Ильин Андрей. Шпион федерального значения

   После границы бочки примет польская мафия, обеспечивающая транзит через Речь Посполитую. У них там тоже все схвачено. “Груз” в сопровождении польских “братков” и полицейских, подрабатывающих в принадлежащем мафии охранном предприятии, пересечет Польшу из конца в конец и на польско-немецкой границе будет перегружен в рефрижератор с берлинскими, которые не вызывают у немцев особых подозрений, номерами. За руль сядет водитель-немец, которого таможенники хорошо знают Водитель о характере груза ничего знать не будет, лично убедившись, что везет мороженые говяжьи туши.
   Дальше бочки будут сопровождать чеченские эмигранты с легально полученными голландскими, бельгийскими и немецкими паспортами. В Германии все должно пройти гладко, так как там никто на дорогах грузовики не потрошит. Но если такое случится, если они надумают залезть в “ластер” и начнут выгружать оттуда туши, то чеченское сопровождение, изобразив ДТП, сомнет полицейских машиной, сдавшись в руки правосудия. Они, конечно, получат свой срок, но зато “груз” пойдет дальше. Какой-то отдельный участок пути будет обеспечивать Гази Асламбеков, который еще даже не знает, зачем его отправляют в Европу.
   Внутренние европейские границы машина пересечет легко, так как они, в большинстве своем, существуют только на картах и никак не охраняются.
   Куда “груз” пойдет дальше, Султан не знал. В небольшом бельгийском городке его людей найдет чеченец из местной диаспоры, который укажет конечный пункт назначения. Может, настоящий чеченец, а может быть, такой же, как он... Там бочки скорее всего “залягут в землю” или будут оставлены на ответственное хранение у какого-нибудь полуразорившегося фермера. До востребования. До времени “Ч”...
   Для чего “изделие” поедет в Европу, Абдулла не знал. И не должен был знать. Но имел право догадываться.
   Он считал, что “изделие” необходимо для того, чтобы скомпрометировать чеченских боевиков, чтобы его нашли и в Европе поднялся по этому поводу грандиозный скандал...
   Так считал Абдулла Магомаев.
   Султан.
   Бывший совпартработник, известный всем и каждому как чеченский полевой командир и террорист номер один и мало кому, а вернее, практически никому не известный как разведчик.
   Если они найдут бомбу, то чеченский сепаратизм лишится политической и финансовой поддержки...
   Так думал Султан...
   Наверное, правильно думал.
   А может быть, ошибался.
   Но ошибается он или нет — какое это может иметь значение? Неважно, что он думает, важно — что он делает. И еще важнее — что готов сделать!..
   Первый акт был отыгран, ружье вынесено на авансцену. Скорее всего, не одно ружье, а много ружей. Какое их них выстрелит и когда — остается только гадать. Но какое-нибудь — обязательно выстрелит! Потому что таковы законы жанра.
   Политики!
   И жизни тоже...
   А иначе для чего Султан и многие другие Султаны и Тромбоны рисковали своими головами?..

Глава 68

   Тромбона раскрыли случайно...
   Потому что, как говорится в пословице, сколько веревочке ни виться...
   В разведке такое бывает сплошь и рядом: сидит внедренный по самую маковку наш резидент где-нибудь в Буркина-Фасо, изображая белого рабовладельца-плантатора с трехвековым семейным колониальным стажем, — пьет виски, курит сигары, строит заговоры против марионеточного правительства, водит дружбу с местными военными и с американской разведкой. И все у него замечательно.
   Но вдруг, в один прекрасный день, встречает на улице, возле портового кабачка, однокашника, которого послали сюда строить атомную электростанцию.
   — Ёшкин кот! — орет благим матом однокашник, бросаясь на шею плантатору в пробковом шлеме. — Кого я вижу! Пашка, скотина ты этакая! Ты как здесь, мерзавец, оказался?
   “Плантатор”, конечно, решительно ничего не понимает и говорит на родном английском языке, мол:
   — Я, конечно тоже очень рад. Но я вас, мистер, не знаю и знать не желаю! Я, можно сказать, вас первый раз в жизни вижу и буду крайне признателен, если — в последний.
   На что его приятель ржет как конь, восторженно колотит себя по ляжкам, а приятеля по спине и орет на всю улицу:
   — Во дает!.. Ну дает!.. Кончай выдрючиваться, что я, слепой, чтобы своего друга и собутыльника не признать, даже если тот не один, а три шлема на башку напялит!
   Конечно, понять его можно — однокашник рад-радешенек встретить в далекой экзотической стране знакомое с детства лицо. И искренне считает, что тот комедию ломает и через минуту пригласит его водку жрать.
   И кое-кто из прохожих уже с интересом наблюдает за их встречей.
   И, что самое препоганое, в этот момент мимо обязательно пройдет какой-нибудь плантаторский приятель из американского посольства. Или в дело ввяжется местная полиция, которая арестует и препроводит однокашника в участок для дальнейших разбирательств.
   Дело, конечно, удастся замять. Русского специалиста отзовут домой под предлогом, что он подхватил сонную болезнь, осложненную местной формой триппера. Плантатор будет радостно рассказывать всем про анекдотичную встречу... Но только кто ему поверит?!
   Плантатора перепроверят и, конечно, найдут в его безупречной легенде изъяны.
   После чего наш резидент тоже отправится домой, где, не исключено, снова встретит своего изгнанного из Африки приятеля, от которого получает по морде за сорванный контракт...
   Так бывает.
   И так и вышло...
   Тромбона опознал его взятый в плен “земляк”. Который был не из деревни Разливы Костромской области, где, по легенде, обитал перебежавший на сторону боевиков контрактник Степан Емельянов. Его опознал однокашник по военному училищу, тогда — такой же, как он, курсант. Теперь — офицер.
   Он узнал его в бородатом “духе”. И сказал:
   — Что, продался, падла!
   И назвал по имени. Не Степаном — Сергеем. Сергеем Матушкиным, уроженцем города Тобольска!
   Аслан Салаев рассмеялся и нажал на спусковой крючок автомата. Чтобы его однокашник не успел сказать больше и чтобы смерть его была легка.
   — Дурак! — произнес он, отпихивая от себя труп. — Я не Сергей и не Степан — я Аслан! Аслан Салаев!
   Его “братья” одобрительно заухмылялись.
   Но не забыли того, что видели. И сообщили о том, что видели, — кому надо.
   Сергея разоружили.
   И допросили.
   Сергей клялся и божился, что он, до того как стать Асланом, был Степаном Емельяновым и что родился в селе Разливы, а не в каком-то там Тобольске, где ни разу в жизни не был.
   Если бы боевики решили проверить его, послав запрос в паспортный стол, — все бы сошлось: им бы ответили, что да, что действительно Степан Емельянов родился и вырос в селе Разливы, и даже, в подтверждение, могли отправить по факсу его фотографию. Сергея фотографию.
   Но боевики не послали запрос в паспортный стол — они послали в село Разливы своего человека. Из “пятой колонны”. Потому что в любом регионе России, в каждом городе у чеченцев найдутся земляки. Которые им не откажут. Не посмеют отказать! И в Костроме, конечно, тоже нашлись. Нашлась чеченская “крыша”, которая послала в село одного из своих “быков”. Не чеченца — русского.
   Тот приехал и стал показывать жителям фотографию Аслана Салаева. Которого никто не узнавал.
   Участковый, которому было строго-настрого приказано сообщать о всех интересующихся Степаном Емельяновым людях, в это время пил на рыбалке водку.
   Аслана Салаева, назвавшегося Степаном Емельяновым, земляки не опознали. Значит, он не был никаким Степаном, а был — Сергеем.
   Сергея допросили еще раз. Теперь уже с пристрастием.
   Его связали и стали пытать. Подручными средствами. И потому — особенно жестоко.
   Из него тянули жилы, вытягивая признание.
   И Сергей, не выдержав пыток, раскололся. Он признался, что он не Степан, а Сергей, что родом не из Костромы, а из Тобольска и что никакой он не контрактник, а офицер Российской армии. Он рассказал все...
   Все, что имел право и должен был рассказать в случае провала.
   Не правду, но близкую к ней полуправду.
   А сверх того не сказал ничего!
   Абдулле Магомаеву сообщили о том, что в его отряде был изменник.
   Что прозвучало как гром среди ясного неба!
   Для Абдуллы.
   И для Султана тоже!
   Предателем был Аслан Салаев, которого Султан считал предателем!
   — Убейте этого шакала! — приказал Абдулла.
   Это было все, что мог для него сделать Султан!
   Сергея Матушкина убили легко — ему перерезали горло. Перед строем.
   Его, связанного, поставили на колени и, ухватив за волосы, с силой оттянули назад голову.
   — Он предал чеченский народ! — указали на него его палачи. — Он умрет как шакал!
   — Сами вы — чурки... — прохрипел Сергей. — И дети ваши!..
   И тут же захлебнулся кровью, потому что его шею перечеркнул острый как бритва кинжал. Он рассек его кожу и его мышцы и, углубившись в плоть, перерубил сонную артерию и трахею.
   Тромбон — погиб. Смертью храбрых...
   На всех войнах есть разведчики.
   На всех войнах и не на войнах тоже они действуют в тылу врага.
   Почти все они погибают. И почти всегда в муках. Потому что их никогда не убивают сразу: их долго и страшно пытают, чтобы узнать то, что они знают.
   Почти у всех у них не бывает “легальных” могил...
   Тромбону повезло — он обрел свое, на своей земле, последнее пристанище.
   Его тело нашли, потому что о месте его захоронения сообщил Султан. На место была выслана спецгруппа, которая раскопала и вывезла останки Тромбона в Москву.
   Но еще до того, как его привезли, его жена получила извещение. В нем сообщалось, что ее муж Сергей Матушкин погиб в результате несчастного случая...
   Хотя какой несчастный случай может произойти с офицером, который инспектирует вещевые склады? Или, может быть, он упал, при пересчете шинелей, с верхней ступеньки стремянки и сломал себе шею?
   Но тогда непонятно, почему его прислали в наглухо запаянном цинке, запретив вскрывать?..
   И за что вручили вдове коробочку с орденом Мужества? За спасенные при пожаре солдатские бушлаты?..
   Впрочем, жена Тромбона обо всем этом не думала и горевала недолго — за почти полуторагодовую командировку она отвыкла от мужа. И потом, потеряв “кормильца”, она почти ничего не потеряла — у нее осталась квартира в Москве, солидная, от Министерства обороны, денежная компенсация и довольно приличная пенсия. Большая, чем если бы ее покойный муж был просто интендантом.
   Так что у вдовы все было более-менее в порядке. Вдова была завидной невестой. И поэтому во вдовах долго не засиделась...
   Тромбон тихо гнил себе на Смоленском кладбище.
   Его жена хороводилась с новыми женихами, не зная, кого ей выбрать.
   А война в Чечне шла своим чередом, и конца ей видно не было...
   Ни конца — ни края!..

Глава 69

   Ущелье было голое и узкое — шапку с одной стороны на другую перебросить можно. Внизу была река и идущая вдоль нее и повторяющая ее изгибы тропа. Единственная. Другой не было. Если карабкаться по скалам — уйму времени потеряешь, а может быть, и голову!
   Ущелье, вернее, ту самую, единственную тропу охранял переброшенный сюда “вертушкой” взвод десантников.
   Жизнь в ущелье, в отрыве от “большой земли” и больших командиров, была почти курортная — “духи” их особо не беспокоили, “хавку”, письма и боеприпасы раз в три дня забрасывал облетающий точки “борт”. Солдаты загорали и купались в ледяной горной реке...
   Беда пришла, откуда... ждали. Но — все равно не ждали!
   В ущелье спустился отряд боевиков, идущих со стороны границы. Боевики шли длинной, бесконечной цепью, повторяя извивы тропы и реки, ведя за собой под уздцы навьюченных грузом лошадей.
   Другого пути у них не было — карабкаться по отвесным скалам с лошадьми они не могли. Бросить груз — тоже.
   На боевиков наткнулся патрулировавший ущелье дозор. Десантники залегли, не обнаруживая себя, и вышли на связь.
   — Видим “духов”!
   — Сколько их?
   — До трех рот, может, больше...
   Три роты — было немало. Почти по отделению на брата.
   Командир запросил помощи “большой земли”.
   — Ко мне пожаловали гости! — доложил он.
   — Сколько?
   — До батальона пехоты, — чуток приврал капитан, чтобы начальство шевелилось побыстрее.
   — Понял тебя! Помощь будет выслана, как только это будет возможно!
   Подбросить подкрепление сразу было нельзя, потому что в горах была нелетная погода — “вертушки” стояли на полосе, почти растворясь в “молоке”, и на их фюзеляжах, плоскостях, стеклах и резине тяжелыми, холодными каплями оседал и капал на бетон густой туман...
   — К бою! — тихо скомандовал взводный.
   Бойцы, расхватав оружие, разбежались по местам.
   Курортная жизнь кончилась...
   Боевики напоролись на засаду с ходу, потому что встретить здесь федералов не предполагали. Идущий впереди дозор трогать не стали, свободно пропустив боевиков через свои порядки и взяв их на мушку. А когда голова колонны приблизилась на расстояние прямого выстрела, открыли огонь.
   Два разнесенных по сторонам ручных пулемета ударили по колонне с флангов, перечеркивая фигуры боевиков. Подходы были заранее пристреляны, поэтому первые же очереди легли куда надо.
   Строй мгновенно рассыпался.
   Кто-то упал молча, потому что упал уже мертвым. Кто-то закричал. Отчаянно заржала, забилась смертельно раненная лошадь.
   Но смять и уничтожить колонну силами одного взвода было невозможно, потому что она растянулась на добрый километр.
   Боевики, быстро придя в себя, залегли, расползлись за случайные складки на местности, зарылись в землю и открыли ответный огонь.
   Первый, легкий успех продлился недолго.
   Над головами десантников стали посвистывать пули, ложась все ближе и ближе. Отдельные слепые очереди выбивали фонтанчики земли и шевелили камни перед самыми позициями, звонко щелкая, сшибали с близких деревьев ветки.
   Боевики нащупывали цель...
   Они довольно быстро разобрались в ситуации, поняв, что им противостоит противник численностью не больше взвода, и теперь надеялись с ходу смять и уничтожить его, расчистив себе дорогу.
   Подтянув силы, “духи” бросились в атаку.
   Они встали в рост и побежали, почти не пригибаясь, стреляя на ходу от бедра и что-то громко и страшно крича. Их было много, и бежали они очень быстро, и поэтому могло показаться, что они прорвутся.
   Но — не прорвались!
   Их встретили плотным огнем, отбросив назад, а первую цепь почти полностью уничтожив.
   “Духи” откатились...
   Но это была всего лишь передышка. И скорее всего — недолгая.
   С полчаса, переползая с места на место и перегруппировываясь, чеченцы готовились к новой атаке. Они спешили, понимая, что у них нет другого выхода, как прорываться вперед, к выходу из ущелья, до того, как их запрут здесь подошедшие и переброшенные русскими по воздуху подкрепления. Они должны были вырваться прежде, чем распогодится! Или — должны были умереть.
   О том, чтобы повернуть назад, речи не было. Туда им было не дойти, потому что возвращаться назад было гораздо дальше, чем если идти вперед!
   Расползаясь и отвлекая противника беглым огнем, “духи” попытались обойти позиции федералов с флангов, чтобы взять их в клещи, но из этого ничего не получилось, потому что там были голые, где невозможно спрятаться и укрыться, скалы.
   Несколько “чехов”, которые решились выползти на склоны, легко сняли снайпера. Больше туда никто не совался.
   Здесь, в ущелье, никакие обходные и прочие маневры не проходили — здесь можно было атаковать только в лоб! Только чтобы успеть добежать до окопов, прежде чем тебя убьют, забросать их гранатами и, ворвавшись на позиции, в рукопашной схватке, используя штыки и приклады, добить оставшихся в живых бойцов.
   Иначе никак!
   Третья атака принесла первые потери. На этот раз “духи” атаковали, пустив в ход подствольники. Ухнули выстрелы, и сверху, с неба густо посыпались гранаты. Десантники упали на дно окопов, вжимаясь в землю.
   Одна из гранат свалилась точнехонько в окоп, рванув в гуще тел. Два бойца были разорваны в клочья, одному оторвало руку, и он, страшно крича и матерясь, поддерживая рукой перебитую, болтающуюся на мышцах кисть, юлой закрутился на дне окопа, разбрызгивая во все стороны кровь.
   Когда наступила оглушительная после взрывов тишина, бойцы полезли на бруствер и увидели атакующие цепи. Уже совсем близко увидели. “Духи” бежали молча и страшно.
   Никто не кричал “Огонь!” и не отдавал никаких распоряжений — всем и так все было ясно, без всяких приказов!
   Десантники стреляли в упор, длинными очередями, в секунды опустошая рожки, не глядя отбрасывая их в сторону. Идущие впереди боевики спотыкались на ходу и падали, уткнувшись лицами в землю. Но за ними шли другие.
   Гранаты! Тут могли помочь только гранаты!..
   Бойцы дрожащими пальцами потянули из подсумков “лимонки”.
   Рвануть из запала кольцо и швырнуть гранату как можно дальше, в самую гущу наступающих цепей!.. Но не сразу — с оттяжкой в одну-две секунды, чтобы их нельзя было, поймав на лету, бросить обратно.
   Раз.
   Два!..
   Один за другим захлопали частые взрывы, почти сливаясь в один взрыв. По стволам деревьев, по веткам, по листве, по камням и по живым людям хлестко ударили осколки!
   Еще дым не осел, еще поднятые вверх, сыплющиеся дождем комья земли и камни не отбарабанили по каскам, а десантники уже, выпрямившись в рост, открыли огонь из всех стволов.
   Длинные очереди находили, сшибали с ног раненых и уцелевших, но пока еще оглушенных, не пришедших в себя боевиков, попадали в мертвых, шевеля их тела.
   “Духи” огрызались встречными очередями, но это было всего лишь неорганизованное сопротивление.
   Пригибаясь и отстреливаясь, они побежали назад.
   Бойцы вопросительно смотрели на командира.
   Они ждали команды, чтобы броситься в контратаку, чтобы опрокинуть и погнать “духов”, расстреливая их в спины...
   Но командир молчал!
   Потому что понимал, что для контратак у них силенок маловато — их всего-то взвод... Вернее — уже меньше взвода!..
   “Чехи”, быстро сообразив, что их никто не преследует, откатились недалеко. На этот раз они залегли за своими убитыми, прикрываясь ими, как мешками с песком.
   Десантники, лихорадочно проверяя и перезаряжая оружие, готовились к новой скорой и неизбежной атаке. Но ее не было!
   — Смотри, смотри — белый флаг!
   В тылу чеченцев кто-то размахивал из стороны в сторону палкой, на которой болтался белый платок.
   — Что они — сдаются, что ли?..
   — Нет, это, наверное, парламентеры.
   Похоже, “чехи” просили принять их для переговоров.
   Все посмотрели на командира.
   — Дай сюда винтовку!
   Взводный нацепил на дуло “эсвэдэшки”, которая была длиннее куцых “АКСов”, какую-то тряпку и, подняв ее, помахал.
   Со стороны чеченцев раздались крики:
   — Не стреляйте!.. Не стреляйте!
   — Боятся, падлы! — удовлетворенно сказал взводный.
   И, повернувшись к бойцам, прикрикнул:
   — Чего пялитесь, время теряете?! Вскрывайте цинки — набивайте рожки, пока я буду с ними лясы точить!
   Переговоры так переговоры. Переговоры были им на руку, потому что почти все рожки и магазины были опустошены.
   — Давай шевелись!
   Бойцы, пригибаясь, потащили по окопам ящики с патронами и гранатами, поддевая штык-ножами, стали сшибать крышки.
   — Ладно, давай, иди сюда! — громко крикнул взводный. — Не бойся, мы стрелять не будем.
   Позади “чехов” поднялись две фигуры. И пошли к окопам.
   Командир навстречу “духам” не встал. Война — не кино. Высунешься — можешь запросто схлопотать пулю от снайпера, который спит и видит, как бы завалить командира.
   “Чехи” подошли совсем близко.
   — Стой! — крикнул взводный, чуть приподнимаясь из-за бруствера. Приподнимаясь ровно настолько, чтобы его могли видеть стоящие в десяти шагах “чехи”, но не могли снайперы.
   — Чего надо?
   “Чехи” стояли, миролюбиво улыбаясь, хотя видели, как солдаты таскают ящики с патронами.
   — Хорошо воюешь, командир! — крикнули “чехи”.
   — Чего надо? — повторил вопрос взводный, пропустив сомнительный комплимент мимо ушей.
   — Нам туда надо, — показал один из “чехов” рукой. — Зачем убивать друг друга? Пропусти нас, и мы хорошо тебе заплатим.
   И сунул правую руку куда-то за пазуху.
   Взводный напрягся, потому что тот запросто мог выхватить гранату и зашвырнуть ее в окоп ему под ноги. Но “дух” вытащил не гранату — вытащил толстые пачки долларов.
   — Видишь?.. Здесь много денег — здесь триста тысяч! — крикнул он, размахивая пачками в воздухе. — У тебя тридцать бойцов, значит, выйдет по десять штук на каждого. Это хорошие деньги! Подумай — зачем тебе умирать? Надо жить, с такими деньгами можно хорошо жить! Мы все равно пройдем, но тогда мы убьем всех вас!
   Бойцы замерли, глядя на чеченцев и на доллары.
   — Знаю я ваши деньги, — проворчал взводный. — Вы их, падлы, на ксероксе печатаете.
   — Что ты говоришь? — не расслышал “чех”.
   — Я говорю — на хрена нам твои фальшивки! — крикнул командир.
   — Зачем обижаешь? — возмутился чеченец. — Это хорошие деньги — это настоящие деньги! Американские! На, смотри!
   Он вытянул из пачки несколько купюр, смял их в кулаке в плотный шарик и, размахнувшись, швырнул его в сторону окопа.
   Деньги скатились с бруствера к ногам бойцов.
   Они, искоса поглядывая на капитана, подняли их, развернули и стали рассматривать — так и на свет тоже, и стали щупать пальцами, и даже нюхать.
   — Кажись, точно — настоящие!
   — Ну что, убедился? — крикнул “чех”. — Здесь триста тысяч, уйди в сторону — и они твои!
   Десять штук на брата было не мало — было много! Бойцы таких денег отродясь не видели. Да и взводный тоже. Тут было над чем подумать.
   — Ну что, сынки, — будем сдаваться или воевать? — тихо спросил командир.
   Он впервые их назвал “сынками” — не бойцами, не рядовыми, не уродами, а — сынками.
   Солдаты молчали, глядя себе под ноги. Согласившись взять эти деньги, они могли, вернувшись домой, купить себе квартиры, или отстроиться, или приобрести классную импортную тачку, на которой возить крутых телок. Много чего могли!..
   А если отказаться — то они не получат этих денег и потеряют все, что имеют, потому что потеряют жизни. “Духов” — много, всех их не перебьешь. Они все равно пройдут, пройдут, убив их, через мертвых...
   — Чего молчите? — угрюмо спросил капитан. Которому эти деньги тоже были не лишними. Как и его жизнь. Если он здесь погибнет, его, наверное, наградят, а его жене и детям выдадут пособие и назначат пенсию. Но это все равно будет меньше, чем предлагают ему “чехи”. Потому что, кроме долларов, они предлагают ему жизнь!
   Если он их пропустит, его, скорее всего, уволят из армии и даже, возможно, отдадут под суд. Но вряд ли дадут много, и он скоро выйдет на свободу. И останется при деньгах. И при жизни...
   Чеченцы терпеливо ждали.
   И капитан — ждал.
   Если бы это были не десантники, если бы они были не вместе, а одни, без командира, или если бы здесь не было “стариков”, а одни только молодые, они, наверное, согласились бы взять деньгами. Но они были вместе и были девятнадцатилетними мальчишками, которые, боясь смерти, больше смерти боялись показать свою слабость. Потому что были солдатами. Десантниками. И мужчинами...
   — А как же приказ? — неуверенно спросил кто-то.
   И каждый вспомнил расхожую в их среде, которую поминали сто раз на дню, к месту и не к месту, присказку: “Десантники не сдаются...”
   Так что же теперь?..
   Каждый из них в отдельности был не прочь пропустить “духов”, чтобы получить за это деньги. Но все вместе они этого позволить себе не могли!
   Взводный все понял. И принял решение.
   — Нам нужно подумать! — крикнул он.
   — Сколько тебе надо времени? — ответил “чех”, который вел переговоры.
   — Сутки! — нагло заявил капитан.
   “Чех” оскалился.
   — Час! — крикнул он. — Мы даем тебе час!
   И, повернувшись, пошел прочь. Пошел вразвалочку, демонстрируя свою силу, уверенность и бесстрашие.
   — Все всё слышали? — спросил взводный.
   Бойцы кивнули.
   — Тогда готовьтесь. Кто хочет, может написать домой...
   — А как мы письма пошлем? — удивился кто-то.
   — Сложим их в цинк и прикопаем. Наши потом найдут, — сказал капитан. — Найдут и разошлют по адресам.
   И сам первый вытащил из кармана ручку. Потому что у него тоже была семья и были дети, которым он хотел написать...
   Вот только что?..
   Завещать ему нечего, квартира — казенная, мебель — с инвентарными номерами, одежда — форма да один гражданский костюм, денег им как раз хватало от получки до получки...
   Нечего ему завещать и нечем распорядиться!
   Пожелать жене и детям счастья — как-то глупо.
   Объяснить, что он умирает в том числе и за них, за то, чтобы на них пальцами не показывали? Так это надо полдня писать, а у него всего-то час!
   Он выдрал из военного билета листок и написал:
   “Милые мои, люблю вас, обнимаю!
   Простите меня и помните”.
   И все. И никаких соплей! Потому что час — это очень мало, а успеть нужно очень много.
   — Радиста сюда! Быстро! — приказал командир. — Давай живей ходулями шевели, чего ползаешь, как беременная муха!
   И все пошло-поехало привычным порядком — все закрутилось, завертелось, пришло в движение... Потому что самое трудное в жизни — это принять решение. Потом становится легче — потом все само собой катит...