Яков бросился вперед, но Фридрих ловко уклонился, шагнув в сторону и сойдя с пути клинка. Фирлефанц, не в силах остановиться, пробежал два шага, открывшись для удара со спины.
Так все и было, когда он фехтовал против батюшки, а тот лупцевал его наотмашь по седалищу. А коли так, то и Фридрих сможет, да еще самым острием, да не пониже спины, а в спину!
То лишь Якова и спасло, что, помня, как батюшка его стегал, он, не оглядываясь, прыгнул в сторону, и клинок, что должен был пронзить его насквозь, лишь порвал ему платье.
Другого удара Леммер сделать не смог, поскольку его противник успел обернуться к нему и встать в стойку.
Теперь уж Фридрих пошел в атаку, делая частые выпады, обманывая врага и готовясь для решительного удара.
Выпад...
Удар...
Звон...
Выпад...
Удар...
Яков пятился, отбивая направленный в него клинок, да только самый главный удар не углядел — Леммер замахнулся, но бить, как замахнулся, не стал, а, переменив свое намерение, направил шпагу в иное место.
Яков ахнул.
Клинок, пройдя в вершке от его лица, вонзился ему в левое плечо, протыкая его насквозь. Фридрих, подавшись назад, выдернул сталь из тела врага, обтерев ее зачерпнутым в ладонь снегом.
Яков качнулся, но устоял.
Теперь уж не только с лица, но и по груди его и по спине текла кровь.
— Господа, господа, их надо немедля остановить, — быстро сказал кто-то из секундантов. — Да ведь это не дуэль, это убийство, противники не равны силами!
Но Фридрих не желал останавливаться.
— А ну — назад! — рявкнул он. — Бой идет до смерти! Не смейте же мешать мне!
Секунданты нехотя отступили.
Яков стоял, чуя, как вместе с кровью уходят из него силы.
— Шпагу, шпагу, господин Фирлефанц! — весело сказал Фридрих, требуя поднять оружие.
Яков вскинул шпагу, твердо глядя ему в глаза.
Коли он убьет его — пусть, пощады он не попросит!
Карл в отчаянии обхватил голову руками. «Да ведь верно, не дуэль это — убийство! — вдруг понял он. — И дуэль эта не случай вовсе, а заранее задуманное злодейство!»
Да не сдержавшись, крикнул:
— Коли вы убьете его, так знайте, что будете иметь дело со мной! Здесь, сейчас же!
Фридрих, услышав Карла, обернулся. Сказал, смеясь:
— Я непременно убью его, а после вас, коли вы так того хотите! Не мешай мне покуда, старик, придет и твой черед!
Секунданты нахмурились.
Яков, вскричав, кинулся вперед, мечтая об одном лишь — умереть, но умерев — успеть пронзить врага, дабы он не дразнил его и не насмехался над батюшкой.
Фридрих ждал выпада и, легко отбив шпагу Якова, нанес ему укол в бедро, да притом, хоть было это с его стороны подло, рванул шпагу вбок, разрывая рану.
Яков качнулся и, не в силах стоять, упал на колени.
Но умирать вот так, на коленях, он не желал и оттого, рванувшись вверх, встал, но вновь, качнувшись, припал на одно колено.
— Все, это конец, теперь он его убьет! — прошептал кто-то из секундантов, отворачиваясь.
Фридрих, страшно ухмыляясь, сделал шаг назад, занеся шпагу для решительного, для последнего удара. Противник был повержен, теперь его можно было резать, будто овцу!
Яков держал еще шпагу, но владеть ею уж не мог.
— Ну, чего же вы медлите? — тихо сказал он. — Вы, кажется, желали убить меня, так поскорей делайте свое дело!
Да сказав так, оглянулся, дабы пред смертью своей увидеть не личину врага, а лицо батюшки своего Карла и так попрощаться с ним.
И увидел...
Карл стоял, вышагнув вперед, во все глаза глядя на своего истекающего кровью сына, но во взоре его не было сострадания, а лишь один гнев!
Не так должен был умирать сын отставного унтера Карла Фирлефанца, что не одну войну прошел, живота не щадя, почет и награды себе геройством своим выслужив! Коли смерть твоя пришла — умри, но не сдавайся, до последнего смертного мгновения супротив ворога дерись. Порох иссяк — шпагой бейся, шпагу сломал — зубами грызи, зубы искрошил — пальцами в глотку вцепись да души, пальцы обломаны — падай на него, дабы вместе с кручи в пропасть свалиться! Так дерутся русские солдаты!.. Так должен драться сын его!..
И понял тут Яков, что не найти ему успокоения в отце своем! Не покинуть ему сей свет прощенным и смиренным...
Понял и шпагу, опущенную было, вскинул!
Да увидев, что кинулся к нему враг его Фридрих, не стал ждать смерти своей, а, что сил было, прыгнул навстречу, торопя кончину свою, дабы поскорей встретить смертный удар, но и самому недруга сразить!
Но, равно как он, и Фридрих кинулся вперед, дабы противника своего немедля проткнуть, да увидел вдруг, как тот, поверженный, кровью истекающий, почти мертвый уже, будто из пращи выпущенный, летит навстречу ему, оружие свое против него уставив. Увидел, да уж ничего поделать не смог — ни остановиться, ни в сторону отвернуть, ни шпаги отбить! Вошел ему клинок снизу в грудь, пронзив насквозь, да со спины выскочив! А пройдя так, рассек сердце надвое!
Удивленно глаза Фридрих выпучил, по чужой шпаге вниз скользя, да подумать еще успел — а ведь это убили его!.. А как грудью в эфес уперся — так и дух из него вон!
Так и умер Фридрих Леммер, славный рубака, что не одну грешную душу на иной свет спровадил, а ныне свою не уберег!
Упал Фридрих в красный от крови снег.
А вслед ему, рядышком, упал Яков Фирлефанц.
А жив ли он, или от ран помер — так сразу и не понять!
Вытоптан в снегу на поляне круг, разбрызгана по нему черными пятнами горячая кровь, лежат в кругу головой друг к дружке два недвижимых тела, что пришли сюда торопить чужую смерть, а обрели свою!
Глава 33
Глава 34
Так все и было, когда он фехтовал против батюшки, а тот лупцевал его наотмашь по седалищу. А коли так, то и Фридрих сможет, да еще самым острием, да не пониже спины, а в спину!
То лишь Якова и спасло, что, помня, как батюшка его стегал, он, не оглядываясь, прыгнул в сторону, и клинок, что должен был пронзить его насквозь, лишь порвал ему платье.
Другого удара Леммер сделать не смог, поскольку его противник успел обернуться к нему и встать в стойку.
Теперь уж Фридрих пошел в атаку, делая частые выпады, обманывая врага и готовясь для решительного удара.
Выпад...
Удар...
Звон...
Выпад...
Удар...
Яков пятился, отбивая направленный в него клинок, да только самый главный удар не углядел — Леммер замахнулся, но бить, как замахнулся, не стал, а, переменив свое намерение, направил шпагу в иное место.
Яков ахнул.
Клинок, пройдя в вершке от его лица, вонзился ему в левое плечо, протыкая его насквозь. Фридрих, подавшись назад, выдернул сталь из тела врага, обтерев ее зачерпнутым в ладонь снегом.
Яков качнулся, но устоял.
Теперь уж не только с лица, но и по груди его и по спине текла кровь.
— Господа, господа, их надо немедля остановить, — быстро сказал кто-то из секундантов. — Да ведь это не дуэль, это убийство, противники не равны силами!
Но Фридрих не желал останавливаться.
— А ну — назад! — рявкнул он. — Бой идет до смерти! Не смейте же мешать мне!
Секунданты нехотя отступили.
Яков стоял, чуя, как вместе с кровью уходят из него силы.
— Шпагу, шпагу, господин Фирлефанц! — весело сказал Фридрих, требуя поднять оружие.
Яков вскинул шпагу, твердо глядя ему в глаза.
Коли он убьет его — пусть, пощады он не попросит!
Карл в отчаянии обхватил голову руками. «Да ведь верно, не дуэль это — убийство! — вдруг понял он. — И дуэль эта не случай вовсе, а заранее задуманное злодейство!»
Да не сдержавшись, крикнул:
— Коли вы убьете его, так знайте, что будете иметь дело со мной! Здесь, сейчас же!
Фридрих, услышав Карла, обернулся. Сказал, смеясь:
— Я непременно убью его, а после вас, коли вы так того хотите! Не мешай мне покуда, старик, придет и твой черед!
Секунданты нахмурились.
Яков, вскричав, кинулся вперед, мечтая об одном лишь — умереть, но умерев — успеть пронзить врага, дабы он не дразнил его и не насмехался над батюшкой.
Фридрих ждал выпада и, легко отбив шпагу Якова, нанес ему укол в бедро, да притом, хоть было это с его стороны подло, рванул шпагу вбок, разрывая рану.
Яков качнулся и, не в силах стоять, упал на колени.
Но умирать вот так, на коленях, он не желал и оттого, рванувшись вверх, встал, но вновь, качнувшись, припал на одно колено.
— Все, это конец, теперь он его убьет! — прошептал кто-то из секундантов, отворачиваясь.
Фридрих, страшно ухмыляясь, сделал шаг назад, занеся шпагу для решительного, для последнего удара. Противник был повержен, теперь его можно было резать, будто овцу!
Яков держал еще шпагу, но владеть ею уж не мог.
— Ну, чего же вы медлите? — тихо сказал он. — Вы, кажется, желали убить меня, так поскорей делайте свое дело!
Да сказав так, оглянулся, дабы пред смертью своей увидеть не личину врага, а лицо батюшки своего Карла и так попрощаться с ним.
И увидел...
Карл стоял, вышагнув вперед, во все глаза глядя на своего истекающего кровью сына, но во взоре его не было сострадания, а лишь один гнев!
Не так должен был умирать сын отставного унтера Карла Фирлефанца, что не одну войну прошел, живота не щадя, почет и награды себе геройством своим выслужив! Коли смерть твоя пришла — умри, но не сдавайся, до последнего смертного мгновения супротив ворога дерись. Порох иссяк — шпагой бейся, шпагу сломал — зубами грызи, зубы искрошил — пальцами в глотку вцепись да души, пальцы обломаны — падай на него, дабы вместе с кручи в пропасть свалиться! Так дерутся русские солдаты!.. Так должен драться сын его!..
И понял тут Яков, что не найти ему успокоения в отце своем! Не покинуть ему сей свет прощенным и смиренным...
Понял и шпагу, опущенную было, вскинул!
Да увидев, что кинулся к нему враг его Фридрих, не стал ждать смерти своей, а, что сил было, прыгнул навстречу, торопя кончину свою, дабы поскорей встретить смертный удар, но и самому недруга сразить!
Но, равно как он, и Фридрих кинулся вперед, дабы противника своего немедля проткнуть, да увидел вдруг, как тот, поверженный, кровью истекающий, почти мертвый уже, будто из пращи выпущенный, летит навстречу ему, оружие свое против него уставив. Увидел, да уж ничего поделать не смог — ни остановиться, ни в сторону отвернуть, ни шпаги отбить! Вошел ему клинок снизу в грудь, пронзив насквозь, да со спины выскочив! А пройдя так, рассек сердце надвое!
Удивленно глаза Фридрих выпучил, по чужой шпаге вниз скользя, да подумать еще успел — а ведь это убили его!.. А как грудью в эфес уперся — так и дух из него вон!
Так и умер Фридрих Леммер, славный рубака, что не одну грешную душу на иной свет спровадил, а ныне свою не уберег!
Упал Фридрих в красный от крови снег.
А вслед ему, рядышком, упал Яков Фирлефанц.
А жив ли он, или от ран помер — так сразу и не понять!
Вытоптан в снегу на поляне круг, разбрызгана по нему черными пятнами горячая кровь, лежат в кругу головой друг к дружке два недвижимых тела, что пришли сюда торопить чужую смерть, а обрели свою!
Глава 33
Вот она, Москва...
Вот он, дом...
Лестничные пролеты Мишель пробежал единым духом, перескакивая через три ступени, а как осталось сделать последний шаг, нерешительно замер пред дверью.
Что-то его там ждет?..
Поднял руку, крутнул барашек звонка, и тут же, будто его все это время ждали, дверь распахнулась настежь.
На пороге стояла Анна.
И была она во всем темном.
— Ты? — переменившись в лице, ахнула она. — Ты... жив?
— Как видишь, — растерянно улыбнулся Мишель.
— Да ведь мне сказали, что ты... что ты погиб, что тебя поляки зарубили, — прошептала Анна, прикрыв рот руками и приваливаясь плечом к стене, оттого, видно, что ноги ее не держали. — Они и бумагу показали..
— Я, верно, был в плену, но бежал... — пробормотал Мишель, решительно ничего не понимая.
И тут его будто вихрь подхватил.
— Жив!.. — не дав ему досказать, выкрикнула Анна. И боле уж ничего не говоря, а сделав быстрый шаг, повисла на шее Мишеля, быстро и горячо целуя его лицо, его шею, руки.
— Жив... жив... жив!.. — горячечно бормотала она.
— Да жив, жив, — успокаивал, гладил ее по спине и волосам Мишель, стесняясь сего порыва и пряча свои руки.
— Жив!!
И отстраняясь от него, отрывая его от себя, Анна глядела на Мишеля во все глаза и улыбалась, хоть по щекам ее текли и капали вниз слезы, и вновь прижимала к себе, будто стремясь раздавить!
И Мишель, гладя и целуя ее, чувствовал, как у него бешено колотится сердце и перехватывает спазмом горло...
Уж после, вечером, как они лежали вместе в постели, Анна рассказала Мишелю, как все было — как ей сообщили о его смерти, как учинили в доме обыск...
— Я не хотела пускать, но они сказали, что с твоей работы, и все здесь перерыли.
— А мой портфель, тот, серый?
— Портфель — его тоже забрали.
— А бумаги из стола?
— Наверное, и их. Там было что-то важное?
— Нет, ничего, пустяк, — успокоил ее Мишель.
Хоть там было почти все по пропавшим царским сокровищам.
— Я сделала что-то не так? — обеспокоенно спросила Анна.
— Нет, все — так. Спи...
Да только уснуть уж не пришлось.
После полуночи в дверь постучали. Мишель услышал, как вздрогнула, как напряглась, проснувшись, Анна.
Кому бы это? Или просто померещилось?..
Но стук повторился.
— Я сейчас, — сказал Мишель.
— Не надо, не открывай! — встревоженно попросила Анна.
— Да ведь это могут по службе, — объяснил Мишель, мягко высвобождаясь из ее рук. — Им, наверное, уже сообщили, что я вернулся.
Набросил на себя халат, прошел к двери.
Крикнул:
— Кто там?..
— Откройте по срочному делу!
Голос был уверенным.
Мишель отбросил щеколду, но цепочку скидывать не стал.
На лестничной площадке стоял человек в шинели.
— Кто вы? — спросил Мишель.
— Вам привет от Звягина, — весело улыбаясь, ответил незнакомец.
— От кого? — не разобрал в первое мгновение Мишель.
— От приятеля вашего — штабс-капитана Звягина. Али запамятовали?
Мишель, быстро оглянувшись, сбросил цепочку, шагнул за порог, прикрывая за собой дверь, спросил свистящим шепотом:
— Откуда вы?
— Оттуда, откуда и вы, — кивнул куда-то за спину гость. Был он явно с дороги, заросший, в грязной солдатской шинели, без погон и знаков различия.
Хотел было Мишель захлопнуть дверь, да не успел.
— Кто там? — просунулась в щель голова Анны.
— Ступай, Анна, это ко мне...
Но Анна его не послушалась, встав за его спиной.
— Я прошу вас уйти, — попросил Мишель. — Покуда я не крикнул патруль!
Но незнакомец не испугался.
— А вы бы не спешили, товарищ Фирфанцев, — сказал, он, поставив издевательское ударение на слове «товарищ». И, обратившись уже к Анне, добавил: — Вы меня простите, сударыня, но коли ваш супруг теперь красноармейцев кликнет, так они нас двоих заарестуют и вместе же нас к стенке подведут!
— Как вы смеете! — вскипел Мишель.
— Да вы бы не горячились, — примирительно сказал гость. — Вы все ж таки господину Звягину жизнью обязаны, — и, глянув на Анну, прибавил: — Да вот и своему семейному счастью тоже. Вон у вас жена какая — загляденье, как такую красным оставить? Ведь кабы не штабс-капитан, вы и теперь бы в лагере гнили, а может, уж и в земле.
— Что вы хотите этим сказать? — насторожился Мишель.
— То и хочу — что теперь вы тут, а не там... И все-то стараниями господина Звягина. Вам бы в поминание его вписать, а вы на посланцев его, аки дикий зверь, кидаетесь, разорвать норовя.
— При чем здесь Звягин? — вскричал, уж не сдерживаясь, Мишель.
— Как при чем? Да при том, что это он вам побег устроил, как обещал, и теперь, коль вы почитаете себя благородным человеком, может рассчитывать на вашу благодарность!
Что?.. Кто?.. Звягин?.. Он?!.
— А вы, сударь, не иначе как думали, что вас везению благодаря за забор выпустили, за подачку писарю? — рассмеялся незваный гость. — Как бы не так! Да ведь тот без соизволения свыше чихнуть не смеет, не то что человека в наряд вписать! Сие возможно стало лишь хлопотами господина Звягина — он и есть благодетель ваш! А вы, видно, ничего не поняли!..
Вот теперь — понял! И верно, кто бы их из лагеря выпустил, да не одного, а всех троих!
— Так что мне передать господину Звягину — благодарность вашу али как?
— Что вам от меня нужно? — глухо спросил Мишель.
— Сущие пустяки — покуда лишь приютить меня до утра. Чай, не откажете бедному страннику в ночлеге?
— Да, конечно, располагайтесь, — засуетилась, вспомнив свои обязанности хозяйки, Анна. — Я сейчас воды согрею и дам вам свежего белья.
— Благодарствую, — ответил коротким поклоном гость. — Я, верно, боле недели как не мылся и исподнего не менял, средь скотов обитая и ими же насквозь провоняв. Поезда ныне — хуже, чем хлев...
Теперь выставлять гостя уж было поздно.
— Ладно, будь по-вашему — до утра можете побыть здесь, — вынужденно согласился Мишель, — но с рассветом, покорно вас прошу покинуть мой дом и боле сюда уж не возвращаться!
— И на том спасибо, — усмехнулся гость. — А Звягину, как с ним свижусь, что от вас сказать?
— Скажите, что я не просил его об услуге, но тем не менее ему благодарен, — ответил Мишель. — И еще скажите, что впредь с ним никаких дел иметь не желаю...
Ночью, лежа с Анной, он не спал, прислушиваясь, что происходит в доме. Он задремывал, и ему в полусне черт знает что ему мерещилось — будто открывает незваный гость двери, впуская внутрь каких-то посторонних людей, бряцающих оружием, и вслед им вваливаются красноармейцы и вот-вот случится пальба.
Он вздрагивал и чувствовал, как на лоб ему ложится холодная и невесомая рука Анны.
— Ну что ты, что ты? — ласково шептала она. — Да ведь уйдет же он утром.
Уйдет... Этот уйдет, да вслед за ним другой может заявиться... Знает он Сашку Звягина, помнит хватку его волчью: тот, коли что ухватит, своего не упустит.
Так и лежал он до рассвета, ворочаясь с боку на бок.
— Что ж будет-то? — тихо вздыхала Анна.
— Ничего, — успокаивал теперь уже ее Мишель. — Скоро он уйдет и более не воротится. Спи...
— А как же твой побег?
— Да ведь я не принял предложения Звягина — отказался.
— Так, может, тебе тогда пойти и повиниться?
— В чем, коли нет на мне вины?.. Да ежели даже повиниться — кто мне поверит, когда он все так ловко подстроил?..
Они снова лежали, молча уставившись в темноту, и, Анна гладила его лицо и волосы.
— Может, все еще и обойдется, — успокаивая не его — себя, шептала она.
— Конечно, обойдется...
Да только не суждено было их надеждам сбыться.
Чуть более недели минуло, как вновь, и опять ночью, в квартиру Мишеля постучали — прибыл нарочный с приказом немедля явиться в ЧК.
— Собирайтесь побыстрее!
Позади нарочного, на лестнице, переступали солдаты с винтовками.
— Да, да, я сейчас.
Полуодетая Анна, кутаясь в шаль, выглянула в коридор.
— Ступай к себе, — попросил ее Мишель, более всего страшась, что она теперь станет плакать и цепляться за него, унижаясь перед солдатами, и, торопясь, шагнул в дверь.
На Лубянку Мишель ехал с тяжким сердцем.
Но препроводили его не во внутреннюю тюрьму, а в один из многочисленных лубянских кабинетов.
— Ягода Генрих Григорьевич, — представился незнакомец. — Мне предписано расследовать обстоятельства вашего дела.
Мишель кивнул — нечто подобное он и ожидал.
Ягода неспешно перелистнул какие-то бумаги, в коих Мишель узнал страницы своего рапорта.
Отчеркнул ногтем нужную строку.
— Вот вы здесь сообщаете, что, находясь в плену, имели приватную встречу с неким Звягиным, который, с ваших слов, имеет чин штабс-капитана и служит в белой контрразведке? Это так?
— Да, — ответил Мишель.
— С каких пор вы знаете господина Звягина?
— Мы вместе работали.
— В охранке? — недобро усмехнулся Ягода.
— В уголовном сыске, — с вызовом сказал Мишель. — Чего я никогда не скрывал!
— Ваш приятель предлагал вам чин и место в Белой армии?
— Я уже, кажется, писал об этом в рапорте!
— Отчего ж вы отвергли столь лестное предложение? — притворно удивился Ягода.
Мишель вспыхнул.
Ну как тому объяснить про Валериана Христофоровича, про Пашу-кочегара, про Анну, про лагерь... Да ведь одно то, что он спрашивает его об этом, говорит, что понятия о чести ему чужды. Или он ожидает от него покаяний и заверений в преданности их пролетариату и их революции?
Так зря...
— Меня содержание не устроило, — криво усмехнулся Мишель.
— Мало дали?
— Нет, много за то запросили!
Ягода вновь зашуршал бумагами да вдруг спросил:
— А отчего бежать отказались, коль вам предлагали?
Мишель удивленно воззрился на чекиста.
Он ведь ничего не писал об этом в рапорте!
— Почему вы не отвечаете? Отчего умолчали об этом?
— Я не думал... — стушевался Мишель. — Я решил, что это касается одного лишь меня. Мне, верно, предлагали совершить побег, но я сразу же отказался, отчего полагаю сей вопрос закрытым.
— Да ведь все равно сбежали! — напомнил Ягода.
— Да, верно, но не тогда, а после... — совсем растерялся Мишель.
— А кто был организатором побега? — поинтересовался Ягода.
Отчего Мишель вздрогнул.
— Я... — торопясь, ответил он. — Я — один! Я его задумал и подбил на него своих товарищей, и вся вина за последующие обстоятельства, в том числе за жизнь польских крестьян, лежит на мне, на мне одном!
— Ну, положим, за тех поляков можете не виниться, за них вам бы не наказание, а орден бы полагался, да только никаких крестьян-то и не было...
— Как не было? — не понял Мишель.
— Да уж так! Костер, и голоса, и узлы с одеждой — верно, были, но не было польских крестьян. Эта одежда и еда назначались для вас, и их не надо было ни у кого отбирать, тем паче лишая кого-то жизни. Коли вам от того легче — так знайте, что вы не душегуб, что на вас нет крови.
«А конвоир?» — подумал Мишель.
— И конвоир тоже живехонек, — ответил, будто мысль его услышал, Ягода.
Все это было совершенно непонятно. Да ведь бежали они, и конвоира пристукнули, и одежду отобрали, а он говорит!..
Или... Или он не о том говорит?..
И вдруг все стало понятно! И стало ужасно обидно...
— Так вы что, вы думаете... Вы обвиняете меня в том, что я принял предложение Звягина и что побег был подстроен им? — вскричал, вскакивая на ноги, Мишель. — Да как вы смеете?!
— А отчего вы так взволновались? — глянул на него с интересом Ягода. — Многие обстоятельства побега, верно, кажутся странными. Например, что вас отпустили за забор.
— Это Паша-кочегар договорился... — пробормотал Мишель, чувствуя, как неубедительно, как фальшиво звучит его голос.
Он совершенно запутался и решительно ничего не понимал, кроме того, что чекист все знает — неужели того ночного гостя, после того как он ушел от них, схватил патруль и он все рассказал?
— Кочегар, говорите? — усмехнулся Ягода. — А вот мы сейчас его спросим!..
Подошел к двери, стукнул в нее кулаком. Дверь тотчас же распахнулась, и в комнату один за другим вошли Валериан Христофорович и Паша-кочегар.
Мишель, выпучивая глаза и подавая тайные знаки, пытался показать им, чтобы они молчали. Но те, видно, не поняли.
— Кто замыслил побег? — без обиняков спросил Ягода.
— Так я, — ответил Паша-кочегар.
— Что вы такое говорите! — вскричал Мишель. — Не слушайте его, бога ради, — побег задумал я!
— Мишель Алексеевич, — с укоризной сказал матрос, — да как же вы, коли это не вы вовсе. Я тот побег предложил, вот и Валериан Христофорович подтвердит.
— Да, истинно так, — кивнул старый сыщик, пряча глаза. — Вы просто, сударь, не все знаете, мы ведь после вас у Звягина были.
— Нуда — были...
— Позвольте!..
Мишель пристально взглянул на матроса и Валериана Христофоровича.
— Так вы что — вы приняли предложение Звягина? — сам себе не веря, спросил он.
— Так и есть, — кивнул матрос. — Отчего ж не принять-то?.. Он ведь, как вы ему отказали, тотчас Валериана Христофоровича к себе призвал да то же самое предложил уж ему. А после — мне.
— И вы... вы согласились?!
— Ну а чего — не гнить же там до второго пришествия.
— Да ведь мы бы там, верно, давно уж Богу душу отдали, — повинно вздохнул Валериан Христофорович.
— А конвоир?.. Или это тоже было подстроено?.. И вы его не били, а так, лишь замахнулись, потому что он был человеком Звягина? — начал все понимать Мишель.
— Ага, — ухмыльнулся довольно Паша-кочегар. — Все, как Звягин велел, так и сделал — как мы встали да конвойный мне мигнул, я его чуток приложил, он упал, и мы побегли.
— А как же крестьяне? — вновь вспомнил про лес Мишель.
— Какие крестьяне?.. Не было никаких крестьян.
— Как не было? — переспросил Валериан Христофорович, который, видно, тоже был посвящен не во все подробности побега.
— Там узлы с одеждой спрятаны были и еда, да еще два солдата костер для дыма и запаха жгли, чтоб сигнал дать, — объяснил Паша-кочегар. — Я аккурат по меткам на них и вышел...
Ай да Звягин, как ловко все подстроил — получил отказ да от своего не отступился, а соблазнил Пашу-кочегара с Валерианом Христофоровичем, с коими за спиной Мишеля уговорился о побеге, а уж те уломали его!
Да ведь, верно, не из желания помочь действовал его старый приятель, а, видно, какую-то каверзу измыслил!
— Что он потребовал с вас за побег? — спросил Мишель.
— Так, пустяки, — отмахнулся Паша-кочегар, — рассказать, чего мы на фронте делаем, да еще бумаги какие-то подписать.
— И вы рассказали... и... подписали?
— Ну да, а чего? — пожал плечами Паша-кочегар, а Валериан Христофорович при том лишь вздохнул.
— Да ведь вы тем против вашей Советской власти пойти согласились, о чем слово дали! — попытался разъяснить Мишель.
— Ну и чего — я ж кому его дал, я ж беляку его дал, врагу! Как дал — так и обратно взял, я сам своему слову хозяин!
Как все у них просто — дал слово и тут же о нем позабыл!.. Ладно — Паша, он — из матросов, что с него взять, но Валериан Христофорович как на то пошел, коли он пусть бывший, но дворянин?
— Да ведь это бесчестно! — воскликнул Мишель.
— Эх, сударь, что честь, когда ныне жизнь в копейку не ценится! — развел руками старый сыщик. — Теперь новое время пришло, а с ним иная мораль. Как бы нам иначе оттуда вырваться? Да ведь не о себе, а о вас тоже мы радели, тот побег измышляя!
— Ну! — согласился Паша-кочегар. — Чай лучше, чем в земле червей кормить! Да ведь кабы не глупость ваша да не рапорт, никто бы о деле том ничего не узнал, да и вы-то тоже!
И Паша-кочегар не без опаски покосился на Ягоду.
Выходит, Мишель сам во всем виноват: в том, что нарыл всю эту грязь, а коли в не нарыл, так и пребывал бы до сего времени в счастливом неведении!
Как же ему теперь со всем этим быть?
Как быть, кажется, знал лишь один человек.
Ягода встал, прошелся туда-сюда, спросил сурово:
— Нехорошо выходит — революция вам доверие оказала, хоть вы есть представитель чуждого ей господского класса...
Будто революция — это легковерная барышня, кою соблазнили да бросили.
— Вот и товарищ Гуковский остерегал против вас, говоря, будто вы подбивали его на похищение золота.
Гуковский?.. Тот самый?..
Уж не от него ли посланцы к Анне прибыли?
— Это оговор, — твердо сказал Мишель. — Ваш Гуковский вор и пьяница. Коли вы верите ему и иже с ним, то ваша революция не многого стоит.
— Ты революцию не трожь! — побледнел, заиграл желваками Ягода. — Исидор кровь за свободу пролетариев проливал, а ты в ту пору в охранке царю верой и правдой служил. И ежели по совести, то надобно бы тебя за то да за связь с беляками в расход пускать.
— Воля ваша, — глухо ответил Мишель.
— Геройствуете, — недобро усмехнулся Ягода. — Али жизнь не дорога?
Жизнь Мишелю была дорога, и теперь более, чем когда-либо, но молить о пощаде он не намеревался.
— Ну к чему вы так-то! — ухватив Мишеля за руку, испуганно зашептал Валериан Христофорович. — Зачем их понапрасну злите... Ведь шлепнут же нас за здорово живешь.
И, уж оборотись к Ягоде, прочувствованно сказал:
— Мы, товарищ, порвали с проклятым царизмом, кровью искупив вину пред беднейшими пролетариями и крестьянством! Ну ей-богу, якобинцами клянусь!
Ягода помягчел:
— Ладно, Советская власть вас покуда прощает, а там поглядим...
Но коли кто к вам от Звягина заявится али он весточку от себя пришлет, так вы должны немедля нам о том сказать.
Ну это ясно...
— А чего говорить-то — хватать их да волочь в ЧК! — решительно заявил Паша-кочегар. — Или на месте стрельнуть!
— А вот этого делать не нужно, — покачал головой Ягода, — а, напротив, надобно принять их, приютить и, чего они ни попросят, сделать.
— Это еще зачем? — ахнул матрос. — Они ж беляки!
— Вот именно потому! Звягин ваш фигура нам известная и в Белом движении не последняя, так пускай он лучше к вам придет, чем к иным, нам неизвестным, дабы мы, с вашей помощью, могли вызнать замыслы его.
— Так это что ж, вы нас с контрой в один хомут впрячь желаете?! — возмутился матрос.
— Коли надо будет — так и впряжем! — посуровев, ответил Ягода.
А ведь он в тайные агенты их вербует, вдруг сообразил Мишель. Вроде тех, что в хитрованские шайки засылали, дабы они, к фартовым в доверие войдя, их же после с поличным словить помогли.
Так неужто он, став с большевиками заодно, пойдет против приятеля своего, пусть даже бывшего, Сашки Звягина?..
А коли нет — то, выходит, со Звягиным против них... против зарезанного на Сухаревке Сашка, против Митяя, Паши-кочегара, да и Валериана Христофоровича, пожалуй!.. Да ведь не пойдет, а пошел уже, потому как приходил к нему человек от Звягина и он его не прогнал, а принял, кров предоставив и никому о том не доложив!
Так с кем же он?
И против кого?
Да, подумал, сколь ни страшен был польский плен, но там хоть все ясно и понятно было! А здесь?.. Как, меж всеми оказавшись, при том в стороне быть?..
И еще подумал, что тот плен, который бедой казался — не беда вовсе, коли из него вырваться удалось, а вот от самого себя, как ни торопись, не убежать!..
Вот он, дом...
Лестничные пролеты Мишель пробежал единым духом, перескакивая через три ступени, а как осталось сделать последний шаг, нерешительно замер пред дверью.
Что-то его там ждет?..
Поднял руку, крутнул барашек звонка, и тут же, будто его все это время ждали, дверь распахнулась настежь.
На пороге стояла Анна.
И была она во всем темном.
— Ты? — переменившись в лице, ахнула она. — Ты... жив?
— Как видишь, — растерянно улыбнулся Мишель.
— Да ведь мне сказали, что ты... что ты погиб, что тебя поляки зарубили, — прошептала Анна, прикрыв рот руками и приваливаясь плечом к стене, оттого, видно, что ноги ее не держали. — Они и бумагу показали..
— Я, верно, был в плену, но бежал... — пробормотал Мишель, решительно ничего не понимая.
И тут его будто вихрь подхватил.
— Жив!.. — не дав ему досказать, выкрикнула Анна. И боле уж ничего не говоря, а сделав быстрый шаг, повисла на шее Мишеля, быстро и горячо целуя его лицо, его шею, руки.
— Жив... жив... жив!.. — горячечно бормотала она.
— Да жив, жив, — успокаивал, гладил ее по спине и волосам Мишель, стесняясь сего порыва и пряча свои руки.
— Жив!!
И отстраняясь от него, отрывая его от себя, Анна глядела на Мишеля во все глаза и улыбалась, хоть по щекам ее текли и капали вниз слезы, и вновь прижимала к себе, будто стремясь раздавить!
И Мишель, гладя и целуя ее, чувствовал, как у него бешено колотится сердце и перехватывает спазмом горло...
Уж после, вечером, как они лежали вместе в постели, Анна рассказала Мишелю, как все было — как ей сообщили о его смерти, как учинили в доме обыск...
— Я не хотела пускать, но они сказали, что с твоей работы, и все здесь перерыли.
— А мой портфель, тот, серый?
— Портфель — его тоже забрали.
— А бумаги из стола?
— Наверное, и их. Там было что-то важное?
— Нет, ничего, пустяк, — успокоил ее Мишель.
Хоть там было почти все по пропавшим царским сокровищам.
— Я сделала что-то не так? — обеспокоенно спросила Анна.
— Нет, все — так. Спи...
Да только уснуть уж не пришлось.
После полуночи в дверь постучали. Мишель услышал, как вздрогнула, как напряглась, проснувшись, Анна.
Кому бы это? Или просто померещилось?..
Но стук повторился.
— Я сейчас, — сказал Мишель.
— Не надо, не открывай! — встревоженно попросила Анна.
— Да ведь это могут по службе, — объяснил Мишель, мягко высвобождаясь из ее рук. — Им, наверное, уже сообщили, что я вернулся.
Набросил на себя халат, прошел к двери.
Крикнул:
— Кто там?..
— Откройте по срочному делу!
Голос был уверенным.
Мишель отбросил щеколду, но цепочку скидывать не стал.
На лестничной площадке стоял человек в шинели.
— Кто вы? — спросил Мишель.
— Вам привет от Звягина, — весело улыбаясь, ответил незнакомец.
— От кого? — не разобрал в первое мгновение Мишель.
— От приятеля вашего — штабс-капитана Звягина. Али запамятовали?
Мишель, быстро оглянувшись, сбросил цепочку, шагнул за порог, прикрывая за собой дверь, спросил свистящим шепотом:
— Откуда вы?
— Оттуда, откуда и вы, — кивнул куда-то за спину гость. Был он явно с дороги, заросший, в грязной солдатской шинели, без погон и знаков различия.
Хотел было Мишель захлопнуть дверь, да не успел.
— Кто там? — просунулась в щель голова Анны.
— Ступай, Анна, это ко мне...
Но Анна его не послушалась, встав за его спиной.
— Я прошу вас уйти, — попросил Мишель. — Покуда я не крикнул патруль!
Но незнакомец не испугался.
— А вы бы не спешили, товарищ Фирфанцев, — сказал, он, поставив издевательское ударение на слове «товарищ». И, обратившись уже к Анне, добавил: — Вы меня простите, сударыня, но коли ваш супруг теперь красноармейцев кликнет, так они нас двоих заарестуют и вместе же нас к стенке подведут!
— Как вы смеете! — вскипел Мишель.
— Да вы бы не горячились, — примирительно сказал гость. — Вы все ж таки господину Звягину жизнью обязаны, — и, глянув на Анну, прибавил: — Да вот и своему семейному счастью тоже. Вон у вас жена какая — загляденье, как такую красным оставить? Ведь кабы не штабс-капитан, вы и теперь бы в лагере гнили, а может, уж и в земле.
— Что вы хотите этим сказать? — насторожился Мишель.
— То и хочу — что теперь вы тут, а не там... И все-то стараниями господина Звягина. Вам бы в поминание его вписать, а вы на посланцев его, аки дикий зверь, кидаетесь, разорвать норовя.
— При чем здесь Звягин? — вскричал, уж не сдерживаясь, Мишель.
— Как при чем? Да при том, что это он вам побег устроил, как обещал, и теперь, коль вы почитаете себя благородным человеком, может рассчитывать на вашу благодарность!
Что?.. Кто?.. Звягин?.. Он?!.
— А вы, сударь, не иначе как думали, что вас везению благодаря за забор выпустили, за подачку писарю? — рассмеялся незваный гость. — Как бы не так! Да ведь тот без соизволения свыше чихнуть не смеет, не то что человека в наряд вписать! Сие возможно стало лишь хлопотами господина Звягина — он и есть благодетель ваш! А вы, видно, ничего не поняли!..
Вот теперь — понял! И верно, кто бы их из лагеря выпустил, да не одного, а всех троих!
— Так что мне передать господину Звягину — благодарность вашу али как?
— Что вам от меня нужно? — глухо спросил Мишель.
— Сущие пустяки — покуда лишь приютить меня до утра. Чай, не откажете бедному страннику в ночлеге?
— Да, конечно, располагайтесь, — засуетилась, вспомнив свои обязанности хозяйки, Анна. — Я сейчас воды согрею и дам вам свежего белья.
— Благодарствую, — ответил коротким поклоном гость. — Я, верно, боле недели как не мылся и исподнего не менял, средь скотов обитая и ими же насквозь провоняв. Поезда ныне — хуже, чем хлев...
Теперь выставлять гостя уж было поздно.
— Ладно, будь по-вашему — до утра можете побыть здесь, — вынужденно согласился Мишель, — но с рассветом, покорно вас прошу покинуть мой дом и боле сюда уж не возвращаться!
— И на том спасибо, — усмехнулся гость. — А Звягину, как с ним свижусь, что от вас сказать?
— Скажите, что я не просил его об услуге, но тем не менее ему благодарен, — ответил Мишель. — И еще скажите, что впредь с ним никаких дел иметь не желаю...
Ночью, лежа с Анной, он не спал, прислушиваясь, что происходит в доме. Он задремывал, и ему в полусне черт знает что ему мерещилось — будто открывает незваный гость двери, впуская внутрь каких-то посторонних людей, бряцающих оружием, и вслед им вваливаются красноармейцы и вот-вот случится пальба.
Он вздрагивал и чувствовал, как на лоб ему ложится холодная и невесомая рука Анны.
— Ну что ты, что ты? — ласково шептала она. — Да ведь уйдет же он утром.
Уйдет... Этот уйдет, да вслед за ним другой может заявиться... Знает он Сашку Звягина, помнит хватку его волчью: тот, коли что ухватит, своего не упустит.
Так и лежал он до рассвета, ворочаясь с боку на бок.
— Что ж будет-то? — тихо вздыхала Анна.
— Ничего, — успокаивал теперь уже ее Мишель. — Скоро он уйдет и более не воротится. Спи...
— А как же твой побег?
— Да ведь я не принял предложения Звягина — отказался.
— Так, может, тебе тогда пойти и повиниться?
— В чем, коли нет на мне вины?.. Да ежели даже повиниться — кто мне поверит, когда он все так ловко подстроил?..
Они снова лежали, молча уставившись в темноту, и, Анна гладила его лицо и волосы.
— Может, все еще и обойдется, — успокаивая не его — себя, шептала она.
— Конечно, обойдется...
Да только не суждено было их надеждам сбыться.
Чуть более недели минуло, как вновь, и опять ночью, в квартиру Мишеля постучали — прибыл нарочный с приказом немедля явиться в ЧК.
— Собирайтесь побыстрее!
Позади нарочного, на лестнице, переступали солдаты с винтовками.
— Да, да, я сейчас.
Полуодетая Анна, кутаясь в шаль, выглянула в коридор.
— Ступай к себе, — попросил ее Мишель, более всего страшась, что она теперь станет плакать и цепляться за него, унижаясь перед солдатами, и, торопясь, шагнул в дверь.
На Лубянку Мишель ехал с тяжким сердцем.
Но препроводили его не во внутреннюю тюрьму, а в один из многочисленных лубянских кабинетов.
— Ягода Генрих Григорьевич, — представился незнакомец. — Мне предписано расследовать обстоятельства вашего дела.
Мишель кивнул — нечто подобное он и ожидал.
Ягода неспешно перелистнул какие-то бумаги, в коих Мишель узнал страницы своего рапорта.
Отчеркнул ногтем нужную строку.
— Вот вы здесь сообщаете, что, находясь в плену, имели приватную встречу с неким Звягиным, который, с ваших слов, имеет чин штабс-капитана и служит в белой контрразведке? Это так?
— Да, — ответил Мишель.
— С каких пор вы знаете господина Звягина?
— Мы вместе работали.
— В охранке? — недобро усмехнулся Ягода.
— В уголовном сыске, — с вызовом сказал Мишель. — Чего я никогда не скрывал!
— Ваш приятель предлагал вам чин и место в Белой армии?
— Я уже, кажется, писал об этом в рапорте!
— Отчего ж вы отвергли столь лестное предложение? — притворно удивился Ягода.
Мишель вспыхнул.
Ну как тому объяснить про Валериана Христофоровича, про Пашу-кочегара, про Анну, про лагерь... Да ведь одно то, что он спрашивает его об этом, говорит, что понятия о чести ему чужды. Или он ожидает от него покаяний и заверений в преданности их пролетариату и их революции?
Так зря...
— Меня содержание не устроило, — криво усмехнулся Мишель.
— Мало дали?
— Нет, много за то запросили!
Ягода вновь зашуршал бумагами да вдруг спросил:
— А отчего бежать отказались, коль вам предлагали?
Мишель удивленно воззрился на чекиста.
Он ведь ничего не писал об этом в рапорте!
— Почему вы не отвечаете? Отчего умолчали об этом?
— Я не думал... — стушевался Мишель. — Я решил, что это касается одного лишь меня. Мне, верно, предлагали совершить побег, но я сразу же отказался, отчего полагаю сей вопрос закрытым.
— Да ведь все равно сбежали! — напомнил Ягода.
— Да, верно, но не тогда, а после... — совсем растерялся Мишель.
— А кто был организатором побега? — поинтересовался Ягода.
Отчего Мишель вздрогнул.
— Я... — торопясь, ответил он. — Я — один! Я его задумал и подбил на него своих товарищей, и вся вина за последующие обстоятельства, в том числе за жизнь польских крестьян, лежит на мне, на мне одном!
— Ну, положим, за тех поляков можете не виниться, за них вам бы не наказание, а орден бы полагался, да только никаких крестьян-то и не было...
— Как не было? — не понял Мишель.
— Да уж так! Костер, и голоса, и узлы с одеждой — верно, были, но не было польских крестьян. Эта одежда и еда назначались для вас, и их не надо было ни у кого отбирать, тем паче лишая кого-то жизни. Коли вам от того легче — так знайте, что вы не душегуб, что на вас нет крови.
«А конвоир?» — подумал Мишель.
— И конвоир тоже живехонек, — ответил, будто мысль его услышал, Ягода.
Все это было совершенно непонятно. Да ведь бежали они, и конвоира пристукнули, и одежду отобрали, а он говорит!..
Или... Или он не о том говорит?..
И вдруг все стало понятно! И стало ужасно обидно...
— Так вы что, вы думаете... Вы обвиняете меня в том, что я принял предложение Звягина и что побег был подстроен им? — вскричал, вскакивая на ноги, Мишель. — Да как вы смеете?!
— А отчего вы так взволновались? — глянул на него с интересом Ягода. — Многие обстоятельства побега, верно, кажутся странными. Например, что вас отпустили за забор.
— Это Паша-кочегар договорился... — пробормотал Мишель, чувствуя, как неубедительно, как фальшиво звучит его голос.
Он совершенно запутался и решительно ничего не понимал, кроме того, что чекист все знает — неужели того ночного гостя, после того как он ушел от них, схватил патруль и он все рассказал?
— Кочегар, говорите? — усмехнулся Ягода. — А вот мы сейчас его спросим!..
Подошел к двери, стукнул в нее кулаком. Дверь тотчас же распахнулась, и в комнату один за другим вошли Валериан Христофорович и Паша-кочегар.
Мишель, выпучивая глаза и подавая тайные знаки, пытался показать им, чтобы они молчали. Но те, видно, не поняли.
— Кто замыслил побег? — без обиняков спросил Ягода.
— Так я, — ответил Паша-кочегар.
— Что вы такое говорите! — вскричал Мишель. — Не слушайте его, бога ради, — побег задумал я!
— Мишель Алексеевич, — с укоризной сказал матрос, — да как же вы, коли это не вы вовсе. Я тот побег предложил, вот и Валериан Христофорович подтвердит.
— Да, истинно так, — кивнул старый сыщик, пряча глаза. — Вы просто, сударь, не все знаете, мы ведь после вас у Звягина были.
— Нуда — были...
— Позвольте!..
Мишель пристально взглянул на матроса и Валериана Христофоровича.
— Так вы что — вы приняли предложение Звягина? — сам себе не веря, спросил он.
— Так и есть, — кивнул матрос. — Отчего ж не принять-то?.. Он ведь, как вы ему отказали, тотчас Валериана Христофоровича к себе призвал да то же самое предложил уж ему. А после — мне.
— И вы... вы согласились?!
— Ну а чего — не гнить же там до второго пришествия.
— Да ведь мы бы там, верно, давно уж Богу душу отдали, — повинно вздохнул Валериан Христофорович.
— А конвоир?.. Или это тоже было подстроено?.. И вы его не били, а так, лишь замахнулись, потому что он был человеком Звягина? — начал все понимать Мишель.
— Ага, — ухмыльнулся довольно Паша-кочегар. — Все, как Звягин велел, так и сделал — как мы встали да конвойный мне мигнул, я его чуток приложил, он упал, и мы побегли.
— А как же крестьяне? — вновь вспомнил про лес Мишель.
— Какие крестьяне?.. Не было никаких крестьян.
— Как не было? — переспросил Валериан Христофорович, который, видно, тоже был посвящен не во все подробности побега.
— Там узлы с одеждой спрятаны были и еда, да еще два солдата костер для дыма и запаха жгли, чтоб сигнал дать, — объяснил Паша-кочегар. — Я аккурат по меткам на них и вышел...
Ай да Звягин, как ловко все подстроил — получил отказ да от своего не отступился, а соблазнил Пашу-кочегара с Валерианом Христофоровичем, с коими за спиной Мишеля уговорился о побеге, а уж те уломали его!
Да ведь, верно, не из желания помочь действовал его старый приятель, а, видно, какую-то каверзу измыслил!
— Что он потребовал с вас за побег? — спросил Мишель.
— Так, пустяки, — отмахнулся Паша-кочегар, — рассказать, чего мы на фронте делаем, да еще бумаги какие-то подписать.
— И вы рассказали... и... подписали?
— Ну да, а чего? — пожал плечами Паша-кочегар, а Валериан Христофорович при том лишь вздохнул.
— Да ведь вы тем против вашей Советской власти пойти согласились, о чем слово дали! — попытался разъяснить Мишель.
— Ну и чего — я ж кому его дал, я ж беляку его дал, врагу! Как дал — так и обратно взял, я сам своему слову хозяин!
Как все у них просто — дал слово и тут же о нем позабыл!.. Ладно — Паша, он — из матросов, что с него взять, но Валериан Христофорович как на то пошел, коли он пусть бывший, но дворянин?
— Да ведь это бесчестно! — воскликнул Мишель.
— Эх, сударь, что честь, когда ныне жизнь в копейку не ценится! — развел руками старый сыщик. — Теперь новое время пришло, а с ним иная мораль. Как бы нам иначе оттуда вырваться? Да ведь не о себе, а о вас тоже мы радели, тот побег измышляя!
— Ну! — согласился Паша-кочегар. — Чай лучше, чем в земле червей кормить! Да ведь кабы не глупость ваша да не рапорт, никто бы о деле том ничего не узнал, да и вы-то тоже!
И Паша-кочегар не без опаски покосился на Ягоду.
Выходит, Мишель сам во всем виноват: в том, что нарыл всю эту грязь, а коли в не нарыл, так и пребывал бы до сего времени в счастливом неведении!
Как же ему теперь со всем этим быть?
Как быть, кажется, знал лишь один человек.
Ягода встал, прошелся туда-сюда, спросил сурово:
— Нехорошо выходит — революция вам доверие оказала, хоть вы есть представитель чуждого ей господского класса...
Будто революция — это легковерная барышня, кою соблазнили да бросили.
— Вот и товарищ Гуковский остерегал против вас, говоря, будто вы подбивали его на похищение золота.
Гуковский?.. Тот самый?..
Уж не от него ли посланцы к Анне прибыли?
— Это оговор, — твердо сказал Мишель. — Ваш Гуковский вор и пьяница. Коли вы верите ему и иже с ним, то ваша революция не многого стоит.
— Ты революцию не трожь! — побледнел, заиграл желваками Ягода. — Исидор кровь за свободу пролетариев проливал, а ты в ту пору в охранке царю верой и правдой служил. И ежели по совести, то надобно бы тебя за то да за связь с беляками в расход пускать.
— Воля ваша, — глухо ответил Мишель.
— Геройствуете, — недобро усмехнулся Ягода. — Али жизнь не дорога?
Жизнь Мишелю была дорога, и теперь более, чем когда-либо, но молить о пощаде он не намеревался.
— Ну к чему вы так-то! — ухватив Мишеля за руку, испуганно зашептал Валериан Христофорович. — Зачем их понапрасну злите... Ведь шлепнут же нас за здорово живешь.
И, уж оборотись к Ягоде, прочувствованно сказал:
— Мы, товарищ, порвали с проклятым царизмом, кровью искупив вину пред беднейшими пролетариями и крестьянством! Ну ей-богу, якобинцами клянусь!
Ягода помягчел:
— Ладно, Советская власть вас покуда прощает, а там поглядим...
Но коли кто к вам от Звягина заявится али он весточку от себя пришлет, так вы должны немедля нам о том сказать.
Ну это ясно...
— А чего говорить-то — хватать их да волочь в ЧК! — решительно заявил Паша-кочегар. — Или на месте стрельнуть!
— А вот этого делать не нужно, — покачал головой Ягода, — а, напротив, надобно принять их, приютить и, чего они ни попросят, сделать.
— Это еще зачем? — ахнул матрос. — Они ж беляки!
— Вот именно потому! Звягин ваш фигура нам известная и в Белом движении не последняя, так пускай он лучше к вам придет, чем к иным, нам неизвестным, дабы мы, с вашей помощью, могли вызнать замыслы его.
— Так это что ж, вы нас с контрой в один хомут впрячь желаете?! — возмутился матрос.
— Коли надо будет — так и впряжем! — посуровев, ответил Ягода.
А ведь он в тайные агенты их вербует, вдруг сообразил Мишель. Вроде тех, что в хитрованские шайки засылали, дабы они, к фартовым в доверие войдя, их же после с поличным словить помогли.
Так неужто он, став с большевиками заодно, пойдет против приятеля своего, пусть даже бывшего, Сашки Звягина?..
А коли нет — то, выходит, со Звягиным против них... против зарезанного на Сухаревке Сашка, против Митяя, Паши-кочегара, да и Валериана Христофоровича, пожалуй!.. Да ведь не пойдет, а пошел уже, потому как приходил к нему человек от Звягина и он его не прогнал, а принял, кров предоставив и никому о том не доложив!
Так с кем же он?
И против кого?
Да, подумал, сколь ни страшен был польский плен, но там хоть все ясно и понятно было! А здесь?.. Как, меж всеми оказавшись, при том в стороне быть?..
И еще подумал, что тот плен, который бедой казался — не беда вовсе, коли из него вырваться удалось, а вот от самого себя, как ни торопись, не убежать!..
Глава 34
Адвокат приехал на удивление скоро, потребовав встречи со своим подзащитным с глазу на глаз.
Но не то удивительно, что приехал, а то, что — ему не отказали!..
Прибывшего адвоката Мишель-Герхард фон Штольц знать не знал и в глаза не видел...
— Ты что, твою мать, натворил опять? — спросил адвокат с порога. — Ты зачем, так тебя растак, профессора зарезал?
— Никого я не резал.
— А чего тогда признался?
— Совесть замучила! — криво усмехнулся Мишель.
— А зачем дюжину убиенных старушек на себя повесил?
— А с меня не убудет! — бодро сообщил Мишель-Герхард фон Штольц.
— Хочешь за психа сойти?.. Так не выйдет, не надейся!
Но не то удивительно, что приехал, а то, что — ему не отказали!..
Прибывшего адвоката Мишель-Герхард фон Штольц знать не знал и в глаза не видел...
— Ты что, твою мать, натворил опять? — спросил адвокат с порога. — Ты зачем, так тебя растак, профессора зарезал?
— Никого я не резал.
— А чего тогда признался?
— Совесть замучила! — криво усмехнулся Мишель.
— А зачем дюжину убиенных старушек на себя повесил?
— А с меня не убудет! — бодро сообщил Мишель-Герхард фон Штольц.
— Хочешь за психа сойти?.. Так не выйдет, не надейся!