишь вздрогнет! Вот только если дробин будет много да все они ударят разом и в лад, тогда только, может, будет толк!
Несется лава, сверкают клинки и вывернутые белки глаз... Теперь бы и страшиться, но именно сейчас Мишель стал спокоен, как всегда с ним случалось в бою — там, на германской, трусость среди офицерства почиталась худшим из пороков — умри, но не выказывай своей слабости пред нижними чинами. Лучше смерть, чем позор!
Вот уж стали хорошо различимы перекошенные, злые, возбужденные лица.
— Товсь! — громко, но спокойно скомандовал Мишель.
Задвигались, зашевелились винтовки.
Еще немного...
Пора!..
— Залп! — скомандовал Мишель, сам первый вскинув взятую у кого-то винтовку и целясь в грудь всаднику.
Затрещал, будто старый холст разорвали, нестройный залп. Передних всадников смело с седел, бросив на задние ряды. Несколько коней, припадая на бегу, упали на передние ноги, перевернулись, заржали. На них налетели другие.
— То-овсь! — напрягая связки, прокричал Мишель. Вразнобой, но все равно слитно, заклацали затворы винтовок, зазвенели, покатились выброшенные гильзы.
— ...Залп!..
Вновь дружно затрещало со всех сторон, закладывая уши. Пули впились в живую, несущуюся рысью стену, сшибли всадников, швырнули их под ноги позади скачущих коней. На мгновенье все смешалось, мертвые и еще живые тела образовали собой баррикаду. Бег лавы замер. Но напирающие ряды полезли вперед, топча убитых.
— То-овсь!..
— ...Залп!..
Вновь кавалеристы ткнулись в невидимую, но страшную свинцовую стену, которая ударом сбросила их наземь. Но не всех!
— Товсь!..
В обоймах оставалось всего-то по два патрона, и коли теперь не остановить конницу, то перезарядить винтовки они уж не дадут — налетят, сомнут, изрубят!
— Цель в коней! — крикнул Мишель.
Дула винтовок поползли вниз.
— Залп!..
Сразу по нескольку, из многих винтовок, пуль ударили в шеи и головы коней, пробивая их навылет. Но кони, уже будучи убитыми, уже мертвыми, пробегали еще несколько шагов, прежде чем упасть и свалить своих седоков.
— Товсь!..
Это были последние в обоймах патроны, а всадники были уж в десятке шагов.
— Залп!..
Упали, опрокинулись ближние ряды.
Но задние продолжали напирать, хоть кони вязли в завалах трупов, оскальзываясь на них, сбиваясь на шаг.
— В штыки! — крикнул Мишель, удобней перехватывая винтовку и бросаясь вперед. Хоть это была почти безнадежная затея — пехотинец против кавалериста не боец! Всаднику легче рубить пешего — сверху вниз, с оттягом и без, колоть, сшибать его с ног, давить и топтать конем.
Но все ж таки пеший не беззащитен, коли ловок и смел. Тем паче не в чистом поле, а здесь, среди рухнувших стен и горящих вагонов, где развернуться, а тем более перестроиться в боевые порядки мудрено, где главное преимущество конницы — скорость и напор — почти утрачены, и кони переступают на месте, а всадники крутятся в седлах, рубя пред собой воздух, а случается, и уши коням.
Так отчего не побороться, чтоб коли не победить, так хоть умереть в бою!
— За мной, ребята!.. Ур-ра!
Красноармейцы встали, побежали, все более входя в азарт боя. Навстречу им ударили выстрелы, но остановить их было уже невозможно.
Поляки дрогнули, попятились, побежали...
Теперь бы их преследовать да бить в спины, но куда там — треть воинства Мишеля была постреляна и побита, а там, за первым эшелоном наступающих, верно, шел другой!
— Слушай меня! — крикнул Мишель. — Покуда они не очухались да не вернулись — беги кто куда может. Да не по насыпи, а под вагонами, да кустами, а там лесом!
Увидел, как растерянно глядят на него поверившие в него бойцы. Почувствовал к ним благодарность, хотел было что-то сказать, да времени на то уж не осталось.
— Разбегайтесь — ну!.. В другой раз нам не устоять — мало нас!.. Врассыпную — шагом-марш!
Красноармейцы побежали во все стороны.
Но с десяток все ж таки остались при Мишеле.
— Ну чего встали, раззявились — айда! — крикнул Паша-кочегар.
Они прыгнули меж горящих вагонов, пересекли пути, выскочили, побежали по улице. В городе часто и беспорядочно стреляли.
Куда бежать, как угадать, где теперь поляки, где свои? Свои?.. — мгновенно удивился Мишель. — Красные? Неужто так?..
Решили двигаться туда, где меньше была слышна пальба.
И надо же такому случиться — на первом же перекрестке напоролись на конный разъезд.
— А ну — стой! — крикнули им по-русски.
— Сдавайся! Не то всех порубаем!
Медлить было нельзя ни мгновения!
— Вперед! — крикнул Мишель, с ходу вскидывая винтовку и стреляя в ближайшего всадника.
Попал, потому что того сбросило с седла.
Уже не глядя, следуют за ним или нет, Мишель пробежал еще несколько шагов, поднырнул под морду хрипящего, разбрызгивающего пену коня, где его трудно было достать шашкой, и, изловчившись, ткнул штыком поляка снизу в живот. Тот выпучил глаза, выронил шашку, сполз на гриву, хватая ее окровавленными руками.
Но сбоку подскочил другой кавалерист — оскалился перекошенным ртом, привстал на стременах, замахнулся... Мишель еле-еле успел перехватить винтовку поперек, вскинул ее над головой, подставив под удар, отбил шашку, которая, звякнув, рубанула по стволу, соскальзывая вбок. Но это все, что он мог сделать, — теперь всадник, покуда он ворочает неповоротливой винтовкой, ткнет его прямо в грудь либо рубанет сбоку.
И точно, поляк, прокрутив в воздухе «восьмерку», замахнулся вновь.
Не успеть! — мгновенно понял Мишель, не отбить, не уклониться!.. Втянул голову в плечи...
Но всадник вдруг, недорубив, вздрогнул всем телом и откинулся назад, свалившись и повиснув в стременах.
— Твою... в бога в душу... куды прешь, камбала слепая, али глаз у тебя нету!.. — страшно гримасничая и вращая глазищами, обругал Мишеля Паша-кочегар.
Это он, вовремя заметив опасность, успел подскочить, выпалить из винтовки и свалить всадника, спасая тем своего командира!
Да ведь он даже выстрела не услышал!
— Благодарю! — коротко сказал Мишель.
Паша-кочегар, схватив за плечо, потащил Мишеля куда-то в сторону.
Прямо перед ними, вскрикнув, упал разрубленный надвое красноармеец, обрызгав их с головы до ног кровью. Да тут же наскочил еще всадник, и Мишель, уж не надеясь боле на винтовку, выпалил в него два раза из револьвера. Попал...
Шашка, свистнув, пролетела в вершке от головы Паши-кочегара, звякнула о мостовую.
«Вот мы и квиты», — подумал Мишель.
Дале все смешалось — Мишель уворачивался от ударов, сам бил штыком и прикладом, раз чуть не погиб оттого, что штык застрял в боку проткнутого им кавалериста и никак не выдергивался.
Сброшенные с коней всадники пытались драться в пешем строю, но что такое шашка против винтовки, когда противники твердо стоят на земле!.. Мишель проткнул двух поляков... Наконец кто-то из красноармейцев зашвырнул в ряды конников гранату, которая, лопнув, разметала всадников.
Поляки замешкались.
— Тикай!..
Все бросились врассыпную, забегая во дворы, перепрыгивая через заборы. Поляки, настигая беглецов, рубили их шашками.
Мишель нырнул в какой-то проулок, замер, прижавшись спиной к стене, переводя дыхание.
— Валериан Христофорович где?
— Да вот же он, — указал Паша-кочегар.
Валериан Христофорович был белее полотна.
— Вы ранены? — испугался за него Мишель.
— Нет-нет, — покачал тот головой, хоть лица на нем не было.
Ну да, верно, с непривычки всякого от такого мороз по коже продерет! Мишеля, как он в первый раз ходил в штыки, после три дня наизнанку выворачивало!
— Валериан Христофорович, нам теперь здесь долго стоять нельзя, нам отсюда бежать надо! — как мог мягче сказал Мишель.
— Да-да, я сейчас! — затряс сыщик седой головой. — Я ведь ныне тоже... я только что человека зарезал!
Да показал залитую кровью руку.
Ах ты боже мой!
— Да ведь не человека, а врага! — сказал, нарочно грубо, Мишель. — На то и война, чтоб убивать!
— Да?.. Но он ведь даже не увидел, как я его, — не слыша Мишеля, пробормотал Валериан Христофорович. — Он отвернулся, а я... Как все это мерзко и богопротивно!..
— Вот что — берите его силой! — приказал Мишель Паше-кочегару.
— Ага! — понятливо кивнул тот, сграбастывая старого сыщика и увлекая за собой. — Пойдемте поскорей, Валериан Христофорович, ну что вы в самом деле как маленький — ну зарезали и зарезали, мало что одного, нужно было больше — то ж контрики, буржуи!..
Скоро на пути им встретились два красноармейца.
— Не ходите туда — поляки там! — испуганно закричали они, показывая в конец улицы.
Свернули в первый же проулок, но, не пробежав ста шагов, уперлись в какие-то ворота — дальше хода не было, а позади с гиканьем, пришпоривая коней, выносились в проулок всадники!
Спастись от них не было никакой возможности... Один из красноармейцев, бросив под ноги винтовку, вскинул вверх руки.
— Ах ты, контра! — свирепо рявкнул Паша-кочегар.
Да вдруг, отойдя на шаг и громко крякнув, ударил в ворота плечом, вышиб доску, — толкнул в дыру Валериана Христофоровича с Мишелем да прыгнул туда сам. Всадники наскочили, расшиблись о ворота, затоптались за ними, изрубили замешкавшихся красноармейцев, выпалили несколько раз наугад... Но в дыру никто не сунулся, как видно, боясь напороться на пулю.
— Туда!..
Снова побежали, задыхаясь и обливаясь потом.
В одном месте, вовремя заметив опасность, затаились, а как поляки прошли мимо, вновь побежали.
Да, видно, от судьбы, как ни спеши, не убежать!..
Уж почти когда думали, что спаслись, на самой окраине, откуда был виден спасительный лес, они наскочили на отряд поляков, да по-глупому так, выкатившись им под самые ноги!
— Стой! Бросай оружие!..
Сопротивляться было бесполезно — поляков было два десятка, а их всего трое. Мишель переглянулся с Пашей-кочегаром и в сердцах отбросил револьвер, в котором уж не оставалось патронов.
К ним подъехали, обступили, обшарили, связали руки веревкой.
Так вот он каков, плен!..
Поляки, съехавшись вместе, о чем-то переговаривались, смеялись, поглядывая искоса на пленных, видно, решая, что с ними делать — то ли с собой вести, то ли здесь же порубать саблями, как рубали пленных поляков красноармейцы.
Мишель вдруг вспомнил того маленького, лупоглазого полячонка, которого убил штыком конвоир. Подумал — теперь, верно, и их так же!.. Что ж — справедливо, ведь он тогда, наверное, мог защитить его!..
Что-то тихо лязгнуло.
Один из поляков потянул из ножен шашку.
«Будут рубить! — отчетливо понял Мишель. — Зачем им возиться с их конвоированием, зачем кормить, поить, охранять. Так вот — проще!..»
Да будто увидел кучи раздетых, синих, изрубленных тел, что встречал вдоль дорог, и припомнил слова корреспондента Бабеля, который говорил, как все здесь, на войне, ожесточились.
Ну и ладно — не просить же пощады!..
Да и не пощадит их никто!
На войне — как на войне!..
Глава 25
Дождь, все дождь и дождь — уж сколь дней в Москве льет — не кончается... По мостовым уж не ручьи — реки бегут, стены домов промокли, потемнели, черные глазницы окон косыми струями иссечены. Будто вымерло все. Но коли хорошенько приглядеться, то за струями угадываются чьи-то припавшие к стеклам лица. Кто-то не спит — кого-то ждет...
Да вот и здесь — ждут... Светлое пятно лица в переплете рамы — недвижимое, будто заставшее. То подле окна в гостиной, занавеску откинув, стоит Анна. Каждый день стоит, как только дочь свою приемную Марию спать уложит. Все стоит и стоит...
А на улице все дождь и дождь... И — никого!
Бум-м...
Бум-м...
Бум-м...
Протяжно бьют настенные часы. Девять...
Что там?.. Показались, идут по проулку три фигуры, подходят к самым домам, задирая головы, долго глядят на сбитые, покосившиеся, покореженные номера домов. Не иначе какой-то адрес ищут...
Уж не их ли?
Встрепенулась Анна, крепче к стеклу прижала. Загадала — коли мимо не пройдут, значит, все хорошо будет.
Загадала — да ошиблась...
Не прошли они мимо — но только лучше от того не стало!
Пяти минут не прошло, как в дверь негромко стукнули.
Они!..
Мгновение стояла Анна, шевельнуться боясь, — после вскинулась, метнулась, побежала к двери, не в силах сердце унять.
Да полноте, может, это соседи или кто дверью ошибся?.. Но бежит Анна, собой не владея, о мебель ушибаясь, — а ну как это от Мишеля весточка долгожданная?
Проснулась, спрыгнула с кровати, выбежала босиком в коридор Маша. Спросила, глазенками хлопая:
— Кто пришел?
— Никто, ступай немедля спать! — прикрикнула на нее Анна.
Вновь стук.
— Кто там?!
— Нам бы Анну Фирфанцеву.
Теперь уж сомнений не осталось — срывая ногти, Анна нащупала, скинула щеколду, вслед за ней цепочку, распахнула настежь дверь.
На пороге насквозь мокрые военные — то ли солдаты, толи офицеры, не понять.
— Вы Анна Фирфанцева?
— Что... что с Мишелем?.. Вы от него?!.
Выступивший вперед военный стащил с головы башлык, обтер лицо рукой.
От него — вдруг отчетливо поняла Анна. Ну что он тянет?
— Мишель жив?.. Да не молчите же — говорите!
Но молчит военный, глаза пряча.
Враз подкосились у Анны ноги.
— Вот, — сказал военный, протягивая какую-то бумагу.
Бумага серая, казенная, на бумаге синяя размытая печать.
— Что здесь? — с тревогой спросила Анна, боясь читать и отодвигая от себя бумагу.
— Вам прочесть?
Кивнула.
Военный вытащил из кармана, нацепил на нос очки, прочел монотонно, по складам:
«Реввоенсовет Западного фронта извещает, что Фирфанцев Мишель Алексеевич погиб в борьбе за победу мировой революции, будучи зверски зарублен белополяками...»
И подписи:
Предреввоенсовета...
Комиссар...
Прочитав, протянул бумагу.
— Убит? — побелевшими губами тихо спросила Анна.
— Так точно, — кивнул военный.
— Это верно, это не ошибка?!
— Никак нет, — вновь повторил военный. — Сам лично наблюдал героическую смерть товарища Фирфанцева от рук белогвардейской сволочи, по какому поводу направлен теперь в Москву.
— Как... как все это было? — глухо произнесла Анна.
— Известно как — поляки фронт прорвали да станцию и город захватили, много наших порубили. И вашего мужа, с товарищами — тоже. Я так скажу — звери те белополяки, а не люди — стрелять их всех надобно!
Почернело у Анны в глазах, качнулся, поплыл из-под ног пол.
— Вам что... плохо? — забеспокоился военный.
— Нет! — выпрямилась, привалилась к стене Анна, не желая, чтоб ее жалели те, кто в первую очередь виновен в смерти Мишеля. Спросила только: — Где он?.. Простите, где его тело?
— Известно где — в братской могиле схоронено, я и место то указать могу. Там много наших поубивало, каждому-то яму рыть больно хлопотно, да и гробов на всех не сыскать, вот их всех вместе и сложили. И товарищи его там... Как их зарывали, комиссар речь сказал и про мужа вашего тоже, и про победу мирового пролетариата...
Но Анна его уж не слышала, повторяя про себя одно лишь слово:
«Убит...»
«Убит...»
«Убит...»
Повернулась, сказала:
— Благодарю... И прошу вас оставить меня одну...
— Оно конечно, — пожал плечами военный. — Дело ясное, но тока тут со службы вашего мужа пришли. Я ведь прежде, чем к вам, к ним зашел, чтоб рассказать про все да документы его отдать. Зачем и направлен...
Стоявшие позади отодвинули плечом не в меру болтливого военного:
— Мы, конечно, сильно извиняемся и опять же горю вашему сочувствуем, но только у нас служба.
— Какая служба? — ничего не могла понять Анна.
— Ваш муж работал в Чрезэкспорте, а после в Гохране имел дело с отобранными у буржуев ценностями, так мало ли чего... Нам бы поглядеть.
— Что?.. Что вы хотите сказать?.. — все никак не понимала Анна.
Да вот и здесь — ждут... Светлое пятно лица в переплете рамы — недвижимое, будто заставшее. То подле окна в гостиной, занавеску откинув, стоит Анна. Каждый день стоит, как только дочь свою приемную Марию спать уложит. Все стоит и стоит...
А на улице все дождь и дождь... И — никого!
Бум-м...
Бум-м...
Бум-м...
Протяжно бьют настенные часы. Девять...
Что там?.. Показались, идут по проулку три фигуры, подходят к самым домам, задирая головы, долго глядят на сбитые, покосившиеся, покореженные номера домов. Не иначе какой-то адрес ищут...
Уж не их ли?
Встрепенулась Анна, крепче к стеклу прижала. Загадала — коли мимо не пройдут, значит, все хорошо будет.
Загадала — да ошиблась...
Не прошли они мимо — но только лучше от того не стало!
Пяти минут не прошло, как в дверь негромко стукнули.
Они!..
Мгновение стояла Анна, шевельнуться боясь, — после вскинулась, метнулась, побежала к двери, не в силах сердце унять.
Да полноте, может, это соседи или кто дверью ошибся?.. Но бежит Анна, собой не владея, о мебель ушибаясь, — а ну как это от Мишеля весточка долгожданная?
Проснулась, спрыгнула с кровати, выбежала босиком в коридор Маша. Спросила, глазенками хлопая:
— Кто пришел?
— Никто, ступай немедля спать! — прикрикнула на нее Анна.
Вновь стук.
— Кто там?!
— Нам бы Анну Фирфанцеву.
Теперь уж сомнений не осталось — срывая ногти, Анна нащупала, скинула щеколду, вслед за ней цепочку, распахнула настежь дверь.
На пороге насквозь мокрые военные — то ли солдаты, толи офицеры, не понять.
— Вы Анна Фирфанцева?
— Что... что с Мишелем?.. Вы от него?!.
Выступивший вперед военный стащил с головы башлык, обтер лицо рукой.
От него — вдруг отчетливо поняла Анна. Ну что он тянет?
— Мишель жив?.. Да не молчите же — говорите!
Но молчит военный, глаза пряча.
Враз подкосились у Анны ноги.
— Вот, — сказал военный, протягивая какую-то бумагу.
Бумага серая, казенная, на бумаге синяя размытая печать.
— Что здесь? — с тревогой спросила Анна, боясь читать и отодвигая от себя бумагу.
— Вам прочесть?
Кивнула.
Военный вытащил из кармана, нацепил на нос очки, прочел монотонно, по складам:
«Реввоенсовет Западного фронта извещает, что Фирфанцев Мишель Алексеевич погиб в борьбе за победу мировой революции, будучи зверски зарублен белополяками...»
И подписи:
Предреввоенсовета...
Комиссар...
Прочитав, протянул бумагу.
— Убит? — побелевшими губами тихо спросила Анна.
— Так точно, — кивнул военный.
— Это верно, это не ошибка?!
— Никак нет, — вновь повторил военный. — Сам лично наблюдал героическую смерть товарища Фирфанцева от рук белогвардейской сволочи, по какому поводу направлен теперь в Москву.
— Как... как все это было? — глухо произнесла Анна.
— Известно как — поляки фронт прорвали да станцию и город захватили, много наших порубили. И вашего мужа, с товарищами — тоже. Я так скажу — звери те белополяки, а не люди — стрелять их всех надобно!
Почернело у Анны в глазах, качнулся, поплыл из-под ног пол.
— Вам что... плохо? — забеспокоился военный.
— Нет! — выпрямилась, привалилась к стене Анна, не желая, чтоб ее жалели те, кто в первую очередь виновен в смерти Мишеля. Спросила только: — Где он?.. Простите, где его тело?
— Известно где — в братской могиле схоронено, я и место то указать могу. Там много наших поубивало, каждому-то яму рыть больно хлопотно, да и гробов на всех не сыскать, вот их всех вместе и сложили. И товарищи его там... Как их зарывали, комиссар речь сказал и про мужа вашего тоже, и про победу мирового пролетариата...
Но Анна его уж не слышала, повторяя про себя одно лишь слово:
«Убит...»
«Убит...»
«Убит...»
Повернулась, сказала:
— Благодарю... И прошу вас оставить меня одну...
— Оно конечно, — пожал плечами военный. — Дело ясное, но тока тут со службы вашего мужа пришли. Я ведь прежде, чем к вам, к ним зашел, чтоб рассказать про все да документы его отдать. Зачем и направлен...
Стоявшие позади отодвинули плечом не в меру болтливого военного:
— Мы, конечно, сильно извиняемся и опять же горю вашему сочувствуем, но только у нас служба.
— Какая служба? — ничего не могла понять Анна.
— Ваш муж работал в Чрезэкспорте, а после в Гохране имел дело с отобранными у буржуев ценностями, так мало ли чего... Нам бы поглядеть.
— Что?.. Что вы хотите сказать?.. — все никак не понимала Анна.