Ильин Андрей. Мастер сыскного дела

   И уж казалось, что смерть — единственно возможный исход из сего бедственного положения. Но как-то отозвали Мишеля в сторонку Валериан Христофорович с Пашей-кочегаром да огорошили:
   — А ведь мы, сударь, бежать отсель задумали! — заговорщически прошептал старый сыщик. — Ей-ей, сколь можно измывательства над собой терпеть!.. Ведь коли теперь не попытаться бежать, после сил уж не будет! Вон у Паши и план имеется.
   — Да ведь если поймают — запорют нас! — напомнил Мишель.
   — А ежели нет? — усмехнулся Паша-кочегар. — Прямо из лагеря, конечно, не убечь, но ежели на работы напроситься да за колючую проволоку выйти...
   — А как же выйти?
   — Штабному писарю дать надобно, а он похлопочет. Да я уж и дал!..
   — Когда ж? — отчего-то торопясь и весь дрожа, спросил Мишель.
   — А чего откладывать — завтра вечером и побежим!..

Глава 28

   — Что! — всплеснул руками Карл. — Что ты наделал?! Да ведь зарежет он тебя, ей-ей, зарежет как цыпленка! Всем известно, какой Фридрих искусный фехтовальщик, а ты в своей жизни боле с резцом упражнялся, чем со шпагой! Коли надумал ты его убить, так тогда надобно было пистоли выбирать!
   — Не за мной тот выбор был, — напомнил Яков.
   — Ах беда, беда!
   Ну да делать нечего — не отступать же. Дуэль не бой, где не зазорно, военной хитрости ради, противнику спину показать.
   Если отказаться от дуэли — сочтут тебя трусом, и уж никто руки не подаст!
   — Когда ж назначено? — спросил Карл.
   — В пять часов пополудни, послезавтра.
   Не думал не гадал Карл единственного своего сына пережить, потеряв не на войне, не по болезни, а так вот, из-за глупости.
   — Коли он тебя убьет, так следом я его вызову, да, бог даст, отомщу за тебя, — твердо сказал Карл. — А ты покуда, время не теряя, ступай со шпагой упражняйся. Айда за мной...
   Пошли в ружейную комнату, где Карл хранил палаши и пистолеты да сверх них фузей несколько, вроде тех, с какими он, в солдатах служа, турка воевал.
   — На-ка — держи.
   Вынул из шкапа, протянул Якову шпагу. Другую себе взял.
   — Вставай супротив меня да бейся — не жалей, будто не с отцом родным, а с ворогом дерешься.
   — А ежели я вас пораню, батюшка?
   — Если поранишь — честь тебе и слава! А нет — не взыщи, да пощады не ожидай — я тебя жалеть не стану! Атакуй!
   Бросился Яков на отца, но тот, позы не меняя, отбил его клинок в сторону, сам нанеся укол вбок.
   — Эх ты!.. А ну еще раз! Да не лезь на рожон будто медведь, а сперва погляди, куда сподручней бить, да о том подумай, куда тебя вперед ударят! Бей — не жалей!
   Теперь уж Яков во всю силу драться начал — ткнул шпагой вперед, коснулся выставленного против него клинка, отбил его с силой и хотел уж было вперед ударить, препятствий к тому не видя, да вдруг почуял на шее своей легкий, холодный укол, будто комар его куснул — то батюшка его, Карл Фирлефанц, шпагу свою выставив, острие в горло ему упер, кожу оцарапав, а как то сумел — Яков и не понял!
   — Худо дело, — вздохнул Карл. — Да ведь ты вовсе почти драться не умеешь, как же тебе против Фридриха выстоять?
   — Бог мне поможет! — уверенно заявил Яков.
   — Воля твоя, но здесь Бог будет на стороне Леммера. Ему — не тебе в подмогу!
   — Но ведь дело его неправое! — возразил Яков.
   — Зато рука верная! — ответил Карл. — Я столь смертей на войне видел, что в себя боле чем в Бога верить привык. Коли бы Господь один исход драки решал, так не дал бы души христианские в обиду — тогда в мы нехристей, кровинки своей не пролив, побили! А я видал турков в рубке да видал, как они служивых наших, что ротозейничали, саблями в куски резали. И сам их рубил! Оттого твердо знаю, что нет солдату в бою подмоги иной, как кроме него самого, и не на кого надеяться, лишь на себя и оружие свое!
   А ну — вставай!
   Удар — звон стали о сталь.
   Удар — звон...
   Удар... Укол!..
   — Вставай!
   Удар!..
   Удар — да такой, что искры в стороны!..
   Удар!..
   Нет, не обучить Якова премудростям фехтовальным за сей короткий срок! Тут хошь бы один-два удара поставить...
   — Ладно, коли так — покажу я тебе прием особый, коим не единожды я жизнь свою спасал, — сказал Карл. — Буде станет враг тебя одолевать да бить с левого бока, ты поддайся, оступись, будто поскользнулся по неосторожности, да на одно колено припади, а уж как он добивать тебя зачнет, тут-то ты, мига малого не теряя, по шпаге изо всех сил бей да, вперед прыгнув, коли его снизу в грудь! Понял ли?
   — Понял, батюшка.
   — А коли понял — так попробуй.
   Сделал Яков все в точности, как батюшка его учил: упал на колено да по шпаге звонко ударив, вперед прыгнул, только не было уж там, куда он метил, Карла, тот позади него стоял, клинок в спину ему уставя. Да с досады великой от неповоротливости сына — стеганул им, будто розгой, поперек седалища Якова.
   — Ой!..
   — Кто ж так прыгает?! Коли так прыгать, враг троекратно отскочить успеет да сзади тебя проткнуть. Прыгать надобно, будто волки позади тебя зубами щелкают!
   А ну — покажь!
   Вновь прыгнул Яков, да вновь не так — шпагой наотмашь получив. Да пребольно как!
   — Ой!
   — Терпи — лучше сто раз битому быть, чем единожды — мертвому! — наставляет его Карл. — В другой раз вдвое крепче против прежнего ударю — не пожалею!
   И так и бил — все седалище Якову в кровь исстегав! Ровно как его когда-то бивали старики-солдаты, по двадцать годков отслужившие, премудростям военным, не жалеючи, обучая.
   — Ну, понял ли? — вопрошает Карл, шпагу платком отирая.
   — Понял, — ответствует Яков, пониже спины держась да слезы, что от боли, а пуще от обиды, смахивая.
   — Вот и славно! А ну, коли меня сызнова!..
   Выпад...
   Удар...
   Звон!..
   А боле Карл уж ничему его научить не смог — не успел, вышло время его! Да и Якова тоже!

Глава 29

   Все то, что было, — было позади, потому что за спиной Мишеля-Герхарда фон Штольца, подле дома покойного академика Анохина-Зентовича, где теперь бегали, суетясь и дуя в свистки, милиционеры.
   Они были — там.
   Он — здесь!
   А ведь кабы не их любопытство, сидеть ему нынче в кутузке!
   Уф...
   Мишель-Герхард фон Штольц отряхнул свои перышки и направился к ближайшей остановке городского транспорта — конечно, не пристало «фонам» ездить на каких-то там автобусах, но не идти же через весь город пешком! Тем паче что ради такого случая можно забыть на время о своих «голубых кровях» и «давать деру» не в облике аристократа фон Штольца, а в привычной к ненавязчивому отечественному сервису шкуре — Мишки Шутова...
   Ну что, фон Штольц — делаем отсюда ноги, «рвя когти» и «сверкая пятками»?
   И yes!..
   Подошел автобус.
   Мишель-Герхард фон Штольц вошел в распахнутые двери и встал, держась за поручень, ибо не рискнул садиться своими тысячедолларовыми штанами на исшарканные сиденья.
   Поехали...
   А куда, собственно?
   К Светлане? Так подле ее квартиры уже наверняка дежурят с нетерпением поджидающие его оперативники.
   Хорошо бы отправиться теперь в свой «фамильный» со всеми возможными удобствами и видом на Средиземноморье замок... Который за тридевять земель, через три границы, без паспорта и денег...
   Тогда, может быть, перетерпеть день-другой в каком-нибудь, пусть даже четырехзвездочном, отеле? Причем — за спасибо живешь?
   Вот и выходит, что податься ему некуда!
   И, наверное, Мишель-Герхард фон Штольц так и не придумал бы, где ему скоротать ближайшую ночь, кабы о нем не позаботилась судьба. В облике сержанта милиции.
   — Ваши документы!
   Что — опять?!!
   Да что они, сговорились, что ли?
   — Нет у меня документов.
   — А что есть?
   Того, что могло бы заменить документы, у Мишеля-Герхарда фон Штольца при себе тоже не оказалось.
   — Тогда — пройдемте, — разочарованно вздохнул сержант.
   — Куда?
   Туда, где он уже был!
   Только что! И откуда столь успешно бежал!
   Вот это и называется — снова-здорово!

Глава 30

   — Стройсь!.. Шагом марш!..
   Команду, что назначена была чистить выгребные ямы, вывели за ворота. Была эта работа для пленных особой, о какой всяк мечтал, привилегией — в городских уборных дерьмо ведрами черпать да через край в бочки сливать и уж после, за городом, те бочки опорожнять и чистить. За сей труд поляки хоть немного, но платили, и можно было эти деньги через конвоиров менять на продукты.
   Как вышли за ворота, Валериан Христофорович оживился, стал озираться во все стороны, потирать руки.
   — Валериан Христофорович, — урезонивал его Мишель. — Да ведь нельзя же так, нельзя обращать на себя внимание, а ну как конвоиры насторожатся?
   — Да-да, конечно! — соглашался Валериан Христофорович, но тут же начинал вновь вести себя будто задумавший озорство подросток.
   — Вы знаете, мне кажется, вернее, я уверен, что у нас все получится! — заговорщически шептал он, строя многозначительные физиономии.
   Мальчишка — ей-ей мальчишка!
   Да ведь как тут сбежать, когда их охраняют конвоиры, а даже сбежав, добраться до своих, не потерявшись, не замерзнув в дырявых, выданных по случаю выхода в город шинелишках, да что-то притом есть, где-то спать, да миновать разъезды польских жандармов...
   Как пришли в город, команду развели по уборным, выдав ведра и подвезя выгребные бочки. Поддев, подняли доски позади ям, встали на скользкие приступки, черпанули ведрами. Как сливали ведра через край в бочки, зловонная жижа хлюпала и плескалась на одежду и лица. До полудня вычерпали пол-ямы, как вдруг конвоир выкликнул их имена.
   Побросав ведра, подбежали, встали рядком.
   Конвоир, брезгливо оглядев забрызганных дерьмом пленных, велел идти за ним. Был он из нестроевых, весь какой-то неловкий и неуклюжий, и все лишь вздыхал и охал.
   Пошли по улицам, сопровождаемые бегущими вослед ребятишками, которые указывали на русских, смеялись и кидали в них камнями и комьями грязи.
   Все это было омерзительно... В особенности их жалкий, в обносках и дрянной обуви вид.
   — А ну, брысь! — прикрикнул на ребятню по-польски конвоир, отчего те прыснули во все стороны.
   Как свернули на какой-то пустырь, конвоир вдруг встал, крутя самокрутку, будто кого ожидая. А может, и так.
   — Пан, закурить дай! — попросил вдруг Паша-кочегар, хоть отродясь не курил.
   «Чего это он?» — подивился Мишель.
   Конвоир докурил почти до конца, оставив самую малость — сжалившись, протянул огрызок самокрутки.
   Паша-кочегар, благодарно улыбаясь, кивая и быстро кланяясь, подошел да вдруг, вместо того чтобы взять самокрутку, ухватил конвоира за руку, дернул к себе и ткнул кулачищем в лицо. Конвоир охнул и осел на землю, хоть, казалось бы, удар был не столь силен. Да ведь матроса Бог силушкой не обидел — он так и до смерти прибить мог!
   А коли прибил, так их, как поймают — повесят!
   — Чего встали — тикай теперь! — крикнул Паша-кочегар, кидаясь в сторону.
   Дале думать уж было некогда, и они, что было духу, припустили через пустырь — да столь спешно, что даже винтовку с собой прихватить позабыли.
   Скорей!..
   Скорей!..
   Паша-кочегар бежал впереди огромными прыжками, Мишель — еле поспевая за ним, тащил, ухватив за рукав, Валериана Христофоровича, который задыхался, выпучивая глаза и бормоча скороговоркой:
   — Вы уж... не оставьте... меня, голубчик, один ведь я пропаду!
   — Что вы, ей-богу, Валериан Христофорович, такое говорите! — сердился на него Мишель.
   Добежали до каких-то кустов, за которыми проглядывал лес. Позади было тихо, никто не стрелял и не кричал вслед, видно, так и есть — прибил матрос конвоира до смерти.
   Как нырнули в лес, остановились, переводя дыхание.
   — Я же говорил... говорил... что все удастся! — сиял Валериан Христофорович.
   Паша-кочегар настороженно озирался по сторонам.
   — Что ж вы так-то... хоть бы предупредили! — выговорил ему Мишель.
   — Да я сам не пойму, как-то так само собой вышло, — пожал плечами матрос. — Ну, чего расселись — бежать надобно, покуда нас не хватились!
   И то верно.
   Вновь тронулись в путь — впереди Паша-кочегар, который шел уверенно, будто дорогу знал.
   — А ну — стой! Да тихо мне! — скомандовал матрос, показывая пудовый кулачище.
   Мишель с Валерианом Христофоровичем притихли.
   — Чуешь — дымом тянет, видать, люди где-то рядом, — прошептал Паша-кочегар.
   — А зачем нам люди? — подивился Мишель.
   — Может, разжиться чем удастся.
   — Да ведь это мирное население!.. Это мародерство! — шепотом возмутился Мишель.
   — Вот и славно, что мирное!.. — ухмыльнулся матрос. — Или вы думаете с пустым брюхом до границы топать? Ждите меня здесь!
   И, встав на четвереньки, Паша-кочегар побежал в кусты, из-за которых, верно, тянуло дымком и слышались неясные голоса.
   Мишель с Валерианом Христофоровичем замерли, напряженно прислушиваясь. Но как ни слушали, так ничего и не услышали. Скоро, уж не скрываясь, а идя в полный рост, вернулся Паша-кочегар. Под мышками он нес два здоровенных узла, да еще в руке один.
   — Нате, одевайтесь, — бросил он узлы под ноги. — В крестьянской одежде нам ловчее до фронта идти будет.
   В узлах были крестьянское платье и обувь.
   — А как же они? — кивнул, мрачнея, на одежду Мишель.
   — Про них вы не опасайтесь, — успокоил его Паша-кочегар, натаскивая на ногу сапог. — Глянь, а ведь верно впору! — обрадовался он.
   — Нехорошо как, — вздохнул Валериан Христофорович. — Ай — нехорошо! Да ведь теперь уж ничего не поправишь — надобно о себе думать.
   Стал, роясь в узлах, вытаскивать и примерять одежду.
   «Да как же так, да ведь это преступление!» — думал Мишель, боясь выспрашивать у Паши-кочегара подробности. Но не возвращаться же теперь в лагерь! Или это малодушие, или верно говорят, что своя рубаха ближе к телу?..
   — Ну что же вы? — прикрикнул Паша-кочегар. — Нам здесь засиживаться нельзя.
   Раскрыв третий узел, достал каравай хлеба, разломил на три части, протянул.
   — Ешьте. Нам теперь еды на неделю хватит!
   Валериан Христофорович, схватив хлеб, откусывал его большими кусками и набивал им рот и уж не причитал по полякам и не вспоминал о них.
   Доедали на ходу, убегая в сторону восхода, туда, где громыхал фронт, где была Россия. Дорог избегали, пробираясь через леса и болота, раз, переплывая через неширокую, но быструю и глубокую реку, чуть не утопли. Конечно, простыли все, хлюпали носами и надсадно кашляли. Лишь через пять дней пути, совершенно измученные и истерзанные, вышли в расположение красных.
   Красноармейцы шестой кавбригады, поймавшие трех заросших, до невозможности грязных «польских крестьян», отконвоировали их в штаб.
   — Мы работники Чрезвычайной Экспертной комиссии, откомандированные на Западный фронт из Москвы, — представился Мишель, хоть не было при нем никаких документов.
   — А чего ж с той стороны пришли, да притом ляхами вырядились? — подозрительно спросили в особотделе.
   — Видите ли, товарищи, мы такие же, как вы, преданные пролетариату и революции бойцы, а переоделись, дабы сбежать из польского плена, — пытался объясниться Валериан Христофорович. Но его не слушали.
   — А чего тогда делали на передовой?
   — Да говорят же вам, требуху вам в глотку, якорь — в печенку, что свои мы! — рявкнул Паша-кочегар.
   И верно, так ругаться могли лишь свои.
   — Коли этого вам мало, — сказал Мишель, — справьтесь относительно нас в ЧК. Моя фамилия Фирфанцев...
   Всю обратную дорогу Мишель молчал, думая о чем-то своем.
   — Вы что ж, милостивый государь, кукситесь, да ведь мы живы остались! — тормошил его Валериан Христофорович.
   — Живы, — кивал Мишель, — да ведь какой ценой?..
   И, уже подъезжая к самой Москве, сказал:
   — Я буду вынужден доложить рапортом об обстоятельствах побега.
   — Неужто про все скажете? — ахнул Валериан Христофорович.
   — Так точно — про все, — кивнул Мишель.
   Паша-кочегар резанул по нему глазами.
   — Да зачем же так, голубчик, да ведь чего было, того уж не воротить, остались живы и ладно. Ведь война, — запричитал Валериан Христофорович. — Ведь не по своей воле мы туда попали... Да кабы не та одежда с едой, мы в теперь вряд ли живы были.
   — Наверное, — согласился Мишель. — Но смолчать было бы подлостью.
   — Чистеньким остаться желаешь, господин хороший? — сказал вдруг матрос.
   Мишель вспыхнул:
   — Я ничуть не хочу обелять себя или перекладывать вину на других, отчего прошу считать, что побег замыслил я и относительно одежды и еды приказ тоже отдал я, за что сам, коли придется, и отвечу!
   И хоть было Мишелю за те слова невыносимо стыдно — ведь понимал он, что матросу жизнью обязан, — но для себя все уже решил.
   — Эх! Глупы вы, ей-богу, хоть и благородие! — покачал головой Паша-кочегар, — Творите, чего сами не ведаете! Но коли так, коли вам удержу нет — пишите чего хотите, да только после не жалуйтесь!..
   На том и порешили.
   А ведь прав оказался кочегар — зря Мишель правды искал, а как нашел — так уж не возрадовался!..

Глава 31

   Комнатка была маленькая, окна грязные, с примитивным решетчатым узором.
   — Ну и вляпался же ты, парень! По самое не хочу!
   Погодите, он, кажется, это уже слышал! Причем не так давно...
   — Такой заслуженный человек, а ты его — ножичком.
   И это было!
   А вот то, что было дальше, того раньше не было! Потому что разговор пошел иной.
   — Вот эти отпечатки пальцев были сняты с рукояти ножа, которым был убит потерпевший.
   Отпечатки ваших пальцев!
   Вот эти — с ручки входной двери...
   Эти — со спинки кресла, на котором сидел убитый...
   Эти — со стола...
   Со стакана...
   С тарелки...
   С другой...
   С третьей...
   С вилки.
   С еще одной...
   И еще другой...
   Запираться было бессмысленно.
   Хоть Мишель-Герхард фон Штольц запирался, как только мог. Вследствие чего улики лишь множились.
   — Кровь на вашей одежде и на подошвах ботинок совпадает группой крови с группой крови убитого.
   Отпечаток, обнаруженный на полу на месте преступления, размером и рисунком на подошве соответствует размеру и рисунку подошвы вашей обуви.
   Вас видели вблизи места преступления, возле киоска, где вы покупали коньяк, найденный на месте происшествия, с вашими «пальчиками» на стекле.
   И видели после, когда вы заявились с соучастниками на место преступления, взломав опечатанную дверь...
   С соучастниками? Хм... А разве это были не их коллеги? А кто тогда?..
   — А разве это были не ваши, не милиционеры? — простодушно удивился Мишель-Герхард фон Штольц.
   — Нет, это были не наши, а ваши! — объяснили ему. — Зачем вы явились туда, да еще не один, да еще с кем-то? Только не надо финтить, не надо «лепить горбатого»!..
   Но Мишель-Герхард фон Штольц все ж таки стал финтить, «лепить горбатого», «играть в молчанку» и «идти в отказ», но, будучи приглашен в милицейский зверинец, где ему показали «слоников» и прочую экзотическую фауну, раскаялся в содеянном и повинился во всем: в том, что проник в дом известного в стране академика и зарезал его столовым ножом. А заодно, что, помимо академика, ранее застрелил, взорвал и отравил трех банкиров, шестерых уголовных авторитетов, одного народного артиста и девять числящихся в розыске пропавших старушек. Что, кроме того, печатал на дому фальшивые доллары и рубли, которые сбывал в Хабаровске, Салехарде и Нарьян-Маре, что систематически совершал карманные кражи в городском транспорте, совращал малолеток и сбивал на угнанных машинах прохожих...
   Прав был Мишка Шутов, утверждавший, что был бы человек хороший, а подходящая статья ему всегда сыщется!
   — Слушай, а возьми на себя еще хищение ящика водки в супермаркете и белья с веревки во дворе, — попросил по-дружески Мишеля-Герхарда фон Штольца следователь. — Тебе все равно, а у нас процент раскрываемости... Подумаешь — двадцать бутылок, когда ты поболе них душ человеческих загубил! Ящиком больше — ящиком меньше. Помоги, будь другом, а то премия горит.
   Мишель-Герхард фон Штольц стал другом следователя.
   И приятелем всего убойного отдела.
   И товарищем всему райотделу милиции.
   Но когда, совершенно раскаявшись, стал признаваться в «висяках» одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года, то вдруг взбрыкнул и потребовал себе адвоката.
   — Я требую адвоката! — сказал он.
   — Ты че?.. Только мы общий язык нашли.
   — Адвоката!
   — Зачем в наши сложившиеся отношения впутывать кого-то третьего?
   — Адвоката!!
   — Ну ладно, коли тебе так приспичило, счас пригласим, — пообещали ему следователи. — Слышь-ка, Михалыч, у нас там в обезьяннике или трезвяке никаких адвокатов теперь нет?
   — Счас пошукаем.
   — Мне не этого — мне своего! — возмутился Мишель-Герхард фон Штольц. — Я настаиваю, чтобы вы позвонили вот по этому номеру и сказали, что я прошу приехать сюда моего адвоката!
   Немедленно!
   Прямо сейчас!

Глава 32

   Все было уж готово — на поляне, вкруг, вытоптан снег, по краям воткнуты в сугробы сабли. Чуть поодаль стояли возки, подле которых топтались в ожидании ежащиеся от холода секунданты, в стороне от них держался полковой лекарь с саквояжем, в коем хранились хирургические инструменты, бинты да мази.
   Все замерзли и пребывали в нетерпении.
   — Скоро ль начнем, господа, темнеет уж!
   — Даст Бог — с минуты на минуту.
   Послышался перестук копыт по мерзлому снегу и скрип полозьев. На поляну выкатилась карета, из распахнутой дверцы которой бодро выскочил Фридрих Леммер — прошелся, картинно сбросил с плеч на снег русский тулуп, запрыгал на месте, будто разминаясь.
   Более из кареты никто не вылез, хоть за обледеневшим оконцем смутно угадывалось чье-то припавшее к стеклу лицо.
   — Ну что, господа, когда ж приступим? — спросил Фридрих, нетерпеливо переступая на месте. — Мне надобно управиться в четверть часа, к шести я зван на ужин.
   Все недоуменно переглянулись:
   — Вас только и ждем-с!
   И впрямь, все давно были на месте.
   Яков стоял с отцом и двумя секундантами, закутавшись в воротник шубы. Заметив его, Фридрих ухмыльнулся.
   — Начинайте, начинайте, господа!
   Противники сошлись в круг. Один из секундантов, выполняя свою миссию, произнес:
   — Господа, не передумал ли кто из вас и не готов ли принести извинений другой стороне, дабы не доводить дело до пролития крови?..
   — Ну конечно же нет, — ответил Фридрих, притом лицо его выражало столь отчаянную скуку, что всяк мог подумать, что он смертельно устал убивать на дуэлях зарвавшихся русских аристократов.
   — Вы, господин Фирлефанц?
   — Нет, увольте, — покачал головой Яков.
   В сем раздоре примирения быть не могло...
   — До каких пор должно продолжать дуэль — до крови, раны ал и смерти? — вновь спросил секундант.
   — До смерти! — усмехнулся Фридрих. — Мы ведь не школяры, господа, дабы драться до первой крови. Конечно — до смерти! — да тут же прибавил: — Моего противника.
   — До смерти, — кивнул Яков.
   Боле вопросов не было, и приступили к делу.
   Секунданты вынули из ножен, оглядели шпаги, протянули их противникам. Фридрих небрежно отвел их руки, оставив право выбора за Яковом. Тот, не глядя, принял одну из шпаг, встал, опустив клинок книзу.
   Карл поморщился — да ведь нельзя же так, надобно было посмотреть лезвие, востро ли оно, да попробовать оружие в руке, приноравливаясь к нему, да коли не понравилась чем шпага, так попросить переменить ее — ведь от сего жизнь зависит!
   Вторую шпагу секундант поднес Фридриху.
   Тот принял оружие, покрутил кистью, несколько раз, со свистом, рассекая воздух.
   Добрая шпага.
   Секунданты переглянулись, кивнули. Пятясь, вышли за круг, провалившись по колено в снег, замерли.
   — Сходитесь, господа.
   Фридрих стащил с правой руки, бросил в снег рукавицу, что не снимал до последнего мгновения, остался в белой лайковой перчатке.
   Был он только что из жарко натопленной кареты, в то время как Яков изрядно продрог в ожидании, от чего члены его задеревенели, утратив надлежащую гибкость.
   — Кистью, кистью покрути! — с досадой крикнул Карл.
   Яков, поднеся кулак к лицу, подул на него теплом. Фридрих, издевательски усмехаясь, стал в стойку, выставив правую ногу вперед и уперев ладонь левой в поясницу.
   Яков последовал его примеру.
   Теперь они стояли друг против друга, готовые атаковать.
   — Готовьтесь, господин Фирлефанц, — тихо сказал по-немецки Фридрих. — Нынче я вас непременно убью!
   Яков промолчал. Был он тих и сосредоточен.
   Фридрих сделал быстрый шаг вперед.
   Яков отступил.
   — Да вы, кажется, боитесь драться? — раззадоривал Фридрих противника.
   Дале Яков уж не пятился.
   Фридрих тем паче!
   Неожиданно, припав на правую ногу, он сделал выпад вперед. Яков, заметив его движение, смог отбить шпагу, но та, описав быстрый полукруг, чиркнула его сбоку по лицу.
   На белый снег брызнула горячая кровь.
   То был всего лишь первый удар!
   Карл, не в силах глядеть на сей позор, прикрыл глаза.
   Секунданты подались вперед.
   Но Яков остановил их и ринувшегося было к нему лекаря грозным окриком:
   — Все в порядке, господа, рана пустяшная, я могу продолжать!
   Отер лицо левой рукой, глянув на враз окрасившуюся алым ладонь. Повернулся к противнику.
   Фридрих стоял расслабленно, презрительно ухмыляясь. Он не ожидал столь легкой победы.
   — Ну, — сказал он, — чего ж вы ждете?